Лия-Роза Выгон

Лия-Роза Выгон, студентка ТГУ

Человек

Вся планета давила на невысокого человека в черном пальто. Он шел домой с работы, по извечному кругу, подобно Сизифу, обреченному делать одно и то же. Только вот человек думал, что его действия не тщетны. Когда-то думал, и теперь эта тусклая уверенность с давно истекшим сроком годности все еще поддерживала в нем жизнь.

Вредными испарениями человек вдыхал упреки окружающих его людей. Они отравляли, незримо и постепенно разрушали изнутри. Наверняка он и сам не осознавал, какой яд принимает каждый день.

- Иногда мне кажется, что мужчина здесь я, - вздыхает жена. – Я удручена, - говорит она, хотя удручен ее муж.

- Я хотел разноцветный шарик! – топает ножкой сын. – А ты купил самый обычный! Ну почему ты не такой, как все папы?

- Из-за тебя у нас бездонное море работы. Когда ты собираешься все доделать? – вопрошающе вскидывает бровь начальник.

Человеку кажется, что даже, когда он один, все эти люди удаленно продолжают выкачивать из него жизнь, присосавшись длинными щупальцами. Он знает, что их не за что винить. Они лишь говорят, что думают. Человек тоже мог бы сказать, что думает, но он почему-то этого не делает.

Пока человек стоит на светофоре, он задумчиво подкидывает свою шляпу. Ему представляется, что когда он ловит ее, он спасает от падения целый мир. От этого улучшается настроение, и человек начинает насвистывать. Ноги его идут по знакомому и намеченному пути, но сознание бороздит не проложенные тропки возможностей.

Внезапно человек видит что-то необычное на своем пути. Розовое зарево, будто на дом вдалеке льется клубничное мороженое, которое так любит его жена. Человек ускоряет шаг и приближается к месту происшествия. Дом по соседней улице объят огнем. Красные всполохи с черной, словно прогнившей сердцевиной, вырываются из окон. Человек не знает, кто там живет. Доносится крик – то ли детский, то ли женский, сложно сказать. Возле дома уже собралась большая толпа, однако, пожарных все нет. Люди прикрывают рты ладонями, словно могут этим прикрыть, лишить кислорода и огонь. Какой-то зевака от удивления опрокидывает стакан с кофе. Он качает головой и что-то шепчет одними губами.

Человек снова слышит крики. Он бросает на землю свою шляпу и кидается прямо в пожар.

Перенаселение городов

Перенаселение городов – это ужасно. Теперь я знаю это не понаслышке.

К 2150 году нас было более 12 миллиардов. Мы с мужем и сыном ютились в крошечной комнатке огромного квартирного блока. Но мы были счастливы, что мы есть друг у друга. В соседней комнате жила такая же семья. Их сын часто играл с нашим, и я обожала мальчика почти также, как своего собственного. К тому же, он лучше Нейтона умел читать и писать. Скоро мальчики должны были пойти в первый класс, и я была уверена, что у Нейтона будет отличный друг, который еще и поможет ему с учебой.

На нашем этаже был общий старый телевизор – жидкокристаллический (в правительственных зданиях давно стояли голограммы). Каждый вечер мы все собирались, чтобы послушать новости. Новое правительство было весьма радикальным – за это его и поддержали массы. Президент говорил о том, что скоро проблеме перенаселения придет конец, что эта задача решаема, и те, кто убеждает нас в обратном – глупцы, не способные пораскинуть мозгами. «Они дадут Нейтону прекрасное будущее» - говорил мой муж и целовал меня украдкой от столпившихся у экрана соседей. Я ликовала – возможно, мы выберемся из этих затхлых, тесных, шумных помещений. Может, мы будем жить в домике на природе, как жили наши прадедушки.

Через год они пришли. Нейтона и соседского мальчика проверяли на готовность к школе. Лестер, друг моего мальчика, быстро прочел указанный отрывок и назвал все цвета радуги. Нейтон испугался, а меня не пускали его успокоить. Муж уверял, что все пройдет хорошо – наш сын справится. Я слышала из коридора, как он запинался и путал названия цветов.

Больше я его не видела. Я вырывалась, кусалась, мой муж разбил кому-то лицо… Я успела заметить Лестера, которого поспешно вели к себе в комнату его родители. Я ненавидела его почти также, как всех этих людей.

...Мы очнулись в новом доме – это был именно дом. Все в нем было строгое, гладкое, ровное. Нам сказали, что нас не станут наказывать за сопротивление, система дает людям шанс приспособиться. Приспособиться к тому, что моего сына больше нет? На мой вопрос полицейскому, есть ли у него дети, он смолчал.

Мы все узнали из официального уведомления, которое он нам отдал. Я почти не могла читать, все плыло от слез, и муж читал мне. У него дрожал голос, и он думал, что я не замечаю этого. Мы узнали, что самую недееспособную часть населения – стариков и детей – решили проредить, исходя из уровня способностей индивидов. К тому же, после этой акции, многие их тех, кто потерял своих близких, самостоятельно избавили Землю от себя. Благодаря этому освободилось место, и каждому построили свой дом. Все дома были на одинаковом расстоянии, одинаково окрашены и обставлены. «Некоторые комнаты выглядят даже ничего», - утешал меня муж, но я хотела разбить все, разбить о головы тех полицейских. Когда мне удалось уснуть, сон мой был беспокойный. Я просыпалась и слышала, как муж шепотом проклинает все на свете, бьет кулаком о стену и тихо плачет. Я боялась, что он сойдет с ума. Что мы оба сойдем с ума.

Вскоре после переселения мы собрали вещи и шли, шли очень долго. (Мой муж узнал от кого-то из новых соседей, что есть незастроенные области – их оставили про запас). Все дома были одинаковые, и изо всех раздавался одинаковый плач и стон, так что мы боялись заблудиться. Но через пару недель мы вышли на открытое пространство и вскоре наткнулись на свалку тех отходов, что остались от снесенных многоквартирных домов. Муж где-то раздобыл инструменты, и я помогала ему строить дом – непропорциональный, местами сделанный из цельных блоков, потому что у нас не хватало материалов.

