Кадулин Дмитрий

Ашмятин и коридоры времени

Летом 2008 года в городе Томске примерно в два часа дня вниз по проспекту Ленина в районе пересечения его с улицей Беленца спускался вниз по знаменитому во всём городе мраморному спуску Максим Ашмятин. Белокурый, ростом выше среднего, с тонкими и правильными чертами лица, он выглядел жалко. Причиной тому был ряд драматических событий, произошедших с ним около года назад и последовавшая за ними депрессия. Переходя проспект в районе Плехановского рынка, он со спины заметил знакомого, который шёл в ту же сторону и, не обгоняя его, и не здороваясь, Ашмятин решил следовать за ним. Максим занимался шахматами и в свои двадцать три уже четыре года был кандидатом в мастера. Его знакомый Дмитрий, за которым он уцепился, был из того же круга “спортсменов”, и поэтому понятно было, что оба они направляются сейчас в одно и то же место – полуподвальное помещение в историческом доме-памятнике, здесь был сбор.

Ашмятин зашёл, не хлопая дверью, немного позже знакомого. Он спустился по небольшой лесенке в плохо освещённом коридоре и двинулся вперёд по крепкому деревянному полу. Ашмятин сделал несколько шагов до развилки из двух дверей, дёрнул левую и оказался в небольшой скучноватой комнате, места в которой тем не менее хватало для нескольких в ряд расставленных столов и даже небольшого зрительного зала. Свет нехотя разливался по потолку. Все бывшие в помещении были разделены на две группы: одна, побольше, у дальней стены клуба с окнами под потолком, другая здесь, в зрительном зале, поменьше и рассредоточенней. Знакомый, Дмитрий, войдя только что, присоединился к первой, растревожив её и здороваясь со всеми. Ашмятин пристал к последней, кивнув дальнему знакомому, и, устроившись одиноко в зрительном зале. Было душно, не смотря на распахнутые за решётками окна. Было грязно, здесь всегда было грязно, что раздражало Ашмятина. Было темно и у Ашмятина была депрессия, которая, как ему казалось, должна была сжить его со свету.

Действие, то есть сам игровой процесс, из локального вскоре переросло в глобальное и приняло центральное значение. Постепенно голоса стихли, но наоборот защёлкали часы, загремели фигуры, действие перешло на шахматные столы, а с ними внимание и страсти. Для Максима, впрочем, оно продолжалось не долго. В первой же партии с тем не менее сильным соперником он несвойственно для себя зевнул комбинацию и вскоре сдался. Он решил отдохнуть и уселся ждать в углу. Он мог, но не хотел уходить. Ему стало как-то хорошо здесь, неожиданно легко и комфортно. Ашмятин последний месяц страдал бессонницей, а тут вдруг уснул…

Ашмятин очнулся в темноте на мягкой кровати в комнате с большим квадратным окном. Он поднялся, чтобы понять, где он и что произошло, но воспоминания медлили приходить к нему. Он с тревогой ощутил на себе чужое бельё. Немного тошнило, в голове всё липло и пучилось, как от шампуня. Он робко встал и подошёл к окну. Каким-то скрытым до поры от него самого чувством Максим ощутил место, в котором оказался. Словно он очень далеко от дома и что душа его временно приобрела какие-то новые качества взамен утраченных старых. Он как-будто ощутил, что он чужой здесь. В окне с белым, гладко выкрашенным деревянным подоконником, через странных качеств полированное стекло, слева через дорогу в ночи Ашмятин увидел военную надзорную вышку. Странно, как она была освещена: два светящихся обруча, красный и зелёный висели округ её. По вышке и бетонной ограде под ней Ашмятин понял, что снаружи наблюдает воинскую часть. Прямо перед ним была автостоянка со скученными, словно брошенными легковыми и грузовыми автомобилями, а справа по курсу ещё чёрте что. Неожиданно, словно от вспышки, он едва вспомнил неприятного цвета электрический свет в глаза и китайскую пару, называвшую себя его приёмными родителями. Дальше ничего, только толчки, Максим пощупал плечо, не болит ли. Теперь Максим стоял спиной к окну и боролся с новым для себя ощущением мира. Он силился вспомнить хоть что-то, но воспоминания его походили на мрачные айсберги, тающие в океане забвения. Порой Ашмятину казалось, что он спит, что всё-сон, но выбраться из этого сна он не мог. Лишь знакомые узоры огоньков перед глазами успокаивали его, когда он щурил веки.

