Авхимович Константин

СЕМЬ

Коллега сегодня рассказал, что купил на выходных у бабушки возле "Ярче" на Каштаке чеснока головку, очистил два зубчика, вдавил в кусочек хлеба чёрного, который на работу взять приготовил, хлеб тот завернул в пакет одноразовый да в холодильник положил. Как сейчас, говорит, помнит. А на работе развернул — хлеб на месте, а чеснока нету.

Вот коллега думает, что где-то выпал, а я — что бабка та была ведьмой.

А чеснок — неразменным. Вроде того рубля, только чеснок.

ШЕСТЬ

Иду вчера мимо Петропавловского, кто-то как заорёт: "Стой, демон!"

О как, думаю, не перевились ещё прозорливые на Руси-матушке! Развернул крылья, красиво, как я умею, тьмы напустил, пламенем дыхнул. Искры, сера — все дела. Смотрю, где тот герой, которого сейчас плетью жахну.

А с крыши ангелы смеются, заразы, заливаются. "Это она, — говорят, — котика своего зовёт, ха-ха-ха, а шашлыки в следующем дворе жарят!"

Прикинь. Пришлось зайти за полторашечкой чтобы как-то залечить душевные раны.

ПЯТЬ

Елисей Адамович ехал домой. Автобус стоял. Дорожные пробки привычно праздновали вечер. Елисей Адамович прикрыл глаза, чтобы не видеть цветастую татуировку на голой щиколотке современной молодёжи, которая с головой влезла в окно смартфона, так что наружу торчали, иногда подёргиваясь, только грязные белые кроссовки.

К слову, молодёжь эта могла бы и уступить место ему, уставшему за день приверженцу суровой правды реального мира. В конце концов он — Елисей Адамович, а она, или он, не разобрать по ногам, всего лишь Владик или Светик.

Открыв наконец глаза, Елисей Адамович увидел за мутным стеклом свою остановку. Он было хотел сказать, чтобы подождали, полез в карман за приготовленной заранее мелочью, но пёстрый пассажиропоток подхватил его и вынес из автобуса. Придя в себя, Елисей Адамович обнаружил, что уже подходит к себе, а в руке у него зажато ровно десять монеток по рублю и двадцать — по пятьдесят копеек. Елисей Адамович ещё не достиг пенсионного возраста, но его солидная внешность предполагала, как ему казалось, просветлённую мудрость прожитых лет. Обычно прокатывало. Не то, чтобы он экономил или жадничал, нет, это скорее было способом принимать себя по достоинству. И это самое достоинство сейчас очень беспокоилось. Совсем не заплатить за проезд было ниже его.

Дверь в подъезд с грохотом закрылась. "За проезд передаём!" — вдруг явственно прозвучало на лестничной площадке. Елисей Адамович узнал голос обманутого им сегодня водителя. Поскорей смахнув с лица пыль испуга, Елисей Адамович приготовил мелочь и с протянутой рукой уверенно стал подниматься по лестнице. На площадке никого не было. Елисей Адамович посмотрел по сторонам, заглянул в почтовый ящик, вздохнул, и продолжил своё восхождение.

Вечером, разлив кипяток по кружкам, Елисей Адамович уже собирался ставить чайник на место, как увидел на столе пустую незнакомую пиалу в синюю ягодку. Между весело смеющимся Сан Санычем и как всегда задумчивым Иван Иванычем молча сидел водитель с мятой одноразовой маской на втором подбородке и смотрел прямо в зеркала души Елисею Адамовичу. Так и сидел он там весь вечер, никем другим не видимый и, сколько бы ни сыпал сахара Елисей Адамович себе в кружку, чай оставался горьким.

Проснувшись утром, Елисей Адамович не сразу открыл глаза. Он знал, что увидит. Вчера вечером, на какой бы бок он не повернулся, рядом с ним лежал водитель автобуса и по щеке его бежала, никак не достигая подушки, слеза.

ЧЕТЫРЕ

Сегодня после работы купил булку хлеба и ещё кое-каких продуктов, не важно, речь у нас сейчас будет про хлеб. Ещё горячая булка, я подержал её в руках немного и только потом положил в корзину. Сейчас почти во всех магазинах есть свои пекарни. А когда-то я зажимал в кулачке двадцать, насколько помню, копеек, и бежал утром, чтобы успеть купить свежего хлеба, совсем в другой, сейчас несуществующий, магазин...

На кассе передо мной было два человека, за мной — никого. Домой я шёл быстро, хотелось в душ и отдохнуть. Тут главное сначала в душ, а потом отдохнуть, иначе есть опасность бездушного вечера. Зайдя в квартиру, я разобрал пакет и пошёл мыться. Когда вышел булка хлеба лежала на столе, где я её и оставил, в запотевшем пакете, а один угол у неё был обгрызен.

ТРИ

На дряблом теле моей страны, такой необходимой и за целую жизнь, ближе к нижним оконечностям, почти там, где ведётся добыча газа, в стороне от основной дороги есть маленькая родинка. Там я и живу.

Работаю слесарем на недоразложившихся останках производства, с недавнего времени подумываю сменить профессию, стать таксистом или продавцом. Но это потом. А пока каждый раз, когда я не взял из дома банку с макаронами, хожу обедать в "узбечку".

Беру плов и компот, сажусь у зашторенного окна. И каждый раз, минут через пять после меня в эту же узбечку заходит призрак Юрия Алексеевича.

Народу много, но бестелесный дух уверенно идёт сквозь лагман и салаты в открытых ртах, садится за столик в дальнем углу, откидывается на спинку стула. Лицо его прозрачно и грустно. Он долго смотрит в пространство перед собой, желваки его иногда играют. Потом достаёт из внутреннего кармана пиджака портсигар, закуривает, выпускает неосязаемый дым в потолок...

Каждый раз хочу заговорить с ним, но ни разу не получилось. Вот и сегодня тоже. Я допил компот и встал из-за стола, чтобы идти на работу. А в призрак Юрия Алексеевича сел какой-то мужик в мятой одежде, с тарелкой шурпы на подносе.

ДВА

Зашёл я вчера после работы в "Пятёрочку", и вдруг слышу будто зовёт меня кто-то, тихонько так, а всё равно слышно, даже сквозь вечно играющую там рекламную шумятину. Ну, я и пошёл. Смотрю — лежит она, готовая, ждёт меня значит, глазками влажно поблёскивает. Вся такая аппетитная, смуглая, рыбка моя, селёдочка холодного копчения. Ну, куда деваться, не откажешь ведь, раз просит, взял.

Домой принёс, на досточку положил, стал на кусочки резать. Вдруг блеснуло что-то. Серёжка с бриллиантом! Ну, я удивился сначала, а потом три кусочка сложил, и точно, Есенин получается, а в приложенной руке у него сияет ясным звёздным светом бриллиант чей-то русской национальной самоидентификации.

ОДИН

В красных трусах и майке-алкашке он сидел на кухне возле окна. Его знавшие лучшее волосы были убраны в хвост, который плавно покачивался, не в такт движениям головы, а будто сам по себе. В одной руке он держал наполовину полную банку сгущённого молока, во второй — длинную ложку.

Погода стояла отличная. Толстый кот в доме напротив с самого утра щурился, лёжа под цветущей геранью. Подмигнув коту, он поставил на противень очередную фигурку из цветной глины, и бережно поправил её четвёртой рукой.

Когда таймер духовки щёлкнул и тёплые фигурки были аккуратно расставлены на чистом листе бумаги, он, с лицом дошкольника, задувающего свечу на деньрожденном торте, вдохнул жизнь в семью полимерных слоников.