Виктор ВАЙНШТЕЙН, пенсионер, Томск
Считая лишь своих людьми, и даже не скрывая это,
не удивляйся, чёрт возьми, коль тебе платят тою же монетой.
Много историй из жизни Спасителя рассказывают нам евангелисты. Одну из них (Мк.10:17- 21, Мф.19:16-21, Лк.18:18-22) я и хочу напомнить – и продолжить.
Некий богатый человек спросил у Иисуса:
– Учитель! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?
Иисус сначала перечислил общепринятые вещи, – но, узнав, что всё это его собеседник и так выполняет, добавил:
– Одного тебе недостаёт: пойди, всё, что имеешь, продай, и раздай нищим. И этот человек смутился и отошёл.
А вот что было дальше – никто из евангелистов не пишет. Пришлось мне.
Подошёл к этому человеку один из следовавших за Иисусом, и спросил:
– Почему ты смутился и отошёл? Ужель тебе сокровища земные временные краше небесных вечных?
– Иди своей дорогой, и не спрашивай о моей – по-разному видим мы мир, и ты не поймёшь моего ответа, если не услыхал его до меня в сердце своём.
– Что же ты услыхал в своём сердце? Любовь к мягкой постели и сладким блюдам и напиткам?
– Думай так, если подобное пришло тебе на ум.
– А что ещё могут подумать люди?
– Для начала – хоть то, что богатство, мало оно или велико, не находят на дороге – хоть правдами, хоть неправдами, но за сладким столом и на мягкой постели не создаётся оно, а только тратится. И нет к ним любви в моей душе.
– Но зачем тогда тебе это богатство?
– Мне принадлежат сады и виноградники, поля и пастбища, корабли и мастерские. Тысяча людей работает на них, и я честно плачу им их заработок. Если я продам всё своё добро, то свою работу – наладить работу их и проследить, чтобы честно воздалось по труду каждого – я переложу на других. А я свой труд, как сказал твой Учитель, свой крест, на других не перекладываю. Если бы Он сказал: там-то сидят нищие, дай им работу по силам, помоги им устроить свою артель, чтобы ели они не чужой кусок, а получили свой – я пошёл бы за Ним. Если бы Он сказал: там лежат больные, устрой для них лечебницу и заплати за них лекарям, чтобы они, выздоровев, своей работой воздали миру за заботу о них – я бы пошёл за ним. Но Он сказал: брось свою ниву, пусть пашут её другие – и за это получишь жизнь вечную. И понял я в душе своей, что Он не тот, за кого себя выдаёт, потому что если все последуют Его словам, то через неделю весь мир умрёт с голоду. Я не знаю, какова жизнь вечная, которую даруют за тунеядство – и потому я пошёл работать и кормить для мира жизнь живую временную.
Куда пошёл его собеседник – я не знаю.
По евангелиям, люди сразу, априори, или Его верные последователи, или враги… – и, конечно, никто от Него не уходит. Думаю, и эта послушная овца… – ой, он же мужчина! – и этот баран спокойно пошёл за Ним дальше…
День в ЛИМБЕ
Не тем лучом не так сосна согрета, пескарь метнулся ль, замутив струю,
вздохнул ли филин – и в ответ на это ВСЕЛЕННАЯ меняет ось свою.
И человек, смещаясь вместе с миром, не тем хулит, возносит и громит,
и новый ритм грохочет его лира, и лик другой впечатал он в гранит.
И сам себя в себе переплавляя, и сам перерастая свой кумир,
он мыслит, проникая, понимая – и этим изменяет весь свой мир.
И вновь себя по Миру изменяет.
Вообще-то, название совершенно неправильное. С тем же успехом можно назвать «век в Лимбе». У нас в Лимбе нет ни дней, ни ночей, да и с самим временем тоже много неясностей. Многим даже кажется, что оно не идёт вообще.
Но я, тем не менее, твердо убежден, что остановить время невозможно – даже у нас. Ведь раз у нас что-то происходит – значит что? И кто бы что бы ни говорил, а Мир будет меняться, и у нас тоже всё изменится. Даже наше окружение меняется – медленно, но верно. И поэтому этот заголовок сохраню.
Конечно, я здесь – не самый старый поселенец. Многие здесь много дольше меня (вот вам и ещё доказательство, что время идёт!) Но много и новеньких.
