Александр Барсуков

Барсуков Александр, 16 лет, Северская гимназия

Митинг поинт

Каждодневно вспоминая мою поездку в Англию, нахожу в ней различные моменты того краткого периода, которым  улыбаюсь всей своей широкой душою, и этой же душою чуть ли не плачу, ибо это самые тёплые воспоминания, имеющие место быть в моей жизни …

I день (Приезд)

– Итак, господа, – начал я, разорвав тишину в салоне самолёта «Москва – Лондон». – Хочется мне вам заметить, что мы на пути во Владычицу Морей – славную Британию, страну чопорности, солидности и изысканных манер. Вот вам предложение: давайте же, пока мы будем отдалены от Родины, внесём в нашу, отчасти серую, русскую жизнь нотку пафоса, будет выражаться которая во всём нашем существе: речи, мимике, жестах. И вот ещё: друг к другу обращаться лишь со слова «Сэр», имея возможность заменить его неанглийским прототипом, вроде «господин» или «мсье», но всё также изысканно выговаривая каждую букву…

– Что ж… – подхватил Павел. Все утихли и начали ловить каждое его слово, ибо был он старшим и, без всякого преувеличения, умнейшим из нас, оттого его мнение воспринималось с особым вниманием. – Я согласен. Сия идея мне изумительна, ибо сам собирался предложить нечто подобное. Будь по-вашему, сэр!

– Да, забавная игра. И я просто не могу не согласиться на неё! – уверенно поддержал нас Андрей.

Мне было тогда четырнадцать, и я был счастлив отправиться в Англию, чтобы посмотреть, как живут люди вне пределов нашей Родины,  и, конечно же, усовершенствовать свои познания в английском, что и было главной задачей, с которой нас туда отправили. Я полностью был нацелен на учёбу, понимая, что должен оправдать своё там пребывание, которое стало возможным благодаря безграничной моей любви к языку и, разумеется, немалым финансовым вложениям родителей.

Компания наша имела в своём составе пятерых молодых людей и одну леди, имя которой Ева.  Все мы отличались возрастом, складом ума, жизненной позицией, но было одно общее – мощная тяга к языку и культуре Британии, объединившей временно нас, учащихся разных школ и даже городов одной области, а именно Томской.

Ева была девушкой видной, она всегда была в центре внимания, хотя для этого решительно ничего не предпринимала. Гардероб её был богат и не состоял из беспорядочного набора вещей, а напротив, подчёркивал строгий и определённый вкус, каким может похвастаться не всякая европейская мадмуазель. Она отличалась особенной чертой характера: взор её был направлен на всякого выше её ростом человека как бы сверху вниз, показывая её превосходство над собеседником.

Андрей был двумя годами меня старше, однако вряд ли кто-то мог заметить эту разницу, то ли оттого, что я выглядел старше, то ли оттого, что он непрерывно пребывал в юношеской подвижности. Одевался просто: футболка, джинсы, кроссовки. Лицо его так же просто, как он сам: улыбался он чисто и искренне, и глаза буквально светились доброжелательностью. Он выделялся среди нас особенным чувством юмора, которое, кажется, находило место даже в грустных моментах.

А вот Павел являлся материей, ни на что не похожей. Он был необычайно, как выражаются в Англии, old-fashioned[1], чего никогда не отрицал. Высокий статный юноша, Павел – или, как я звал его на французский манер, Поль, – отличался особенными знаниями во всех областях науки, что позволяло ему проявлять себя как человека образованного, и, как я уже заметил выше, ставило его в особое положение. Я всегда им восхищался и невольно даже подражал ему. Издали его всегда можно было заприметить по плотной классической рубашке тёмного тона, широким брюкам и серебряной цепочке брегета, свисавшей из кармана. Подобный клюву старого ворона лондонского Тауэра, его нос выглядывал  из-под чёлки прямых грубых волос, что придавало его лицу некую загадочность. Мог изъясняться он на нескольких иностранных языках, но, разумеется, преимущественно на английском, на коем, кстати, писал недурные, как мне казалось, сонеты.

Другие ребята – Игорь и Денис – были не особенно выразительными в нашем путешествии. Они предпочитали проводить время в одиночестве, нежели принимать активное участие в жизни нашей компании.  Тем не менее, остались в памяти моей как замечательные люди. Игорь – спортивного сложения крепкий юноша. С первого взгляда его можно было принять за бандита, ибо одевался он больше в тёмное, взгляд имел загадочный и пронизывающий, а характер скрытный. Бывали у него и проблески общительности, в которые нам удавалось сблизиться и убедиться в неверности преждевременных суждений.

Самый младший из нас, Денис с первой же нашей встречи показался мне человеком на редкость приятным, располагавшим к себе. Невысокого роста паренёк тринадцати лет с круглым миловидным лицом, он обладал сдержанностью и аккуратностью, так неприсущей его возрасту.

Сразу по прибытии на английскую землю, разместившись в такси, наша компания русских недоучек, на тот момент уже чувствовавших себя студентами на практике, во главе с тремя женщинами-групплидерами[2] двинулась на место нашего проживания – тихий, спокойный городок, именуемый Guildford[3].

Я сидел у окна автобуса, за коим гулял неутихающий каскад зелени британских полей. Стояла чудная погода, явившаяся для нас крайне неожиданной, ибо, зная, куда направлялись, запаслись зонтами, полагаясь на всем известную дождливую сырость Туманного Альбиона. Солнце, стоя в зените, обжигало, а жаром своим  затрудняло дыхание, отчего появилось странное неоднозначное чувство – оглушительная радость от происходящего, теряющая свой высокий градус от неприятия отличной погоды как фактора, путающего ожидания.

В кампусе сразу начали примечать многое, вызывающее интерес. Первое – на въезде в Surrey University[4] – металлическая фигура оленя с ключом под передним копытом, являвшаяся, как мы уже знали заранее, символом Университета. Нас уже ожидали молодые леди – staff[5], то есть служащие ISIS Education тем летом. Проводя нас к апартаментам, они говорили:

– This is your key, – подавая ключ от двери, – Open the door and come in. Well, it’s your room. Have a nice time.[6]

– Thank you, lady. I hope that this time will be spent great by me,[7] – в ответ проговорил я. И, как выяснилось позже, не ошибся в своих ожиданиях.

Нас поселили на первом этаже. Я прошёл внутрь предназначенной мне комнаты, где было уютно, правда, немного тесновато. Отдёрнул штору, и помещение озарилось зелёными отблесками от густой растительности за окном, щедро освещаемой последними нотами алого заката. Слева от окна стоял письменный стол, на котором покоился том священного писания. По другую сторону от окна – деревянная кровать, которая, увы, первые несколько дней мне совсем не пригодится. В углу против кровати – шкаф, небольшой, но все мои вещи, включая сам чемодан, в нём с лёгкостью уместились. А ещё – раковина с зеркалом над и мусорным ведром под ней. К моему удивлению, смесителя не предполагалось, а находилось над раковиной два разных крана, что никак не могло уложиться в моём русском сознании.

Вскоре нас пригласили в столовую к ужину. Мы вошли в просторное помещение, размещавшееся сразу на двух этажах. Как нам показалось вначале, а потом ещё не раз подтвердилось – это место было залом для выступлений, вот почему сразу при входе в глаза бросается сцена и акустическое оборудование. Такое вот интересное совмещение общепита и концертхолла. Мы выбрали на раздаче то, что было нам в тот вечер угодно попробовать, а значит, взяли всего без исключения понемногу, а потом поднялись на уровень, находящийся между первым и вторым этажом, где стояли три стола. Впоследствии это стало исключительно нашим местом, где мы осуществляли трёхразовые трапезы.

– Господа, я нахожу этот стейк необычайно сочным, ибо после нескольких дней принятия fast-food порядком заскучал о приличной пище, – попытался я завязать разговор с молча поглощающими ужин спутниками.

– Не имею чести знать, насколько вкусен ваш стейк, но вот паста, что на моём блюде, просто fantastic. Изрядно изголодавшись после долгого перелёта, я ждал сего момента, чтоб наесться до отвала, – поддержал меня Павел.

– Сэр, я позволю себе вам напомнить, что мы договаривались во время сегодняшнего ужина до отвала не наедаться, ибо собирались после трапезы прогуляться по кампусу, дабы осмотреться перед началом нашей здесь жизни, – заметил Андрей.

– Боюсь, мсье прав, – со вздохом снова обратился я к Павлу. – Мы действительно планировали вечерний променад. Не стоит перегружаться…

– Да-с, господа, – огорчился Павел, недовольно отодвигая от себя тарелку, – если планировали, придётся идти. – Молодые люди, – обратился он к Денису и Игорю, – не желаете составить нам компанию?

– Нет, – ответили они попросту, ибо игра в «пафос» их ничуть не трогала, – мы останемся у себя, хочется отдохнуть с дороги.

Я повернулся к соседнему столу, где сидели Ева и групплидеры, спросив:

– Дамы, быть может, вы желаете прогуляться с нами перед сном?

– Ребята, мы так устали и хотим спать, что, простите, вынуждены отказаться, – ответила за всех Вера Анатольевна. – Возьмите с собой Еву.

– Я, наверное, тоже откажусь, – заявила Ева, – хочу распаковать чемоданы…

После ужина нас всех пригласили в одну большую аудиторию. Несколько сотен человек оказалось в одном месте.

Усевшись за парты, мы стали оглядываться по сторонам. Мне были безумно интересны окружающие меня люди. У одних была кожа тёмная, смуглая, другие, напротив, белы, как и мы. Я озирался на всякого, на кого падал взгляд, пытаясь по облику догадаться о национальности присутствующих.

В очередной раз, оборачиваясь назад, увидел прекрасное девичье личико, блеснувшее лишь на миг и скоро исчезнувшее из вида. Я всячески извертелся, пытаясь вновь найти это чудо. Чуть не свалившись со стула, внезапно услышал грохот двери и увидел зашедшего в зал мужчину и женщину рядом с ним. Высокий мужчина преклонных лет с гладкой, сверкающей от света ламп макушкой и редкими седыми волосами на затылке. Взгляд его показался добрым и по-юношески свежим. Душою явно он был намного моложе, чем внешне.

– Good evening, guys[8], – обратился он. Все  умолкли, а он продолжал: – My name’s John. I’m head teacher of this summer international school. I’m glad to see all of you in Guildford. I really love children and hope that we will be friends with you.[9] –  Он говорил басисто, но голос его внушал доверие. Его чистую английскую речь было приятно слушать. Дальше он началшутить, –  I want to say one important thing: I’m not seventy six, I’m always seventeen! I’m always young.[10] – После этих слов стало совершенно ясно, что дружба точно заладится.

Далее его спутница объяснила нам правила поведения в кампусе, на уроках, а также о распорядке занятий.

Первое знакомство оказалось недолгим, и вскоре мы отправились втроём осматривать окрестности Surrey University[11]. Было уже поздно, оттого людей мы встретили немного, однако те, которые были нами замечены, были не англичане. Университет располагался у подножия англиканского[12] Суррейского собора, который являлся высочайшей местом в Гилдфорде, поэтому с площадки, что вокруг него, был виден весь город, издали напоминавший своим обликом картины мастеров Ренессанса. Сероватые краски домов, их черепичные крыши, тонувшие в зелени городских парков и частных садов – всё это переносило нас в позднее Возрождение, будто в сон, от которого не хотелось опомниться.

Уже в потёмках мы искали путь в корпус. Посреди огромного поля возвышался фонарь, он не светился, но привлекал внимание. Староанглийским стилем на нём было выведено «Митинг поинт[13]». Часам к десяти мы вернулись в свои комнаты, а точнее, в мою. И вся наша дружная компания, впрок запасшаяся питьём и сладостями, вела великосветские беседы до четвёртого часа утра.

Когда все разошлись, мне пришлось прибираться в комнате. Чашки из-под чая и сока, обёртки конфет – всё это заполняло стол и пол под ним. Наведя порядок и уже приготовившись ко сну, я обнаружил  огромную проблему, взглянув на электрическую розетку в углу комнаты. Она была европейского сечения, что никак не подходило моему фену, тому, которым я сушил и укладывал волосы каждое утро после душа. Я понял, что лечь спать не могу, иначе помну причёску, существующую с содеяния её в Москве, и предстану перед миром в неподобающем виде: лохматым и кудрявым, чего я никак не мог допустить, ибо безупречность во внешнем виде с некоторых пор стала моим кредо.

Уже светало. Листья деревьев за окном начинали переливаться, игриво поблёскивать, радуясь появлению утреннего светила. Я задёрнул штору, выключил свет в комнате, придвинул кресло к столу, и,  упершись локтями в столешницу, поддерживая лицо ладонями, чтоб не задеть волос, попытался уснуть. Сон не задался: локти мои раздвинулись в разные стороны, и лицом я здорово ударился о столешницу, оттого проснулся и принял исходное положение. Несмотря на избыток впечатлений и физические неудобства, одна мысль всё тревожила меня. «Какое личико, – говорил я про себя, вспомнив о девушке, на миг только показавшейся мне, – да, вот это красавица! Кто же она? Откуда?».

Как заранее условились, утром я должен был пройти по комнатам и разбудить остальных молодых людей. Дам здесь не наблюдалось, ибо они жили на втором этаже, куда нам был закрыт проход крепкой дверью с надёжным замком. Но не стоит думать, что это была защита от нас. Такие замки стояли и в наших дверях, ибо управляющие Университетом позаботились о безопасности студентов.  А мы же, заняв весь первый этаж, имели возможность наслаждаться жизнью в чисто мужской компании.

II день (Встреча)

Выключив будильник, я встал из кресла и, накинув рубашку, прошёл по комнатам, призывая господ покинуть их спальные места. К моему удивлению, комната Павла оказалась пуста, а сам он уже выходил из душа, желая мне доброго утра. Ответив ему взаимностью, я также отправился в душ, где был крайне осторожен, чтобы вода не попала мне на шевелюру, иначе бессонная ночь оказалась бы напрасной. Щедро надушившись любимым одеколоном, я оделся и отправился на завтрак. Остальные пришли следом.

Взяв блюдо, я, проходя мимо раздачи горячего, заметил нечто, на вид явно вкусное – в золотистой корочке с нежными сочными переливами собственного сока продукт.

– What is it?[14] – спросил я молодого человека, стоящего на раздаче.

– Рыба, – ответил он с насмешливой улыбкой.

Я немного растерялся: или я спросонья стал без перевода слов в чертогах моего разума понимать их смысл, или же этот господин изволил изъясниться со мной по-русски.

– Do you speak Russian?[15]

– Да, немного! – смеясь, он отвечал мне с явным прибалтийским акцентом.

– Как вас зовут? И откуда вы?

– Юстинас, из Латвии.

– Очень рад нашему знакомству. Меня зовут…

– Ты чего так быстро убежал? Нас не дождался, – залетел в столовую Андрей, не дав мне договорить.

– Ребята, – подошла к нам сидевшая за соседним столом Вера Анатольевна, – сегодня день проверки ваших знаний, не забывайте. После теста и разговора с экзаменатором вас распределят по уровням владения языком, а соответственно, по разным группам. На занятия в эти группы вы будете ходить все две недели своего обучения в Университете.

В десять всем студентам было велено собираться у Митинг поинт. Оттого мы, отдохнув после завтрака и проснувшись окончательно, направились к уже известному фонарю.  На улице было душно. Чрезмерная влага с близлежащего моря, испаряясь, наполняла воздух сыростью. У места встречи собрались уже все: и турки, и чилийцы, и итальянцы, а также и аравийцы. Турецкие студенты составляли подавляющее большинство. Казалось, будто только пятая часть всех, кто учился в Университете, приходилась не на их замечательную страну. На лицо они казались решительно одинаковыми: смуглые, с носами, более походившими на клювы, черными как смоль волосами, густо укрывавшими их головы. Чилийцы  выглядели почти как европейцы. Они были бледны, с лицами будто болезненными, усыпанными веснушками. Другое дело итальянцы, вот они-то красавцы! Дамы их обворожительны: высокого роста, с длинными тёмными волосами, приятными лицами и искренней улыбкой. Один из их молодых людей, подойдя ко мне, поздоровался, обратившись: «Синьор». Я от неожиданности хмыкнул в ответ.

Занимательное наблюдение за сокурсниками было прервано приветствиями подходивших к толпе staff[16]. Молодой человек и трое приятных леди, все в красных футболках и шортах, просили нас пройти за ними. Мы все заполнили аудиторию, где нам был роздан проверочный материал. Градация, по которой располагались задания на листе, была простой – от самого элементарного (Elementary) к самому трудному и никем не постижимому (Advanced). Через пятнадцать минут от начала написания работы мне сделалось скучно. Как человек общительный, я чувствовал, что скоро сойду с ума от такого рода молчания, да ещё и от натиска надзирающих глаз профессоров. Я принялся разглядывать людей вокруг. Слева от меня сидела какая-то ничем ни примечательная турчанка, постоянно почесывавшая карандашом затылок. Справа сидел аравиец – мальчик лет двенадцати с тёмным тоном кожи, густыми чёрными волосами и до ужаса обветренными руками.

Каждый из пишущих тест должен был пройти к экзаменатору по устной речи. Но чтобы не отвлекать от теста остальных, нас стали вызывать парами. Дошла очередь до меня и турчанки, что, кажется, от волнения проковыряла карандашом дыру в своём затылке. Поднявшись на второй этаж здания, где всё это проходило, я увидел посреди коридора стол, за которым сидел один из staff, молодой парень лет двадцати. Записав наши имена на листке, что лежал у него под рукой, он начал с простых вопросов:  имени, страны проживания, родного города et cetera[17]. Записав что-то на своём листке, он позволил нам дальше пойти писать тест, с которым мы к обеду, так или иначе, справились.

После этого мы отправились в город. Гилдфорд оказался приятным местом: спокойные улицы, где редко можно встретить большое скопление людей, практически отсутствие автомобильного движения, за исключением маршрутных автобусов. Первое впечатление сложилось не особенно ярким, но скорее это случилось из-за недружелюбной погоды – было довольно пасмурно и вот-вот собирался пойти дождь. Мы перешли мост через реку, название которой я даже не силился запоминать, ибо оно было страшно нескладным. Оказавшись у городского вокзала, свернули к старинному англиканскому храму. Удивлялись красным телефонным будкам, ярким вывескам, красочным витринам магазинов. Выйдя на High Street[18], оказались прямо под городскими часами, дата установки которых говорила нам об их более чем трёхсотлетней истории. Главная улица показалась мне особенной и безумно увлекательной. Она была заполнена множеством магазинов, уличных лавок, их торговцев и простых жителей провинциального местечка. Люди шли и… улыбались! Некоторые даже здоровались. Нам, привыкшим к серым маскам с напряжёнными уголками губ русских людей, такая дружелюбность поначалу показалась дикостью. Мы не могли этого понять. Групплидеры, прихватив Еву, немедленно отправились пополнять свой гардероб.  Мы же, оставшись вчерашней компанией трёх джентльменов, решили просто прогуляться вдоль улицы.

– Поль, извольте обернуться налево, – обратился я к спутнику, – что вам угодно там видеть?

– Надеюсь, я правильно вас понял. Пардон, но имеете ли вы в виду фруктовую лавку?

– Именно. Я думаю, вы понимаете, к чему я веду?

– Разумеется, действительно пора подкрепиться. Извольте обратить ваше внимание: часы бьют три!

Я взял на себя ответственность купить нам немного ягоды. Ничего другого, увы, не оставалось делать, ведь все пабы, куда мы заходили, не имели ни единого свободного места. Подойдя к лавке, не меняя стиль  разговора, заговорил уже по-английски:

– Hello, Madame. Could I buy a pound of strawberry? I and my friends, we are exhausted and hungry.[19]

Милая старушка приподнялась с низкой скамьи, и подняв на меня свои большие зелёные глаза на изрытом морщинами лице, придающими ей мудрый вид, учтиво отвечала мне:

– Hello, Sir. Here you are![20]

Она взяла пластиковую миску и бережно, чтоб не помять ни одной ягодки, перекладывала клубнику из ведёрка настолько трепетно, что стало казаться, будто эта клубника жила с ней всю жизнь, и ей так жаль с ней расставаться. Всё время с момента моего приветствия она улыбалась  искренне, по-настоящему – она улыбалась душой, что ярко отражалось в её добрейших глазах. Её душевность невольно заставила меня улыбнуться в ответ. С невольной грустью вспомнил прабабушку, жившую на Алтае, то, как она мне в детстве приносила с огорода клубнику и так же душевно улыбалась. «Ничего, – подумал я, – вот как только вернусь в Россию, так сразу поеду к ней». Подав мне взвешенную клубнику, старушка встала передо мной, сложив руки на уровне талии, не произнося ни слова и так же чисто улыбаясь. Сначала я не совсем понял её жест, но спустя мгновение опомнился и тут же спросил:

– Sorry, how much does one pound cost?[21]

Она ответила, цена была совсем не высокой. Настроение, теплом которого она меня зарядила, стоило намного дороже. Отойдя немного, я обернулся и увидел, как она провожает меня своим мягким взглядом.

Теперь мы все дружно прогуливались вдоль High Street, пытаясь найти скамью, где могли бы присесть и отдохнуть. Павел всё пытался заверить меня в том, что клубнику стоит помыть:

– Сэр, я более чем уверен в том, что клубника не годна для трапезы в немытом виде.

– Позвольте, Сэр, ничего не случится страшного от того, что мы съедим её без предварительного омовения.

Пройдя немного дальше по улице, я воскликнул:

– Вот и скамья, изумительно. Не угодно ли вам присесть?

Мы уселись на скамью, напоминая своим важным видом Ялтинскую конференцию на Гилдфордской улице.

 – Поль, обратите внимание на здание, что супротив вашему взору, – обратился я к спутнику. – Не могу разобрать, что написано на вывеске…

– Канцелярский магазин, – отвечал он. – Ручки, бумага, перья...

– Перья? Это изумительно. Быть может я смогу, наконец, добыть порядочных чернил, коих я никак не смог найти в нашем родном городе.

– Помилуйте, mon cher, вы преувеличиваете, – прервал меня Павел, – в нашем городе чернила я находил чертовски изумительные…

– Тем не менее, мне хотелось бы посмотреть, чем нас порадует Англия.

Доев клубнику, оставили миску в ближайшей урне и направились к зданию. Немного времени  спустя я уже совсем освоился в тесном магазинчике. Широкий выбор перьев для каллиграфии меня заинтриговал – я решительно не знал, что выбрать. В итоге, не поскупившись, я купил одно из недешёвых, но и не сильно дорогое. Также купил чернил, как мне показалось сначала, очень много, но, как оказалось спустя полтора года, недостаточно для вечного блаженства. Накупив каждый того, чего ему для жизни не хватало, мы вышли из магазина, поблагодарив продавцов за замечательный товар.

На обратном пути к городским часам, где мы условились встретиться всем коллективом, забрались в другую фруктовую лавочку, запаслись крыжовником. Было забавно: все нормальные люди после шопинга идут с горами покупок: платьев, косметики, другой мелочи, а мы гордо шагали с двумя мисками ягоды в руках. Как Ева, так и групплидеры по-доброму посмеялись над нашими действиями, после чего все мы пошли обратно к Университету.

Голова моя кружилась, дышать стало тяжело – выглянуло солнце, развеяв приятную прохладу, приводящую меня в чувство. В глазах у меня потемнело, стало невозможно идти. Павел подошёл ко мне, предложив помощь; я, ответив, что в оной не нуждаюсь, пытался хотя бы не свалиться с ног. Впереди нас ждала примерно двухкилометровая дорога, всё время ведшая вверх. В какой-то момент мне показалось, что моё тело совершенно мне неподвластно, и я ужасно испугался. Конечно, все вокруг видели моё недомогание, но никто не говорил и слова – каждый чувствовал себя не лучше. Акклиматизация для нас оказалась чрезвычайно трудна: смена климата, местности, часового пояса на четверть суток, и, конечно, смена языка, – всё это не могло не отразиться на самочувствии.

Далее я жил одной лишь надеждой добраться до моей кровати, ибо после тяжёлого перелёта, бессонной ночи и душевной городской прогулки ужасно хотел спать.

Впереди маячил Митинг поинт. Явно это был не просто осветительный прибор, а притягательное произведение искусства, обладающее особенной атмосферой вокруг себя. На газоне подле него постоянно можно было встретить ребят, сидящих на траве и занимающихся каждый своим делом.

Протаскивая своё утомлённое прогулкой существо мимо полянки, на которой, комфортно и непринужденно устроившись, сидели пять милых леди, не смог я не обратить своего усталого взора на одну из них…. Это была та самая незнакомка, чей лик прошлым вечером был отмечен моим восторженным вниманием. Даже издали я разглядел её большие карие глаза, которые показались мне особенными, необыкновенно проникновенными, каких не встречал раньше, а если и удавалось встретить, то только на полотнах Ренуара[22]. Её круглое, румяное и неутомимо живое личико, её развевающиеся пышные волосы, её смех заставили меня задрожать от страха, что всё это не реальность, а лишь видение, которое может вот-вот исчезнуть. Она лежала на траве, подперев лицо ладонями, и что-то оживлённо рассказывала. Я не слышал её голоса, оттого даже не знал языка, на котором она говорила. А она всё продолжала смеяться, оставаясь такой же неудержимо привлекательной. Это не могло не растрогать юношеского сердца, по своей натуре неудержимо влюбчивого. Она мгновенно вскружила мне голову – экий дурман! Не стоит лишних пояснений то чувство, что мне пришлось испытать в тот момент. «Чёрт возьми… я влюбился», – прошептал я. Это был удар молнией, но не убивающий, а пробуждающий к новой и неведомой жизни.

