Лариса Мареева

Лариса Мареева, 22 года, Северск, ТГУ, Психологический факультет, студентка

ВЕДЬМИНЫ ДАРЫ

(сказка)

Жил-был на свете один юноша. Был он силён, хорош собой, рождён был младшим сыном древнего рода, и с самого рождения готовился стать рыцарем. В четырнадцать лет, как и полагается, он поступил в услужение к одному знатному сеньору и был у него оруженосцем, изучая вместе с тем все положенные рыцарю премудрости.

И когда ему исполнился двадцать один год, сам король возложил ему на голову свою сиятельную длань, посвящая его в рыцари. Тогда же ему было позволено вооружиться, справить себе собственные доспехи, купить себе доброго коня и выбрать даму сердца. И он избрал её по всем законам рыцарства, остановив свой выбор на самой прекрасной из недоступных и самой недоступной из прекрасных.

Как и полагается, он собирался славить её имя повсюду и совершать подвиги в её честь, но для начала по этикету он должен был дать ей понять, что она удостоилась чести внушить любовь благородному рыцарю.

Самым простым и изящным способом было бы исполнить нежную серенаду под её балконом, и разумеется, рыцаря, когда он был юношей, среди прочих искусств учили и искусству стихосложения, но так вышло, что в этом ему так и не удалось преуспеть: в то время, как его учителя фехтования и верховой езды не могли на него нахвалиться, учителя стихосложения и музыки плакали от отчаяния, впервые столкнувшись с подобным безнадёжным случаем.

Крайне удручённый, наш рыцарь долго раздумывал о том, что ему делать. Душа его требовала подвига, и подходящий случай тоже как раз представился - соседнюю деревню терроризировал дракон - но никто бы не понял его, соверши он подвиг просто так. Кодекс рыцарской чести всячески осуждал такую бессмысленную доблесть, и благородная скромность требовала от рыцаря как бы отказаться от совершённого им героического деяния в пользу вдохновившей его прекрасной дамы. По правилам хорошего тона рыцарь должен был смиренно объявить, что служение красоте - его первейший долг, и лишь почтительная любовь вливала силу в его меч, и взгляд прекрасных глаз благословил его на подвиг, и что без всего этого дракон, разумеется, сразил бы его, ничтожного, мощью своих когтей и испепелил бы яростью своего огня. После этого можно было начинать в красках расписывать достоинства дракона, и это уже выглядело бы не как хвастовство, а казалось бы доказательством всепобеждающего могущества любви, и никто не решился бы перебить скромного героя, поющего восторженный гимн владычице своего сердца.

Но для начала рыцарь непременно должен был объявить о своей любви всему миру и в первую очередь - той, которая внушила ему любовь. Кроме того, что этого требовала элементарная вежливость, существовала и ещё одна причина. Законы этой страны были очень строгими, и драконы, ввиду своей малочисленности, наряду с единорогами, феями и русалками охранялись законом как редкие и прекрасные волшебные создания. Истреблять их позволялось исключительно рыцарям, а любой другой человек, даже если он убивал дракона по необходимости, защищая свою деревню, свою семью, объявлялся браконьером и обрекал себя на смертную казнь, а своих родных - на выплату непомерного штрафа.

Но даже рыцарство не избавляло полностью от неудобств, связанных с убийством дракона. Рыцарю не дозволялось убивать дракона просто из кровожадности или жажды славы, только любовь давала ему право на убийство. И если его мотивы вызывали какие-то сомнения, против него организовывался судебный процесс, и тогда его возлюбленная должна была явиться в суд и объявить себя собственницей его сердца. Она должна была сказать, что он не властен над своей душой, что сердце его изнывает от безответной любви к ней, что подвиг он совершил ради неё и во славу её имени, и тем самым с него должна быть снята всякая ответственность, поскольку у него просто не было выбора.

В этом случае рыцаря со всяческими извинениями отпускали на свободу, отдав ему голову побеждённого дракона с тем, чтобы он мог бросить её к ногам своей госпожи.

Имея в виду всё это, рыцарь никак не мог обойтись без предварительного объяснения. И так как гордость не позволяла ему признаться кому-то в своей слабости, он не мог попросить кого-нибудь сложить стихи вместо него, не мог заплатить музыкантам, чтобы они вместо него сыграли серенаду под окнами его возлюбленной, и поэтому он решил отправиться к одной старой ведьме, которая жила за лесом и слыла искусной чародейкой.

Придя к ней, он поведал ей о своей беде - и испросил совета. Ведьма в ответ сняла со стены старую лютню и протянула её рыцарю.

- Разве ты не поняла меня, ведьма? - с раздражением спросил рыцарь. - Я не умею ни играть, ни петь, ни слагать стихи. Я мог бы купить себе лютню получше и поновее твоей, но что проку в ней, если она будет в моих руках орать, как осёл?

- Это непростая лютня, - ответила ведьма. - Но прежде, чем я расскажу тебе о ней, скажи мне: уверен ли ты, что любишь свою прекрасную даму всем сердцем?

- О да, ведьма, о да! - ответил рыцарь. - Как ты можешь сомневаться в моих словах!

- Ну, что ж, - сказала ведьма, - тогда слушай. Лютня эта волшебная, она может петь даже в руках, неспособных извлечь ни звука из любого другого инструмента. Для этого играющему достаточно просто говорить чистую правду, извлекая её из самых глубин своего сердца, всего только говорить правду, и эта правда тогда песней будет литься из его уст, и лютня будет вторить этой песне самой дивной музыкой, которую только способна извлечь человеческая рука из музыкального инструмента, и звук её будет почти подобен ангельскому пению, потому что истина пробуждает в человеке то, что в нём есть от ангела.

- Ведьма, ведьма! - в восторге вскричал рыцарь. - Прошу тебя, дай мне эту лютню. И тогда я сложу песню, которая будет так прекрасна, что владычица моего сердца тут же полюбит меня, не в силах устоять перед красотой моей любви.

- Тогда возьми её, рыцарь, - сказала ведьма. - Возьми и сделай, как задумал.

- Скажи мне, ведьма, что ты хочешь взамен. Я небогат, но у меня есть кое-какие деньги.

- Мне ничего не нужно, - отвечала ведьма.

- Как же так? - изумился рыцарь. - Ведь говорят, что ведьмы не делают подарков просто так, а всегда берут что-то взамен.

- Мне ничего не нужно, - повторила ведьма. - Но помни, что этот подарок одновременно будет тебе наказанием.

Но рыцарь был в таком восторге, что не захотел внять словам ведьмы, и, прихватив лютню, тут же отправился к дому, где жила дама его сердца.

- Прошу вас! - крикнул он, встав под её балконом. - Прошу вас, несравненная, выйдите на минуту! Я сознаю, что нарушаю ваш покой, но если есть в вас хоть капля сострадания, склоните слух к тому, кто здесь, внизу, теперь никогда не сможет найти покоя от любви к вам! Я не отниму у вас много времени, не стану долго докучать вам.

Прекрасная и благородная дама вышла на балкон и застыла там в величавом молчании, готовясь внимать его признаниям.

Рыцарь поудобнее перехватил лютню и прочистил горло. "Достаточно всего лишь говорить правду, - напомнил он себе, - и она сама запоёт в моих руках..."

- Я люблю вас больше жизни! - крикнул он. - Люблю вас безумно!

Но лютня молчала.

- Вы самая прекрасная из всех женщин, что когда-либо ходили по земле! - продолжал он уже менее уверенно.

Лютня не издала ни единого звука.