Вдруг его как-будто передёрнуло, в темноте на стуле Ашмятин увидел предмет, похожий на старый кассетный плэйер. Ашмятин прошёл к нему, чтобы разглядеть получше, взял его в руки и отодвинул деку. Движением большого пальца вынув кассету, похожую на ту, которые он слушал ещё в юности, Максим принялся разглядывать её у окна. Ашмятин нашёл, что наушники подключены к плэйеру, но такие, какие он купил месяц назад к своему mp3, голубые. Максим про себя удивился этому факту. Он надел наушники, вставил кассету обратно и нажал на play. В уши ему ударил скрежет, оказалось - попса такая, которую он терпеть не мог. Ашмятин не понимал, кто поёт и что это за песня, он подумал, что слышит её впервые. Он выключил плэйер.

Неожиданно в последовавшей за шумом гулкой тишине послышались шаги и входная дверь в комнату открылась. В полумраке появился чёрный силуэт. Он смешливо поздоровался из темноты и вышел к окну.

- Что слушаешь? – спросил он также заносчиво, глядя на Ашмятина.

- Да, ничего. На, послушай. – Максим протянул наушники молодому китайцу. Тот одел их, включил плэйер и тут же выключил.

- Фу!

- Да я и сам такое не слушаю, - оправдывался Ашмятин.

Молодой китаец продолжал смеяться, видимо, не придавая значения тому, что говорил Максим.

- Я твой сводный брат, - услышал Максим, - Скоро светает, побудь пока здесь, я через часок заберу тебя домой. ОК?

Максим доверчиво кивнул, а китаец всё также непринуждённо удалился из комнаты. Дверь была не заперта, и снаружи виднелся через щель тусклый зеленовато-оранжевый свет. Но Ашмятин почему-то не торопился туда.

Не выпуская плэйер из рук и не включая его, Максим в сумерках прошёл и лёг в постель. Он лежал, то устремив взгляд в потолок, то направив его к окну и мирился с нахлынувшими на него теперь переживаниями.

“Почему я здесь и почему говорю по-китайски?”, - думал он, - “Откуда я знаю, как это по-китайски и ЧТО ТАКОЕ по-русски?”.

По ощущениям прошло больше часа. За окном быстро светлело и оттуда понеслись какие-то звуки. Сначала шум двигателей, потом шаги и голоса. Никто не приходил. Максим лежал в одной позе не двигаясь, как будто ему неприятно было шевелиться здесь, в этом мире.

Стало уже совсем светло, когда брат Ашмятина снова отворил дверь и его несмывающаяся улыбка снова заплыла в комнату. В свете дня Ашмятин не нашёл в его лице ничего нового: ничего такого, что он не видел у окна. Разве, что тот оказался ещё моложе. Максим встал, чтобы ещё раз сравниться с ним ростом. Тот оказался не намного ниже. Брат заставил его переодеться, достав тряпки из шкафа и джинсы. Ашмятин померил красные, какие-то совсем простецкие туфли, всё оказалось в пору. Китаец разглядывал его, пока он переодевался. Ашмятину совсем не с руки было называть его братом. Он как будто пришёл только затем, чтобы посмеяться, да и на это, видимо, времени у него не хватало. Ашмятин переоделся и они вышли из комнаты.

Сначала ломанными коридорами со множеством дверей, потом наполненными светом, но не многолюдными рекреациями плёлся Ашмятин вслед за китайцем неизвестно куда. Люди, которые попадались навстречу, тоже имели восточный тип внешности, Максим же не чувствовал в себе внешней перемены, он также мог убедиться в этом недавно утром в отражении в стекле шкафа. Остановились “братья” уже в большом помещении, похожем на крыло гипермаркета, каких никогда не было в Томске. Такие видел Ашмятин, когда бывал в Волгограде или в Москве. Везде вокруг горел искусственный свет, не смотря на то, что там, на улице было уже совсем светло. Здесь не было окон, но они были сзади. Там, метрах в ста, в соседнем крыле этим утром уже скопился народ, и похоже было, что там торговали. Впереди, перед Максимом, видимо, находились уборные, прямо – огромные, но пустые помещения, напоминающие гардероб, справа неподалёку – кассы со входом в ещё один павильон. Брат, остановившись, спросил, не хочет ли Максим в туалет. Ашмятин почему-то отказался и снова остался один.