В том, новом мире, они сделали что-то такое, отчего тучи расходились и почти всегда светило солнце. Здесь, на клочке старого мира, этого не было. Мы по-прежнему горевали, но здесь бывали ветра, туманы, дожди, которые горевали вместе с нами. У нас была свобода жить в неправильном доме и ощущать на себе знакомые когда-то перемены погоды. Мы дышали полной грудью, хоть при каждом вдохе теперь саднило в груди. Этой свободой мы и задохнулись окончательно.

В одну из промозглых ночей, когда хлестал ливень, муж сильно простудился. Лекарств у нас не было. Я умоляла мужа вернуться в город, к доктору. Он говорил, что тогда нас точно схватят. Я продолжала умолять. Наконец он согласился. В то утро, когда мы собирались идти, он уже не дышал. Я проснулась, подошла разбудить его, но он был странно спокоен. В один миг, когда его грудь не поднялась со вздохом, мое измученное сердце превратилось в совершенные лохмотья... А теперь и мне поразительно спокойно. Я живу в этом доме, что он построил. Здесь растут фруктовые деревья, есть речка, и порой я с сожалением думаю, что никогда не умру от голода.

Я пишу, потому что не имею понятия, написал ли кто-то еще обо всем этом в целом мире. Странно, что мир так обошелся со мной, а я отчетливо ощущаю ответственность перед ним, долг выложить все, как есть.

Они скоро придут сюда – осваивать и эти земли. Найдут меня. Может, завтра. Они придут…обязательно придут. Вот что я хочу сказать всем, кто прочтет это… Перенаселение городов – это ужасно. Но есть вещи куда ужасней. Это я знаю не понаслышке.

Лимон

Кирстен – тридцатилетняя девушка. Никто никогда не назвал бы ее женщиной, потому что, когда она весело прокладывает путь по улицам, в ней чувствуется юношеская Грация, неумелое, но трогательное кокетство. В общем-то, Кирстен называет себя, как хочет, потому что у нее никого нет, кроме полу-засохшего карликового лимона в надтреснутой кадке.

В прошлом месяце в соседнюю с Кирстен квартиру въехал новый сосед – это она поняла по коробкам на лестничной клетке, среди которых стоял старый телевизор, пузатый и пыльный. Почему-то девушке стало интересно, кому бы он мог принадлежать, но этим ее любопытство ограничилось.

Сосед появился сам на следующий день. Кирстен услышала звонок в дверь и предстала перед ним, выплыв в одном халатике – она была уверена, что это может быть только старая тетя Элен, хотя и та давно не заходила.

- Извините, - сказала Кирстен, поплотнее запахиваясь и краснея. Сосед был одного возраста с той самой тетей Элен, седой, но все еще весьма статный. Его голубые, немного выцветшие глаза тоже выражали смущение. Он зашел познакомиться – кажется, так никто уже не делал в современном мире.

Само собой сложилось так, что Кирстен и Эдмунд, новый сосед, стали заходить друг к другу на чай. Эдмунд всегда наливал сам, звеня чашками, потому что руки у него тряслись. Они хохотали до упаду – пожилой сосед знал огромное количество историй. «Барышня» - так он звал Кирстен, что неизменно заставляло ее улыбаться. Однажды она заболела и не хотела его впускать. «Где пострадавшая?» - кричал он, стуча в дверь. «Я принес ей мандаринов».

Так прошел целый месяц. Весной, 8 марта, возвращаясь с работы, Кирстен увидела Эдмунда в потрепанном костюме-тройке. Он держал букет свежих роз, и рядом с ними будто посвежело и его лицо. Он поцеловал Кирстен руку и проводил ее в квартиру. Все же в свете лампы было заметно, как время, не щадящее никого, потихоньку забирало себе его привлекательность. Но взгляд Эдмунда, когда он наблюдал за Кирстен, ставящей цветы в вазу, был восхищенным и внимательным, как у молодого человека. В то же время, ни один из них не сравнился бы с Эдмундом по части обходительных комплиментов и истинно благородных жестов. Его радость от тихого «спасибо» за букет была непосредственной, он едва скрывал ее.

Сначала Эдмунд, как всегда, добродушно подшучивал над Кирстен и рассказывал захватывающие, временами смешные, истории. Потом оба замолчали. Пожилой сосед тяжело вздохнул и посмотрел на тридцатилетнюю девушку с отчаянием. Кирстен остро ощущала, что не хочет ничего говорить. Но сказала.

- Так больше не может продолжаться, как бы нам обоим ни хотелось. Ты… понимаешь.

Эдмунд кивнул, засобирался и вскоре был на пороге. Он галантно поклонился, не изменяя себе. Кирстен смотрела, как он уходит в соседнюю квартиру, будто он уходил далеко и навсегда. Чувство вины и несправедливости пульсировало у нее внутри.

Кирстен закрыла дверь и вернулась внутрь. Она растерянно оглянулась. Итак, здесь ничто не изменилось. Только лимон, вдруг заметила она, зацвел…

Солнце взросления

Джейк и Джимми сидели молча, растерянно водя руками по мягкой траве, красной в лучах заходящего солнца, будто она вытягивала из земли не воду, а кровь. На них были надеты одинаковые крепко сшитые куртки и тканевые брюки.

Мама сама сделала братьям одежду на старой швейной машинке. Она вглядывалась в куски ткани (Джейк не верил, что когда-нибудь они соединятся воедино), намечала для себя что-то, нажимала ногой на педаль, и машинка начинала мерно жужжать. Так братья и засыпали в те дни, под звуки шитья.

Впервые за их жизни никто не уговаривал сорванцов утихомириться – они сами не хотели ни бегать, ни играть, ни бросать камни в реку. Даже деревянные мечи, настоящее произведение искусства, старательно выточенное из палок отцовским ножом, были заброшены.

