Герасимова Александра
АКСИНЬЯ
от а до я
-1-
Автотранспортное движение по проспекту Гоголя остановлено. Можно переходить.
Субботняя ночь не обещала ничего другого, кроме очередного бара, подвисшего на краю времени и пространства на изорвавшемся канате из стеблей пшеницы и ячменя.
Аксинья всматривалась в эту перспективу возбуждённо и алчно. Всё, что происходило с ней до этого дня, все пять пустотелых будней в который раз оказались ничем большим, кроме себя самих. Ни один из них не был к ней ласков. Каждому было жаль оторвать от своего серого сердца крошечный лоскуток тепла или же тщедушный клочок нежности. Все, как один, были суровы и непоколебимы, едины в своей бесконечной нелюбви.
Эту компанию Аксинья знала не слишком хорошо. Её позвала Ольга, подруга из школы, дружба с которой навсегда осталась за второй партой у окна в кабинете русского языка и литературы. Теперь же встречи с Ольгой бывали редкими и всякий раз случайными. Бесстрашие перед неизвестностью, увлечённое перебирание лиц и имён, незнание другой дороги к беспримесной радости, кроме алкогольного и табачного забытья, всё ещё роднили их, но уже не сближали до того расстояния, на котором люди кажутся друг другу нужными.
Бар гудел. Воздух вибрировал, наполняясь смешками, выкриками, сходящимися стёклами бокалов и их стуком о деревянные столешницы, словно бы электрическим током. Свет полумощных ламп был масляным, растёкшимся, невнятным, подобно жёлтой краске на палитре, в которую окунули грязную кисть.
- О! Какие люди! Ксюха! Да ты звезда!
Одержимая призрачным блаженством, готовым воплотиться в одной из полутеней, сгущающихся по кирпичным углам злачного зала, Аксинья стала одной из них - тех, кто пришёл сюда за невозможным: обрести иное существование, вознестись над своим заземлённым телом, выпустить птицу времени из разнеженной процентным содержанием спирта ладони.
И не ждать её возвращения.
-2-
Она вышла на улицу. Время отягчало перевалило за полночь. Кто-то уехал домой. Кто-то был слишком пьян, чтобы курить ещё. Иные же предпочитали застоявшееся тепло раздухарённого бара неприютности поледенелой ночи.
У нервно дёргавшейся вывески роились такси. Их фары напоминали поседевшие головы одуванчиков, расплывающихся в жаркой дымке августовской дали. Застуженные трамвайные рельсы ныли фантомной болью.
- Ты куришь?
И вправду, что она здесь делает, если не курит? Неведомая самой себе, она просто стояла на ветру, не совершая движений, не видя далее полутора метров, не помня ни о чём на свете.
- Да. У меня есть свои сигареты. Сейчас.
Он был странный. Хорошо одет, тонкорук и мягок. О чём с ним говорить?
- Я наблюдал за тобой. У тебя что-то случилось?
- Нет, всё хорошо. Правда.
- Ну, вот и славно.
Их молчание было лёгким и полным свежести.
Луна катилась по желобкам жухлых берёзовых листьев. Сырой асфальт не утихал ни на секунду, перемигивался с фонарными лампами и шуршал дождевой влагой, напоминая растревоженный муравейник. Поздние шаги на дальней стороне проспекта пришпоренно мельтешили, стыдясь себя самих.
- Пойдём отсюда?
- Давай.
-3-
- Я Влад.
- Аксинья.
- Как красиво. Это по паспорту?
- По жизни, - они дружно не сумели не улыбнуться. Родственная природа этой улыбки и почти всё другое делало их причудливо подобными друг другу. Оба шли знобливой, едва ли не пингвиньей, походкой, держа руки в карманах. Оба прятали подбородки в чёрных шерстяных шарфах.
- Ты плохо знаешь тех людей в баре?
- Почему?
- Ты сторонилась их. Не в прямом смысле. Глазами. Ты как будто старалась как можно меньше видеть их, будто оберегала саму себя от того, чтобы стать с кем-то из них ближе.
- Вообще-то, да. Большинство из них я встречала не более пары раз, а кого-то вообще видела впервые.
Они снова улыбались. Круглолицая луна, казалось, тоже прониклась их весельем и затеяла игру в прятки с черепицами и тополиными стволами.
- Как тихо …
- А куда мы идём?
- Не знаю. Придумай сама. Мне всё равно.
- Я тут живу недалеко. Может, ко мне?
- Если у тебя есть отопление и что-то алкогольное!
- Красное полусухое подойдёт?