Пока Ашмятин стоял на месте, озираясь по сторонам, он понял, что его зовут. Вернее, обращаются из ближайших касс справа. Максим подошёл неуверенно, стараясь разглядеть лицо продавщицы. Молоденькая, симпатичная китаянка, улыбаясь, приветствовала его. Ашмятин собрался было ответить, но тут к ним подошёл незаметный худощавый мужчина в пиджаке и первым начал разговор с Ашмятиным.

- Вы уже купили у нас что-то? Вы попробовали что-то у нас? – Ашмятин слушал, но не мог понять, чего от него требуют. Он не понимал этого слова, этого чего-то, с которым обращались к нему.

Мужчина в пиджаке тепло улыбался и даже протянул руку Максиму для рукопожатия, но в тот момент Ашмятин, озабоченный непониманием странного слова, сделал движение в сторону, собираясь вернуться к месту, где его оставил брат. Поэтому жест мужчины остался безответным, чему тот заметно огорчился.

Среди немногих проходящих вокруг людей за всё время Максим заметил лишь двух европейцев и поэтому с удивлением узнал в одной из девушкек свою знакомую. Всё пристальнее вглядываясь в неё, не веря глазам, Ашмятин засеменил навстречу. Марина, внешне такая же, как прежде, маленькая красивая, рыжая и РУССКАЯ! В той жизни Ашмятин вряд ли поздоровался бы с ней, увидев девушку на таком расстоянии. Они были знакомы давно, но посредственно и не интересовались друг другом.

- Привет! – громко выкрикнул Максим, словно её ответ был вопросом жизни и смерти.

- Привет.

Удивительно, но она узнала его. Видимо, это была всё-таки она.

- Что ты здесь делаешь? – недоумевал Максим, готовый расцеловаться с ней, - Почему мы говорим по-китайски?

К удивлению Ашмятина, Марина даже не замедлила шаг. На вопросы, которые он так жадно кидал ей, она только улыбалась. Видно было, что ей, как и в той, прежней, жизни дела до него не было.

“Похоже, здесь никому до никого нет дела” – подумал Максим.

Тогда ему нравилось это качество в Марине. Обычно девчонки не отходили от красавца Ашмятина. Она же всегда была холодна с ним, вынуждая осаждать себя.

- Ты один здесь? – спросила она, всё-таки остановившись.

- Здесь мой сводный брат, - Максим указал на перегородки за спиной Марины, - он пошёл в туалет.

Марина кивнула, как-бы отмечая что-то про себя. Они вышли с ней из помещения на улицу и стояли теперь у крыльца гипермаркета. Это было здание, как мог понять Ашмятин, в восточном стиле, но всё-таки как будто похожее на томский Центральный универмаг. Максим держал свой взгляд на нём, узнавая всё новые детали, подбирая улики, которые память подбрасывала ему. Он словно уже был здесь, под этим ветром, что вдруг обнял его. У магазина образовывался небольшой, в два ряда, рынок, тоже восточного характера. Сверху довлело над всем пустое, безответное небо.

Толпы людей окружали их. Всё двигалось вокруг потоками, как было, есть и будет на рынках. Они стояли с рыжей Мариной, пока Максим не увидел, как из дверей гипермаркета вылез огромный европеец. Метра в три ростом, он пробирался средь потоки людей, которые нехотя уступали ему.

Марина что-то крикнула гиганту и тот, улыбнувшись, буркнул ей: “Уж я-то не потеряюсь”.

Великан пересёк улицу, напоминающую проспект Ленина, и прилип к дорожному фонарю, держась одной рукой за него и как будто чего-то ожидая. Он глядел навстречу проходящим мимо машинам и тут только Ашмятин заметил бутафорскую голову какого-то мультипликационного персонажа, лежащую у него на спине.

“Реклама” – соображал Ашмятин.

Прямо перед ними около крыльца Максим вдруг увидел восходящее вверх воздушное судно. Оно сначала висело у самой земли в окружении группы детей, а потом, когда дети туда набились, взмыло к небу. Оно было похоже на те, которые Ашмятин видел в фильмах про будущее. Максим был настолько ошеломлён, что ему казалось, что и людям вокруг оно было в диковинку. Он заоглядывался по сторонам, ища похожие эмоции.

В гуле голосов вокруг Марина, стоящая рядом, вдруг отозвалась кому-то и, сухо попрощавшись, ушла. Ашмятин вновь остался один здесь наедине со своим горем, без тени желания найти “брата”.

