Лина
***
«Ты, честно, относился ко всему этому серьёзно?» – существо смотрело на меня со странным интересом. Смотрело? По крайней мере, то, что я хотел воспринимать как глаза, было направлено на меня.
Человекоподобное… Существо, которому подобен человек. Стоит передо мной. Находится передо мной. Оно поднимает то, что я хочу считать руками. Кладёт на меня. Сминает мой мир, словно черновик. Всё искажается и продолжает существовать, словно таким и было. Я не чувствую боль. Головокружение. Тошнота. Но не боль. Я хочу заплакать, но не могу. Просто стою. Или лежу. Понять, где верх, где низ не получается. Хочу, но не получается.
Я много чего хочу. Например, засмеяться. Но вместо смеха из меня вырывается крик. Я открываю рот, чтобы впустить в себя смятый воздух, но он, вместо того, чтобы заполнить мои лёгкие, вырывается наружу, булькая слюной и просвистывая в ушах.
Хочу закрыть свой рот ладонью. Хоть что-то я могу. Пальцы запинаются о смятое пространство, но добираются до лица.
Я стою и пялюсь на существо. Я хочу спросить. Но что? Как? Зачем? Почему? Просто стою и смотрю. Оно смотрит. Смотрит? Не могу понять. Его руки до сих пор сминают мой мир. Мягко. Аккуратно. Где-то из недр существа, сквозь скрежет моего мира, доносится спокойный смех. Или нет. Хочу считать так.
Теперь я понимаю, что… нет. Не понимаю. Показалось.
Я не знаю, кто это существо. Что оно такое. Оно похоже на человека. И не похоже. У него есть голос, но я не могу окончательно отделаться от мысли, что он звучит в моей голове. Тот же самый голос, которым я читал заголовки, листая по утрам новостную ленту.
Оно всё ещё смотрит на меня. Или это я так думаю. Всё же хочется верить, что я значим. Хоть что-то в происходящем зависит от меня. Хочется накинуть на шею петлю, но верёвки в моём мире не даются пальцам. Узлы сплетаются неправильно и разваливаются, словно не завязаны.
Я всё ещё стою перед существом. Лежу перед существом. Я всё ещё существую перед существом. И могу неизмято существовать только перед ним. Только в его глазах. Я хочу верить, что оно смотрит на меня. Что оно меня видит. То, что должно было восприниматься холодом, касается моего лица. Я хочу кричать на существо за то, что оно творит с моим миром, но миру всё равно. Он продолжает спокойно двигаться и жить словно ничего не случилось.
Словно.
Сложно.
Сло(в/ж)но.
А я существую и вижу. Не хочу и хочу. А существо… оно вот, прямо передо мной. Или я перед ним. В чём разница? Я его вижу. Или нет. Или да. Я вижу, но не могу понять. Даже не уверен, что это существо. Но оно говорило со мной. Говорило же? Со мной же? Ну а с кем ещё? Кроме меня и его здесь никого нет. Ничего нет. И есть всё. И нет здесь. Я хочу скатиться в безумие, но оно кажется слишком логичным и правильным. Слишком сложным и осознанным. Так не должно быть. Кто это существо и зачем оно здесь? Зачем здесь я? Где это здесь?
Я живу в своём измятом мире и в тот же самый момент нахожусь перед этим существом. Я чувствую свой мир. То, как он исказился. Я вижу это существо. Слышу его голос. Скрежет мира. Я не могу понять, сколько всё это продолжается. В моём мире измятое время ведёт себя слишком непонятно. А здесь, кажется, не ведёт себя никак. Просто не существует. И всё, что здесь происходило, происходит и произойдёт, смешивается в одно безумное мгновение. Мгновение, потерявшее свои начало и конец. Постоянно начинающее и заканчивающееся. Одновременно. Вневременно.
Хочется рассеяться хохотом по всему происходящему. Существо. Существо. Существо. Я не уверен, что оно существует, но называю его существом. Я не могу понять, вижу ли я его. Но хочу считать, что вижу. Я не могу понять, далеко ли оно от меня. Оно касалось меня. Или нет. На мне лежало то, что я хочу считать его руками. Но чувствовал ли я это? Не могу понять. Оно комкает мой мир. Оно огромно. Или нет. Хочу выкрутить из головы что-нибудь и бросить в него. Бросаю взгляд. Так бросают камни в колодец, пытаясь определить, как далеко вода. Или дно. Зачем?
Я продолжаю вглядываться в то, что должно быть глазами. Продолжаю удерживать на себе их взгляд. Пока существо смотрит на меня, я важен. Иначе никак. Я хочу чувствовать боль от того, как сминается мой мир. Но не чувствую. Это неправильно. Нечестно. Я хочу находиться в своём мире. Сминаться с ним. Не замечать это. Нет. Не хочу. Почему я здесь? Почему я вижу, как это существо сминает мой мир? Кто это существо? Где здесь? Почему именно мой мир? Почему мир на это не реагирует? Что происходит?