- Джимми, неужели это совсем-совсем обязательно? – с широко раскрытыми глазами спросил Джейк старшего брата. Постоянно малыш был чему-то удивлен, и выражал это всем – прерывистым дыханием, блестящим взглядом, нетерпеливо высунутым язычком. И как это раньше Джимми не замечал этого?

- Да, ведь ты же знаешь не хуже меня. Отчего ты тревожишься? Ничего не случится. Однажды ты тоже пойдешь навстречу солнцу. Мы совсем скоро увидимся. Понимаешь? – Джимми встряхнул брата. Кажется, тот отчаянно силился не заплакать. Вряд ли ему это удастся. Джимми вздохнул, отпустил маленькие плечи Джейка и взглянул наверх. Ему тоже было страшно, но теперь он почти взрослый и не должен был этого показывать. Темные облака собрались над полем в какой-то причудливый рисунок, который Джимми пока не мог разгадать. Но совсем скоро ему откроются ранее невиданные возможности. Наверное, он сможет строгать такие мечи, как папа – да, это не подлежит сомнению!

И все же жаль покидать Джейка. Как же он справится тут, без него? Кто поможет отбиться от компании мальчишек из соседнего поселка? С кем Джейк станет соревноваться в метании камней и поиске лягушек? Кто уговорит его не боятся кататься в лодке по широкой глади озера? Джимми бросился на брата, и они покатились с гиканьем и радостными криками, будто и не боролись, а обнимались после долгой разлуки.

Наконец, взмокшие и довольные, они снова уселись рядом. Солнце клонилось все ниже, закатывалось за гряду деревьев, как шарик-попрыгун, который, стоит ему скрыться из виду, потом уже не найдешь. Найдут ли братья друг друга когда-нибудь? Джимми вовсе не был уверен в обещании, которое дал Джейку. Просто взрослые обязаны успокаивать младших ободряющими словами.

- Я не хочу, чтобы ты менялся, Джимми. Я знаю, что так надо и все такое… Но когда Роб пробыл там и вернулся, он стал совсем как папа. Я люблю папу, но иногда он такой хмурый и совсем ничего не разрешает! Я был счастлив, что Роб вернулся. Предложил ему сразиться на мечах – ведь он стал рослый, очень высокий, и мне не терпелось его победить! А он отказался. Сказал – «Я ведь больше не ребенок, Джейки». И ушел рубить дрова вместе со своим отцом. Я не понимаю. Отчего нельзя иногда и взрослому поиграть на мечах? Роб у нас самый сильный. Я бы все равно не смог его одолеть.

Джимми взъерошил светлые волосы братишки. У самого у него были черные, как смоль, волосы – ровные и гладкие. А у Джейка вечно торчали вихры цвета пшеницы, словно крестьянин на его голове совсем забросил свой участок.

- Я не поменяюсь, Джейк. Это ведь невозможно. Я ведь – я, и только. Как же могу я взять и перестать быть Джимми Нортоном? Думаю, только смогу дальше кидать камни и помогать отцу. А в свободное время мы переплывем озеро на его лодке совсем одни – мне будет можно, представляешь!

Джейк содрогнулся при упоминании об озере. Но мысль о том, что в ту пору брат будет уже взрослым, прибавила ему смелости.

- Это хорошо. Это очень хорошо.

До захода солнца оставались считанные минуты. Самого диска уже и не было видно, только сквозь лес пробивались яркие последние лучи. Нужно было идти. Сейчас.

Джейк понимал это, поэтому брат ничего не сказал. Они поднялись и обнялись – теперь по-настоящему, крепко сжав друг друга. Джейк все-таки заплакал, и его соленые слезы впитались в куртку Джимми на плече. Именно дотуда пока что дорос младший.

Затем Джимми пошел к лесу – пошатываясь, осторожно приминая ногами траву. Он забыл о том, что наказал себе быть храбрым. Лес обступил поле безмолвным кольцом, деревья казались воинами, а солнце слепило.

Вскоре Джимми дошел до края поляны. Он обернулся и помахал брату, крошечная фигурка. Джейк начал сомневаться – а вдруг это уже не Джимми, а кто-то другой в его теле?

С последним лучом солнца мальчик исчез. Просто поляна на миг вспыхнула ярким белым светом, Джейк зажмурился, а когда открыл глаза – не было ни солнца, ни старшего брата. Только сумерки разлились по небу, принеся прохладу и ветерок с леса. Джейку стало одновременно и грустно, и страшно быть здесь одному, и он со всех ног помчался домой. Когда он достиг тропинки, ведущей в родное селение, то замедлил шаг - услышал кваканье лягушки в кустах. Стал шарить в ее поисках, но глаза застилали слезы, и вскоре он понял, что вообще не хочет искать лягушку – кому же ее показывать?

…Мужчины и женщины семейства Нортон с соседями сидели у костра снаружи своего дома. Отец двух братьев с мужчинами жарил ароматные кусочки мяса. Мать с другими родственницами сидели на отполированных поленьях. Они тихо напевали, но женщина не подхватила мотив.

- Будем ждать Джимми. Отпразднуем его переход, чтобы он вернулся настоящим мужчиной! – был провозглашен тост. Увидев, как побледнела мать мальчика, ее отец, дедушка Джимми, ободряюще приобнял ее.

- Дети испокон веку уходили за солнце, чтобы повзрослеть, а через какое-то время всегда возвращались. Это обычный обряд. Придет все тот же Джимми, твой сын.

Женщина кивнула. Ее муж раскладывал по тарелкам сочное мясо. Друзья пожимали ему руку: «Солнце зашло! Значит, Джим уже там. Поздравляем с мужчиной! Даю зуб, он будет однажды крупнее тебя». Подул пронизывающий ветер, и едкий дым от костра снесло на маму братьев. Она повязала на голову косынку, встала и отошла к тропинке. Где-то там должен был бежать Джейк сквозь шеренгу невидимых цикад, совершающих вечернюю перекличку. Ее пока еще малыш Джейк.

