Аверина Инга
НАЛЕГКЕ
Рассказ
Назло всем захотелось фруктов…
Но едва поезд успел тронуться, как в вагоне запахло копченой курицей из душной фольги, рыбными консервами, колбасой… Все это сервировалось на местные газетки, усеянные хлебными крошками коллективно-дорожного аппетита…
А мне мечталось о вкусных спелых персиках, сочных, сладких яблоках…
Кто-то разулся…
Кто-то разбавлял кипятком лапшу…
Ароматы клубились, густели, плавились на жаре.
Вакханалия запахов смешивалась и кружилась над моей верхней плацкартной полкой, а я кожей чувствовала, как из тамбура тянуло куревом, и от соседа, с низу, несло перегаром.
Позвякивали подстаканники, остывали чаи…
Тут же мелькнула мысль о вегетарианстве.
В знак протеста собственному обонянию решаю голодать. Говорят иногда даже полезно. Все-таки это где-то рядом… Не есть мясо и не есть вообще…
В дороге хочется почему-то оглянуться назад…
Помечтать. Будто нет этого настоящего, попутчиков, вони, только спокойствие проводников, сопровождающих твой транзит из прошлого в будущее…
Я вижу, как мама встречает меня на пороге, как плачет…
Как Боря, сосед, суетливо, нарочито смеясь, робко предлагает выпить за мой приезд…
Как подруга Нинка, визжит от радости в телефонную трубку...
Как Эдик, художник, тащит меня в свою мастерскую посмотреть новые холсты…
И все как раньше…
Раньше…
Когда это было?
И где теперь оно?..
Я возвращалась домой.
Без особого аппетита, свисая с верхней полки душного переполненного вагона…
***************
Город наш небольшой. Его строили в придачу к нескольким особо стратегическим заводам. Жить здесь, если не интересоваться криминальными сводками, в целом, уютно. Послевоенные бараки, панельные пятиэтажки. Памятник Ленину - единственная достопримечательность, устоявшая на главной улице этого самого лучшего места на земле…
И все вроде бы спокойно и размеренно:
Отцы - дебоширы вкалывают на заводах, матери продавщицами, кому повезло отсиживаются в бухгалтериях. Отпрыски если не наматывают портянки, то сидят на лавочках или в подъездах на корточках. Особо пытливые учатся простым пэтэушным специальностям. Есть и отчаянные, которые уезжают в райцентр, почти за тысячу верст. Остаются там единицы, в основном возвращаются… Потом долго пьют…А после, с девяти до шести в магазинах, на заводах, бухгалтериях…если повезет конечно.
Жизнь понятна и место в ней указано.
Бронзовой ладонью мудрого Ильича…
Мне казалось где-то можно по-другому.
Где не травятся спиртягой. Где пьют шампанское.
Где не хрипит из открытых машин шансон, а играет легкая музыка.
Где вместо дешевого курева, головокружительные табаки ароматных сигар.
И разговаривают там о чем-то…другом и непонятном…
Говорю:
- Боречка, успокойся…
А он:
- Вот Толика посади-ли-и… Надо ему передачку передать… А как? Пацан-то ого-го какой…а посадили…передать…надо…
Он так живо мусолил эту тему, мне даже показалось, что и я скоро буду скакать по тюрягам с сухарями только уже за Боречкой…
- Борь, давай шампанского седня попьем, а?
- Ты чё с ума сошла? У меня от него изжога на фиг. И дорого! Нет, ну хочешь пей, я не буду. Я лучше к тёте Маше вечером…
Тётя Маша торговала спиртом. Жила как водиться на первом этаже. Особо страждущим наливала в кредит. Сначала ее муж, дядя Коля, ездил на пятерке, потом на девятке, а сейчас на иномарочке не новой конечно, но процентщица на жизнь не жаловалась. Она знала кому и сколько. Вот участковому, например, всегда пожалуйста, самого наичистейшего, как слеза. Бригадиру дяди Колиному тоже завсегда. А вот соседу, сварщику сто грамм с утра не больше.
Все ходили к тёте Маше. И даже поговаривали, что глава города знал её в лицо.
Ну а Боря… Боря переживает. Толяна то закрыли. Сам застенках не был, но всё-рано волнуется. Фетиширует. Ведь каждый уважающий себя пацан должен интересоваться как там его невинно укравшие, или случайно употребив-распространившие, кем-то подставленные братаны. Как они там? Без носков теплых? Без папиросок и женщин? Сидят…когда всё тут без них…и весна…и лето…и сланцы, и семечки, и водяра…мимо проходят…
А ведь было же лето. Шел Толик по району поддатый, лузгая. И стало ему вдруг как-то больно или обидно толи от жизни такой, толи выпить еще хотелось, а денег один свист. Короче настроение хоть вой. И вот идет, он, Толик и видит мужик навстречу ему. И у мужика то вроде все клеиться и барсетка вроде не пустая и харя буржуйская и дело к ночи. Хлоп, и развернулся Толик на сто восемьдесят градусов. Проводить мужика, чуток до дому. А тут и переулок темный… и звезды ласково светят на скользком Толиковом пути. Ну, как здесь ножичек не достать? Как телефон не позаимствовать? Барсетку не одолжить? Только не знал Толик, что мужик этот ментом окажется. Хвать его пьяненького и всё. Вот тебе и жизнь на сто восемдесят градусов повернулась одним местом, Толян…
Боря суетился из-за этой истории ещё и потому, что боялся. Где-то в подкорке у него конечно же мелькала страшная мыслишка, ведь на месте Толяна может оказаться любой и он в том числе. Нет, не то что бы Боря нарушал закон, грабил, он просто знал, что по пьяни, да с пацанами, не подумав можно и украсть и виноватым остаться и сесть. Он знал это и боялся, что не сможет во время остановиться, сказать нет... Ведь могут и затравить. И неизвестно что еще страшнее.
Вообще, Боря был человеком очень мягким, он считал это страшнейшим недостатком и скрывал его как мог. Ещё в детстве он записался в секцию по боксу. Не помогло. На первой же тренировке ему выбили передний зуб. Комплексов только прибавилось. Теперь он ещё и шепелявил. Со спортом было покончено.
Со школы Боря уяснил, что если он не прибьется к стайке «правильных пацанов», то станет изгоем. Поэтому курить, и трясти мелочь с малолеток начал сразу. К выпускному он уже ни чем не отличался от своих друзей. Чуть сгорбившаяся фигура, черная кожаная куртка, кепка, семечек кулак… Конечно Боря был реальным пацаном. Он ржал с широко раскрытым ртом, сидел на корточках, харкал в подъездах. И в своей пацанячьей жизни он был безупречен: уважал Ржавого, честно бухал, женщин угощал пивом…
Единственное, что отравляло Борину жизнь, это когда мать начинала его пилить.
- Тебе работать пора. Хватит на шее сидеть, сынок. – говорила она.
- Ну, чё ты, ма? – доносилось из комнаты.
Боря был увлечен своей компьютерной игрушкой. Несколько лет, несмотря на то, что уже вдоль и поперек все ее уровни, пройдены и выучены.
- Вот, - распахивала дверь в его комнату мама, - Ты же умный мальчик, с головой. Вон, смотри в компутере своем понимашь, так и шел бы куда-нибудь, работал. Щас кто в компутере понимат, им знашь как платят!
- Ну, ма!- гнусавил Борин затылок.
