Сидоренко Елена

Домбайский вальс

      Было это в самый разгар брежневского застоя. Начало семидесятых. Поехали мы на отдых с подругой на Кавказ. Нам лет по двадцать пять тогда было. Самая молодость и радость жизни. Долетели до Минеральных вод, затем на автобусе с пересадкой до Домбая – небольшого курортного поселка в Карачаево-Черкессии. Добрались до базы отдыха вечером, уже в темноте. Устали с дороги так, что упали в свои кровати «без ног», даже вещи из чемоданов не разложив.

   А утром встали и ахнули! Такого восхода солнца мы еще с роду не видели!  Везде куда ни кинь взгляд – горы, залитые солнечным светом, а под ногами роса  изумрудами на траве играет. Красота изумительная! 

    - Как же хорошо-то кругом и красиво. Счастливые люди, должно быть, живут тут и горя не знают, - подумала я.

  После завтрака мы решили с подружкой прогуляться по территории. Ходили, любовались красотами природы, удивлялись, что горы, как хамелеоны,  постоянно меняются - солнце поднималось все выше и выше, и их вершины то синели, то розовели, то переливались всеми оттенками радуги. Все вокруг было, как в восточной сказке: горячее солнце, живописные громады гор, россыпи разноцветных камней и вечнозеленые пихты у их подножия. И мы - в центре всего этого,  на высоте более чем полутора тысяч метров над уровнем моря -  на Домбайской поляне, опоясанной величественными кавказскими горами. Вот такая музыка гор. Тогда-то горы и заворожили меня. Я стала понимать слова из песни Высоцкого, что «лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал»…

  Вдруг слышу: «тук-тук, тук-тук». Характерный такой звук ракетки и шарика от пинг- понга.    А я ведь спортсменкой была, почти как в фильме «Кавказская пленница». Спортсменка, комсомолка, ну и красавица, конечно. Потому, как все молодые – красивые. Это понимаешь только тогда, когда молодость уходит, а кожа собирается сначала в морщинки, затем в складки, глаза теряют блеск, а движения - живость…  Я себя в молодости не ценила, а меня многие симпатичной считали: гибкая, стройная, грудь высокая, бедра крутые и очень тонкая талия. Волосы черные, волнистые,  до самой попы коса. А глаза зеленые. Бегали за мной парни. Только я, как цыганка была  - свободная. И ничего мне кроме свободы не надо было. Видать любви не было. А без любви не могла. До двадцати восьми лет девственницей была. И дело даже не в том, что честь свою берегла, а потому что не могла вот так запросто без всяких чувств,  с кем-то переспать. Хотелось настоящей любви, как в кино. 

     И при такой девственной неприкосновенности, я была очень даже смелой, даже задиристой. Из-за этого гонора со мной всякие неурядицы, да приключения постоянно происходили. 

    Вот и здесь в самый первый день нашего отдыха ввязалась я в одну историю. А ведь предупреждали меня быть «тише воды, ниже травы» с местными парнями, потому как карачаевцы, да черкесы - очень самолюбивые, гордые и ревнивые.  

    Ну, так вот: слышу я, как теннисный мячик перестукивает, и ноги сами несут меня на этот звук. У меня, как у всех спортивных людей, многое что получалось: и волейбол, и плавание, и легкая атлетика. Но более всего я любила настольный теннис, ездила даже на соревнования,  дипломы и грамоты привозила. И вот заходим мы с подружкой в клуб, а там куча местных парней в теннис играют. Замолчали, когда мы вошли. Один игрок защелкал языком: -  Вай, вай, какие красавицы! Какие птички к нам залетели! 

    Я была в красной короткой юбке и белой кофточке, а в черных кудрях - пластмассовая розочка. Мода тогда была на эти розочки. Кармен, да и только. Подружка моя тоже ярко одета: в брючном костюме цвета канарейки. Мы были модницами, и наряды сами себе шили. И вот мы, две таких птички райские, стоим и смотрим на игру. 

    Парень, который щелкал языком, назвался Анзором, и спрашивает нас:    -  Откуда вы такие?

      Мы отвечаем: - Из Сибири. 

    –  Ага! Знаем-знаем.. Там, где медведи по улицам ходят! -  начал шутить он. 

    -  Да-да, - отвечали мы, - Так по улицам и ходят, и к девушкам пристают…

       Слово за словом и за всеми этими шуточками, Анзор потерял внимание и  проиграл партию. Тут я говорю: - А возьмёте меня поиграть? Все молчали. А Анзор оживился. Стали мы с ним играть. Я выиграла у него первую игру, а затем и вторую. И все это в присутствие его друзей. Он разволновался,  стал губы кусать. И на «больше-меньше» даже сыграли, а он опять проиграл. А в последний раз я его даже из десятки не выпустила, обыграла со счетом  «двадцать один : девять». 