Женщина и сама когда-то вернулась из-за солнца. Теперь она страшилась не разлуки с ребенком. Просто знала, что нечто меняется, когда свет солнца взросления зажигается внутри. Будто он свечой освещает разум, а на сердце капает воск и застывает, покрывая его твердой, сухой оболочкой.

Показался Джейк. Он продирался сквозь траву, даже не стараясь перепрыгнуть кусучую крапиву или уклониться от редкого кустарника. Мальчик бросился в объятия матери.

- Какие у тебя мокрые щечки; ты что, плакал, сынок?

- У тебя ведь тоже мокрые, - ответил Джейк.

Метамысли

Разумеется, все могут прочитать мысль другого человека!

Но не каждую.

Большинство из нас читают только верхние мысли. Это мысли первой ступени. Например, друг предлагает мне:

- Выпей чашку кофе.

А я могу увидеть мысль, которая навела его на эти слова: «так ты согреешься».

По сути, чтение верхних мыслей мало что дает. За редкими исключениями их можно додумать и логически, не прибегая к проникновению в чужую голову. Но так уж мы устроены – чужая мысль порой появляется в нас быстрее, чем своя. Не могу представить, чтобы мы жили в тишине, без верхних мыслей друзей и родных.

Некоторые люди могут читать мысли второго порядка. Никто точно не знает, сколько ступеней проходит мысль, прежде чем сформируется в слова, а потому все, кто заглядывают глубже верхних мыслей, но не доходят до метамыслей, считаются чтецами мыслей второго порядка. Эти люди, несомненно, прекрасные политики, дипломаты, психологи, шпионы, преподаватели.

А в самых редких случаях человек может видеть метамысли других людей. Лично мне одновременно страшно и интересно, каково это. Метамысли – это самые потаенные мысли нашего сознания. Иногда они до абсурдного простые, иногда чрезвычайно глубокие, но именно они чаще всего суть и причина наших поступков, слов, страхов и эмоций.

Вот, что мы изучали о чтецах разного порядка в школе. К завтра нам задали выучить эту систему. Я знаю, что учительница хочет, чтобы мы хорошо разбирались в социологии. А вот мой друг – чтец второго порядка, он рассказывает, что от того, как она нас научит, зависит ее зарплата.

Фрэнк – чтец метамыслей. И он очень счастливый человек.

Его взяли на работу клиническим психологом без единого вопроса, только увидев в паспорте уровень чтения мыслей. Стоило ли учиться в университете целых пять лет? Да зачастую Фрэнк мог выдать всю подноготную преподавателей, послушав несколько их лекций. Предложения о должностях сотрудника спецслужбы, чиновника, сыпались постоянно. Фрэнк даже не знал, откуда люди находят информацию о нем. Но мужчина твердо решил, что хочет использовать свой дар по назначению – открывать людям секреты их душ. Ну разве это не чудо? Как интересно понимать причины тех или иных поступков, выстраивать их в сложные переплетающиеся цепочки. У Фрэнка были прекрасные отношения со всеми окружающими. Порой он даже стыдился – ведь у него было больше возможностей быть счастливым, избегать мелких недоразумений. Вот видит чтец второго порядка, что его девушка ему неверна. Он злится, он расстается с ней. А Фрэнк бы увидел глубже – она считает неверностью то, что лишь подумала об измене. Воистину, лучше читать метамысли, или не читать их совсем!

Анна – чтец метамыслей. И она несчастна.

Что может быть хуже, чем знать все о своих близких? Анна знает все их грязные тайны, все мелочные устремления. Она перестала общаться с лучшими друзьями, потому что их метамысли совсем уж глупые. Ничем не отличаются от верхних мыслей.

А мужчины. У всех мужчина одни и те же метамысли, когда они приглашают вас на свидание! Везет же дурочкам, которые читают лишь мысли первого или второго порядка. Там находятся комплименты, вроде: « ты красивая», или предложения: «будь моей девушкой». Разумеется, они тают и жизнь их наполнена беззаботным восторгом. А если ожидания обманываются – так они хоть могут поудивляться, позлословить с подругами и верить в то, что следующий мужчина обманщиком не будет.

Анна работает в кофейне. Что только не думают люди одновременно с тем, как заказывают чашечку ароматного латте. Так девушка борется со скукой – на секунду заглядывает в глубины душ своих клиентов.

Фрэнк рассеянно прогуливался по узкой мощеной улочке. Он недавно переехал в город и любил после работы дойти до дома извилистым, интересным путем. Под его каблуками сочно стучал камень. Розово-красное осеннее солнце грело шероховатые стены невысоких домов. Фрэнк провел по неровной поверхности, и в пальцах завибрировало. Он с наслаждением закрыл глаза и шел, ведя рукой по стене, пока ладонь не ткнулась в что-то гладкое и круглое. Мужчина открыл глаза, сощурился от красного расплющенного солнца. Дверная ручка. «Кофейня» - аркой рассыпались буквы на вывеске. Фрэнк увидел в стеклянной двери свое слабое отражение, а за ним – черноволосую девушку на кассе. Он взглядом попрощался с закатом, который скоро должен был исчезнуть, и вошел.

Фрэнку пришлось нагнуться, чтобы зайти в кофейню – он был очень высоким мужчиной. Конечно, он задел лбом звенящие колокольчики. Девушка в светлом переднике и зеленой футболке вздрогнула. Фрэнк развел руками, как бы извиняясь за свой рост и неожиданный визит. Девушка быстро улыбнулась в ответ.

- Здравствуйте. Я приму ваш заказ и обслужу вас. Что желаете?

« Я устала, это последние рабочие часы. Обычно здесь никого не бывает в это время; непопулярный район, и тем лучше. Я люблю сидеть в одиночестве. Я как раз мечтала о том, как ужинаю за одним из столиков. С кем? Ох, черт, не знаю, я представляла себе Сэма. Но на самом деле я не хочу с ним, просто он последний, с кем я целовалась».

- Просто кофе и какой-нибудь круассан. Немноголюдно у вас.

«Она придает очарования этому месту. Слегка усталая, витающая в облаках. Я знаю, что прервал ее мечты. Стыдно, хотя это ее работа».

