Скворцова Ольга

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

Памяти моей матери

Смирновой Анастасии  Васильевны.

Она сидела в зале ожидания уже три часа: приехала в аэропорт задолго до регистрации, боясь опоздать, а теперь не могла справиться с раздражением и досадой. Второй день погода преподносит сюрпризы, второй день она дежурит здесь, каждый раз прислушиваясь к звучащим объявлениям, но они были одного содержания: вылеты задерживаются по метеоусловиям. Метель властвовала над людьми, распоряжалась их временем, нарушала чьи-то планы, врывалась в судьбы. Иногда за окном вдруг затихало, появлялись просветы, и тут же возникала надежда: ну все, наконец-то! Но «вдруг» проходило так же быстро, как и наступало, новые порывы ветра, казалось, были еще сильнее, будто метель мстила кому-то, надрываясь в злобе и вое.

По радио в очередной раз объявили о том, что аэропорт закрыт и вылеты самолетов откладываются до двух часов местного времени. Пассажиры уже не суетились у касс, одни продолжали нервно прохаживаться по залу, некоторые поспешили в ресторан, находящийся на втором этаже, другие привычно уткнулись в газеты и журналы, вынужденно читая не то, что хочется, а что подается вездесущими папарацци, жадными до скандалов и сенсационных разоблачений.

Но читать ей уже не хотелось, да и глаза теперь быстро стали уставать. Некоторые пассажиры за два дня уже примелькались. Молодая супружеская пара, сидевшая рядом, даже рада, что они вместе, видно, что расставаться им вовсе не хочется, сидят, взявшись за руки, вспоминают недавнюю студенческую свадьбу, рассматривают фотографии. Смеются, целуются, понимая, что никому до них нет дела.

Закрыв глаза, она делает вид, что дремлет: неловко своим вынужденным присутствием нарушать хорошее настроение семейной пары.

— А, может, сдадим билет, а после сессии вместе рванем, а? Родители все поймут правильно. Что молчишь?..

— Давай загадаем: если через 2 часа не улечу, то едем домой. Странно… домой: всегда считала, что мой дом в Новокузнецке, а теперь не мой, а наш дом - любимая общага.

Девушка продолжала благодарить и декана, и судьбу, и ее посланца коменданта общежития университета на Ленина 49, что разрешил молодой семье остаться до лета в комнате.

Женщина невольно прониклась еще большей симпатией к молодоженам, ведь ее дочери тоже жили в этом общежитии. А теперь младшая живет далеко на севере области, старшая – в Томске. Подбежал трехлетний Никита, с которым познакомились сегодня, сунул в руку конфету и, обрадованный ее «спасибо, Никитушка», довольный вернулся к матери. Они летят в Новосибирск к бабушке.

Справа от нее освободилось кресло, и тотчас стоявший у колонны мужчина поспешно занял его.

— Давно ждете?

— Второй день уж.

— Вот дурак, надо было поездом ехать.

— А мне приходится ждать: в Каргасок поезда не идут.

Мужчина аккуратно поставил рядом небольшую сумку, посмотрел на часы, тяжело вздохнул. Боковым зрением женщина сразу отметила, что у него протез левой руки: на кисть надета черная перчатка, рука существовала будто сама по себе, отдельно.

— Домой? Или в гости? — почти равнодушно, скользнув взглядом, просто так, из приличия спросил он.

Помолчав, женщина ответила:

— А у меня везде дом: и в Томске у дочери живу хозяйкой, и в Каргасок к младшей приезжаю как к себе домой. Дочери работают, а я с внуками. Зятья хорошие. Так вот в год раза по два езжу то туда, то сюда. Надо помогать. Да мне в радость это, только сами поездки тяжелые: сейчас вот на «Ан-2» лететь, а летом еще на лодке или на катере через Васюган плыть надо – долгая дорога.

Она разговорилась незаметно для себя, досада и раздражение уходили: все ждут, все терпят. Что-что, а терпеть-то она умела. Заметила, что у соседа бледное лицо, дышит тяжело, видно, болен, а тоже терпит.

— А я домой, в Абакан. Сын здесь врачом работает, вот подлатал меня немножко, теперь домой! – решил продолжить разговор мужчина.

— Абакан?! Земляки, знакомые места, — женщина засуетилась, повернула голову и с интересом посмотрела на соседа. — Считай, жизнь прошла в тех местах. Родителей сначала в Тегульдет сослали, а потом в Усть-Абакан. Я три года назад оттуда уехала, к дочерям. Тяжело одной: отца с матерью там похоронила, мужа, а недавно вот и сына…

— А я родился в Усть-Абакане, — перебил ее мужчина, обрадованный неожиданным поворотом разговора. — После войны на Украине остался, а в Абакан только недавно перебрался – дочь настояла, чтобы поближе были друг к другу. А где вы жили в Усть-Абакане, на какой улице? — с нескрываемым интересом посмотрел он на нее.

— Сначала на Лесозаводской, потом на Орджоникидзе. Мама-то не работала, а отец на лесокомбинате больше 40 лет рамщиком отстоял. — Женщина почти в упор смотрела на мужчину, будто пытаясь вспомнить или найти с кем-то сходство.