И это после того, как он специально прошел мимо меня, дернул так незаметно для всех за руку, наклонился и процедил сквозь зубы прямо мне в ухо, нарочито усиливая акцент:  « Если ты проиграэшь, я покупаю яшык шампанского, рэжу барана и мы празднуем мою побэду. Если нэт, то я рэжу тэбя. Украду, снасилую и сброшу в Чэрэгское ущэлье. А на утро на днэ этого ущэлья найдут труп маладой и красивой турыстки…»

      Но, не смотря на все эти угрозы, я все равно выиграла.

      А вечером мы с подружкой пошли в кино. Оказалось, показывали фильм «Ровесник», главного героя играл Дин Рид. Хороший фильм, но я видела уже его и пошла домой: писать письмо маме. Я шла по аллее. Уже было темно. Луны не было видно. Лишь фонари струили свой тусклый свет на асфальт. Вдруг слышу сзади быстрые шаги. Остановилась, резко обернулась. А  там Анзор. Стоит, ухмыляется: «Ну, что, красотка, доигралась…»

     Я испугалась, внутри все дрожит, но виду не подаю. - Отстань от меня! - говорю, -  А то закричу сейчас так, что стекла в окнах полопаются… 

    И тут увидела впереди, какой-то мужской силуэт, и как закричу: - Дядя Коля-я-я, я здесь! Анзор растерялся. Конечно же, это никакой не дядя Коля был, а какой-нибудь Махмуд вдали маячил. Но я со всех ног бросилась по аллее вперед. На огромной скорости, не смотря на высокие каблуки, я домчалась до своего корпуса и,  наконец, забежала в свою комнату. Успокоилась и отдышалась, а затем погрузилась в раздумья. - Сегодня спаслась. Но надолго ли? - думала я, ворочаясь в постели. Письмо маме я тогда так и не смогла написать от переживаний. А затем рассказала все это своей подружке.  Маринка тут же сказала: - Вот вечно ты так. Ищешь и находишь приключения на свою задницу. Все! Будем теперь везде ходить вдвоем. А сейчас спи. Утро вечера мудренее. 

        И действительно, утром нашлось решение. И весьма необычное.

        На следующий день я зашла в магазин. Там сидела продавщица, молодая черкешенка удивительной красоты. Высокая, черноволосая, волосы, убранные в высокую прическу, открывали длинную красивую шею, а  глаза, умело подведенные черной тушью, напоминали огромные, глубокие чаши. В ушах покачивались длинные бирюзовые серьги, которые очень гармонировали с красивой голубой блузкой. Воротничок блузки и рукава были украшены маленькими рюшечками. Девушка восседала за прилавком магазина, как египетская царица Нефертити, и раскладывала карты. Я увидела, что это гадание и говорю: -  А я тоже гадать умею. Хочешь, погадаю? Зульфа согласилась. Я погадала ей, а она - мне. Мы разговорились.

     Я удивилась её прическе, потому как мода на шиньоны тогда уже прошла. А она рассказала мне, что носит там талисман от отца. Отец её - эфенди,  уважаемый человек и целитель. Он ей и сделал этот оберег, который она прикрепляла шпильками к волосам под шиньоном. Зульфия показала мне этот небольшой узелок из ткани. Что там было, я не знаю, может, травы заговоренные, а может молитва. Талисман этот, по словам Зульфии, был оберегом от злых сил, чтобы ее никто не украл, ничего плохого ей не сделал. 

    - А что, часто у вас тут девушек крадут? - спросила я Зульфию и поежилась, вспомнив вчерашнюю встречу с Анзором.

    - Довольно часто. Конечно, иногда девушки и сами хотят быть украденными, испытать романтики и приключений, тем более, это в традициях нашего народа. Но, одно дело, когда это делает её жених и по взаимному согласию. А другое, когда девушку крадут неизвестные люди и насильно… Когда это случается, то родители парня и девушки решают, как быть дальше. Была ли у них близость или нет, хочет ли девушка оставаться... Но считается позором, если девушка провела ночь в доме парня, даже если ничего не было. И многие родители потом уговаривают её смириться... А уж если изнасиловали, то тем более. Ведь этот случай падает позором на всю семью и девушку потом никто замуж не берет...

- Но это же ужасно несправедливо, - сказала я, - девушка же ни в чем не виновата.  

- Конечно, она не виновата, но с девушки всегда спрос больше, чем с парня. Для парня - это удаль... У нас есть такие семьи, где девушка потом живет и детей рожает от того, кто её украл и изнасиловал.

