Кадулин Дмитрий
Стихи
Томск
Зябко и ветрено близ у Подгорной,
Окна завешаны, слякоть и мрак.
Томск, я запомню твои коридоры.
Томск – вечный город бродячих собак.
Вечер вослед за гремящим трамваем
Плавно уляжется в вещие сны.
Пьяница Томск, ты всегда узнаваем
Плеском измаявшейся старины.
Веско над городом за занавеской
Холода в жимолости огоньков
Место акрополя на Воскресенской
Памяти попотчевавших богов.
Всходит петлёю Октябрьского взвоза
В сдвиге времён вереница зеркал
Здесь, где спиной предстаёт долговязый
Старый невыспавшийся кардинал.
Кто б разгадал его планы на вечность.
Крыши и улицы. Взгляд, сиплый стон.
Гнутый порез со следами увечий
Там, где Ушайка впивается в Томь.
Томск смотрит в небо огнями наружу
Словно не он это – кто-то другой.
Тигр, огибая звенящие души,
Горько обнимет их сильной рекой.
Кошка больна.
По дому в махровом халате
Шатался, виляя хвостом.
На кухне долизывал фантик
От йогурта, глядя под стол.
Я, Мася, умру человеком,
И кажется всё-таки мне –
Не выспавшись. О, адский рэгги
Озноба по мокрой спине.
Театральная миниатюра.
Начало. Я, камин. Отдельно
Стол, стул, диван. Давид в углу.
У.С. распластанное тело
Лежит на шахматном полу.
По разворошенной квартире
Гуляет сумрак, как Пьеро.
Покорный золочёной лире,
Я принимаюсь за перо
С повадками единорога.
Но разве я единорог?!
По бойко взвинченному рогу
Слова стекают на листок.
И дразнятся, и пахнут краской,
И млеют чёрным молоком.
Я отрываюсь, и с опаской
Гляжу на мир под потолком.
Под вальс чернильных паутинок
Я поднимаю воротник,
И тут же прыгает на спину
Мне Дождь. Конечно, в тот же миг
Всё залито. Встаю, волнуясь,
С огульной мыслью "Дописал!"
И тут смывает всё волною
Со сцены. Занавес. Финал.
Постновогоднее. День и ночь.
День умрёт, не родившись, проспав за окном
Под наркозом из мутных седых облаков,
Плавно соединившись в закат и рассвет.
Ночь придёт с быстротою смыкания век.
И за ним, как пастух. Ночь в своей полноте
В головах уж давно, как ещё один день.
Мы глотаем таблетки из рифов и слов
В нашей жёлтой подлодке, бубнящей "битлов".
Постновоголнее №2. Без названия.
Видишь, к зареву тянется Млечный,
Это стайки беспечных богов.
Я вчера разглядел их сквозь вечность,
Хоть глаза и забиты песком.
Хоть и спутались мысли узлами,
Что не выпрямить, не растянуть:
Сам собою уловлен сетями,
Снова тщетно пытаюсь уснуть.
Осень в Нью-Йорке.
Осень в Нью-Йорке. Великое дело.
Я офигелый вползаю в Манхэттен.
Вот и дошаркало бренное тело
С чувствами битого жизнью поэта.
Словно бывал здесь когда-то не раз я,
Брюки просиживал в душном трактире,
Листья пинал под мистерию джаза.
Небо в Нью-Йорке почти как в Сибири!
Речь непривычная уху, чужая,
Хлещет вокруг, но я не посторонний.
Вдруг окликают. А я понимаю!..
Может быть, здесь я когда-то был чёрным.
Буквы "N.Y." и червы на подмостке.
Сердце с чего-то на миг заскулит и
В небо на следующем перекрёстке
Вмажется айсберг Эмпайр Стэйт Билдинг.
Я постою здесь ещё с две минуты.
В мире вы нас лишь не сдвинете с места!
Длится не более четверти суток
Осень в Нью-Йорке. Мне это известно...
Нищему суну в кулак сотню баксов
И незаметно туда провалюсь я,
Где гитарист при напутствии баса
Тянет соляк между джазом и блюзом.
Выплывет фартук официантки.
Из подсознанья улыбка, как клещи
Вынет какое-то место в Ривс-Парке.
Зря что ли прусь я от тамошних женщин.
Может быть, это от капли портвейна.
Геи одеты, как копы. Бродяжий
Блюз. Бармен. Стойка и два приведенья.
Плачу... Какие в Нью-Йорке дожди!
В цеху по обработке металла.
I
Презлые птицы едят железо.
Их кормит с рук орнитолог в маске.
Он узнаёт их стрижиный скрежет.
На их пути расцветают астры.
II
Красный улей, жужжа, циркулирует ток,
В жидкий мёд превращая металла кусок.
Злые пчёлы над патокой жгут огонёк.
На полу, обгоревший, лежит светлячок.
