Синявская Елена

Письмо в прошлое

 

Ну, здравствуй, дед! Пишу тебе на небо.

Не видела тебя я никогда…

И не слыхала бы,

Но реабилитирован

Ты был в пятидесятые года.

Священник, сын священника. Как долго

Я ничего не знала о тебе!

Арест и обвинение в поджоге, -

Ты – враг народа. Крест на всей семье.

…И у тебя была своя Голгофа,

И Понтий был, который не Пилат.

В сыром подвале ты в мученьях умер,

Иисус Христос был на горе распят…

А мог бы избежать допросов и побоев,

Поставив подпись, и признав вину…

Но… четверо детей, святая вера, -

Сказал: «Греха на душу не возьму».

Сокамерник пришел со страшной вестью:

«Нет, не расстрелян, просто был забит;

Болел и умер, умер с честью».

… А Бог рассудит, может быть – простит.

Простит слепых, глухих и недалеких,

Которые не знали, что творят.

Кого-то он накажет очень строго…

… Твоей жене одной растить ребят…

Одной кормить, учить в сибирской ссылке,

И на войну одной же провожать.

И узник тот, который не Варавва,

Пришел жене об этом рассказать.

…Не наступало долго воскресенье.

Два поколения научены молчать;

Приблизился рубеж тысячелетий –

С архивов была сорвана печать.

Теперь в застенках этих бродит память,

И создан в них музей НКВД,

Где каждый камень вопиет страданьем,

Хранит молчание и думы о судьбе…

Ну, здравствуй, дед.  Настало воскресение.

Сегодня возвестил об этом херувим.

Как жаль, что ты со мной при жизни не был…

Как хорошо, что был ты именно таким!

 

 

Сибирские плачут березки…

 

Я боюсь о войне даже делать наброски

И  уставшую память ненапрасно терзать.

Те дороги войны, те ее перекрестки

Разлучали родных, в том числе – мою мать.

 

На военный завод под Москвою, в Загорске,

Как попала она? Не могу вам сказать.

Только знаю: в шестнадцать, уехав из Томска,

Линзы снайперских ружей

Ей пришлось шлифовать.

 

Представляю себе, как Девятого Мая,

В День Победы в Москве ликовала толпа.

И на Площади Красной была моя мама.

Нет на свете важнее того торжества.

 

Те дороги войны, те ее перекрестки…

Похоронку на брата тогда принесли.

Он ушел на войну, в восемнадцать, из Томска.

Был на маму похож, и глаза – чернослив.

 

Он у сердца хранил фотографию мамы,

И, когда умирал, попросил передать.

 

Перекрестки и судьбы, трагедии, драмы…

Разве можно рубцы и Истории шрамы

По прошествии лет забывать?.. Забывать

Этот взгляд, устремленный в войны отголоски

И слезу, и тоску, и морщинки у глаз?

…Похоронен в Бреслау, почти что подростком

Он в бессмертном полку каждый день, каждый час.

 

Я готовлю планшет с фотографией мамы.

Кто же тем, неизвестным, оформит портрет?

Тем, ушедшим из жизни непростительно рано,

Не создавшим семью, но оставившим след…

 

Эх, дороги войны и судьбы перекрестки

Пролегли  по Сибири, по Томской  земле.

Тихо в мае сибирские плачут березки,

В День Победы сверкает Звезда на Кремле.

 

04.04.2021

 

Буду помнить...

 

О, детских лет былая радость!

С кем ты играешь – тот и друг.

Ах, бабушка, ты оказалась

Моей подругой из подруг.

Ей было бы сейчас сто тридцать.

Из долгожителей. Она

Меня обедом не кормила

И пирогов мне не пекла.

Сидела скромно на диване

И день за днем, из года в год

На кухне чай не наливала,

А было все наоборот.

Уж много лет была слепая,

Вела келейно житие,

И потому так выходило, -

Кормила часто я ее.

Я помню присказки и сказки,

И старорусские слова.

Как это все в уме держала

В платочке темном голова?

Эх, бабушка Елизавета,

Ты и сейчас мне дорога:

Твоя согбенная фигурка,

Твоя костлявая рука…

Три класса – все образованье

В своей церковно-приходской.

Но качество ее познаний

Великолепно. В век иной

Другими были педагоги:

Не лучше, и не хуже, нет, -

Они другие априори.

Другим их был менталитет.

***

При всех спокойна, молчалива,

Но, находясь со мной одна,

Она о многом говорила

И пела тихо иногда.

А четкое произношенье

И смысл, и правильная речь

Производили впечатленье.

Ее обязанность – стеречь

И двери открывать,

Когда я без ключа ходила.

…С заботой детство проходило,

Когда мои отец и мать

По будням были на работе.

Любила с нею я играть.

Она стихи мне говорила

И объясняла не спеша,

Так что к восьми годам я знала

Словесность в рамках ЦПШа

Трех классов, не с одним повтором,

Хотя и не могла писать.

(Да и сейчас не понимаю,

Куда поставить букву «ять»).

Но удивляли рассужденья

И здравость до последних дней;

Являла чудеса терпенья,

Смирясь со слепотой своей.

И очень редко унывала,

И всех старалась подбодрить.

Уныние грехом считала.

Незрячая, любила жить…

Тогда я толком не ценила,

А ведь она была умна,

И, что вокруг происходило,

Без зренья видела она.