Анна снова встрепенулась, прочитав метамысль незнакомца. Они встретились взглядами. Пока царило молчание, чтение мыслей было невозможно. Но Анне казалось, что посетитель продолжает узнавать о ней все больше. Она прервала зрительный контакт.

Фрэнк сел ближе к окну. Когда Анна молча принесла его заказ, на улице уже начало темнеть. Фрэнк снова посмотрел Анне в глаза через отражение в стекле.

«Что вам нужно? Зачем вы это делаете?!» - хотелось вскрикнуть девушке. Но она только ушла к кассе.

Фрэнк помешивал ароматный кофе в мягком стаканчике. Он не смог побороть себя и повернулся к Анне. Она, испуганная, скривила улыбку. Фрэнк приоткрыл губы, чтобы что-нибудь сказать, как-нибудь себя объяснить. Но выдохнул и продолжил создавать маленький вкусный водоворот в стаканчике.

Мужчина не спеша отхлебывал горячую жидкость. Солнце быстро сваливалось в этом южном городе, и за окном почернело. Фрэнк с трудом переложил ногу на ногу – тяжело сидеть за низким столом, когда ты такой высокий - и прислонился к окну. По уже едва различимому тротуару протопал за руку с мамой капризный ребенок. Вдалеке мерцала гирлянда моста. В той части города Фрэнк еще не бывал.

- Вы знаете, что там? Где мост?

«Ты нравишься мне. Давай поговорим, о чем угодно».

Анна нервно провела рукой по волосам, собранным в тугой хвостик. Как бы ей хотелось собрать в ладонь все метамысли, прочтенные в жизни, и выбросить. Перестать знать все наперед.

- То есть? Город, как город. Такие же кофейни, такие же любопытные посетители, - она впервые улыбнулась искренне, хоть и неуверенно.

«Я поговорю с ним, он кажется приятным».

- Да нет же, каково там. Высокие дома или низкие, тихо или шумно, тоскливо или радостно. У каждого места есть…свое очарование, - Фрэнк посмотрел прямо на Анну, закинул одну руку на спинку стула и стал всматриваться в вид за окном.

На этот раз Анна почти не уловила метамыслей, расхожих со сказанным. Она облегченно вздохнула.

- Интересный вопрос. Я бываю там редко, навещаю маму. Это более развитый район. Ну, то есть, там шумно, как вы и сказали. Высотки. Видите тот маленький красный огонек? Это лучший ресторан города, находится на двадцать пятом этаже небоскреба.

«Сэм звал меня туда. Слава Богу, я тогда поняла, что это бессмысленно. Что толку сидеть на двадцать пятом этаже с кем-то, кто так же далек от тебя, как этот ресторан – от твердой земли? Интересно, какой уровень мыслей он читает».

- Такие рестораны созданы для чего-то особенного. Это даже пугает. Поэтому я люблю небольшие кофейни, вроде вашей. Я наткнулся на нее…в прямом смысле, - Фрэнк тихо рассмеялся.

- Меня тоже пугают такие места. Нет ничего менее романтичного, чем дорожка из лепестков роз и белые скатерти.

- Можно поспорить… - Фрэнк допил свой кофе одним глотком.

«Когда-нибудь я бы доказал ей, что банальность может быть сюрпризом».

Анна отвернулась. В глазах у нее стояли слезы. Чтобы незнакомец не видел ее замешательства, она стала переставлять местами предметы на кассовом столике: ручки, одноразовые приборы, подносы.

Главное молчать. Тогда он не узнает ничего лишнего. Анна сама не поняла, чем ее растрогал поздний посетитель.

Тем временем он потрогал ее сзади за плечо. Анна быстро вытерла глаза и обернулась.

- Прокатитесь со мной на мотоцикле?

«Идем. Не думай о том, что я читаю твои мысли. Я знаю, это тревожит тебя».

- Я боюсь мотоциклов, - Анна растерянно покачал головой.

«Я не знаю вас, даже вашего имени. С чего он взял, что ему известны мои тревоги?».

- Я Фрэнк.

«Забудь. Иди со мной.»

И, как продолжение метамысли, Фрэнк сказал вслух:

- Мне кажется, если вы не пойдете со мной, я больше не буду собой.

- Я Анна.

«Может, мне поверить ему?».

- Поверьте, - Фрэнк держал девушку за запястья и смотрел ей прямо в глаза. Ее взгляд стал менее испуганным, теперь скорее любопытным.

- Вы… читаете метамысли?

«Я еще не встречала таких же, как я».

- Да. Я тоже еще не встречал чтецов метамыслей. Это что-то значит, правда? Прошу вас. Здесь неподалеку круглосуточная аренда автомобилей и мотоциклов. У меня есть права.

Анна сглотнула и осмелилась поднять голову. В черных глазах мужчины было что-то нереальное и в то же время теплое, совсем как последняя ночь лета. Она сама не осознала, что кивнула. Фрэнк мягко скользнул рукой вниз, сжал ладонь Анны и вывел ее из кофейни. Она едва успела снять фартук, схватить куртку, ключи и закрыть дверь на два часа раньше, чем обычно.

Они шли, не говоря ни слова. Фрэнк указывал дорогу. Анна оглядывала его с ног до головы. Высокий, в серых отутюженных брюках и красном свитере. Разве мог этот человек водить мотоцикл? А впрочем, нет ничего более романтичного, чем непредсказуемый незнакомец. Анна терялась в догадках и сомнениях. Фрэнк тащил ее вперед, крепко держа за руку.

Они оказались у небольшого гаража. Сверху голубая неоновая вывеска: «Прокат авто». Хозяин со стаканом кофе, в замызганной куртке, но пахнет приятно. Улыбнулся, показал Фрэнку мотоцикл. Красный.

- Прости, мы не избежим банальностей, - смущенный Фрэнк.

Фрэнк садится. Анна мешкает.