Дома, в дали от пацанской жизни Боря чувствовал себя ребенком. Тем самым. Закомплексованным, без переднего зуба. Он, конечно, думал о работе. Но о какой? Дворником? Сторожем? Он же ничего не умел… а у реальных парней должна быть реальная работа, а лучше никакой работы.
А звонки типа:
- Слышь, есть тема три косаря поднять.
Боря внимательно выслушивал, кивал…и возвращался к компьютеру или телеку.
Борино чувство проснулось ко мне давно. Мы жили с ним на одном этаже заводского общежития. Виделись здоровались. Но по настоящему пересеклись у кого-то в гостях. Если по – пацански то на хате. Пили. Слово за слово… И всё…
У Бори любовь.
А у меня… непонятное стечение обстоятельств…
Он мне тогда сказал:
- Блин, я короче не знаю как сказать… Короче это, ну когда я видел тебя, ну у нас, там на этаже, я прям знаешь, всегда думал, что это, ну клёво было бы забухать с тобой… Ты ваще клёвая. Мне нравятся такие.
- Какие? – спрашиваю.
- Ну такие короче… Да чё ты, вон у Ржавого спроси, он скажет, я отвечаю.
Я тогда Борьке на слово поверила. Просто так расслабилась и поверила. Даже романтичным показалось, сосед с этажа… Будем на лестнице встречаться или в кухне… Хотелось всё-таки чтоб кто-то спокойной ночи желал, был в общем чтоб, хотелось…
В тот день, когда посадили Толика, Боря напился очень сильно тёти Машиного спирта. Денег мне на шампанское у него не хватило. Я тянула весь вечер пиво. Я стала замечать, что от него у меня начал расти некрасивый живот. И вообще я как-то незаметно поняла, что стала чаще пить. С Борей мы практически не встречались без визита к тете Маше. С подругой Ниной тоже без полтинника не обходилось. А к Эдику, художнику я ходила в мастерскую каждый день, пока не кончилась его канистра домашнего коньяка с юга.
Пили у нас. Пили много. Пили все. Беспросветно. Трезвея только на работе. Или когда здоровье откажет. Но даже и тогда грех не поддать с утреца стограммового лекарства. Алкоголь сначала ровнял праздники и будни, тоску с радостью, потом чётко делил всю нашу жизнь на периоды, превращая её в суррогат действительности…
Период первый «портвейный» – это детство безденежное. Кстати в распитии портвейна есть у подростков какой-то свой шик. Особенно у тех, кто в конфликте с «реальными пацанами», то есть с основным обществом. Они пьют его из горла, не закусывают. Разговаривают порой на непонятные темы, о книгах например. Какой-то вызов, претензия на оригинальность примешивалось к этому пойлу.
Те, кто проходил период портвейна, обычно к нему, после шестнадцати, больше не возвращаются.
В зрелом возрасте пьют его в основном, такие, кому терять уже нечего, этим и тетя Маша уже не нальёт – толку ей от них уже никакого…только репутацию портить… в общем период этот удивителен тем, что с него всё как начинается так и может закончиться…
Период второй «Пивной» или «Коктейльный» - юность. Слабоалкогольная универсальность этих напитков позволяет употреблять их дешево и не морщась… Они идут на ура на самых главных праздниках: дне города и Дне Победы, многие правда и салюта потом не помнят…а кто вообще его не разу не видел…
Вечером во дворе, у телевизора да и так просто бутылочка, другая… Или в выходной…
Скажем в воскресный день в парке культуры и отдыха заняты все лавочки: мамаши с колясками прихлёбывают из горлышка какой – нибудь мутный джин с тоником, папаши глыкают пиво и потом как партизаны прячутся за деревьями. К вечеру в парке нечем дышать, а из кустов сирени или шиповника доноситься что-то вроде: «Ты меня уважаешь?»
Период третий «водочный» или «спиртовой» – это зрелость. Водку пьют все: мужики и бабы, работящие и бездельники. Вечером в пятницу или каждый день. Чистейший продукт - полезнее не придумаешь. Белыми реками он течет и разливается почти в каждом доме по бутылкам, стаканам, глоткам… В зрелости не пьют пиво им в основном запивают. Кухонные разговоры грубеют, тяжелеет печень, больная душа всё чаще даёт о себе знать…
А коньяк, вино, шампанское… Это редко. На большие праздники… Для них нужно особое настроение, обстановка, может жизнь даже поменять надо… Да много и не выпьешь. Не по карману. Всё равно закончится водярой. Не зачем душу травить, она и так уставшая и озлобленная…
*******************************
- Можно сумочку свою закинуть наверх? – обратилась ко мне женщина с нижней полки. – А то тесно…
Я привстала, она резко толкнула свой багаж. Прихлопнула для надёжности.
- А вы, отчего не кушаете? Не стесняйтесь, я вот тут подвинусь, немного…Спускайтесь к нам,- улыбнулась она.
- Спасибо, - растерялась я.
Ей явно было скучно. Её муж, источник перегарного запаха, давно спал. Она свернула свою курицу, попыталась почитать…
- Может колбаски? Надо доесть, испортиться…- предложила женщина.
- Ой, спасибо, но я не хочу… – памятуя о своём вегетарианстве, отказалась я.
- У меня есть яблочки! Хотите? Свои, сами ростим… - Она достала из-под стола мешок. Пахнуло летним августовским садом.
Женщина протянула мне маленькое яблоко… Я вдохнула. Оно было спасением. Крохотным маяком в этом вагоне копчено-жирного удушья…
- Из города едите? – оживилась женщина.
- Из города… Домой… - ответила я.
- А в городе чего? В гости?
- Поступала…
- О! – всплеснула она руками. – Какое дело-то серьёзное! Поступила небось?
- Не, а. Провалилась. Не взяли…
Женщина сочувственно покачала головой:
- Бывает, бывает… А мы вот гостили у свекрови. Тоже теперь домой…
Разговор как-то скис. Я опять полезла на свою верхнюю полку. Запах яблок всё ещё висел в воздухе, напоминая о доме… Я никогда не уезжала так далеко и надолго…От этой мысли даже что-то защемило в районе груди… Почти две недели в огромном городе. Если честно, то я даже рада, что всё получилось именно так… Что не поступила, не осталась в общаге, и с работой не вышло… Дома всё-таки спокойней и проще… А шампанское… Шампанское лучше в новый год…
Профессор спрашивает:
- В каком месяце началась великая октябрьская революция?
Отвечаю:
- В октябре, наверное…
- А что ознаменовало её начало?
- Залпы с корабля.
- Какого корабля?- хитро щурясь, спросил профессор.
Я пожала плечами:
- Броненосец «Потёмкин»…
Думала юристом стану. Адвокатом. Судьёй. Может прославлюсь даже. Как бы не так! После первого же экзамена пришлось забирать документы…
Не получилось в общем… Деньги таяли с каждым днём. Со дня на день должны были выселить с общаги. Но почему-то ещё не верилось, что это всё. Что в большом городе, пусть и не столице, не найдётся для меня местечка.
С экзамена я вернулась в общагу расстроенная.
В общагу меня подселили к третьекурснице Оле. Она, мягко говоря, такому соседству была не совсем рада. Относилась ко мне с лёгким пренебрежением. Да мы с ней и не общались.