Усталость во мне пропала, я в беспамятстве дошёл до комнаты, где, наконец, бросился на кровать. Нет, я не уснул – о сне в светлое время суток не могло идти и речи – тем более с одурманенной чудесным видением головой. После получасового отдыха я отправился ужинать. Все уже давно были в столовой. Ел я на удивление охотно, видимо, из-за резко поднявшегося настроения. Тут же групплидеры сообщили нам о намечающейся следующим днём поездке в Лондон.

Опять сидя за столом в кресле, я не мог сомкнуть глаз, находясь в предвкушении предстоящего путешествия по столь великолепному своей историей и культурой городу. Также меня переполняло доселе незнакомое грандиозное чувство несомненной влюблённости, не дававшее мне покоя. В третьем часу от полуночи, почувствовав невыносимую духоту, я вышел во двор. Было совершенно темно – все вокруг спали, оттого не было не единого окна, где горел бы свет. Я двинулся к Митинг поинт, где видел чудесную незнакомку. Её, там, конечно, уже не было. На траве не осталось и следа, однако этот след остался глубоко во мне. Английская ночь оказалась довольно суровой: дул холодный ветер, морозило. Окончательно замёрзнув, побрёл в комнату, где, расположившись в позе мыслителя, как и в прошлую ночь, уснул.

III день (Лондон)

Спустя три-четыре часа зазвонил будильник, призывавший меня подниматься. Сразу, как пришёл в себя, глубоко зевнул и почувствовал ужасную боль в горле. Ещё в Москве, на  Красной площади, мы попали под холодный дождь, где я вымочил ноги в своих лёгких туфлях – отчего, видимо, уже находился на грани болезни, а ночная прогулка лишь помогла мне как следует простудиться. Тем не менее, я уже в качестве традиции, или даже верее – обряда, прошёл по комнатам, стуча в двери, и едва слышным сипом возвещал, что пора собираться к завтраку. Перед выходом в столовую принял лекарство, привезённое мной из дома как раз на такой случай. Легче, конечно, не стало.

Завтрак мой был странен для окружающих. Я брал круглую булочку, резал её на две половины, одну из которых мазал маслом, другую – джемом; поверх масла я клал пластик куриного филе, затем свинину, сыр, и наконец, говядину; а в конце процесса соединял булочку воедино с уже наполняющими её ингредиентами. Получившийся гамбургер, хоть и был плодом моего скудоумия в глазах окружающих, но для меня вкус его был восхитителен, ибо я всегда верил, что смешивая самые неподходящие краски на полотне, мы получаем величайший шедевр. А про смешение красок я знал не понаслышке, ведь к тому времени уже готовился окончить художественную школу. Запивая молоком моё кулинарное творение, я наслаждался вкусом джема, проникающего в прожилки сочного куска свежей говяжьей вырезки.  Но этот завтрак мне не показался таким уж изумительным – от боли в горле невозможно было глотать, мне пришлось силиться сделать это, ведь, как я уже знал, до ужина нам не представлялось возможности подкрепиться.

Выйдя из столовой, я сразу направился к себе в комнату, чтоб взять куртку – на улице было прохладно и ветрено, к тому же не хотел, чтоб моё больное горло продуло ещё сильнее. Выпив ещё лекарства и положив его в сумку, чтоб оно весь день было при мне, я направился к Meeting point, где нас уже ждали групплидеры. Нас с широкой улыбкой приветствовала Вера Анатольевна:

– Доброе утро, ребята. Надеюсь, что вы все замечательно выспались – сегодня нам предстоит насыщенный день. Итак, в путь!

Второй групплидер, Людмила Васильевна, строгая, критичная, но справедливая в любой ситуации женщина, напоминала нам о самом, по её мнению, главном и обращалась исключительно к джентльменам:

– Молодые люди, помните о правилах поведения. Пожалуйста, не взрывайте поезд, не ломайте колесо обозрения, чтоб оно не рухнуло в Темзу, и, ради Бога, не топите катер; ах да, Тауэр тоже хорошо бы оставить в целости.

Преодолев пару городских улиц, мы вышли к вокзалу. Тучи сгустились, казалось, что вот-вот начнёт моросить мелкий дождь.

Наконец мы зашли в комфортный чистый вагон электропоезда, где уже были заняты почти все посадочные места. Тем не менее, мы нашли, где расположиться.

– Excuse me, gentlemen, don’t you mind if I sit near you?[23]

–  Of course, we don’t mind. Please, have a seat.[24]

– Thanks.[25]

Два молодых человека сидели у окна друг напротив друга, явно англичане, что стало ясно из их чистой британской речи. В их словах не чувствовалось губящее истинный английский язык американское влияние. Хоть я и не понимал большей части их диалога, ибо был, как говорят местные, a piece of furniture in English[26], но слушал с упоением каждую произносимую ими фразу, восхищаясь чистотой языка. Но от этого увлекательного наблюдения за людьми меня отвлёк голос, возвещавший: «The next station is Waterloo[27]». В окне уже начали мелькать крыши высотных зданий, что предвещало – город совсем близко.  Мелькнул флаг главной башни House of Parlament[28], а затем и всемирно-известный символ Лондона и всей Англии – часы башни Елизаветы – Big Ben[29]. Пройдя через турникет станции Waterloo[30], что находится в самом сердце города, мы договорились разойтись на несколько минут, после чего встретиться у входа. За это время я купил чашку кофе и прошёлся с ней по зданию, рассматривая статую Terence Cuneo, известного своими полотнами железных путей, батальными сценами и портретами королевы.

Собравшись вместе, мы вышли наружу, откуда открывался захватывающий вид на London Eye[31]. Прикрытое деревьями крупнейшее в Европе колесо обозрения возвышалось над всем земным, производя ошеломляющий эффект настоящего полёта над Лондоном.

Вблизи колесо казалось ещё внушительнее. Более ста метров в высоту,  металлическая конструкция  уходила прямиком вверх, делая единый свой оборот за половину часа. Горло всё так же продолжало болеть, не давая мне покоя. Я выпил ещё лекарства. Стоять в очереди предстояло ещё чуть ли не час. Рядом, как назло, стоял фургон с мороженым, видя который, я проникся нечеловеческим желанием вкусить холодное лакомство. Спустя пару минут терпение моё лопнуло, и я сказал себе: «В конце концов, я в Англии, в Лондоне, и сейчас прокачусь на известнейшем в мире аттракционе, откуда увижу весь город. Какое мне дело до боли в горле? В такой день не жалко и умереть, главное – в блаженстве». И направился прямиком к фургону, сказав, что должен отойти на пару минут. Купив себе двойную порцию кремового мороженого с шоколадной крошкой, я прогуливался по набережной Темзы, впихивая в себя через боль сладкое угощение. После пяти минут наслаждений сквозь страдания я почувствовал, что боль начала отходить, видимо, не в силах сопротивляться моему упорству. Очередь наша подошла гораздо быстрее. Мы разместились в одной из тридцати двух капсул Лондонского глаза, каждая из которых представляла собой стеклянное помещение, прикреплённое к самому колесу. Оказавшись внутри, чувствуешь себя растерянно – двадцать пять человек в тесной комнатке, надвисающей над Темзой! Но скоро я успокоился и начал осматриваться вокруг. Прямо передо мной во всём своём великолепии показался Вестминстерский дворец. Биг Бен к тому времени показывал без часу полдень. Когда мы поднялись на пик London Eye, чувство было такое, будто можно увязнуть в густоте облаков, окутавших небо над Британской столицей. Лондон раскрылся перед нами всесторонней панорамой: Buckingham Palace, Tower of London, Westminster Abbey et cetera[32].

После катания на колесе мы спустились к реке, где купили билеты и ожидали катер. Вся наша компания, за исключением меня, решила подождать в здании причала, остерегаясь начала дождя. Я остался снаружи и решил позвонить своему давнему приятелю – Алексею Макарычу, соседу моей прабабушки, который к тому времени собирался разменивать свой девятый десяток лет.  Почему именно ему? Ответ требует исторической справки. Когда мой приятель, будучи двадцатилетним, рядовым Балтийского флота в 1953-м году проходил службу на крейсере «Стремительный». Тогда в Кронштадт пришла разнарядка на отправку кораблей в Британию на коронацию молодой Елизаветы II. Экипаж корабля, на котором служил мой друг, был удостоен этой высокой чести. Но в последний момент по неизвестным причинам «Стремительный» был заменён другим судном. А переполненный надеждами Алексей Макарыч остался мирно служить своей Родине, всю жизнь потом с огорчением вспоминая неисполненную возможность. Человеку с такой историей я не мог не позвонить под бой Биг Бена, который через пять минут собирался пробивать полдень.

Шли гудки, а до первого удара оставалось меньше двух минут. И вот он, наконец, берёт трубку:

– Слушаю.

– Алексей Макарыч, здравствуйте! Вы не представляете, где я сейчас!

– И где же?

– В Лондоне! Буквально через несколько секунд Биг Бен пробьет полдень!

– Да ты что!? И как там?

– Сами послушайте, – сказал я, направив телефон в сторону переливающейся звоном Елизаветинской Башни.

Выслушав колокольный  бой, он засыпал меня вопросами, на которые я отвечал уже машинально, радуясь тому, что вообще успел дозвониться.

Вот подошёл наш катер – солидное, комфортное судно, на котором мы проплыли с особенным удовольствием. Сначала он прошёл мимо London Eye, потом направился по течению старушки Темзы, всё больше отдаляясь от Вестминстерского дворца. Я подошёл к бару и купил стакан горячего латте[33], куда положил довольно много сахару, после чего сел в носу судна, наслаждаясь городскими видами с воды. Справа от меня на набережной гордо возвышался Шекспировский Глобус. Вот впереди стал виден Tower Bridge[34] и, конечно же, сам Tower of London – историческое сердце Лондона – дворец, тюрьма, зоопарк, крепость – и всё в одном месте.

Точно к тому времени, как я допил свой кофе, мы сошли на причал.

Вскоре мы расположились на небольшой площади перед входом в Тауэр. В одном из многочисленных takeaway shops[35] мы купили Fish and chips[36]. Вся наша команда за исключением меня наслаждалась вкусом запеченной рыбы – у меня не осталось денег. А так как занимать было не в моих принципах, я сидел расстроенный и голодный, завидуя аппетиту товарищей.

Мне не оставалось ничего, кроме как рассматривать небо над столицей. Тяжёлые, громадные, словно киты, облака проплывали по серому, окутанному беспросветной мглой поднебесью. Вдалеке виднелись редкие силуэты птиц, беспорядочно бороздивших просторы над Туманным Альбионом. Под хмурым сводом заполонивших горизонт тёмных туч Крепость Тауэра казалась ещё страшнее, чем её рисовала история – пугающим местом, где свершались бесчеловечные пытки и страшные казни.

Пройдя через ворота крепости внутрь, мы поражались массивности стен и в тоже время ужасались тому, что эти стены вытерпели. Получив указания дальнейших действий от групплидеров, мы разбрелись по Замку, договорившись встретиться у выхода в назначенное время, но при этом должны были поддерживать связь каждые полчаса. Третий групплидер, Анна Константиновна, решительно не знала, куда она больше хочет пойти: или посмотреть вместе с коллегами королевские драгоценности в Jewel House[37], или же всё-таки пойти с нами осматривать Белую Башню со всеми её историческими артефактами, бережно хранимыми в замке. Решив в итоге, что взрослые должны находиться отдельно от молодых людей, она направилась вслед за коллегами. Посетить оба места им не представлялось возможным из-за сокрушительной длины очереди, в которой они должны были выстоять, чтоб поглядеть корону, в которой восходила на трон нынешняя королева. Мы заранее рассмотрели и такой вариант – когда подходила бы очередь наших групплидеров, они бы позвонили нам, чтоб мы прибежали и зашли вместе с ними. Имея это в виду, мы держали телефоны при себе, чтоб в любой момент с лёгкостью ими воспользоваться.

Сокровища Белой Башни с каждым этажом удивляли нас всё больше. Мы видели многое: доспехи, в которые облачались ещё рыцари времён правления Генриха Восьмого, книги, написанные пером священника ко времени основания Лондона, множество оружия: шпаги, рапиры, палаши, копья, стрелы, револьверы и даже первые в своём роде средневековые пулемёты. Поднимаясь по запутанным лестницам, сами не зная куда, мы оказывались то в тесных комнатах, то в выставочных залах, то не раз входили с разных сторон в помещение, предназначавшееся для церковной службы, это было ясно по особенному витражу на окне, специальным столам и кафедре, на которой должен был покоиться том священного писания, вроде того, что находился в моей комнате. Находясь на одном из верхних уровней Башни, неожиданно для себя услышали звонок от групплидеров, возвещавший о том, что очередь вот-вот подойдёт.

Мы со всех ног кинулись каждый на разную лестницу, ведь никто из нас не знал точного пути из этого лабиринта. Запутавшись в своём направлении и оставшись в абсолютном одиночестве на произвол судьбы в окружении мрачных шершавых каменных и сырых на ощупь стен, я присел на одну из ступеней и погрузился в свои мысли. Я ждал, что кто-нибудь придёт сюда и покажет мне дорогу к выходу. А иначе я рисковал остаться навсегда узником страшнейшей тюрьмы Средневековья...

Вскоре я услышал тяжёлые шаги. Глухо ударяясь о каменный сырой пол, подошвы ботинок  моего спасителя выдавали измученность и усталость их владельца. Моим освободителем оказался не кто иной, как Павел, с которым мы нашли выход из злополучной Белой Башни.

Перед сном, который предполагался, как и в предыдущую ночь, сидячим, я достал свой фотоаппарат и пересматривал кадры первых двух дней жизни в кампусе.  Вдруг, внимательно вглядевшись, заметил ту самую обворожительную незнакомку, что так тревожила моё воображение. Лицо было нечётким, но фигурка прочитывалась идеально, ибо такой идеальной она и была. Во что бы то ни стало я хотел познакомиться с ней. «Но кто она? Разве турчанка? Нет, точно не турчанка, равно так, как не итальянка и не чилийка. Но кто тогда?». С этими мыслями я и уснул.

Пребывая в царстве Морфея[38], я видел во сне ту, что уже второй день владела моим сердцем. Она была прекрасна: волосы её развевались при движении головы, глаза сияли, руки нежно держались за мои. Мы оба кружились на Елисейских полях в медленном танце, полностью и безгранично предаваясь друг другу. Это был «Вальс на тысячу тактов» Бреля[39]. В такт ему я всё быстрее кружил свою незнакомку. Всё быстрее и быстрее…

Вальс на три такта – как это мило.

Музыка вальса нас закружила.

Вальс на четыре. Ритм улови

Этих шагов в направленье любви.

Вальс в двадцать тактов очень взволнован.

Видно, тобою, как я, очарован.

Вальс на сто тактов ближе и ближе

Льется со всех перекрестков Парижа.

Тысяча тактов – целая жизнь.

В юность уносит нас, только держись!

Кружит любовников сладкий дурман

В вальсе рождается новый роман[40]…

Внезапный стук в дверь заставил незнакомку оттолкнуть меня и испариться. Стучал Павел. Я спешно встал, посмотрел на часы – было ещё больше часа до полуночи. Открыв дверь, я увидел в руках его что-то неясное. Он протянул это мне и сказал: «Подарок от Веры Анатольевны, она желает вам, сэр, доброй ночи». Я рассмотрел незнакомый предмет и восхитился. Поблагодарив Павла и пожелав ему доброй ночи, принялся тут же испытывать его – переходник для розетки. Теперь я мог спокойно сушить голову по утрам и вместе с тем спать, как нормальный человек, не в кресле, а в постели, для того и предназначенной. Радость от обретения столь необходимого предмета отвлекла меня от сладостного сновидения, спать расхотелось, и я вспомнил о книге, прихваченной из дома. Это был «Портрет Дориана Грея»[41]. С ним я и заснул…

IV день (Шалости)

Омерзительный каждому на свете человеку звук утреннего будильника заставил меня открыть глаза. Все мои действия были привычными, ведь занятие, которое не доставляет особенных хлопот, быстро перестаёт быть трудным. Я накинул рубашку, разбудил всех, пожелал доброго утра встречно идущему из душа Павлу и сам отправился освежиться под струями прохладной воды. Наконец, я с особенным усердием вымыл голову, к которой не прикасался уже три дня. Выйдя из душа, я вытер голову полотенцем, замотав из него чалму. Вот и новая проблема – провод фена не дотягивался от розетки, расположенной над столом,  до зеркала, что висело над раковиной. Времени оставалось всё меньше, ибо волосы грозили высохнуть как им угодно раньше, чем я высушу их феном так, как угодно мне. Зеркало было прикручено к стене шурупами, не имевшими резьбы, а потому откручивающимися очень сложно. Ножницами, что лежали под рукой у раковины, я подцеплял шляпку шурупа, после чего ценой нечеловеческих усилий откручивал злополучные железки, глубоко пронизывавшие стену. Изрезав себе все пальцы об края шляпок, я всё-таки открутил зеркало и поставил его на кресло подле стола. Теперь я спокойно причесался. Обработав раны одеколоном, прикрутил зеркало на место, что далось куда легче, оделся и отправился на завтрак (ежеутренний обряд откручивания и прикручивания на место зеркала впоследствии стал неотъемлемой частью моего британского существования).

Размахивая пышной шевелюрой, я вошёл в столовую, где набрал все ингредиенты, необходимые для моего гамбургера, после чего отправился к столу, где сидели уже все.

– Что с рукой, сэр? Вы порезались? – вопрошал меня Павел, сразу заметив раны.

– Помилуйте, мой дорогой, где здесь можно порезаться! А впрочем, я снимал зеркало со стены...

– Но разве оно не прикручено намертво? – удивился Андрей.

– Как вы можете видеть, оно сдалось первым. Но, право, пришлось изрядно повозиться.

Позавтракав, я отправился в комнату, чтоб взять учебники, которые были мне выданы ещё в первый вечер. Затем с глубочайшим унынием, свойственным каждому нерадивому российскому школьнику, я буквально пополз в Университет. В коридоре были вывешены списки распределения по группам. Меня определили в Intermediate (Среднюю группу) вместе с Игорем, Андрея и Дениса – в Elementary (Для начинающих), Еву в Pre-Intermediate (Вторую из пяти ступеней). А Павел был определён в Advanced (Высшая группа), вот только проблема состояла в том, что в эту группу он попал один из всех студентов, ибо был настолько умён, оттого пришлось переходить на уровень ниже – в Up-Intermediate. Я внимательно изучил список нашей группы – все фамилии и имена были нескладными, как присуще нерусским словам; кроме трёх: моей, Игоря и некой госпожи Касьяновой. «Русские? Да нет…, – подумал я, – не может быть. Глупость какая!».

Я подошёл к указанному кабинету. Заглянув внутрь и увидев в кабинете одного лишь учителя, осведомился: «Hello, could I come in?[42]», на что молодая девушка, приятная на вид, ответила согласием. Столы стояли, как выражаются в России, буквой «пэ». Я сел на углу возле окна, считая, что прохлада, задувая внутрь, освежит меня от духоты, царившей в аудитории.  Начали заходить остальные ребята. Всего человек восемнадцать, десять из которых были турки. Пятеро чилийцев и двое нас – русских. Но оставалась ещё одна непонятная личность – девушка лет четырнадцати-пятнадцати невысокого роста в яркой рубашке. Лицо её было круглым, глаза не впалые, тёмные, отчего  я сначала намеревался сделать вывод о том, что она приехала из Китая или Кореи. Это лицо казалось мне знакомым. Её длинные чёрные волосы были укрыты бейсболкой с козырьком на затылке.  Когда наша преподавательница Лиша, как она просила себя называть, перечисляла присутствующих и их национальности, эта дама откликнулась на имя Зоя Касьянова, подтвердив, что она из России. Мы с Игорем, недоумевая, уставились друг на друга, вытаращив глаза от удивления. «До этого нам казалось, что мы единственная группа русских в Университете!». Начался урок. Сначала нам рассказали о порядке проведения уроков, потом начали общаться с каждым, предлагая рассказать о себе. Я неуверенно отвечал, ибо мой английский был переоценен определением в среднюю группу. Я чувствовал, что мне тяжело, оттого не особенно активно принимал участие в дискуссиях.  Было скучно и нудно, будто я пришёл на урок английского в школу, вот только мои одноклассники вдруг научились владеть английским. Наконец занятие закончилось, а впрочем, мне так показалось, ибо это был только перерыв между парами. Подбежала Ева:

– Представляешь, оказывается, мы не единственные русские здесь, есть ещё одна группа – они из Улан-Удэ. Пять милых девушек. Поверить не могу! Со мной в группе есть девочка Рита.

– Да, я видел списки, но подумал, что эти фамилии не обязательно русские. Ты говоришь, они из Улан-Удэ? Значит, бурятки. Интересно, в классе, прямо супротив меня сидит леди по имени Зоя, девушка азиатской наружности, сначала я думал о Китае,  но теперь понимаю, что она бурятка. Ева, я на днях видел обворожительную незнакомку, теперь мне стало казаться, что она из этой группы, ведь я видел её в компании четверых леди, одна из которых теперь моя одноклассница.

Прошла ещё одна пара, после которой все пошли обедать. Учебный день на сегодня закончился.

– Сэр, – обратился я к Павлу, – как вы изволите оценить группу, в которую вам по несчастью суждено было попасть?

– Знаете, сэр, – говорил он, медленно помешивая ложкой чай, – неплохо, даже отчасти хорошо. Очень много чилиек, эти леди чрезмерно болтливы, но голоса их ничуть не мешают, ибо они приятны на слух и в смешении создают обворожительную симфонию, подобную той, что вы можете слышать на службе в католическом храме.

– Боже упаси, я даже рад, что не обладаю вашим складом ума, ибо находиться, будто в церкви, да ещё и католической, во время урока никак не смог бы.

– Что за гонения на католиков? – резко спросил Андрей.

– Нет, я ничего не имею против их веры,  Я не противник католиков, ничуть.

– Боюсь, Андрей, –  непринуждённо попивая чай, поддержал разговор Павел, – вы не сможете сказать ни единого слова против сего заявления. Я поддерживаю мсье, но, однако должен заметить, – тут он уже обратился ко мне, – что не стоит кричать о своей принадлежности к той или иной вере на каждом шагу. Вокруг много нетерпимых людей. Тем более, не забывайте, что вы учитесь с турками. Католики вас простят хотя бы потому, что вы такой же христианин как они, а вот мусульмане убивают иноверцев, это у них в крови.

После обеда мы предложили групплидерам сходить в город, на что они легко согласились. В Гилдфорде мы набрели на Shopping Center[43], бродили по которому почти три часа. Групплидеры и Ева по известным уже отделам, Денис и Игорь, кажется, остановились в кафе. А мы трое, обойдя магазин и не найдя ничего примечательного, отправились на High Street, где у уличных торговцев можно было найти намного больше интересного, нежели в душном помещении. Пройдя вдоль главной улицы, мы набрели на лавку с тикающими изделиями. Нас ошеломил широкий выбор карманных часов. Глаза решительно не могли остановиться на чём-то одном. Павел сразу же купил серебряный брегет за десять фунтов, а я пошёл дальше, ибо рисковал скупить все часы, на которые только хватит денег в виду того, что я большой до них охотник. Дойдя до городских часов, мы повернули обратно к Shopping Center, опасаясь того, что нас могут потерять. Войдя ещё раз в здание, где никогда, кажется, не царила прохлада, мы поднялись на верхний этаж, где нашему взору представился увлекательный магазин. Я купил себе очки той формы, что ещё в военное время носились лётчиками, взял ещё комплект накладных усов. Сунув всё в одну сумку, которая всегда была при мне, даже во время уроков, я предложил господам перекусить в кафе.

Вернувшись в Университет, я достал из сумки те самые усы, решив, что пришло время подурачиться. Позвав всех господ к себе в комнату, предложил выбрать, что кому подходит.  Я сразу приметил для себя усы наподобие тех, что носил Бендер. Павел обратился в Кису Воробьянинова[44]. Андрей в свою очередь сделался шерифом с Дикого Запада. В таком виде мы поднялись к дамам. Специально для Анны Константиновны, имевшей блондинистые волосы, мы прихватили светлые усы, которые были точно в цвет её причёски. Раззадоренная нашим забавным внешним видом, она не стала долго отказываться, и примерила их. И точно, будто бы с ними полжизни проходила – так они ей шли. В одном из лондонских магазинов возле Тауэра Анна Константиновна купила своему сыну сувенирную каску британского констебля[45], ибо сын её был полицейским. Принеся этот шлем из своей комнаты, она надела его на голову Андрея. А я в свою очередь нацепил на него свои новоприобретенные очки. Облачённый во всё это, он выглядел точно как служащий полиции Её величества. Сделав десяток фотографий, разошлись и стали готовиться к дискотеке, которая должна была начаться через пару часов.

