Котенко Александра

ЦВЕТЫ И ПОКОЛЕНИЯ

В глухой черноте трехмерного виртуального пространства жили своей жизнью белые перчатки мастера. Когда бутон образа наконец созревал, мастер намеренно избавлялся от лица, оставляя лишь руки. Соперником черноте небытия он ставил белый цвет творца. В темноте и тишине он ваял полупрозрачные цветы, листья и ветви, переплетенные меж собой. Хрупкие и в реальности, в цифровом мире растения утончались еще более — их не существовало на самом деле, но мастер давал им жизнь, которую можно воскресить, только войдя в темноту виртуальности. Нажмешь на кнопку выключения — погаснет жизнь. И отзвучит, ведь каждому цветку мастер находил свою тихую мелодию: переведенные в нотный стан беспечный весенний ветерок, меланхоличный стук дождя или рокот воинственных волн.

Мастер закончил работу. Исчезли перчатки, и он превратился в обычного зрителя. Ландыш смиренно опустил перед ним множество белоснежных головок, с которых готовы были сорваться капельки росы. Лист-вайя папоротника заботливым опахалом раскрылся за ландышем, в то время как еще скрученные, грубо-лохматые рыжеватые побеги другого папоротника тремя разновеликими стражами встали на защиту чистого сокровища леса. Мысленно мастер коснулся каждого персонажа своей картины, и музыка унесла его мысли в те далекие времена, когда леса были дики и таинственны, солнце не проглотил змей смога, и его желтые лучи вливались в недра чащи, становясь соком трав и деревьев. Насладившись правом первого зрителя и слушателя, мастер снял с головы шлем с затемненным визором. Его сын, Ждан, все еще сидел в таком же шлеме. Он закусил губу в напряжении, и Ярослав горестно вздохнул, понимая, что и на этот раз у Ждана неудача. Заварив себе кофе покрепче, старик примостился в мягком кресле, покрытом красным пледом, чтобы понаблюдать за сыном. Тот дернул плечами, когда запах кофе пробился за границу виртуальности, как посторонний, проникший в чужой дом и нарушивший разом весь его уют. Ждан сдернул шлем с мокрой головы.

— Ну папа!

— Что такое? — невозмутимо спросил Ярослав, прихлебывая. Он прикрыл глаза, зная, что из-за их азиатского разреза лицо стало что ехидная личина.

— Пей кофе на кухне. Как только я чувствую запах, все настроение пропадает! Ты же сам не любишь, когда тебе мешают.

— Прости, не удержался. Я люблю смотреть на цветы, но еще больше — на своего ребенка. Не смог удержаться.

— Опять ты...

Ждан сердито вышел из отцовского кабинета, пиная разбросанные по полу турецкие узорчатые подушки. Ярослав поставил чашку на газетный столик темного стекла — осторожно, чтобы звуком не разбить тишину, — и пошел поправлять подушки, у которых на самом деле был свой порядок. Отец не собирался говорить сыну, что помешал ему специально, чтобы вину за неудачу Ждан возложил не на себя, а на своего старика. Черный кофе обжигал нёбо — так Ярослав наказывал себя за жестокость: он сам заставил сына думать, что важно идти тропой отца. А еще за трусость — он все еще не сказал Ждану, что тот смело может свернуть с дорожки мастера «симфонических букетов»: отец был глуп, считая, что дух передается через кровь. Нет, у крови есть право разве что на душевную теплоту.

Очаровательная особа, обратившаяся к Ждану, не знала, что на фоне фиолетово-белой абстракции с расходящимися лучами она сама выглядит как центр картины — притягательный, загадочный, прекрасный. Лиловая помада подчеркивала сочные лепестки губ, в больших холодно-серых глазах плескался властный океан, несомненно, подчинявшийся морской царице, а не царю. Ждан был пойман в сети прелестной «нереиды» и не сразу понял, о чем его спрашивают.

— Не подскажете, где здесь можно найти зеркало? — повторила она.

— Хотя я и не администратор, подскажу: вам нужно дойти почти до конца галереи по правой стене и зайти в дверь между «Лимонным взрывом» и «Увядшей цветочницей».

— Как грубо было поместить дамскую комнату рядом с такой картиной, — фыркнула девушка. — Спасибо. Извините, что перепутала вас с администратором. У вас такое серьезное лицо, будто вы следите за всем залом.

— Путают часто. На будущее: все администраторы галереи будут носить брошку или значок с лилией-логотипом.

— Вы часто здесь бываете?

— Часто здесь работаю. Я — художественный критик.

— А, тот, кто не создает, а лишь разносит в пух и прах чужие работы?

— Я пишу только позитивные отзывы.

— Почему?

— Потому что мир прекрасен, а художники немногословны. Кто-то должен перевести визуальную реальность в текст.