***
Я знал, что сегодня ты придёшь. Здравствуй. Я ждал. Ты молодец. Ты справился. Только не смотри на меня так. Жаждешь объяснений, знаю.
Позволь мне выговориться. Позволь быть самым клишированным злодеем. Ведь ты искренне считаешь, что в твоей истории именно я – тьма. Даже не обижусь, если после всего, что сейчас будет сказано, твоё мнение не изменится. Поверь, я понимаю. Я точно тебя понимаю.
Можешь устроиться поудобнее, ведь рассказ будет долгим. Чтобы ты понимал, начать я должен с истории маленького мальчика. Глупого. Юного. Необычного. И такого одинокого. Получается ли у меня рассказ, обсудим позже. А сейчас слушай. Тебе ещё дадут слово. Позже. Сейчас моя очередь.
Так вот. Родной мир оказался на мальчика обижен. Родной мир был обделён тем, чем мальчик был наделён. Потому не желал принимать. Страх в глазах матери. Холодность отца. Ребёнок казался семье проклятьем. Карой за грехи, которые они не совершали. Несправедливой карой. Мальчик видел слёзы матери. И не видел глаз отца. Мальчик не имел имени. Он просто был. Этого хватало.
Страх в глазах окружающих быстро сменяется злой насмешкой, если не находит подтверждения. Мальчик из ужасной кары превращался в надоедливое проклятье. В грязное пятно на лицах отца и матери. Превращался до тех пор, пока незнакомец не переступил порог их дома. И не подарил семье избавление.
Небольшая плата и проклятие уходит за новым владельцем. Точнее, за руку с новым владельцем. И больше никогда не беспокоит родителей. Сначала было страшно и непонятно. Особенно, когда незнакомец пытался выяснить имя мальчика. Но имени не было. Мальчик молчал. Он привык молчать. А незнакомец не привык и быстро стал знакомым. И как-то ещё быстрее – родным.
Так у мальчика и появилась маленькая новая семья. Тёплая и уютная, если сравнивать с родительской. Хоть тепа и уюта, в привычном понимании, не имевшая. Теперь мальчик жил дорогами. Из одного города в другой. Всегда дорогами теми, что ночью казались отражением света одной звезды. Не самой яркой. Мальчик быстро выучил её место на небесной карте. Почти так же быстро, как и своё место в тумбе чародея. На каждый город ровно одно выступление. Один день. Не больше и не меньше. Мальчик хорошо запомнил свою роль. И всегда отыгрывал её идеально. Иначе нельзя. Иначе всё рухнет. Дороги, ночёвки под небом и бесчисленные множества рассказов неумолкающего взрослого.
Он всё пытался разговорить мальчика. Глупо, да? Мальчик не умел говорить. Ты же помнишь это? Знаю, помнишь. Он голос свой услышал только рядом с этим взрослым. И очень испугался. Дома, в старой семье, где была крыша, были стены и люди, мальчику нельзя было издавать звуки. Любые. Шаги, дыхание, плачь, смех. Нельзя. И мальчик потерял голос на долгие годы. Беззвучное проклятье не так бросается в глаза.
Первый раз засмеявшись, ты знаешь, мальчик забился в угол. Странно. Страшно. В горле щекотно и непонятно. Первый раз он почувствовал то, что только слышал. Первый смех вылился самыми безмолвными и горячими слезами. Знакомому незнакомцу пришлось потратить целую ночь, чтобы успокоить мальчика. Долгая ночь в шершавых и горько пахнущих объятиях. Наверное, это было бы самым ярким воспоминанием. Наверняка, это осталось самым тёплым воспоминанием. Это и звезда, которая привела тебя сюда.
Ярче этой ночи мальчик запомнил лишь ту, в которую лишился семьи. Он до сих пор не понял, почему болтливый взрослый был так молчалив и серьёзен накануне. И зачем отправил мальчика выполнять столь глупое задание в такой поздний час. И о чём был последний рассказ, навсегда оставшийся далёким отзвуком знакомого голоса. И навсегда ли? Помнишь, как ты возвращался на его голос? Помнишь, как замер за тумбой, заметив рядом со своим незнакомцем незнакомца чужого? Помнишь, как тот чужой уходил, держа в руке этот нож? Помнишь, как он обернулся, будто зная, что ты смотришь?
Мальчик сбежал в город. Научился говорить. Вырос. Пообещал самому себе отомстить за того, кто стал ему семьёй. Научился ладить с тем, за что его ненавидел мир. Мальчик шёл за звездой, пока не нашёл своего злодея. Тот прервал свою жизнь ножом, которым когда-то лишил тебя семьи. Тем ножом, который зачем-то мальчик взял с собой. Уходя. Прожигающий спину взгляд заставил обернуться. Ужаснуться. Мальчик бежал от взгляда, спиной к свету когда-то путеводной звезды. Бежал до самого дома, где родился ребёнок, на которого обижен мир. Твоя очередь.