Мир, в котором он оказался, не имел для Ашмятина никакого смысла. Максим не имел никакой цели здесь для себя. Только серое с разводами небо казалось ему родным, и его грудь при взгляде на него наполнялась грустью и любовью.

Неожиданно во всеобщей толкотне, шуме и хаосе Максим различил звуки знакомой мелодии из колонок торговой палатки. Он узнал песню, которая играла там.

“Давай вечером …с тобой встретимся” – заплакал Ашмятин в голос Самойловым из “Агаты Кристи”.

“-Рить -рить -рить.” – хлюпал он.

Понять что-то здесь было невозможно.

Шёл апрель 2175 года.

Крушение.

Ночь была черна и ночь явила призрак. Серенький КамАЗ в свете фар машины Игоря уже не был тяжёлым грузовиком, летящим навстречу, но был именно призраком, орудием в руках рока, взглянувшего Игорю в глаза. Игорю хватило секунды, чтобы осознать это, и секунда была его жизнь.

И был свет ни на что не похожий. Свет Истины, как понял Игорь. И невидимые ангелы подхватили его. И душа его исполнялась тем, чем был Свет: Его покоем, радостью и блаженством.

И был удар. Кузов мялся, словно фольга. Новенький “пассат” Игоря разлетелся вдрызг, как ёлочная игрушка. И тот КамАЗ, конечно, что только что мчал по шоссе, вдруг встал, как вкопанный.

Ещё был крик. И ужас нечеловеческий, сверх понимания. Как будто, Чёрный Всадник вонзил своё копьё в пятачок асфальта на Кировском шоссе.

Так всё и закончилось для Игоря. Игорь умел жить и жизнь подарила ему дом и семью, друзей, хорошую работу. Он имел всё для того, чтобы быть счастливым, и он был таковым. Хотя счастливым он был и в самые трудные периоды своей жизни, но лишь только потом он понял это. Однако при всём своём приятном образе жизни Игорь понимал, что блага, которые были у него, были у него не насовсем. То, что он уже продолжительное время имел с избытком, эти условия жизни чего-то требовали от него. Он считал, что обязан чем-то своему счастью и в минуты откровения говорил друзьям, что хотел бы оставить свою прежнюю деятельность и уйти в монастырь, он уже даже придумал в какой, но всё откладывал: семья, ребёнок. Само время, счастливо изменяясь для Игоря, толкало его на это. Если бы он не ушёл наконец, он не был бы по-прежнему так рад жизни…

Но сейчас он и не думал об этом. Он катил на своём Фольксвагене по ночному шоссе, собираясь забрать знакомых, чтобы затем двинуть дальше. Игорь опаздывал, и поэтому торопился. Был поздний январский вечер, оживлённый на Кировском шоссе…

Это крушение, уход Игоря из жизни обладали необоримой, но ужасающей логикой. Не все и не сразу поняли её. Рок, подведя черту под жизнью Игоря, превратил её в историю, в законченное стихотворение.

- Это судьба, - вырывалось из уст знакомых и близких.

- Это судьба, - кричали птицы с голых деревьев на Кировском шоссе.

Никто из тех, кто знал Игоря, не мог поверить случившемуся. Один из столпов, на который опиралось мировоззрение людей, знавших и любивших Игоря, вдруг надломился и рухнул. Но Господь, поразив его, возводил на его месте новый, крепче и выше предыдущего в сердцах тех людей. И слёзы печали обращались со временем в слёзы радости…

Последняя любовь моего друга.

Андрей, мой школьный приятель, отличный парень очень любит женщин. Он влюблён всегда. Правда, к чести его нужно сказать, что чувства его преимущественно платонические, он как семилетний ребёнок. Серьёзных отношений за ним было немного, но в каждую свою девушку он влюблялся навечно, пока она по тем или иным причинам не разочарует его, не разрушит его воздушных замков и не столкнёт с суровой действительностью.

Мы с Андрюхой видимся часто, учимся в одной и той же шарашке и встречаемся иногда в небольшом кафе недалеко от места, где учимся. Я пригласил его сегодня, чтобы не быть одному, и мы должны были посидеть с ним часок, отдохнуть от трудов праведных, от зачастую нудных и неинтересных педагогов, которых нам приходится слушать.