- Зульфа, но это же пережитки прошлого, почему вы не боретесь с этими старорежимными традициями?

- Традиции у нас уже в крови. Важно мнение семьи девушки, её отца и братьев. Если они защищают дочь и сестру, то семья парня идет на попятную. Многое зависит и от самой девушки, от её характера. Меня ведь тоже украли в пятнадцать лет... Но я всячески сопротивлялась, одному парню зуб выбила, другого всего исцарапала и искусала. Я вырвалась и прибежала домой. Да, это считалось позором, но я ведь боролась, защитила свою честь…

- А парня того наказали? В милицию вы обращались?

- Нет, конечно. Мой отец добился главного: тот парень приходил на поклон и прилюдно сказал, что меня никто не трогал, и я осталась чистой... Ну, и потом еще мои братья разобрались, по- своему, с тем парнем и его другом. Они потом выехали оба отсюда. А отец сделал мне вот такой талисман-оберег.

- А неместных девушек тоже могут украсть? - спросила я.

- Всякое бывало, уклонилась от прямого ответа Зульфия. А ты, почему спрашиваешь?

  Тут я и рассказала Зульфие о том, что произошло вчера на аллее, и что вот мне бы сейчас очень даже не помешал такой волшебный талисман, как у неё. А она и говорит: «А ты скажи, что у тебя есть защитник. Скажи ему, что если еще полезет, то будет иметь дело с Кадыром Кибкаевым». 

     Я крепко запомнила это имя. Стало мне немножко спокойнее. Мы  подружились с Зульфией.  Она мне позднее продала «по блату» духи рижские «Дзинтарс». Тогда ведь все хорошее и качественное «доставать» надо было, ничего в свободной продаже не было. Мы иногда гуляли вместе, были одного роста и похожи фигурами, как сестры. Вот только у Зульфии талия была еще тоньше, чем у меня. Я обхватывала двумя кистями рук её талию, и они почти смыкались. Тогда в Домбае была какая-то группа французов. Они были просто очарованы фигурой Зульфии и просили её разрешения – сделать несколько снимков – для обложки на виниловую пластинку. Предлагали большие деньги и обещали, что сделают монтаж с другим лицом, что главное - такая уникальная фигура-гитара, как у неё. Но Зульфа была несгибаема в своем отказе, понимая, что это вряд ли понравится её семье.   

    В тот день после общения с Зульфией я успокоилась и написала маме письмо, что у меня все в порядке, все хорошо, и я нашла здесь новых друзей.  Но успокоение оказалось преждевременным…

     На следующий же день, прогуливаясь по территории базы, я увидела еще одну группку парней. Они играли в волейбол. И я опять смотрела - смотрела на них, а поиграть - то хочется, я и говорю: - А меня пустите в игру? 

    Тут один из них, высокий такой красивый черкес спросил: - Подавать умеешь?»

 - Конечно, - ответила я. 

    И так у нас все стало гладко получаться, что после моих подач пошло одно очко за другим, и мы все время выигрывали. А потом я засобиралась на обед. Парень этот подошел и похвалил меня: - А, ты молодец! Хорошо играешь!  И сверкнул в улыбке белыми-белыми зубами. 

     В этот же день, вечером после ужина мы с Маринкой пошли на танцы. Там ко мне и подошел этот парень с волейбольной площадки. Позвал на вальс. Мы танцевали так, что на нас смотрел весь зал. Я  летала с ним, как пушинка. И пара наша двигалась, как одно целое. Я знала, как танцевать вальс, кружась на  «раз-два-три», «раз-два-три», но он кружил меня то в одну сторону, то в другую, а затем останавливал и кружил через свою руку или вокруг себя. И все это, не сбиваясь с такта. И я ни разу не ошиблась, просто доверилась ему, и куда он меня вел, туда и шла. Я почти влюбилась в него, не как в мужчину, а как в танцора, в мастера, который так понимает музыку, и так хорошо ведет в танце.

      Во время вальса не поговоришь. Но он стал приглашать меня и на танго, и стал расспрашивать кто я и откуда. Я, наученная горьким опытом вчерашнего дня, решила быть осторожнее и сказала: - Меня зовут Нина, я из Омска. Я думала, что на всякий случай надо заручиться поддержкой местных, а то еще привяжется, как Анзор. 

- У меня тут родственники,  – продолжила я.- Здесь живет мой дядя. 

- А как зовут твоего дядю? - спросил парень 

- Кадыр Кибкаев, - ответила я с гордостью.

- Что-о-о? - протянул парень и резко остановился прямо посередине зала. 

