Синявская Елена
Письмо в прошлое
Ну, здравствуй, дед! Пишу тебе на небо.
Не видела тебя я никогда…
И не слыхала бы,
Но реабилитирован
Ты был в пятидесятые года.
Священник, сын священника. Как долго
Я ничего не знала о тебе!
Арест и обвинение в поджоге, -
Ты – враг народа. Крест на всей семье.
…И у тебя была своя Голгофа,
И Понтий был, который не Пилат.
В сыром подвале ты в мученьях умер,
Иисус Христос был на горе распят…
А мог бы избежать допросов и побоев,
Поставив подпись, и признав вину…
Но… четверо детей, святая вера, -
Сказал: «Греха на душу не возьму».
Сокамерник пришел со страшной вестью:
«Нет, не расстрелян, просто был забит;
Болел и умер, умер с честью».
… А Бог рассудит, может быть – простит.
Простит слепых, глухих и недалеких,
Которые не знали, что творят.
Кого-то он накажет очень строго…
… Твоей жене одной растить ребят…
Одной кормить, учить в сибирской ссылке,
И на войну одной же провожать.
И узник тот, который не Варавва,
Пришел жене об этом рассказать.
…Не наступало долго воскресенье.
Два поколения научены молчать;
Приблизился рубеж тысячелетий –
С архивов была сорвана печать.
Теперь в застенках этих бродит память,
И создан в них музей НКВД,
Где каждый камень вопиет страданьем,
Хранит молчание и думы о судьбе…
Ну, здравствуй, дед. Настало воскресение.
Сегодня возвестил об этом херувим.
Как жаль, что ты со мной при жизни не был…
Как хорошо, что был ты именно таким!
Сибирские плачут березки…
Я боюсь о войне даже делать наброски
И уставшую память ненапрасно терзать.
Те дороги войны, те ее перекрестки
Разлучали родных, в том числе – мою мать.
На военный завод под Москвою, в Загорске,
Как попала она? Не могу вам сказать.
Только знаю: в шестнадцать, уехав из Томска,
Линзы снайперских ружей
Ей пришлось шлифовать.
Представляю себе, как Девятого Мая,
В День Победы в Москве ликовала толпа.
И на Площади Красной была моя мама.
Нет на свете важнее того торжества.
Те дороги войны, те ее перекрестки…
Похоронку на брата тогда принесли.
Он ушел на войну, в восемнадцать, из Томска.
Был на маму похож, и глаза – чернослив.
Он у сердца хранил фотографию мамы,
И, когда умирал, попросил передать.
Перекрестки и судьбы, трагедии, драмы…
Разве можно рубцы и Истории шрамы
По прошествии лет забывать?.. Забывать
Этот взгляд, устремленный в войны отголоски
И слезу, и тоску, и морщинки у глаз?
…Похоронен в Бреслау, почти что подростком
Он в бессмертном полку каждый день, каждый час.
Я готовлю планшет с фотографией мамы.
Кто же тем, неизвестным, оформит портрет?
Тем, ушедшим из жизни непростительно рано,
Не создавшим семью, но оставившим след…
Эх, дороги войны и судьбы перекрестки
Пролегли по Сибири, по Томской земле.
Тихо в мае сибирские плачут березки,
В День Победы сверкает Звезда на Кремле.
04.04.2021
Буду помнить...
О, детских лет былая радость!
С кем ты играешь – тот и друг.
Ах, бабушка, ты оказалась
Моей подругой из подруг.
Ей было бы сейчас сто тридцать.
Из долгожителей. Она
Меня обедом не кормила
И пирогов мне не пекла.
Сидела скромно на диване
И день за днем, из года в год
На кухне чай не наливала,
А было все наоборот.
Уж много лет была слепая,
Вела келейно житие,
И потому так выходило, -
Кормила часто я ее.
Я помню присказки и сказки,
И старорусские слова.
Как это все в уме держала
В платочке темном голова?
Эх, бабушка Елизавета,
Ты и сейчас мне дорога:
Твоя согбенная фигурка,
Твоя костлявая рука…
Три класса – все образованье
В своей церковно-приходской.
Но качество ее познаний
Великолепно. В век иной
Другими были педагоги:
Не лучше, и не хуже, нет, -
Они другие априори.
Другим их был менталитет.
***
При всех спокойна, молчалива,
Но, находясь со мной одна,
Она о многом говорила
И пела тихо иногда.
А четкое произношенье
И смысл, и правильная речь
Производили впечатленье.
Ее обязанность – стеречь
И двери открывать,
Когда я без ключа ходила.
…С заботой детство проходило,
Когда мои отец и мать
По будням были на работе.
Любила с нею я играть.
Она стихи мне говорила
И объясняла не спеша,
Так что к восьми годам я знала
Словесность в рамках ЦПШа
Трех классов, не с одним повтором,
Хотя и не могла писать.
(Да и сейчас не понимаю,
Куда поставить букву «ять»).
Но удивляли рассужденья
И здравость до последних дней;
Являла чудеса терпенья,
Смирясь со слепотой своей.
И очень редко унывала,
И всех старалась подбодрить.
Уныние грехом считала.
Незрячая, любила жить…
Тогда я толком не ценила,
А ведь она была умна,
И, что вокруг происходило,
Без зренья видела она.