Она пропадала где-то ночами, днём приходила спать. Её вид всегда был замученным и уставшим. Но этим утром мы всё-таки столкнулись почти в дверях. Увидев моё расстройство, утомлённо, она вдруг произнесла:
- Чё не сдала?
- Не-а.
- Да не плач. На следующий год поступишь.
Конечно, она просто была рада, что я скоро освобожу её комнату… Но мне захотелось хоть какой-то поддержки и я скорее от обиды и бессилия спросила:
- И чего теперь делать?
- Работу ищи или домой…
«Как же домой?» – думала я. «Со всеми попрощалась, а тут… приеду, что подумают… Не смогла…Слабая…».
От этих мыслей я зарыдала в голос. Ольга, до этого имеющая непримиримый вид, вздрогнула.
- Ну чё ты? Ну? Ты думаешь, я с первого раза поступила? Да я целый год полы драила и историю учила. Чё он тебя про октябрьскую революцию спрашивал?
- Угу…
- Это его любимый вопрос. Зануда он порядочная конечно… Ладно тебе. Могу с работой немного помочь…
- Спасибо,- выронила я.
- Спасибо? Ты что, думаешь тебе вот так с неба всё упадет? Всё и сразу? Нет, милая за всё надо платить…
- Что ты хочешь?
- Ну денег у тебя нет,- протянула она. – Но ты, допустим, мне серёжки свои можешь презентовать… В знак благодарности за заботу…
- Я не могу, это… подарок…
- Ну смотри сама, я тебе помочь хотела…- моментально потеряла интерес Ольга.
Серьги мне дарила мама. Давно. Мне было лет десять… Это были алые гранаты, на серебряной застёжке. Прозрачные камни, при дневном свете, казалось, имели глубину. Какое-то достоинство и совершенство покоилось на их пурпурном дне. Серьги я почти никогда не снимала. Они напоминали мне о том времени, когда мы жили с мамой вдвоём. Когда не было отчима. Когда я чувствовала себя маленькой девочкой, маминой дочкой… Они были чем- то вроде символа моего беззаботного девичества…детства… я не могла… просто не имела права…
Мама моя была продавцом. В универмаге. Это самый большой магазин в нашем городе, где можно купить все от хлеба до телевизора. Она продавала как раз хлеб. Всю жизнь. До сих пор она носит тщательно накрахмаленный колпак и приходит домой с булочками…
Мама всегда мне говорила, что нужно хорошо учиться, чтоб потом не стать как она, булочницей.
Папа… трудился в мясном, грузчиком… Не знаю уж за, что его полюбила моя мать, но в итоге получилась я.
Отец, как узнал о том, что мать на сносях, ушёл сразу. Сунул денег для приличия и исчез. Говорили, уехал. Не заладилось там. Спился…
Мать ждала его долго. А на те деньги купила стиральную машинку, модную тогда, «Малютку».
И мы жили вдвоём. Стирали , булочки ели по утрам… В двух комнатах заводской общаги, доставшейся нам ещё от деда, ветерана. Всю жизнь он прожил в деревянном, полусгнившем бараке, а на староста лет получил эту комнатёнку. Так даже и не успел переехать сюда…
А в один прекрасный день, я пришла со школы домой, а там был совсем не знакомый мне мужчина. Мама вышла в коридор и объявила:
- Это дядя Серёжа. Он теперь будет жить с нами.
- Мой руки, садись за стол, - сказал он мне, и хмуро добавил:
- Отметить надо.
Мать растерянно улыбаясь, достала запотевшую бутылку. Было что–то в ней инородное. Наверное, потому что у нас никто не пил…
И всё у нас стало как у всех… Мужик в доме и бутылка, которая стала возникать всё чаще и чаще…
К нам принялись по вечерам наведываться дяди Серёжины друзья, в основном мужики с этажа. По ночам заспанные раздраженные супруги их утаскивали по своим комнатам.
Мать молчала. Иногда плакала. Больше всего боялась дня пограничника. Отчим служил когда-то там радиоразведчиком…
Я всегда удивлялась маминому молчанию. Такому стоическому и страшному. Она делала вид, что не замечает происходящего. Это было даже не молчанием, а добровольной слепотой. Она в упор не видела пьянство отчима и мою неприязнь к нему…
Однажды он замахнулся на меня, пьяный, кричал:
- Мразь, и мать твоя мразь! Ненавииижу вас падлы!
Мать стояла рядом. Молча. Но мне казалось, что она очень далеко. Может быть даже в другой стране или континенте, или вообще вне времени, пространства, мира. Она не видит, что происходит в нашей семье, общаге, городе… Она не знает, а следовательно и не защитит…
На следующий день я сообщила ей о своём отъезде. Именно ей. Мы с отчимом всегда общались через мать. Тогда она сказала:
- Зачем? Есть же училище. И рядом…
- Мам, я не хочу…
- Надо рубить дерево по себе, - отрезала она.
Я знала, она конечно же не мечтала всю жизнь продавать булки…
Но раз так сложилось…
Деваться некуда
Могло ведь быть и хуже…
Так думала она…
И она старалась… симулировать счастье, семью, любовь… это было для неё так же естественно, как есть булочки по утрам…
Не выдержав Ольгиной надменной паузы, спрашиваю:
- А, что за работа?
- Да нормальная работа, каждый день по косарю платят. Видала деньги-то такие, а?
- Может я тебе что-нибудь другое отдам? Ну там, колечко, например, возьми, я его сама покупала, у нас, в универмаге, на выпускной… дорогое…
- Чё мне твоё колечко? Мне серьги нужны… - Ольга была непреклонна.
- А правда там столько платят?
- Правда. Если работать хорошо будешь…
Я задумалась: а может это судьба? Удача? Может это и есть та жизнь, о которой я так мечтала? Может там пьют шампанское и слушают джаз? И там некуда торопиться потому что всё уже есть?.. А что у меня сейчас? Деньги кончаются. С общаги со дня на день попросят… Страшно…
Я сняла серьги… И почему-то по всему телу прокатилась дрожь и ощущение, что эти камни... такие глубокие и мудрые хотят мне что-то сказать… Что-то о чём я ещё не знаю…
А может и не хочу знать…
Ольга тут же их примерила.
- Симпатичные, - сказала она, разглядывая их в зеркало.
- Что за работа?- резко спросила я, скорее от того, что мне не приятно было видеть на ней мои камни.
- «Амазонка». Ночной клуб. Туда нужны девушки. Ну, ты понимаешь?
- Нет.
- Ты вообще откуда взялась такая? Танцевать раздеваться красиво надо, за деньги, сечёшь?
- Я не умею.
- А что тут уметь? Сиськи есть? А за такое бабло ты и цыганочку на потолке отплясывать научишься!
На тот момент в ночном клубе я не была ни разу. У нас из развлекательных заведений только шашлычка «Лиана», что стоит на выезде из города. Там обедают дальнобойщики, а по ночам отдыхают местные… Её хозяин, узбек, облагородил свою забегаловку караоке и линолеумом, убрал пару столов в пользу танц-пола, и потянулись к нему со всего города, ребята в спортивных костюмах, девчонки в мини юбках. Так у нас и появился свой ночной клуб. Там знакомились, танцевали, дрались, напивались… Гуляли в общем. По-своему…
А про стриптиз у нас толком-то никто и не слышал. Ну соседка с низу, раз, пьяная попыталась раздеться – запуталась в своих рукавах. Вся шашлычка до сих пор вспоминает… смешно очень было.