- Я совершу любой подвиг ради того, чтобы заслужить от вас хотя бы один-единственный благосклонный взгляд! - крикнул он совсем уж испуганно.

И снова ничего.

И тогда рыцарь в ужасе бежал прочь, а прекрасная дама осталась стоять на балконе, растерянная и разочарованная. "Что за странный, косноязычный обожатель, - думала она с досадой. - Право, он не заслуживает даже того, чтобы я бросила ему с балкона цветок, который он мог бы носить на груди!"

Рыцарь же, вне себя от унижения, в гневе бросился снова в жилище ведьмы с намерением убить её за то, что она обманула его.

Но когда он обвинил её в обмане, она только печально улыбнулась и сказала:

- Хорошо ли ты понял, в чём состоит волшебство этой лютни?

- В ней нет ничего волшебного! - в сердцах сказал рыцарь. - Ты солгала мне, ведьма, и поплатишься за это!

- Я не лгала тебе, - сказала ведьма, - и могу это доказать. Дай мне лютню.

Рыцарь с неохотой протянул ведьме лютню, и едва ведьма начала говорить, как лютня словно ожила в её руках, и из-под ведьминых скрюченных старческих пальцев полилась дивная мелодия, а голос ведьмы, который до того был подобен вороньему карканью, вдруг преобразился до неузнаваемости, и словно ангельский хор запел её устами. Песня рассказывала о музыканте, которому Богом дан был великий дар очаровывать своим пением людей. Чем старше он становился, тем прекраснее расцветал его талант, и тем больше музыкант гордился собой. И однажды он так возгордился, что возомнил себя выше всех и сказал так: "Я могу сделать с людьми всё, что захочу. Я могу заставить их плакать и смеяться. Я могу нести сущую нелепицу, и они будут верить в неё безоглядно, я могу в их глазах чёрное сделать белым, а белое - чёрным, такая во мне сила! Они будут видеть мир таким, как я захочу, и славить меня, как нового пророка, как Бога!"

И хотя люди предостерегали его, что гордыня – это смертный грех, он только смеялся над ними и говорил: "Гордыня – это следствие свободной воли, отказ признать себя частью Бога. А единственный смертный грех на земле – это глупость".

Услышав это, Дьявол, всегда подстерегающий гордецов, явился к нему и принёс с собой дивный инструмент - эту самую лютню. Поиграв на ней, музыкант понял, что только эта лютня достойна его голоса и искусства и стал просить Дьявола продать её ему, но Дьявол не соглашался, торгуясь, пока музыкант в запале не предложил ему свою душу. Дьявол согласился на эту цену, и едва был заключён договор, как музыкант схватил лютню и попытался сыграть и спеть, но не смог извлечь ни единого звука ни из инструмента, ни из своего горла. И тогда Дьявол, злорадно наблюдавший за происходящим, сказал ему: "Ну, и что ты можешь теперь, когда твоя душа принадлежит мне? Всё в тебе пусто, и всё молчит, и в тебе нет музыки, на зов которой могла бы откликнуться музыка, заключённая в этом инструменте. Я знаю, какое наказание придумать для тебя. Две сестры, Истина и Красота, были разлучены тобой. Твой дар был дан тебе, чтобы ты говорил правду и указывал людям путь. Я поселю твою душу в этой лютне, и натяну твои жилы вместо прежних струн. И теперь они будут отзываться только на правду, Красота будет лишена права голоса, и будет теперь лишь вечно  вторить Истине, и только дуэтом смогут они отныне петь". И тогда музыкант спросил: "Как же так, Дьявол? Ведь ты должен творить зло. Зачем же ты создаёшь инструмент, который будет указывать людям путь?" А Дьявол усмехнулся и ответил: "Человек, взявший в руки этот инструмент, вовек не найдёт покоя, и проклянёт день, когда появился на свет. Ибо он постигнет лживость и иллюзорность собственной природы - и, не находя себе ни в чём опоры, сожжёт свою душу сомнениями".

Выслушав это, рыцарь поник головой.

- Так значит, всё, что я говорил моей возлюбленной, неправда? Значит, я не люблю её больше жизни и не готов совершать ради неё подвиги?

- Мой тебе совет, - сказала ведьма. - Оставь мне лютню и иди своей дорогой, живи спокойно, счастливо, и не думай больше об этом.

- Нет, - сказал рыцарь. - Нет. Я возьму лютню и отправлюсь в путь, и когда-нибудь я пойму, что во мне правда, а что ложь, и тогда смогу сложить такую прекрасную песню, что люди, не помня себя, пойдут за мной на край света, и та, кого я люблю, услышав эту песню, тут же полюбит меня в ответ.

- Осторожнее, рыцарь, - предостерегающе сказала ведьма. - Ты одержим душой музыканта. Он хочет жить, петь, он подсказывает тебе эти слова.

Но рыцарь, упрямо покачав головой, взял лютню и покинул жилище ведьмы.

На следующий день та самая прекрасная дама уже везде успела рассказать о сумасшедшем, который даже не смог, как подобает рыцарю, выразить свою любовь. И у рыцаря не было иного пути, кроме как бежать на край света.

Он решил отправиться в крестовый поход в пустыню и искупить там доблестью свой позор, вернуть себе честное имя и искать славы, смерти или истины.

Долгим был его путь, и вот, наконец, дойдя до края пустыни, он встретил там ещё двоих путников - один из них катил перед собой тележку, на которой лежал второй. И этот второй был, очевидно, очень болен, потому что ноги его, сухие и безжизненные, висели, как плети.

- Здравствуй, рыцарь, - сказал тот, что вёз тележку. - Нет ли у тебя глотка воды для моего больного брата?

- Долг рыцаря - помогать нуждающимся, - ответил рыцарь и напоил человека, лежащего на тележке, водой из своей фляги.

- Зачем ты идёшь в пустыню, благородный рыцарь? - спросил тот. - Что тебе в ней? Разве дома у тебя недостаточно нуждающихся, чтобы им помогать?

- Я отправился сюда, чтобы искать славы, смерти или истины, - ответил рыцарь.

- Ну, значит, нам по пути, - сказал тот, что катил тележку. - Мы тоже ищем истину. Мы узнали, что в этой пустыне есть волшебный колодец, который знает ответы на все вопросы. А возле него сидит мудрец, который помогает толковать ответы колодца. Мы идём к нему, чтобы спросить, как нам жить дальше. И если ты расскажешь нам свою историю, мы расскажем тебе свою.

Рыцарь с охотой рассказал им о своём несчастье.

Выслушав его, тот из братьев, что лежал на тележке, улыбнулся и сказал:

- Видно, судьба не зря свела нас здесь, на краю пустыни.

- Что это значит? - спросил рыцарь.

А тот брат, который толкал тележку, начал рассказ:

- Наши родители умерли рано, и с детства у нас с братом не было никого, кроме друг друга. Мы вместе играли, вместе работали, и когда выросли, всё-таки остались дружны меж собой, и по вечерам, переделав всю работу на день, иногда собирались вместе, чтобы выпить кружку-другую пива и потолковать о жизни. Я - Старший брат - был крестьянином, у меня был свой дом и красавица-жена. Но она всё никак не могла родить мне сына, которого я очень ждал, и однажды я пожаловался на это своему брату.

Тот, выслушав меня, сказал:

- Слушай, брат, слышал ли ты, что в лесу за рекой живёт старая ведьма?

- Слыхал, - ответила я. - А что?

- Говорят, она так могущественна, что может выполнить любое желание. Сходил бы ты к ней, вдруг она своим колдовством сможет вылечить твою жену от бесплодия.