—Да, вот интересно жизнь устроена! А мы жили по Пионерской. Надо же! — потирал он здоровой рукой колено. — А ты с какого года?

— С двадцать шестого…

— И я тоже c двадцать шестого…

Женщину совершенно не смутило, что они перешли на «ты», это казалось простым и естественным. Они помолчали, каждый думая о своем.

Подбежал Никитка, в руке у него была детская мозаика, но он так и не решился предложить ей собрать ее вместе. Потоптался и вернулся к матери.

— Послушай-ка, а ты в какой школе учился? Я седьмой класс в первой заканчивала.

— И я в первой.

— А ты кто? — в упор спросила она его.

— Я – Коновалов Петр, — он смотрел на нее пристально, внимательно, с недоумением, с каким-то осторожным восторгам, вызванным неожиданным воспоминанием.

— А я Настя Торлопова.

Они долго молчали, будто были оглушены. Они узнавали друг друга. Доставали, освобождали из того далекого военного времени, когда, будучи пятнадцатилетними, встретили первое военное лето и свою первую влюбленность. Не было ни возгласов, ни слов радости, удивления – ничего. Они тихо плакали. Слезы текли по морщинистым щекам мужчины, но он их не чувствовал, не стеснялся и не вытирал. Он будто перелистывал книгу, где на каждом листе были рисунки-образы: последние жестокие месяцы войны, на которой все-таки ему, девятнадцатилетнему, пришлось побывать, Наташа-любимая жена и верная подруга, вот сын родился, а это он держит на руке свою кроху-доченьку… Он молча рассказывал ей, словно отчитывался, и все листал, листал. Образы повторялись, изменялись, как кадры фильма. Никитка с недоумением наблюдал издали за взрослыми, мальчику было непонятно, почему они плачут.

— Вот, Настя, и жизнь прошла, не заметил как.

И не было стыдно за эту банальную фразу, которую в последнее время слышал все чаще от друзей. Понимал, что ощущение завершения круга испытывает каждый. А вот увидел глубокие морщинки на ее лице, уставший взгляд, волосы седые, и вдруг ощутил себя путником в конце дороги, которая уходила за горизонт.

Она все поняла, да и не нужно было ей ничего объяснять. Женщина осторожно, словно боясь причинить боль, взяла его за руку.

— Знаешь, Петя, я ведь тогда думала, что ты смеешься надо мной. А когда записку твою получила, и горько, и досадно стало, но было поздно.

Он постоянно дергал ее за волосы, подшучивал, что в косы вплетает конский волос – косы были тяжелые, толстые. Иногда шутки казались ей такими обидными, что она даже плакала. Подругам говорила, что терпеть его не может, а сама украдкой наблюдала за тем, как ходит, с кем говорит, что делает. Даже себе признаться боялась, что этот парень, замеченный в школьных драках, вызывал у нее интерес. Иногда она ловила на себе его взгляд, теплый, любопытный, с хитринкой, но тут же делала вид, что не замечает это.

В записке было 4 слова: «Ухожу на фронт. Проводишь?».

«Объявляется посадка на рейс номер 202, следующий по маршруту Томск-Абакан». Голос диктора неожиданно оборвал воспоминания и вернул к реальности. В интонации слышалось нескрываемое облегчение и радость за пассажиров. И все вдруг изменилось: задвигалось, зашумело, встрепенулось, стали звонче голоса - аэропорт возвращался к привычной жизни.

— Вот теперь я провожу тебя. Для «АН-2» еще погоды нет.

Пассажиры быстро прошли регистрацию и поспешили в автобус, словно боясь, что рейс могут отменить. И только внимательный Никита заметил, что дедушка с черной рукой наклонился и поцеловал бабушке руку, а она вытерла сначала свои слезы, потом провела ладонью по щеке мужчины. Они стояли, держась за руки, и молча смотрели друг на друга. Это была последняя встреча двух постаревших, случайно встретившихся на пересечении жизненных дорог людей, встреча-прощание, всколыхнувшая давние воспоминая.

Мужчина последним зашел в автобус, обернулся и помахал рукой. Она еще долго стояла у окна, провожая автобус взглядом. «Да, вот и жизнь прошла. Сколько впереди еще нам отмерено – неизвестно».

Поздним вечером этого дня она рассказывала дочери об этой встрече. Иногда в ее голосе звучали грустные нотки, которые перебивались радостными голосами неугомонных внуков.

   Ольга Скворцова

Этот художественный очерк был написан более 15 лет назад в память о моей маме, в жизни которой, действительно, была такая встреча. Мама давно ушла из жизни. История, рассказанная мамой в один из вечеров, произошла в феврале 1983 года. Она так меня потрясла своей будничностью и в то же время – знаковостью, что я записала ее рассказ для своих детей, для семейного архива. Он хранится в папке «Родословная».

Прошло время, теперь я расцениваю написанное по-другому. Память в деталях хранит мамин образ. А вместе с ним возникает обобщенный образ - символ поколения, которое испытало тяготы Великой Отечественной. Оно достойно, чтобы о нем слагали стихи, писали романы. Пусть мой вклад в сохранение исторической памяти об этом ушедшем поколении, будет таким.

Очерк был опубликован в газете «Ветеранские вести» № 4 (110) за апрель 2021 г.