Интересно за прибытием этих новеньких наблюдать – и каждый раз находится с тысячу желающих при сём поприсутствовать – других-то развлечений нет. Почти нет.
Сначала раздается легкий гул, затем начинает дрожать воздух. Возникает марево – ив нём прорисовываются ворота. Каждый раз разные – когда стрельчатые, когда округлые, а когда и такие, что сразу и не опишешь – это зависит от того, кто новичка в эти ворота запихивает.
Раскрываются они тоже по-разному: одни распахиваются, в других приоткрывается калитка, третьи поднимаются вверх, в иных протаивает проём… А затем то демоны, то ангелы, то ещё кто вталкивают новичка. И, прежде, чем он успевает вскочить и добежать до них, ворота исчезают.
Впрочем, не все новички кидаются к ним – бывает по-всякому. Но большинство…
Помню, совсем недавно через стрельчатые несколько существ в белом с белыми же крыльями втолкнули к нам молодую женщину. Девушку – она на этом печальном пункте своей биографии очень настаивала и даже этим достойным сожаления фактом весьма гордилась. Эта до ворот успела добежать.
– Что вы делаете?! Это ошибка! Я должна попасть в Рай!
Но ворота уже исчезли, и ничего не напоминало о том, что здесь хоть что-то было. Она огляделась – и я представил себе, как она то, что увидела, восприняла. Радостного, конечно, мало: серый грунт, серый воздух, слабоватый свет ниоткуда, множество местных, с откровенным любопытством глядящих на неё со всех сторон. И далеко не все они люди. И всё это уходит вдаль, но не к горизонту, а просто через какое-то расстояние теряется во мгле.
Я стоял ближе всех, и она обратилась ко мне:
– Это Ад? Чистилище? А вы… демон? Или грешник?
– Это Лимб. Ты кто? Сюда попадают те, кто мешает нынешним правителям – в основном прежние боги. И люди – кто что-то сделал.
– Это англичане подстроили. Я здесь по ошибке. Я должна была попасть в Рай. Но Господь меня не оставит… – Она говорила ещё долго.
– Здесь все по ошибке. Кроме двух. Видишь вон те горы? Одна во-он там, а другая – напротив. Они не горы, а наши стражи. Гекатонхейры. Вот они здесь не по ошибке, а правильно.
– Я скажу им! Я добьюсь…
Много от такого «Скажу» толку. Эвриал почешет в затылке одной из голов и важно ответит другой – «Не положено». И всё.
– Успокойся, женщина. Они так же не могут ничего сделать, как и любой из нас. Мы все здесь навечно. До конца этого мира.
Правда, в отношении её, как выяснилось позднее, ошибся я. Спустя некоторое время – не знаю, несколько десятков лет или веков, тут за такими вещами следить трудно, да и неинтересно – в очередной раз открылись те же ворота и те же – или такие же – белые создания воззвали:
– О возлюбленная дочь нашей Святой Церкви Жанна! Приди же к нам, ибо ты отныне причислена к сонму святых! – И Жанна понеслась чуть не вприскочку, восклицая, что она же говорила, что она тут по ошибке!
Собственно, она не единственная, кого вызвали, и я видел, как проклинавший новых владык, услыша зов, уходил к ним. Разве что одни бегом, а другие в глубокой задумчивости. И почти ни один не отказался.
Смешнее всего получилось с Николаем Посейдоном – новые владыки позвали его сразу в две стороны, и он так и побежал: Старый Ник со своим трезубцем и Святой Клаус со своей бородой – тут он, правда, успел прихватить у какого-то епископа его посох и красную мантию, но зато сохранил свой обычай пристраиваться к зимним подаркам – вместе с новорожденным Гелиосом. До меня доходил слух, что в одной из стран Гелиос стал девчонкой, внучкой Посейдона, который, соответственно, забыл о море и стал жителем северных лесов. Да, чего желание пристроиться возле хозяев с нами ни делает…
Некоторые сразу по прибытию опускаются на грунт и предаются отчаянию. Довольно долго – один монах на моей памяти стенал (именно это слово тут и подходило) подряд несколько лет – пока его не отвлекло прибытие Меркурия.