Придёт зима.
...придёт зима
И мир оденет в белое, пугая
Морозами и глупою луной,
Что вскоре поплетётся за тобой,
Хоть ты и сам бредёшь, куда не зная.
Ты воздуха кисельного глотнёшь
И, выдохнув, надолго позабудешь,
ЧТО в юности, особенно к полудню,
От нетерпения будило дрожь...
А после уж не вспомнишь и цвета,
Как окромя градаций голубого.
И хоть ты видеть мир не перестал,
Но запросто потянешь на слепого.
И так пустой, с судьбою набекрень
И с тяжким сердцем, поканаешь дальше
В декабрь. А там, в один прекрасный день,
Наружу проскребёт дорогу кашель.
Ты, брат, сойдёшь за драного кота,
Когда прижмёшь одёжку ближе к телу,
Услышав, как лихая немота
Метели кликает на волчье дело.
В сивой пыли слезятся фонари,
До чёртиков досадно и обидно,
Что здесь, снаружи, ты, а не внутри;
И заперт вход, и выходов не видно...
Так вдоволь посмеются над тобой
Пурга и вьюга в переулке зимнем.
Но обнаружишь здесь же, за стеной,
И дверь, и очажок, и чай с малиной.
Когда-то, где расступятся дома,
Ты вновь столкнёшься с грустною луною,
И тут же позовёшь её с собою.
Ты очень ждал, когда придёт зима.
Придёт зима...
Бессонница обращается…
Бессонница обращается
С тобой, как с тряпкой:
Скручивает узлом,
Выворачивает наизнанку.
Лежишь, глядишь
Одним глазом внутрь,
Другим наружу.
Впитываешь тишину.
Мои смайлики плачут…
Мои смайлики плачут
С каждым часом сильнее.
Трёхколёсный калачик
На конце сообщенья.
Мои смайлики смотрят
Друг на друга понуро,
И чернеет от скорби
Под стеклом монитора.
Но расстелится утро,
А под ним разлетятся
Вниз по клавиатуре
Твои лёгкие пальцы.
Я уймусь, сознавая,
Что случилась ошибка.
Ты гарцующей правой
Нарисуешь улыбку.
На аленькой выжженной крыше…
На аленькой выжженной крыше,
Белея, растут облака.
Там пахнет черешней и вишней,
И даже бывают снега.
Там солнце в палящем угаре
Привычно нам слепит глаза.
И мы, как воздушные шарики
Стучимся с тоской в небеса.
Буря (отрывок).
Из чёрных туч родился сумрак жёлтый,
И всё враждебней поднимались волны,
И всё упорней становился дождь.
И кто-то начал слабнуть и бояться
Волненья. В лодке было их двенадцать,
И каждый на другого не похож.
И качка не давала им покоя.
Пётр, подавая прочим знак рукою,
Вещал крепиться в вере. Тут и там
Над ними, падая, крестились громы,
И многие в сердцах роптали: "Дома
Не следовало ли остаться нам".
И в воды чёрные гляделись жизни...
…
В пустом автобусе мигает свет…
В пустом автобусе мигает свет,
Мороз стекло царапает снаружи.
И в мире ничего другого нет,
И миру больше ничего не нужно.
Бог здесь пропавший смысл бытия
Бы отыскал, отвлекшийся немного.
И словно так на жизнь отвлёкся я,
Но к жизни привыкаю понемногу.
Коктейли боли.
Я пробовал коктейли
Из всевозможной боли.
Но только допивал я,
Мне новый наливали.
Знаток. Большой ценитель
Букетов - чту в мускатах
Пред тем, как приступить пить
Их вкус, их цвет и запах.
Мне ада и не надо,
Да мне и так приятно!
Лозы от виноградной
Мне подливают яду.
Ах, прелесть! Очарован!
Безумье, ты ли? Вот я!
Пылаю боли более
Безумною любовью.
Как мыши на земле пищали трубы…
Как мыши на земле пищали трубы,
Гранатово трещала Грузия.
И ночь прошла. И трубочкою губы
Свистали всё молитвы соловьям.
Гремел рассвет, и плакали герои,
Без устали катаясь по земле.
Как снег и зной носились мы с тобою
По многократно выцветшей золе.
Северску.
Мой город тайком в необъятной тайге утопает.
Венеция чудная вечнозелёных морей.
Здесь птицы кричат голосами предвестников рая.
Моя Атлантида ты, и моя ты Гиперборея.
Здесь как-то особенно странно устроено время:
Вот-вот и назад повернёт. Будто снежный Памир
Сменил свою ось, и теперь оно здесь - безвременье.
И возобновляется строгий советский ампир.
Раскинулись домики, жители их словно боги
Античных ли полисов или далёких планет.
Хранят молчаливо, ревниво, подальше от многих
От цивилизаций других древний-древний секрет.
Лето.