Вдоволь налюбовавшись физиономией Павла в усах, я заметил в его лице  черты Гоголя и задумал презабавную штуку. Пригласив Павла к себе, велел ему побрить усы, ибо из-за его собственной растительности накладные усы отказывались держаться, Уложив ему пышное каре, приклеил усы и отправил одеваться. Сам я в это время выгладил свою любимую бордовую рубаху, в которую и облачился. Надушившись уже осточертевшим каждому в кампусе своим резким запахом одеколоном, я вышел из комнаты.  На пороге  встретил Павла, который стоял ко мне спиной.

– Господин, вы готовы-с?

– Да, сэр! – ответил он грубым голосом, медленно оборачиваясь в мою сторону.

Лампа светила ему в затылок, оттого лицо поначалу было тёмным и плохо различаемым от эффекта контражура. Сначала взор его был опущен вниз, но после он медленно поднялся на меня, ужаснув схожестью с классиком. Воротник рубашки был поднят, как носили в середине девятнадцатого века. На чёрном жилете блестела полоса серебряной цепочки брегета.  При слабом освещении этот образ выглядел мрачно, загадочно, но в тоже время крайне любопытно. Андрей, надев яркую футболку, уже спускался с крыльца во двор, где мы его ожидали.

Глядя на вышедшего в усах приятеля я рассмеялся, он же поддержал меня. У моего визави от смеха отвалились усы, упав на тротуар липкой частью. Надевать их было бессмысленно. Я тоже был без усов – они безнадёжно отклеились ещё в комнате. Но он всё так же продолжал смеяться. Павел хотел поддержать нас, тоже изобразив на лице улыбку, но мы запретили ему всевозможные движения лицом, понимая, что его усы держались ничуть ни лучше.

Дойдя до дискотеки, мы зашли в здание, где гремела музыка. Нас встретил директор, Джон. Он, будучи человеком, сведущим в литературе, сразу же угадал писателя, в которого наш приятель был удачно перевоплощён. В зале было много народу: и чилийцы, и турки, и итальянцы, и испанцы et cetera[46]. Большая часть танцующих толпилась возле колонок. Будто оглушаясь от дикого шума, эта толпа получала большее удовольствие. Ева была  здесь, кажется, уже давно. Об этом можно было судить по её уже замученным движениям. Вокруг неё я заметил всех пятерых леди, составлявших группу из Улан-Удэ. Среди них и моя незнакомка. Наконец-то!

Мы втроём встали поодаль от танцующих. Я был взволнован как никогда раньше. Я не знал, как вернее поступить: пуститься танцевать и от неумения это делать опозориться, или смирно стоять в стороне и бездействовать.

– Видите ту милую фигурку в толпе, ту, что в полосатой кофточке, с распущенными волосами? – услышал я вдруг Андрея.

– Да, – робко ответил я, ибо указывал он именно на мою незнакомку, – и что же?

– Русская! Она теперь моя одногруппница. Премилое создание.

– Как её зовут? – силился я спросить с как можно более достоверным равнодушием, будто просто для поддержания разговора. Однако я был готов броситься на него и, вцепившись в самое горло, вытребовать её имя – настолько жаждал его знать.

– Не припомню, – выговорил он после некоторого размышления, – что до имён, так с памятью просто беда. Денис, должно быть, знает.

– Так зачем же вы мне на неё указываете, раз даже имени её вспомнить не можете?

– Да так. Присмотритесь, вдруг даже понравится. Приятная мадемуазель.

«Да вроде бы и уже присмотрелся, а легче-то не стало. Нового не сказал ничего, а только раздразнил вдобавок», – думал я, гневно озираясь на приятеля.

– Очень громкая музыка, вы не находите? – говорил Гоголь, появление которого в коридоре произвело фурор, а в танцевальном зале по причине отсутствия света не было замечено вовсе.

– Да, ужасно! – отвечал я. – Как только они не оглохли, стоя так близко к источнику столь громких звуков.

– Господа, это молодежь, она так развлекается. Я, кстати, тоже не прочь заняться тем же. А вы всё стойте, раз нравится, – говорил Андрей, всё глубже удаляясь в толпу.

– Поль, извольте пару минут отдохнуть от моей компании, мне надобно отойти! – прокричал я, потому как мы друг друга почти не слышали, и пошёл освежиться. 

Выйдя на улицу, я глубоко набрал в себя свежего воздуха, радуясь приятной свежести британского вечера и наслаждаясь красотой сумерек.

В это мгновение ко мне подошла Дилай. Я вспомнил, как прошлым вечером, прогуливаясь по саду, имел счастье с ней познакомиться. Она тогда выглянула из окна третьего этажа и крикнула мне нежным голосом:

– Hello![47]

Я ответил ей тем же. Затем она спросила меня:

– What’s your name?[48]

Ответив, я поинтересовался:

– And you? What’s your name?[49]

– Dilay.[50]

– Where are you from?[51]

– From Turkey. And you?[52]

– From Russia.[53]

Услышав это, она скрылась из виду, а через некоторое время окно как-то само по себе закрылось, чего я никак не смог понять.  Какова она была из себя? Не то, чтоб уж очень низкая, но и совсем не высокая. Лицо её было бархатным и приятным: узкие брови плавно переходили в греческий нос, ярко-карие глаза блистали живым огнём, а кудрявые волосы с интересной, набок, косой придавали этой фигурке необыкновенную выразительность. Такой она мне казалась в окне третьего этажа. Разглядел я её хорошо.

Мне она показалась безумно милой. Мы поздоровались, осведомились о состоянии дел друг друга, заметили, что нынче стояла жаркая погода, а в зале музыка была необычайно громкой – в общем, на что хватило воображения и знаний языка. На этом и разошлись.

Мне было немного не по себе от того, что и эта турецкая дива несколько меня взволновала. Я же был влюблён!

Вернувшись в зал, нашёл моего приятеля употевшим в тугом костюме. Я встал рядом, пробежал взором по толпе и тут же увидел на мою русскую незнакомку. Её было видно сразу, ибо русские красавицы поистине несравнимы со всяческого рода европейскими мадоннами. Она не танцевала, а парила, словно пёрышко, выпавшее из взбитой подушки, красиво кружащееся в воздухе и бережно приземляющееся…

– Сэр, извольте звать Андрея, ибо я более двух минут не проживу в таком обличии, –произнёс изнеможенный Павел.

Выдернув Андрея посреди танца, мы отправились к себе. На свежем воздухе Павлу сделалось легче, и мы неспешно дошли до своих комнат. Эту ночь мы опять просидели у меня и обсуждали дела всяческого масштаба, касающиеся философия или же местоположения мусорного ведра в комнате. Разочарованием стало для меня то, что Денис уже спал, и я никак не мог осведомиться у него об имени моей красавицы. Разошлись часа в четыре. Утомлённый тяжёлым днём, уже не чувствуя ног, я не видел во сне решительно ничего, ибо даже Морфей не счёл возможным развлечь меня яркими картинами.

V день (Шишки)

Будильнику пришлось постараться в долгом переливе отвратительного звона, чтоб поднять из постели меня, проспавшего всего два с четвертью часа. Пройдясь по известному уже маршруту, разбудил всех, почти не открывая глаз, затем, не умываясь, отправился под ледяной душ. Только от обжигающих холодом струй я широко раскрыл глаза и глубоко вдохнул, что могло обозначать моё полное пробуждение.

К девяти часам я уже сидел за партой и готовился к предстоящему уроку. Эффект от бодрящего душа к этому времени иссяк, и я засыпал, доставая тетрадь из сумки. К тому моменту все одноклассники уже собрались. Турки что-то бодро обсуждали на своём замысловатом языке. Чилийцы шептались чуть слышными высокими голосами, а Игорь лениво зашёл в класс и, поздоровавшись с преподавателем, сел на своё место.

Намерение заговорить с Денисом об незнакомке во мне угасло от мысли куда более верной – спросить у Евы.

По мере продолжения урока я засыпал всё глубже. Вокруг было тихо, будто специально для лучшего моего расположения ко сну. Чилиец Марко, бледный, будто его вымазали пудрой, с веснушками, щедро рассыпавшимися по всему его лицу, и белёсыми грубыми, как прутья, волосами сидел недалеко от меня и постоянно что-то резко и неясно выкрикивал, не поднимая руки. Быть может, в их стране так не принято во время урока, здесь это выглядело вызывающе. А вот его соседка по парте была приятная во всех отношениях леди (как и многие чилийки). Когда мы знакомились, она назвала своё имя, которое я выслушал невнимательно, а переспрашивать стало совестно. То ли она звалась Ирэн, то ли Ирин, то ли ещё каким-то красивым именем, но я, в связи с плохой памятью на имена, условился с самим собой, что она теперь ни то, и ни другое, а просто Ирина. Она выделялась среди других чилиек тёмным цветом волос и была обворожительна. Наши тетради лежали рядом, оттого мы часто соприкасались руками, протягивая их, чтобы взять одну из бумаг, лежащих на краю стола. От мимолётного прикосновения рук мы вздрагивали, после чего смотрели друг другу в глаза и, улыбаясь, просили прощения. Но сегодня было иначе: я буквально спал, потому-то моя тетрадь так и пролежала весь урок на краю стола, отчего Ирина, несколько раз протягивая руку к тетради, озиралась на меня, ожидая привычного прикосновения.

По окончании пары я побрёл в shop[54], что был на первом этаже библиотеки, тот самый, где я покупал сладости в прошедшие дни. Но теперь не конфеты были моей целью, а большая чашка крепкого кофе. Уже которое утро подряд, а точнее, третье, я приходил сюда и набирал заветные кнопки на кофе-машине, чтоб она выдала мне бодрящего напитка. Добавив вдоволь сахару, я было собирался уходить, но обернулся, услышав голос продавца:

– Hey, sir, excuse me, but you haven’t pay for coffee yet. You come here every morning, take a large cup of coffee and forget to pay for it. Are you OK?[55]

Тут я действительно припомнил, что вчерашним утром забыл заплатить за кофе, так и уйдя с ним к себе в комнату. Мне стало совестно, после чего я проговорил:

– Oh, sorry, please. I haven’t slept for two nights and I’m exhausted now. Of course, I’ll pay for it. Here you are.[56]

Посреди урока в класс зашёл мужчина, такой, какие обычно бывают мужчины, не примечательный настолько, что их и описать невозможно. Он просил выйти из класса меня и одну турецкую леди, обратившись по именам, которые прочёл с клочка мятой бумаги. Он отвёл нас в другую аудиторию, сказав, что она теперь место нашего обучения. В классе сидела Ева. Я понял, что был переведён на уровень ниже. Почему? Как я уже говорил, с программой Intermediate мне было трудно, а вот тут я должен был оказаться как раз к месту. Сев за стол, я разложил учебники, но вместо того, чтоб приняться за обучение, разглядывал одноклассников, которые, в свою очередь, глазели на меня. Сразу заметил ту самую Риту, о которой мне столько говорила Ева.  Среди турок я её узнал сразу. Она совсем не улыбалась, а лишь серьёзно смотрела на преподавателя, делая записи в своей тетради. Это был тот самый профессор, который присутствовал при нашем тестировании, но не тот, что годился нам уже в прадеды, а второй, менее приметный, с умными и добрыми глазами. Когда мы вошли в класс, он представился Питэром. Ростом он был чуть ниже меня, на голове его видна была уже появляющаяся с возрастом лысина, пара морщин вокруг глаз придавала его взгляду большую искренность. Говорил он спокойно и внятно, что нельзя было сравнить с торопливой и не всегда стройной дикцией прежнего преподавателя. Одноклассники мои были на всё те же, что и в предыдущем классе: турки, на вид все казались мне одинаковыми, вечно что-то говорящие на своём непонятном русскому уху языке.  Чилийцев у нас в группе не оказалось, а только мы, трое русских, и преобладающее представительство восточной народности.

Урок прошёл незаметно, во всяком случае, я уже не хотел спать. Напротив, внемля каждому слову профессора, я чувствовал лёгкость производимого моим умом процесса мышления, а именно: я понимал теперь всё, чему меня хотели обучить.

После обеда все разошлись по своим делам. Павел что-то читал, Андрей прогуливался по саду, Игорь и Денис о чём-то рассуждали, сидя на кухне. Я сидел в кресле, глубоко задумавшись о незнакомке, параллельно листая блокнот с путевыми записями. Найдя там то, что называл стихотворением, написанное мною во время полёта сюда из Москвы, перечитал его  несколько раз, не переставая смеяться нелепости написанного.

Лечу, под мною километры,

А небо, гладь лазури сняв,

Поёт за бортом гимн свой ветром.

А я, спокойно всё приняв,

Сижу, смотрю в окно наружу,

Отчизны на простор своей.

И понимаю, что ей нужен,

А грусть горит в душе моей.

Вот улечу, родной край бросив,

Но что мне делать без страны,

Которой мы завет приносим,

Которой вечно мы верны…

Смех-смехом, но я не мог не признать, что выспренние патриотические строки этого экспромта были искренними.

Шёл уже пятый день моего британского существования – пятый день с первой нашей с незнакомкой встречи, а я до сих пор не знал о ней ничего, кроме русского происхождения!

Ход моих мыслей прервала Ева, влетевшая в комнату. «Кто открыл ей дверь? Должно быть, Поль, бедняга, у него не было выбора». Отчего я так скверно относился к её приходу? По нескольким причинам: во-первых, она обладала грандиозным талантом крушить всё, ей на пути встречающееся; во-вторых, и что самое главное, она чрезмерно разговорчива, что никак не подходило в общении со мной, человеком, от природы спокойным и рассудительным, как мне казалось тогда.

– Рад тебя видеть, Евочка, – с нескрываемой иронией приветствовал я незваную гостью, – С чем ты ко мне?

– Проведать решила. Вдруг без меня скучно?

– Не то слово, скука меня одолела смертельная, даже не столько скука, сколько…. Ева, послушай, я должен с тобой поделиться… или вернее – посоветоваться, спросить у тебя…

Я не договорил мысль, не решаясь рассказать Еве о моей внезапной влюблённости. Выдержав паузу, осторожно спросил:

– Я так понимаю, что с группой из Улан-Удэ ты знакома, не так ли?

– Да, это так.

– Расскажи мне о самой из них красивой.

– Они все красивые, о ком ты именно?

– Она необыкновенна. Её нельзя равнять ни с кем…

– Если я правильно понимаю, ты говоришь о Лиде, – достав телефон, она показала снимок и спросила: – Это она?

– Да, – растерянно шепнул я, – это она!..

– Так, и что же?

– Видишь ли, – неуверенно продолжал я, – кажется, мне пришлось испытать в её отношении высокое чувство, на которое, как я сам считал, совсем не способен. Я буквально теряю рассудок при виде её…

По лицу Евы  пробежала тень удивления, но затем она, широко раскрыла глаза, приподняв брови, и с видом наставника, что вот-вот начнёт читать мораль нашкодившему ребёнку, заявила:

– Не удивительно, что это чувство в тебе проснулось.… Но хочу тебя обрадовать: это не любовь!

– Отчего же? Всё мне в ней кажется совершенным, она безукоризненна!

– Я не спорю, но осознавать её совершенство ещё не значит любить.

Я замялся.

– Ты, должно быть, права. Во всяком случае, если это не то, что я думаю, то, как бы то ни было, я нашёл свой идеал.

– Послушай, почему тебе самому с ней не познакомиться?

– Что ты! – вскрикнул я. – Как можно! Нешто я вот так вдруг подойду и «Здравствуй!». Нужно как-то деликатно, чтоб кто-то представил нас друг другу.

– Ты со своими средневековыми понятиями так один и останешься, в то время как она выберет себе из толпы обожателей какого-нибудь симпатичного турка.

– Турка? – Я растерялся. – Отчего именно турка? Какая мысль! Неужели такой уже нашёлся?

– Вот подойди к ней и спроси сам, – предложила она, поднимаясь из кресла и собираясь идти.

– Ты ведь мне поможешь? Я знаю, это глупо – просить кого-то о помощи в таком щепетильном вопросе, но я не справлюсь один, просто не решусь.

– А я разве похожа на бесчувственное существо? Ты думаешь, я не понимаю тебя? – с грустной загадочностью начала она, снова усаживаясь в кресло. – Здесь есть один турок. Он особенный. Ты, конечно, его замечал. Он не такой тёмный, как все остальные, волосы у него намного светлее и волнистые. Глаза… голубые! Его зовут, ты не представляешь, Зефир! Я пока не уверена, что это его настоящее имя, но так мне сказали. Говорят, что у него русские корни. Он мне так понравился! Я даже раз с ним разговаривала, правда, мы почему-то обошлись и без имён. Да разве кому-то есть до них дело? Суть ведь в самом человеке. А Зефир – человек необыкновенный. Знаешь, я чувствую, что мы с ним найдём общий язык.

– Откуда ты только всё это узнаёшь?

– Просто я не сижу в комнате весь день, и круг моего общения куда шире! – оборвала она меня.

Я глубоко задумался и слушал далеко не всё, что продолжала говорить Ева. Опомнившись, я спросил:

– Так ты говоришь, что у неё обожатели есть?

– Конечно, она же королева!

– Что ты имеешь в виду?

– Ты вообще меня слушаешь? Я тебе только сейчас рассказывала о Королеве Елизавете.

– Да, чёрт возьми, я спрашиваю про Лиду.

– Ты всё о ней? Да, она произвела сильное впечатление на мужскую половину турецкого общества. Я не говорю, что за ней волочатся, но желающих познакомиться находится немало.

– Дружбы между полами нет!

– Да как ты… – собиралась возмутиться Ева.

– Пожалуйста, не переубеждай меня. Я уже неоднократно в этом убеждался.

– Как знаешь…

– Может, ещё какие-то новости? Что там вообще творится в мире, за этой дверью? – я кивнул в сторону выхода из комнаты.

– Ты слышал об Игоре?

– Что с ним?

– Он начал общаться с Ритой.

– Неужели? Он ведь не сильно-то разговорчив. Что ж, я рад за него.

– Они, говорят, зацепились спортивными интересами, да и потом они одного возраста, хотя это, я думаю, ничего, в сущности, не меняет, – сделав это заявление, Ева притихла. Через пару минут угнетающего нас обоих молчания она поднялась и сказала: – Ладно, извини, мне пора бежать. Как-нибудь в другой раз об этом поговорим.

Она ушла. Я ощутил небольшое разочарование, поскольку верно понимал, что мои конкуренты по сравнению со мной находятся вне этой самой конкуренции. Но, в конце концов, меня настигла жуткая ревность, я был раздражён таким заявлением Евы. 

Теперь целью моей стало единоличное общение с Лидой. «Она моя! Никому её не отдам!» – твердил я сам себе, невзирая на то, что мы с нею не были даже знакомы. Я был готов дискредитировать всех своих конкурентов любой ценой, ибо считал – моя цель оправдывала средства!

Что было делать тем вечером? Павел был занят написанием нового сонета, оттого мы с Андреем пошли прогуляться вдвоём. Мы обошли почти весь кампус, не найдя в нём ничего интересного. Возле здания, где мы бывали на дискотеке, росло дерево. Трудно сказать, что именно это за дерево: то ли сосна, то ли какой-то британский кедр, да это, собственно, и неважно. Занимательно только то, что на высоте около двух этажей росли на нём громадные шишки. Разумеется, мы не могли их оставить как без внимания, так и без нашего желания их заполучить. На здании был балкон, куда мы взобрались, надеясь оттуда вытянутой рукой просто и легко взять шишку.

– Ан нет-с, мой друг, не выходит! – с досадой заключил я после тщетных усилий

– Что же делать? Ведь русские не сдаются! – был мне ответ.

– Ваша правда. Нужно найти что-то длинное, чем мы могли бы эту шишку сбить.

– Но чем? – вопрошал мой разгорячённый неудачей приятель.

– Какая-нибудь палка вполне подойдёт. Но где её достать?

– За этим зданием, – он показал на один из учебных корпусов, – есть небольшой парк с озером. Я думаю, там можно найти какую-нибудь ветку.

И мы отправились в парк, чтоб найти длинный предмет для сбивания шишек. Вокруг всё было в видеокамерах, оттого нужно было поосторожничать. В парке мы нашли засохшее дерево, от которого отломили длинную ветку.

– Итак, палка есть, но как её донести до нашего дерева? Нас обязательно заснимут, а потом обвинят в вандализме…

Мы задумались. В итоге нашли решение: просунуть палку Андрею через футболку и брюки так, чтобы одежда прикрывала орудие преступления. Идти моему приятелю было тяжко, ветка верхней своей частью упиралась в  самое горло, а нижней зацепляла ботинки. Со стороны Андрея можно было принять за раненого бойца, который, хромая, несмотря ни на что, идёт вперёд, чтоб добиться победы.

Мы вновь забрались на балкон. Оказалось, что палка недостаточно длинна. Но идти доламывать сухое дерево в парке не хотелось. Я взял Андрея за ноги, приподнял его, а он, в свою очередь, орудовал палкой, пытаясь дотянуться до цели.

Вдруг мы услышали шаги. Я спустился с балкона, сказав компаньону, что отвлеку внимание прохожего. Андрей всё так же отчаянно пытался сбить злополучную шишку. По тропинке шла женщина лет тридцати. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Взгляд её был весел, а улыбка искренна, так улыбаются деревенские женщины в глубине Сибири. Неожиданно  она обратилась ко мне на родном мне языке и с нескрываемой иронией:

– Вы из России?

– Именно! но как вы узнали?

– Да разве кто-нибудь ещё, кроме как русский, будет, не пойми зачем, сбивать шишки здесь, в Суррейском университете, где на каждом углу камеры и охрана. Да ещё и в потёмках!  –  Она оглянулась в сторону Андрея, помахав ему рукой, на что он ответил тем же, выражая взглядом своим недоумение.

– Вы тоже из России? В вашей речи нет никакого акцента! – поинтересовался я.

– Да, я из Омска. Но много лет назад переехала сюда.

– Вы профессор? – поинтересовался я.

– Почти… я уборщица.

Мы посмеялись. Я чувствовал в ней что-то родное и близкое. С ней было безумно приятно разговаривать.

– Мне пора идти, –  с сожалением проговорила она, – мне с вами безумно приятно, но меня ждут дома. Спасибо за беседу, я так давно не слышала родного языка и по нему сильно заскучала.

– Спасибо и вам. Надеюсь, что судьба ещё приведёт встретиться. Всего вам доброго, – искренне пожелал я ей на прощание.

Андрей слез с балкона. Он был весь в сухой и в досаде. Затем я услышал от моего разгневанного друга множество искренних «комплиментов», адресованных эту замечательному дереву.

– Сэр, вы так и не достали шишку? – спросил я его с издевкой.

Он посмотрел на меня так, что буквально захотелось провалиться.

– Нет, сэр, –попытался он смирить своё раздражение и ответить вежливо. На самом же деле он явно хотел хорошенько помять мне бока за неуместный вопрос. – Но я не сдамся, это уже дело принципа. У меня появилась идея: взберусь-ка я по стволу!

Основание дерева было прикрыто густым кустарником, зайдя в который Андрей вскрикнул так сильно, что я, испугавшись, подбежал к нему. Он стоял, уставившись в одну точку. Взгляд его был точно таким, каким он прожигал меня. Я подобрался к нему чуть ближе, чтоб узреть своими глазами предмет, вызвавший столь дикий возглас. Увидев это, я… да слова такого нельзя найти, чтоб выразить моё тогда состояние. Вся земля под деревом была усыпана шишками, которые сами свалились по мере созревания.

– Пойдёмте, сэр, – предложил я Андрею, пытаясь отвлечь его от увиденного, – пойдёмте...

– Идите, я догоню, – ответил он с многообещающим хладнокровием.

Я удалился, но услышав шум, оглянулся. Мой приятель, полный злости, топтал шишки, бросал их в стену, пытался сбить поднятыми с земли шишками те, что ещё висели на дереве. Потом он упокоился, с безучастным равнодушием подойдя ко мне молча – инцидент был исчерпан. Я помог ему отчиститься от хвои.

Мне казалось, что всю ночь теперь мне будут сниться эти злополучные шишки. Но нет, спал я спокойно, оттого что сильно утомился после сердечных признаний и детских проказ.

VI день (Лондон и первая дискотека)

Ночь промелькнула незаметно. Утро было по-настоящему добрым, оттого я чувствовал себя превосходно. По пути в столовую я имел счастье мимолётно видеть Лиду, более того, мы на секунду зацепились взглядами. Она была далеко, но мне казалось, что улыбка сияла на её лице и была обращена ко мне.

Мой фирменный гамбургер с джемом в тот день показался мне тоже необыкновенно вкусным. Вообще всё вокруг было каким-то необыкновенным. Ни на мгновенье не оставляло чувство окрылённости.

Павел опаздывал к завтраку. Он застал нас за чаепитием. Его настроение тоже было приподнятым.

– Доброе утро, сэр! – с широкой улыбкой приветствовал он меня.

– Здравствуйте, сэр!

– Какая сегодня великолепная погода, сэр!

– Погода действительно хороша, сэр!

– Туман над Темзой, должно быть, рассеялся, сэр!

– Должно быть так, сэр!

– Изволили ли вы выспаться этой ночью, сэр?

– Я замечательно выспался, сэр! А вы, сэр?

– Мне снилась Родина, сэр!

– Родина?  А что именно, сэр?

– Домашний завтрак, сэр!

– А что вы дома ели на завтрак, сэр?

– Овсянку, сэр!

– Да вы настоящий сэр, сэр!

Таким милым образом мы вспомнили старую английскую шутку, которая пришлась под стать нашему великолепному расположению духа.