Мой друг пришёл вовремя. Он не имел привычки опаздывать, как и я не имел её, и мне пришлось ждать его лишь потому, что волей случая, я пришёл на семь минут раньше. Андрей был живее обычного. Я видел по всему его существу, что он приготовился что-то сказать мне, удивить меня. Но он не торопился. Мы заказали кое-чего и начали обычный свой разговор, когда после наступившей паузы его прорвало.

- Помнишь тот форум по культурологии, про который я говорил тебе.

Андрей готовил какой-то доклад по специальности, я слышал об этом. Он старался быть сдержанным, но его пёрло.

- Вчера, - продолжал он, - мне звонили из их конторы. Какая-то девушка спрашивала у меня всякую дребедень по делу и мы с ней разговорились.

Ах, вот оно что.

- Мы, в общем, не долго с ней проговорили, но ты знаешь, когда пары слов достаточно, чтобы понять, что мы нравимся друг другу.

Он говорил быстро, но разборчиво, не отрывая от меня взгляда. Я кивал, давая знать, что слушаю внимательно.

- И такой голос у неё, - тут он остановился, не зная, видимо, как мне это объяснить. Но я чувствую Андрюху, остановка эта явно была им подготовлена для меня заранее для убедительности. Я кивнул ему, как будто сам слышал её голос и тоже был влюблён в неё.

- И, знаешь, в конце она спросила у меня мой адрес на сибмэйле, я продиктовал ей и через пару часов ко мне приходит письмо с приглашением на форум. А обратный адрес почти как у меня. У нас даже ящики похожие по названию.

Я наклонил голову, вспоминая e-mail друга. Чем дальше Андрей говорил, тем сильнее я ощущал концентрацию его душевных сил, тем сильнее я верил ему.

- И ещё, - продолжал он после некоторой паузы, переведя немного дыхание. Начал он по тону голоса не ахти как, но я видел, за этим “и ещё” стоит многое, если не самое важное, - Утром мне надо было заехать к ним туда (в контору, как я понял) забрать кое-что, кое-что спросить… Звоню я им, значит, туда, в колокольчик, - Андрей потянул указательный палец, изображая дверной звонок, - И мне открывает та девушка…

По тому, как он посмотрел на меня, я понял значение этого момента.

- Представляешь… Она была точно такой, как я её представил себе. ТОЧНО! Знаешь ведь, по разговору, по голосу, и даже по имени можно приблизительно получить представление о внешности. Подумай только – та же улыбка, тот же взгляд, всё, вплоть до цвета волос. ТОЧНО!

- Ну ты даёшь, - только и мог я выговорить. Я сказал это потому, что надо было что-то сказать (я молчал с самого начала разговора о ней) и потому, что был искренне удивлён и рад за приятеля.

Его рассказ впечатлил меня, и он, заметив это, смотрел на меня торжествующе. На столе ещё стояли сок и закуска, но ни мой друг, а теперь и ни я не могли пока думать о них.

- Мне не удалось долго поговорить с ней, – продолжал он, - там было её начальство, а я по делу пришёл, понимаешь?.. А когда я уходил, она не далеко была, но я как-то побоялся попрощаться с ней. И всё равно я завтра увижу её на форуме.

Ага... Что тут скажешь. Всё это было круто даже для Андрюхи, любившего всех женщин на свете.

- Уже сейчас, когда я возвращался оттуда, - мой друг опять, говоря, впился в меня глазами, - я ехал домой и напротив проезжала одна тачка (Jaguar), круть в общем. И вот я смотрю на неё и думаю, нафига мне эта рухлядь, когда у меня есть ОНА!

ОНА – была Юлия, та самая девушка, открывшая ему дверь, как он знал.

На этом основная и самая важная часть нашего разговора закончилась. Мы всё допили и доели, посидели ещё немного и, тепло попрощавшись, разошлись.

Мы встретились нескоро. Я узнал по этому, что что-то не так случилось там, на культурологическом форуме. Лишь через неделю Андрей зашёл ко мне домой и я не хотел, но пришлось мне самому начинать разговор о той Юлии. Он рассказал, что, вопреки ожиданиям, он не встретил её там. Расстроенный, он вернулся домой и полез в сеть. Там он не без труда нашёл фотографию той девушки …под другим именем. Оказалось, что та девушка, которая ему открыла дверь и та, с которой он разговаривал по телефону - совершенно разные люди!