Этот каждый раз прибывает через разные ворота. Мне кажется, что в этом он даже находит некоторое удовольствие – что-то вроде своеобразного шика. Ворота возникают, раскрываются – и очередные стражи вбрасывают помятого Гермеса. Грязный хитон разорван, жезл помят так, что одна из змей кажется прямой, одна нога босая, но сандаль, трепеща крылышками, влетает за хозяином, каждый раз успевая проскользнуть в тающий проем за миг до его исчезновения, а крылатый шлем врывается, отталкивая стража, ещё за долю секунды до него.
С самым невозмутимым видом Гермес поднимается с грунта, садится, поправляя складки быстро белеющего хитона, подставляет ногу сандалю, расправляет кадуцей и начинает причесываться. Шлем ждет, трепеща крылышками, а затем аккуратно садится на аккуратные кудри.
Новички, впервые видящие сие явление, сначала удивляются реакции старожилов.
– Привет! – Как дела? – Что там новенького? – Хорошо гульнул?
Явно реакция не на новичка, а на своего, хорошо знакомого.
Гермес не отвечает, разве что кивнет, погрузившись в раздумья. Все новости – а они таки есть – он расскажет потом, когда сам их осознает, и не всем, а… Трудно сказать, как он выделяет нас. Дружбой это назвать трудно. Доверием? Так здесь никто, даже если очень захочет, никого предать не может.
Новички, когда поймут, что Гермеса впихнули сюда не в первый – даже далеко не в первый – раз, начинают волноваться.
– А как отсюда бежать? А кто может помочь? – Сами можете продолжить весь круг вопросов.
Гермес терпеливо отвечает почти на всё.
– Отсюда бежать невозможно. И помочь никто не может. И такого секрета я не знаю…
И только на вопрос, почему он не хочет поделиться знанием с товарищами по несчастью, раздраженно бросает своё «Пусть делятся нищие!» – и после этого замолкает.
Собственно, никакой тайны у него нет – не он бегает, а его вызывают. А как очередного адепта Трисмегиста разоблачат и отрегулируют – его и возвращают. Так что способ бежать – я имею в виду хотя бы временно бежать – один: заведи себе паству.
Я со своей распрощался… уже и не помню, когда.
Впрочем, со стороны может показаться, что кто-то и сбежал: ходил меж нами, ходил – и исчез. Да вот только дело в том, что и вправду исчез. Конечно, мы, обитатели Лимба, бессмертны – да только и бессмертные умирают. Да, у нас – вечная жизнь, но только пока нас хоть кто-нибудь помнит. А то ходит кто-то вечный – а сам весь прозрачный: и помнят-то о нём считанные единицы, да и так слабо и неотчетливо… Такие обычно и исчезают – один прямо во время разговора со мной. Кажется, бог какого-то состояния воды у кого-то, кого я и сам позабыл.
Самое смешное, когда кто-то у тебя на глазах слепляется из пары разных личностей или разделяется на них. Тот же Гермес давно уже слился с Меркурием, но то соединяется с Тотом, то разделяется с ним опять. Однажды я видел и совсем уникальную картинку: Гермес, Тот и их объединенная ипостась о чём-то меж собой беседовали в полголоса – видимо, какие-то их собственные дела, меня они, во всяком случае, в них не посвящали. Впрочем, если вспоминать что-то уж совсем специфическое, то это парочка десятков персонажей театра абсурда вроде Леля-Лели, которые и сами не знают, какого пола они будут в следующую минуту. Причем сами они к этому за последнюю тысячу лет настолько привыкли, что даже не обращают на свои превращения ни малейшего внимания.
А недавно у нас стали появляться и люди. Я не о тех, кто святые и противоположные им – я о людях, что так людьми и остаются. Вон, идёт один из первых таких, расталкивает тех, кто мешает его проходу. Можно подумать, здесь есть куда торопиться. Наверное, просто его натура не дает ему успокоиться. Демон революции. Явился: – голова пробита каким-то ломом, и из неё фонтан идей о преобразовании мира и человечества. Так что события у нас происходят, время идёт.
Вот и сегодня (если всё это действительно сегодня) – целых два события. Одно – достаточно обычное: окончательно слились вместе бог-человек-олень и бог-человек-лось. Собственно, дело к этому шло давно, так что ничего удивительного. А второе…
Возникли совершенно новые ворота – темный провал меж черных колонн. В них – небольшая возня. Сначала возня, затем голос:
– А не хочешь вместе, так отцепись! – И в Лимб самостоятельно прошёл человек. – А здесь любопытно. Эй, вы там, вы закрывать не торопитесь, думаю, я такой не один!