– Молодые люди, – обратилась к нам, сидящая за соседним столом Вера Анатольевна, – к девяти часам мы собираемся возле Митинг поинт, откуда отправимся на станцию. Очень прошу, не опаздывайте, иначе мы не успеем вечером к ужину вернуться обратно из Лондона.

– Между прочим, джентльмены, – начал я, – за столько времени вы явно сблизились в общении со здешними леди. Бесспорно, что хоть одна томит вам душу.

Молодые люди силились изобразить на лицах безучастность, будто бы моего вопроса и не слышали. Не собираясь терпеть равнодушия к этой заманчивой теме, я решил обратиться персонально.

– Игорь, скажи, ведь есть здесь красавицы?

– Есть! – вырвалось у него, – да не про нашу честь!

– Однако я слышал, что ты с некой молодой особой свёл дружеское общение. Так ли?

– Врут! – отмахнулся он.

– Что ж… – не оставлял темы я, – Денис, как насчёт тебя?

– Молод ещё… Ах да, я приехал сюда учиться, – иронично ответил он.

– Андрей, но ведь вы-то не могли не уделить кому-то своего внимания?

– Боюсь, вы правы: не уделить не мог бы.

Лицо его приняло довольное выражение. Он оглянулся на соседний стол, за которым завтракали чилийки. Одна из них мило улыбнулась и чуть заметно помахала рукой. Он ей улыбнулся. Возвратив своё внимание к нашей беседе, продолжил:

– Как можете наблюдать, знакомство свёл. Но по неумению понимать хорошо английского не смог должным образом поддержать беседу. Она, кажется, учится с Павлом, в высшей, то есть, группе. Не так ли?

– C’est ca, mon amie[57].

– Пардон?

– Я говорю: точно так.

– Вот, видите, куда мне до неё! – с досадой заключил он.

– Как зовут это милое создание? – поинтересовался я.

– Как, господа, ни было бы стыдно, – с нескрываемой усмешкой проговорил Андрей, – но я не смог запомнить.

– Поль, – вопрошающе глядя на собеседника проговорил я, – вы ведь с ней в одной группе. Ужели вы не помните её имени? Как её зовут?

– Бог весть. Я, чай, учу английский, а не имена одногруппниц.

– Кстати, – с азартом продолжил я, – Поль, как насчёт вас, сэр? Приглянулся ли вам кто?

– Едва ли. Куда мне. Я человек, извините, не склонный к чувствам высоким, о которых вы изволите спрашивать.

– Холодный рассудок, запомните, – несколько угрожающе заметил я ему, – однажды сыграет с вами злую шутку. Но, позвольте, разве вы никогда не испытывали высокого, окрыляющего и вдохновляющего чувства?

– Suis quaeque temporibus.[58]

Никто не поинтересовался моими делами в этом вопросе, отчего я даже несколько расстроился.

К одиннадцати мы уже вышли на станции метро Бейкер Стрит. В планах у нас был поход в Мадам Тюссо[59]. Очередь возле него нас потрясла, во всяком случае, меня. Никогда не доводилось мне видеть такой большой толпы, жаждущей попасть в одно и то же место с одной и той же целью. Даже в Jewel House в Тауэре было куда меньше людей. Не удивительно, ведь в Тауэре только корона, а тут целая королева, пусть даже она и из воска!

Спустя час мы вошли внутрь. Всё помещение было заполнено людьми. Но настоящими ли? Отчасти. Та половина, что фотографировала – да, живая, а вот другая – с которой фотографировались многочисленные посетители – нет. Мы узрели фигуры популярных актёров. Каких? Да откуда мне знать, я ведь не был никогда любителем современного синематографа. Однако тут же я приметил любимого и, должно быть, единственно известного мне тогда зарубежного актёра – Чарли Чаплина. С его фигурой была сделана первая фотография. Как всегда, остались втроём: я, Андрей и Павел. Мы безучастно оглядывались по сторонам, затем решили пойти в следующий зал.

– Но где же выход? – недоуменно озирал стены Андрей.

«Тауэрская история повторяется», – подумал я, вспомнив, как заблудился в Белой башне. Потрудившись в поисках, мы всё же нашли выход. Далее было помещение, где стояли фигуры спортсменов. Не являясь поклонником спорта вовсе, я не узнал этих лиц, а имена ни о чём мне не сказали. Но пройдя чуть дальше, увидел то, зачем пришли. Вся комната была уставлена правителями Англии. Сделал фото с Генрихом Восьмым, Елизаветой Тюдор, Марией Стюарт и королевой Викторией.  Отстояв небольшую очередь, я смог осмотреть членов ныне правящей королевской фамилии: принца Чарльза с супругой и сыном Гарри. Затем пришлось долго ждать возможности подойти сфотографироваться с постановкой королевской семьи. Это фото я считаю самым памятным из всей поездки, ибо оно запечатлело нас и королеву, олицетворяющую собой саму Британию. После мы пошли далее, попутно делая фото с великими учёными: Ньютоном, Эйнштейном, поэтами и писателями, Шекспиром, Скоттом, художниками, Пикассо, Дали. В конце концов, мы вышли в большой зал, вдоль стен которого стояли певцы и, что называется, суперзвезды.

– Бесчисленная толпа скапливается у фигур незнакомых мне людей, – с некой растерянностью заметил я.

– Это вы, сэр, не имеете чести знать сих знаменитостей, а для многих здесь присутствующих, они настоящие кумиры, или даже вернее сказать, идолы, – подчеркнул Павел.

– Что за фигура стоит вон там, при входе? – спросил Андрей, – Возле неё скопилось несколько десятков человек...

– Это, – отвечал ему Павел, – некий господин Бибер. Говорят, он безумно популярен среди американцев. Что-то вроде их национального музыкального символа. Я же не знаю ничего ни о нём, ни о его творчестве.

– Первый раз слышу это имя. Видимо, до нашей страны подобные вкусы идут долго. А быть может, русский человек просто не желает принимать американские нравы, считая их зловредными неразвращённому сознанию наших людей, – говорил я отрывисто и довольно раздражённо, являясь ярым противником всего происходящего в Штатах.

Мы прошли мимо фигур Тэтчер, Папы, Черчилля, Лютер Кинга et cetera[60]. Далее мы решились посетить комнату страха. Впустили туда человек десять, в том числе и троих нас. Андрей веселился и подбадривал меня. Лицо Павла не выражало эмоций вовсе. Он стоял как-то безучастно ко всему вокруг него происходившему. Толпа двинулась по узкому коридору, тёмному, грязному, паутинистому. «Жуть…» – прошептал я. Вдруг начали раздаваться крики и вопли, но исходили они не от толпы, а будто извне. Я закрыл глаза и прижался к Павлу. Ах да, с нами ещё была Ева, тоже боявшаяся и оттого вцепившаяся в руку Андрея. Хоть я ничего и не видел, но мне чудилось, будто вокруг меня есть ещё люди, кроме тех десяти вместе с нами зашедших. Всё тело напряглось. Приоткрыв глаза, я увидел человека в облике вампира или зомби, бегущего на меня и что-то кричащего. Страх во мне затмил осознание того, что всё это костюмированное представление. Я закричал и ударил нападающего фотоаппаратом по голове. Он отскочил назад. Смотря на него глазами, раскрытыми от страха настолько, что готовы они были выкатиться из орбит, я испытывал сожаление за содеянное, но шок ещё не исчез. Неожиданно сзади ко мне подбежал точно такой же господин, я и его ударил, но уже локтём, кажется, в живот. Раздался его вопль от неожиданности производственной травмы. Андрей во время этого нападения сначала смеялся, а потом громко закричал, будто его ткнули ножом. Павел по-прежнему не выражал никакой эмоции. Он был равнодушен ко всем крикам, визгам и попыткам его напугать.

Так или иначе, мы выбрались из этой преисподней. Я взглянул на руку Андрея. Она была в крови. Вопрошающе посмотрев на него, я услышал в ответ: «Ева».

– Да, я испугалась, – оправдывалась леди.

– Да ты ведь в нём прореху сделала! – возразил я.

– Нет, просто небольшая царапина, всё в порядке, – успокаивал нас раненый.

«Вот уже двое из нас пролили свою кровь на чужбине» – подумал я, припомнив своё сражение с зеркалом.

Через полчаса мы подходили к воротам Ридженс-парка. В прошлом охотничьи угодья Генриха Восьмого, а теперь королевский парк площадью более полутора сотен гектаров приветливо встретил нас зеленью своих трав и тенью густых дерев. Лондонцы и гости города непринужденно отдыхали, сидя на траве. Кто-то читал книгу, кто-то играл с собакой, а два пожилых джентльмена проводили уже не первую партию в шахматы, что было видно по количеству пустых бутылок из-под лимонада.  Мы уселись на газон, где принялись за трапезу. Скудный набор для lunch[61], выданный нам в университете, пришёлся кстати. Сэндвич, бутылка минеральной воды, яблоко и какая-то сладость – то, чем каждый из нас утолил голод в знойный британский полдень.

Елена Аркадьевна предложила нам сходить в музей Шерлока Холмса. Согласилась лишь часть нас, а именно: я, Андрей, Павел и Людмила Васильевна. В таком составе мы пошли, оставив отдыхать в парке остальных. Пройдя вдоль парка, мы вышли на Бейкер стрит. Перед нами оказался всемирно известный дом под номером 221b. Опять очередь.

– Может, не будем её выстаивать? – засомневались мы, уставшие и нежелающие стоять неизвестно как долго.

– Но разве вы не хотите побывать в этом доме?

– Я вообще мало чего знаю о Холмсе, а Конан Дойла[62] не читал вовсе, – честно признался я. 

Приняв решение, что в музей мы не идём, забрели в сувенирный магазин при этом музее.

Войдя в тесное помещение, восхитились разнообразием всяческого рода мелочей, наполнявшим жизнь легендарного сыщика. Охотничьи шапки, трубки, трости, шляпы, котелки, цилиндры, очки, фигурки Холмса и даже маленькие карманные шарманки – всё это стояло у стен или лежало на витринах. Все мы разбрелись по этому магазинчику. Я сразу выбрал трубку, потом шарманку, затем ещё какую-то мелочь. Решив купить спички с изображением Холмса, я сунул их в сумку, чтобы не держать в руках, а на кассе вытащить и рассчитаться. Решив, что всё, что хотел, я приобрел, стал выбирать цилиндр. Один из десятка их мне подошёл великолепно. Стоил он немного больше, чем содержалось в моём портмоне. Мне не хватало десяти фунтов. Вера Анатольевна, сочувствуя моей досаде, предложила занять. Но занимать, как уже было сказано, не в моих принципах, оттого я сказал, что переживу без него, тем более что на сегодня прогулка ещё не закончилась, и я, возможно, захочу купить что-то ещё.

– Не пожалеешь потом? – решив убедиться наверняка, спросила Вера Анатольевна.

– Я уже жалею… – с горечью ответил я, – но ничего не поделать. В жизни всегда приходится чем-то жертвовать.

Мы пошагали на Бейкер стрит, где сели на одноимённой станции метро. Вышли мы на улице Пикадилли[63]. Сразу на глаза попадались громадные рекламные щиты и статуя Антероса[64]. Пройдя вдоль по улице, здания которой были увешаны яркими вывесками известных торговых марок, забрели в Hamleys[65]. Мы изрядно измотались, потому и не стали обходить весь магазин, желая скорее вернуться в университет.

После ужина, разбирая пакеты с покупками, полез в сумку, чтоб достать портмоне. В сумке увидел те самые Холмсовские спички, за которые я хотел рассчитаться при выходе, но категорически забыл. Получается, что я вор, украл спички из лондонского магазина. Стоили они всего фунт, но меня больше тревожил сам факт. Я решил молчать, а спички спрятал подальше, чтоб никто случайно их не увидел (однако в скорости эта новость от меня самого разошлась по группе, отчего мы долго ещё смеялись).

Открыв окно, поразился необыкновенной величины белке. Она пристально смотрела на меня. В комнату вошёл Андрей. Я показал ему жестом, чтоб он тихонько подошёл ко мне. Завидев белку, он заключил:

– Да, вот это зверь. Настоящий кабан. Сэр, у вас ведь осталось печенье, что мы приобрели в Москве? Давайте угостим это замечательное создание.

– Не имею возражений, сэр!

Он осторожно вынул руку из окна, кинув печенье на траву. «Кабан» недоверчиво подошёл к угощению, и, обнюхав, чуть ли не проглотил его целиком. Мы накормили всех представителей славного семейства, сбежавшегося на запах печенья.

Передохнув, мы стали собираться на дискотеку. Учитывая опыт прошлых танцев, я решил не надевать рубашку, ожидая невыносимой духоты в зале. Подобрав к джинсам приличную футболку, брызнув одеколон на затылок,  вышел во двор.

– Я не горю особенным желанием никуда идти, – заявил Павел. – Я настолько измотался во время лондонских прогулок, что теперь хочу только прилечь…

– Сэр, вас никто не понуждает делать того, к чему вы не имеете никакого рода тяготения. Если вам угодно остаться в комнате, мы не затаим против вас обиды, – заметил ему Андрей.

– Истинно так, – подтвердил я, – вот вам наше честное благородное слово, что обид между нами просто не может существовать.

Мы уже по традиции встали в углу зала, поодаль от колонок, чтоб хоть немного разбирать слова друг друга. Выискав глазами предмет моего интереса, я наблюдал за Лидой, грациозно двигавшейся в толпе окружающих её поклонников. Ко всем она, казалось, была холодна, а общалась исключительно с леди, теми, что составляли круг её подруг. Другие танцующие закрывали её фигуру, однако милое личико я видел, как нельзя отчётливо даже при мерцающем свете прожекторов. «Вот оно – моё счастье! Не так ведь много мне, оказывается, для этого счастья нужно: просто быть рядом с ней. Это в своём роде уже блаженство – знать, что Лида совсем рядом. Но всё как-то обидно бездействовать. Я, в конце концов, обязан с ней познакомиться и, если даже не говорить с ней о чувствах, то хотя бы просто общаться. Только видеть её, приветствовать и понимать, что её улыбка обращена мне – вот блаженство. А вдруг для этого блаженства стоит только подойти и сказать: «Здравствуй». Быть может, вся жизнь моя пойдёт иначе. Только «здравствуй» и всё, ведь большего и не нужно, чтоб завязать беседу и общение в принципе».

– Ну, подойди же ты к ней, – подгонял меня Андрей.

– Куда подойти? К кому? – сделал я вид, будто не понимаю, о чём идёт речь.

– К Лиде, конечно!

– Но откуда…

– Это не трудно понять. Не влюбиться в такую красавицу, как она, просто невозможно! С первого же дня вашей встречи было заметно, что внутри тебя загорелось крепкое чувство.

– Сэр, дозвольте ему самому вершить свою судьбу, – вступился за меня Павел. – Он взрослый человек. Не стоит влиять на людей. Помните, как написано у Уайльда: «Влиять на другого человека – это значит передать ему свою душу. Он начинает думать не своими мыслями, пылать не своими страстями. И добродетели у него будут не свои, и грехи, – если предположить, что таковые вообще существуют, – будут заимствованные. Он станет отголоском чужой мелодии, актёром, выступающим в роли, которая не для него написана. Цель жизни – самовыражение».  Так что дайте жить ему самому, без вашего вмешательства извне.

– Однако, сэр, какие вы помните цитаты! – очередной раз удивили Андрея познания нашего гения.

– Я вчера взял у сэра на столе «Портрет Дориана Грея» и открыл точно на странице с этими словами, которые по безграничной любви к высокому штилю, счёл нужным запомнить. Вот и пригодилось!

 – Вы как нельзя правы насчёт нашего юного друга, сэр, – проговорил Андрей Павлу после некоторого молчания, – пойдёмте в холл, мне хочется освежиться глотком прохладной воды. Там, кажется, сегодня её и разливают.

Волнение во мне нарастало. Оставшись в одиночестве, долго размышлял, как мне быть. Медленный танец так всё и не включали; вечер подходил к концу, а это значило, что вальса не будет. Нервы были на пределе и грозились срывом. Всё играла какая-то незнакомая музыка, которой я мало что не слушал, даже не слышал.

Не в силах ждать больше, я с отчаянием пустился, что называется, в пляс. Я вытанцовывал Макарену[66], движения которой были заурядны, но, как бы то ни было, сложны мне. Как, должно быть, по-дурацки я выглядел со стороны: крепкого сложения молодой человек, приземистый и малоподвижный, сделался вдруг плясуном, притом чрезмерно активным. В зале было невыносимо жарко, оттого я сильно взмок, но никак не останавливался, стараясь поймать на себе внимание Лиды. Мне было невыносимо стыдно за свои неказистые движения, которые я не осмелился бы назвать танцем. Она действительно взглянула в мои глаза, затем оглядела беглым взором всего меня и резко отвернулась. Я готов был провалиться на месте от такого обстоятельства, ибо счел, что она думала теперь обо мне прескверно.

Домой я возвращался почему-то в одиночестве. Навстречу мне шла с настороженным выражением в лице невысокая женщина лет сорока. Внешне она больше походила на азиатку, короткие тёмные волосы чуть прикрывали ей лоб. Я бы, потупив взор, прошёл мимо, но она окликнула меня по имени. Я перевёл взгляд на неё. Она повторила моё имя, видимо, чтоб удостовериться, не обозналась ли. Я кивнул, но потом проговорил на русском, почему-то уверенный, что она меня поймёт:

– Извините, с кем имею честь?

– Светлана Викторовна. Я – групплидер девочек из Улан-Удэ. Видите ли, уже близится полночь, а я их не могу найти.

– Они ещё танцуют. Не беспокойтесь – всё у них в порядке.

Выражение её лица с растерянного волнения переменилось на более спокойное.

– Извините, Светлана Викторовна, но откуда вам известно моё имя?

– Девочки говорили. С ними ваша Ева общается. Так и я про вас мельком чего-нибудь да услышу.

– Вы удачливее меня. Вам без всякого усилия выпадает возможность о нас узнать. А я, как бы не силился, а выведать о ваших подопечных не могу.

– Вы разве с ними не знакомы?

– Едва ли…

– А Лида? Вы с ней ещё не сдружились? Она ведь такая общительная.

– С Лидой мне, я думаю, и заговорить невозможно. Она такая серьёзная. Я, признаться, её даже побаиваюсь.

– Напрасно, совсем напрасно. Я позволю себе вывести вас из заблуждения о моих девочках. Они все общительны, позитивны, открыты, и с тем ещё очень скромны. Вы можете смело с ними побеседовать. Дурного из этого не выйдет, будьте уверены.

Я проводил её, а потом ушёл к себе.

Посреди ночи я проснулся. Не в силах дальше уснуть, лежал, уткнувшись взором в потолок и корил себя за робость и бездействие по отношению к дорогому сердцу человеку. «Как же так можно? – думал я. – Как можно было поступить так? Не глупец ли я? Верно, что глупец, ведь мало того, что я вообще пустился танцевать, так я ещё и опозорил сам себя в глазах любимой. Что она теперь обо мне думает? Не кажется ли теперь ей, что я тронут умом? На её месте я бы так именно и подумал. Дурак!».

VII день (Бабушка)

Утро. Оно всегда грозит чем-то неожиданным. Уснув в преддверье рассвета, я нежился в постели, надеясь, что наступающий день принесёт мне нечто необыкновенное, радостное и светлое. Вместо привычного звона будильника раздался иной, совсем непривычный – звонил телефон. На часах виднелось без четверти семь. Звонила мама. Дома время уже приближалось к обеденному. «Странно, – подумал я, – ведь все эти дни домой звонил я сам, никогда не получая обратной связи».  Взяв трубку, сонным голосом ответил:

– Да, слушаю.

– Сына, прабабушка умерла.

– Как? Когда?

– Сегодня утром с Алтая звонили. Она последние дни  пролежала в больнице – с давлением было совсем плохо, а теперь вот…

Дыхание у меня перехватило. Говорить больше было нечего. Я молчал, полностью не умея осознать, что случилось. Просто повесил трубку, сказав, что к вечеру позвоню.

«Боже мой, Господи, бабушка, как? – говорил я. – Как же это? Я ведь через неделю должен был встретиться с тобой. Сразу после приезда отсюда. Бабушка, как же так, а? Ну почему именно сегодня? Мы ведь год с тобой не виделись. Разве не могли мы ещё хоть разок свидеться? Что ж это такое-то? Так ты до девяноста и не дожила. Трёх лет всего». Я рухнул на кровать и, уткнувшись в подушку, заплакал. Я стал совершенным ребёнком, каким делался каждый раз, сидя возле прабабушкиной постели…

– Елена Аркадьевна, – говорил я в трубку телефона, до которого еле смог дотянуться, – идите в Гилдфорд без меня. Мне плохо…

Завтрак я, само собой, пропустил. Мне стало невыносимо грустно от осознания того, что я даже не смог проститься с бабушкой. Всего меня раздирало. Ни о чём другом просто не мог думать. Но, понимая, что вечно и горе не может продолжаться, со скорбной грустью привёл себя в порядок.

Я вышел во двор; никого уже не было. Погода стояла не самая приветливая: хмурая и унылая. Тогда, отправившись в здание библиотеки, нашёл в нём групплидеров и Еву.

– Не печалься, – узнав о моём горе, говорила, глядя на меня Анна Константиновна, – mors certissima, vita incerta[67]…

Молодые люди, должно быть, ещё спали, ведь в то утро я их не будил. А Павел, встававший сам, вряд ли захотел пойти. Так мы впятером побрели в Shopping centre[68], где планировали пробыть до обеда, гуляя по отделам огромного здания. Мне не было в этом ничего интересного. Я забрёл в отдел одежды. До покупок я был не охотник, но понаслышке знал, что это отвлекает. Сначала ничего решительно не приглядывалось, но случайно, увидел то, что меня всегда интересовало – костюмы. Я приметил жилеты. Один – серый, с серебряным хлястиком и двумя карманами по бокам, один – для платка, другой – для брегета. Другой жилет – чёрный – был несколько мне маловат, но размера больше не было. Мне он понравился настолько, что я пообещал себе специально ради него сбросить пару лишних килограммов, что я собирался сделать уже давно, но никак не находил подходящего повода, кроме как следующий понедельник, который не наставал уже несколько лет. К чёрному жилету я купил белую рубашку под запонки, а к ней уже приглядел красную бабочку. Всё вместе смотрелось довольно неплохо, если бы только вид не портили надетые мною утром серые брюки. По такому случаю я примерил и чёрные брюки, заранее зная, что покупать их не намерен – ввиду уже имеющихся двух пар.

Пожилая женщина, работавшая, видимо, консультантом, подошла ко мне и сказала… ну, что-то она всё-таки сказала. В то утро я отказывался понимать английский категорически. Смысл был вроде того, что бабочка никак не смотрелась с остальным костюмом. Я, отвернувшись от неё к зеркалу, ещё раз посмотрел на себя и проговорил: «Не в бабочке дело –  это всё лицо». Она посмотрела на меня престранно, явно не понимая моих слов. За все покупки я заплатил около пятидесяти фунтов – немалые для меня деньги, но эти вещи стоили того. Как бы я не занимал себя покупками, мыслями я был далеко…

В музыкальном отделе продавались кассеты, пластинки, диски, различные проигрыватели, начиная с патефона и заканчивая новейшими изобретениями человечества в сфере порчи слуха. Я знал, что ищу. В разделе французской музыки я отыскал несколько дисков с песнями Эдит Пиаф.[69] Один из них купил. Также я наткнулся на золотой выпуск грампластинок Пиаф. Такая редкость не могла не остаться без внимания. Цена была соответствующая; с собой я не имел такой суммы, чтобы получить хотя бы половину от этого экспоната. Я попросил консультанта поставить мне её. Он, располагая своей английской вежливостью, не смел мне отказать. Положив пластинку на круг патефона, он завёл аппарат. Голос любимой певицы зазвучал по всему Shopping Centre. Мелодия, знакомая всем, никого не оставляла равнодушным. Люди останавливались и, прикрыв от удовольствия глаза, прислушивались к пению французского воробышка. Что-то в моей душе ответно перевернулось, и я немного пришёл в себя. Мысли приняли полагающийся им ход, однако всё ещё оставался тяжкий груз, так невыносимо прижимавший меня книзу, буквально заставляя валиться с ног.

После обеда начались уроки, идти на которые не хотелось нисколько. Питэр что-то объяснял у доски. Я листал учебник в полном невнимании. От того, что сидел возле окна, спину мне припекало полуденное солнце. Питэр меня спросил о чём-то. Я даже не сразу понял, что он обращается ко мне, а потом опомнился, но всё равно ответить было нечего, ведь вопроса не слышал. Он заметил моё состояние и решил меня нее донимать расспросами о здоровье. Лишь по окончании занятия, выходя из класса, я услышал за спиной его голос. Он удостоверился, всё ли в порядке и как я себя чувствую. Я не стал ему ничего объяснять, но лишь ответил, что всё в порядке.