- Кто-кто твой дядя?  - еще раз переспросил парень и резко отодвинул меня от себя.

- «Кто-кто», - сказала я, передразнивая его, - Не «кто-кто», а  Кадыр Кибкаев. Он эфенди.

     Тут парень хлопнул меня по плечу и сказал: -  Да, ну? А затем  расхохотался…

     Я не знала куда деваться. Стоим в центре пустого зала. Музыка уже перестала играть. Все на нас смотрят. Он гогочет, как гусь, без остановки. Я, вся остолбенелая, тоже на него гляжу и ничего не понимаю. 

    А он сквозь смех спрашивает меня:  - Зульфа, поди, сказала? 

   – Ага, - кивнула я растерянно.

    И тут он мне и говорит: - Ну, давай знакомиться, племянница. Зовут меня Кадыр, а фамилия моя – Кибкаев. 

        Оказалось, что Зульфия выбрала мне в защитники своего брата, но я почему-то подумала, что она имела в виду отца, ведь перед этим она рассказывала о нём, как об очень известном человеке.

      Вот так у меня появился «кавказский дядюшка». Мы потом часто встречались с ним, но просто по-дружески. Играли в волейбол и в теннис. А мой мучитель Анзор уже издалека стал здороваться со мной, демонстративно прикладывая одну руку к сердцу, а другой - приподнимая тюбетейку. Но я отворачивалась от него, не желая больше разговаривать.

    Вот такое приключение  случилось со мной на Домбае, в  первые же два дня отдыха. Ну, а затем я уже ничего не боялась. Мы отдыхали с подругой. Ходили в горы. И однажды заблудились. Спас нас еще один местный паренек по имени Ахмед. Он довел нас до нашей базы. А на следующий день уже стоял у нашего окна. Принес букет полевых цветов. И мне и моей подружке. Так мы и ходили все втроем. Гуляли, катались на канатной дороге, любовались горами, водопадами и другими красотами природы. Паренек этот знал все достопримечательности и хорошо рассказывал о них.

     Рассказал он нам об истории Домбайской долины, о том, что слово «домбай» в переводе с карачаевского  означает «зубр». А все потому, что издавна в домбайских лесах бродили кавказские зубры. Вот только все эти мастодонты уже давно вымерли, вернее истреблены охотниками. Сейчас здесь обитают только потомки  от вида, скрещенного от кавказского и беловежского зубров. 

    Я любила петь, но как-то не связывала широко известную песню Юрия Визбора «Домбайский вальс» с тем Домбаем, в котором я сейчас находилась, поэтому я очень удивилась, когда Ахмед нам об этом рассказал. Но когда он пропел несколько первых строк: «Лыжи у печки стоят, гаснет закат за горой. Месяц кончается март, скоро нам ехать домой», стало ясно, что это - моя любимая песня. Просто  мы обычно упускали ее название. Она у нас так и звалась по первым строкам: «Лыжи у печки стоят». А ведь Визбор написал эту песню здесь в альпинистском лагере. Ахмед очень гордился своей местностью, говорил, что Домбай называют «сердцем гор» и другого такого красивого места больше нигде нет, и никогда не будет. 

     Мы гуляли с Ахмедом почти каждый день, слушали его истории и легенды. Узнали  о самой высокой и, покрытой вечными снегами, горе Домбай-Ульген, что означает «убитый зубр» и о другой  -  под названием  Белалы-Кая, что означает «полосатая скала». Назвали её так за белые, огромные  полосы кварца, вкрапленного в нее. Про каждую гору, долину или ущелье у Ахмеда была красивая легенда, часто связанная с несчастной любовью и смертью возлюбленных. В этих прогулках мы наслаждались живописными видами и водопадами, вдыхали неповторимый хвойно-горный аромат и слушали бесконечные рассказы нашего провожатого.

      Ахмеду Чекаеву было всего двадцать. Милый и застенчивый юноша, который переставал стесняться только тогда, когда что-то с увлечением рассказывал. Я думала, что это просто дружба. И только в день отъезда, он спросил - можно ли ему написать мне. Да и то, скорее всего, на этот шаг его подтолкнуло еще одно событие, оставившее свой след в моих воспоминаниях о Домбае. 

      Вечером, накануне отъезда домой, мы пошли с подругой, в последний раз на танцы, и там к нам подошел еще один парень. Ранее мы его не видели. Мы с ним много танцевали в этот вечер, особенно вальс.  Я была очень рада, так как люблю этот танец. Но не все его умеют танцевать. И встретить хорошего партнера на танцплощадке - это было удачей. Ахмед стоял в сторонке и смотрел на нас. Иногда приглашал мою подружку на танго, вальс он не умел танцевать. Но я тогда не понимала, что он переживает именно из-за меня, ведь он никак не показывал своих чувств. 