- Что ж, - сказала я. - Попробовать можно.

И следующим же вечером я отправился за реку - к старой ведьме.

Та встретила меня на пороге, и когда я рассказал ей, зачем пришёл, сказала мне:

- Жена твоя здорова. Она могла бы выносить и родить ребёнка. Дело в тебе.

- Что же мне делать? - спросил я. - Можешь ли ты мне помочь, ведьма?

- Я не занимаюсь такими пустяками. Лекарство для тебя найдёт любая травница, хоть бы из соседней деревни.

- Что ты, что ты! - сказал я. - Может, та травница и впрямь кое-что умеет, да только больно уж длинный у неё язык. Если я пойду к ней, все узнают о моём позоре, и слава, что я не мужчина, пойдёт гулять по всем окрестностям. Нас с женой со свету сживут насмешками. Прошу тебя, ведьма, помоги мне, если можешь.

- Что ж, - сказала ведьма. - Но только знай, что это то же самое, что стрелять из пушки по воробьям.

- Скажи мне: вылечишь ли ты меня? Это всё, что меня волнует.

- Моё колдовство излечит тебя от неспособности иметь детей, но это будет только одно из его последствий, и притом не самое важное. Ты станешь другим человеком, и пути назад не будет. Решишься ли ты на это?

- Решусь! Решусь, ведьма, я согласен.

Тогда ведьма подвела меня к очагу. В очаге горел огонь, но ни дыма, ни чада от него не было. С изумлением я понял, что в очаге не было дров - огонь горел сам по себе, ничем не питаемый.

- Верно, ты и вправду великая колдунья, - с почтением сказал я ведьме.

- Не я сотворила этот огонь, - сказала ведьма. - Он был украден.

- Кем? - спросил я.

- Когда Светлый брат сотворил мир, Тёмный брат, позавидовав ему, украл, пока тот спал, один его животворящий вздох - и с этим вздохом спустился под землю. Там он зажёг от этого вздоха адское пламя. Каждая ведьма, если только она настоящая ведьма, а не шарлатанка и не обычная знахарка-травница (люди ведь не всегда могут отличить простой здравый смысл от истинного зрения), заключает с Тёмным братом договор. Он делит с ней ложе и, забирая её душу, даёт ей с прощальным предрассветным поцелуем вместо этого пригорошню подземного огня. Это даёт ей могущество и силу, но лишает её свободы. При жизни я прикована к этому очагу, а после смерти сойду под землю  к Тёмному брату, чтобы разделить с ним вечность.

- Всё это хорошо, - сказал я, выслушав её рассказ. - Но какое отношение это имеет ко мне?

Ведьма подошла к очагу - и по взмаху её руки из огня ей на ладонь выскочила искра.

- Что это? - спросил я.

- Это то, что ты хотел, - сказала ведьма. - Подарок от ведьмы.

- Но что я должен отдать тебе взамен? - подозрительно спросил я. - Люди говорят, что ты, как и твой господин, ничего не делаешь просто так.

 - Я ничего не возьму у тебя, - ответила ведьма. - Этот подарок заключают в себе твоё наказание и твою гибель. Если в человеке с рождения есть частица созидательного огня, она в течение жизни прокаляет его тело. Ты же, получив искру, будешь долго и мучительно тлеть заживо.

Я примолк, напуганный её словами.

- Ну, так что? - нетерпеливо спросила ведьма. - Ты всё ещё хочешь получить свой подарок?

Искра на её ладони жила собственной жизнью. Она то почти гасла, то вспыхивала вновь ослепительно-ярко. Я, зачарованный этим мигающим светом, нерешительно спросил:

- А это точно поможет мне?

- Не сомневайся, - сказала ведьма.

И тогда я протянул руку. Искра прыгнула с ладони ведьмы сначала мне на ладонь, а потом - в рот, и обожгла мне горло, как глоток спирта. У меня перехватило дыхание, я замычал от боли, на миг мне показалось, что сейчас я умру.

- Всего одна искра, - прохрипел я, когда снова смог владеть своим голосом. - Но на секунду мне показалось, что целый ад заперт в моей груди.

- Целый ад заключён в этой искре, поскольку она - часть подземного огня, - наставительно сказала ведьма. - Теперь ты сможешь зачать ребёнка своей жене...

 Я, уже не слушая, поблагодарил ведьму и покинул её дом. А она тихо произнесла мне вслед, стоя на пороге:

- ...но сделает ли это тебя счастливым?

 В ту же ночь моя жена понесла. Но чем больше она полнела, тем больше сам я худел и чернел, тем мрачнее и молчаливее становился. Я стал избегать людей, а при встрече старался не смотреть никому в глаза.

Но однажды мне повстречался старик-сосед и стал меня стыдить.

- Диву даюсь,  - сказал он, - как тебе не стыдно показываться людям на глаза.

- Что же я сделал? - удивился я.

- Как что? Твой младший брат болен, не встаёт с постели, а ты до сих пор его не навестил.

Я поблагодарил соседа и отправился к своему брату, который и впрямь лежал в постели.

- Ты так и не поблагодарил меня за совет, - сказал он мне. Я после этих слов так помрачнел, что брат мой на мгновение испугался. - Брат... - спросил он несмело, - чем обернулся для тебя подарок ведьмы? Ты счастлив?

И я, помолчав, ответил ему:

- На самом деле, я стал ещё несчастнее. Точнее, так: раньше я не был счастлив, но был хотя бы спокоен. А теперь... Одна-единственная искра света - страшный дар. Она позволяет увидеть мрак, но не рассеять его. Её хватает ровно для того, чтобы осознать темноту - и это приводит меня в отчаяние. Она принесла мне способность видеть свет в других - и с тех пор мне нет покоя, потому что в них больше света, чем во мне, и он их собственный, врождённый. Я горю, брат мой, изнутри, и это мука. Мне опротивели и дом мой, и жена, и повседневные заботы. Раньше мне было достаточно этого, а теперь мне нужно что-то большее, и я не знаю, что. В голове у меня тысячи смутных вопросов, но они - единственный продукт горения. Ни тепла, ни света, и никаких ответов нет у меня и не будет. Слишком мало для этого жалкой моей искры.

Слушая меня, мой брат вдруг зарыдал.

- Прости меня, брат мой, прости, - сказал он. - Это я виноват в твоём несчастье. Ещё до того, как послать тебя к ведьме, я сам ходил к ней. Ты знаешь, я всегда был не такой, как ты. Ты всем был доволен: домом, женой и своим хозяйством, - а меня вечно тянуло из дому. Но на путешествия нужны деньги, которых у меня не было, да и как я мог оставить тебя? Поэтому я пошёл к ней, и она сняла со стены чучело ворона, оторвала от него крылья - и отдала их мне. Она сказала: когда тебя потянет из дому, привяжи к спине эти крылья - и ты сможешь летать, как птица, перелететь через реку, лес, горы и увидеть дальние земли. И я спросил её: что же ты хочешь взамен? А она ответила: твой подарок будет также и твоим наказанием.

- И мне, - закричал я, - и мне она сказала то же самое!

