Зварыгина Марина

ОПАВШИЕ ЛИСТЬЯ

Под мерный стук

"Чух-чух, чух-чух" – стучат колеса. Мирно засыпает пассажир.

Девушка-проводник, покачиваясь, осторожно плывет по вагону. Лавирует меж выставленных ног и уроненных рук. Вот здесь одеяло поправь, здесь – игрушку подними. Не разбуди.

Старенький вагон поскрипывает, катясь по убранным от снега путям. Разрезает воздух свежекрашенными боками и недовольно сопит. Спереди и сзади по составу новые вагоны – последнее слово железнодорожной техники. С изъянами. Идеальных не поставили бы в один ряд с пенсионерами. В них не прогнили еще полки, и не глохнет электрика при скачках напряжения, в них просторно, и люди чувствуют больший комфорт, но нет-нет – где-то сломается розетка, и пассажиры сядут на телефон, засорится биотуалет, и весь вагон дружной компанией начнет шествие в соседние, те, что не заняты и работают исправно. Или входные двери заклинит так, что на выход только через тамбур, межвогонье, еще один тамбур, мимо пятидесяти четырех полок и вперед.

Проводница поворачивает тяжелым ключом замок. Тамбурная "кладовая" открывается со скрипом, из нее буквально вываливается металлическая стремянка. Девушка чертыхается, пугаясь резкого звука, поднимает стремянку и пытается приладить обратно. Металлическая громадина поддается слабо: цепляется ножками о порог "кладовой" и то и дело норовит снова упасть, в этот раз не только напугав, но и поранив проводницу.

Дверца со скрипом закрывается.

Девушка разворачивается и почти уходит, как вспоминает причину своего нахождения в тамбуре. Устало вздыхает. Вставляет ключ и осторожно открывает «кладовую». Стремянка, уловив момент, снова пытается выпасть, но ее останавливают тоненькой ладошкой. Швабра, оказавшаяся по длине чуть ли не больше всей кладовой в диагонали, смирно терпит все манипуляции, проводимые проводницей.

Ну же, еще чуть-чуть.

Вагон качает старые бока. Колеса стучат, убаюкивая пассажиров.

«Скрип – скрип» – смеется стремянка, давя всем своим жестяным весом на девушку-проводницу. Ни одно хрупкое тело ею уже было сломлено. Проводник за проводником. Девушки, юноши, женщины, мужчины. Чего вы тревожите вагонный инвентарь? Неужто не сидится в своем купе? Читай, гадай кроссворды, пей чаи и переключай температуру. Нет же, друг за другом идут в тамбур, кривым ключом открывают «кладовую» и тревожат ее.

Сколько лет прошло с первого рейса? Как давно она живет в этом вагоне? Оставьте. Дайте спокойных лет.

Девушка делает шаг в сторону, выпуская стремянку наружу. Потирает ушибленную руку и медленно сползает по грязной стене на пол.

«А мне кто даст свободу?»

Под покровом ночи

Занавески едва колышатся. Холодный воздух заполняет кухню. Беременная кошка спит на подоконнике, недовольно подергивая во сне кончиками ушей. Снизу ее греет батарея – единственный довод остаться на месте. Ну и пусть сверху продувает.

Желтые хризантемы сжимают лепестки. Догоняют увядшие бутоны кремовых роз. Еще чуть-чуть.

Холодный воздух стелется по полу. Проникает в закрытые комнаты.

В пластмасовой клетке занервничала хомячиха. Завозилась, крепче прячась в свежие опилки. Сливаясь. Напротив растерянно озирается по сторонам другой хомяк. Спрятаться бы, да прутья уже почти перегрыз. Краски больше нет, значит, почти. "Пустите, гады!".

Сырое белье добавляет в комнату затхлости. Сырость, хомяки и ни одного окна. Лишь холодный воздух, что проник в небольшую щель под дверью.

Кровать пуста. Скомкана. Одинокий заяц валяется у изголовья, понуро свесив ухо на край постели. Бросили?

Простынь еще не остыла. Матрац хранит форму – вернется человек, а ему уже удобно. Не измениться бы. Только не измениться...

"Скрип-скрип"– половицы, покрытые линолиумом. За дверью. Где-то там, у источника холодного воздуха. Чистого, свежего. Ночного воздуха, что отрезвляет и приводит в покой.

Кухня продолжает остывать. Неловкое дуновение ветра открывает окно настежь, пропуская внутрь еще больше холода и чистоты. Кошка просыпается. Испуг. Недовольным движением покидает отлеженное место. К двери – закрыта. Останавливается в коридоре. Возвращает взгляд к окну, но уходит в прихожую. Греть новое место.

С подоконника свисают босые ноги. Кожа в момент покрывается мурашками и слегка краснеет. Воздух обнимает накрытые платком плечи. "Ну же, разденься полностью. Иди в мои объятия".

Еще не высохшие до конца летние цветы сочувственно шевелят листьями. До "вечного" сна остается совсем немного, но дай только возможность, позволь изменить судьбу, и они уже в лете, ярком, теплом солнце, омываются утренней росой. Нет. Забудь.

В воздухе звенит тишина. Блестят звезды и отсветы погасших фонарей. Зима осторожно посыпает пылью землю. Еще только прицеливается, делает слабые наброски будущих картин. И вот свежевзрытую почву уже покрывает иней.

В ночи звучит мявк. За ним следует шиканье. Босые ноги скрываются за закрывающимся окном, и в следующие секунды гаснет последний искусственный источник света на улице.

