Крискевич Иван
КЛЁКА ВЕРНУЛАСЬ
(рассказ)
В прошедшем году осенью в открытое окно балкона влетели четыре птички (раньше синички, воробьи залетали неоднократно, здесь для них всегда имелось угощение). Среди гостей оказался клёст. Я открыл дверь в комнату, и гости принялись за еду.
Клёст оказался самочкой, назвали мы ее Клёкой. Полетав недолго по комнатам птицы успокоились, расселись на сервант, люстру, подоконник, книжный шкаф. Я ранее разложил в различных местах угощение: семечки, сало, содержимое грецких орехов, воду. Осторожно раздвинув шторы на окне, сел в кресло. Потревоженные птахи вновь начали метаться по квартире, тревожно щебеча. Наконец, птицы устали, попрятались в укромные места.
На следующий день Клёка заняла подоконник с окном в южной комнате. Птичке приглянулись цветы, занимающие больше половины подоконника. Особенно ее заинтересовал высокий, стоящий в левом углу. После утоления голода, жажды она взлетала на него и с высоты осматривала комнату, заглядывала в окно. Временами перелетала с одного цветка на другой или садилась на горшок с цветком, осматривая его содержимое, пытаясь что-то найти. Затем вновь взлетала на цветок – и все повторялось.
К ней на подоконник, как к пернатой душе, прилетали синички, но понимания между ними не сложилось.
Прошло три дня со дня появления птиц в квартире. Сижу в кресле, наблюдаю. Клёка с цветка слетает на подоконник, клюет семечки, затем вновь усаживается на прежнее место. Одна из синичек не заставляет себя долго ждать. Она садится на горшок, стоящий рядом с цветком, на котором сидит Клёка. Она считает себя хозяйкой окна и цветов. С воинственным видом спускается вниз по цветку с намерением преподать урок незваной гостье. Когда клёст оказался рядом, синичка улетела подальше от опасности. Клёка взлетает на цветок, вытягивая шею, смотрит в окно на березы, дома, окрестности, возможно, тоскуя о потерянной свободе. Я осознаю, что выпускать нельзя – за окном крепкие морозы.
Вновь прилетает одна из синичек, садится на горшок с цветком, на котором сидит Клёка. «Это уж слишком!» - решает птица. Раскрыв крючковатый клюв, спускается вниз с намерением поколотить нахалку. Последняя, не мешкая, улетает. В последующем синички все равно летели к окну южной комнаты, более светлому, притягательному, с обильными растениями на нем, несмотря на то, что его занимала Клёка, их недруг. Очередная синичкасадится на подоконник, начинает клевать сало (хотя и в соседней комнате оно есть). К ней с боевым видом напрвляется клёст, и она уносится прочь.
Через десяток дней Клёка «прибирает к рукам» антресоль, люстру, воздушное пространство комнаты.
В один из дней на антресоль, ближе к окну уселась синичка, другая пристроилась на люстру, воздушное пространство комнаты.
В один из дней на антресоль, ближе к окну, уселась синичка, другая пристроилась на люстру. Видя это безобразие, Клёка бросилась на птичку, сидящую на антресоли. Прогнав ее, приготовилась прогнать другую, но та вовремя улизнула.
Временами, сидя на цветке, клёст издает разные мелодичные посвисты, приятные для слуха. Они длительны, почти не прекращаются, но пернатую солистку прерывает жедающая утолить жажду синичка. Возмущенная Клёка бросилась на нее, но белощечка увернулась и оказалась на письменном столе, с которого смотрела на хулиганку. Клёст уселся на цветок, начал клювом теребить высокий стебель, сердито посматривая по сторонам. Он неоднократно давал понять синичкам, кто здесь хозяин.
Ежедневно или через день я отпускал синичек на волю. Они улетали, и на следующий день возвращались. А может, вместе с ними прилетали и другие.
Начало января. Когда синички не беспокоят, Клёка сидит на цветке, тихо поет, словно сама с собой ведет беседу. Кто знает? Я сижу, замерев, слушая чарующие звуки, и в мыслях прошу ее, чтобы она продолжала петь как можно дольше. Когда повторится чудная музыкальная сказка пернатой прелести? Неизвестно. Она продолжает час, второй. Время словно остановилось, стерлось в моем сознании. В другое время песенка клёста сродни попискиванию, посвистыванию (кто как слышит) или издает тихие, словно журчащие звуки, не поддающиеся описанию. Когда проголодается, слетает на подоконник, закусывает, вновь садится на «ветку» и продолжает петь. В начале «концерта» я выключаю телевизор, удобно располагаюсь в кресле, наслаждаюсь пением, которое мягким бархатом ложится на душу.
Находясь длительное время в квартире, птица решила, что пора принять ванну. Она слетела с антресоли и оказалась на краю чашки с водой. Скачет по ее краю в одном направлении, затем в другом, словно решая, окунаться или нет. Наконец, решилась и прыгнула в загадочную воду. Затем приседала, выпрямлялась и начинала шлепать крыльями по воде да так, что брызги радугой. Она окуналась вновь и вновь, не прекращая молотить крылышками. Изрядно вымокнув, села на край чашки, имея при этом тощий и жалкий вид: перышки намокли, обвисли, птичьи красота и обаяние исчезли. Она лишилась «товарного вида», казалось надолго. Не мешкая, энергично отряхнулась, раз, другой и в один момент превратилась в привлекательную птичку.