— Вы занятный человек. Позвольте представиться. Я — Диана Корсакова, фотограф.

— Ждан Мятин.

— Мятин? Постойте-ка... — морская фея свела вместе четыре пальца и направила «объектив»на лицо Ждана. — Узнаю! Вы же сын того самого Ярослава Мятина? Я обожаю его работы!

— Увы... и ах, — ответил Ждан, едва сумев скрыть раздражение. Везде и всегда одно и то же. Как же он устал от славы отца!

— А можете познакомить меня с отцом? Я давно восхищаюсь им — такой благообразный старик, как с картины про древнерусские времена сошел! И его цветами, конечно же. Я охочусь за ними с фотоаппаратом, но, один раз попробовав на себе его программу «Симфонического букета», я была так поражена, что цветы Мятина выходят даже живее, чем настоящие, и скупила все диски!

— Охотитесь? Не зря вы «Диана», — попытался увести разговор в сторону Ждан, но жадность в глазах девушки посвящалась не ему, а отцу — любимому и ненавистному одновременно.

— Наверное, вы и сами умеете составлять букеты? Не научите ли и меня?

— Боюсь, что отец будет против. Вы же знаете, что он запатентовал программу и никому не дает ей пользоваться. Но познакомить могу. Думаю, вы ему очень понравитесь, и, может, ваши фотографии вдохновят его на новый букет.

— Правда? — Диана не заметила, что грустный Ждан хотел сделать ей комплимент.

Потом он пытался создать букет, столь же прекрасный, как она, но искусство отца потешалось над Жданом, не даваясь ему. То ли для морских глаз Дианы не находилось земных цветов, то ли не судьба была встретиться им, яркой женщине и бледному мужчине, живущему в тени своего отца.

Кирилл Жданович принес на могилу известного деда огромный букет разноцветных роз. Ярославу Мятину совсем бы не понравился безвкусный выбор внука, как и его черное замшевое пальто в сочетании с цветастым галстуком, и черные очочки в сочетании с угодливой улыбкой. Дед вообще предпочитал внучек, сердито супясь в присутствии Кирилла, будто подозревая — этот родственничек предаст все чаянья.

Кирилл тоже не обладал талантом смешения цветов, света и звука, но совершенно по этому поводу не переживал. Он рано понял, что дар его — в продаже, а искусство — в умении делать деньги из воздуха. Из семейного дела он взял себе только связи среди художников и музыкантов, помогая этим талантливым, но экономически бестолковым людям заработать себе на хлеб, а Кириллу — на новый автомобиль.

Дед умер, и Кириллу не составило труда выбить из отца передачу права распоряжаться патентами деда. Ярослав Мятин в гробу бы перевернулся, узнай он, что внук решил продавать патент поштучно, по-церберски следя, чтобы ни один незарегистрированный художник не взялся изготавливать дедовские «Симфонические букеты», а зарегистрированные платили деньги за каждый показанный миру цветок. Кирилл даже считал, что это полезно искусству: каждый художник десять раз подумает перед тем, как выпустить детище в свет, ведь за него платить надо. Да и дед, любивший распинаться о связи поколений, мог бы попытаться понять, что внук согласен с ним, но по-своему: потомки не забудут, благодаря кому обеспечены.

Отдав дань памяти, Кирилл заехал к отцу. Тот сидел, как всегда, уткнувшись в монитор. Странным было лишь то, что у него был открыт «симфонический букет». Обычно там бывали фотографии цветов, морские пейзажи, морские коньки и актинии — что угодно, только не дедово творчество.

— Пап, чего это ты?

— Ничего-ничего, — Ждан пугливо закрыл «окно».

— В честь годовщины смерти, что ли, открыл?

— Да, вспомнилось вдруг.

Кирилл пожал плечами и ушел в царство матери — на кухню. Он никогда не мог долго говорить с отцом, тоже поклонником искусства и высоких мыслей, а не чего-то более осязаемого.

Услышав, как жена хлопнула дверью и ушла в душ, Ждан распечатал адрес, написанный в  эмейле от неизвестного, взволнованно сунул его в карман пальто и, забыв шарф, выскочил наружу.

Панельный дом брезгливо глядел стандартными окнами на грязные, замусоренные окрестности. На обшарпанной зеленой двери в конце коридора фломастером был криво написан номер. Ждану не верилось, что автор письма живет здесь. Позвонив, он отшатнулся от двери, увидев молодого человека с мешками под глазами, всклокоченными пегими волосенками и небритой щетиной. Ждан думал, что увидит человека, похожего на отца, этот же тип был меньше всего похож на опрятного Ярослава Мятина.

— Это вы Емельян?