-4-
- А мы что, будем курить прямо в квартире?
Выверенным движением Аксинья сняла с полки пепельницу и поставила в центре стола, дополнив тем самым композиционно безупречный натюрморт из жадно отпитых бокалов, ополовиненной бутылки и двух сигаретных пачек.
- Да. Ты ведь не против, когда в твоём присутствии курят дамы?
Сигаретный дым змеился. Комната тяжелела.
- Как мне тебя называть? Аксинья – это слишком … красиво.
- Можно Ксюша. Можно вообще как-то ещё.
- Ася подойдёт? Тебя ведь так никто не зовёт?
- Никто.
На мгновение ей показалось, что люстра покачнулась надо столом. Всё чуть подвинулось.
- Ася, что случилось?
- В каком смысле?
- Ты ведь знаешь, о чём я. Что-то не так. Ты замалчиваешь что-то страшное. Расскажи мне.
- Ничего. То есть… Ничего не случилось, и это то самое страшное и есть. Ничего, понимаешь? Ничего.
- А что должно было случиться?
- В том и дело, что не должно было. Ничто ничего не должно. Только у всех происходят жизни – свадебные фотографы, детские сады, самолёты, лотерейные билеты, в конце концов! А у меня вот сигареты. И пепельница.
- И какой-то незнакомый тип на кухне!
- Давай ещё по одной?
- 5-
Приоткрытое окно низко гудело. Углы комнаты узились, съедаемые чернотой. Лампочка в коридоре выдавала свою нервность стрекозиным потрескиванием.
- Сколько тебе лет?
- Двадцать восемь.
- Совсем не похоже. Мне двадцать два, и я думал, мы ровесники. Это не комплимент, это фиксация обстоятельств дела, если что.
- Какого дела?
- Дела о незаконно проведённом вместе времени двумя субъектами сомнительной наружности и внутренности.
- По-моему, никаких шансов выиграть процесс. Мёртвое дело.
Стрелки циферблата шептались и сговаривались. Листы горшечного фикуса вмерзали в уже схваченный близкой зимой воздух ночи, подрагивая от укусов сквозняка.
- Ты не замужем?
- Нет.
- И не была?
- Нет.
- И не хочешь?
- Не знаю.
- Это не предложение, если что.
- Ты всё время говоришь «если что». Тебе не нужно оправдываться. Я ни о чём таком не думаю.
- А ты вообще о чём-то думаешь? Ну, например, о безопасности? О рискованности? О загнанности? Кухня, даже если и собственная, это очень опасное место. Столько колюще-режущих предметов!
- Если тебе доверили решить мою судьбу раз и навсегда, я только рада. Правда. Самой это как-то слишком затруднительно.
- Какая же ты дура, а! Я вообще-то шутил.
- Если что?
- Если что.
- 6-
Светлая ночь перерастала в тёмное утро. Наставала та самая пустота, которая всякий раз бывает лишь в эти несколько десятков минут, не принадлежащих ни прошлому дню, ни будущему, ничейных, отшельничьих.
Кухонный стол напоминал теперь залегший на дно корабль, засыпающий под мягкотелой толщей сигаретного дыма. Шансов на выживание не было.
- А мою девушку зовут Алёна. Мы поссорились. Поэтому она даже не ищет меня.
- И ты не то чтобы её ищешь. Уверен, что в этом нет необходимости?
- Уже поздно, в любом случае. Или рано? Нет. Всё же поздно.
- Никогда не поздно.
Аксинья подожгла последнюю сигарету из своей пачки.
- У меня есть ещё две. Оставлю на потом. Ещё покурим с тобой вместе. Как часто ты бываешь в том баре?
- Сегодня первый раз пришла.
- Не последний, надеюсь?
- Я тоже надеюсь.
- Может, послушаем музыку какую-нибудь?
- Нет, не хочу.
Кухня наполнилась шинами и моторами первых маршруток, свистящими и хрипящими вне всякой тональности.
-7-
- Ася! … Ася!
Она встрепенулась, подобно воробью, бросающему своё тельце в дрожь, чтобы отряхнуться от брызг, выбравшись из лужи.
- Ты засыпаешь, - он снова улыбался. В ней сил на улыбку уже не оставалось.
- Давай спать? Не бойся, я тебя не трону.
- Я не боюсь. Сейчас расстелю диван и достану ещё подушку и одеяло, чтобы удобнее.
- Только давай ещё покурим?
- Ты кури, если хочешь. Я что-то уже не могу. Устала.
Он закурил.