И впервые за всё время существования Лимба ворота исчезли не сразу, а некоторое время помедлили. И ещё прежде, чем они полностью растаяли, я у него спросил:
– Что, Мир меняется?
– Так на то он и Мир. А разве здесь всё недвижно?
Вечер начался паршиво. Казалось бы – с чего? Вроде бы все разумные люди, не какие-нибудь недоумки и недоучки… Хотя, с другой стороны, недоумки и недоучки – понятия хоть и коррелируют, но не совпадают. Мало ли ученых недоумков и недоучившихся или даже совсем не учившихся умниц? Наличие диплома ни об интеллигентности, ни об интеллекте не говорит.
Ладно, не буду отвлекаться. К нам пришли сын со снохой… Да, забыл её представить. Зовут, как и мою жену, Ниной, умница, хорошенькая, пожалуй.. . Характер твердый нордический – так, кажется, писали в характеристиках немцы. Но характерец точно о-го-го, такой и поискать – не вдруг найдешь. И упрямая – как я. Продолжу.
Сын вчера напился. Нет, так он практически и не пьёт, а тут что-то на работе не заладилось, приятель зашёл, а у того тоже какой-то повод, сидят, болтают, прихлёбывают… И он перебрал.
Даже внучку – ему-то она, конечно же, дочка – стал укладывать и сам уснул. А у Нины головка болит. Я понимаю, что больная голова – не лучший повод для терпимого отношения к чужим недостаткам, но не так же! А она утром потребовала от Вовки чуть ли клятвы не пить вообще – ну, не напиваться. Бдеть за нормой. И ещё бдеть, и еще… И пореже – ещё реже – и ещё…
А он утречком в киоск хватить пивка на опохмел, оно хорошо легло на вчерашнее, ещё не просохшее – и он с копыт. Подошел к крыльцу и сел в сугроб. Хорошо, Нина его в окошко увидала. Но зато и сделала далеко идущие выводы.
– Сделайте что-нибудь со своим сыном! Я с алкоголиком жить не собираюсь. Что же мне, разводиться с ним? Угораздило ж влюбиться, дуру, в тряпку, что своего слова даже сутки сдержать не может… – и так далее по всем пунктам.
Я попробовал вмешаться, налегая на логику, но Ниночка (это уже жена, сноха – Нина) выставила нас обоих за дверь – «идите и охолоните». Она сама будет со своей тезкой договариваться, она сумеет, у неё тоже характер, только сверху в мягкую бархотку замотан: кто не знает, может и поверить, что из неё можно веревки вить, но она и сама из любого дуба такой коврик сплетёт, что глазам не поверишь – хоть ножки вытирай. А тот ещё будет думать, что сам все так решил. А порой и хмыкнет – так даже и не обидишься. Помню, один её прежний ухажер что-то с неё тряс, она упёрлась, он «Я на тебя обижусь!» – а она «Ну и глупо». Гарик этот только глазами похлопал – а что, и впрямь глупо.
Вышли мы с Вовкой на улицу, погода теплая, снежок, перекурили, он хотел было с большой обиды рвануть по друзьям-подругам (скорее всего – к одному приятелю на преферанс, разбежались давно его подруги), но я посоветовал ехать домой и каждые минут сорок звонить к нам, мол, не пора ли ехать к тёще за внучкой (для него, понятно, дочкой) Юлечкой. И не ерепениться – Нина-то по большому счету права.
– В чём она не права – ты ей потом потихоньку объяснишь. А то и не станешь – она и сама не дурочка, со временем разберется. А в чём права – сам себе на ус мотай. Знаешь же, что нервные клетки не восстанавливаются – так и не рви их ни себе, ни другим. Нервы не только от скуки дохнут, но и от перенапряжения. А Нина твоя с одной стороны, конечно, тот ещё подарок, но с другой – так действительно подарок. Таких больше и нет. Да и не надо. И пойми, раз к нам пришли, а не к её предкам -значит любит тебя, балбеса, бросать не хочет…
А что мысль эта у неё есть – вина её родителей: её отец частенько закладывает, а мать терпит, терпит… Мы попрощались и я пошёл по улице.
