Конинин Николай
ОПЯТЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ, ИЛИ ШЕСТИГРАННОЕ КОЛЕСО СУДЬБЫ–ФОРТУНЫ
Зима сама от себя устала, морозные якутские туманы попрятались в глухие тупики. Солнышко бледно высунулось из-за горизонта. Щёчки его порозовели: «Ташкент! Тридцать пять градусов!»
Миновав площадь Ленина, я двигался вдоль магазина «Детский Мир» – надо спешить. Мама дежурила: сопровождала детей из детсада на автобусе и пригласила меня поехать с ней. Я был в предвкушении: «Вхожу в родной детсад, здороваюсь с воспитательницами, нянечками, малыши окружают меня, впереди Димуська, мой братик!»
У меня в характере есть некое противоречие: я тяну, оставляю решение на потом: «Вот сделаю всё завтра,и будет хорошо!» В то же время ментально часто «застреваю» в прошлом, мне кажется, счастье там. Наверное, самое счастливое время и место, где я пребывал, было до рождения, но какого рожна тогда я выскочил оттуда налегке, на месяц раньше?!
Я шёл, скатывая с сугробов металлический, величиной с катушку от ниток, шестигранник. Графически безупречный след завораживал: если скатить железяку рядом повторно, получался след танка.Как-то давно, в детсаду старший мальчик, указывая на летящий самолётик, убедительно вещал, что в нём летят специальные маленькие человечки. И сейчас, любуясь на снежные холмы, казалось, что именно эти человечки проложили следы и понастроили лестницы до неба!
Глядя на это шестигранное «колесо судьбы» я наверно, хотел выудить из глубин будущее.
По примеру создателя бессмертной поэмы «Мёртвые души» ответы на вопрос: « А доедет ли это колесо до Москвы?» – Доехало, аж до «городу Парижу". Или, считая отпечатки – прямоугольники, загадать: «Сколько лет прокатится моя жизнь?»
А снежные отвалы были метровой высоты.
Моя первая школьная зима заканчивалась. От школы до дома – одна остановка. Я иногда протискивался в автобус, но чаще, оправдывая себя почти пятидесятиградусными морозами, заходил в «Детский Мир». Надо признаться, что при температуре ниже пятидесяти я пропадал во дворе: «Ура, в школу – не надо!»
В магазине, не очень задерживаясь в отделе игрушек, ну, разве что сосредоточенно мечтал, глядя на велосипед «Школьник»: «В неделю мне дают девяносто копеек, если не завтракать, то, как быстро я накоплю двадцать пять рублей на велик?».Двадцать пять рублей для меня, да и собственно для нашей семьи, были заметные деньги! Достаточно сказать, что у Бабы Они пенсия – меньше.
После третьего класса, мама чудом достала путёвку в пионерлагерь в Анапе. Мама всё лето писала и звонила в Москву и Анапу, сначала устраивая меня на вторую смену, а потом обзванивая своих знакомых и разных московских начальников, выстраивая мою доставку из Анапы через Москву в Якутск. Я понимал, каких стоило и трудов, и денег, особенно билеты на самолёт! Сумма явно больше годовой бабушкиной пенсии! И когда начальник лагеря вручил мне двадцать пять рублей на фрукты и башмаки, на деньги я смотрел, как семейный человек. Постригся за пятнадцать копеек, виноград на рынке за рубль – дорого! На станции купил за тот же рубль ведро краснодарских яблок – гостинцы домашним! В Москве на вокзале позволил себе фруктовое мороженное за семь копеек. В аэропортовском киоске купил для мамы духи «Красная Москва», бабушке гребёнку, а брату перочинный ножик. В Якутск я приехал в драных, китайских кедах, брошенных каким – то безалаберным москвичом.
Иногда я донашивал одежду соседей по двору, а уж за мной брат – и я был аккуратен! А братишка со временем заерепенся. Игрушки соответственно были общие, но иногда за первенство сражались «аки львы рыкающие!». Со временем у каждого выработались почти профессиональные борцовские приёмы. Но я отвлёкся, вернёмся к велику.
Я даже пропустил несколько завтраков, но деньги, к сожалению, пришлось сдавать учительнице!
