Казимир Щепкин, 21 год, студент НИ ТГУ
***
Под ложью дней, под сенью крон
Лучом вонзает Аполлон.
Искусств и муз он покровитель;
И Зевса сын — предусмотритель.
Вонзаю былью ясны дни;
В ведёрко смятые они
Летят, как сокол за добычей,
Как зрелище корриды бычьей.
И в потаённом свете силы
Клыки ночи цепляют грудь.
Руководят старинны мифы
В театре кукол: звон — кивнуть.
Цикличность настроений
День запекается свистом духовки.
В нём заплетается тема горячей
Новости, что пролетает так громко
По ошалевшим прожжёнистым дачам.
Солнце стреляет копьём по глазницам, —
Щурясь, идёшь тягомотно и вяло.
Вскользь обливаешь измятые лица
Квасом, попутно маша опахалом.
Зов, на который ты дёргаешь веком,
Не отменяет противной и лётной
Сходки жужжащей. Пропитанный летом,
Мою в кабине лодыжки от пота.
Остервенел за буграми рассудок, —
Жаром из жёлтой пелёнки вздымает.
В мыслях кидаюсь на бога посудой,
Ра разозлён и в ответ обжигает.
И не пройти сквозь вздымающий ветр,
Сопротивляется бунтом из пыли.
Скрежет на зубьях песочного метр:
Взростится мамонтов вымерший бивень.
И переправой послужат колосья,
Что нагибаются детищем ига
Под предводительством воздуха. Просим
Нам там залечь с послаблением Ика.
В хижине удалью я прозябаю
Дни, что сверкают толпой одношёрстной;
Тело своё в грязной речке купают
В зной, зажевав всеобъятное солнце...
***
Задыхаясь испорченным сливовым джемом,
Я мечтательно вышел в замочную скважину
Повелителем гласной и издавна серой,
Массовитой и грустной реальности этой;
Привнеся хоть паёк в полукруг этот радужный.
Я ценю всю незначимость мирного склада:
Простодушный и равный, идущий спиралью.
Зашнурую сапог, расцветя как рассада;
Караулит пускай несогласных засада,
Но на ус я события нитью мотаю.
Говорят очень многое, часто по делу.
Но важнее всего — чем стреляет твой ум;
Неподдельную нужно выбрать манеру.
Быть не Робином Гудом, несчастным Ромео,
А богатым сокровищем собственных дум.
Предшественникам
Разгорячённый наскучивший вихрь
В век расточительства порабощает
Головы юных, ребячески милых —
Что на упрёки хвостами вихляют.
И эпицентром просевших провалов
Высится книзу забитая свая.
Да, ей достаточно пары ударов.
Тупость крадущаяся громом упала!..
Краеугольность — не лучшая штука.
Золотоносная спит середина.
Вширь распахнёт многогранная лунка;
Спать как луна, говорить — как вития...
Я малограмотен и стародум,
Может!.. Небось вспыхнет ярость!
Уничижённо жирафом смотрю —
Зиждется мыслей футлярность.
Будущность и современность колен,
Столб с объявлением выдаст:
«Технологический сломленный плен
Всю человечность не выест!»
Двувкусье
Непринуждён за прилавком лабазник;
Дыни, арбузы, зерно продаёт.
Обворовал его дикий проказник.
Он производство годами куёт!..
Бито корыто — какой там прилавок;
Пуст, как котёл у дивчины младой.
Ишь подрывной быстродейственно малый:
Жжёт, как из пушки, томатной струёй.
Площадь зали́та, как поле сражений;
Пал этот враг беззащитной стрелой.
Вот чем чревата розга покушений, —
Быстрой, как заяц, по пяткам стрельбой.
Ну а бесстыдник, беспечный стервятник
Вдруг разорвал в клочья ношу свою!
Продал за мелочь украденный ватник,
Ринувшись вон, наплевав на тюрьму!..
Нужен ему театральный домище,
Чтобы искусно сыграть мертвеца.
Коих в стране, да и в мире не сыщешь!..
Стёр он себя, как резинкой, с лица
Ярмарки той, на которой когда-то
Пал, будто кровью, томат-удальцом.
Пик превзошёл артистизма таланта;
Выказал он этот номер рысцой!
После играл он с усами гусара,
Переодетого в женщину тож.
Да и разбойника с моря — корсара,
Принцев, коней, вурдалаков, вельмож...
Но справедливость не спит, торжествует;
Может нагрянуть средь белого дня.
Но, как известно, смельчак всем рискует,
Выси задев, ну а позже — и дна.
Вот на спектакле всё тот же лабазник.
В миг раскусив он игру подлеца,
Вынул с ремня подзаряженный палец:
В мыслях стерев... да простив удальца.
Дождю
Рядом, нахрапом снисходит творец,
Льёт перещедрые вёдра.
Залито столько дырявых сердец;
Взлечь мимо тёплого одра.
Да и кого здесь волнует стезя,
Льющая горечь иль радость?..
Мокнуть причёскам и шубам нельзя —
Нынче — царящая шалость.
Всем бы лазурь, ну и фарс восторгать,
Взапуски сдаться утехам.
Вот бы всецело себя отдавать
Лесу и жить интровертом.
Ну и пускай, я пресыщен сполна
Неблаговидною далью.
Пусть нереиды уносят меня,
Да покрывают вуалью!..
***
Проходимец бесславный, воинствующий друг,
Пополам разломается жизни мешалка.
Опустеет от трав одомашненный луг,
Постареет махорка, облезет ушанка.
Зазвенят колокольчиком наши года,
Поредеют ряды, и сидушки поднимут
Освиставшую прорезь. Пролезь без труда
Из под масла в бутылку; все пасти разинут.
Красота, наделённая платьем в горох,
Не покинь взбудораженной эхом округи.
Распростёртый объятьями цвет вновь усох,
Задыхаются вдруг в переулках недуги.
Семафор благолепствует светом травы,
Открывается путь недебрийно достойный.
Да без дебрей ведь скука, кому-то — увы.
Мне бы жёлтый и красный — зелёный!
Мятеж
И ветер проносит меня по волнам
Безликим, но липким, как это положено.
Не видел такой водянистый плацдарм,
В котором потоком поправка покошена.
На гребне волны расчешусь во весь рост
И буду ухожен красивейшей дамой;
Но память коробит всем нам Холокост,
А также призыв к доброте Далай-ламы.
Чесанул шевелюру, разбрызгал духов;
Идёшь весь приятный без звуков излишних.
Из стали тяжёлые уймы крюков
Обязаны бить друг о дружку по вспышке
Терзаний, обид за потомков, за время,
Которых не вывести в жизни суету.
Идёт поголовно трусцой перемена,
Верша поголовно камнями судьбу.
Шататься по пирсам влюблённым держателем
Крутейших обрывов порыва заточек
Иль просто романтиком душ и копателем
Мотельных ночлежек и с феями ночек.
Но время ведь есть одному для печалей
Проплыть растворённым в чарующем оке
Морей, ну а после раскинуть причалу
Песочного ила в дугáх наволоки.
И я разухабист, как всякий сомнений
Ячейками в банке хоронит пружины —
Так прыгают волны моих настроений,
Как шины в ухабах плаксивой машины.