Конечно, вторая половина зимы не первая, весной хоть и не пахнет, но уже посветлее, чем в конце декабря, но ещё и далеко не лето, ещё нет семи, а сумерки накатили. В сквериках вдоль Кирова – бывшей Бульварной – почти ни души. Народ торопится – в транспорт и в магазины, в садики за всякими Юльками… Кто с работы, те проносятся волнами к остановкам, с визгом и шипением втягиваются в трамваи, маршрутки и троллейбусы… А скверики пока пусты. Да и кому на ум придёт сидеть на этих лавочках, даже и очищенных от снежка, что снова покрывает их разноцветные рейки своим белым пухом. Впрочем, ещё полчаса – и их цвет и без снега не различишь…
Я невольно задержал шаг. Впереди, углом сдвинув скамейки с разных сторон аллейки (и не поленились – такая тяжесть!) сидит молодежная компания. Но вроде ни бутылок на снегу, ни мата, спокойные голоса… Пуганая ворона. Бывают же и нормальные компании.
– Нет, Рыжий, ты не прав. Дело не в том, что человек не хочет мыслить, он и не умеет мыслить. Как сказал чей-то дедушка Крылов, тому в истории мы тьму примеров слышим.
– Где уж нам уж против вашего сиятельства. Бросай свой снобизм. Белая, нашла на что ссылаться – историю. Это же как юриспруденция – доказательны только положительные факты, отсутствие оных не доказывает ничего. И потом не умеет никак не означает не может – вдруг просто поленился научиться, а в потенции – мудрец не хуже…
Он произнес имя, которое я не понял. Компания изобразила почтение – не то к доводу, не то к названному имени. Ёрничают ребята, я не представляю имени, к которому…
– Ну так вернемся к основному вопросу – может ли человек мыслить?
– Не, Синяя, кончай базар. Мы на сегодня уже выдохлись – нужна свежая идея, а то по третьему кругу пойдём.
Действительно, откуда наши беды? От неумения мыслить, от неспособности или от нежелания?
А может и от совсем других причин? Может, нам из-за эмоций и не до мыслей?
– Вы разрешите и мне присоединиться к вашей беседе?
– А вы кто?
Действительно, а кто я? Хотя, раз они все зовут друг друга всякими Рыжими и Синими, то и я представлюсь так же. Прикинул свой облик – кто же, кто же…
– Пожалуй, ближе всего к истине, если сказать что я – Серый.
Девочка Белая аж привстала и тронула меня рукой, Рыжий присвистнул, Синий и Красный (они все были в куртках соответствующих цветов, потому, видимо, и выбрали себе такие имена) молча приподнялись и поклонились… немножко, конечно, а сидящий на самом стыке скамеек Чёрный буркнул что-то вроде «Наслышан, наслышан, ну да, твоё время».
Видимо, я нечаянно присвоил себе чей-то псевдоним. И тут все на ты.
– Вы извините за вторжение, но мне кажется, что у вас неточность: не ясно, что вы считаете способностью мыслить, и валите все в одну кучу – и здравый смысл, и науку, и творчество как таковое… Я, правда, не слыхал начала вашего диспута, мог и ошибиться.
– Не мог, не мог. – Это Чёрный. – Но, коллега, как мышление ни определяй, а человек – двуногое без перьев, занятое сохранением, умножением и распространением во Вселенной своей плоти. И только о том все его думы и печали – как бы они ни были замаскированы.
Что-то в этом было. Да вот не нравится мне сия поза циника, стоящего над миром. Печальный Демон, дух изгнанья. Только коньяк есть вещь, а прочее всё тлен.
– Ага, первый тезис в определении мышления забит. Цель. Кто согласен?
Не согласился никто. И даже сам Чёрный сказал, что имел в виду нечто другое.
– Эмоционально я с тобой, Чёрный, согласна, но придётся согласиться: низменность поводов для мышления не служит его дискредитации.
Ничего себе «низменность поводов» – прогресс человечества. Ай да Белая!
– Тогда я предлагаю такое: будем считать мышлением выражение мысли, пробуждающей у окружающих ответную реакцию.
– Талант ты, Синий, и не лечишься. Значит мышление – это выраженная мысль. Я – корова на лугу, меня кусают слепни. Я хвостом выражаю мысль «Больно, чтоб вы все сгорели!» И слепни, вняв оной мысли, разлетаются кусать менее мудрую корову. Так?
– Ну так предложи свое. Ты, Рыжий, всегда только критикуешь.
– Разумная критика – необходимая часть мыслящего содружества.