Мне стало не по себе… Я представила: танцевать перед жующими ртами…раздеваться… Какой позор!
Ольга умышленно убрала волосы за уши, чтоб мне видно было серьги.
Выпрямила спину, будто томившаяся на солнышке кошка и неубедительно зевнула, как делают, чтобы заполнить паузу в неприятном разговоре…
Я посмотрела на серьги. Прошлое, казалось, больше мне не принадлежало…
Моё детство, воспоминания, принципы по не многу уходили от меня, оставляя один на один с Ольгой, с выбором, с городом… Назад дороги не было и я решилась:
- Что надо делать? – спросила я.
- Вечером пойдёшь в клуб, спросишь Людмилу Михайловну, скажешь, на работу пришла, от меня…
Я чувствовала какую-то непонятную резь. Внутри. Будто что-то откололось и кровоточило. И всё это отражалось, сверкало и переливалось дневным светом, в таких чужих, далёких и багровых камнях граната…
*******************************
Я топталась у дверей этого клуба, долго не решаясь туда войти.
Проще было карабкаться по отвесным скалам без страховки, чем переступить этот порог. Ко мне подошла пожилая женщина лет пятидесяти:
- Чего стоишь? Заходи!
Я не успела ей ничего ответить, как она снова спросила:
- Новенькая?
Я с некоторым облегчением кивнула.
- Тогда пошли, - улыбнулась она.
Сначала мы оказались в небольшом фойе с огромными тяжелыми шторами с кистями. За ними сразу зал… Он походил на игрушечный Барби-дом, где крошечные диванчики лоснились мягкой розовой тканью, на карликовых столиках лежали симпатичные салфетки в форме губ, а в небольшую сцену, напоминавшую скорее подиум, уверенно врезался не высокий шест.
Казалось, что вот-вот зайдёт сюда галантный и улыбающийся Кен, подойдет к бару заказать немного виски, и любезная Барби тоже вежливо улыбаясь, в розовом переднике с кружевной отделкой, нальёт ему полста грамм, добавит колы со льдом и они будут смотреть друг на друга бесконечно улыбаясь… Он закажет ещё. И ещё… Сначала он будет просто весел, потом немного неуклюж, но в конце концов нажрется, его галстук съедет на бок, он будет нести всякую чушь, просить у Барби телефончик, предлагать ей уехать с ним… Она всё-таки зарядит ему пощечину и как порядочная кукла обидится, а может даже и всплакнёт…
- Ты от кого пришла? – спросила женщина.
Я вздрогнула от неожиданности.
- Вообще я от Ольги…- робко начала я.
- От Эммануэль что ли? Вот засранка! Передай ей, что она денег в бар задолжала.
- Мне нужно поговорить с Людмилой Михайловной.
- Я Людмила Михайловна. Размер груди у тебя какой?
Я растерялась…
- Не знаю, - говорю.
- Ну-ка, а повернись попой…угу…ну вроде ничего…
Она напоминала мне врача терапевта. «Раздевайтесь до пояса, дышите…»
- Короче условия следующие, - начала она. - По правилам клуба клиенты не имеют права прикасаться к тебе… Но мораль устанавливаешь ты сама. Однако имей ввиду все чаевые пополам, а если хочешь денег… в общем думай…
- А у вас в баре шампанское есть?- спросила я.
- Есть. Но на него заработать сначала надо.
Голова кружилась. От страха и волнения. Переодетая в чье-то платье я сидела на одном из крошечных диванчиков. Чувствовала себя огромной неуместной брошью. Зал заполнялся. За столиками сидели мужчины, разного возраста… Среди них был один. С усами. Шил глазами. И жадно исподлобья косился в мою сторону. Его взгляд обдал меня холодом… Чего он хотел?
Девочки сменяли друг друга кружась на шесте. Легко и изящно. Нимфы. Я даже немного позавидовала их женственности. В нашем городе таких нет. Холёных и нежных. Нашим девкам летать и кружиться некогда, надо замуж, время не ждёт. Потом местечко в бухгалтерии. И ребенка в детский сад…
Было неловко. Неуклюже. В этом чужом платье. Я боялась шеста. Боялась сцены. И ждала своей очереди как приговорённая…
- Выйдем, - неожиданно над ухом шепнула Людмила Михайловна.
- Короче, вон тот мужик, - показала она мне на усатого.- Хочет приватный танец с тобой. Знаешь, что такое?
- Не-а.
- Я тебе сейчас в комнату провожу, ты будешь его там ждать. Он придет, а ты медленно, красиво, разденешься. Ясно?
- За деньги?- почему-то спросила я.
- Глупая, кто ж сейчас бесплатно сиськи показывает?
Комната отделялась от зала плотными шторами. В ожидании своего Кена я уселась на диванчик, как можно красивее. Выпрямила спину, коротко отрепетировала вежливую улыбку.
Усатый вошел в комнату. Хозяином сел в кресло.
- Новенькая?- спросил.
- Да, – как можно любезнее ответила я.
- Ну давай!
Руки немели. Ноги отказывались меня слушаться. Сердце выпрыгивало из груди… Я начала как можно медленней расстегивать платье. Усатый усмехнулся:
- Сядь!- отрезал он и притянул меня к себе.
- А как же танец? – испугалась я.
- Х… с ним…
Звякнула пряжка на его ремне.
- Извините, но гостям бара нельзя прикасаться к танцовщицам…
- Насрать! Давай по - быстренькому. – Его руки больно сдавили мне грудь. Не помню как оказалась на коленях…
- Не трогайте меня!- только и успела закричать я.
- Заткнись сука…
Началась возня. Почти драка. Я локтем. Он коленом… Просто чудом я выскользнула из его клешней, вылетела в зал, полураздетая… Невыносимо душили слёзы… Господи как было стыдно… как было стыдно…
Сидящие в зале от неожиданного шума обернулись в мою сторону.
Они так смотрели… что мне тут же захотелось разревется.
Горько.
От внезапно накатившей невероятной жалости к себе…
И рассказать всем, что всё вышло ужасно глупо.
И я не такая. Ну то есть стриптиз этот…
И про революцию октябрьскую я помню… просто разволновалась наверное…
Я учиться хотела. Работать потом… Жить… Нормально… А тут…
Где-то ведь есть люди? Они пьют шампанское, а не пиво от которого растет брюхо… Носят белую обувь, потому что на их улицах чисто… Путешествуют… Слушают лёгкую музыку…
Слёзы катились…
Усатый бежал вслед за мной, на ходу застёгивая ширинку:
- Люда, Люда, что за шалаву ты мне подсунула? Где ты её взяла?.. – кричал он.
Людмила Михайловна стояла спиной. Её фигура выражала спокойствие и властность. Она резко обернулась в мою сторону и по-змеиному прошипела мне прямо в глаза:
- Я же предупреждала тебя тварь…
Когда я вышла из злополучной «Амазонки» было ещё темно. Денег оставалось ровно на билет до дома. Город не спал. Улицы горели огнями и рекламами. Всё походило на один сплошной праздник. Будто потоки веселья выливались на улицу с людьми, машинами, суетой.
Слёзы катились…
Я шла в сторону вокзала.
Стараясь не оглядываться…
Домой - вот о чём я думала.