- Но я не послушал её, не понял, - продолжал мой брат. Я был рад, что она не взяла с меня денег, и в тот же день сделал, как она сказала, - привязал на спину крылья и взлетел. И мне так понравилось летать, что я стал проделывать это каждый день, и будь моя воля - вовсе бы не спускался на землю. И крылья мои день ото дня становились всё сильнее, и сначала они из вороньих стали крыльями сокола, а потом - орла. Но чем сильнее становились мои крылья, тем хуже я чувствовал себя на земле. Я заметил, что ноги мои стали слабеть, истончаться и усыхать. Теперь я вовсе не могу ступить на них - они перестали выдерживать вес моего тела, и поэтому я лежу в постели средь бела дня. Единственная моя радость - это крылья, я по-прежнему летаю каждую ночь, и, Боже мой, брат, видел бы ты то, что видел я: все эти дальние земли, моря, океаны, чудеса заморских королевств!

- Что ж, - сказал я. - Я всё равно не могу оставаться дома. Мне кажется, если я останусь, огонь, что пылает во мне, сожжёт меня дотла. Мы с тобой отправимся в путь, посмотрим чужеземные королевства и, может быть, найдём лекарство от ведьминого колдовства.

Так мы и странствуем с тех пор, и вот недавно узнали о мудреце, который живёт в пустыне. Теперь мы идём к нему в надежде, что он сможет помочь нам.

Долго шли они по пустыне в надежде найти истину. Их жгло солнце, а ноги их утопали в раскалённом песке, жажда терзала их, но они берегли воду.

И через несколько дней они наткнулись на груду камней, которая оказалась старым колодцем, а возле него сидел старик в обносках, с коричневым от загара лицом.

Но когда он, заметив их, поднялся им навстречу, они увидели, что из живота его торчит рукоять меча.

- Господи, - сказал рыцарь, - смилуйся. Неужто не суждено мне с честью умереть в бою, неужто за грехи мои ты посылаешь мне смерть в виде демона пустыни?

- А может, - предположил Младший брат, - это солнце играет с нами злую шутку? Может быть, от этого зноя безумие овладело нашими глазами?

- Здравствуйте, путники, - сказал им старик. - Вам нечего бояться. Я не демон пустыни, и вы не сошли с ума.

- Скажи нам, старик, - набравшись храбрости, спросил рыцарь, - не ты ли тот мудрец, слава о котором пересекла эти пески и разнеслась далеко, преодолевая леса и горы? И не тот ли это волшебный колодец, который знает ответы на все вопросы?

- Люди и правда приходят ко мне за советом, думая, что я мудр, - ответил старик.

- А разве это не так? - спросил рыцарь. - По всему видно, что ты не обычный человек,  ты сражён мечом, но продолжаешь говорить и дышать. Видно, тебе ведома тайна жизни и смерти. Призрак ты или человек?

- Человек, клянусь жизнью, - ответил старик.

- Можешь ли ты клясться ей с полным правом? -  с сомнением спросил рыцарь. - Когда-то давно, когда я был ребёнком, няня рассказывала мне сказку об источнике с живой водой, который охранял живой мертвец. И каждому, кто приходил к источнику, чтобы испить воды, он загадывал загадку. Он спрашивал: "Жив я или мёртв?" И все отвечали неверно, потому что он одновременно был и жив, и мёртв. Не обладает ли вода в колодце той же силой, и не приставлен ли ты сторожить её?

- Нет, - ответил старик. - Я не страж колодца, а его пленник. И лишь в одном ты прав, рыцарь: я схитрил, поклявшись тем, что мне не жаль было бы потерять.

- Разве ты хочешь умереть?

- Смерть стала бы мне избавлением от страданий.

- Почему же ты не убьёшь себя? - спросил рыцарь.

- Моя жизнь принадлежит не мне одному, - ответил старик. - Но это слишком длинная история, а вы, должно быть, спешите.

- Мы не прочь были бы отдохнуть, - сказал Старший брат. - Мы бродили по пустыне много дней и очень устали.

Путники опустились на землю рядом со стариком. Колодец давал тень, и от него тянуло прохладой.

- Я был великим воином, - начал старик. - С детства я только и делал, что обучался воинскому искусству у разных учителей - и к двадцати годам у себя на родине я не имел себе равного противника. Когда лучший воин королевства, признав поражение, склонил передо мной свою гордую голову, меня охватило безмерное счастье, а сразу за тем - безмерная тоска. И я покинул родные места, чтобы на чужбине искать противника, который был бы меня достоин. Я побеждал на турнирах, выигрывал дуэли, и отчаяние всё больше охватывало меня - я не мог найти воина, который смог бы меня победить.

И когда я совсем уже потерял надежду, до меня донёсся слух, что далеко-далеко на востоке, в пустыне, живёт великий воин - непревзойдённый мастер, который удалился туда, потому что понял, что больше никогда не встретит достойного противника. И я отправился в пустыню и отыскал этого мастера.

И в первом же бою он победил меня. Я упал на песок, совершенно счастливый, и взмолился:

- Прошу вас, учитель, научите меня сражаться!

Он взглянул на меня с грустью и спросил:

- Зачем? Неужели ты хочешь снова стать несчастным? Ведь в тот миг, когда ты победишь меня, на свете снова не станет воина, способного тебя одолеть. Нет, я не стану учить тебя.

Я умолял его три месяца, но безуспешно. Утром мы сражались, он побеждал меня, я умолял, он гневался и уходил от меня в пустыню - один Бог ведает, где он бродил там в одиночестве - а вечером он возвращался, и всё начиналось сначала. И так продолжалось день за днём, неделя за неделей, пока однажды, когда я, поверженный в очередной раз, лежал на песке, и учитель стоял надо мной, прижав остриё своего меча к моей груди, я, глядя ему в глаза, не увидел в них безмерной печали, и вдруг я понял, откуда эта печаль, и я попросил:

- Учитель, научите меня не ради меня, а ради себя. Тогда я стану воином, который когда-нибудь сможет победить вас.

И он согласился.

Он стал обучать меня боевому искусству - и на это ушло десять лет. Я чувствовал, как становлюсь всё сильнее, и с каждым днём счастливее делался мой учитель.

И наконец, после десяти лет напряжённых тренировок, я победил его, и увидел, как он лежит на песке, и прижал кончик своего меча к его груди. И я тогда ощутил отчаяние такое безмерное, что сбежал в пустыню и три дня бродил по ней совсем один.

А когда я вернулся, похудевший, почерневший, мой великий учитель сказал мне:

- Я знаю, как велика твоя тоска, и настало время открыть тебе последнюю тайну. Когда-то я был так же молод, как ты, и так же бродил по свету в надежде отыскать того, кто сможет победить меня. Но никого не находил. И в одном городе, куда я случайно попал, я познакомился с одним мудрым человеком.

- Он был воином? - спросил я.

- Нет, - ответил учитель. - Он был шахматистом. Целыми днями он сидел перед доской в полном одиночестве. В городе его считали сумасшедшим, потому что за много-много лет он так и не сдвинул ни одной фигуры, и все они были расставлены на доске в одном и том же, раз и навсегда установленном порядке.

- Но почему? - спросил я. - Разве он не умел играть?

- Напротив, он был самым великим игроком на свете. И поскольку не мог найти себе достойного противника, с некоторых пор он играл только с самим собой. Играл до тех пор, пока фигуры не встали в такое положение, что любой ход привёл бы к проигрышу одну из сторон.

И с тех пор он сидел над доской бесконечно, смотрел на неё - и был счастлив. Он сказал мне: "Нет никакой чести в том, чтобы победить противника, который слабее тебя. Нет никакой чести и в том, чтобы победить противника, который сильнее тебя - потому что это случайность, а не твоя заслуга. Настоящая доблесть в том, чтобы сражаться с противником, который равен тебе".