– И кого ты отнесешь к мыслящему содружеству? – это опять Белая.
А теперь подала голос Жёлтая, до того молча сидевшая между Белой и Чёрным:
– Похоже, определение мышления надо отрывать от его носителей. Скажем так: способность к рефлексии, не связанная с проблемами выживания, и – привет Синему – способная в свою очередь вызывать следующую… скажем, волну рефлексии.
– Уже неплохо – отозвался я. – Всякие чудеса природы, обвалы и цунами – повод для рефлексии, но не мышление, их уже отсекли. Если я что ляпнул, но понимания не нашел – скажем, читаю Канта муравьям – придется тоже отсечь. Да и чтение Канта, тем более муравьям, много о моем разуме и не говорит. Изобретение атомной бомбы или паруса – не подойдут, они для выживания и процветания изобретателя в конкретных обстоятельствах. И весь здравый смысл туда же. Что, с одной стороны, не значит, что в этих случаях не мог проявиться разум, но эти действия сами не служат индикатором способности человека мыслить (Ай да я – не хуже их). И, естественно, выносим за скобки всех политиков. Возражения есть? (Их, естественно, не было. Когда это кто из мыслящих людей политиков вообще людьми считал?) Техника… Видимо, туда же. (Возражений тоже нет – а жаль, я-то сам технарь, знаю, как иной раз приходится поломать башку). Остаются наука и искусство. Среди ученых мыслящие люди редко, но бывают, сам встречал – если такой подход в данном диспуте допустим. А вот искусство… Вы согласны, что произведение искусства являются выражением какой-то рефлексии? И некоторые из них в свою очередь вызывают ответную рефлексию – я имею в виду не «Руки-ноги оторвать тому халтурщику…», а свои мысли, чувства…
–Да, коллега, это ты меня уел. Я слышал, ты мастер дискуссий, но такое… Доказать мне, что человек -мыслящее существо! – Чёрный был явно удивлен.
– Ничего, я тебя утешу. – Рыжий был доволен моим выступлением больше всех. – Резюме: Человек мыслить может, но Аз) не любит; Веди) как правило не умеет и учиться не хочет; и Глаголь) пользуется этой своей способностью редко, спонтанно, непредсказуемо… Да, ещё и Добро) использует эту свою возможность не для добра – даже как он его понимает. А если и как понимает… Знаете же, как он его понимает.
А чего он буки пропустил? По ошибке или по числице? А все загалдели одновременно:
– Но ведь мы сами договорились, что цель не является… – А это его подробность… – Ну и что, вопрос-то в принципе… – Так что, теперь людей и не тронь?..
Что-то реакция у них уж очень интенсивная -будто ответ на этот дурацкий вопрос и впрямь имеет для них какое-то значение.
– А если так (это опять Жёлтая) – человек существо потенциально мыслящее, но до мышления в своей социальной сути не доросшее, и эта его способность проявляется, как уже в нашей компании сказано, спонтанно и даже не ситуационно. И в целом все сложности могут быть сняты: его, человека, следует считать не разумным, а хитрым (Да, есть трудно формализуемая, но тем не менее ощутимая грань между умом и хитростью с одной стороны, и хитростью и подлостью с другой. И даже эту вторую границу некоторые переходят. Но продолжают называть это умом), да и те, что мыслят, часто ведут себя, как безумцы. И даже хуже – как хитрецы (Хорошо, до подлецов не дошла). Вы как хотите, а я буду исходить из этой концепции. Прощайте. А что любопытное – известите. – И провалилась под землю.
– Так вы что, не люди? Вы потому это так и обсуждали?
– А ты… – человек? Не может быть!
– Почему же не может. И у нас, людей такой диспут вполне возможен – особенно среди молодежи, что любит повоображать, выглядеть поумнее… А за кого вы меня приняли?
– А, Серый – он из сумерек. Одиночка. Ты правда не он? – Чёрный протянул ко мне руку с растопыренными пальцами и по мне пробежала волна. – Правда. Тогда придется признать человека мыслящим: если некто в беседе не отличим от нас, значит он – один из нас. Но не возражаешь, если с оговоркой Земли? Просто при охоте будем повнимательнее.
Интересно, что это за охота? И чем человечеству аукнется, если я возражу? Или не возражу? Это уже не логика, это игра на чужом поле. А сейчас хоть пообещали быть внимательнее -видимо, отличать мыслящих от стада – только как?