- Тебе подушку пожёстче или помягче? Одеяло тонкое или плотное?
- У тебя целый магазин постельного белья! Мне всё равно.
За окном розовело. Мешались шаги. Шваркала метла.
Они легли.
Аксинье мерещилось, что к углам кипенной простыни подступает смородинно-чёрная вода.
-8-
Наверное, он спал. Тело его было совсем тихо, как будто вовсе бездыханно. Это было беспамятство, если не сон.
Аксинья не засыпала. Дверь подъезда то и дело лязгала по воле чем-то ни свет, ни заря занятых соседей. Лестничная клетка была подобием клетки грудной, в которой гулкие, нерегулярные, то чересчур заторопленные, то слишком неспешные, такие, которым хотелось придать движения, как музыкальной мелодии без нерва, удары каблуков составляли разгулявшуюся тахикардию. Редкие голоса прослушивались глухо и обезличенно, подобные сердечным шумам.
Аксинья пыталась представить себе звёзды над головой, как если бы готовилась провести ночь под открытым небом на остывающем после раскалённого дня берегу моря.
Она силилась услышать волны, приливающие к слуху то шумливей, то тише, подобно материнскому голосу, качающему гласный звук, как усталую лодку, бережно и самоотчуждённо, чтобы не нарушить первого сна ребёнка, совсем ещё тонкого на просвет.
Она ждала, что из оглушённости и бессобытийности плотно зашторенного окна вдруг сверкнёт нестерпимой лезвийной остротой свет дальнего маяка.
Но комната не высилась и не ширилась, а отравленный никотином воздух не напитывался влагой. Надорванные суперобложки томов библиотеки всемирной литературы не превращались в белокаменные фасады прибрежных домов. Ничто не умирало, чтобы воскреснуть и обрести новое начало. Всё было самим собой.
Как просто было бы оставить всё. Как тихо могло бы быть её прощание со всем неродным, недолгим. Как ярко горел бы луч маяка. Как близко!
Она заснула темно-темно. Глубоководно. Мёртво. На обезумевшем вдохе полумысли.
-9-
- Уже одиннадцать. Мне скоро выходить. Просыпайся.
- Доброе утро, Ася. Как ты поспала?
- Хорошо. Я сделаю кофе. А ты пока вставай и собирайся. Мне нужно прибрать постель и сложить диван.
Разделённый на две чашки вкус растворимого кофе заметно потерял в терпкости, помягчел и выцвел.
- Вообще-то я всегда пью кофе с сахаром. Ты даже не спросила.
- У меня нет сахара.
На пороге его чёрное пальто казалось несколькими размерами больше, чем убелённое лунным светом накануне. Вся его фигура сделалась грубее.
- Мы ещё увидимся? Как мне тебя найти? Ты зарегистрирована в каких-то сетях?
- Конечно.
Она закрылась на щеколду и опустила занемелую крышку дверного глазка.
Кухня изнывала смрадом алкоголя и сигарет. Всё было порочно и омерзительно.
Аксинья сняла с холодильника доживающий последние проценты заряда телефон. Единственным уведомлением на экране было сообщение от Ольги:
- Привет! Ты как? Куда ты вчера делась? Всё в порядке?
Аксинья удалила сообщение и вслед за ним номер телефона Ольги из списка контактов. Дел было много.
Перемыть посуду. Перестирать бельё. Перемести полы.
-10-
Она шла к трамвайной остановке между рельсовых путей. Всё, что улавливал её слух и взгляд, было ярким и острым, вновь проявленным и заточенным.
Каменная крошка в пунктире шпал зернилась крупно и руднично. Рябиновые гроздья в дальней аллее вспыхивали и гасли сигнальными ракетами. Электрический ток в троллейбусных проводах, протянутых над параллельно идущим проспектом, неусыпно клокотал на неведомом птичьем наречии.
Внутри у неё было слёзно и горячо. Воскресная жизнь саднила предзимней новизной, как расстегнувшаяся булавка. Всё ожившее после этой шалой ночи наполняло её каким-то неиспытанным прежде счастьем, чуждым всякому существующему слову, счастьем новорождения и предвечности.
- Добрый день. Мы проводим социологический опрос на тему популярных в стране имён и фамилий. Как Вас зовут?
- Аксинья.
- Это по паспорту?
-Да.
- Вы готовы ответить ещё на пару вопросов?
- Извините, я очень спешу.
Она впорхнула в отъезжающий трамвай юрко и легкорыло. Двери вагона закрылись.
Раз и навсегда.
Остановка «Старый обруб». Следующая остановка «Дальнебержная».