И тогда я понял, - продолжал учитель, - что мне нужно сделать. Я купил зеркало и ушёл с ним в пустыню. И с тех пор, когда мне становилось тоскливо, и отчаяние охватывало меня, я смотрел в зеркало и знал, что у меня есть и всегда будет по крайней мере один непобедимый противник. Но теперь, - сказал он с улыбкой, - у меня есть ещё один. И зеркало мне больше не нужно.

С этими словами он протянул мне зеркало, и я взглянул в лицо своему единственному непобедимому противнику.

С этого дня я всё смотрел и смотрел в зеркало, но тоска моя не исчезала. И однажды я покинул своего учителя и отправился снова скитаться по свету. С тяжёлым сердцем он отпустили меня - он видел, что мне не принёс счастья его подарок.

- Я слишком увлёкся, обучая тебя боевому искусству, и забыл выучить мудрости и терпению, - сказал он мне.

Но мне невыносимо было думать, что я не могу по-настоящему сразиться с тем единственным противником, который был равен мне во всём. Сама мысль о ничье терзала моё сердце. Мне нужно было или выиграть, или проиграть, - и мне казалось, что тогда я смогу обрести покой.

Скитаясь без карты, без определённой цели, гонимый лишь собственной тоской, в одном городке я услышал о ведьме, которая, по слухам, могла помочь любому, кто нуждался в её услугах.

Я пошёл к ней и сказал, что хочу лишь одного - чтобы она вызволила из зеркала моё отражение, и я смог бы встретиться с ним лицом к лицу. Я готов был на всё, готов был заплатить любую цену, отдать за это свою силу, свою душу, - но ведьма не попросила у меня ничего, сказав, что сам её подарок будет для меня платой и наказанием. Но я не послушал её. И тогда она своим колдовством оживила моё отражение, и оно вылезло из зеркала и встало передо мной.

- Ты оживила его навсегда? - спросил я. - Сколько будет действовать это твоё колдовство?

- Я искусная колдунья, - сказала ведьма, - и могу сделать так, чтобы колдовство длилось долго, очень долго. Но не вечно - ибо и я не всесильна. Рано или поздно он должен будет вернуться в зеркало.

- Тогда сделай так, - сказал я, - чтобы ему не пришлось возвращаться в зеркало до тех пор, пока мы не выясним в битве, кто из нас сильнее.

- Да будет так, - сказала ведьма. - Главное - не перепутайте, кто из вас настоящий, а кто отражение.

- А это очень просто, - сказали мы одновременно. - Настоящим будет признан тот из нас, кто окажется сильнее. И тогда пусть в зеркало возвращается тот, кто проиграет.

И мы с ним вернулись обратно в пустыню, и там бились дни и ночи напролёт, и никто не мог одолеть. Мы оба стали уставать, и оба видели, что устаём. И когда мечи одновременно выпали у нас из рук, мы сели рядом на песок и глубоко задумались. И вот прекрасная мысль одновременно осенила нас. Мы обернулись друг к другу и сказали хором:

- Расстанемся здесь. И пойдём путешествовать по свету, и пусть у каждого из нас будет своя судьба, чтобы мы оба изменились и перестали быть так похожи. Мы оба будем совершенствоваться дальше в боевом искусстве, каждый - как сможет, и ровно через десять лет снова встретимся здесь, и снова будем биться, пока один не одолеет другого. А если и через десять лет мы всё ещё будем равны силой и мастерством, мы разойдёмся ещё на десять, а потом снова встретимся, и снова, и так до тех пор, пока один из нас не станет сильнее другого и не победит.

На том мы порешили и, простившись, разошлись в противоположные стороны.

Много я за эти десять лет побродил по свету, и многое видел. От моего зеркального двойника за всё это время не было вестей, но я чувствовал нашу связь так, словно наши сердца были связаны невидимой нитью. Я чувствовал его голод, его страх, стыд и печаль, иногда из моих глаз без повода текли слёзы - и я знал тогда, что его что-то расстроило, или я без повода начинал смеяться - и тогда я знал, что он тоже смеётся где-то вдалеке, а иногда на мне появлялись царапины и раны, которых я себе не наносил, и я знал, что мои царапины и раны точно так же появляются у него.

Но время шло. Я вызывал на бой всех, кто соглашался со мной биться, а некоторых заставлял сражаться силой. И хотя я всегда побеждал, всё-таки и мне иногда было, чему поучиться у моих противников. Связь становилась с каждым месяцем всё слабее, и когда десять лет подходили к концу, я уже едва-едва ощущал в своём сердце какие-то посторонние, не свои шевеления, и даже не всегда мог уже определить, какого рода чувство испытывает вдали от меня моё отражение. И на мне уже давно не появлялось ни синяков, ни царапин, и только еле заметные шрамики от каких-то особенно глубоких ран.

Через десять лет мы снова встретились в пустыне, и были словно чужие друг другу, и я почти не мог узнать в человеке, стоявшем напротив, себя самого, и он смотрел на меня глазами, какими никогда не смотрел из зеркала. Незнакомым мне движением он вынул из ножен свой меч, и поклонился мне перед боем так, как я бы никогда не поклонился. И впервые странное чувство посетило моё сердце. Но я не попытался разобраться, что это было за чувство, и тоже достал свой меч из ножен.

Мы начали сражаться. И я не узнавал прежней его техники, и уже не мог предсказать каждое его движение, и знал, что он так же не может предсказать мои, но всё-таки оба мы были великими воинами, сильными и искусными, и потому мы бились долго, и долго никто из нас не мог одолеть. И я подумал было, что нам придётся расстаться ещё на десять лет, как вдруг он выбил из моих рук мой меч - и вонзил в меня свой с такой силой, что он прошёл меня насквозь.

Я упал на песок, и он, потрясённый, опустился рядом со мной и от страха закрыл лицо руками. Он плакал, но плакал от какой-то своей, неизвестной мне боли, потому что я знал, что моя боль - это только моя боль, и он больше её не чувствует. И то странное чувство, которое посетило меня перед началом боя, вернулось и наполнило моё сердце. И тогда я понял, что это. Это было одиночество.

- Что мы сделали? - спросил я хрипло. - Что мы сделали с собой?

- Ты не умираешь? - спросил он, отнимая ладони от лица.

- Ты видишь, - сказал я, - ты даже теперь не можешь знать, умираю я или нет. Как же так получилось, что теперь один из нас может умереть или не умереть, а другой даже не заметит, не почувствует разницы?

- Почему ты не умираешь? - спросил он.

Мне дышалось хрипло, с трудом, и с каждым моим вздохом, когда моя грудь опускалась или поднималась, меч во мне издавал отвратительный чмокающий звук.

- Ты же помнишь слова нашего учителя? - спросил я. - Он всегда говорил, что подлинное величие воина в том, что он может даже клинок, вонзившийся в него, превратить во внутренний стальной стержень, в несущий столп. Однако пусть я не умер, но ты всё-таки победил меня, и я должен вернуться в зеркало.

Я достал из кармана зеркало и взглянул в его пустую матовую поверхность, в которой ничего не отражалось.

- Нет, - сказал он, - это я твоё отражение, и по справедливости - я должен вернуться.

- Но у нас был уговор, - сказал я. - В зеркало возвращается тот, кто проиграет. Потому что выигравший признаётся настоящим. И к тому же - ты больше не моё отражение. Мы больше не связаны.

- Ну, в таком случае, - ответил он, - колдовство ведьмы больше не властно над нами. Здесь нет отражений, и значит - некому возвращаться. И некуда.

 С этими словами он выхватил у меня зеркало и бросил его о землю так, что оно разлетелось на тысячу осколков.