- Любовь надо испытывать, - философски заключил он и больше мы к этой самой Юлии не возвращались.

Сейчас у Андрюхи есть подруга, и появилась она уже очень давно. Вроде, им здорово вместе, вполне автономный коллектив, никого им не надо. Ну да, Андрюха уже тёртый калач, перед тем, как влюбиться, спрошу у него совета.

На последнем дыхании.

Дом престарелых города N – место не самое запущенное. Екатерина Михайловна с облегчением поняла это, когда её под руки ввели в уютное, светлое помещение. Множество глаз были устремлены на неё в тот момент, в основном старых, больных, и, глядя в них, нельзя было сказать, что они думали о ней, все они глядели на неё почти равнодушно. Было тихо, грустно, но, проходя по коридору мимо них, Екатерина Михайловна почувствовала, что здесь ей будет покойно.

Её ввели в свою комнату и усадили на постель. Сын и заведующая в белом халате Марина стали что-то оговаривать между собой. Затем сын ушёл, Марина, посидев немного и поговорив с ней, тоже. Были няньки, они поздоровались, посидели и тоже ушли. Так Екатерина Михайловна впервые осталась здесь одна, ощущая и обдумывая новое своё положение. Рядом в комнате на соседней постели располагалась её соседка. Она спала, но, как выяснилось после – притворялась, что спала.

Старушкам принесли обед – сухарики, похлёбка. Няньки понравились Екатерине Михайловне, да и она, видно было, им тоже. Тогда же она смогла увидеть и лицо своей соседки, хмурое, красное. Та постоянно ворчала, но была всё-таки довольно сдержанна, и это утешало. Так начался первый день Екатерины Михайловны в её новом и теперь уже последнем пожизненном пристанище.

С соседкой она говорила мало всё последующее время, начатый ей было разговор не поддерживался и если Екатерина Михайловна что-то и узнавала о ней, то от других лиц. Других лиц было не так много в доме, хоть все места были заняты и он считался переполненным. Неделями, а потом и месяцами ничего не происходило здесь и если что-то менялось, то только нехитрое меню, да лица нянек – и то по графику. Но иногда здесь умирали и через день или два в доме появлялся новый человек, но точно такой же, как все и никому не нужный. Все они были хлам.

Сын приходил к ней редко, раз в две недели, потом раз в месяц, но и этого было достаточно. Родственной связи между ними как-будто не существовало. С самого его детства Екатерина Михайловна чувствовала это, она и рада была бы, да не могла любить его как сына. Она старалась скрывать это от него, а потом и сам он тоже. Время шло, он вырос и женился. Внуки любили Екатерину Михайловну, но разъехались по другим городам. Так после развала второго брака она осталась одна.

Своей квартиры у сына никогда не было, и временами, он с семьёй вынужден был жить в двухкомнатной у матери. В один из этих переездов она и уговорила сына отвезти её в приют. В доме престарелых Екатерина Михайловна хотела укрыться от подступившего к ней в последнее время одиночества, но, как это водится, одиночество обступило её не в результате нехватки общения, знакомые и здесь и там были у неё, а просто потому, что оно было в ней сейчас. Однако, нахождение постоянно среди людей, бережный уход притупляли это чувство. Здесь Екатерина Михайловна провела одиннадцать месяцев.

Ночью она проснулась. Она открыла глаза и лежала так некоторое время, ничего не думая. Она приподняла голову и осмотрелась. Поток света вяло падал из окна, и она могла различать предметы. Всё было как обычно в комнате, только свет как-то по-особенному ложился на иконку на стене. Иногда, когда Екатерина Михайловна не могла уснуть, она глядела на иконку в темноте, но так, как свет падал сейчас, было впервые.