Плюнула я, в общем, на этот райцентр. Если в техникум не возьмут – на фабрику пойду или продавцом к маме… С Нинкой теперь как раньше вино пить будем, в шашлычку ходить…
Замуж выйду. За Борьку. А что? Привыкну! Цепочки, колечки золотые носить буду…
Хорошо заживём, нормально…
Темнело. За окном поезда вырисовывалось сплошное однообразие. Леса, поля, станции. Не хитрые пейзажи монотонными слайдами сменяли друг друга. Хотелось забыть всё по скорей. Нырнуть под одеяло как в детстве. От проблем. От будущего. От стыда за своё возращение.
Зато Борька обрадуется. Он так депрессировал из-за моего отъезда…
И мама. Только как я расскажу ей теперь про серьги?..
**********************************
Нинка говорит:
- Ну, чего они от нас хотят ещё? Ну, чего? Я ему пожрать приготовила. Рубашку постирала. Погладила. Он сволочь пьяный пришел. Да кого там, приполз, гад. И телефон дрыньк-дрыньк, дрыньк-дрыньк. Беру трубку, а там бля Наташа… Высралась сука. Бывшая евоная.
- Да на хрен тебе он вообще нужен?- спрашиваю.
- Ну как… Мужик же… Какой никакой а мой… Сидячий правда. Ну ничего, говорит, по молодости по глупости. Исправиться обещал…
- Думаешь, больше не будет?
- После последнего раза, всё, говорит, завязал. Прощенье просил, бес, мол, попутал. Клялся… Женится даже на мне сказал, представляешь?- Нинка благостно улыбнулась.
- И чего не ворует больше?
- Не ворует, неделю уж как не ворует… Вот только эта скотина… Узнаю убью её нахер!
В чём-то Нина была права… Как самка, которая просто боролась за своё самье счастье. Она была, пожалуй, моей единственной подругой. Столько лет, секретов, любовей… Ещё со школы… Она жила в соседнем доме. Ходили друг к другу. Вино пить. Болтать о женском…
Кстати, женского в Нинке было хоть отбавляй. Её идея фикс поскорей выйти замуж порой приобретала странные формы. Вокруг неё вились мужчины… Солдаты срочники, уголовные персонажи, сильно пьющие грузчики, дворники, трактористы… Их внимание Нинка расценивала как искренние отношение или даже чувство… Замуж правда никто не звал. Нинка напирала сама. Мужчины исчезали.
Сама же Нина была маляром - штукатуром при жеке. Почти художник. Красить стены, тоже искусство, считала она, а ещё это тяжёлый физический труд. И вредно.
А свою штукатурную зарплату она почти всю тратила на передачки в тюрьму или воинскую часть. На проходных её в лицо узнавали. Носки, конфеты, сигареты блоками, всё это она умело распределяла среди своих потенциальных женихов.
И чего она только не делала на пути к своему самьему счастью! Волосы перекрашивала, отчаянно беременела, и даже, обнаружив как-то, на себе венец безбрачия, неустанно чистила карму…
А однажды даже с работы уволиться пришлось.
Сдавали они новый объект. Пятиэтажку. Новенькую… Строители ещё не успели разобрать свои вагончики. Нинке сразу приглянулся тракторист Витька. Она и так к нему и сяк. А он лыка не вяжет уже который день.
А потом… Прораб хватился не Нинки, не Витьки целый день нет. С утра вроде были…а сейчас… В общем не нашли. Прораб ругался. Прогул даже поставил. А вечером, мужики переодеваться пошли в вагончики, а там… Водка, консервы и тракторист на Нинке…
А ведь Нинка влюблялась действительно, как ей казалось, по-настоящему. И каждый раз у неё всё было всерьёз. Даже если этот раз длился всего двадцать минут…
В каких она принцев верила? За каким призрачным женским счастьем гналась?
Одному богу известно…
Эх, Нинка, Нинка опять влюбилась. Она ему сим карты в хлебе таскала полгода. Он письма писал из колонии. Свидание даже одно было… Чем не любовь?
Живёт теперь у неё, на работу не берут… Как-то пошел за пивом в магазин с утра. Вернулся поздно вечером пьяный, с двумя телефонами, сказал нашел… И цепочку золотую. Нинке подарил…
Нинка промолчала…
Совсем как моя мать…
Это была чисто местная черта характера…
Городское равнодушие. Форменный эгоизм.
У нас принято было так. Создавать видимость того, что всё идёт просто замечательно. Перекрашивать гнилые заборы. Похмелье прикрывать безобидным недосыпанием.
Традиции в нашем городе чтили. На работу приходить уже с утра не в настроении. Понедельники ненавидеть. Курицу по праздникам есть. В телевизор пялиться целыми днями.
Примерно к двадцати пяти годам жизнь устаканивалась. Появлялась обычная вялость размеренность. Дети появлялись.
Скупые события тянулись за жалкой вереницей дней. Зимой стояли лютые морозы. В межсезонье слякотно и грязно. А лето такое короткое, что никто его никогда и не помнил.
Любовь? Это только по началу. Редко какая девушка дожидалась своего суженного из армии. Оно и понятно, времени в обрез…
Счастье? Оно есть где-то конечно… Морские побережья, залитые солнцем песчаные пляжи… Воочию всё это видели единицы, предприимчивые сотрудники кадровых отделов, главбухи, которые с умели выцарапать себе путёвки ещё при советском союзе. А те, кто по младше глазеют на это счастье только в телевизоре или на дне бутылки, сидя воскресными вечерами в парке культуры и отдыха…
Деньги? От зарплаты до зарплаты в основном. За исключением больших начальников заводов и директора универмага. Им ещё в девяностые улыбнулась фортуна.
Зато в день зарплаты город гудит. Поэтому её дают строго по пятницам. Милиция дежурит с усилением. Рынок работает до позднего вечера. Там, подвыпившие мужики покупают своим жёнам новые сапоги, жёны выкраивают себе на духи, дети выпрашивают на чипсы и колу. Деньги разлетаются за несколько дней, оставляя после себя немного окорочков в морозилке, полуфабрикатных котлет, пару десятков яиц да мало-мальски какой-нибудь крупы или макарон…
Праздники? Отмечаются с особым размахом. На дни рождения собираются в основном родственники, поесть, повздыхать, выпить. Дарят разное, недорогое, но крупное. Вот мне на прошлый день рождения подарили бессмысленную зеленую вазу из толстого стекла. Такие дарят на значительные юбилеи.
На прошлый мой день рождения гости сломали унитаз. Нинка то в кухне на этаже, то в душевой весь вечер уединялась с каким-то очередным принцем, у которого из-за наколок не осталось на теле ни одного живого места. Сначала их застукала комендантша, потом и вовсе душ закрыли. Они заперлись в женском туалете. И вот, как результат, не работающий уже пол - года бочок.
День рождения всегда был для меня скучным праздником. Пить скучно. Есть не хочется. Традиция такая. Каждый год я должна выставить большой стол, изнасиловать лимоном курицу, колбаски порезать, селедочку под шубой придумать. А потом?
Потом посуда грязная, и подарки сплошь крупные да символические…
На новый год всё как положено: ёлочный оливье, запой до рождества, скандалы и ругань за стенкой, драка на лестничной площадке…
Да в общем кого это всё волнует? Живем же… По квартирам хрущёвым, комнатам общажным… Верим чему-то… Только вот плевать всем друг на друга, каждый заточён в своём четырехстенье…
Город погрузился в густой туман равнодушия и эгоизма.