А потом мы долго сидели на земле и смотрели друг другу в глаза - чужие, отдельные люди. И каждый силился найти в другом хоть малейшее сходство, и я знал, что он перебирает своё сердце, как перебирают фасоль или зерно, и силится найти там хотя бы отголоски моей боли, но ничего не находит. И мы оба чувствовали безмерную пустоту, и безмерную отделённость, и, хотя чувства наши были сходны, они не могли нас объединить. Каждый из нас остался один на один со своей печалью. Я смотрел ему в глаза. Глаза, как известно, зеркало души, и когда я смотрел в них прежде, в них отражалась моя. И я мог говорить с ней, и она говорила со мной. А теперь его глаза молчали, и в них, как в матовой поверхности того зеркала, не отражалось ничего.

- Как больно, - сказал он мне, и я услышал его только ушами, но не сердцем. - Так больно, что я больше не могу находиться рядом с тобой.

- Конечно, - согласился я. - Конечно, нам лучше расстаться и никогда больше не видеть друг друга.

- Что ж, прощай, - сказал он. И, развернувшись, ушёл на север.

- Прощай, - ответил я. И, развернувшись, отправился на юг.

И я стал бесцельно бродить по пустыне, и, наверное, втайне, в глубине души, надеялся, что так и умру в этих песках от жары и жажды. Но с другой стороны - сознание, что я до сих пор не умер, несколько утешало меня. Я воображал, что не могу умереть потому, что ещё не до конца отделился, что это последняя связь - какими бы разными мы ни стали, умереть мы всё-таки должны вместе, всё-таки жизнь для нас как была, так и осталась одной на двоих.

Но несмотря на эту мысль, в груди у меня была такая пустота и такое одиночество, каких, пожалуй, никогда ещё не переживал ни один человек на свете. Потому что каждому человеку в лучшие друзья, в советчики и утешители дан он сам - и внутренний голос из глубин души разговаривает с нами. Со мной же никто не говорил, я был одинок в самом себе, и внутри себя я не находил никого, кому мог бы поведать свои мысли и кто отозвался бы на них. Я был навеки разлучён с самим собой, и воссоединение было невозможно.

И так, блуждая по пустыне и предаваясь мрачным размышлениям, я набрёл на этот колодец. За время своих одиноких странствий я приобрёл привычку говорить с самим собой вслух - это рождало иллюзию, что у меня есть собеседник, потому что внутреннего собеседника у меня теперь не было. И, наклонившись над колодцем, чтобы зачерпнуть воды, я что-то пробормотал себе под нос - и эхо подхватило мой голос, ломая, коверкая его, меняя до неузнаваемости. И мне вдруг показалось, что кто-то ответил мне из темноты. Мне представилось, что колодец - это моя душа, и что там всё-таки живёт кто-то, и этот кто-то отзывается на мой голос. Я чувствовал себя таким одиноким, что позволил себе увлечься этой иллюзией. Я вообразил, что моё отражение, мой внутренний голос, мой двойник, не в силах быть вдали от меня, тайно крался за мной по пескам - и спрятался в этом колодце, и теперь отвечает мне оттуда.

И бездна и темнота внутри меня узнали себя в бездне и темноте этого колодца, подобное почуяло подобное, и я понял, что теперь, когда во мне больше нет никого, теперь, когда внутренний голос не отзывается больше из глубин моей души, теперь, когда никто больше не посмотрит на меня из зеркала, мне был дарован другой двойник - двойник моей пустоты. Этот колодец - словно отражение моей внутренней бездны, и я остаюсь здесь, потому что не в силах разлучить их.

И когда я пытаюсь спросить что-то внутри меня, что-то, что может прятаться в темноте: "Кто ты?" - я слышу только эхо из колодца. И тогда кажется - ничего не живёт во мне, кроме бездны, которая только и может, что играться моим голосом, беря его в плен и перекидывая от одной своей стенки к другой, и отвечает мне моим же голосом, моими вопросами на мои же вопросы, и ничего больше не может ответить. И только дышит мне в лицо, немая, и словно безмолвно умоляет меня: "Спроси". Потому что это единственный способ обрести голос.

Но что же, что же тогда отвечает мне иногда изнутри на те вопросы, которых я не задавал? Почему иногда эта бездна говорит мне что-то, чего я ей не говорил, и мне страшно думать, что это всё тот же мой голос, просто отражённый и преломлённый до неузнаваемости... И тогда кажется: нет, не пустота. Есть что-то внутри, и одиночества нет.

С тех пор люди, не знающие, что им делать, не знающие ответов на свои вопросы, приходят ко мне, и я от их имени спрашиваю эту бездну внутри колодца - и мы вместе пытаемся вслушаться в ответ.  И люди, конечно, слышат то, что хотят услышать. Ко мне приходит будущая мать и спрашивает: "Будет ли мой ребёнок счастлив?" И колодец отвечает: "Счастлив...счастлив". А другая прибегает в тоске и отчаянии: "Правда ли, что мой ребёнок умрёт?" И колодец говорит ей: "Умрёт...умрёт". Ко мне приходит обманутый муж и хочет узнать: "Моя жена говорит, что не изменяет мне. Говорит ли она правду?" И колодец отвечает: "Правду...правду". А другой муж, ревнивец, спрашивает: "Моя жена говорит, что не изменяет мне. Она лжёт?" И колодец соглашается: "Лжёт...лжёт..." Приходит влюблённая девушка и вопрошает: "Мой возлюбленный меня любит?" И колодец отвечает: "Любит...любит". А другая, сомневающаяся, задаёт вопрос иначе: "Любит или нет?" И колодец говорит: "Нет...нет".

- Но это же шарлатанство, - сказал рыцарь. - Неужели люди ещё не разгадали этот обман? Почему они всё-таки почитают тебя, как великого мудреца?

- Самое интересное во всём этом то, - ответил старик, - что предсказания колодца сбываются.

- Как же это может быть? - закричал рыцарь.

- Это и есть та единственная мудрость, которая мне известна, - ответил старик. - Обычно люди сами знают ответы на свои вопросы. Что-то отвечает им изнутри, но они не слушают, не верят. Они хотят услышать это от кого-то другого. Счастливцы, не сознающие своего счастья! Как бы я хотел услышать хотя бы тихий шёпот, доносящийся из глубин моей души! Но я не могу - и поэтому прислушиваюсь к голосу колодца. И я, наверное, такой же глупец, такой же сумасшедший, как они. Потому что, да, обычно колодец всего лишь повторяет вопрос, конец вопроса, но иногда...иногда...мне кажется, что он отвечает что-то иное.

Так старик закончил свой рассказ. И Старший брат сказал:

- Я знаю, как помочь тебе. В груди моей, сжигая меня, пылает искра. Хочешь, я брошу её вниз, в колодец, и она осветит его изнутри, и ты узнаешь, что там?

- Ничего не выйдет, - печально ответил старик. - Эта мысль приходила мне в голову, и не раз я пробовал исполнить это, не раз я бросал туда даже не искру, а целый факел - но он гас почти сразу же, не успев осветить ничего помимо того, что я и так могу видеть, когда наклоняюсь и глаза мои привыкают к темноте.

- Это необычная искра. Она не может погаснуть, ибо она - часть подземного огня. Если что-то и сможет осветить эту бездну до самого дна, то только эта искра.

- И ты дашь мне её? - спросил старик.

- Дам. Если ты готов увидеть то, что увидишь.

- Что бы ни было, я готов. Я сяду и буду смотреть, как твоя искра падает вниз, и ждать, пока она не достигнет дна.