Не придав этому значения, она поднялась и подошла, шаркая, к окну. Было так тихо, что шаги её, казалось, были слышны на соседнем этаже. Но когда она остановилась, чтобы приподнять штору, тишина возобновилась. Она упёрлась обеими руками на холодный подоконник, чтобы стоять дольше, занавеска тем временем укрыла её со спины. На улице тоже было тихо. Была зима, было темно, лишь фонари виднелись кое-где, да неяркий свет горел в окнах жилых домов неподалёку. Стекло окна, в которое смотрела Екатерина Михайловна, было прозрачно, не как обычно зимой, когда на нём ледяной узор. Она всматривалась вдаль, в детали, и, казалось, зрение её обострялось. Она смотрела на небо, на котором горели звёзды. Она даже нагнулась, чтобы видеть больше неба, дыхание её тем временем оставалось на стекле. Она так давно не смотрела туда, что ей стало страшно. Столько лет она пренебрегала его красотой. Теперь она глядела туда, и сердце у неё смягчалось. Одна звезда вдруг сорвалась вниз, оставляя след за собой, или это ей вдруг показалось. Только однажды она видела падающую звезду. Они шли тогда с отцом по просёлочной дороге и смотрели в небеса. Как она была счастлива тогда, никого не могло быть счастливее в целом мире. Она вспоминала это время и старые, но чистые, ясные глаза её увлажнялись. Жизнь показалась ей игрушкой, мгновеньем, когда предстала перед ней в своей целостности и полноте. Забывалось плохое, оставалось только хорошее, любимые люди, лица которых проходили у неё перед глазами. Была ли она теперь похожа на ту девчонку в юбочке, которая объяла любовью весь мир, и мир был счастлив, красив и светел…

Ещё немного простояла она у окна, потом задёрнула штору и вернулась, кряхтя, в постель.

Утром няньки, пришедшие к Екатерине Михайловне на процедуры, обнаружили, что она умерла.

Дворцы и звёзды.

Неторопливым, размеренным шагом, о чём-то крепко задумавшись и от того поглаживая на ходу редкую бородку, из комнаты в комнату пробирался по дворцу старший зодчий королевства, мелкий феодал Литиан. Он шёл по залам и коридорам, убранству которых восхищались самые богатые гости. Самые искусные мастера из далёких и соседних королевств хвалили их и тайно завидовали необыкновенному таланту Литиана.

Визиты зодчего к королю были частыми, но всегда сулили много неожиданностей. Монарх часто менял свои капризы по отношению к строящемуся зданию и Литиану приходилось заново перечерчивать уже продуманные схемы и планы. Так было и с возведением этого дворца, который был настолько красив, что бедному зодчему пришлось долго уговаривать короля наконец закончить строительство.

Его Величество Леопольд Третий, прозванный в народе “Златострой”, обожал всякого рода искусства. Он сам любил рисовать и охотно музицировал. Но особенно трепетно он относился к архитектуре. Важнейшие здания столицы: Дом Суда, рынок, центральный театр он придумал и спроектировал сам, щедро покрывая позолотой вершины карнизов и купола.

Леопольд понимал, что мастерства Литиана ему не постичь никогда и поэтому возведение дворцов доверял лишь ему. Сейчас в тронном зале он торопливо перехаживал из угла в угол, явно замыслив что-то новое и совершенно необычное.

Этого и боялся Литиан, он сейчас как раз заканчивал строительство акведука, и причуды короля были бы теперь очень некстати.

- Литиан, дорогой мой, - воскликнул король, - ну наконец-то ты явился.

Зодчий как раз вошёл в зал и собирался поприветствовать монарха.

- У меня для тебя есть что-то новенькое и совершенно необычное.

- Но Ваше Величество, - начал Литиан, - хотелось бы напомнить Вам, что сейчас я заканчиваю…

- Да, да, - отрезал король, - я поручу его другим.

- Но Ваше Величество!

- Ты слышал меня, торопливо сказал Леопольд и, взяв за руку зодчего, потащил его в кабинет.

Невысокий, сутуленький король очень суетился. Он сиял сегодня, хоть и казался немного невыспавшимся.

- Смотри, - визгнул он и протянул Литиану стопку бумаг.

Листов было немного, но они были забиты чернилами. Арки, колонны, залы, галереи: в них не было ничего особенного. В них был какой-то общий, единый замысел, но он не показался зодчему интересным. Странно, что среди всего этого могло так привлечь короля?

- Этот дворец мне привиделся во сне, - начал Леопольд, - прости, я плохо тут нарисовал, но здесь всё, что я смог вспомнить проснувшись. Ведь это тоже неплохо?

- Новый дворец?

- Да, он приснился мне сегодня ночью, - король опустил беспокойные руки и медленно подошёл к окну, - Я гулял по залам и садам, поднимался на балконы, купался в бассейнах. Каждый камень дышал там чем-то живым и прекрасным… Фонтаны, колонны, скульптуры: всё это было совершенным, всё это пело мне и звало остаться там навсегда!..

Литиан ещё раз посмотрел на листки. В них было только то, что чувствовал и видел только сам король. Но это ещё предстояло увидеть и Литиану.