Размышляя, я пришёл к философско-практическому выводу: «Деньги можно выпросить, стащить или заработать». Выпрашивать такую сумму проблематично, я уже рассказывал о наших финансовых возможностях. Стащить можно игрушку, как-то у соседа Сашки Рыжего я обнаружил свой, давно пропавший, ящичек для кубиков. Да и я в свою очередь не был пуристом: принес из детсада свисток и, дождавшись ночи, стал его опробовать в кладовке, забыв бабушкины слова: «Не свисти дома – денег не будет!». На этом моя карьера Джема Даукинса (сотоварища Оливера Твиста) была прервана мамой. Свисток отнесли воспитательнице, и всё осталось в тайне. Я тогда понимал, что воспитательница пощадила меня по маминой просьбе, но несправедливая незавершённость наказания долго висела надо мной. Ведь я же со всеми улюлюкал и показывал пальцем на девочку, совершившую такое же деяние, а воспитательница не одёрнула меня и не сделала замечание. И вот эта крыска несправедливости жила со мной долго-долго!
Третий способ – заработать. Отец был подвержен известному пороку, и мы с Бабой Оней сдавали в «Четвёртом магазине» пустые бутылки, но отец при всём старании вряд ли смог поддерживать такой промысел. Оставалось только расти быстрее и наняться сбрасывать снег с нашего двухэтажного дома. ( Чтобы закрыть семейную страницу, сообщаю, что перед отпуском в деревню отец оставил на «Школьник» эти двадцать пять рублей!)
Помечтав о велике, я направлялся в канцелярский отдел и рассматривал репродукции картин русских и европейских художников. Три богатыря насупившись, смотрели поверх меня. С их высокой точки зрения я был знакомой, неопасной деталью пейзажа, вроде ёлочки или валуна. Ещё недавно, на нашей прежней квартире у тёти Вари, через длиннюще-длиннющий кухонный стол мы смотрели друг на друга. Их суровые лица людей, отвечающих за все на свете, сливались в одно лицо с живущим на той же стене поповского бревенчатого дома Сталиным.
Меня тревожило соседство вроде бы осуждённого Советской властью Сталина иживущего в соседней комнате на тёмных иконах в тусклых окладах Бога, вроде бы запрещённого тем же Сталиным. Верность тёти Вари, дочери, вроде бы репрессированного тем же Сталиным священника, и Сталину, и Богу?! Тётя Варя вызывала у нас безусловное почтение и страх, а преданность поверженным владыкам подчёркивала её силу и самостоятельность. И только мой младший братик, сделавший первые шаги по половицам её комнат, свободно ёрзал у неё на коленях.Он вольно лазил на коленкахпод кухонным столом, среди ног играющих в лото якутских бабушек, пребывая в своей стихии! Якутские бабушки ставили его между коленок, нюхали темечко (якуты тогда не целовали) и говорили: « Учегей!» Тётя Варя, удивительно гибко, с хрустом загибая к запястью большой палец, пророчески говорила: «Атаман растёт!». Мне же подвигов не предрекала! Мама тихо обижалась на тётю Варю, воспринимая слово атаман, не – вожак, а – разбойник. Впоследствии брат полностью оправдал пророчество: и в первом и, частично, во втором значении слова!
На известной картине магазинные мишки дурашливо и как бы напоказ лазившие по соснам, наоборот, приветствовали меня. Сосед по новой, ведомственной квартире Иван Сосенович Дьячковский уже написал их до каких-то там Шишкина со Савицким. И даже ватага бурлаков, не задевая меня, шла мимо.Другое дело, когда на их толпу я напоролся в Третьяковке – размер имеет значение!
Также я не очень-то засматривался на молодых и пожилых Рембрандтов, Ван Дейков и Рубенсов. Данае, ожидающей осадков, хотелось посочувствовать: «Какой дождь – снег на улице!».
Я проникся приязнью к лютнисту Караваджо, стараясь не выдавать своей заинтересованности, тулился где-то на углу стеклянного прилавка. Он не сразу начал различать меня, но скучая, наконец-то, заметил. Моё постоянство возымело действие, и однажды я услышал звучание лютни, обращённое явно ко мне. Ведь никто из окружающих не натягивал, лёжа в постели, резинки разной толщины на коробку от обуви. И никто не подносил её к уху, извлекая звуки. В мире обыденности передавали радиоконцерт по заявкам, но мы в нашем мире знали: кто и для кого играет!
За зиму я отвык от естественного вида легко прикрытого человеческого тела, а он с удивлением взирал на все наши шубы и шапки. Морозный туман, исходивший от покрытой инеем одежды, вызывал у него дрожь.
– А что, у вас действительно медведи по улицам ходят?
– Ну, выйди, посмотри! Нет, зимой они в берлогах спят, – смеялся я.