В саду было приятно и легко дышать. Я один сидел на скамье, глубоко задумавшись о бабушке. Вспоминал различные моменты из детства, связанные с ней. Таких картинок в моей памяти было много. Она родилась в деревне, выросла там, работала и прожила всю свою жизнь. Судьба её непримечательна. Была она женщиной простой и работящей. Нигде она не бывала, за исключением трёх-четырёх курортов. Мы, её внуки, запомнили бабушку как добрую старушку. Она нас не ругала, а если и сердилась, то только учила. В последние годы она не выходила за ограду своего двора. Однако в огороде трудилась всегда, когда позволяло здоровье. Я вспоминал, как садясь рядом с ней, брал её руку и слушал старческие причитания, сетования, а потом воспоминания. Всякий раз, когда мне случалось сидеть рядом с ней, она заводила рассказ, который начинался одними и теми же словами: «Я когда-то в молодости была в Нальчике…». Рассказ из раза в раз не менялся в течение всех лет, но слушать его мы считали своей обязанностью, ведь, повествуя о своей жизни, она, кажется, на время забывала про свой возраст и старческие болезни. По окончании рассказа следовала другая излюбленная фраза: «Теперече не то, что давече…».

«Почему она ушла именно сейчас? – задавался я вопросом, – почему нельзя было прожить ещё немного, хоть совсем немного, чтоб только я её увидел. Боже мой, опять я думаю только  об одном себе. Нет, не чтоб увидеться со мной, а просто жить, просто хоть ещё немного. А, быть может, это наказание мне за что-то? Но за что? Разве я настолько в чём-то провинился? Теперь сказать трудно. Ведь даже если я в чём-то и виноват, но никогда себе в этом не признаюсь. Таков я! Это ужасно. Нужно что-то менять, но, ведь известно, что человека почти нереально изменить. «Нет, кто уж кулак, – писал Гоголь, – того никак не разогнуть в ладонь. А разогни кулаку один-два пальца, станет ещё хуже». В этом и я. Мне страшно. – Я вдруг вздрогнул, а по спине будто пробежала дрожь. – Что со мной будет дальше? Кем я буду?»

Вечером я поговорил с родителями; узнал, что они собираются тотчас же ехать на Алтай. Рассказал, как я живу в Англии, как учусь и как провожу время. Ко сну настроение из плохого стало просто никаким, то есть нейтральным, что было уже значительно лучше.

VIII день (Знакомство)

Бывают утра, когда хочется плакать в подушку и не вставать с постели в течение всего дня; бывают, когда с широкой улыбкой и бодрым расположением духа вскакиваешь с уютной кровати и тут же начинаешь заниматься делом; иные, странные утра, когда вроде и на душе грустно, а вроде хочется улыбнуться, но так или иначе встаешь с постели, выключаешь будильник и с неохотой идёшь умываться. В последнем случае мы чувствуем себя в некой прострации, где находимся, словно оглушённые ударной волной, будто мы живы, но чётко не можем определить, где мы и что с нами происходит, однако в реалии делаем всё как обычно. Таким было и это утро. Я поднялся с постели, хотя этого не осознавал. Почувствовав головокружение и слабость в ногах, присел в кресло. Опомнившись, осознал, что будильник до сих пор звенит. Отключив его, попытался подняться и умыться. Опершись о раковину, посмотрелся в зеркало. Чувство было неизъяснимое. Передо мной словно предстал другой человек, до сих пор мною никогда не встречаемый. Я долго вглядывался в его лицо, однако скоро различил в нём себя. Умывшись, я уже совсем опомнился. Пригладив рукой чёлку назад, я абсолютно точно увидел знакомую мне физиономию, но всё же несколько тусклую и отрешённую. 

– Сэр, вы выглядите подавленно, – заметил мне, выходящий из душа Павел.

– Вы тоже ничего, – ответил я ему с иронией.

–  Что с вами?

– Должно быть,  не выспался, – говорил я ему, уже стучась в дверь комнаты Андрея. – Сэр, извольте проснуться, уже без четверти семь, хватит спать в столь позднее время. Что вы будете в случае пересыпа делать ночью?

– Спать, – отвечал за него Павел, – ведь у джентльмена нет никаких проблем со сном. Это вы, сэр, ещё молоды, а он уже вошёл в тот возраст, когда спать хочется всегда. Кончится этот возраст, увы, лишь к старости, когда будет уйма времени, чтоб выспаться, но вот незадача: в старости уже совсем не хочется спать. Однако, это моё субъективное мнение, ибо, откуда бы мне знать…

– Сэр, – прервал я его философические рассуждения, – вы бы хоть надели чего-нибудь кроме полотенца, чтобы вступать в ранние рассуждения о течении жизни.

– А вы знаете, сэр, – решил он сказать напоследок, – что человек спит примерно треть дня, это сто двадцать дней в году; но что ещё страшней, так это то, что мы спим примерно двадцать пять лет за всю нашу жизнь. Вы только себе представьте, двадцать пять лет! – указывал он пальцем ввысь. – Сколько мы теряем за это время. Не зря Александр Македонский во время походов…

– Сэр, – всё упорнее я стучал в дверь Андрея. – Вставайте. Это, в конце концов, не прилично – опаздывать к завтраку, нас там уже непременно ждут дамы.

– Сэр, – послышалось из комнаты, – а не пойти бы вам… на завтрак без меня?

– Это исключено-с, ведь вы есть, я не побоюсь этого слова, душа нашей компании. Без вашего присутствия величайший ежеутренний обряд с особенными темами разговоров к каждому случаю превращается в простое поглощение пищи.

– Послушайте, сэр, – продолжал сонный голос намного возмущённее прежнего, – если я сейчас встану, то вы, сэр, ляжете!

– О нет, mon chere[70], я потому только и встал, чтобы до вечера уже точно не ложиться, чтобы с пользой прожить мой день, получая от него массу интересных открытий, – говорил я, будто не поняв его восклицания, – тем более что буквально через пару часов нас ждёт экспресс до Лондона.

В комнате послышался шум, затем отчётливые шаги. Наконец дверь комнаты открылась, и предо мной предстал поражённый в самую голову своим убийцей – сном, взлохмаченный и потрёпанный пленник царства Морфея. Посмотрев на меня сонно-гневным взором, он грубо заявил:

– Мне всё это осточертело! Не выношу больше этой патетики! Говорю один единственный раз: никаких больше «сэров»! Ни от тебя, – он посмотрел на Павла, – ни тем более от тебя, – он пронял меня злобным взглядом. – Ясно?

– Да, разумеется…, сэр! – ответили мы хором.

Так, злобным хлопком двери перед нашими с Павлом носами, игра в пафос закончилась.

За завтраком между всеми нами, молодыми людьми, завязалась оживлённая беседа. Как именно, припомнить трудно, но мы дошли до того, что кто-то сказал:

– Как бы то ни было, а людям надо верить!

– А я вот никому не верю, – холодно возразил я.

– А нам? – невозмутимо интересовался Павел, – ужели и нам ты не веришь?

– Отчего? Я вам доверяю. Того и довольно.

– Помилуй, разве «верить» и «доверять» – не одно и то же? – с недовольством вопрошал меня Денис.

– По мне, это два совершенно несхожих понятия.

– Как же так? – удивлялся Андрей.

– Очень просто. Посудите сами: вот мы говорим человеку «Я тебе доверяю», а ведь это всё равно, что «Ты человек неплохой, да можешь и подставить». А вера, джентльмены, куда выше простого доверия. Поэтому, когда мы говорим о вере человеку, мы должны иметь ввиду безграничную честность и преданность обеих сторон. Доверяю я многим, но никому, увы, не могу верить.

– Если ты не веришь человеку, значит, ты и в самого человека не веришь? – утвердительно вопрошал меня Павел.

– Да, это так.

– Просто возмутительно! – заметил кто-то.

– Однако справедливости ради, замечу, что я верю в другое. Я верю в любовь, я верю в справедливость, наконец, я верю в себя. Последнего, по-моему, достаточно, чтобы перевернуть мир. Только тогда мы придём к лучшей жизни, когда каждый поверит в себя. Но это уже далеко от нашей темы. Прошу простить меня за способность уводить разговор, что называется, в дебри.

– И всё же. Вера и доверие – не так много различны меж собой, как ты говоришь, – силился переубедить меня Денис.

– Различны, mon amie[71]. Но лишь в моём понимании. Вы все можете не согласиться.

– Suum cuique[72], – заметил Павел.

К девяти, как и условились, мы собрались у фонаря. Накинув поверх футболки рубашку, брызнув на затылок одеколоном, я был готов к приключениям. Тело всё так и не слушалось. Но тем было только интересней.

– Все готовы?

– Да, Вера Анатольевна, все, – ответил Павел.

– Ну, тогда вперёд!

– Ева, ты выглядишь заспанно. Сон не заладился?

Она усмехнулась и потом шёпотом сказала:

– Я ещё не ложилась.

– Помилуй, как это ты?

Мы немного отстали от компании и она начала рассказывать:

– Ты ни за что не угадаешь, где я была этой ночью.

– Неужели опять в Tesco[73]?

– Что ты? Я давно уже там всё изучила. Почти каждую ночь с девочками ходила, но не теперь – душа просит большего.

– Неужели ты была в Гилдфорде?

– Ну, как бы тебе ответить… И там тоже.

Она помолчала, видимо, решая, доверить мне секрет или нет. Подойдя ближе, шепнула мне на ухо:

– Этой ночью я была в Лондоне.

Сначала мне показалось, что она шутит, но Ева не могла так шутить – она слишком серьёзна для розыгрышей. Я безумно удивился, даже немного выпучил глаза, чтобы показать, какой сильный эффект произвело на меня её заявление.

– Прости, как ты сказала?

– Я была в Лондоне. С Барту и ещё с несколькими турками.

– Погоди, ты, – я сделал паузу, – была, – и снова примолк, стараясь осмыслить, что она мне сказала, – в Лондоне?

– Да, с Барту.

– Кто это?

– Зефир. Помнишь, я тебе про него говорила.

– Ты ему так досаждала Зефиром, что он сменил имя?

– Нет, Барту – его настоящее имя. Мурат Барту Алкис.

– Боже мой, какой ужас!

– Почему? Красивое имя.

– Я о твоей ночной поездке.

– А что в ней такого? Мы просто прогулялись.

– А как же ты… в Лондон?

– Ночной экспресс. Сорок минут и ты уже там.

– Безумство! Там хоть были взрослые?

– Нет, только я и турки: Барту, Атакан, Боран, Атажен и Эмиран.

– Ева, это ведь безрассудство!

– Тише! Не кричи, я не хочу, чтоб Вера Константиновна узнала. Она думает, что вечером, как и они, я ложусь спать. Не хочу их выводить из этого заблуждения.

– Что же вы там делали?

– Вышли на Ватерлоо, прогулялись по берегу Темзы. У колеса обозрения фотографировались. Смотрели на ночной город. Там так красиво!

– Но как же ты их понимала, турок?

– Ну, что-то да я знаю. Вот с Барту беда. Его английский хромает. Я всё говорила Атакану, а он ему уже на своём переводил. Так вот мы и общались.

– Да, Евочка, ты никогда не перестанешь удивлять.

– Мне с ним так хорошо. Кстати, как твои отношения с Дилай?

– Дилай? Да какие там отношения, помилуй. Откуда ты вообще знаешь, что я с ней знаком?

– Вся турецкая сторона твердит в один голос, что ты от неё без ума.

Я пошатнулся. Для меня это было неожиданность. Девушка, которую я видел несколько раз в жизни, и с которой говорил один раз, и то о погоде, теперь сделалась, по мнению общественности, моей любимой.

– Как это: без ума? Что ты… Какая ложь! Да как они… с чего они взяли?

– Не знаю. Может, кто-то видел, как вы разговаривали, да и подумал чего-нибудь.

– Да вот я сейчас с тобой разговариваю, разве я без ума от тебя?

– Я не знаю, как так получилось, но имей ввиду, что такие слухи есть. А турки – народ темпераментный, их тяжело переубедить.

– Боже мой, что будет, если дойдёт до Лиды? Что она подумает?

– Она знает.

– Как знает? Боже мой, какой ужас! Это невероятно!

Я умолк, не зная, что говорить дальше. Мысли в моей голове смутились и пребывали в беспорядке.

– А ты вообще-то общался с Дилай?

– Только один раз мы разговаривали, да и то на уровне «привет, как дела».

– Ну, а давно ты её последний раз видел?

– Должно быть, третьего дня. Да и так, мимо Митинг поинт шёл, она там с другими турками сидела. Ну, я ей улыбнулся, она тем и ответила. Та-ак, – промычал я после долгой паузы, – нужно что-то срочно решать! Скорее с Лидой нужно познакомиться. Завтра же и познакомлюсь!

– Почему завтра? Отчего не сегодня?

– Ну, нельзя же так вдруг. Нужно всё продумать. Вот завтра дискотека, завтра я буду с ней танцевать.

Ева улыбнулась в ответ и сказала:

– Надеюсь, что это «завтра» не затянется надолго.

– Кстати, вот что расскажу. Вчера я в плохом настроении сидел на скамейке в аллее. Мимо проходили итальянцы. Мы с ними как-то уже имели дело, но ни они меня не помнили по имени, ни я их. Я, задумавшийся, даже бы и не заметил их, если бы они молча прошли. Было их человек пять. Одного только помню, что зовут Диего. Я сижу, читаю «Портрет Дориана Грея», а они спрашивают моё имя. Я не услышал, чего они хотят и, растерявшись, назвал книгу, но не полностью, а только «Grey[74]». Они засмеялись, начали ко мне так обращаться. Я как не силился их переубедить, они стояли а своём. Теперь я для них Серый. Вот так!

Колесо обозрения, подставляя громоздкие конструкции небесному светилу, становилось похожим на нимб Туманного Альбиона. Теперь людей здесь было намного больше, чем в предыдущий раз. Но сейчас не аттракцион был целью нашей поездки. Мы перешли Вестминстерский мост  и оказались перед Дворцом Парламента. Сфотографировавшись на фоне Елизаветинской башни, шли дальше. Удивительным было то, что в самом центре Лондона непринуждённо раскинулся зелёный остров – Сент-Джеймс парк. Подойдя к озеру, пролегавшему во всю длину парка, я обратил внимание, как на другом его берегу маленькая девочка кормила с рук гусей, лебедей и других местных обитателей. Мальчик, стоявший рядом с юной особой, не интересовался орнитологией – он пытался поймать белку, огромную и медлительную от явно излишнего веса, вызванного подачками визитёров.

Выходя из Сент-Джеймс парка, мы услышали музыку и пошли на звук. Играл гвардейский оркестр перед казармами Веллингтона.

– Скоро начнётся смена караула у дворца, – пояснила Вера Анатольевна.

Мы завернули направо, где увидели огромное скопление зевак, собравшихся, чтоб поглазеть, как маршевым шагом идут гвардейцы от казарм к дворцу. Мы пробились немного вперёд, оказавшись у самого караульного пути, упершись в ограду, разделявшую дорогу от тротуара. Вдали виднелся Букингемский дворец. Флаг на шпиле был поднят – Королева дома. Подумать только, буквально в нескольких сотнях метров от меня в кресле в одной из восьми сотен своих комнат сидела и, быть может, читала утреннюю газету, Королева Великобритании.

Вот, наконец, музыка стала нарастать, и показались первые ряды гвардейского караула Её величества. Солдаты, в красных мундирах и медвежьих шапках, вооружённые, гордо, шаг в шаг, проходили мимо оживлённой их появлением толпы, фотографировавшей и кричавшей что-то неясное, каждый на своём языке.

По окончании шествия мы двинулись к обитым золотом воротам, ведшим на площадь перед дворцом. Мы, как полагается всякому уважающему себя туристу, хотели быть запечатленными на фоне всех известных достопримечательностей.

Через парк мы обратно вернулись к Дворцу Парламента. Здесь же встали в очередь в Westminster Abbey[75]. Мощные стены Аббатства заставили растеряться. Обычно готический стиль предполагает что-то уходящее ввысь. А фасад Аббатства со стороны северного трансепта поразил приземистостью стен и тяготящей массивностью удерживающих колонн.

– Поль, тебе не кажется, что стены чрезмерно толсты и не представляют собой тянущихся в небо стройных линий?

– Не могу точно ответить, ибо разные готические сооружения строились согласно своей эпохе. Притом готическое направление в разных странах развивалось по-разному.

– Но вспомни Notre Dame de Paris[76]. Ведь он словно всем своим громадным скелетом стремится подняться в самое небо.

– То Франция, mon amie[77], а это – Англия. Да и строились эти соборы в самое разное время.

– Ваша правда…

– Между прочим, тебе известно, что в Аббатстве захоронены многие знаменитые личности Британии: правители, учёные, поэты?

– Нет, слышу в первый раз.

– Ещё здесь короновалось большинство британских правителей. И нынешняя тоже. В 1963-ем году она была воздвигнута на престол именно в этом здании.

– Интересно; не знал раньше. Это что же получается, мы сейчас будем стоять там, где стояла сама королева?

– Мой друг, прошу тебя, не делай из человека культ. Это, по крайней мере, неправильно. Она такая же смертная как ты, как я, как все другие. А что королева, ну, что ж поделать, работа такая. Возвышая человека над миром, мы невольно опускаем себя. Ну, ходила она по тем полам, и что с того? Тысячи таких же людей проходят по тем полам ежедневно.

– Нигилизмом веет.

– Ах, нет, я не склонен к этому. Просто некоторые мои убеждения совпадают с разными мировоззренческими позициями.

– Поль, ответь на мой вопрос, ибо я в растерянности. Не будет ли вход в этот храм означать моё предательство веры? Я не уверен, что православным стоит посещать католический храм…

– Ничего страшного не произойдёт. Замечу, что это теперь не столько храм, сколько достопримечательность, аттракцион.

– Какие слова ты говоришь! Это возмутительно! Религия никогда не станет аттракционом. – Что касается Аббатства, так мы можем идти туда без опаски, имея ввиду, что это – всего лишь здание, достопримечательность

– Верно ты заметил – всего лишь здание!

Внутри было прохладно и несколько сыро, как обычно и бывает в таких местах. Громада северного трансепта никак не сочеталась с действительно готическим внутренним убранством Аббатства. Свод крыши потрясал красотой перекрытий. Каркас напоминал рыбий хребет. Чувство меня посетило необыкновенное. Я представлял, как в прошлом веке именно на этом месте стояла будущая королева, ожидая начала церемонии. Мы направились к восточной части, где находилась усыпальница Генриха Седьмого. Затем прошлись по зданию, почтили памяти выдающихся Британцев, а после направились в западную часть и присели на одну из скамеек.

– Я чрезвычайно впечатлён красотой здания, – говорил я, – однако сегодняшний день меня буквально вымотал, хотя он только начался.

Уже почти вплотную приблизившись к Биг Бену, мы обнаружили, что в нашей команде недосчет. Внезапно пропала Анна Константиновна, а с ней и Вера Анатольевна. Оглянувшись, увидели их мило беседовавшими с констеблями. Дождавшись конца разговора, мы отправились дальше.

– Вот в чём дело, – начала Анна Константиновна, – я прохожу мимо и вижу констебля. Ну, думаю, нужно сфотографироваться с ним. Подхожу, спрашиваю, а он неохотно, но всё-таки соглашается. Вера Анатольевна нас фотографирует. А я ему и говорю, что мой сын тоже полицейский, только в России. Он тут же крикнул напарнику, чтоб тот подошёл и, дождавшись, заявил ему с восхищённым лицом, что я – мама русского констебля. Представьте только эту картину. Оба они сразу повеселели, стали так доброжелательны.

Я обернулся в сторону стоявших возле Елизаветинской башни констеблей. Остался только один, и тот не сильно-то доброжелательный. Видимо, радость от встречи с Анной Константиновной его уже отпустила, и он принял прежнее суровое выражение своего щетинистого лица.

Свернув с Викторианской набережной на Хорс-Гардс-Авеню, мы прошли вдоль улицы, которая закончилась выходом на Уайтхолл, по которой мы вышли к Трафальгарской площади. Пред нами на уходящем ввысь пьедестале гордо возвышался адмирал Нельсон, вокруг которого по сторонам света смотрели четыре стальных льва невероятных размеров. За монументом виднелся каскад фонтанов на фоне здания Национальной галереи.

– Поль, ты только посмотри, – возмущённо заголосил я, – вопиющее безобразие: вон те молодые люди силятся залезть на самую голову льва.

– Возмутительно, куда только смотрят констебли.

– Смотри, ещё один полез, – проговорил я, не вглядываясь в этого льволаза-экстремала.

– Да ведь это же Андрей!

– Неужели? И вправду он! Андрей, – закричал я ему, –  ты с ума сошёл? что ты там делаешь?

– Фотографируйте скорее! – отвечал он, стараясь не прикасаться руками к раскалённому на солнце стальному хищнику.

У нас было полчаса свободного времени, чтоб осмотреть сокровища Национальной галереи. Как мне было известно, там были и картины Леонардо да Винчи. Мы зашли внутрь. Повеяло прохладой. Слегка отдышавшись, мы с Павлом начали бегать из одного зала в другой, пытаясь найти известных нам мастеров художественного ремесла. На глаза попадались знакомые полотна Яна ван Эйка, Боттичелли, Тёрнера, Ван Гога, Сезанна и многих других. Мы поинтересовались у смотрителя, где можно найти зал с картинами величайшего да Винчи. Пожилая женщина в замысловатых фразах указала нам дорогу. Мы стали оббегать один зал за другим в той стороне, куда нам было указано. Вдруг передо мной предстала ошеломляющее полотно «The Virgin of the Rocks»[78].  Я как можно ближе подобрался к картине, стараясь уловить манеру мазка художника, понять принцип его работы. Техника была потрясающая; она словно заворожила меня, и я как в оцепенении простоял порядка десяти минут, не столько предаваясь красоте картины и её смыслу, сколько осознанию, что передо мной одно из творений да Винчи.

Ужин был сытным. Нам предлагали отбивные, запеканки, к ним с полдюжины гарниров, затем чай, а на десерт фрукты и даже клубника. Досыта наевшись, разошлись по своим комнатам. Я со страшной болью в ногах от нескольких пройденных за день километров прилёг после ужина отдохнуть. «Отчего, – начал я внутренний монолог, – отчего они, эти бестактные итальянцы, так вцепились в этого Грэя? Может быть, оно, по их мнению, мне идёт больше? Бог их знает.… Но как оно мне идёт-то? Разве я grey[79]? Да, вчера я был опечален, но не серый же. Не знаю…».

Вошёл Павел, справившийся о моём состоянии. Ответив, что всё превосходно, я поинтересовался, где Андрей.

– Возможно, он у себя, а, куда верней, у него rondes-vous[80] с новой знакомой.

– Что ж, это его вечер, он волен распоряжаться им самостоятельно. Как насчёт прогулки?

– Не имею ничего против.

– А где наша леди? Не составит ли она нам компанию?

– Да разве за ней уследишь. Должно быть, проводит вечер с девушками из Улан-Удэ, или того правдивей, что с турками. Однако если в ней есть необходимость, мы можем заглянуть в её комнату.

Я поднялся с постели, посмотрелся в зеркало, и, застегнув рубашку, вышел из комнаты. Мы поднялись наверх и стали стучаться в дверь «дамского этажа». В стеклянном дверном оконце показалось лицо групплидера.

– Приятного времени суток, Вера Анатольевна!

– Добрый вечер, ребята. Проходите. Чем обязана?

– Вы не знаете, в комнате ли наша милая молодая леди?

– А нас тут таких четверо, – с широкой улыбкой ответила она. – Кто именно вас интересует?

– Наша Евочка. Она у себя?

– Не знаю, пройдите, посмотрите.

Не застав Еву в комнате, мы спустились во двор. Бесцельно спустившись к Meeting point, откуда решили просто пройтись по корпусам Университета. Зайдя в здание библиотеки, заглянули в магазин, который вот-вот собирались закрывать. Взяв кофе, за которое теперь я уже не забыл заплатить, мы вышли на задний двор, откуда был переход в коридоры учебных классов. Прочтя расписание развлекательных мероприятий, которое перед уроками мы читали каждое утро, узнали, что где-то в этих стенах в сию минуту начинается музыкальный конкурс. Не придав этому большого значения, пошли дальше.

– Поль, ты уже слышал, как меня называют эти итальянцы?

– Нет, как же?

– Грей! Всё эта книга, будь она неладна.

– Знаешь, ты мне ненароком напомнил советский фокстрот, он называется «Джон Грэй».

– О чём он?

– Это, как ни странно бы звучало, весёлая песня печального содержания. Сейчас попробую напеть. Он вобрал в себя воздуха, прокашлялся и начал напевать:

«Джон Грей был всех смелее,

Кетти была прекрасна.

Страстно влюбился Джон Грей в Кетти. Как-то,

Факта не в силах скрыть,

Свой пыл он изложил.

Но Кэт сказала: «Нет.

Грей, брось ты шутки эти,

Нет, ни за что на свете

Дети вдруг пойдут у нас на грех с тобой

Ой! Нет ни за что на свете

Могут случиться дети

Нет, нет» – сказала Кэт…».

Я был несколько потрясён такой несвойственной Павлу выходкой, а затем подумал: «Нет уж, такой судьбы мне не нужно. Если Лида меня и отвергнет, то хотя бы не так».

– Поль, друг мой, как ты считаешь, достоин я её?

– Кэт?

– Лиды!

– Не имею ничего ответить. Как я уже говорил, не желаю мешать тебе выражать себя, ибо своим мнением могу пагубно отразиться на нынешнем состоянии.

– Ты, наверное, прав, однако, что-то меня неустанно гложет. До их отъезда осталось всего чуть более четырёх суток, а я с ней до сих пор не знаком.

– Видишь ли, жизнь – это такая непростая субстанция, это явление, в котором…

– Тихо! – Резко оборвал я его. – Слышишь?