- А если этот колодец действительно бездонный?

- Значит, я буду ждать вечность.

Старший брат наклонился над колодцем и выплюнул свою искру - и она полетела вниз, освещая собой чёрные камни.

Путники же, простившись со стариком, чьё внимание было полностью приковано к колодцу, отправились дальше.

Через некоторое время они пришли в один маленький городок и случайно оказались на площади во время ярмарочного представления. И вдруг среди актёров им почудилось знакомое лицо.

- Быть не может, - сказал рыцарь, - это же тот старик, которого мы оставили в пустыне. Как он сумел оказаться здесь раньше нас?

- Если это он, - сказал Старший брат, - то куда подевался меч, проткнувший его насквозь? Конечно, есть небольшое сходство, но это всё-таки другой человек. Посмотри, он и говорит, и держится по-другому.

- Кажется, я знаю, кто это, - сказал Младший брат. - Это его отражение, покинувшее его в пустыне.

- Мы должны поговорить с ним, - сказал рыцарь. - Мы должны всё ему рассказать.

После представления они подошли к старому актёру и поведали ему о старике и его колодце.

- Значит, он всё ещё помнит меня, - прошептал актёр, и слёзы полились из его глаз.

- Он помнит! - сказал рыцарь, глубоко тронутый. - Иди к нему, беги! Он ждёт тебя, он страдает.

- Я не могу, - ответил актёр печально. - Я не могу оставить здесь друга.

- Какого друга?

Актёр подошёл к реквизитному стулу, стоящему на сцене, и взял с него куклу - Петрушку в красном  бумажном колпаке, красном плаще и с волосами из пакли.

- Это и есть твой друг? - улыбаясь, спросил рыцарь. - Почему ты не можешь взять его с собой?

- Он ни за что не покинет театр. А я ни за что не покину его.

- Он не покинет театр? - удивился рыцарь. - Ты говоришь так, как будто он обладает волей.

Услышав это, кукла моргнула и сказала:

- По-твоему, раз я кукла, так я не могу думать и чувствовать?

- Он живой! - закричал рыцарь в крайнем изумлении.

Актёр кивнул.

- Много лет я пытался забыть прошлое, забыть, что я - только отражение. Но каждую минуту я чувствовал себя не вправе ходить по земле, недостаточно живым, недостаточно настоящим и очень, очень одиноким. Я прибился к бродячему театру, потому что рассудил, что в месте, где всё ненастоящее, моя фальшивость не будет так бросаться в глаза. Чтобы у меня был хоть кто-то, с кем бы я мог разговаривать, я смастерил себе куклу. Петрушку из дерева, бумаги и куска собственного плаща. Я нарисовал ему по памяти лицо, похожее на моё собственное. Я ведь не отражался в зеркале - и как бы делал для себя искусственное отражение, замену внутреннему собеседнику. Я разыгрывал с ним целые спектакли, разговаривал с ним и отвечал сам себе за него, кивал его головой и двигал его руками и ногами. Но очень скоро я понял, что этого недостаточно. Что я по-прежнему одинок и что мой друг - только кусок дерева. И тогда я пошёл к той ведьме, которая когда-то вызволила меня из зеркала, и попросил, чтобы она дала мне способность по своему желанию  мёртвое делать живым. Я думал, что она что-нибудь попросит взамен, но она только сказала мне, что этот подарок будет платой сам за себя и обернётся мне горем и несчастьем. Но я не послушал её. Я оживил своего Петрушку, и радости моей первое время не было предела. Наконец-то кто-то разговаривал со мной - он был мне словно заменой той половины души, которую я оставил в пустыне. Мы показывали людям кукольные спектакли, и они смеялись и радовались, восхищаясь неведомым хитрым механизмом, который заставлял куклу двигаться и говорить, как человек. Но мой Петрушка был недоволен. "Зачем ты оживил меня, если теперь заставляешь изображать раскрашенную куклу на потеху публике?" - спрашивал он меня. Он мечтал играть в настоящих пьесах с живыми людьми. И вот однажды один из актёров ушёл из театра, рассорившись с хозяином, за несколько часов до спектакля. Ему некогда было искать замену, и хозяин уже рвал и метал, думая, что придётся возвращать деньги за билеты. Но мой Петрушка подошёл к нему и сказал: "Я могу играть вместо него. Я много раз видел эту пьесу и смотрел все репетиции. Я знаю все роли наизусть". Хозяин засмеялся: "Ты, кусок дерева? Ты хочешь играть роль человека?" Но Петрушка настаивал, и в конце концов хозяин сдался. "Хорошо, - сказал он, - может быть, зрители будут так смеяться над тобой, что забудут потребовать назад деньги".

И правда, когда Петрушка вышел на сцену, из зала раздались смешки. Зрители решили, что это шутка. Но когда он начал играть, они перестали смеяться. Это была третьесортная пьеса, в самый раз для ярмарочных постановок, с незамысловатым сюжетом о двух влюблённых, которых разлучают обстоятельства и их собственная глупость, с напрасной ревностью, ссорой, подозрениями и, конечно, счастливым воссоединением в конце. Но он играл с такой силой и страстью, что почти превратил комедию в трагедию, как будто воспринимал всерьёз все эти препятствия - всерьёз ревновал, всерьёз страдал. Он знал пьесу наизусть, но играл так, как будто не знал, что его ждёт счастливый конец. И зрители так прониклись его горем, что кричали ему из зала: "Она невиновна!" Но зрителей не существовало для него, он был весь там, и говорил слова своей роли так, как будто они не были написаны кем-то другим, а шли из глубины его сердца.

Зрители были в восторге. Они ревели и требовали Петрушку. Но он не вышел на поклоны.

А когда я после спектакля нашёл его в закутке одного из дальних шатров, он плакал. Так как слезам в нём просто неоткуда было взяться, он плакал древесным соком. Этот сок смыл ему половину лица, и мне пришлось нарисовать его заново, чтобы он снова смог говорить.

- Что с тобой? - спросил я его. - Почему ты плачешь? Это успех. Ты великий актёр!

- Я бездарный актёр! - ответил он. - Я бездарный актёр, потому что я не умею врать. Когда ты давал мне жизнь, ты дал мне её впритык. Во мне только я, и больше никого. Поэтому я не могу ни врать, ни притворяться. Во мне просто нет лишней жизни, из которой я мог бы создать маску. Это роскошь, доступная людям, но не ожившим куклам. Хоть и говорят, что хороший актёр живёт на сцене, это не так. Хорошие актёры знают, что они играют, и не позволяют себе увлекаться. А я не могу так. Я полюбил её по-настоящему и там, на сцене, рассказывал о своей любви. Я по-настоящему забыл, где я нахожусь, забыл, что я - разрисованный кусок дерева.

- Но ты больше, чем кусок дерева, - сказал я.