Холодный воздух растерянно стучится в недавно открытое окно. Там, внутри, он не успел прикоснуться ко всем помещениям, проникнуть во все щели.

"Ну же, пустите. Всего несколько минут".

Тишина.

За стеклом устраивается кошка. Топчится на месте и сворачивается клубком. Воздух растерян. Снаружи его так много, что становится тесно. Некуда сдвинуться, не на что лечь. И он вынужден бродить от дома к дому, от окна к окну в надежде найти щель, в которую можно проникнуть.

Проснись

Под шум мотора хорошо спится. Не так, конечно, как под стук колес, но все же.

Мимо пробегают желто-зеленые березки, черные и золотые поля. Нет-нет, промелькнет зеленый клочок еще не высохших лугов. И брызги, брызги. Лобовое в морось. Дворники "туда-сюда", как часы.

Водитель легкой рукой сжимает плеть руля. Лениво смотрит на дорогу. Впереди десятки километров и несколько часов в положении сидя. Ни лечь, ни пройтись. Пассажиры тихо дремят - никаких забот.

Фоном звучит тихая музыка. Легким припевом течет где-то внутри.

Покой.

Подумай раньше, что вот так будешь ехать по выученной наизусть дороге и думать ни о чем. Или скорее даже не думать, плыть взглядом по сырой осени и быть счастливым просто так...

Вдохни листву. Вдохни потухшее солнце. Прогретую землю – вдохни. Окликни ушедшие года. Пусть подкинут картинок. Покажут те, другие осенние дни, чтобы ты мог сравнить с новым состоянием.

В тумане растворится все. Ни слов, ни тревог, ни страхов, ни–че–го. Умиротворяющий покой, граничащий с безумием, с состоянием, когда океан – мелкая речушка, переплыть бы, а ты идешь. Иисусова вера. Сколько подобных было дней? Возвращался ли ты раньше... был ли?

Желтый лист ложится под тяжестью дождя на траву. Прожил.

Кондиционер тихо обдувает ноги теплым воздухом. Грейся! Грейся! Грейся! Солнце умерло. Почему в тебе нет скорби? Откуда улыбка? Скажи! Скажи! Скажи!

Автомобиль движется ровно, словно на дороге ни единой выимки или камня, словно пухом ее застило. Летит. Дремота обнимает нежно. Сейчас хорошо.

Где-то там, далеким годом помнится другая осень. Суета сует. Грязная земля и огромный город. Люди озлобленно смотрят вслед. Они замерзли и не успели согреться за лето. А тут снова осень. Тяжелые капли падают с неба, бьют по черным зонтам и пачкают ноги. Неосторожный водитель промчался на скорости по луже. Конфуз. Вся остановка матерится, не стесняясь в выражениях. Что б колеса у него поотваливались. Гаишника ему повредней. Ведром помоев в лобовое. Черт. Черт. Черт. Времени вернуться и переодеться нет. Впереди целый день беготни. Что б ему...шины прокололи...радиатор сдох.

Подъехавший автобус принимает всех желающих: "Проходите, не толпитесь, в конец салона, места всем хватит. Ну же, мужчина, подвиньтесь. Посадите ребенка. Бабушка, сюда. За рюкзаком следите. Ненавижу. Вы это мне? Прости. Извините, дайте пройти. На следующей". Монеты катятся по полу, задевая грязные ботинки и сапоги. Мальченка пытается выловить пятак. "Прекрати, не позорь меня!"– шипит на него немолодая женщина. "Вы замочите мне пальто, отодвиньтесь". Куда? У селедки места больше. Курица. Крашеная.

Стилистическая норма – это...

Макароны свежие. Записка на столе. Ай. Не увидят, их проблема. Мое дело предупредить.

Норма. Норма.

Норма, это не понимать, что такое норма. Понимать.

Быть бы где-нибудь на Мальдивах. А еще лучше в отцовком гараже. Бензин. Масло. Мазута. "Бать, я мотор переберу?". Собака, заело. "Вэдэшку не видел? В прошлый раз привозил". И по самый локоть. Испачкав нос. Ключи. Вот они родимые. Две стипухи отвалил. Блестят то как. Новехонькие. Жаль с собой не возьмешь. По рукам уйдут. Ничего. Здесь пока. Мотор разобрать, систему проверить, антифриз поменять. Клапана. "Бать, с клапанами не поможешь?".

"Вы выходите?"– бабка пихает сумкой в спину. Карга. Сидела б дома. Куда в такую рань? Дома не сидится?

Капюшон пониже и воздуха глоток. В жопу нормы.

Листья прилипли к земле, покрыли все лужи. Давай же, наступи со всей силы, промочи и без того мокрые ноги, чтобы завтра, а лучше к вечеру с температурой. И срать на контрольную, на подготовку, на нормы, на стилистику. Промочи.

«Добрый день, Татьяна Денисовна», – улыбку пошире. Сделать вид, а там не важно. Мы оба прекрасно знаем о взаимной неприязни. Улыбнуться. Соблюсти формальность. Это тоже норма. Моя норма.

«Выходите?» Куда выхожу. Дура. Еще пол часа слушать эту нудятину. Селедки. Банки. Монеты. «Не толпитесь, не толпитесь…».

Ба, какие люди! Кланяюсь, кланяюсь. А больше тебе ничего не надо? Ишь ты, курицам важная! Да мне твоя стилистика, мне твое, мне тебя…

«Молодой человек, вам где выходить?»