– Пардон, но я не понимаю…

– Слышишь, где-то играет музыка?

– Да, теперь слышу.

– Идём. Скорее…

Мы приблизились к дверям аудитории, откуда началась вся наша учёба и где я впервые увидел Её. Не имея сил подавить своё любопытство, мы заглянули внутрь. Музыкальный конкурс был в самом разгаре. На дальних рядах сидели турки, что-то яростно крича друг другу; чуть ближе – несколько чилийцев, оживлённо что-то пишущих; возле экрана столпились staff, со строгим видом наблюдая за происходящим. Всё это виднелось лишь в самой малой щелке, какую мы только смогли приоткрыть. Решив, что мы нисколько не помешаем процессу, вошли внутрь, гордо распахнув перед собой дверь. Я готов быть упасть в обморок от того, что не попало в зону видимости поначалу. Сразу справа от входа за первой же партой сидели Ева и Лида! Они засмеялись нашему внезапному и эпатажному появлению в аудитории. Я был ошеломлён. Во мне бушевало сразу два чувства: во-первых – страх из-за внезапной встречи, во-вторых – безудержная радость, появившаяся по той же причине. Она была совсем близко, да ещё и смеялась. Я умилился такому обстоятельству и, стоя в растерянности, не смел пошевелиться. Осознав, что на нас уставились несколько десятков глаз, мы прошли, чтобы сесть. Подойдя к Лиде, я с трудом и трепетом, охватившим меня, поприветствовал её и представился, затем представил друга. Она посмотрела мне в глаза и нежнейшим голосом произнесла своё обворожительное имя, а после сказала, что ей приятно наше знакомство. Ещё не пришедши в чувство, я был оттащен Павлом за парту позади леди.

На экране мелькали отрывки каких-то музыкальных видео. Все что-то писали.

– Ева, – обратился к ней Павел, – что здесь вообще происходит?

– Мы должны назвать песню и исполнителя. Кто даст больше правильных ответов, тот и победит. Играем в командах. Все сидят по десять-пятнадцать человек, а нас только двое. Помогайте, если что-то знаете.

– Поль, – ошеломлённый, прошептал я на ухо приятелю, – кажется, я всё-таки с ней познакомился!

– Да, так и было.

– Она, вроде бы, с радостью восприняла меня.

– Именно так, мой друг. Она была нам рада.

– Тебе-то рады все, но сейчас речь идёт не о нас обоих, но обо мне лично.

– Я думаю, она рада тебе.

После нескольких незнакомых мне композиций я осознал, что к чему, и пришёл в себя. «Боже мой, она ведь совсем рядом. Она, та, о которой я грезил уже вторую неделю! Моя Богиня, являвшаяся мне во снах, теперь даже говорила со мной». Всего меня переполнял восторг. «Господи, подумал я, – а ведь всё было так просто»…

После всего этого мероприятия, первенство в котором девушки всё равно не добились, мы провожали Лиду. Вчетвером мы прогуливались по кампусу. Meeting point, уже привычный моему взгляду, показался мне несколько особенным. Я смотрел на Лиду и на него. Оба они сияли: столб фонаря – от света других фонарей, а Лида светилась сама по себе, словно излучая душевную чистоту. Я ничего не говорил, лишь слушая оживлённую беседу моих спутников, внемля каждому слову любимой. 

Дойдя до дверей своего жилища, которое, кстати, было прямо напротив нашего корпуса, Лида простилась. Я пожелал ей спокойной ночи; она в ответ улыбнулась. Эта улыбка для меня значила многое.

– Поль, помнишь, как у Смелякова[81]:

В оконном стекле отражаясь,

по миру идёт не спеша

хорошая девочка Лида.

Да чем же она хороша?

Спросите об этом мальчишку,

что в доме напротив живёт.

Он с именем этим ложится

и с именем этим встаёт…

– Не может людей не растрогать

мальчишки упрямого пыл,  – продолжил Павел, уже открывая дверь нашего этажа. –

Так Пушкин влюблялся, должно быть,

так Гейне, наверно, любил… Доброй ночи.

– Ночь будет поистине доброй!

Ночь и вправду была доброй. Я уснул спокойно, как не случалось мне спать ни разу с момента прибытия в Британию. Не видя никаких снов, я погрузился в Морфеево логово с головой, чувствуя в себе усталость, будто после содеяния поистине великого подвига. А чем не подвиг?

IX день

Открыв глаза, осознал, что проснулся раньше звона будильника. Чтоб узнать время, потянулся до кресла, где лежали часы; они показали половину седьмого. Спать уже совсем не хотелось – внутри меня всё было так пылко и жизнерадостно, что я, не раздумывая, вскочил с постели и, не умываясь, направился в душ.

Причёсываясь, услышал стук в дверь: Андрей приглашал пойти с ним на пробежку. Наспех завязал шнурки на ботинках – кроссовок у меня не было с собой, ведь от спорта я был далёк.

– Чего ты так светишься? – спрашивал меня Андрей, постепенно отдаляясь по тропинке сада лёгким бегом.

Я побежал за ним.

– Понимаешь, вчера минул девятый день нашей здесь жизни, но я всё же познакомился с Ней.

– С Лидой?

– Да, именно. Я готов просто кричать от радости. Ты понимаешь, как это значимо для меня? Конечно, ты всё это понимаешь!

– А я всё не могу осмелиться заговорить с чилийкой. Боюсь, что на одно моё английское слово у неё в запасе найдётся десять. Что это за общение?

– Так ты узнал, как её зовут?

– Признаться, даже и не хочу уже знать. Ведь уезжать через пять дней. Представь, как будет тяжело расстаться, если у нас что-то завяжется. Нет, только из-за этого и не стал бы, только из-за этого. Расставание…. Вообще-то я хотел с ней потанцевать все прошедшие дискотеки, но медленного танца не ставили.

– Расставание.… Как мрачно…

Мы добежали до Митинг поинт и свернули к зданию столовой, не добежав до него, снова свернули в сад.

Плотного телосложения турок вышел на крыльцо и, увидев нас, усмехнулся, мол, вот людям нечего делать по утрам. По мере нашего бега я начал замечать в окнах зданий удивлённые лица только проснувшихся сокурсников. Кто-то даже махал рукой.

Вдруг из-за дерева показалась огромная морда толстой белки, которую мы накануне кормили московским печеньем. Или она запомнила нас и надеялась получить ещё угощения, или просто решила поддержать наши спортивные начинания и хорошее настроение; так или иначе, но она побежала за нами вслед. За ней из-за дерева выбежало всё многочисленное семейство. Несколько премилых созданий бежали по краю тропинки, сопровождая нас.

– Даже белки, мой друг, видят нашу радость, – удивился я.

– Послушай, какая презабавная выходит ситуация: столько белок буквально гонится за нами. Должно быть, опасно! – с усмешкой выговорил приятель.

– Это верно. Никогда не видел их в таких количествах.

– Как самочувствие?

– Выдохся. Пожалуй, достаточно. Пойдём переодеваться.

Снова приняв душ, я надел рубашку и пошёл завтракать. Уже по дороге размышлял, как же я поприветствую Её. Улыбнётся она мне или нет, стоит ли улыбнуться мне, говорить мне спокойно и будто холодно или же с приветливой нежностью – всё это вертелось в голове. Зайдя в столовую, сходу был буквально ослёплён сиянием её глаз и улыбки. Лида была одета в лёгкую юбку тёмного цвета и совсем светлую, не менее лёгкую, блузу с Эйфелевой башней, над словом Paris. Мы улыбнулись друг другу; она тепло приветствовала меня. Я несколько даже поклонился, соответственно местным порядкам. Неизвестно почему, но именно англичане кланяются при встрече, оттого их легко различить среди иностранцев, которые тут же начинают взмахивать руками. Проще говоря, я впервые пожелал ей доброго утра, отчего был безмерно счастлив.

– Тебя можно поздравить? – обходясь без прелюдий, спросил меня Игорь.

– Уже все знают? – пытаясь прожевать мой гамбургер, удивлённо вопрошал я Павла с Андреем.

– Это ведь не секрет, а настоящая радость, поэтому я не нашёл ничего дурного, в том, чтоб рассказать всем.

– Быть может. Да, действительно, мы с Лидой теперь знакомы, скажу больше, я только что имел удовольствие приветствовать её. Только наше знакомство в корне ничего не меняет: о моих чувствах узнать ей ещё не привелось.

– Четыре дня осталось, стоит поторопиться, – советовал мне Денис.

Когда мы собирались выходить из столовой, к нам подошёл Юстинас с приятелем, тоже латышом. Мы разговорились об учёбе, об университете и о жизни вообще.

– Ребьята, пожалайста, поговорьите с намьи по-русски. Нам нужна практика.

– Извините, но групплидеры запретили нам это делать. Сказали, что по-русски мы и дома наговоримся, а здесь должны практиковать исключительно английский.

Когда мы шли на уроки, я поинтересовался  у Павла:

– Скажи, мой друг, а правда ли, что Meeting Point ни разу не загорался в вечернее время со дня нашего приезда, или мне показалось?

– Нет, именно так. Он действительно не светит. Вот в чём дело: лампочка сгорела, вот и всё.

– Давно ли?

– Я разговаривал об этом с Джоном. Он говорил, что уже две недели как он не светит, а нужных лампочек нет во всём Суррее. Обещали привезти к этим выходным. Так что, быть может, мы даже застанем его за свечением до нашего отъезда.

– Хотелось бы!

В группе обнаружилось пополнение: два человека. Кто они были, ведал один лишь Бог и Питэр. Молодой человек сел рядом со мной. Наружности он был неприметной: волнистые короткие волосы, спокойный вид, невысокий рост. Девушка, видимо, приехавшая в его группе, села рядом с Евой.

Питер, приветствовал новеньких, назвав их по именам: Евгений и Мария. «Подумать только, – подумал я, – бывает ведь такое!». Я решил не подавать виду, что мы с моим соседом по парте оба русские. Я вёл себя сдержанно, перебирая варианты какой-нибудь забавной шутки, которая послужит смешнейшим поводом моего разоблачения. Питер, будто подыгрывая мне, не стал на сей раз перечислять список присутствовавших, видимо, уже запомнив всех в лицо. Всё шло мне на руку. Евгений пошёл в ход первым – он попросил у меня ручку, по-английски, разумеется. Я одолжил ему свою, ответив согласно, на английском, по-прежнему не выдавая себя. Однако совсем скоро перегорел и шепнул ему на ухо: «Слушай, Женя, ты только ручку вернуть не забудь». Глаза его чуть не выкатились из орбит. Лицо приняло недоуменное выражение. Я объяснил ему, что тоже из России; мы вместе посмеялись.

Весёлая и в тоже время загадочная, Маша отличалась обликом русской барышни, ведь приехала их группа, как сообщил мне Евгений, из самой столицы. Москвичей я не выносил по неизвестным мне причинам; при одном их упоминании меня посещало некоторое раздражение. Однако неприязнь моя исчезла благодаря этими двум дружелюбно-вежливым столичным особам.

– Поль, ты только представь, ещё русские! Никогда бы не подумал. Хотя, мы ведь как-то забрались сюда из глубины Сибири, а им тем более не составляет большой проблемы.

– Да, верно, столица многим ближе нас к Англии.

– Я, признаться, недолюбливаю москвичей. Они мне кажутся надменными.

– Неужели?

– Да, но только не эти. Не могу себе этого объяснить.

– Это не нуждается в объяснении, просто вспомни про исключения из правил.

– Ты как всегда прав, это именно то самое исключение.

– Господа, приятного аппетита, – обратился к нам подходящий к столу с большим блюдом Андрей.

– Ты, – заметил я, – задержался на четверть часа.

– Прошу меня простить. Я несколько заговорился с милой леди. Её зовут Яна. Вы, верно, уже знаете, что здесь находится московская группа, так вот, она среди них. Между прочим, чем мы занимаемся этим вечером? – поинтересовался Андрей.

– Обещали дискотеку, – проинформировал Павел.

– Дискотека? Где?

– Прямо здесь.

– Замечательно! – воскликнул я, – сегодня же я с ней буду танцевать! Медленный танец за мной, господа. А теперь я отправлюсь отдохнуть или даже почитать. Если же чтение не захватит меня, то просто буду мечтать, глядя в окно. Так или иначе, зайдите за мной ближе к ужину.

Чтение поглотило меня всецело. Манера письма Уайльда казалась мне особенной и безумно увлекательной, но до конца книгу я осилить уже который вечер не мог. «Я чем-то утомлён. Но чем? Ничего вроде и не делал. Как интересно утроен человек: чем больше дел нависает над ним, тем беспечней он кажется, а когда делать нечего, то на плечи падает тяжкая скука, и думается, как же ты утомлён. Утомление от безделья. Гениально!». Какая-то не умеющая петь птица заголосила под окном. Я выглянул, чтоб прогнать её, но это оказалась турчанка, напевавшая что-то на своём забавном языке. Завидев движение шторы в моём окне, она тут же умолкла и, пристально посмотрев на меня, убежала.

Взяв портмоне, я сходил в магазин за виноградом. Помыв его, пригласил всех к столу. Впятером мы уселись на кухне. Вопли во дворе заставили нас выглянуть в окно. Турки, купив игрушечное оружие: пистолеты, сабли, луки, бегали по полянке с криками «Аллах Акбар!».

– Боже мой, куда катится мир, – сетовал Павел, – вы только подумайте, двадцать турок-подростков бегают с пластиковыми пистолетами по поляне перед нашими окнами с боевым кличами.

– Везде свои развлечения. Не всем играть в шахматы и читать книги в тринадцать лет.

– Смотрите, – вскрикнул Андрей, – вон тот упитанный явно их предводитель. Его, кажется, зовут Кэн.

– Жинераль[82] Кэн! – подчеркнул Игорь.

После продолжительных военных действий турки разошлись. Разошлись и мы, доев виноград, а вскоре пошли на ужин. Иногда вся поездка вспоминается мне сплошным праздником желудка, ибо, что не вспомнишь, то мы обязательно при этом что-то ели: завтрак, обед, ужин, перекус в комнате, на кухне, пабы, кафе, take-away shops[83], мороженое et cetera[84]. Однако плохого в этом ничего нет, ведь лучше запомнить эти мгновения так, чем не запомнить вовсе. Память – главное, что у нас есть, ибо без неё человек, собственно, перестаёт быть собой – жизнь теряет смысл, когда начинаешь забывать её.

На дискотеке, пытаясь пробиться сквозь толпу, услышал, как кто-то позади меня выкрикнул «Грэйка!». Я обернулся и увидел перед собой Лиду. Она спросила:

– Грэйка, ты чего такой грустный?

Я взглянул на неё вопрошающе, а пальцем показал на себя, как бы интересуясь, ко мне ли обращён её вопрос. Она кивнула.

– Почему Грэйка? – не мог я удержаться от вопроса.

– Ну, ведь итальянцы зовут тебя Грей, вот мы и…

– Кто это: мы? – стараясь возмутиться, я оборвал её. На самом же деле весь трясся от нерешительности, но продолжил: – А, впрочем, не отвечай, я догадываюсь. Кто как не Ева. Но почему Грэйка?

– Это ведь так мило…

«Безумно!» – скривился я. Она несколько покраснела, заметив мою реакцию, но затем засмеялась. Я готов был потерять сознание от того, что она совсем близко и даже разговаривает со мной, а теперь даже смеется. Какой у неё смех! Нельзя описать того ощущения, которое я испытывал при звуке её мелодичного, нежно трогающего душу смеха. Я опустил взгляд от смущения, но стоило мне только моргнуть, как она растворилась в толпе.

– Почему до сих пор не дают медленного танца? – возмущался я, стоя среди танцующей толпы, обращаясь к Андрею.

– Его не дают уже третью дискотеку.  Видишь вон ту чилийку, я рассказывал вам про неё утром, помнишь? Так вот, это, наверное, последний шанс пригласить её потанцевать. Но как можно заметить, медленного танца всё никак нет.

– Я попрошу у диджея, схожу к нему.

Поднявшись по ступеням, обратился к стоявшему за пультом африканцу лет двадцати на ломаном английском, чтоб тот поставил вальс или что-то в этом роде. Он кивнул в ответ и стал дальше заниматься своими пластинками. Я вернулся к Андрею, чтобы сообщить приятное известие. Он оживился и стал репетировать фразу, чтоб пригласить свою чилийку на танец. Я начал искать Лиду, чтобы при удобном случае просить её танцевать со мной. Настрой мой несколько омрачился, когда увидел её в компании красавца-турка. «Ладно, – пытался успокоить себя я, – это в конце концов её выбор… Нет же, я всё равно приглашу её!». Я встал в стороне так, чтобы не выпускать её из виду. Так прошло больше половины часа. Расстроенный, Андрей подошёл ко мне возмущённый необязательностью диджея.

– Теперь схожу к нему я! Посмотрим, что он ответит.

Он поднялся к пульту, что-то прокричал в ухо африканцу, а вернувшись, сказал:

– Подумать только, он просто кивнул. Я даже не уверен, что он меня услышал. Будем ждать.

Мы возвращались в комнату, когда на моего приятеля накатила жуткая злость напополам с отчаянием.

– Нет, какая всё-таки дерзость! Он не ставил медленного танца уже пять дискотек, а сегодня его попросили дважды, но он, тем не менее, так и не поставил его. Я вне себя!  – Андрей не скупился в выражениях, и я его понимал, ведь меня переполняли те же чувства.

– Ничего, в следующий раз всё будет по-нашему.

– Ты видел расписание мероприятий? Там больше нет дискотек! Ни одной! Кроме Black Tie Party[85] в день нашего отъезда.

– Ну вот, чем не дискотека?

– Чем не дискотека? Чили к тому дню уже уезжают. Чёрт возьми, но как так-то? Все планы рушатся по вине левых людей!

Мы прошли мимо фонаря и свернули к нашему корпусу.

– Что у нас есть из сладкого? – неожиданно сменил тему Андрей.

– Оставались ещё конфеты, но немного. Можно сходить в магазин.

– Да, так и сделаем, а я возьму кофе.

– На ночь глядя?

– Да, почему-то невыносимо хочется кофе!

– А я, пожалуй, чаю.

К полуночи к нам присоединился Павел. Ева предпочла нам компанию новых друзей-турок. Игорь куда-то исчез, очевидно, с Ритой, а Денис пообещал прийти чуть позже. Андрей пугал нас страшными историями до второго часу, пока Павел совсем не задремал, сидя в кресле, а я почти не уснул, пригревшись в обнимку с подушкой на постели.  Андрей отвёл до комнаты Павла, затем отправился к себе. Я, проводив Дениса, тоже спавшего на ходу, прибрался и лёг в постель. Странным оказалось то, что сон сразу пропал. Я всё думал о том турке, крутившемся вокруг Лиды. Меня настигла жуткая ревность. А как же? Ведь девушка, которую я люблю, пусть даже и общались мы всего один раз, танцует с каким-то человеком, который к тому же мне ещё и не нравится! С этой мыслью я и закрыл глаза… и провалился в сон…

X день (Время)

Не успев открыть утром глаза, я уже проникся мыслью, что до отъезда Лиды остается три дня, и я, во что бы то ни стало, просто обязан познакомиться с ней чуть ближе и, если доведётся, объясниться. Нет, взаимности я не ждал, однако чувствовал в себе потребность выговориться. Меня беспокоил тот факт, что после разлуки у нас может пропасть всякая связь, и Лида будет потеряна мною навсегда. Велика Россия, и не все её расстояния были тогда для меня преодолимы.

Так или иначе, к семи часам я встал. Всё я делал очень быстро: молодых людей я с криком старался разбудить, чтоб только быстрей попасть в душ, где тоже поторопился, чтоб быстрее причесаться. Причёсывался я тоже наспех, чтоб скорее одеться, скорее брызнуть на себя одеколоном  и как можно скорее оказаться в столовой. Спешил я, конечно, чтоб только увидеть её, и как можно раньше, ведь теперь каждая секунда была дорога. Вместо встречи с Лидой я встретился с дверьми ещё закрытой столовой. По обыкновению я, сонный и вялый, приползал сюда к половине восьмого, и то оказывался одним из первых. Теперь же часы показывали семь.

Что мне было делать? Я уселся на поляне возле Meeting point. Немного погодя на улицах кампуса началось оживлённое движение. Все наши сокурсники, их групплидеры, профессора, staff, тянулись к столовой. «Паломничество какое-то, – подумал я. – На что же толкает людей их повелитель – желудок. Он заставляет нас подняться с мягкой постели, умыться противной холодной водой, одеться и плестись к столовой только для того, чтоб наполниться и насытиться до обеда. Какой ужас. Многие люди уверены, что на них не может влиять ни вера, ни правительство, никто вокруг, но, сами того не подозревая, подчиняются маленькому ёмкому мешочку внутри себя, который постоянно приказывает его набивать».

Вот уже открылись двери столовой и многочисленная толпа ворвалась внутрь. Но где же Лида? Неужели она не придёт? Нет, в конце улицы, отходя от своего корпуса порхая над землёй, премилой походкой, с чудесной улыбкой, шла моя красавица. Подруги шагали несколько поодаль, о чём-то бурно ведя беседу.

– Ой, Грэйка, доброе утро! – приветствовала она меня.

– Доброе утро, Лида, – отвечал я с улыбкой во всё моё счастливое лицо.

– Кого-то ждёшь?

– Да… – я несколько замялся, ведь хотел ответить, что уже давно жду только её одну. Но, ощутив в себе робость, ответил иначе, – Поль всё никак не идёт. Он обещал научить меня… – я не знал, что говорить, ведь умение красиво врать было не лучшим в моём арсенале, – правильно заваривать... чай. Вчера он сказал, что я занимаюсь ерундой, увидев, как я завариваю чай.  Да, именно чай.

– Грэйка, какой ты смешной! – Она громко засмеялась. – Как можно не уметь заваривать чай?

– И я его о том же спросил! – пытался я продолжать придерживаться легенды. – Но он говорил, что я всё делаю не так.

Пока я нёс этот бред, Павел уже приблизился к столовой.

– Поль, – окликнул я его, – пойдём скорее, ты обещал научить меня заваривать чай.

– Какой ещё чай? Я ничего никому не обещал, – отвечал заспанным голосом мой приятель.

– Не важно, пойдём быстрее, там расскажу…, – шептал я ему, затаскивая ещё наполовину спящее тело друга в столовую.

Напоследок я улыбнулся Лиде, а она в ответ рассмеялась происходившей на её глазах странной картине.

Уже усевшись за стол, Павел вспомнил о произошедшем и поинтересовался:

– О каком чае ты говорил?

– Да не важно, Поль, забудь. Уже всё равно. А вообще-то… ты не мог бы мне заварить чаю?

– Да, хорошо, но в обед, ибо второй раз я спускаться за ним не хочу, пей воду, если хочешь, сок.

– Однако нет, мерси-с.

– Андрей, будь добр, подай шоколадную пасту.

– Ты ведь её никогда не ел.

– Сегодня я обнаружил, что джема нет, поэтому гамбургер я буду есть с шоколадом.

– Как ты вообще можешь это есть? – интересовался Денис.

– Знаешь, кто-то ест всяких жуков и ящериц, кто-то питается слизью, кто что только не ест, поэтому мой вкус ещё не так плох. Между прочим, чтоб вы все знали, это очень вкусно, я вам советую. Давайте, я сооружу каждому из вас по такому гамбургеру.

Все поморщились и принялись за то, что уже лежало в их тарелках.

– Ничего вы не понимаете, – напоследок сказал я, уже принимаясь за своё лакомство.

– Peter, could I come in?[86]

– Certainly, you are welcome.[87]

В классе было прохладно. Я уселся возле окна. Придя первым, я не нашёл чем заняться, отчего просто глядел в окно, пока Питэр возился с бумагами на своём столе. 

«Так,  – пришла мне мысль, – послезавтра конкурс талантов. Пусть таланта у меня в музыке и нет, но я должен себя проявить. Лида должна хоть как-то обратить на меня внимание. Можно выкинуть что-нибудь преглупое, в таком случае она меня хотя бы запомнит. Сегодня ведь репетиция, нужно её посетить и как следует подготовиться. Да, если подготовлюсь, то может быть, даже не опозорюсь».

– Ева, – обратился я зашедшей в класс леди, – скажи, Лида что-нибудь обо мне говорила?

– Да, она сказала, что Грэйка сегодня утром был какой-то странный. А вообще она говорит, что Грэйка интересный, или Грэйка смешной.

– Ева, – вскрикнул я так громко, что Питэр перепугался и подбежал спросить, что случилось. Ответив ему, что всё нормально, я снова обратился к Еве, – зачем ты им рассказала про Грея? Зачем?

– Ну, это ведь очень забавно.

– Ева, это…

– We speak only English here[88], – прервал меня Питэр и начал урок.

Точно такая надпись, текст которой проговорил профессор, была развешена в каждом кабинете в нескольких местах, чтобы все не забывали, зачем они, собственно, здесь находятся.

После обеда мы всей группой отправились в Гилдфорд с целью покупок в Shopping centre[89]. По моему совету мы забрели в тот отдел, где я накануне купил жилеты и бабочку. Сначала мы долго бродили, рассматривая ассортимент, но очень скоро решили, что Андрей просто нуждается в покупке костюма. Причём решили это мы с Павлом.  Немедля начали решать, который подойдёт ему больше.