– А почему вы сами зимой в спячку не впадаете, холодно же?
– Да потому, что все берлоги медведи позанимали!
Он, весело смеясь, рассказывал, как отец ходил по весям и рынкам с медведем, бабушка гадала и ему нагадала долгую, долгую жизнь!
Итак, я торопился и поэтому решил не заходить в магазин: «Ещё разик подсоблю «снежным человечкам» и побегу домой».
– Мальчик, помоги мне, пожалуйста! – донеслось из-за спины.
Я обернулся и вздрогнул: Лютнист! Лютнист смотрел на меня! Только почему-то одет был девчонкой, и глаза смотрели не доверчиво распахнуто, а по-якутски хитровато - узко.
И совсем не удивительно, что он решил пройтись по Якутску, тепло же! Да и то, что обратился ко мне – понятно, мы давние друзья! Одно странно, что девчонка, но иногда же покупатели величали: «Цыганка!»
– Мальчик, помоги купить куклу, я никак не могу сосчитать, какая будет сдача!
Баба Оня меня учила: «Коленька, попроси человека хорошо, и тебе всегда помогут!»Через много лет я услышал разговор двух женщин, коллег по работе: «Что, не знаешь, как с Колей разговаривать? Попроси его хорошо, и он всё сделает!»
Надо признаться, даже при желании, сам первый я с трудом мог подойти к девочке. Ох, права тетя Варя -- не орёл, нет, не атаман!Гордый оказанным мне «высоким доверием», как же, девочка, маленькая леди попросила, я пошёл за ней в магазин. Встали в очередь в кассу, девочка вынула сложенную до маленького квадратика купюру, развернула – двадцать пять рублей. Я видел такую бумажку раза три и всем видом дал понять, что это мне не в новинку! Кукла стоила больше десяти рублей, и можно было сосчитать в уме, но ещё пятьдесят три копейки! У широкого подоконника я снял ранец и вынул счёты. Мы учились считать до двадцати, и внутри пластмассового продолговатого футлярчика были только две стальных спицы с нанизанными разноцветными косточками. Я высчитал и сообщил с надеждой, смотрящей на меня «цыганке» сумму сдачи. Подошли к кассе, я озвучил покупку и протянул деньги. Кассирша, рассмотрев купюру, почему-то закрыла ящик кассового аппарата, позвала дежурную. Моя спутница, как-то напряглась, я недоуменно ждал, но вспомнив, что опаздываю домой, развернулся к выходу. Кассирша вдруг выскочила из кабинки, схватила нас за руки и куда-то повлекла. Было обидно и почему-то стыдно, словно меня задержали за каким-то непотребным занятием, а за каким – непонятно. Посторонние взрослые не могут так поступать с чужими детьми! Вырываться на виду удивленно- осуждающих людей было ещё унизительней. Я покорился. В кабинете директора кассирша наконец-то спросила:
– Откуда у тебя такие деньги?
– Она дала! – я показал рукой на девочку.
– Ничего я не давала, я просто зашла погреться! – вот тебе и маленькая леди, «миледи» – прости господи!
Женщина раздражённо наклонилась ко мне и слегка встряхнула за воротник.
– Кто тебе дал такую крупную сумму, украл?!
Я редко плакал от боли – стыдно! Но от обиды и несправедливости часто не мог сдержаться, почему мне не верят? И почему эта девчонка спирает всё на меня? О! Я был только на первых ступеньках той лестницы, проложенной шестигранным «колесом судьбы», спускающейся в глубины женского коварства!
Допрос продолжался, уже приехала милиция, правда без собаки, и нас под не очень-то «белые руки» препроводили в милицейский газик. Очередная «ушайка» стыда окатила с головы до ног: «В милицию забрали!»
Повезли в детскую комнату милиции, сидя на жёсткой скамеечке напротив милиционера, я вынул злополучную железяку и стал катать по колену. Да, братишка удивится замечательной штуковине! Милиционер, бездумно смотревший на меня, вдруг взял её и спросил.
– Что это такое, и зачем она тебе?
– Так просто! – а что я мог ответить? Что это от танка, на котором мой дядя бил немцев в Сталинграде, что это средняя ступень ракеты, оставшаяся от инопланетян или ступа Бабы Яги? А может, пломба из зуба Змея Горыныча, выбитого Ильёй Муромцем, или обломок втулки колеса Судьбы!
