Конинин Николай

Николай Конинин, 35+, Томск

БЕЗ КРЕСТА

В первое лето этого века Александр Конинин, мой двоюродный дядя, глядя на принадлежавшие неизвестно кому бывшие колхозные поля, сказал: «Был бы жив Николай Конинин, брат твоего отца, никакого Ельцина на нашей Земле не было бы, а жил бы Советский Союз. Николай голову носил прямо!

Прозвучала команда: «По машинам!» и призывники, перелезая через боковые борта стали рассаживаться на лавках. Николай ещё в строю сообразил, что на передней лавке сидя спиной к движению, можно будет долго видеть деревню.

До войны он несколько раз писал заявления, в военное училище, ну а с войной – в армию, думал: «Эх, разобьют «Адольфа», а он в тылу застрял. Мужиков позабирали, работа навалилась. Бабы и детишки трудились от зари и до темна… Николай работал учётчиком в тракторной бригаде, на месте старшего брата, призванного в 40г. Он с гордостью смотрел на большие буквы – А.Я.К. написанные на стенах будки полевого стана братом – Анатолий Яковлевич Конинин. – «Братишка, служи я не подвиду надо две нормы – будет две». А когда было легко: « Маме с тятей при царском прижиме, или тяте в гражданскую. Может когда попросился человек заночевать – отужинал, выпили с тятей – говорили об охоте и песни пели, а мама подтягивала: «В той степи глухой замерзал ямщик» и «Ой Мороз, Мороз – не морозь мэне, ой ни так мэне, як коне мого». Песню тятя мальцом перенял от деда, Николаевского ещё солдата (четвертак оттрубил, как топором отрубил). Прохожий, с Полесья, с Пинских болот оказался, земляк стало быть деда – солдата. На утро, когда тятя ушёл, Пинчук надевая шапку глядя в пол на топор – выдавил: «Людины, а ведь я приходил убивать вас». Да в двери, через огород, и был таков. Мама после топор всегда на ночь стала прятать, и людей перестала привечать. Вот она, какая классовая борьба. Или после, когда тятю председателя колхоза по навету обвинили в утрате семенного фонда, хорошо наш народный суд разобрался – легко никогда не было. Товарищ Сталин верно сказал: «Классовая борьба будет нарастать»

В августе проходило колхозное собрание – «О создании фонда «Обороны Страны» - Николай пожертвовал 40 трудодней и 25рублей, его тятя – барана и 100 рублей. Никто не остался в стороне, даже самые злобствующие, и только один гнус, из ссыльных отказался. Хотя на собраниях и звучали речи о скорой победе, все молча знали: « Ох, как будет трудно!»…

Расселись по лавкам - из раструба репродуктора, из черноты раненого горла, разрывая душу, прорывалась песня «Вставай страна огромная». Мамы, сестры, невесты заголосили – сколько похоронок уже пришло, а сколько еще прейдет. Машины тронулись, люди бросился за ними, но вскоре отстали в клубах пыли, и копоти и только мальчишки на конях держались. Александр Конинин мчался с его стороны, успевая настёгивать лошадь, да размазывать рукавом пот. Машина спускалась в низинку – деревня пропадала, выныривала – с ней выглядывала деревня, вот уже и с самых высоких бугров невозможно стало разглядеть дома. И только белый лик Ишимской Церкви, в темном окладе соснового бора неизбывно стоял перед глазами.

Николай сколько себя помнил – при возвращении в деревню первое что вырастало над лесом – церковь. Особенно в сумерках - ждал, ждал явления её светлого лика. Ему стало стыдно, что первый раз надев пионерский галстук, пробежал босиком по луже и забрызгал деревенского батюшку, что сочинял и пел нехорошие частушки, и смеялся, когда взрослые подпоили батюшку, да пьяненького опрокинули в канаву. И вспомнил, как он весело бежал за машиной, увозившей батюшку, как тот смешно тряс седенькой бородёнкой на кочках, стукаясь головой в плечо то одного военного, то другого – Классовая борьба! …

Уже только пристав на ноги, можно было, ухватить краешек купала. Он первый раз в жизни, но далеко не в последний, пожалел, что скинули крест, ведь – сколько бесконечных мгновений они бы глядели друг на друга. Ещё несмышлёнышем, он смотрел на это второе никогда не заходящее солнышко. Со временем – Тятя, и в школе объяснили: « Религия – опиум для народа, мракобесие, шоры для ослепления масс» А тогда собрались со всех окрестных деревень, играла музыка, конные с винтовками, отделяли народ от церкви. Старухи причитали, крестились – большинство, сняв шапки, как на похоронах молчало, все были крещены в Ишимской церкви. После митинга комсомольский вожак и несколько активистов полезли с верёвками на купол. Вожак как то изловчился и с четвёртого раза накинул петлю на крест, но не удержался и заскользил по куполу, раз другой бухнул барабан и замолчал – даже вороны смолкли. Но босые ноги нашли опору, и он цепляясь за верёвку накинул ещё петли. Спустился за ним и остальные. Дёрнули веревки, и крест 100 лет державший Мiр и небо на раскинутых руках рухнул – аж но небо о село. Крест положили на телегу и в сопровождении военных увезли. Сам не зная, почему Николай плюнул в след. Стали расходиться, а комсомольцы во главе с вожаком, пионеры весело вертелись тут же. Кирками разбирали один из приделов, кирпичи на клуб, да куда там кладка то на яичных желтках, на века – теперь только крошево одно! …