В тумане ничего не видно, можно легко заблудиться…
Но жители нашего города приспособились и привыкли лениво верить, что у нас всё будет хорошо…
Просто замечательно…
***************************
Он говрил:
- Кон-це-пту-а-льно-о, - медленно растягивая звуки после качественно выкуренного косяка травы. - Ван Гога тоже никто не понимал.
Эдик – художник. Самоучка. Улыбающийся такой. Его иногда ловят на улицах пьяные подростки. Бьют. А он смеется...
Сумашедший…
Писать Эдик начал сразу маслом. Сначала он изводил огромные холсты цветными пятнами. Брал краски те, что поярче, и мазал ими с верху до низу, реже поперёк… потом Эдик взялся за «концептуальную живопись». Тут же написал две новые картины, первая называется «Зае…ли». Так и написано неровными буквами на темно-синем фоне, изображающем что-то вроде неба… Одинокая буква «и» не влезшая в основную часть живописного полотна маленькой и узкой каплей болталась где-то в нижнем углу картины. Но даже и без неё всё и так было понятно.
Но эта работа особого успеха не возымела, и всё-равно Эдик решил темп не сбавлять. На следующем своём холсте он изобразил забор, на котором тоже было написано…
- Понимаешь, - объяснял мне он, - Вот наступил чудесный солнечный день и у всех прекрасное настроение, люди улыбаясь, спешат на работу… Мир им кажется прекрасным и дружелюбным и вот идут они и видят забор над которым выситься голубое преголубое небо, с низу растёт зелёная презелёная трава и тут… рррааз! А на заборе написано х…! Это же какое столкновение! Какой конфликт! Х… с небом!
Мы всегда сидели в его мастерской, что находилась в подвале. На первом этаже этого же дома жила тётя Маша. По утрам она выходила кормить бездомных собак. Жалела их.
Только людей травила. Палёным спиртом.
Эдик мечтал уехать:
- Представляешь, - говорил он, - Откроем свой магазин. Будем картины продавать. Или нет, галерею, к нам будут приходить известные люди, художники, музыканты, поэты…
Он знал, что этого никогда не будет. В свое время он тоже не поступил на факультет изобразительного искусства и его пятнистые холсты утончённые сотрудницы райцентровских галерей, пожимая плечами, мягко отставляли в сторону…
Эдик успел закончить всего семь классов. Он был из не благополучной семьи. Мать алкоголичка и три маленькие сестры, ютились на окраине города в старом деревянном доме. В доме постоянно толклась, опухшая от спирта, алкобратия. Засохшие корки хлеба, уличные коты, выбитые окна… Когда сестёр забрали в интернат, Эдик ушёл из дому, поселился в подвале, назвал его мастерской… Ему хотелось оторваться от этого мира. Хоть на несколько сантиметров. Не иметь ничего общего с его обитателями, разговорами, запахами… Увлёкся искусством, скорее даже ради того, чтобы доказать всем свою непохожесть. В среде, откуда он был родом, не знали Ван Гога. Поэтому его и тянуло.
Как он считал в эстетику. Его эстетикой стал бесконечный вызов всем. Эпатаж ради эпатажа. Но всё чаще его можно было встретить раскуривающим весёлые табаки, или спящим на лавочке в парке…
Среда его побеждала, а импрессионисты со временем становились и вовсе не причём…
Эдик лет пятнадцать уже носил кожаную косуху, как символ свободомыслия.
Он подрабатывал на стройках. Денег у него не было никогда.
Какая галерея?
В каком мире все это сбудется?
Да что там… Под окнами Тёти Маши он проводил больше времени, чем в своей мастерской…
Боря всё-таки устроился на работу. Охранником в наш парк культуры и отдыха. Особая профессия, тоже, кстати, популярная в нашем городе. Эти люди в чёрной форме, перегораживают тебе путь, куда бы ты не шёл, говорят «не положено», что бы ты не делал, грубят если ты пьян, могут и побить если сильно им не нравишься, а иные и ограбить… Такой, получается, гоп стоп в форме… И не поделаешь ничего, охранники…
Боре эта профессия совсем не подходила, он человек мягкий. Но всё – равно он решительно надевал форму, застёгивал портупею и шёл «наводить порядок» на парковых аллеях. С ним ещё пара пацанов, все с одного двора. Витёк по кличке Романтик, так его прозвали за то, что он на своём посту по ночам охранял мир и покой граждан каждый раз с новой девушкой, а то и сразу с двумя. И Миха, больше известный как Голова. То ли потому что он в основном бил головой, то ли потому что считался умным, так как его частенько можно было застать с книгой, с привокзальным детективчиком каким-нибудь. Банда, одним словом.
Домой почти с каждого дежурства неслись трофеи: цепочки, телефоны, перстни…
И Боря тоже «калымил»… Все «калымили» и он тоже… Чтоб не быть белой вороной…
Мне было не приятно…
Он так сильно пил, ругался матом… становился агрессивным… Так и норовил нагрубить кому-нибудь на улице…
- Мужчина должен драться, - говорил он мне.
Глупости думала я, но возражать не стала. Когда Боря «быкует» нужно с ним во всём соглашаться как с душевнобольным во время обострения.
Мне это стало порядком надоедать.
А ещё больше меня выводил из себя его непроницаемый вид, когда он рассказывал о драках, нападениях, о грабежах… Чаще всего во всём этом виноваты были сами охранники. Но по его словам они выходили жертвами…
- Ты понимаешь, - говорил Боря, - Если человек пьяный, то это уже не человек, а свинья… И его нужно проучить…
Вот и носил Боря украденные перстни и цепочки, как следствие своего воспитания.
- А если ты будешь пьяный и к тебе подойдут вот также, проучить?- спросила я.
- Не подойдут, - сделался вдруг серьезным Боря. – И, вообще не лезь не в своё дело.
Он боялся…
Поэтому говорил так…
Это был день пограничника. Все лавочки и кафешки в парке были заняты уже с утра. Для Бори его напарников день обещал быть суетливым и в целом наживным.
Пограничники ходили толпами, в обнимку, сутулясь, горько вздыхая перед тем как глотнуть из пластикового стаканчика водки. За пацанов. За тех, кто не с нами. Обычная программа.
К вечеру, как водиться, все разбрелись по кустам. Начинались лёгкие стычки.
Боря отсиживался на своём посту. В драки не ввязывался, никого не разнимал. Охранник, одним словом. Да и зачем? По орут, силу померяют да и сами разойдутся. А если кого сильно побьют или ограбят, так это уж не его дело. Этим милиция пусть занимается.
Но вдруг он услышал душераздирающий женский крик. Боря вздрогнул, откуда-то неподалёку донеслось:
- Помогите!
Возникло напряжение. Сделать вид, что не слышал? Помочь? Боря не знал что делать, время шло…
- Помогите! – послышалось совсем близко.
Боря осторожно открыл дверь поста. Высунул голову. Никого. Вышел на крыльцо, достал сигарету. Тишина. Закурил.
- Тем лучше… – подумал он и зашёл обратно на пост, для надёжности подперев дверь стулом.
Он уже и забыл про происшествие, как вдруг в дверь кто-то сильно бухнул.
- Открывай, - послышался мужской голос.