– Андрей, – говорил я, – тебе, наверное, следует примерить синий.

–  Синий, – возмутился Павел, – будет полнить его. Лучше белый.

– Белый сильно марается, – заметил Андрей. – Может, чёрный?

– Поль ведь сказал, что тёмное тебя полнит. Примерь серый.

– Да, серый, – согласился Павел, – серый, что надо.

– Что насчёт рубашки? – интересовался Андрей, доверяя нашему вкусу: мне как художнику, Павлу как джентльмену.

– Белую, разумеется, – говорил джентльмен.

– Да, белая. Но, Андрей, какая тебе больше нравится: под запонки или пуговицы?

Этот светский диалог продолжался довольно долго. Меж нами вспыхивали споры, но, в конце концов, мы одели нашего приятеля. Из примерочной вышел элегантный молодой человек в сером костюме. На нём так же была белая рубашка с красным узким галстуком и пара  новых коричневых ботинок.

Придя в кампус, мы с Павлом оделись соответственно Андрею. Так в дверях мужского этажа появилась компания трёх настоящих сэров. Я и Павел, оставаясь приверженцами строгой классики, были облачены в чёрные костюмы, такие же чёрные жилеты, однако на мне была белая рубашка с красной бабочкой, а на нём была тёмно-зелёная рубашка с полосатым галстуком. У меня на жилете сверкал золотой брегет, а у Павла – серебряный. В руке у меня красовалась холмсовская трубка. Мы собрались фотографироваться. Выйдя в сад позади нашего корпуса, мы стали вести великосветские беседы, снова вернувшись к игре в пафос, а Вера Анатольевна делала снимки.

– Джентльмены, – говорил я стоявшим супротив меня господам, – вы выглядите безупречно!

– Да, сэр, вы тоже! – возвышенно и одухотворённо с достоинством сэра говорил Павел.

– Сэры! – протяжно и с не меньшим, чем Данил, достоинством, не зная, что сказать, вытянул Андрей. Затем он громко чихнул.

– Salfet[90] вашей милости! – воскликнул я.

– И красота вашей чести! – добавил Павел.

– Премного благодарен, господа!

Возвращаясь к себе, увидели, как в окне дома напротив показалось премилое личико. Конечно, это была Лида.

– Кто-нибудь, джентльмены, – поинтересовался Андрей, – знал, что её окно находится супротив наших?

– Между прочим, – ответил я, –  ни одно из наших окон,  хочу заметить, не выходит на эту сторону. Моё смотрит в сад, и ваши, кстати, тоже. Во двор ведёт лишь окно спальни Дениса.

– Ребята, вы чего такие нарядные? – послышался голос из окна.

– Мы всегда такие! Джентльмены всегда должны выглядеть элегантно, – прокричал Андрей.

Она ангельски засмеялась, а потом пропала. Однако её смех несколько приподнял настроение. Он был для меня будто глоток свежего воздуха.

Ева с нами совсем перестала общаться, предпочитая нам компанию турок или леди из Улан-Удэ. Мы же, Андрей, Павел и я, турок несколько недолюбливали, а к бурятским девушкам я испытывал некую робость, оттого, если молодые люди с ними и общались, то не в моей компании. До меня даже как-то доходил слух, что Андрей одним из первых вечеров нашего пребывания в университете беседовал с Лидой, о чём он мне ничего не говорил.  Так или иначе, тем вечером нам было решительно нечем заняться, поэтому господа согласились пойти со мной на репетицию.

В здании, где мы проходили тестирование, было уже темно, однако в конце коридора, в одной из аудиторий, всё ещё горел свет. Чем ближе мы подходили, тем чётче слышали музыку. Войдя в помещение, увидели, как возле экрана пели и даже что-то танцевали несколько чилиек. Порядка десяти турецких леди сидели за партами. Staff оживлённо вели беседу возле выхода. Мы присели за парту, ожидая, когда разойдутся наши сокурсники. Андрей с Павлом понимали, что необходимо дождаться очереди, а вот мною двигала боязнь позора, который мог обрушиться при провале во время репетиции. Напевшись и натанцевавшись вдоволь, турки и чилийцы разошлись.  Часовая  стрелка к тому времени уже собиралась указать десять. Тем не менее, staff были по-прежнему веселы, а мы полны азарта.

Первым в бой пошёл Павел. Он набрал в караоке арию Фигаро. Спел он её изумительно, и, как нам показалось, ничем не уступая Паваротти. Андрей пел что-то современное. У него тоже это получилось блестяще.

Я решил исполнить любимую композицию «Non je ne regrette rien»[91], которую несколько дней назад слушал в Гилдфорде на старой пластинке. Желание во что бы то ни стало обратить на себя внимание любимой и оставить след в её памяти сделало меня безрассудным.

Я запел, у меня выходило что-то похожее на якутское горловое пение или того интереснее. Решив, что всё дело в музыке, я достал из кармана флешку и включил привычный мне мотив, попробовал спеть, но, увы, опять фиаско. Мне вежливо поаплодировали. Однако Андрей посоветовал к конкурсу выбрать что-то другое. 

Напоследок мы втроём запели «Катюшу», получилось у нас неплохо, судя по реакции слушателей. На том мы решили уйти.

Этой ночью ко мне никто не пришёл, оттого я сидел в кресле, наслаждаясь уединением. Фонтан мыслей не давал покоя, я много думал о нас с Лидой и о жизни вообще.

«Два дня, какой ужас! Всего два дня и мы с ней больше никогда не увидимся, а она так до сих пор не знает о моих чувствах. А может, и не нужно ей этого знать? Да, а зачем? Ведь мне и так хорошо с ней рядом. Правда. А если она вдруг и ответит мне взаимностью, то мы будем жить, разбивая друг другу сердца ожиданием встречи, разделённые расстоянием. Как бы то ни было, осталось только два дня!

Она называет меня Грэйка. Сначала обижался, а теперь радуюсь, что такая глупая и совершенно незначительная вещь, как прозвище, может вызывать её смех, побуждать к радости. Мне ведь это так важно – чтоб она была счастлива. Но всё же: почему Грэйка, Грэй? Я ведь серым не кажусь, по крайней мере, теперь. Я по натуре яркая личность, всегда полон позитива, жизнерадостен. Может быть, всё дело в том, что по прибытии в Англию я начал меняться, попросту – взрослеть. Взрослея, мы утрачиваем радость от жизни, начиная видеть нашу жизнь в семье, работе, деньгах, в них находя своё счастье. Вот игра в пафос – безобидная, с первого взгляда, безделица, однако и она отразилась на мне. Я за эти дни так сильно привык к «сэр», «джентльмен», «ибо», «отнюдь», «дамы», «господа» и многому другому, что эта игра, кажется, стала неотъемлемой частью меня самого. Но ведь это не я! Я другой: я ещё совсем ребёнок – мне четырнадцать лет, я даже могу ещё не знать всех этих слов. Хотя какой я уже ребёнок…

Во-вторых, встретив впервые Лиду, я как бы то ни было, изменился, стараясь войти в темп современной мне жизни, из которого я не то чтобы выбился, но даже не пытался войти.

Я изменился. Но как сказано у Уайльда, эта роль, видимо, написана не для меня, поэтому я и был омрачён, оставшись наедине с собой в тот вечер в саду, когда повстречал итальянцев. Я перестал быть собой! Я – пародия на современного человека! Но я – не он! Я – это я, и должен быть собой. Пусть я мысленно в девятнадцатом веке, пусть я не умею пользоваться Интернетом, пусть я потерянный для общества человек, но я обязан гордиться тем, что я особенный. Да, именно, особенный. Но как же легко я теряю свою индивидуальность… Нет, так больше продолжаться не может. Я должен оставшееся время просто быть собой, может тогда и Лида обратит внимание на МЕНЯ, а не на то, что я теперь пытаюсь из себя представлять.

Но как много времени потеряно, как много! Я здесь уже так долго, а осознаю это только сейчас. Как поздно я познакомился с Лидой, и как долго уже не могу признаться ей в любви, которая во мне пылает. Да, всё время в Англии пролетело незаметно. Так летят только минуты, полные счастья и радости. Иные же идут куда медленнее, оставляя время на жизнь обычную и безмятежную. Время – вообще очень своеобразная вещь: когда ты счастлив, то не уследишь ни одной секунды – они сливаются в бешеном темпе; когда живёшь своей тихой, ничем не примечательной жизнью, которая ничего особенного в себе не содержит, то время идёт размеренно и спокойно; но если же становится неудержимо плохо, грустно и печально, то время покажется вечностью в ожидании чуда. Так можно было бы подумать, что в итоге жизнь у нас размеренна, ведь радость компенсирует горе и наоборот, но, увы, всё совсем не так: люди, как известно, разные, и чувства у них, само собой, различаются. Выходит, что век счастливого человека мал и ничтожен, а убитый горем долго и упорно призван проклинать судьбу».

Эти высокие размышления не отвлекли меня от вопроса о том, что же я буду петь на конкурсе. Неожиданно вспомнил о флешке, оставленной в компьютере аудитории, где мы репетировали. Тут же собрался и побежал туда. Часы показывали без четверти полночь. Нужное мне здание находилось за корпусом, где жили девушки из Улан-Удэ, то есть совсем близко к нашему. Двери на удивление были открыты, оттого я подумал, что я здесь не один. Насторожившись, осторожно пошёл вдоль по коридору, освещённому лишь табличками, указывавшими на выход. Дверь в аудиторию так же была открыта, но внутри – пусто. Ориентируясь на тусклый свет таблички, я отыскал компьютер и вынул флешку. Ушёл я оттуда быстро, остерегаясь облавы. Ведь, фактически, меня могли принять за вора. Кто бы ещё стал бродить по корпусу в полночь! Выйдя во двор, я проникся мыслью, заставившей меня буквально вздрогнуть: там ведь всё в видеокамерах, которые явно работают и сейчас. Как же быть? меня, должно быть, засняли и утром придут брать. Так и скажут: «Именем Её Величества вы арестованы!». А что я им скажу? Трудно будет доказать, что я взял свою флешку, и что не взял чего-то ещё. В сильном волнении я направился в сад. Там было темно, поэтому решил пройти до Митинг поинт. Я присел возле по-прежнему негорящего фонаря. «Ведь ты, друг, – обратился я к нему, – ты ведь всё видишь, что происходит вокруг. Как так всё интересно выходит? Вот я влюбился. Влюбился, а признаться Лиде в этом не могу. Вот я изменился, но признаться в этом не могу уже себе самому, просто не хочу даже думать об этом. Вот теперь я ещё и почти преступник. Дважды, между прочим. Спички своровал, а теперь вот и ещё и это, пусть и своё. Куда всё катится? Да, – проговорил я после некоторого молчания, –  тяжело мне даются последние несколько дней. От такой перенасыщенности чувств можно сойти с ума.  Ты молчишь? А что ты бы мог сказать? Тут говорить нечего. Нет никакой надежды.… Увы, её нет. Скоро Лида уедет, а следующим днём уеду и я. Всё кончится, не начавшись.… А я так этого не хочу. Ты ведь всё видишь, если есть надежда, засветись, дай знать. Засвети хоть совсем немножко, чтоб я знал, что есть шанс повернуть мир к лучшему».

Я взглянул в небо и впервые за всё время жизни в Англии  увидел луну. Огромная, она нависала надо мной; она, словно прожектор, освещала весь кампус своим нежным и мягким светом. «Может, это и есть знак? Может, это фонарь заставил её светиться так ярко? Какая глупость. Но как же она красива». Круглый сияющий  диск на какое-то мгновенье показался мне нежным, светящимся личиком моей возлюбленной… Испугавшись, что, однако, совсем тронулся умом, в полубеспямятстве  добрёл до постели, должно быть, только часам к двум ночи. Забыв и о фонаре и о флешке, я был упоён только мыслью о Ней, чьё имя звучало на моих устах, словно молитва.

XI день

Как бы ни было прискорбно, но наставал последний день учёбы: до отъезда оставалось ещё двое суток, но впереди были выходные, оттого именно в этот солнечный день нам предстояло проститься с учебными аудиториями. Утро было непривычно жарким, отчего я проснулся раньше звонка будильника – стало нечем дышать. Настроение, к собственному удивлению, было приподнятым.

В то утро хотелось сделать нечто особенное, поэтому, умывшись, я прошёл в кухню, достал с верхней полки противень, а из стола ложку. Проходя по коридору нашего этажа, я упорно стучал ложкой по металлическому полотну, чтоб молодые люди проснулись наверняка. Неведомой осталась для меня их реакция на случившееся; может кто-то из них залез в шкаф или под кровать, испугавшись бомбёжки, не знаю. Я, как ни в чём не бывало, посетил душ, причесался, оделся, разумеется, не забыл и про одеколон.

Выходя из нашего корпуса, встретился… с Лидой, которая только вышла из своего. Я порядком занервничал. В голове бушевало столько эмоций, которые я хотел бы ей объяснить и, наконец, признаться в любви, но от неожиданности оказался к тому совершенно не готовым и  смог в глубоком волнении дрожащим голосом вымолвить лишь:

– Доброе утро…

– Доброе, Грэйка, доброе! – отвечала она мне с широкой улыбкой.

– Почему без подруг? – поинтересовался я, не зная, как поддержать разговор, который мне был жизненно необходим.

– Задерживаются, наверное.

– Что нового? Где были? – тянул я волынку.

– Много где: ездили в Лондон, ходили в Гилдфорд, тут много развлечений. Со многими интересными ребятами познакомилась.

– С кем именно, если не секрет? – допытывался я, поражаясь собственной трусости.

Она начала перечислять имена турок.

– Кстати, – продолжала она, – вы вчера так смешно вырядились. К чему это?

Я что-то плёл в ответ, всё более слабея разумом.

– Готовы к предстоящему дню? – спрашивал я уже сидящих за столом джентльменов.

– Всегда готовы! – ответили они хором.

– Ну, что, много вам польстила Англия своей гостеприимностью? – интересовался Павел.

– Что касается меня, так я в восторге от всего, что с нами случилось за это время, – ответствовал Андрей.

– Не спеши, наше путешествие на этом ещё не кончается. Кто знает, может впереди всё самое интересное. Вот хоть кто-то из вас, – обращался я ко всем сидевшим за столом молодым людям, – видел здесь хоть раз луну?

– Не припомню, – задумался Павел.

– Да вроде бы нет, – ответил Денис.

Не видели здесь луны ни Андрей, ни Игорь.

– А я, представьте, этой ночью видел и очень притом удивился. Она огромная! – взмахнул я руками для большего эффекта, – а как же ярко она светила! Она…

– Ребята, – оборвала меня, подходящая к нашему столу Вера Анатольевна, – сегодня вечером вам дадут сертификаты о том, что вы здесь учились.

«Учились? – подумал я, – да разве до учёбы здесь было? Нет, вот ведь интересные: привезли детей заграницу, внедрили в толпу сверстников и ещё хотят, чтоб мы думали об учёбе. Какая наивность!».

– Так вот, – продолжил я, – я видел луну. Я это говорю к тому, что рано ещё унывать, ведь всё самое интересное приходит под конец.

– Как знать… – заключил Павел.

Урок был посвящён музыке. Питэр подобрал как можно больше выражений и понятий, связанных с этим наиболее эмоциональным искусством. Он включал на записи мелодии, которые мы должны были всеми возможными способами описывать словами. Я соображал и понимал плохо, думал совсем о другом. Неожиданно заиграла знакомая мелодия, и послышались русские слова «Союз нерушимый республик свободных…». Я от неожиданности рассмеялся.

– Do you feel well?[92] – спросил меня Питэр.

– Yes, sorry for my laughing. That’s just a hymn of USSR. That was too unexpected for me.[93]

Неожиданностью он оказался не только для меня: Ева и москвичи тоже тихонько похихикивали. Разумеется, мы не собирались выражать какое бы то ни было неуважение к истории, тем более это обстоятельство не могло остаться без юмора оттого, что между собой нам запрещали общаться на родном языке (что мы всё равно делали), а в записи зазвучал именно русский.

Кто-то из турок подошёл к Питэру и что-то прошептал на ухо. С минуту они что-то искали в компьютере, затем зазвучала какая-то музыка, с первых слов которой все турки встали и, приложив на сердце руку, начали подпевать. Было ясно – это был гимн их страны.  «Пусть они и ведут себя иногда неподобающе, но патриотизм в них не знает границы!» – восхитился я, стыдясь нашей российской неадекватности.

В конце урока Питэр сказал нам пару напутственных слов, а затем простился. Павел зашёл в аудиторию, когда я только подошёл к своему наставнику, чтобы поблагодарить за всё, чему он сумел меня обучить.

– Peter, thank you for your lessons. These were so interesting and useful for me. I was glad to be taught by you.[94]

– Thank you for your learning. I know that’s too expensive and difficult to learn here.[95]

– Anyway I hope that we will meet again[96], – говорил я чётко и внятно, чего нельзя было наблюдать вначале поездки. Увидев вошедшего приятеля, обратился к нему, – Поль, будь добр, сфотографируй нас. – Затем спросил у Питэра, – Peter, don’t you mind if Paul takes a photo of us?[97]

– With great pleasure.[98]

Данил сделал снимок и мы, попрощавшись с преподавателем, вышли из аудитории.

Пообедав, решили прогуляться, но взгляд упал на расписание мероприятий, из которого мы узнали, что в корпусе, где прошлым вечером была репетиция,  начинается через пару минут такой-то конкурс. Делать всё равно было нечего, поэтому мы пошли туда.

– Кстати, я вам рассказывал, как я вчера выкрал флешку? – начал я.

– Нет, ни слова.

– Так вот… – так я поведал им всю историю, произошедшую со мной прошлой ночью. В конце я заключил: – Как меня ещё не задержали сегодня утром. Хотя, как я уже говорил, самое интересное приходит под конец. Но, как бы то ни было, я сильно перепугался. Не хотелось бы подставлять Веру Анатольевну. Она наверняка будет вне себя, когда узнает, что мы вытворяем в то время, когда групплидеры уже мирно спят. Я думаю, от одних только Евиных ночных походов в Tesco, она явно будет, мягко скажем, не в восторге.

– Поль, объясни, наконец, в чём заключается суть конкурса. Этот человек говорит непонятно. Что это за мусорные пакеты лежат на парте?

– Суть такова: вот яйцо – он показал варёное куриное яйцо, лежавшее на столе, – вот стопка бумаги, вот мусорные пакеты, вот пластиковые стаканчики, а вот и несколько рулонов скотча. Мы должны соорудить летательный аппарат из этих материалов так, чтоб яйцо, находящееся внутри, при падении на землю после подбрасывания не разбилось.

После многочисленных операций у нас получился пингвин. Птица нелетающая, но это было не главным, гораздо важнее – чтобы яйцо внутри не разбилось.

Как можно было понять, наш аппарат взлетел не высоко, но упал красиво. Полный грациозности в полёте, изящно преодолевая воздушное пространство, наш пингвин с грохотом шмякнулся на землю... Конечности отвалились, но общее состояние было вполне удовлетворительным. У других конкурсантов было не лучше: они сооружали, нечто напоминавшее не то самолёт, не то дельтаплан. Однако  когда все они начали вытаскивать яйца из своих изобретений, оказывалось, что ценный груз разбит. Мы же вытаскивали это своё яйцо порядка получаса. Сначала нужно было распороть мешок, затем разрезать слой бумаги, чтоб достать комок из стаканчиков и скотча. Сняв два слоя стаканчиков. Я заключил, что яйцо целое, но меня всё же просили вынуть его оттуда, чтоб все могли удостовериться. Снимая последний стаканчик, я пытался оторвать скотч, но… приложив несколько больше силы, попросту раздавил его. Как ни было печально, но нам дали по конфете и пригласили в аудиторию для получения сертификатов.

Зайдя в помещение, где нас тестировали на второй день после нашего приезда, несколько растерялись.

– Как много турок, – проговорил Андрей.

– Ну ничего, сейчас куда-нибудь присядем, – с надеждой говорил я,

Мы прошли в конец помещения. Андрей, увидев Дениса сидящим, подсел к нему. Мы же пошли дальше, где увидели стоящих у стены Еву и Игоря.

Вышел Джон и начал свою речь.

– Поль, пожалуйста, переведи мне, что он говорит, – попросил я приятеля.

– Параллельный перевод? Какой ужас! Ладно, практика мне необходима. Практика, мой друг, только практика!

Он начал:

– Вы – люди, с которыми было очень приятно провести время. Я хочу сказать вам спасибо за это. Также я хочу поблагодарить вас за то, что вы приехали к нам в Англию. Я надеюсь, что ваши знания языка расширились, и вы прониклись британской культурой. Надеюсь, что эта поездка была полезной для вас. Я верю, что когда-нибудь вы вернётесь к нам. Также  хочется верить, что вы будете продолжать изучение английского, ведь, как я уже говорил раньше, это факт, что язык откроет вам множество дверей в будущей жизни. Обещаю, что однажды вы поймёте, что я имею в виду. Итак, удачи с этим. Продолжайте изучать английский для самих себя.

«Для самих себя, – подумал я. – Как это верно! Именно для себя, а не для красы или удовлетворения кого-то. Учиться, образовываться для себя, жить для себя, не забывать о себе. Вот: истинное предназначение – прожить свой век для себя, но не углубляться в эгоизм, помня о тех, кто рядом».

– Ещё я должен поздравить вас со всеми посещёнными уроками и с тем, что вы были частью нашей программы, которая, как вы знаете, даётся не так легко. Все вы здесь – люди разных национальностей и культур. Я был рад видеть вас пытающимися достичь сближения этих культур. Надеюсь, что и в будущем вы будете стараться пересечь эти культуры и найти то, что нас объединяет. Ведь нет таких вещей, которые бы разъединяли нас. Я хочу попросить вас только об одном, и помните мою просьбу, когда приедете домой. Пусть у вас всегда будет мечта. Если у вас нет мечты, вы не сможете воплотить её в реальность.  У меня и до сих пор много желаний, и я собираюсь воплотить их в жизнь. Именно поэтому мне всегда семнадцать. Так вот, я прошу вас никогда не забывать о мечтах. Ставьте перед собой цель и добивайтесь её. И будьте уверены – вы обязательно добьетесь.

«Мечта, – мелькнуло в моей голове, – вот что поддерживает нашу жизнь. И у меня есть мечта… , думал я, крутя головой в надежде увидеть её в переполненном зале…. – Я поставил перед собой цель и теперь нужно её добиться…».

 – В жизни я встречал много молодых людей и точно могу сказать, что удача – это не выигрыш в лотерее. У удачи есть запах. Запах пота. Вы должны производить его – должны трудиться. И ваши учителя помогают вам подготовиться, чтоб вы могли воплотить свои мечты в жизнь, чтобы ваше везение превратилось в славу и репутацию. В Англии говорят, что у молодых людей есть видение, а у стариков – только мечты.… Вот я стар, и моя мечта в том, чтоб у вас было это самое видение, потому что завтра принадлежит вам. Мир будет вашим!

«Возможно, и так, но Лиды я так и не увидел…».

Получив сертификаты, мы отправились ко мне в комнату, где, как принято говорить и делать у нас в стране, отмечали конец обучения. Уже после полуночи я добрался до постели.

Только я закрыл глаза, как меня объял глубокий сон, в котором привиделось, будто мы сидим вдвоём, она смотрит мне в глаза и говорит: «Как же здесь красиво!». Где – здесь? Я осматриваюсь вокруг и в вечерней мгле вижу очертания знакомых с самого детства алтайских гор. Закат малиновыми переливами иссекает водную гладь Чарыша. Вдали слышится лай собак. Смекнул: я – дома! Всю сознательную жизнь я считал родиной не место моего рождения, а именно Чарышские горы, ведь с малых лет ежегодно гостил здесь у прабабушки. Солнце заходит за Мохнатую гору, уступая место луне, уже появляющейся над головой. Наступает ночь. Костёр у наших ног трещит, создавая ощущение необычайно романтичное. Лида, держа в своей мою  руку и положив голову мне на плечо, внимательно наблюдает за движением пламени. Я всё смотрел на неё. На лице её необыкновенно счастливое выражение: веки опущены, на устах – лёгкая улыбка. Я был невыразимо счастлив, ведь рядом та, которую я люблю. Прохлада тревожит наши босые ноги, отчего мы подвигаемся ближе к огню. С полным заходом солнца установилась тишина. Изредка она только нарушалась отдалённым криком сонной птицы или глухим лаем сторожевого пса. Тёмные силуэты гор, пугают своей таинственностью. Купол неба, помимо лунного сияния наполнился и светом миллионов звёзд. Эти крапинки в горах кажутся несколько больше, отчего ощущаешь себя ближе к самой Вселенной. Глядя на тёмное небо, отчётливо вижу исходящий от дыхания пар. Лида всё более прижимается ко мне. Я укутываю нас обоих в плед. Наконец закипел чай, который мы медленно пьём, глядя друг другу в глаза, тем самым будто проникая в самые потайные уголки души.

Уйдя от всего мира, зная, что игра на публику ни к чему, понимаешь, что теряешь весь пафос и становишься простым смертным человеком, каким и мечтаешь быть, но жизнь в обществе устроена так, что простым людям труднее всего выбиться из толпы. Предаваясь лишь друг другу, мы оба радуемся моменту. В эту минуту мне приятно повернуться, обратить свой взор в глаза спутницы, искренне и бесхитростно тихонько шепнуть заветное: «Я тебя люблю...». Она вдруг улыбается, нежно глядит на меня и, слегка посмеиваясь, произносит: «Грэйка, и я тебя...». Сблизившись лицами, тянемся друг к другу губами…

Сон прерывается – звонит будильник.