- Прошу,- Фрэнк произносит только одно слово. Анна слышит столько метамыслей, что теряется в них. Там признание и тоска, стремление и безрассудство. И от того, что их много, Анна будто совсем и не читает их, будто только взгляд Фрэнка имеет значение, и одно его слово.

Она неуклюже забирается сзади. Фрэнк на мгновение оборачивается; Анна улыбается. Фрэнк стартует.

Анне кажется, что они вот-вот упадут на бок. Но этого не происходит. Мимо мелькают люди на остановках общественного транспорта. Все они провожают мотоцикл глазами. Анне вдруг хочется, чтобы они завидовали. Такое глупое, подростковое желание. Ее одолевают десятки подростковых желаний, и она еще никогда не ощущала такого восторга. Она визжит. Фрэнк удивленно хохочет.

- Я ведь говорил, что тебе понравится.

« Молчи. Забудь о метамыслях. Давай ничего не читать. Слушай только рычание мотора и свое дыхание».

Анна сильнее прижимается к Фрэнку. Огоньки за бортом их маленького мира расплываются.

- Фрэнк!

«Стоп. Что я делаю? Это опасно. Я не должна быть такой идиоткой».

- Анна.

«Давай убежим от метамыслей. Оторвись от реальности. Спасемся вместе».

Фрэнк слегка поворачивает голову так, чтобы Анна видела его ободряющую улыбку. У него длинный нос и мягкие губы. Внезапно его лицо тонет в белом слепящем свете. Это фары встречной машины. Анна вскрикивает. Мотоцикл кренится.

- Я ведь говорила… Мне страшно!

«Мы чуть не умерли».

Красный мотоцикл несется мимо остывших мостовых. Руки Анны теплые: она греет их под пальто Фрэнка.

- Прости меня.

«Прошу тебя. Все будет хорошо. Это случайность».

- Фрэнк…

Фрэнк не слышит метамыслей. Он съезжает на обочину, тормозит.

- Почему ты ни о чем не думала, когда произнесла мое имя?

- Не знаю. Мне кажется, оно настолько полное и даже больше, что…Я не знаю тебя, Фрэнк. Почему я говорю с тобой об этом?

- Давай просто поедем дальше. Покатаемся еще час, а потом ты пойдешь туда, куда захочешь.

Анна поднимает голову вверх. Слабо сияют звезды ранней ночи. «Что мне делать?» - спрашивает она у неба. Анна опускает голову и встречает просительный взгляд Фрэнка.

- Хорошо.

«Похоже, это и есть ответ».

- На что? – смеется Фрэнк. Он счастлив.

- Произнеси мое имя, - требует Анна.

Фрэнк слышит, что она хочет проверить его.

- Анна…

У обоих в сознании – тишина. Анна широко улыбается. Фрэнк заводит мотор и выезжает на дорогу. Она стелется под ними серым покрывалом. Оно приводит их к мосту. Анна видит в зеркало заднего вида, как Фрэнк сосредоточенно смотрит вперед. Его черные глаза блестят. Девушка поднимает голову. Освещение моста застилает звезды. Оно стремится в черноту неба, разбавляя ее оранжевым.

- Фрэнк, спасибо.

- Спасибо тебе, Анна.

Блаженная тишина.

Один день с женщиной моей жизни

Женщина, с которой я расстался на прошлой неделе, спрашивала меня, кем я работаю.Честно говоря, я и сам не представляю конечный продукт своих занятий в этой компании. Я менеджер – компания предоставляет сотовую связь – но это могла бы быть и любая другая компания. Конечно, значительнее в глазах женщин была бы профессия врача, летчика, начальника отдела расследований полиции. Но мне моя работа нравится, я извлекаю много полезного в море информации, проходящей через меня и думаю, что когда –то она мне пригодится.Моя записная книжка полна телефонных номеров (один я вычеркнул на прошлой неделе), я бываю по работе в самых разных городах и даже странах, я пробовал множество сортов кофе на заседаниях и теперь классифицирую его не хуже, чем бариста.

Такой монолог я произносил себе, пока завязывал галстук перед зеркалом, в маленькой полутемной гостиной, собираясь на банкет. Ничего не могу с собой поделать – темнота лучше заставляет играть воображение, позволяет оторваться от реальности, строить свой мир. И, может, поэтому я люблю все, что делаю, как люблю пестрый дизайн своей квартиры, ее оттенки голубого, серого, синего цвета. Почему то они ярче отзывались в воображении в тех уголках, где я был с женщинами или думал о чем-то важном. Возвращаясь к этим моментам, я лучше воспринимал цвета, слова, движения. В других моментах сознание, видимо, не считает нужным отмечать для себя то, что кажется вечным.

Поймал в зеркале отражение последних лучиков голубого света и проверил, как выгляжу. Банкет намечался неформальный, несколько отделов нашей компании принимали иностранных инвесторов. Назначен на 7 вечера – максимально неформальное время, подразумевающее официоз только первый час. Так что я был в джинсах, голубой рубашке и синем галстуке. Улыбнулся – за неделю до того, как мы расстались, она назвала галстук «хулиганским». Мимолетное воспоминание о ней было приятно.

Когда я подъехал, было уже поздно. На улицах некто невидимый как раз зажег фонари. Ничего не могу поделать – когда они вот так вот начинают наливаться светом при мне, ощущение, что за мной следят. Я вышел из такси, и знакомо высящееся серо-синее здание нашего офиса молча поприветствовало меня. Если часто посещаешь то или иное место, кажется, будто вы начинаете знать друг о друге все. Так или иначе, когда больше ни с кем не хотелось или не получалось, я мог обмениваться мыслями лишь со стенами. Я толкнул дверь и оказался в фойе, поднялся на лифте на нужный этаж. С удовольствием я распознал гул близкого веселья. Это очень странно – улавливать нестройное жужжание разговоров, взрывы смеха, фоновую музыку, и понимать, что ты погрузишься сейчас во все это. Я сделал вдох, выбросил из головы все лишнее и вошел.