Боря привстал. Отодвинул стул. Дверь распахнулась. На пороге стоял мужчина. Лицо его было в крови, одной рукой он прикрывал глаза, другой хаотично размахивал.
- Слышь… помоги, там женщина!.. – крикнул он сипло.
- Ну, чё, ещё? – с неохотой спросил Борис.
- Сумку отобрали…помоги…брат…
Мужчина был сильно пьян. Лицо его Борису показалось знакомым. Это был недавно вышедший из тюрьмы Сиплый. Наркоман со стажем.
- А я то чё сделаю?..
- Блин, я заступился… она шла просто… потом как за орёт… я за ними… шакалы… нос кажется сломан…
- Понятно, но это не ко мне… - пожал плечами Боря.
- Ну братан ты чё? Как же так-то? Как же так?
Боре показалось на мгновение даже, что Сиплый не просто посмотрел на него, а ударил его взглядом, исподлобья с обидой и вызовом. В его кровавом лице была какая-то боль, смешанная с негодованием.
Нет, не сломанный нос… Что-то другое…
- Да пошёл ты! – кинул напоследок ему Сиплый.
И вышел.
Боря с облегчением вздохнул. Обошлось.
- «Сучья работа», - подумал он. Закрыл дверь и снова приставил стул.
*********************************
Боречку было жалко. Он мягкий человек. Как бы кого не задеть лишний раз… Но ведь съедят же. А он татуировку себе для храбрости сделал. Синюшную… Чтоб к своим-то поближе. Пацанам.
И пить стал… От какой-то неистребимой русской тоски… И о любви ни слова не говорил без водки…
Хлоп пол стакана и целоваться лезет…
Я ему:
- Ты чего?
А он:
- Не могу без тебя, - говорит, - пропаду… Не уезжай…
Про судьбу что-то несёт. Неужели влюбился, думаю. Так, по – серьёзному. И вдруг как-то страшно стало. А что если мне всю жизнь придется прожить с ним, детей от него иметь…
Я представила нашу свадьбу в столовой, где пахнет котлетами. И как не молодая тамада поёт народные песни. И подвыпившие родственники кричат горько… Наливают водку, а может даже и шампанское…
А Толяна посадили всё-таки на пять лет. Ох, Борька переживал! Я не могла понять почему все ему так сочувствовали.
Почему никто не подумал про того, на кого напал Толян и хотел ограбить, кого ножом чуть не пырнул за лишнюю сотню на пузырь…
С Эдиком я тоже как-то скомкано попрощалась.
Захожу к нему, а он выдувает очередную самокрутку с травой.
- Вдохновение просто так не приходит, - говорит он мне.
Через некоторое время его взгляд становится пустым, он поднимает с пола вымазанную в масленой краске кисть, подходит к какой-то фанере и черным мажет полукруглую полоску, потом опускает кисть в желтую краску и рядом выводит ещё одну полоску, потом в красную и так далее…
- Что ты делаешь? - спрашиваю недоуменно.
- Моя радуга, - отвечает он, не отрываясь от процесса.
- В радуге нет таких цветов…
Он повернулся в мою сторону, но смотрел куда-то мимо, как бы сквозь меня:
- Дура ты…
Стало страшно. Такой мутный взгляд… Эдика будто подменили. Тогда я подумала, что это от травы такой эффект… И ушла… Он этого даже не заметил…
Перед глазами до сих пор стоит эта жуткая радуга…
Странно как-то всё это было…
А от Нинки жених её всё-таки ушёл. И телевизор с микроволновкой прихватил заодно.
Она с работы приходит и нет никого.
Звонит мне, плачет:
- Он же обещал не воровать больше скотина…- всхлипывала Нинка. – Ты там в райцентр када поедешь ищи себе приличного, присматривайся хорошенько, чтоб не сидел, не пил… а то будешь как я …- завывала она. – И суши попробуй обязательно. Говорят можно одной наесться. Расскажешь потом…
Дура, ты Нинка! – говорю, - И фен-шуй тебе не поможет!
- Ну чё ты начинаешь? Я мож те завидую, ты хоть поживёшь там по-человечески…
А маме скоро на пенсию. Она стягивала по вечерам штаны с пьяного отчима. Он рычал как животное, не в силах даже материться. А она тихонько и покорно пристраивалась рядышком на их тесной софе, стараясь не занимать много места, не помешать, не обидеть… И так всегда, как черепаха в панцире… Маленькая такая, хрупкая. Изо дня в день крахмалила свой колпак и приговаривала:
- Нормально живём тут…а чего? Может даже и повезло…
Похоже, она действительно в это верила…
*************************************
Поезд шёл тихо. Запахи понемногу успокаивались, засыпали…
Хотелось есть. Мяса хотелось. Курятины копчёной в фольге…
Колбасы докторской…
Мне не спалось всю ночь
Вспоминалась аллея в нашем парке… Узенькая тропинка над которой нависают широкие лапы стройных сосен… Мягкая пожелтевшая хвоя под ногами… Мы идём по ней с мамой, я бегу впереди.
Маленькая девчушка лет пяти. Подул лёгкий ветерок и сорвал с моей головы белую косынку. Я побежала за ней бегу, бегу, а она всё дальше от меня. И вот я уже свернула с тропинки куда-то вглубь парка. На мгновение даже показалось, что деревья сомкнулись надо мной… Страшно…
Плачу… Думаю, мама заругает, что косынку обронила… Я уж и из виду её потеряла… а всё бегу и бегу…
Чуть не заблудилась тогда…
И сейчас вот чувствую - гонюсь за чем-то… За чем?
Поезд прибыл совсем рано, на рассвете. Солнце ещё поднималось и потому было прохладно. Я выгрузила свой единственный чемодан на перрон. Вздохнула. Как всё было знакомо на этой маленькой узловой станции.
Ещё в детстве мы прибегали сюда смотреть как останавливается здесь всего раз в неделю пассажирский поезд. За эти две минуты стоянки, я разглядывала чужых людей, уставших с дороги, едущих из далека, с незнакомых мне городов… У них была какая-то другая, совсем не похожая на мою, жизнь. И с последним, скрывшимся из виду, вагоном состава она манила меня всё сильнее, увлекая в свою неизвестность с запахом пропитанных битумом шпал…
На вокзале меня никто не встречал, да я никого и не предупреждала о своём возвращении.
Я шла вдоль дороги, за мной катился чемоданчик.
Сегодняшний августовский день обещал быть тёплым…
Ближе всего к вокзалу жил Эдик. К нему я решила зайти первым.
В его дворе стояла какая-то неправдоподобная тишина. Никто не выносил ковры, что бы их выбивать, не вывешивал бельё. Даже под окнами у тёти Маши ни души.
Низкая подвальная дверь была как всегда открыта. Я зашла, потом затащила свой чемодан.
- Эдик! – кричала я, - Ты спишь ещё? Это я, Эдик! Я приехала!
В подвале было темно и я шла на ощупь… Спустившись с лестницы я оказалась на маленьком еле освещённом пятачке. Где-то в глубине подвала что-то зашуршало.
- Кто? – хрипло донеслось из темноты.
- Эдик это ты? Я приехала!
- Нет его здесь, - сказал незнакомец.
- А где он?
Сквозь тусклый свет лампочки я разглядела чью-то фигуру. Фигура привстала, что бы тоже на меня посмотреть… Это был Сиплый.
- В психушке он лежит, я теперь за него, – ответил он.