XII день (Прощание)

Случаются дни, когда, проснувшись, вдруг понимаешь, как же хочется жить. Это чувство в нас необъяснимо, оно приходит быстро и неожиданно. Оно просто, как и всё, возникающее без предупреждения. Вдруг резко хочется дышать, хочется беспрерывно думать, хочется лететь куда-то, не зная направления. В такие моменты мы радуемся всему тому, что мы можем и тому, что у нас есть. Мы счастливы только потому, что проснулись. На лице появляется улыбка, в теле – неугасимая жизненная энергия. И мы встаём, зная, что это не зря, чувствуя в себе силы для сотворения чего-то поистине великого. Таким было и это утро.… На меня такой эффект произвёл яркий сон этой ночью.

Открыв глаза, глубоко вздохнул. «Боже мой, как же свободно дышится!» – подумал я. Не  давая себе отчёта в действиях, всё делал так, будто впервые, хотя все мои действия давно вошли в привычку. Буквально припрыгивая от счастья, стучал в двери комнат, пробуждая всех ото сна. Приняв душ и причесавшись, взглянул на себя в зеркало. Пристально всматриваясь, я подумал: «До чего же забавное лицо.… Как будто вижу его в первый раз. Причёска какая-то интересная. Что же со мной такое? Отчего эта окрылённость? Как странно: неудержимо хочется жить, творить хочется, петь, танцевать, рисовать, писать...».

До того дня меня никогда не посещало это чувство. Ну, жил себе и жил. Откуда теперь это взялось? Быть может, чувствовал приближение чего-то.…

Так или иначе, я оделся и собирался идти в столовую, когда обнаружил, что одеколон закончился. «Да, какая досада. Ну, и Бог с ним. Последние две недели я его, видимо, использовал чрезмерно».

Увидев любимую почти у самых дверей в столовую, помчался вдоль улицы, надеясь ещё пожелать ей доброго утра, пока она не завязала разговор с кем-то другим.

– Ли-ида, доброе у-утро, – кричал я ей вслед, стараясь догнать.

– Приве-ет, Грэйка! – крикнула она мне в ответ, остановившись и помахав рукой. Но спустя секунду отвернулась и вошла внутрь.

Я остановился, пытаясь отдышаться. Следом за мной к столовой подошли другие девушки бурятской группы.

– Доброе утро, Грэйка, – приветствовали они меня.

– Доброе, – отвечал я, еле переводя дыхание.

Мне хотелось возмутиться таким приветствием, ведь к такой кличке со стороны Лиды я относился с приятностью, но из уст других для меня это звучало настоящим панибратством. 

– Уезжаете сегодня, да? – спросил я, заранее зная ответ, но чувствовал потребность поддержания разговора.

– В ночь на завтра, – поправила Рита.

– Да, очень жалко расставаться с этими местами, – сетовала Зоя. – Столько всего хорошего скопилось за это короткое время: новые друзья, новые места – всё это так интересно!

– Что насчёт Лиды? – поинтересовался Андрей. – Ты собираешься с ней серьёзно поговорить? Ведь они, кажется, уже сегодня вечером уезжают и…

– Ночью, – перебил я. – Не знаю, что ответить: всё это очень трудно. Вы не представляете, друзья, что творится в моей голове…

– Но вот представь, что ты с ней объяснился, и она ответила тебе взаимностью; что дальше?

– Я думал об этом, но к однозначному выводу не пришёл. Ведь сегодня я, возможно, увижу её последний раз во всю жизнь. Было бы то раньше, так можно было мечтать о долгих ночных прогулках в романтичном уединении, о тёплых словах, о взаимной любви и многом другом. Но теперь это, кажется, теряет смысл, ведь если даже она узнает, то в моей жизни ровным счётом ничего не изменится: я уеду и продолжу её любить; в её же жизни это тоже, наверное, никак не отразится, ведь она также уедет и даже, скорее всего, совсем скоро забудет, кто я такой есть, найдя кавалера себе по душе.

К обеду я с приятелями и Евой отправился в Гилдфорд. Мы уже долго бродили по многочисленным отделам торгового центра, когда обнаружили пропажу леди. «Ничего, – подумали мы, – уж Ева никогда не пропадёт и одна не останется!». Выйдя на High Street,  забрели в магазин антикварных вещей. Перемерив все цилиндры и смокинги, мы вышли наружу вдвоём с Павлом. Андрея ни в магазине, ни на улице рядом не оказалось.

– «Трое негритят в зверинце оказались, одного схватил медведь, и вдвоём остались»[99], – вспомнил я, смеясь. – Помнишь это у Кристи, Поль? Поль?

А Павла уже рядом не было. Я осмотрелся вокруг, глянул вдоль улицы, заглянул за поворот и даже в ближайший паб – нигде не мог я обнаружить его.

«Два негритёнка легли на солнцепёке, сгорел один, и вот один, несчастный, одинокий» – тихо шептал я себе под нос.

В унынии от осознания собственного физического и душевного одиночества, я побрёл в Университет. Русских вокруг меня становилось всё меньше, а теперь ни осталось никого совсем. Я про себя вдруг подумал о концовке считалки и испугался… «Последний негритёнок посмотрел устало, он пошел, повесился, и никого не стало…».

– Ужас, какой, – проговорил я уже вслух. – Нет уж… наверняка они меня давно ждут в столовой.

И действительно, войдя в кампус, увидел Еву в компании турок, а джентльмены ждали меня за обеденным столом, возмущаясь моим внезапным исчезновением.

Вечером, как и было обещано, состоялся конкурс талантов. Мы втроём пришли с небольшим опозданием, когда кто-то из турецких девушек уже скакал по сцене с микрофоном. Мы заявили об участии и сели ждать своей очереди. Первым пошёл Павел. Вопреки нашим с Андреем ожиданиям, он отказался от идеи с Фигаро и исполнил «Вокализ» Хиля[100]. «Как в этом гении, – думал я о Павле, – всё так ловко умещается: и невероятные знания, и талант, и какое-то необъяснимое обаяние.… После него выступать, верно, дело провальное».

Я попросил человека за пультом, чтоб тот включил музыку песни Пиаф «Padam padam…». На сцену я взошёл в жутком волнении. Передо мной сидело много людей, к чему я не был готов. Как-то всуе запамятовал, что существует понятие зрителя. Для меня зритель был один единственный – Лида. И всё это предприятие, разумеется, было лишь для неё. Она мирно скучала в окружении подруг, поглядывая в мою сторону.

Как же петь, когда делать этого не умеешь? Ведь ни слуха, ни голоса, ни сценической харизмы – ничего не было. Ещё Миронов[101] обозначил и причислил себя к категории людей, которые петь не очень умеют, но любят это делать, сами получая наслаждение колоссальное, однако заставляя страдать окружающих. Так и я: бываю настолько упоён этим процессом, что не обращаю внимания ни на что вокруг, мне просто нравится сам факт, что я пою.

Что-то очень яркое на секунду блеснуло в зале  и смутило меня – то была Лидина брошка. Взгляд её хозяйки и мой соприкоснулся, и в этот самый момент заиграла музыка. Я обомлел. Мало того, что я был не уверен, что припомню все слова, так ещё и был до дикого ужаса напуган толпой, пронизывающе глазеющей на меня. Микрофон в руке трясся согласно дрожи самой конечности, я думал даже, что выроню его, но сжал крепче и, взглянув в потолок, чтобы не видеть пристального внимания публики, пусть даже среди неё была и Лида, начал мысленно вспоминать слова. «Хоть бы текст не забыть, – думал я, – а то и гляди, что пойдёшь в посмешище…».

Первые слова.… Какие там ноты! Я никогда не ведал даже, как они выглядят, эти ноты. Для меня музыка – это полёт, это душа, это искусство. Какие ноты, аккорды и тона? Я ведь пою, а не черчу точную схему. После первого неуклюже исполненного куплета, я взглянул на Лиду: она улыбалась и даже немного похихикивала – ей нравится или же она смеётся надо мной – не важно, ведь главное – то, что она рядом и она рада. От её только улыбки я стал несколько уверенней и уже отчётливо вспомнил текст припева. Это моё, с позволения сказать, пение, несомненно, своей оригинальностью и неожиданностью перевешивало мои танцы на дискотеке. Как это только ни можно назвать, но я, как чувствовал, так и пел.…

Cet air qui m'obsède jour et nuit

Cet air n'est pas né d'aujourd'hui

Il vient d'aussi loin que je viens

Traîné par cent mille musiciens

Un jour cet air me rendra folle

Cent fois j'ai voulu dire pourquoi

Mais il m'a coupé la parole

Il parle toujours avant moi

Et sa voix couvre ma voix

Допев, я умолк; музыка кончилась, и наступила секунда тишины. Самая, должно быть, страшная для выступающего человека, ведь именно в неё в голове исполнителя разрывается всё от вопроса: пан или пропал? Похвала или осмеяние? Чего же ждать? Представив в этот миг свой вид на сцене, огорчённо ждал последнего. Но спустя мгновенье – аплодисменты. Пусть и не бурные, но для меня это был грандиозный успех. Дальнейшее происходило уже в лихорадочной эйфории, оттого я запомнил только последние слова жюри:

– That’s incredible: Russian boy in England sings French song! Bravo![102]

Лида смеялась и хлопала в ладоши, смотря мне в глаза и что-то говоря подругам. Счастливый, я выбежал на улицу, где просто свалился на газон. Я был неизмеримо рад тому, что чего-то добился на музыкальном поприще. Нет, я не считал, что во мне скрыт талант к музицированию, напротив, я блаженствовал оттого, что смог исполнить одну из любимых песен, этого делать практически не умея.

«Лида улыбалась! Высшая награда! Какой яркий избыток эмоций: Англия, песни, вечер, Лида… Лида!?» – резко я оборвал свои размышления, увидев любимую прямо перед собой.

– Грэйка, молодец, у тебя так забавно это вышло!

– Спасибо, мне приятно, – подскочив на месте, старался я выговорить, просто не веря в происходящее. – У тебя очень красивая брошь, – заметил я, вспомнив, как она ослепила меня перед выступлением.

Следом подошли её подруги и мои приятели. Все мы расположились на газоне. Ева даже успела меня сфотографировать на сцене.

– Смотри, как хорошо вышел, – показала она.

К одиннадцати я уже сидел в своей комнате. Ждал полуночи, когда у Евы намечено было прощание с девушками из Улан-Удэ у их крыльца. Я рассчитывал пойти и признаться Лиде в своих чувствах, как бы то ни было.

«Это последняя возможность, – думал я, – я должен, наконец, ей объясниться – иначе просто не смогу жить».

Сначала, в надежде занять время, я попытался что-то написать в тетради. Нечто, похожее на стих, вышло от волнения настолько неказистым, что я со злости разорвал всю тетрадь с лекциями и выкинул в окно.

Не убирая со стола ни пера, ни чернил, взял в руки всё ту же книгу, что вот уже две недели не мог дочитать. Теперь я надеялся прочесть её до конца, тем успокоиться и прийти в чувство от безудержного волнения.

Читать было тяжело – мысли постоянно уводили в сторону, отчего часто приходилось возвращаться обратно и перечитывать. Осилив половину последней главы, наткнулся на слова: «Он убьет прошлое, и, когда прошлое умрёт, Дориан Грэй будет свободен». Я положил открытую книгу на стол, страницы перелистнулись и оголили форзац. Не поправляя этого, откинулся в кресло. Прикрывая глаза ладонями, задумался. В голове громким эхом отдавалось: «будет свободен».

«Когда он убьёт прошлое, станет свободен… Убить прошлое… Оно умрёт, а человек освободится. Да, вот верный способ стать свободным – выкинуть из головы всю эту любовь. Просто выкинуть и не мучить себя ей. Что было, то прошло! Да, вот прозренье! Не нужно никакого прощания! Зачем оно? Что оно даст? Я заставлю себя потерять столько нервов, чтобы произнести всё то, что, как мне казалось, должен. А она? Она ведь должна будет реагировать. Я её поставлю в такое неловкое положение. Она растеряется. А если обидится, или того хуже – выскажет мне своё неодобрение? Я ведь с горя не знаю, что выкину. Никуда я не пойду! Не стоит нам видеться. Пора уже стать взрослей и смотреть на мир разумом, а не абстрактными чувствами, влечениями. Нужно успокоиться, жить дальше. А про это забыть. Забыть…».

Часы пробили полночь. Началась тихая ночь четырнадцатого июля[103]. Я вздрогнул, вдруг хотел плюнуть на все свои рассуждения и побежать, но в голове как гром раздавалось «забыть».

Превозмогая волнение и дикое желание свидания, я рухнул на кровать и, отвернувшись к стене, накрыл голову подушкой, чтобы не слышать ничего вокруг. «Зачем мне что-то слышать? Все звуки теперь потеряли смысл. Или нет?... А, быть может, наоборот, приобрели новый? Теперь ведь начнётся новая жизнь. В ней я не стану упиваться воспоминаниями о мимолётной слабости к девушке. Но к какой девушке! Она покорила меня! Так просто её забыть нельзя. Лида теперь навсегда то, что я буду бережно хранить в своей памяти. Нет! Не в памяти, а в своём сердце!

Но прощание губительно для нас обоих. Мы сегодня не должны видеться. Я не смогу отпустить её. Как бы всё это выглядело? Я подошёл бы к ней, посмотрел ей в глаза, в судорожном волнении сказал бы: «Лида, я…». И не договорил бы. Ведь я знаю, что не смог бы. Во мне не хватило бы смелости. Я труслив, слаб.… А зачем ей моя любовь? Я только засорю ей голову своими бреднями. Вряд ли она станет мне за это благодарна. Уедет и будет меня презирать за такую прямоту. Нет, нет и нет. Я бы оробел, не смог бы ничего сказать и молча стоял бы, только смеша её своим глупым видом. Опять быть глупым?..».

Сквозь подушку услышал какой-то неразборчивый шум в коридоре и неясные голоса. Я всё так же продолжал лежать, не внемля звукам, доносящимся через распахнутую дверь моей комнаты. «Наверное, Игорь пришёл… А может, и Андрей с Денисом спорят… Неважно…». На момент захотелось перестать думать, отключиться, впасть в такое состояние, в котором не тревожили бы никакие мысли. Но беда человека в том, что мышление его непрерывно всё время, пока он жив. 

«Ей, должно быть, и дела нет, что я не приду. Кто я для неё такой? Слабознакомый юноша со странными понятиями – клоун, паяц. Она, наверное, и не заметит, что меня там нет. Да и кому я там нужен? Это раут женский. Они там льют слёзы и рвут душу на части от приближения расставания. Зачем ей со мной прощаться? Я ей всё равно, что Поль, Андрей, Денис… Всё, что нас объединяет, это приятельство с Евой и всё! Всё! Что ей до какого-то человека, с которым она разговаривала-то пару раз? Нелепые танцы, бредни про чай, эта выходка с пением – что она может хорошего обо мне думать?..».

В прихожей громко хлопнула дверь. Я, подняв с головы подушку, привстал и выглянул из комнаты. От двери отходил сонный Павел. «Только пришёл? – мелькнуло у меня в голове. – Или заходил кто-то? Да кто бы так поздно?..».

Сев снова в кресло, взглянул на стол. Тупым от беспамятства взором я пригляделся и увидел, что перо лежало возле книги и истекало свежими чернилами. А на форзаце «Дориана Грея» было написано: «До свидания, Грэйка. Лида» и телефонный номер с кляксой вместо последней цифры.

Как был, я бросился во двор. Забыв в панике, в какую сторону открывается дверь, влетел в неё и разбил себе нос, но, будто не заметив, понёсся дальше. На крыльце столкнулся с Евой, вся в слезах, она возвращалась к себе. Не видя ничего, растирая рукавом кровь по лицу, я нёсся к Лидиному корпусу. Только когда добежал, стало понятно – уже поздно – автобус стремительно отъезжал от крыльца.

– Лида! Лида! – кричал я вслед, тщетно стараясь догнать своё счастье.

Обессиленный и разбитый, я присел на ограждение цветника. Мыслей в голове моей было так много, что я почувствовал их отсутствие вовсе. Какая-то пара секунд могла изменить мою жизнь….

Не соображая, я медленно побрёл в темноте неизвестно куда. Ноги заплетались, а взгляд был потуплен к земле. Ничего я не замечал вокруг. Упав посреди поляны на траву, только тихонько бормотал что-то неясное, не давая себе отчёта в происходящем. Потом перевернулся на спину и обнаружил, что вокруг непривычно светло. Подняв глаза вверх, проговорил: «Так ты засветился! Значит, есть надежда? Да? Неужели мы ещё с ней увидимся?». «Непременно!» – мелькнуло у меня в голове. «Спасибо тебе за всё» – с улыбкой поблагодарил я безмолвного собеседника. То был, ярко освещающий поляну фонарь Митинг поинт.

Вместо эпилога

Пролетая где-то над Европой, я неустанно вертел в руках «Дориана Грея», всё внимательнее вглядываясь в надпись на форзаце. «Лида, – думал я, – должно быть, впервые держала перо в руке – поставила кляксу. Мило как вышло. Всё так неаккуратно – в спешке, а почерк всё равно прелестный…. Вот она и не забыла про меня, значит, наверное, и не забудет…».

Ева сидела рядом и, увидев книгу, внезапно засуетилась, достала что-то из сумки и сказала:

– Я совсем забыла…. Лида просила передать это тебе.

Она протянула мне брошку – бабочку, что ещё два дня назад была у сердца моей возлюбленной, а теперь оказалась в моей руке.

– Мне? – растерянно переспросил я. – Спасибо…

– Она просила, чтоб ты её не забывал.

Я смутился и не знал, что ответить…

– Не забуду, обещаю….

Я рассмотрел подарок, улыбнулся и подумал:

«Преграды влюблённому нету:

смущенье и робость – враньё!

На всех перекрестках планеты

напишет он имя её…[104]».

Вдруг засмеялся и проговорил Еве:

– Я всегда буду её помнить…. Всегда!

[1] Старомодный (англ.).

[2] Руководители группой.

[3] Гилдфорд (англ.). – город в Южной Англии, административный центр графства Суррей.

[4] Суррейский Университет (англ).

[5] Персонал (англ.).

[6] Это ваш ключ… Открывайте дверь и входите. Это ваша комната. Приятно вам провести время (англ.).

[7] Спасибо, леди. Надеюсь, что проведу это время замечательно (англ.).

[8] Добрый вечер, ребята (англ.).

[9] Меня зовут Джон. Я директор этой летней школы. Мне приятно видеть всех вас в Гилдфорде. Я очень люблю детей и надеюсь, что мы сумеем найти общий язык (англ.).

[10] Хочу сказать вам одну важную вещь: мне не семьдесят, мне всегда семнадцать. Я всегда молод! (англ.).

[11] Суррейский Университет (англ.).

[12] Англиканство – одно из направлений христианства, появившееся в ходе английской реформации.

[13] От англ. Meeting point  –  место встречи. Здесь и дальше: фонарь, являвшийся местом общего сбора студентов.

[14] Что это? (англ.).

[15] Вы владеете русским? (англ.).

[16] Персонал (англ.).

[17] И в том же роде (лат.)

[18] Главная улица Гилдфорда

[19]  Добрый день, мадам. Могу я купить фунт клубники? Мы с друзьями сильно вымотались и очень голодны (англ.).

[20] Здравствуйте, сэр. Да, пожалуйста (англ.).

[21] Извините, сколько я вам должен? (англ.).

[22] Огюст Ренуар (1841 – 1919) – французский живописец, один из основоположников импрессионизма. На своих полотнах он зачастую изображал девушек с большими миндалевидными карими глазами.

[23] Прошу прощения, джентльмены, вы не возражаете, если я присяду рядом? (англ.).

[24] Конечно, мы не против. Садитесь, пожалуйста (англ.).

[25] Спасибо (англ.).

[26] Дуб дубом в английском (англ.).

[27] Следующая станция – Ватерлоо (англ.)

[28] Дворец парламента (англ.) – место заседания британского парламента.

[29] Биг Бен (англ.) – Елизаветинская башня Дворца парламента.

[30] Ватерлоо (англ.) – один из крупнейших железнодорожных вокзалов Британии.

[31] Лендонский глаз (англ.). Здесь: крупнейшее в Европе колесо обозрения.

[32] Букингемский дворец, Лондонский Тауэр, Вестминстерское аббатство и т. п. (англ.).

[33] Кофейный напиток.

[34] Разводной мост в центре Лондона над Темзой.

[35] Кафе, в котором пищу нужно забирать с собой.

[36] Национальное британское блюдо.

[37] Здание на территории Лондонского Тауэра, где хранятся королевские драгоценности.

[38] Бог сновидений в греческой мифологии.

[39] Жак Брель(1929 – 1978) -бельгийский франкоязычный поэт, бард, певец, актёр и режиссёр.

[40] Фрагмент из песни «Вальс на тысячу тактов» в переводе Елены Стюарт.

[41] Роман английского писателя Оскара Уайльда (1854 – 1900).

[42] Здравствуйте, я могу войти? (англ.).

[43] Торговый центр (англ.).

[44] Остап Бендер и Киса Воробьянинов – герои романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «12 стульев» (1928 г.). Остап Бендер также является героем романа «Золотой телёнок» (1931 г.).

[45] Низший полицейский чин в Великобритании.

[46] И дригие (лат.).

[47] Здравствуйте (англ.).

[48] Как вас зовут? (англ.).

[49] А вас? Как ваше имя? (англ.).

[50] Дилай (англ.).

[51] Откуда вы? (англ.).

[52] Из Турции. А вы? (англ.).

[53] Из России (англ.).

[54] Магазин (англ.).

[55] Сэр, извините, но вы не расплатились за кофе. Вы приходите сюда каждое утро, берёте большую чашку кофе, но забываете за неё заплатить. С вами всё в порядке?

[56] Пожалуйста, извините. Я почти не спал две ночи и ужасно этим вымотан. Я заплачу. Вот, пожалуйста (англ.).

[57] Это так, мой друг (фр.).

[58] Всему своё время (лат.).

[59] Музей восковых фигур в Лондоне.

[60] И других (лат.).

[61] Обед (англ.).

[62] Сэр Артур Конан Дойл (1859 – 1930) – английский писатель, автор книг о Шерлоке Холмсе.

[63] Одна из самых широких и оживлённых улиц в центре Лондона.

[64] В греческой мифологии Бог взаимной любви.

[65] Крупнейший в мире магазин игрушек.

[66] Песня дуэта Los del Rio (1992 г.). На основе песни появился танец с таким же названием.

[67] Смерть неизбежна, жизнь непредсказуема (лат.).

[68] Торговый центр (англ.).

[69] Французская певица-шансонье (1915 - 1963)

[70] Мой дорогой (фр.).

[71] Мой друг (фр.).

[72] Каждому своё (лат).

[73] Торговый центр за территорией кампуса.

[74] Серый (англ.). Здесь: (Дориан) Грей.

[75] Вестминстерское аббатство (англ.) – готическая церковь в центре Лондона.

[76] Собор Парижской Богоматери – готический собор в Париже.

[77] Мой друг (фр.).

[78] «Мадонна в скалах» - картина  итальянского художника Леонардо да Винчи (1452 – 1519).

[79] Серый (англ.).

[80] Встреча (фр.).

[81] Ярослав Смеляков (1913 -1972) – советский поэт, критик, переводчик.

[82] От фр. General – генерал.

[83] Магазины еды на вынос (англ.).

[84] И тому подобное (лат.).

[85] Вечеринка черных галстуков (англ.). Здесь: танцы в смокингах.

[86] Питэр, можно мне войти? (англ.).

[87] Разумеется, милости прошу (англ.).

[88] Мы здесь говорим только по-английски (англ.).

[89] Торговый центр (англ.).

[90] Будь здоров (лат.).

[91] «Нет, я ни о чём не жалею» (фр.) – одна из наиболее популярных песен, исполненных Эдит Пиаф.

[92] Ты хорошо себя чувствуешь? (англ.).

[93] Да, извините за мой смех. Просто это гимн СССР. Это было довольно неожиданно (англ.).

[94] Питэр, спасибо за ваши уроки. Они были необычайно полезны для меня. Я рад, что учился у вас (англ.).

[95] Спасибо тебе за эту учёбу. Я знаю, что попасть сюда очень тяжело, и к тому же, дорогого стоит (англ.).

[96] Я надеюсь, что мы ещё встретимся (англ.).

[97] Питэр, вы не против, если Павел сфотографирует нас? (англ.).

[98] С большим удовольствием (англ.).

[99] Считалка о десяти негритятах из романа Агаты Кристи (1890 – 1976) «И не осталось никого» (или «Десять негритят») (1939 г.)

[100] Эдуард Хиль (1934 – 2012) – советский и российский эстрадный певец.

[101] Андрей Миронов (1941 – 1987) – советский артист театра и кино.

[102] Это невероятно: русский юноша в Англии поёт французские песни. Браво! (англ.).

[103] Четырнадцатое июля (фр. Le Quatorze Juillet) – национальный французский праздник, когда приято говорить друг другу слова любви.

[104] Отрывок из стихотворения Я. Смелякова «Хорошая девочка Лида».