          Имя у моего нового партнера по вальсу тоже оказалось: Ахмед. Вот такое совпадение…  А полное его имя: Ахмед Мохаммед Абдулла. Он учился в городе Фрунзе, в  летном училище. А сам был из Сирии, но по-русски очень хорошо говорил, почти без акцента. И вот этот сириец Ахмед только что приехал на отдых, на эту базу, и тоже «запал на меня», очень расстроился от известия, что мы утром уезжаем,  и буквально выпросил у меня адрес.  Но когда я писала его на клочке бумаги,  ко мне подошел и местный Ахмед, и тоже попросил  адрес. 

       Так, я и стала переписываться сразу с двумя Ахмедами. И оба признались мне в любви в своих письмах… Вот ведь как в жизни-то бывает.

       А что я? Я тогда молодая была и неопытная, переписываться мне нравилось, а вот чтобы взять да переехать жить в Карачаево-Черкесскую республику или еще дальше - в далекую страну Сирию, это было для меня чем-то из ряда вон выходящим.  Как там у Визбора: «Вот и окончился круг, помни, надейся, скучай! Снежные флаги разлук вывесил старый Домбай.  Что ж ты стоишь на тропе, что ж ты не хочешь идти? Нам надо песню запеть, нам нужно меньше грустить».

       От второго Ахмеда писем было немного. Его вскоре отозвали домой, так как начался конфликт между Сирией и Израилем. Он успел написать мне об этом, а затем переписка наша  прекратилась. Кстати это авиационное училище имеет славу учебного заведения, которое закончили несколько президентов. В это же время, что и Ахмед там  обучался будущий президент Сирии – Хафез Асад, а затем - президент Египта Мубарак и другие юноши, ставшие потом высшими чинами в Индии, в Мозамбике и в других странах.  Где  мой сирийский друг Ахмед живет и жив ли он сейчас, я не знаю. А Киргизия в девяностые годы отделилась от Советского Союза и переименовала город Фрунзе в Бишкек.

      С  местным Ахмедом, мы переписывались почти два года. Я до сих пор храню его письма. Он звал к себе. Хотел познакомить с мамой. И даже ради меня научился танцевать вальс. Но я не решилась уехать. Не могла свою маму бросить. Она у меня после операции слабой совсем стала. Жили мы вместе в одном из поселков области. Хозяйство большое: корова, теленок, гуси, овцы. Я у неё одна помощница.  У брата уже была своя семья, он старше меня на двенадцать лет. Да, и не могла я даже представить себе, как буду жить в чужой культуре и среди других традиций. Я же свободная женщина, да и старше я его на целых пять лет. А там девушек замуж совсем юных выдают и часто не спрашивают даже их согласия.  Да еще, поди, платок надо носить и во всем слушаться мужа, а может и ислам принять… Нет, это не по мне…, - так  рассуждала я тогда.   

      Так и осталась в своем поселке. Замуж вышла там и дочку свою там же родила. А потом сбежала от мужа…. 

       Долго он меня добивался, муж мой первый.  Жили меньше времени, чем он потратил на то, чтобы я обратила на него внимание.

     Я работала в то время диспетчером в автопарке. А он был водителем. Как приедет, заглянет ко мне в  рабочее окошко и давай петь: «Ах, Ниночка, НинОчка, тёмная ты ночка! Только позови, прислони к груди!»

     Я только отмахивалась. Знала, что разведен был, да и не нравился он мне.

     Пошла я ему навстречу только тогда, когда он сумел удивить меня, а может – время подошло и уговоры мамы… Как-то мы с мамой были на покосе, собирали сено в валки. И вдруг тальник высокий вдали, как зашевелится, как волнами пойдет... И из этих волн вдруг выезжает, как ледокол, огромная, рыжая Татра. Это Витька приехал, по холмам и буеракам, по бездорожью. Быстро загрузил он в кузов машины все сено и повез нас с мамой домой. Оказалось: свататься приехал. Уже и бутылку братцу моему поставил и его согласие получил, и с мамой моей поговорил, и даже место в нашем дворе освободил под свой мотоцикл. Я тогда ничего ему не обещала, лишь сказала, что подумаю. Уже и мама моя стала меня уговаривать: - Ну, Нина, ну, сколько можно сидеть в девках-то? Ведь скоро третий десяток разменяешь. Семью надо создавать. Вот замуж выйдешь, ребёнчишку родишь и будем мы все втроем жить - поживать… Почему втроем, а не вчетвером, подумала я тогда… Но мамины слова оказались пророческими… Ребёнчишку я родила через год, а еще через полгода сбежала я от Виктора, от его грубости и пьянки. Да, и скучный он был человек. Разные мы были. То, что нравилось мне, его раздражало, а что он любил, то не понимала я.