- Тебе нравится? – спросил Леопольд.

В его голосе чувствовалось что-то наивное, детское, будто маленький ребёнок протягивает свой рисунок маме и ждёт похвалы.

- Потрясающе, - пробормотал зодчий, - но позволь мне сначала закончить акведук, он уже почти…

- Нет, нет, мой дорогой, дело, сам видишь, неотложное.

Литиан брезгливо потёр пальцы от позолоты, отмеченной на листках жёлтой краской.

Его Величество Леопольд Третий снова повернулся к окну и торжественно ткнул пальцем в холмик у самого горизонта, - Дворец будет строиться там, на Фирикийском холме!

Литиан сидел у окна своего небольшого домика и печально провожал закат. Перед ним на столе лежали злополучные листки, и работа над ними не обещала мастеру ничего хорошего.

- Я принесла чай, - тихо проговорила Амелия, женя Литиана, неброская, но приятная женщина.

Она зашла в комнату и поставила чашку на стол.

- Новый каприз короля? – спросила Амелия.

- Дворец, - тоскливо протянул зодчий, - как ни стараюсь, ничего не могу поделать с этими бумажками.

С лёгкой улыбкой она подошла к столу и посмотрела на наброски, сделанные неловкой королевской рукой.

- Из этого никогда не получится ничего стоящего, - сказал Литиан, глотнул тёплого чая и поднялся из-за стола, - Леопольд должен отдавать себе отчёт в том, что разочарование будет неизбежно. То, чем он восхищался во сне, вряд ли принесёт тот же восторг в реальности!

Зодчий нервно ходил из угла в угол своей мастерской, - Я не способен сделать ничего стоящего из этого убожества!..

Литиан явно погорячился. Он снова посмотрел в окно, и затем обессилено рухнул на стул.

Амелия зажгла несколько свечей, чтобы разогнать сумрак, приоткрыла окно и снова посмотрела на листки.

- Леопольд знает, чего хочет от тебя.

Литиан лишь неуверенно пожал плечами.

Амелия наказала мужу не засиживаться допоздна, пожелала ему спокойной ночи и покинула мастерскую, готовясь ко сну.

Была тихая летняя ночь. Когда всё живое вокруг замирает, и даже листья на деревьях молчат, не шелохнувшись. Когда тишина заполняет весь мир и есть только ты один да огромные яркие звёзды в бесконечно глубоком, бескрайнем чёрном небе.

Литиан, молча и не торопясь, шёл по знакомой тропинке своего маленького поместья, изредка поглаживая бородку. Он никак не мог уснуть. Мастер свернул на ровную и гладкую поляну, и теперь ему не надо было различать в темноте неровности дороги. Он шёл и смотрел на прекрасное ночное небо, на по-редкому яркие и чистые звёзды во всём их волшебном блеске и торжественном величии.

Литиан остановился и улёгся на поляну. Он лежал и смотрел на звёздную пыль, дышал ею и обо всём давно уже забыл…

Лёжа в траве и слушая сверчков, он почувствовал, что засыпает; медленно поднялся и отправился домой. По дороге он увидел знакомую яблоню, которая, казалось, что снится ему, и он, наверное, тоже ей сейчас снился. А, может быть, ей снился король, частенько проезжавший здесь, когда собирался погостить у Литиана.

Что-то новое было в этой яблоне, что-то необыкновенное, листья слишком красиво купались в звёздах.

Неожиданно исчезла всевластная сонливость. Зодчий вдруг резко застыл, рассматривая изгибы веток, их размеры и пропорции. Он простоял так с полминуты.

- Ай да Леопольд! – вдруг воскликнул он и бросился домой.

Дерево и звёзды ясно повторили замысел короля. Как будто наяву увидел мастер стены нового дворца, как будто сам побывал там вместе с королём и увидел всё, что видел Леопольд. Теперь он в припрыжку бежал по тропинке, спотыкаясь, но не падая: звёзды вели его по дорожке, мягко освещая путь.

При свете свечи Литиан марал бумагу вязкими чернилами, он слишком часто макал в баночку гусиное перо. “Ай да король, ай да умница!”, - повторял он и выводил очередной фасад. Он работал всю ночь и смог заснуть лишь тогда, когда довёл до конца последний штрих, а там за окном, Фирикийский холм на горизонте заполнили первые лучи восходящего солнца.