Ты поджидал его зимой, весной,
Чтоб попытаться сжить его со света.
Не обессудь же – мстительное лето
Восстало и смеётся над тобой.
Себя домысливая в сентябре,
Ты понимаешь вдруг: не выпить море.
И со своим непримиримым горем
Ты будешь жить, как муха в янтаре.
Убийца времени, тебе положен срок
В колонии растраченных усилий.
Лежит перед тобой "зелёной милей"
Ещё один безоблачный денёк.
Той ночью.
Я слышал радость, за окном был праздник.
Я тихо встал и подошёл к окну.
Той ночью я людей увидел разных,
Что пели и кричали. Ну и ну!
Они плясали там, в фонарном свете,
А я глядел всё и не понимал.
Но только лишь к утру я вспомнил это,
Ну а пока... Пока я крепко спал.
Robert Doisneau - Quai du port, rue Denfert Rochereau, St-Denis – 1945.
Зарисовка с фотографии.
На в стёклышко умытой мостовой,
Распухшей от похмельного синдрома –
Прохожий, обращённый к нам спиной.
И главное – портрет жилого дома
С украшенной витриною стеной
Да парой честных окон на фасаде
Худом. Что трогает в его наряде –
Влюблён давно, но холостой.
Таким, как то пустым ноябрьским утром
Одним злодеям надо на работу.
Там в этот мокрый, скверный выходной
И наш прохожий, праведный, как Ной.
Ищите женщину.
Ты влюбчива, юна, как ночь в Париже,
Извилиста, как Сена, речь. Дожив
Чуть до зари, в твоих чертах увижу
Прикосновенье хитрости и лжи.
По улицам лица, прямым, изящным,
Пройдётся взгляд и, дрогнув, заспешит
Назад тайком на Эйфелеву башню
Моих сомнений, чаяний души.
Осень.
Год наклонился боком,
Вниз, обнажая кости.
Лёг с утомлённым вздохом.
Значит, приходит осень.
Дым от костров всё выше
Тянется к небосводу.
Осень сожгла излишки
Жизни в угоду году.
Солнце проходит молча,
Больше оно не греет,
Или устало очень.
Просто, оно стареет.
Ты уезжаешь рано,
Вот и не догоню я.
Только сложились сами
Губы для поцелуя.
Учебники для грешных.
Отрывок из поэмы на реквием Шнитке.
Гляди, листай учебники для грешных,
Ступай по их следам, сырым ещё.
И нынче на лесной полянке снежной
Просыплется ещё один грешок.
Они пройдут толпой по серым главам
И остановятся у чёрных вод.
Дух вознесёт тебя на переправу
Увидеть, как ужасен их исход.
…
На переправе колокол услышав,
Ни капельки не напрягая слух,
Поймёшь, что где-то рядом Утешитель
Вблизи у горьких сочетаний букв.
…
…
Старик.
Мне двадцать два, а я – старик.
Проснулся рано утром нынче
Не потому, что дел впритык –
Наоборот, заняться нечем.
Вот так вчера весь день проспал,
И ночь перевалилась в утро.
Ну а под утро спать устал
И встал, на то оно и утро.
Ушёл с работы я вчера,
К учёбе, говорят, не годен.
Ну что же, с этого утра
Я не иначе, как свободен.
Хотя ...и раньше был свободен.
Стеклом окна ко лбу приник,
След отпечатать в небосводе.
Мне двадцать два и я – старик.
Бессонница.
Меняет сутки синий полумрак.
Маленько жарко и немного душно.
В постели я – обманутый дурак,
Упёршийся щекой о бок подушки.
А ночь – как ночь, как тысяча ночей.
Как камень неподъёмный, неприступный.
И жизнь течёт, как тоненький ручей,
Что камень обтекает поминутно.
Как-будто стало не о чем писать…
Как-будто стало не о чем писать.
Как-будто в чаше высохли чернила.
И, словно, мне не хочется сказать
О том, что ты и так бы не спросила.
Как-будто стало некого встречать
И я ушёл из зала ожиданья.
Как-будто все мои воспоминанья
Уплыли, чтобы их воспоминать...
Всю ночь шёл снег…
Всю ночь шёл снег,
А утром невесомым
И призрачным он опадал с деревьев.
Деревья не во сне, так под гипнозом
Дремали. Снег срывался с них, как перья...
Днём он летал по улицам,
Был лишним везде и всем мешал он.
А в окнах, крышах, выше
Всечасно бдел в дыму глаз божества.
Карандаш.
Мы брали замки в облаках
Глухой осадой, штурмом грозным.
Вдвоём мы мыслили в стихах
И пели молчаливым звёздам.
Но времени стальной резец,
Надменно чавкая тобою,
Так быстро положил конец
Любви моей с твоей душою!
И слово первое твоё
В последний раз пишу курсивом.
Твой век - мгновение моё,
Спи, карандаш, ты жил красиво.