- Как же так?
- Как как… Голоса слышит, разговаривает с ними, зовут они его…
- Куда зовут? – не поняла я.
- Чё непонятливая – то такая? ТУДА они его зовут! ТУДА! – выпрямился Сиплый в полный рост.- Повеситься он хотел. А я случайно шёл-шёл, дай-ка думаю зайду. Спускаюсь, а он петлю крутит. Зовут, говорит, идти надо. Теперь в психушке он, а я здесь! Ясно?
- Ясно, - тихо сказала я. – Пойду наверное…
Я вышла из мастерской. Как-то не верилось И что-то было всё -равно не так… Надо мной висело какое-то напряжение…
Какие голоса? Откуда? Может это он после своей травы… Или Сиплый его чем угостил?
Постояв немного, я пошла в сторону своей общаги. Растерянная, миновала несколько пятиэтажек, рынок. Мой чемодан на крохотных колёсах, то и дело подпрыгивал на кочках и заваливался на бок.
Ощущение было такое, что весь город просто вымер. Ни людей, ни машин…
Не то что бы меня никто не ждал… Просто этот город точно больше не принадлежал мне… Не было у меня ни серёжек с гранатом, ни булочек маминых, ни татуировки Бориной… и Эдика теперь тоже будто не существовало…
Уже подходя к своему двору, сквозь эту постороннюю тишину я, вдруг, услышала звонкий собачий лай. Навстречу мчался огромный лохматый беспородный пёс. Сзади него с трудом удерживая его на длиннющем поводке, бежала Нинка. Запыхавшись, она кричала собаке:
- Стой! Фу!
Псина неотвратимо неслась прямо на меня… Наконец, совсем приблизившись, чуть не сбивая меня с ног, собака начала подпрыгивать, виляя хвостом и не давая сделать мне не шагу.
- О!- увидев меня, почти вскрикнула Нинка. - Ты чёго приехала что ль?
- Как видишь…- пожала я плечами, вообще уже ничего не понимая.
- На каникулы, да? - всё ещё тяжело дыша, спросила она.
- Почему?
- А-а-а – протянула она с хитрой усмешкой.- На нас посмотреть и обратно… Пёс продолжал путаться под ногами и дёргать за поводок.
Я не успела ничего ей ответить, как она затараторила:
- Ой, а я вот решила собаку завести. Как мой от меня ушёл, сразу думаю, пса заведу. А тут и тётя Маша, забери, говорит щеночка. Вот и забрала. Живём теперь… С работы приходишь, встречает тебя – приятно… Хоть кто-то…
- И что, замуж больше не хочешь теперь?
- Да ну их, у меня теперь Рекс… Чем не мужик? Пожрать, поспать, да погулять! Только на выпить разве что деньги не трясёт… А у тебя-то как?
- Да нормально…
- Суши, пробовала хоть?
- Пробовала… - зачем-то сказала я.
- Ну и как?
- Невкусные…
- Вот блин… Наврали значит в телевизоре…- вздохнула Нинка, собака дёрнула поводок и потянула её в сторону. – Ладно, побежали мы… Заходи вечерком!
- Хорошо, - ответила я уже удаляющейся Нинке.
- А ты уезжаешь-то когда?- крикнула она мне вдогонку почти через весь двор.
Я обернулась… Я не знала что ей ответить… Просто стояла как вкопанная и смотрела на Нинку, на её собаку…
- Ладно, - махнула она рукой. – Некогда…
********************************
Общага потихоньку просыпалась. По коридорам уже бегали соседские дети. Хлопали дверьми. Галдели. Томно вытягивая лапы, выходили занимать свои места на подоконниках, коты. Женщины выносили тазы с бельём. Я поднимала чемодан по ступенькам. Еле дотащив его до своей секции, позвонила в дверь.
На пороге меня встретил отчим, дядя Сережа. Заспанный, в одних трусах:
- Рановато ты чего-то… - не скрывая своего удивления, сказал он.
- Нормально, - огрызнулась я. – Вставать уже давно пора.
- А мы тебя лет через пять ждали…После института, а ты… Опочки! И через неделю, всё, на, отучилась!
Я не разуваясь, прошла в свою комнату. Села на софу. Вздохнула… Никак не приходило ощущение что я наконец дома.
- Где мать? – крикнула я из комнаты.
- Поливать на огород, поехала - сёдня воду дают, – с неохотой ответил отчим.
Его фигура тут же появилась в дверях:
- Ты надолго к нам? – сдвинув брови, произнёс он.
Я снова как в ступоре ничего не смогла ответить. Просто смотрела на него, стоящего дверном проёме, и отчего-то молчала.
- Ты ж так? Погостить? Знаешь чего…короче… ты картошку помоги нам с матерью выкопать и езжай себе учись дальше… Мы тебе ещё в придачу ведёрко дадим…
- Я не поступила, дядь Серёж… - неожиданно выскользнуло у меня.
- Ну, тем лучше… - совсем не удивился отчим. - Работать поезжай, там, в райцентре работы-ы-ы… дохрена, только успевай! Не то, что у нас…
Меня словно что-то резануло. Отчим замолк. Повисшая между нами пауза электролизовала воздух. Его лицо… спившегося работяги… оно было чужим… Ничего в его взгляде не принадлежало мне… Я так сильно это почувствовала, что отшатнулась… Это не моя жизнь…
Не моя…
Хотелось исчезнуть, чтоб не видеть его посторонний взгляд и я сказала:
- Я к Боре зайду, а то он ещё не знает…
- Борю твоего в армию забрали, – с некоторой усмешкой бросил дядя Серёжа. – Всё, на, в горячую точку! Хана ему теперь!
Я остолбенела: Борю? В армию?
- И чего теперь? – спрашиваю.
- А ничего… Может вернётся, а может и нет. Проводили, да и всё. Ну, мать евоная поплакала…
Ответить было нечего.
Страшная мысль вдруг больно кольнула сердце: меня никто здесь не ждал… Уехала, значит, возвращаться не должна… А я… ещё и с чемоданом… на колёсах…
Мама вошла тихо. Незаметно проскользнув в приоткрытую дверь. Она всегда всё делала так. Не привлекая внимания, молча…
- Ой! - всплеснула она руками, увидев меня из коридора, - Хоть бы предупредила! У меня ж не готово ничего…
- Да я не надолго ма…
- А чего?
- На вас вот приехала посмотреть и обратно…
Мама глянула на отчима. Их взгляды пересеклись, стали натянуты. Струнами. Между ними сквозило недосказанностью… Бледные мамины губы вздрогнули… Будто она не решалась что-то выговорить… произнести что-то такое, о чём она молчала всю жизнь…
- Ты поезжай дочка, - тихо сказала она. – Чего тебе здесь делать?..
- А картошку кто копать будет? – грозно спросил отчим.
- А картошки нынче немного, сами справимся… Поезжай… - произнесла мама, как всегда так, словно сама в это верила.
Во мне не было не тоски не сожаления…
Я кинула взгляд на чемодан… Он стоял у входа, точно верный пёс, дожидаясь меня…
Маме на пенсию скоро, Нинка с собакой теперь, Боречке уже не помочь… Одному Эдику хорошо…
«Уезжаю», пульсировало у меня в висках.
Без счастья и шампанского, без прошлого и картошки…
Так уезжаю…
Не оглядываясь,
Налегке…