- Там, на сцене, мне ненадолго тоже так показалось, - ответил он. - Точнее, я был совершенно в этом уверен. И она там смотрела на меня, как будто я живой, смотрела так, как будто любит меня. О, она великая актриса! Я верил всему, что говорила она и все другие. И в конце я был вне себя от счастья, я думал, что она, наконец, моя, и теперь ничто не разлучит нас...и тут они захлопали. И она поклонилась, и рассмеялась, и выпустила мою руку, и пошла к краю сцены, чтобы поклониться. И вышел, улыбаясь, из-за кулис мой друг по пьесе, заколотый на дуэли, которого я уже искренне и горько оплакал, и декораторы уже сворачивали в рулон лес на заднем плане, и кто-то разбирал по доскам горы. И я вдруг ощутил себя таким...таким игрушечным, кукольным, деревянным, бумажным! Боже мой, как я мог поверить! Это то же самое, как если бы нарисованный лес, вдруг поверив, что он настоящий, стал бы шелестеть листвой и перекликаться кукушками в кронах. Я подбежал в отчаянии к ней и сказал: "Я люблю вас! Я правда люблю вас!" А она ответила только: "Ты такая прелесть! Играл почти совсем как живой!" Почти совсем как живой! Я сказал: "Но только что вы говорили мне, что тоже любите меня". А она нахмурилась, пожала плечами и сказала: "Но это же была пьеса. Я бы не стала всерьёз признаваться в любви разрисованной деревяшке. Не обижайся. Ты такой милый, совсем как маленький живой человечек". Я чуть было не крикнул ей, что я более живой, чем она, живее всех их, что это я здесь - единственный настоящий, потому что я верил в то, что говорю! Но я ничего не сказал, а только убежал сюда. Зачем, зачем ты сделал меня живым? Почему не оставил куском дерева, ничего не чувствующим, не способным страдать?

Я слушал его слова и ощущал безмерную вину и безмерную печаль. Я страдал за него, но я страдал и за себя. Я понял, что моя попытка сделать себе искусственную часть души окончилась неудачей. Я понял, что создания, которые ты создаёшь, чтобы взглянуть на себя со стороны, чтобы рассмотреть собственную душу, вынесенную вовне, всегда в конце концов начинают претендовать на самостоятельность.

- Один человек, - сказал рыцарь задумчиво, - когда-то сказал, что гордыня - следствие свободной воли. Отказ человека признать себя частью Бога.

- Наверное, он был мудрым человеком, - сказал актёр.

- Нет, - ответил рыцарь. - Просто он был гордецом и знал, о чём говорил. Он выстрадал эту мысль до дна.

Актёр продолжал:

- Они не остаются с тобой, чтобы наполнять твою душу, чтобы быть доказательством жизни в тебе. Они становятся настолько настоящими, чтобы чувствовать собственную неполноценность, чтобы страдать. Они начинают искать жизнь в себе - и проклинать своего создателя. Они начинают ненавидеть жизнь в себе, которой хватает лишь на то, чтобы осознавать собственную ущербность. Но, в общем, как бы там ни было, я не могу оставить его здесь одного, без друга, без надежды. Только со мной он может говорить, потому что остальные не верят ему, считают его куском дерева, управляемым загадочным механизмом. Никто, кроме меня, не понимает, что он живой. Я не могу бросить его. А он ни за что не согласится бросить свою возлюбленную.

- Я знаю, что нужно сделать, - вдруг сказал рыцарь. - Я отдам ему свою лютню. Ту самую, в которой живёт душа великого гордеца. Если этот Петрушка не может врать, не может притворяться, не может быть кем-то ещё, кроме себя, значит, он сможет играть на ней. Он сможет говорить правду так, чтобы все услышали его. И может быть, она тоже услышит.

С этими словами он протянул Петрушке лютню, подаренную ему ведьмой.

- Но я не умею играть! - сказал Петрушка.

- Только ты и умеешь, - ответил рыцарь. - Просто говори правду.

И стоило Петрушке заговорить, как его слова полились дивной песней, и лютня словно ожила в его руках и начала петь и страдать.

- Спасибо тебе, рыцарь, - сказал Петрушка. - Теперь я смогу сказать правду так, чтобы меня услышали. Я пойду к ней. Прощай. Прощай и ты, мой создатель. Ты свободен, иди в пустыню, воссоединись там с другой частью своей души и перестань, наконец, искать душу в неодушевлённом.

Сказав это, он ушёл.

Актёр сказал:

- Благодарность моя не знает границ. И хотя я поклялся никогда больше не пользоваться подарком ведьмы, всё-таки я нарушу эту клятву один раз ради доброго дела.

Сказав это, он прикоснулся к ногам Младшего брата, висевшим неподвижно и мёртво, как две засохшие ветки. И тут же Младший брат почувствовал, как кровь побежала по жилам, и наполнила его ноги необычайной силой. Он вскочил и закричал:

- Я хочу бежать, пока не упаду замертво!

Он вытащил из заплечного мешка крылья, подаренные ему ведьмой, протянул их актёру и сказал:

- Лети в пустыню. Так ты доберёшься быстрее. Но только обещай, что, как только ты долетишь, ты сожжёшь эти крылья или, ещё лучше, отдашь их какому-нибудь безногому.

- Я обещаю, - сказал актёр. - Спасибо вам, друзья.

- Что же ты медлишь? - спросил Младший брат. - Лети.

- Я хочу узнать, куда вы пойдёте. Мы вряд ли увидимся ещё раз, но ваша судьба мне теперь небезразлична. Например, ты, рыцарь. Вернёшься ли ты в родные края?

- Я не могу вернуться ни с чем, - ответил рыцарь печально. - Я не нашёл ни смерти, ни славы, ни истины. Мне рано возвращаться.

- Летим со мной в пустыню, - сказал актёр. - Эти крылья выдержат нас двоих. Говорят, где-то в самом её сердце есть таинственное место. Чтобы дойти туда, путник должен идти много дней, и сколько бы у него не было с собой воды, он всё равно не найдёт это место, пока она не закончится и он не начнёт умирать от жажды. Тогда ему явится сияющий мираж - оазис с пальмами, зелёными садами и озером, прохладным и чистым, сверкающим на солнце, как зеркало. Он кинется к озеру, начнёт жадно пить, умоется холодной водой - и тут мираж рассеется, и путник обнаружит себя посреди горячего песка, трущего этим песком глаза. Но зато глаза его, промытые песком из иллюзорного озера, отныне станут зорки и проницательны. Их невозможно станет обмануть, и они всегда будут видеть самую суть сквозь то, что только кажется. И если путник выдержит обратный путь и не умрёт от жажды, он сможет видеть насквозь и людей, и весь мир. Никто не знает, где это место, но раз ты хочешь найти истину, попробуй найти его. Этим песком промывают себе глаза ведьмы и мудрецы.

Рыцарь на мгновение задумался, но тут же, улыбнувшись, покачал головой.

- Нет, - сказал он. - Спасибо, что рассказал мне про это озеро, теперь я знаю, где искать истину. Не в пустыне, ближе.

Актёр удивился, но не стал больше ничего спрашивать. Он слишком был занят предстоящим ему путешествием. Надев крылья, которые дал ему Младший брат, он взмыл в небо - и вскоре уже был так далеко, что его невозможно стало разглядеть.

- Ну, что ж, - сказал Старший брат. - Я вернусь домой к своей жене. Она, наверное, уже родила сына и ждёт меня.

- А я, - сказал Младший брат, - отправлюсь путешествовать дальше с этим бродячим театром.

Рыцарь обнял обоих на прощание. Они не спросили его, куда он пойдёт. А он отправился прямиком в жилище ведьмы.

- Что ты делаешь здесь? - спросила она его.

- Ищу истину, - ответил он. - Хочу узнать, каков я на самом деле.

- Ты выбрал для этого самое неподходящее место, - сказала ведьма. - Ведьмы не говорят людям правду.

- Но они её видят, - ответил рыцарь. И впервые взглянул в глаза ведьмы, промытые когда-то песком из озера-миража и прозревающие с тех пор самую суть сквозь то, что только кажется. Ведьма тоже посмотрела на него.

И в её глазах он, наконец, увидел правду.