– Ладно, пока, Человек. Приятно было познакомиться. Может, кто из нас к тебе заглянет. Ты не против?
И Белая, вскинув руку в жесте «Чао!», исчезла.
Я оглянулся – остальных не было тоже. И побрел домой – как-то там?
Нина и Ниночка молча и сердито глядят друг на друга. Они уже договорились, но обе собой очень недовольны. И где тут хоть капля разума? Особенно у сына. Одни эмоции.
Так можем мы мыслить и поступать разумно, чёрт нас дери, или нет?
Ну что тебе ответить? Да, со второго, с девушкой сидел.
Что ты сразу сочиняешь? Тут так вышло – и нарочно не сочинишь. Вот я и хочу по порядку, а ты всё перебиваешь. И никакой я не бабник, просто читать люблю.
Ты утром ушла, а я почти сразу и за работу. Всё по твоей инструкции: позавтракал, убрал и помыл со стола… в смысле помыл посуду, а со стола убрал. Ну и пошел мыть окна на балкон.
Да нет же, трезвый – только бутылочка пива.
Да я осторожно, просто нога соскользнула. Ну говорила ты, говорила, я что, спорю? А нога соскользнула. А я хотел снаружи подальше, а стекла не вынимать. И не лень, а рациональность.
Ну я и полетел. Нет, не в смысле, как птица, а вниз.
Восьмой этаж, значит всё, кранты. Знаешь, говорят, перед смертью человек всю свою жизнь вспоминает – а ни фига. Лечу вниз, понимаю, что последние секунды – а сам в окна гляжу.
Не, я на балконы, а за ними-то окна! Только всё мелькает. Миг – и нету.
Баба с шестого – ну ты знаешь, она с каким-то мужиком, тот за столом, не, не муж, муж у неё высокий и тощий, а этот квадратный какой-то – так я и не понял, снимает она рубашку или надевает. Миг – и всё. А часть окон – и совсем пустые. А я гляжу, точно, гляжу во все гляделки, а сам думаю, что ещё миг – и врежусь я в землю. И останется от меня одно воспоминание – с такой-то высоты и об асфальт!
И вдруг, на втором этаже, на балконе девушка с книжкой. Ну, что девушка – это я потом. Я сперва книжку усёк. А что я читать люблю – сама, что я за каждую книжку спотыкаюсь.
Главное, у меня как раз перед этим, мол, вот бы не я всмятку, а земля промялась. И тут стихи. И как раз в тему:
Пусть Мир рассядет пополам –
я говорю: «А фигу вам!»
гремит стихами моя лира,
поэт – над Миром и вне Мира!
Я глазом зацепился и читаю. Дочитал страницу – и руку протянул, перевернуть.
Девушка аж подскочила – и как завопит!
– Кто вы?! Что вы здесь делаете?
– Извините, пожалуйста. А я… – Я не сразу вспомнил, что я тут действительно делаю. – Я здесь падаю. С восьмого этажа. – И упал. Но оставалось-то мне падать всего-то со второго, так я, считай, почти и не расшибся. Так, коленку ушиб да локоть содрал.
А теперь представь себе мою ситуацию. Не, я не про локоть. Тебя нет, и вернёшься нескоро, ключи у меня в квартире, а в окно до восьмого этажа и не доберешься – я про по стене. Я и пошёл в гости к этой девушке со второго – ну, что девушка, это я потом, в смысле когда пришёл, понял, сходу-то да на лету – просто, раз книжка, вроде как родственная душа, хоть до твоего прихода о поэзии потреплюсь. Вот до этого времени и трепались. Опять? Да я б тогда до, просто ключей у меня…
Да нет, не запомнил. Причём тут цвет глаз, мы ж о поэзии, а не о…
Нет, не помню, блондинка она или брюнетка. Какие-то волосы были, эт’ точно, а то я б это заметил, а какие… Да ты сама, кто там у нас на втором точно под нами, ещё я классификацию всех встречных-поперечных по масти. Да кончай ты расспросы, всё есть – и ноги-руки, и зубы – я б иначе заметил. А вот какие именно – извини. Мы ж о поэзии, а не о красках для волос.
Да, я её в гости позвал. А то неудобно как-то: я-то у неё чуть не день просидел. Да и то: не её бы книжка – и хлопотать бы тебе сейчас с ритуальными услугами. Не, поэзия – это сила.