       И стали мы поживать втроем: я мама и дочка. Женское царство, лишь пес Барсик мужского рода.  Дочке очень хотелось, чтобы у неё был братик. Помню, как она подходила ко мне и просила: - Мама, роди мне маленького ребятенка. Или хоть котенка... А потом подойдет к Барсику, обнимет его и просит: -  Ну, Барсик, миленький, роди хоть ты мне кого-нибудь, хоть барсученка что-ли... Забавная она у нас росла.  

     Через пять лет появился у меня другой мужчина, который и стал моей дочурке хорошим отцом. И опять особой любви не было. Познакомили нас общие знакомые. А через неделю он пришел ко мне сразу с чемоданом. Спали мы почти месяц врозь. Я с дочкой на кровати в обнимку, а он на диване. Привыкали. Ну, а в новогоднюю ночь он взмолился: - Ну, что ты, Нина, как маленькая. Я же не железный…

     Счастлива ли я была, как женщина? Не знаю… Но, когда дочка сразу же назвала его папой и когда я видела, как он встречает ее из садика, как приседает и раскрывает свои руки для объятия, а она бежит и плюхается в них; когда я видела это, мне хотелось плакать от того, что хотя бы она счастлива… Ведь я -то росла без отца.  

     И вот, что интересно, часто я во сне видела этого Ахмеда. Может, какая-то моя частица в душе очень страдала, что не осталась с ним. Все эти годы мне хотелось хотя бы разок побывать  на Домбае, в тех местах и в тех горах, увидеть великолепные восходы и закаты.  Я бы еще раз окинула взором эти могучие вершины, чтобы сказать, как в песне: «Здравствуйте, хмурые дни, горное солнце, прощай! Я навсегда сохраню в сердце своём этот край…».

    Но не только этот край… Я сохраняю в своем сердце и этого милого юношу Ахмеда и его, добрые и красивые письма, где он находил такие слова, которые никто и никогда не говорил мне:  «Ты, Нинушка, - мое солнышко. Горы темны и печальны без солнца. И я – темен и печален без тебя…  Ты моя любовь и моя надежда. Но я  рад, что не провожал тебя, иначе я бы не смог «сохранить свои слезы»…»

   Хотела бы я встретиться с Ахмедом сейчас? Нет.  Хочу узнать, кем он стал, чего добился. Просто узнать… И он, и я сильно изменились… Но в моей памяти он остался таким же, каким я его увидела в первый раз. Там - у подножия горы… Худой, высокий, черноволосый с застенчивой и доброй улыбкой.  Сейчас, по прошествии лет, я вспоминаю о нем и думаю: что могла бы остаться там, но вот выбрала себе другую судьбу. А может, это как раз судьба заставляет нас испытывать те или иные чувства, чтобы через них направлять по тому пути, который был нам в этой жизни предназначен…

Пожилая женщина в купе напротив закончила свой рассказ. Времени в пути было достаточно, чтобы познакомиться и немного открыть душу, как это часто случается с пассажирами. Женщина, назвавшаяся Ниной Ивановной, сказала, что едет к подруге, с которой не виделась «с самых домбайских времен». И, конечно же, вспоминая годы молодости, они обязательно вспомнят и об этом увлекательном путешествии, случившемся с ними сорок лет назад.

Елена Сидоренко. 29 сентября 2020

Пока живы - помним

(Фрагмент из книги - летописи «Сила рода»)

Человеческий род часто сравнивают с деревом, в котором ствол - человек, корни – предки, а ветви – потомки. Но сила и крепость дерева - в его корнях. И когда мы интересуемся историей своей семьи, собирая её по крупицам их расспросов родственников и архивных документов, то через все эти действия мы получаем особый ресурс жизненной энергии – силу рода. Сохраняя память о своих родовых корнях, мы передаем эту силу дальше – своим детям и внукам. Ведь без прошлого нет настоящего и нет будущего. Но есть и еще один аспект в раскопках прошлого. Узнавая о своих предках, об их деятельности и заслугах, а также обстоятельствах жизни, мы можем увидеть и самих себя, понять, откуда идут наши собственные выборы, ценности и убеждения.

 Собирая данные о своем роде и своих далеких предках, я написала Летопись семьи «Сила рода». Ознакомиться с нею можно в Интернете: https://proza.ru/2020/11/18/1348 В этом рассказе я лишь коротко коснусь судеб моего дедушки и его братьев, воевавших на фронтах Великой Отечественной Войны.