У милиции были свои представления о железных предметах, так удобно помещающихся в кулаке, и колесо фортуны, проехав по краешку полы моего пальто, устроилось в кармане милицейской бекеши.
В детской комнате милиции» за нас взялись всерьёз – строгая женщина в погонах стала выяснять, кто мы и откуда.Сначала спросила, в какой школе учусь:
– В восьмой.
– В каком классе?
– Первом «Б» классе.
– Как зовут учительницу?
– Лея Панфиловна Григорьева.
– Какие были уроки и сколько? Почему так поздно возвращаешься из школы?
Года через четыре мы встретились, она, будучи начальником пионерлагеря пугала: «Нельзя бродяжничать, то есть бесцельно ходить по улицам. «Ха!» – да это моё любимейшее занятие! Так я пытался поймать ускользавшее прошлое.
Она всё время сверялась с моим дневником. А мне было неуютно – в тетрадях по чистописанию и русскому сплошные тройки и только одна пятёрка и то, по правде, я сам её переделал из неуверенной тройки!
Потом так же тщательно она выспрашивала о родителях и домашний адрес. Я уже отчаялся куда-то успеть, все мои мечты провалились в тартарары! Причем через раз она повторяла:
– Где ты взял деньги?
– Да она же сама попросила куклу купить! – не сбивался я.
Наконец - то моя мучительница взялась за девчонку! Оказалось, что она учится во втором классе двадцать шестой школы, зовут Люда Караваева (звучание имени поразило меня). Я испытал некоторое удовлетворение, в её дневнике двойки занимали второе, почетное место после единиц! Людка всё отрицала:
– Деньги не мои, это всё он, он!
Домашних телефонов у нас не было, моя мама – в детсаду, а не в библиотеке, где работала, так что связаться с родителями – проблематично! Истязания продолжались долго-долго, или мучительницы устали, или захотели посоветоваться – вышли за дверь.
Я за день пережил много событий, испытав сильные противоречивые эмоции. Предвкушение соприкосновения с дошкольным детством. Погружение в жизнь «снежных человечков». Естественный и в чём-то рыцарский поступок – помощь девочке. Неожиданное подозрение в преступлении с прилюдным хватанием за шиворот! Милицейский «арест» и «изощрённый» допрос! Я подвёл и маму, и брата, ведь ему тоже хотелось побыть главным, под защитой авторитета старшего брата.А главное – предательство в благодарность за участие и помощь, и от кого, от девочки, подло замаскировавшейся под мою мечту!
Колесо каталось по моим рёбрам своими гранями только два-три часа, но меня всего перекорёжило. Не забери его милиционер, всё продолжалось бы изо дня в день.Моя милиция меня бережёт! Только жаль милиционера!
Оставшись с девчонкой наедине, я в довольно грубой форме предложил сознаться, пообещав встретиться.
Когда вернулись дознаватели, она неожиданно «раскололась».
Меня опять, под «белые руки» препроводили в милицейский экипаж и доставили домой. Никакойторжественной встречи с подношениями цветов, преломления хлеба, поцелуями и речами не было, а может, я забыл. Наверняка были и поцелуи, и хлеб – соль, а уж без речей наверняка не обошлось.
Мама потом рассказывала об этой маленькой «миледи», как она по-детски, играя на коленях у родного дяди, между объятиями и поцелуями, как подвески «подрезала» четвертной!
Через год я встретил её у «Детского Мира», завидев меня, она перешла через дорогу.
В первый раз колесо Судьбы только крутанулось, задев меня ободом, но я не понял предостережения. А сколько раз после я попадался: взлетал с оборотом колеса к небесам, убеждая себя, что лечу… и падал, а колесо, проехав по мне, катилось по своим делам! И правда, услышав нежный, дрожащий голосок: «Коленька, помоги, я тебя люблю», я забывал себя!
Через некоторое время я зашел в «Детский Мир». В канцелярском отделе лютнист радостно приветствовал меня. Мы поздоровались, немного поговорили. Мне было стыдно, казалось, что все помнили «арест», и я повернул на выход, что-то толкнуло в спину, я обернулся. Лютнист улыбался, глаза были по-якутски сужены, как у «миледи» – цыганки. Я вспомнил его рассказы о бабушке, и что она сетовала: «Родись ты девчонкой, я бы тебя гадать и колдовать научила!»
Сейчас я думаю: «Почему судьба подсунула именно двадцатипятирублёвую бумажку, может быть, предлагала мне – в «атаманы»? – И до какого «Сахалина» докатилось бы это шестигранное колесо?