***
Я не умею биться. Не умею биться за жизнь. За честь. За свободу. Не умею биться в истерике. Любую битву я проплываю. Насквозь. По краю. Проплываю. Монолитом. Принимая в себя все удары. Рассыпаясь. Обтачиваясь. Множество ран и шрамов становятся новыми гранями.
Любую битву я проплываю. Даже битву с собой. Медленно и болезненно. Сквозь себя, стирая с лица, с души, из памяти, из жизни какую-то свою часть. Оставляя шлейф осколков.
В любой жизни, сквозь которую лежал мой путь, есть мои осколки. Кто-то ими ранен. Кто-то их хранит.
Я не умею биться в истерике. Если во мне бушует море эмоций, я не буду биться о скалы. Я буду лежать на дне. И чем сильнее будет безумие чувств, тем глубже меня вдавит в ил. Моя монолитность слишком тяжела. У меня слишком тяжёлый характер.
Я не умею биться одним падением на сотни мелких осколков. Не умею биться, как посуда. В чужом гневе. Чужой гнев меня тоже обтачивает.
Всё моё существо старательно принимает самую нерушимую форму. Лишнее и хрупкое давно оставлено в чужих жизнях. В пройденных битвах. На дне морей слёз. В собственном сердце и сознании.
Когда-то мои размеры были неописуемы. Битвы едва дотягивали до моих ног. Битвы казались секундным препятствием. Если вообще замечались. Всё казалось незначительным и маленьким. Решаемым. Борьба медленно точила мою монолитность, откалывая песчинку за песчинкой. Осколок за осколком. Кусок за куском. Приближая моё лицо к своему пеклу. Мой взгляд к своему разгару. Заставляя себя замечать. Требуя от меня реакции. Моя монолитность стачивалась. Размеры стремились вписаться в рамки разумного. Стремились вписаться в рамки привычного. Стремились вписаться в раму дверного проёма.
За время моего пути вся громадность рассыпалась, окунув меня в битвы по самую макушку. Но я не умею биться. Я остаюсь чем-то шершаво-колючим и нетактильно острым. Тем, кто пропустил меня сквозь себя, через свои битвы, я оставляю куски своей твёрдости. В тех, кто пытался меня сломать, я оставляю острые напоминания о своей колкости. Молча несу себя вперёд.
Я уже заметно меньше. Это жутко, ведь когда-нибудь от меня не останется ничего, кроме шлейфа осколков и мелкой бесполезной пыли. Весь мой путь в итоге станет дорожкой пыли. Но я не стану биться.
У меня нет причин биться. Или есть, но я их не вижу. Раньше рост и размер не позволяли видеть. Теперь нет на причины зрения. Не замечаю. Так проще. Наверное.
Я не умею биться. Биться в закрытые двери. Раньше рост и размер не давали замечать их. Замечать какие-либо препятствия. Да. Раньше они просто не замечались мной. Не удивительно. Сложно заметить то, что меньше тебя в неописуемые множества раз. Раньше моя монолитность была огромна и просто не знала соразмерных преград. Раньше было куда проще. Но скучно. Позже жизни сточили меня до размеров, которые возможно остановить. Тогда и стали появляться перед носом закрытые двери. Но биться в них головой я не умею. Раз дверь закрыта, значит, мне за ней нечего делать. Там, где во мне нуждаются, двери всегда открыты.
Всё просто. Потому я не умею биться. Потому я не учусь биться. Зачем?
Сейчас я несравнимо меньше, чем раньше. Не удивительно. Пройден слишком долгий путь. Даже немного смешно вспоминать моё былое величие. Многие не смогут в него поверить. Покрутят пальцем у виска и напомнят мне о том, что я обычный слабый человек. Сейчас я размером с человека. Сейчас я силами с человека. Или уже мельче. Всё уже не так просто. Уже не так скучно. Я продолжаю двигаться. Прямо. Всё чаще приходится сворачивать, обходить препятствия, удлинять свой путь. Во мне уже нет того величия. И нет умения биться. Я не воин. Я не посуда. Я не лодка у причала. Я это я. И всей моей монолитности, твёрдости, твердолобости хватает на то, чтобы просто нести себя сквозь хитросплетения этого безумного мира. Сквозь историю. Сквозь истории. Через года, века, тысячелетия. Через судьбы.