Мой дедушка Георгий Афанасьевич Новосельцев родился 6 мая 1910 года в деревне Большая Пашня, что в 2,5 км к югу от деревни Новосельцево. И та и другая деревня были основаны далекими предками нашего рода. Георгий рос в многодетной семье и был самым младшим сыном Новосельцева Афанасия Георгиевича и Сухушиной Ефросиньи Павловны. В семье, кроме него было еще восемь детей. С шести лет Гоша был приучен помогать семье по хозяйству, кормил кур, доил коров, пас овец и лошадей. Став постарше, рыбачил с отцом и старшими братьями.

 Призвали Георгия в 1943 году. А до этого он добывал рыбу для фронта. Во время боев получил контузию, был засыпан землей и откопан товарищами. Выжил. Награжден орденом Отечественной войны второй степени и многими медалями. Говорил, что спасла его молитва – «Живым в помощи Вышняго…», знаменитый Псалом 90-ый, текст которого на небольшом листке его мать зашила сыну в белье. Вот только второй сын от материнской молитвы отказался. О чем очень сокрушался Георгий, считая, что молитва спасла бы Николая, которого расстреляли по доносу прямо на фронте…

 О самой войне дедушка нам не рассказывал. Как мы с братом не упрашивали его. Слишком тяжело для него это было. Мама моя вспоминала, что ее отец, вернувшись с войны, не мог даже смотреть на куклу, у которой была оторвана нога. Просил убрать её подальше…

Всем нам, живущим в мирное время, трудно понять все то, что испытали наши солдаты. Недосыпая, недоедая, ежедневно смотря смерти в глаза, и теряя, одного за другим, своих товарищей. Описать это могут только те, кто сам прошел через войну. Но не всегда чувства и переживания могут переходить в слова… Многие солдаты отказывались рассказывать, стараясь как можно быстрее забыть о войне. Слишком много боли, ужаса и страданий она принесла, чтобы бередить эти раны. Так и оседала эта боль где-то далеко в самой глубине их израненных душ, никак не высказанная и не проявленная…

А те из ветеранов войны, которые соглашались в советское время на выступления перед школьниками, вспоминали чаще всего не голод и холод, не страх и смерть в боях, а лишь яркие эпизоды, связанные с героизмом солдат. Не принято было на уроках патриотизма рассказывать об ужасах войны…

У старшего брата моего дедушки - Николая Афанасьевича Новосельцева (1907г.р.) судьба была более трагичной. Он воевал в 340-ой стрелковой дивизии командиром отделения. Погиб в 1942 году. Но не от фашистской пули. Немцы раскидывали с самолетов агитационные антисоветские листовки. Он поднял одну из них, не читая, хотел сделать самокрутку. Рядом оказались те, кто донесли… В то время на фронте был указ: не читать вражескую прокламацию… Арестовали Николая по обвинению в измене Родине и расстреляли. Было ему всего 35 лет. Этот факт указан в «Книге Памяти Томской области»: арест: 04.09.1942 г., расстрел: 11.10.1942 г. Дата реабилитации: февраль 1993 г.

О других братьях своего деда Гоши мы с мамой узнали из воспоминаний Константина Афанасьевича Новосельцева (племянника моего деда), ныне живущего в поселке Каргасок. 8 ноября 2020 года ему исполнился 91 год.

Второй из старших братьев моего деда - Афанасий Афанасьевич Новосельцев (1902 г.р.) - отец Константина Афанасьевича, до начала войны был председателем колхоза «Майские дни», ушел на фронт добровольцем. Воевал в 594-ом стрелковом полку 207-ой стрелковой дивизии, имел награды. На фронте шесть раз был ранен и лежал в госпитале. С войны пришел инвалидом по ранению третьей степени. Два года работал председателем сельсовета в деревне Ласкино. В 1946 году завербовался на сплав в поселок Шпалозавод, где и прожил с семьей всю свою жизнь.

Еще один мой двоюродный дедушка – Георгий Максимович Выгузов (1916г.р.) прошел всю войну. Любимый младший брат моей бабушки Марии Максимовны Новосельцевой (Выгузовой). Так получилось, что у бабушки и муж, и брат носили одно имя. Георгий Максимович дошёл до Германии, спал в обнимку с пулемётом. Награждён Орденом Отечественной войны и медалями. Был ранен. Но выжил. Вернулся в Колпашево, где работал пекарем. Затем переехал в Краснодарский край, жил в станице Старо-корсунской. Держал больше хозяйство из овец, кур, гусей и уток. Очень хорошо пел. Голос был невероятно красивым, настолько чистым и сильным, что его звали в знаменитый Кубанский хор. Но он отказался, вернулся в Томск, чтобы помогать дочери растить внучку.