— Я. Емеля, — молодой человек вдруг понял, кто перед ним, выпрямился, поправил футболку и пригладил волосы. — Простите, я тут в таком виде, не ожидал с утра!

— А, — Ждан махнул рукой. — Почти все художники сони, вдохновение к ним по ночам ходит.

— Да-да, — Емельян стушевался, боясь приглашать в неприбранную квартиру Ждана.

— Я творческого беспорядка не боюсь, — Ждан сам ступил за порог, закрывая дверь.

 Он не хотел, чтобы кто-то их слышал.

— Вы смелый человек, Емельян. Вы написали мне имя, адрес и показали продукт вашего творчества, да еще и с такой наглой просьбой оценить вас, — говорил он, снимая пальто и тем демонстрируя мирные намерения. — Вы же пользуетесь нелегальной программой? Я мог бы сдать вас сыну, и вы бы попали в долговую яму. Зачем вы поступили так?

— Я хотел, чтобы мой стиль оценил человек, разбиравшийся в искусстве Мастера.

— Мастера? Отца имеете в виду?

— Конечно!

— С чего вы решили, что я могу оценивать искусство отца? Хотя я и критик, но о его работах ни одной статьи не написал и сам ни одного букета не создал.

— Я читал ваши статьи. Знаете, хотя они были написаны об очень разных вещах, но, если собрать их настроение воедино, то их словами можно описать работы Мастера. Не знаю, понятно ли говорю... Я ж художник.

— Понятно. И удивительно.

Ждан оказался в в комнате почти совершенно пустой, будто любой лишний предмет мог помешать гармонии. А она здесь царствовала сама собой: в сочетании позабывшего о себе художника, аскетических условий и росчерков краски поверх белых обоев, передающих ощущение степной травы. В комнате было два стола — один белый с обшарпанными краями использовался как обеденный, а второй, компьютерный, вписался черным чудовищем в угол.

Емеля поставил перед гостем чашку растворимого кофе и варенье в пластиковой  зеленой пиалке — уж чем был богат. Однако запах навевал Ждану воспоминания о спорах с отцом и в то же время — о внутреннем согласии с ним.

— Еще больше меня удивляет другое, — Ждан указал кружкой на экран раскрытого ноутбука. — Это же зарисовка будущего букета?

— Уже созданного. Вам нравится?

— Очень... — Ждан помолчал несколько мгновений, созерцая изображение. — Он прекрасен.

— Мне даже неловко слышать такое. Я ведь напросился.

Художник так и не сел, будто отдавая эту привилегию гостю и судье в одном лице.

— Однако ваш «симфонический букет» пугает меня.

— Пугает? — Емельян всмотрелся в экран, ища в изображении изъяны.

— Пугает, потому что я не смог бы отличить его от работ отца. И мой сын точно не смог бы признать в нем чужую руку. Я бы сказал, что вы уловили дух Ярослава Мятина.

Глаза художника округлились, будто он только сейчас понял, что натворил.

— Я... никогда не думал об этом.

— Я должен бы хранить семейный бизнес. Доложить о вас, куда следует, наказать... Но не сделаю этого. Я всю свою жизнь винил отца за то, что стал его тенью, как будто он выбрал за меня все, а не я сам. Лишь после его смерти я прозрел. Я вспомнил множество мелочей, которые раздражали, но должны были спасти меня. Отца уже не вернуть, прощения уже не попросить. И вдруг я вижу человека, принявшего в себя его дух! Честного и хитрого одновременно (каким был и папа), ведь вы сумели написать мне письмо, именно им вы рассчитывали поймать меня. Вы поймали. Я хочу немного отомстить вам, — Ждан встал, и в его мягком обычно взгляде появилась небывалая грозность. Емеля низко опустил голову, как ребенок в ожидании ругани. — Я отберу все уже созданные вами «симфонические букеты» и припишу их моему отцу. Я выдам их за неопубликованные работы Ярослава Мятина, которые моя семья продаст. Молчите? Не нравится?

— Нет, — Емеля медленно покачал головой.

— Взамен же я предложу вам лицензию на использование легального конструктора «симфонических букетов», когда ваши творения смогут окупить эту лицензию. Я, право, не люблю все эти сделки, но мой сын не позволит упустить ни одной копейки. Это жестоко, но я верю, что вы в будущем создадите еще более прекрасные вещи. Так нравится?

На лице художника переменились одно за другим несколько выражений: удивления, недоверия и, наконец, решимости.

— Хоть мне и тяжело будет расстаться со своим… но впереди у меня много времени — и море идей! Я согласен. Конечно, согласен!

— Вот и договорились, — Ждан пожал дрожащую от волнения руку художника. Его рука тоже подрагивала.

Прощаясь же в тесной прихожей, Ждан вдруг произнес:

— Море? Море — это прекрасно. В море за одной волной приходит другая.