Сейчас размер уподобил меня всему мелкому и незначительному. Раньше было не так. Но это было раньше. Я не умею биться за воспоминания. Особенно чужие. Не важно, что они обо мне. Не умею биться в безумии. Не умею биться головой о стены. Весь мой путь неизменно спокоен. Твёрдость характера не даёт мне выбора. Тяжесть характера не даёт мне выбора. Я не умею биться. По крайней мере, хочу так думать. Но с каждым шагом я становлюсь всё меньше. А значит, скоро смогу увидеть, из чего моё сердце.
***
Сложно подобрать то самое, настоящее, верное, точное, правильное, меткое первое слово, чтобы не ввести в заблуждение с самого начала. Особенно в случае мысли, зарождение которой прошло незаметно и затерялось в далёком прошлом. Сложная задача. Мне не под силу. Но я постараюсь сформулировать эту мысль так, чтобы она стала понятна хотя бы мне.
Начну с того далёкого, прошедшего и тонкого. Когда я не обращал внимания на странности, изредка проскальзывавшие в мой мир. Незаметные, необъяснимые и неописуемые они исчезали быстрее, чем осознавались. И не оставляли след. Но они были. Это нельзя отрицать. Я не могу это отрицать. Доказать, правда, не могу тоже. Они словно тонкая нить, начало которой не видно сквозь толщу прошедшего. Я так и не смог уловить тот момент, когда начал замечать странности. Но после игнорировать их стало невозможно. Честно, я пытался.
Где-то между «заметить» и «осознать» были короткие промежутки «игнорировать» и «считать нормой». Я старательно доказывал сам себе, что окружающие тоже испытывают это, но без сторонних подтверждений спокойствие ускользало из моих рук. Расспросы могли бы помочь, если бы были возможны. Я никак не мог подобрать слова, достаточно верно и полно раскрывшие бы ощущения в моменты накатывания странностей. Не как в начале этого рассказа, нет. Казалось, в человеческом языке их не существует.
Я не верил. Глупо верить, что во всей человеческой речи, во всех языках мира не найдётся хоть одно правильное слово. Даже будучи совсем юным и, соответственно, склонным впадать в крайности, я не мог позволить себе такую глупость. Зато мог позволить себе веру. Юность позволяла смотреть вперёд и считать, что в будущем обязательно найдётся что-нибудь, что вызовет переживания, схожие с теми, что вызывают странности.
Время шло, я рос, становясь внимательнее и требовательнее к миру. Чем острее становился мой взгляд, тем чаще, яснее и контрастнее перед ним представали странности. И тем яснее мне становилось, что окружающие с таким не сталкиваются.
Тогда и наступает «осознать». И странности предстают передо мной во всём своём великолепии. Во всей разнообразности. Мой взгляд на мир меняется окончательно и непоправимо. Именно это изменение открывает возможность говорить. Именно это изменение позволяет мне сейчас сидеть и облекать в слова то, что так долго не имело ни лица, ни названия. Я называл это странностями, сгребал всё без разбора в одно слово, не видел различий, винил мир и искал ответы в нём. Это было ошибкой. Самой правильной ошибкой, которую я только мог совершить. Ведь именно из-за неё я научился видеть. Прозрел. Не в последнюю очередь к самому себе. Зеркала появились везде.
Заостряя внимание к миру, я заточил инструмент, которым в итоге препарировал сам себя. И вот, то тонкое и незаметное тяжёлыми крепкими путами оплело меня. Когда-то смутно ощутимое сейчас сминало меня, не оставляя возможности подняться с постели. Я стал понимать, что с миром всё в порядке, но мир этот не мой. Звучит громко и глупо. Я предупреждал, что правильная формулировка мне не под силу.
Пожалуй, попробую ещё раз. Чем острее становилось моё внимание, тем чаще я просыпался с непониманием того, как устроен мир вокруг. Самые фундаментальные законы физики казались всё более и более нелогичными. Я открывал глаза и тут же закрывал их, пытаясь справиться с холодно упавшим и затрепетавшим от ужаса сердцем. А потом открывал снова и видел самый обычный и привычный мир.
Объяснить себе, что происходит, удавалось с трудом и лишь первое время. Игнорировать же не удавалось вовсе.
Сперва это случалось редко и даже умещалось в выдуманные причинно-следственные связи. Я придумывал обстоятельства, из-за которых утренний ужас казался не таким необъяснимым. Усталость, кошмары, размышления в полусне – всё, что можно было придумать, но нельзя проверить.
Это работало ровно до того момента, когда ужас стал упрямее и старательно полез за пределы выстроенного мной щита. За пределы утра. За пределы мира. В моё отражение. Всё чаще и чаще я замечал, что привычные вещи устроены, работают и выглядят совершенно неправильно. Мир вокруг на мгновения погружался в сюрреализм и выныривал обратно. Я терял способность понимать и различать знакомые предметы и явления. Чаще. Дольше. И вот, я стою перед зеркалом и смотрю на отражение. Сюрреалистичное. Нелепое. Неправильное. Не моё.