В памяти моей навсегда остался дом в Колпашево, в котором жили мои бабушка и дедушка на улице Матьянговской, 20. Он был небольшим, но очень аккуратным и красивым. За домом следили. Дедушка Гоша баню топил каждый день, чистота в доме была безукоризненная. Белили дом весной и осенью. А стекла в окнах всегда сияли на солнце. На всех подоконниках цветы – фикусы, бегонии, герань и бальзамин, называемый в просторечии: «Ванькой мокрым». Цветы росли в банках из-под персикового компота. Большая русская печь располагалась между комнатой и кухней, около которой обычно грелись коты. Помню их необычные имена: Писарь и Дымка. В комнате две железных кровати с перинами на панцирных сетках, с взбитыми подушками под кружевными накидками. И обязательным подзором из-под одеяла – по моде тех лет. Мебели было мало. Все самое необходимое. Круглый стол, стулья, комод с трельяжем и шифоньер. Просто, но чисто и уютно. И во дворе – все, как полагается в хозяйстве. Пристройка - сарай под одной крышей со стайкой, лестница на сеновал с душистым сеном и, высушенными на протянутой леске у потолка, чебаками, две стайки для скотины и стол, на котором бабушка разливала и процеживала парное молоко в стеклянные банки, прикрытые марлей. Летним утром дедушка выводил на пастбище коров: черно - белую Ночку, рыжую Жанку и двух телят: Жука и Рыжика. Вечером все коровье семейство возвращалось домой и мычало в несколько голосов, зазывая хозяев на дойку. И здесь надо заметить, что дедушка мой, выросший в многодетной крестьянской семье, делал многое из бесконечных, крестьянских дел. В том числе доил коров, помогая бабушке. Вот такая картинка из 70-ых годов.

С детских лет помню, что дедушка был постоянно занят работой, даже в преклонном возрасте. Что-то мастерил во дворе, убирал у скотины, уводил коров на пастбище и встречал их, ходил на покосы, и на рыбалку, солил и вялил рыбу, развешивая её на чердаке. При этом всегда напевал, что-то мурлыча себе под нос. Судя по редким черно-белым фотографиям и словам бабушки, дедушка был в молодости красавцем с черными кудрями и ярко-голубыми глазами. Но когда появились внуки, от кудрей уже ничего не осталось, дедушку мы запомнили уже лысым. А еще он, практически до своего ухода в мир иной, выглядел очень моложаво: на румяном лице почти не было морщин, а глаза оставались ярко голубыми, как в молодости. Дедушка называл всех четверых внуков очень смешно: «мнуки». Когда поправляли его, он улыбался. А в следующий раз – опять называл «мнуками» и «мнучками».

В начале 80-ых, дедушке уже трудно было самому косить траву, сено и комбикорм покупали, но хотя это и было накладно, с коровой не расставался, не мог он без парного молока. Жалела бабушка своего мужа, хотя уже сильно болела… В 1985-ом году их деревянный дом на улице Матьянговской, пошел под снос из-за начавшейся там стройки. Бабушку и дедушку мама забрала к нам в Томск. Бабушка ушла в мир иной уже на следующий год, но я успела записать её воспоминания о нашем роде-племени. Дедушка пережил свою жену почти на десять лет, успев увидеть двух правнучек.

Нет сейчас ни бабушки Маши, ни дедушки Гоши, ни их милого домика на окраине Колпашево, а сама речка Матьянга так обмелела, что уже не похожа на реку. А ведь когда-то, в 70-ых годах стояли там катера, баржи, лодки… Вечером при свете луны и тусклого света фонарей от катеров падали причудливые тени, а по воде бежала рябь от легкого ветерка. Играла музыка, которую включал кто-нибудь из матросов… А мы с братом Димой стояли на краю их огорода, смотрели вниз с крутого обрыва – на эту речку и на эти катера, и слушали музыку, и тихий плеск воды, и мерное дыхание коровы, раздающееся из стайки. Корова жевала свою жвачку и иногда шумно била себя хвостом, отмахиваясь от комаров. Комары и оводы – это был бич каждого лета в Колпашево. Около воды их было очень много. И бабушка с дедушкой, жалея внуков, натягивала полог из марли на ночь над кроватями, спасая нас в детстве от укусов.

Эти картинки из детства, эта забота со стороны родных людей останется в памяти у меня и моих братьев навсегда.

Елена Сидоренко. 9 мая 2021 года