- Здравствуй! Ну что, как жизнь? … - размеренно лилась речь окружающих, я отвечал отрывисто и вежливо. Мелькали рубашки, галстуки разных расцветок. Люди сбивались в стайки, представляли своих коллег другим своим коллегам. Дилан попытался взять слово, но на середине речи ему хватило ума понять, что все только и ждут возможности выпить за «да-да, какую-то там очередную сделку наших боссов». Я точно не помню, как долго и с кем болтал -мысли мои витали где-то далеко. Посреди зала стоял небольшой длинный стол, накрытый белой скатертью – непритязательный, но все равно создававший атмосферу торжественности. Я подошел к нему и остановился в нерешительности, что же выбрать. Внезапно – знаю, звучит как в дешевых романах, но именно внезапно – напротив я увидел ее. Я привык, что в жизни все бывает так же прекрасно порой, как в книгах – но не бывает так же просто. А это было просто. Я увидел ее зеленый теплый свитер, увидел, как блеснули ее очки, когда она улыбнулась мне, подняв голову. Я знал, что я главный мужчина в ее жизни. Она наколола канапе на вилку, стекла ее очков блеснули еще раз в сумрачной комнате, и я потерял ее из виду, и я перестал быть главным мужчиной в ее жизни. Только однажды можно встретить женщину, которая так естественно меняет солнце на луну внутри и вокруг себя. Она сумеет сделать это изящно, искусно, патетично. Эта полноватая светловолосая девушка с хвостиком, у нее получилось– ведь это был ее мир, она создала его тогда, мы создали, когда переглянулись. За весь вечер я увидел ее мельком только несколько раз, хотя очень старался найти ее глазами.

Я шел домой опьяненным. Улицы еще были безлюдные. Светало. Город избавлялся от воды после ночного дождя - она журчала, скапливаясь в лужицы и ручейки. С труб, резко пахнущих металлом, скапывали маленькие хрустальные вазочки – капли и разбивались об асфальт, который был похож на черные крыши мегаполиса с очень большой высоты. Пустые маршрутки обдавали брызгами тротуары. Я постоянно думал о той женщине. Она была создательницей нового мира, я обязан был сообщить ей обо всем, чтобы она подарила каждому явлению свое благословение. Я чувствовал нежность, вспоминая ее очаровательные, не очень полные, но припухлые губы и представлял, что будет, если она ответит мне таким же искренним желанием. Я добирался пешком. Прошел настоящий ливень, так что повсюду были лужи. Я перешагивал через них, но ботинки все равно промокли и загрязнились. Давно я не находил в этом такого очарования, как когда был совсем мальчишкой. В одном месте через лужу была перекинута деревянная дощечка-мостик. Я осторожно ступил на нее и огляделся. Знал ли реальный мир, что я покидаю его ради другой вселенной внутри него? Были ли те особые минуты, после того, как я увидел ее, частью этого мира или чем-то из параллельного? Знала ли она, что вся моя мужская миссия сводилась к тому, чтобы делать ее счастливой, чтобы запас ее магической непосредственности никогда не иссякал?

Простая, она была до смешного простая… Я не встречал прежде такой первозданной красоты души. Я смеялся, я просто кружил закоулками, отдаляясь и приближаясь к дому, и смеялся над собой - как судьба только сейчас показала мне истину. Клочковатые облака, растерзанные ветром, разбросанные по небесной паутине – так и я разбросал все, что раньше знал. Мы ничего не понимаем в этом мире. Я знал, что она никогда и не пыталась это отрицать.

Когда я делал умный вид, общаясь по работе, мне казалось, что я лучше других проникаю в суть. Я не представлял, что еще нового может предложить мне эта жизнь. Было много непокоренных высот – но я знал пути к ним. Было много непокоренных женщин – но и пути к их сердцам я находил. Теперь же... Я смотрел вокруг, и, словно ребенок, поражался. Я смотрел внутрь себя и поражался еще больше – никогда я не думал, что могу испытывать такие разрозненные и отчего-то приятные чувства.

Я пришел домой к рассвету. Теперь я знал, как улыбается рассвет. Он растянул свою нечеловечески огромную, мудрую улыбку над крышами, вывесил оранжевато – голубой флаг превосходства природы над запутанностью человечества. Усталый, я кое-как разделся и лег, но уснуть еще долго не мог– печально билось сердце в груди, узревшее нечто мучительно – слепящее в тот день. Возможно, все мы малодушны и наше сердце всегда страдает, увидев намечающийся тернистый путь светлого и радикального. Я боролся, сколько мог, я цеплялся за прикроватную тумбочку, за привычный мир маленьких плюсов и минусов. Мои глаза закрылись, я оживил в памяти ее приоткрытые в улыбке губы, и провалился в плавно замершее небытие, обмяк в волнительном ударе сердца, и обреченно тупой болью счастья наполнилось то самое сердце, а может, уже и иное…

8 утра, вторник. Светящееся белое небо проглядывало через занавески в мою спальню. Она ждала меня, я был уверен. Мечтательно, как подросток, впервые влюбившийся, я сделал все утренние механические действия, теперь наполненные тайным смыслом – вот я живу, вот мое утро, и у меня есть желание быть рядом с обворожительной девушкой.

Накинул серое пальто и вышел. Уже бежали на работу другие люди, ревели машины. Я снова шел пешком, я хотел поразмышлять обо всем этом. Я боялся задуматься о том, чтобы уступить место кому-то или не пропустить свою остановку, и потерять то состояние. Я ошибался, полагая, что заснув вчера, я закончу самый лучший день в своей жизни. Он продолжался. Иголочки нежности с каждым шагом все сильнее пронизывали меня. Когда я подходил к офису, какой-то мальчик лет 12 подбежал ко мне и попросил купить пачку денег. Деньги, конечно, были игрушечные. Парень насмешливо смотрел на меня. Вид у него был вороватый, но не нахальный. Тогда я, сам того не ожидая, достал немного настоящих купюр и дал ему, забрав пачку игрушечных. Он застыл, думаю, я в его глазах в тот момент был кем-то вроде безумца и доброго ангела одновременно. Спрятав ненастоящие купюры, я продолжил путь. Снова я улыбался, мне казалось, сделав что-то неординарное, я приблизился к ней, к ее совершенству, я крикнул миру о своих чувствах. Лицо того мальчика, выражающее искреннее непонимание, все еще всплывало перед глазами.