В других случаях Клёка поступала иначе. Она садилась на край чашки с водой, туда-сюда ходила по нему, раз за разом опуская в нее гузку. Бывало и так: с семечком в клюве прыгала по краю сосуда, неоднократно погружая в воду хвостик. В последующем «принятие ванны» повторялось.
В один из зимних дней я привез из леса хвойные ветки с шишками, поставил на окно. Когда шишки высохли, растрескались, Клёка теребила их, но без энтузиазма, по-видимому семечки вкуснее. Через пару недель она все же домучила их – достала содержимое.
За окном наплывали скованные холодом сумерки. Клёка перелетала с одного рожка люстры на другой, затем оказывалась на дверце серванта и начинала чистить перышки под звуки собственной тихой песенки, время от времени потряхивая пернатой шубкой. Не забывала чистить и коготки на пальчиках. После небольшого отдыха продолжала холить, пестовать свой пестрый костюмчик. Смотреть, как птичка ухаживала за перышками, сопровождая все это песенкой, - настоящая поэма. Нередко вдруг надувалась, словно пернатый пузырь, продолжая перебирать «одежонку», - конца не видно. Не исключал: ухаживать за перышками для нее – удовольствие и приятное времяпрепровождение. Когда уставала от забот о своей фигурке, запрокидывала головку назад, раскрывая широко клюв – зевала. После праведного труда дремала, восстанавливая силенки.
Вечерами мрачные углы на окне, где находились ветви ели, цветы, Клёку не привлекали, надо полагать, избегала темноты. В это время она находилась на люстре или открытой дверце серванта, или других освещенных местах. Когда я резко встаю с кресла, а она в это время сидит на люстре над головой, начинает с возмущением частить: «Ки-кики!..» - не иначе голос тревоги и беспокойства.
Ранее я застелил газетами антресоль, концы которых свисали. Клёка начала отрывать кусочки от них, чаще в вечернее время. Они падали вниз, словно снежинки. Так продолжалось много дней, пока бумага не оказалась изорванной. Уверен, от своего труда птица испытывала приятные ощущения. Что означали данные занятия, мне непонятно.
В один из дней февраля в окно ярко светило солнце, обливая Клёку яркими зовущими лучами. Она сидела на цветке, часами смотрела в окно, тихо попискивая: кик, кик!.., по-видимому, тоскуя о свободе. В это время мне становилось бесконечно жаль ее – милую, маленькую, беспомощную в руках человека Клёку. Но задерживал ее в квартире с благими намерениями: оказавшись на свободе, для нее неизбежна голодная смерть.
В редких случаях появлялось желание подержать маленькую прелесть в руках. Когда она сидела на цветке, я подходил к окну. Она начинала метаться по подоконнику, затем забивалась в угол. Но в ладонях сидела спокойно, не сопротивляясь, не пытаясь нанести повреждения крючковатым клювом.
Клёст испокон веков лесная птица. Только жестокий голод заставил ее прилететь «на поклон» к человеку, не зная простых правил в отношениях с ним, как, например, изучили их живущие рядом вороны, сороки, воробьи. В ряде случаев подобная доверчивость заканчивалась трагически.
Птица начала осваивать вторую комнату, где ей приглянулась люстра. С нее сгоняла синичек и наводила порядок по своему усмотрению.
На письменный стол садилась синичка и начинала закусывать семечками. Это «безобразие» замечала Клёка, сидящая на люстре. Она бросается на белощечку, последняя спасается бегством в соседнюю комнату. Клёст занимает место синички, склевывает пару семечек, затем принимается за карандаш. Я нахожусь рядом и вижу, как она отламывает один кусочек за другим. Как результат – карандаш превращается в мелкие кусочки.
В один из дней февраля открываю балкон, снимаю опустевшую кормушку, направляюсь на кухню для наполнения ее кормом. Когда вернулся, по балкону летала Клёка. Я остановился посредине комнаты, замер, не зная, что предпринять. Минута – и птица оказалась на свободе. С тяжелыми давящими мыслями я сел в кресло, обмяк. Будущее для нее было нерадостным: погибнет таежная прелесть.
На следующий день какой уже раз снял пустую кормушку, оставил открытым окно. Когда вернулся, в помещении летала милая Клёка. Она села на подоконник и начала торопливо клевать семечки, содержимое грецких орехов. Моей радости не было границ. Она осознала, что очутившись на свободе, голод и холод она не переживет. Дикарка вторично доверилась человеку, преодолев страх, совершила отчаянный поступок, прилетев ко мне за помощью, и не ошиблась.
Март подкрался незаметно, как хищник на мягких лапах к добыче. С крыш закапала звонкая капель, сверкающая на солнце, словно алмазы, образуя в осевшем плотном снегу у домов выбитые ямки с твердыми краями, дном, разлетаясь мелкими брызгами-звездочками.
Все синички вернулись в лес в поисках своих половинок.
В один из дней я посадил Клёку в карман и направился в парк. Подойдя к нему, достал их «хранилища» птичку, раскрыл ладони. Она с писком вспорхнула и исчезла в ближайшем ельнике. Я остался стоять, провожая печальным взглядом. В груди защемило, словно оторвалась, улетела в неизвестность частица моего сердца, так любящего Клёку.