 Вот и конные отстали, и самый упорный, двоюродный брат Александр настёгивал лошадь, где то за холмами. Машину подкинуло, и блеснул позолотой Ишимский крест, Николай удивлённо протёр глаза – и опять блеснул крест – это солнечный луч, выскользнув из – за тучи пронзил слезу, пошёл мелкий, скорый дождик – а в дождь уезжать к удаче. Вчера день на полях, а ночь напролёт – проводины, глаза закрылись сами собой. Машина повернула, солнце переместилось за спину, одев головы сиянием. Шум мотора перебила гармошка – Нюра, одноклассница дрожащим голосом причитала: «Коля, Коля, Николай – сиди дома. . .» она пела, и смотрела, смотрела на Николая. Только утром, уже после команды: « Строойся!», вытирая опухшие глаза, она подскочила к нему – губами прижалось к губам – ударило током: «Ко – ля, Ко – ля!», и уткнулась в плечо – их единственный поцелуй. Машина голосом мамы всхлипнула: «Спаси и сохрани раба твоего Николая!» Тятя – щетиной прижался к щеке, тут же стоял в солдатской гимнастерке брат Анатолий и Батюшка. . .

 Бабахнуло – Николай очнулся, заваленный комками мёрзлой Сталинградской земли, возле головы торчала телефонная катушка с проводом, руки сжимали винтовку. Тело было не своим, как отсиженная за ночным чтением нога. Голова гудел – взрывов, не очень далеких слышно было только от земли. Проверил рукой – цел ли? Ладошка стала, липкой, на телогрейке с боку мокрая прореха, боли не чувствовалось. В кармане, в пергаментной бумаге небольшой моток бинта – мало, мало! Выдрал из телогрейки вату, завернул в марлю, и под гимнастёрку, под тёплую рубашку. Располосовал одну из портянок, обмотал – пойдёт! Надо спешит. Николай вернулся по своим следам, нашёл обрыв кабеля, срастил с кабелем на катушке. Обернулся – и в уши ударил грохот взрывов, щелчки пролетавших над головой пуль, а в тело боль. Всё перепахано взрывами – обрыв где – то впереди, наклоняясь как можно ниже, а то и ползком он стал продвигаться. Николай сам тянул эту «связь» и помнил маршрут до деталей, главный ориентир – церковь. Когда он первый раз увидел ещё не разрушенную с куполом церковью – сердце кто – то взял в тёплые ладошки, так хорошо было только с мамой.

А сейчас жгла мысль: « Время, время!», часы были разбиты, он не знал сколько пролежал без памяти. Катушка, и винтовка толкали в спину: «Вперёд!». Воронки кончились, можно искать место обрыва, а время утекало – кровь из раны, телогрейка взялась куржаком. .. Ага, нашёл, но катушка размотана полностью, надо ещё метров десять кабеля. На высотке уцелевшие козлы с обрывками колючей проволоки, подобрался, раздирая рукавицы и ладони вытянул кусок, больше нет – может хватит? Повернулся, и кто – то стеганул кнутом по ногам. Оземь пал – трава под косой! Так Тятя стеганул, когда разгорячённую лошадь стал поить студеной водой! На локтях дополз до катушки, срастил, потом к месту обрыва. Метр, один метр не хватает! Оглянулся, нет ничего! А в голове туман и спать хочется – мочи нет! Намотал на из раненую ладонь провод, и раскинув руки дотянулся до колючей проволоки, сжал в руке, почувствовал уколы от зуммера: «Ко – ля, Ко – ля, Ни – ко – лай!» Повернулся лицом к церкви – Тятя, брат, мама, Александр, Нюра, Пинчук, Батюшка пели: «В той степи глухой, замерзал ямщик».

Из каждых 30 призывников 22г. рождения нашей необъятной страны вернулся один, а на машине было 25. Солдат Николай Конинин лежит в Сталинградской земле, в братской могиле без креста, а на Земле от него осталась – Наша Страна, имя – что я ношу, письмо и похоронка. Солдаты – погибшие за родину находятся одеснУю Господа Бога