Зашел в офис, прошел мимо всех, узнал у кого-то, где она работает. Сказали, что у нее совещание через полчаса. Помчался на нужный этаж, как же гулко здесь отдается все, вдруг это разрушит хрупкую иллюзию нирваны? К черту, бежать еще быстрее – что по-настоящему все разрушит, так это если я упущу ее.

Ворвался в ее кабинет. Овальный серый стол, интерактивная доска за ним, на ней какой-то слайд. Пока никого - только она. Улыбается. Смеется надо мной.

- Привет. Ты…у тебя есть время? - я сказал это уверенно, но все еще боялся, что песня утренней нежности оборвется.

- Да, до совещания еще полчаса. И вообще… - оно обогнула стол, подошла ко мне и положила руку мне на плечо. Рукав зеленого свитера пах духами, которые тут же расширили границы меня, я был на улице, под дождем, я был в космосе, и все же, я был здесь – в нескольких сантиметрах от ее губ, на которых играла изящная улыбка, так, что я все еще не знал, будет ли их вкус когда-нибудь реальным для меня.

Не знаю, кто кого поцеловал. Я раньше не испытывал подобного объединения. Нас вело нечто, что даже ей было неподвластно. Она распустила волосы и стала еще притягательней и божественней. Я смотрел ей в глаза. Она улыбалась ими, даже когда была предельно серьезна. Внезапно раскрывшаяся, она казалась то испуганной, и тогда я прижимал ее к себе и слушал просьбы шепотом, то напористой и ведущей меня, и здесь я расслаблялся, сдавался и позволял женщине моей жизни прокладывать путь вверх, к блаженству, к еще более сильной тоске и тревоге. Она вновь предстала передо мной очень простой, она была всем, на нее можно было только согласиться или нет, получить все или ничего. А обманув ее, обманываешь только самого себя.

Я снова цеплялся за реальность, нащупывая ручку двери, оставляя ее кабинет. Мы уговорились встретиться вечером. Я хохотал, мысленно я злорадствовал над этими людьми, что скоро заполнят ее кабинет и никогда, никогда не поймут, кто перед ними. Они не знают, как губы ее, раскрываясь, даруют помешательство, как ее запах обрекает на счастье, и как под зеленым свитером и под всей одеждой ее тело становится единственным, чего стоит касаться на грешной Земле...

Я знал, что ее глаза любопытно взирают на оранжевую в свете заката дорогу, уходящую вверх, к небу. Знал, даже когда не смотрел на нее. Не помню, держались ли мы за руки. Все равно мы были вместе. Мы уселись прямо на тротуар, он был пуст, как и дорога. Очень длинная и узкая, она была будто не из этого города. Было безумно интересно, куда же она ведет. Я даже не знал чего-то настолько прекрасного на Земле, куда могла бы вести эта дорога… Это мог оказаться райский сад, шумный город, затерянная равнина или грохочущий водопад. И все же даже этого было бы недостаточно.

Она сидела справа, обхватив руками колени. Смотрела прямо, открыто и лучисто. Я больше не смеялся, даже не улыбался. Сосредоточенно лелеял то, как от взгляда в ее глаза преломлялся вечер, уносил меня вдаль. А я хотел быть только здесь, только с этой женщиной, в сантиметрах от ее плеча, ее волос, ее загадки, ее ответа.

- Знаешь…очень странно, что можно вот так вот просто сидеть вместе и любоваться закатом. – произнес я, повернувшись к ней.

- Да.

Мы замолчали. Улыбнулись. Перед нами, вдалеке, на той стороне дороги, простирались многоэтажки, футуристичные вечером. Я вытянул руку вперед, показал на закат за их крышами. Он был совсем уж похожий на картинку, но тепло солнца и яркость его красок были реальны. Оранжевый, фиолетовый, голубоватый – все цвета радуги. Мы стали хором пересчитывать их. Никогда не забыть мне наши голоса, сливающиеся в набор слов, за которыми жизнь, мужчина и женщина, смех, восторг. Я обернулся к ней. Она смотрела вдаль, но я видел, что украдкой поглядывала на меня. Я сам показался себе мальчишкой, но только такой и был нужен ей… Неожиданно, как наша встреча, меня осенило воспоминание. Ведь я мечтал когда-нибудь вот так вот поцеловать кого-нибудь на закате…Я и раньше целовал девушек вечером, разумеется, но мне показалось, что именно на закате, таком красивом, я никогда еще ни с кем не был так близок…Я решался пару секунд.

Затем я как-то зло, обыденно ухмыльнулся. Она продолжала погружаться в больше неведомые мне мечтания. Я подумал, что оставлю этот поцелуй для другой… Она пошевелилась и снова глянула на меня. Мы были словно отделены стеклянной стеной, и я больше не ощущал запаха ее зеленого свитера… Как на отмотанной киноленте, исчез этот день и вчерашний вечер, а может, просто фильмом они и были? Ну разве не встречу я еще манящих губ, разве свет сошелся клином на полненькой девушке с хвостиком? Наверное, я просто не предназначен ей. Ведь она по-прежнему смотрит ясно, слегка наклонив голову, неужели она не понимает, что происходит?

...Следующим утром я проснулся, как обычно. Сделал все автоматические действия. Собрался на работу.

Проходя мимо ее кабинета, я подумал, что она-то все понимала. Я обманул себя… Для кого я сохранил этот поцелуй? Она была женщиной моей жизни...

Я толком не понимаю, почему, но с тех пор, если я целую девушку на закате, у меня больно щемит в груди. И вместо того, чтобы, засыпая, думать о той, что лежит рядом, я, против своей воли, вижу полноватую девушку в очках, которая называет вместе со мной цвета радуги и широко улыбается, поправляя выбившиеся из хвостика волосы.