Беседа с Ларисой Рублёвой (июнь-87)

М. Найдорф. Беседа с преподавательницей Одесской госконсерватории и артисткой одесской филармонии скрипачкой Ларисой Рублёвой (ОГК, 26.06.87)

Марк Найдорф. – Как Вы оцениваете прошедший сезон? Это был интересный сезон?

Лариса Рублёва. – Моё положение двойственное: как непосредственного участника, с другой – как слушателя.

Н. – Давайте начнём с позиции участника. Как участник сезона…

Р. – Я им, конечно, не довольна.

Н. – Давайте разбираться.

Р. – Ощущение такое, что ты никому не нужен. Это – главное ощущение.

Н. – «Никому» Вы имеете в виду публику или администрацию филармонии?

Р. – Всё, начиная от администрации и организации концертов, кончая публикой, которая даже не знает подчас о нашем концерте.

Вот, допустим, 1 июня было открытие фестиваля [«Белая акация»]. Были сразу несколько концертов, в т.ч. Ботвинов и Рублёва играли Баха. На этот концерт не было выклеено ни одной афиши. Единственная афиша у дверей Дома учёных была закрыта строительными лесами. Публики было соответствующее количество.

Н. Иначе говоря, у Вас претензии к филармонии, что они не организуют концерты.

Р. – Это старые претензии.

Н. – Вы говорили об этом с ними?

Р. – Да, говорили. Они выражают сочувствие. Много причин называют – нужно организацию дела менять и т.д.

Н. – То есть как посторонние люди сочувствовали бы.

Р. – Причём, сказать, что интереса публики нет, было бы неправильно. Мы играли с Валерием Рубахой «12 сонат Вивальди» (в два вечера). Должна Вам сказать, что на наших концертах аншлаги. Причём, только молодёжь. Значит, они хотят ещё куда-то пойти, кроме, скажем, дискотек. Конечно, специфика органа привлекает.

Н. – Но Вы чувствуете, что в публике есть ещё резерв какой-то, кроме любителей органа?

Р. – Конечно. Всё дело в рекламе. Анонсы. Есть масса интеллигенции, в тех же ВУЗах, много людей, которые с удовольствием пришли бы посидеть послушать хорошую музыку в хорошем исполнении. Хотя, конечно, бывают концерты, где исполнение не всегда лучшее.

Н. – Вот Вы говорите о ВУЗах. Это Ваша предположительная идея или есть какие-то основания?

Р. – Во-первых, мы сами распространяем афиши в институтах – филармония туда не доходит. Во-вторых, когда приходишь к ним, стараешься для них играть, то получаешь такой [заинтересованный] отклик, что просто удивляешься.

Н. – Где, например?

Р. – Вот в университете. Мы играли там сложную программу, нам нужно было её обыграть: два квартета Шостаковича. Были студенты, преподаватели. Мы от таких связей никогда не отказываемся.

Н. – А Ваши слушательское впечатления от сезона?

Р. – Я могу сказать, что есть оживление. В этом году у меня самые яркие впечатления от хора Чернушенко, оркестра Светланова. Вообще сезон был праздником в этом смысле.

Н. – Как Вы думаете, это – заслуга одесской филармонии или центральных концертных организаций?

Р. – Думаю, что это как-то связано с работой директора [Юрия Николаевича] Петренко. Да, вот и «Виртуозы [Москвы]» ведь тоже были в этом сезоне, и [скрипач Виктор] Третьяков. Такие подарки нам, просто роскошные.

Но, что мне не нравится. Там, в зале, на таких концертах сидит половина слушателей случайных. Они знают их центральных газет, из ТВ, что, если они туда пойдут, то это престижно, что это сенсация для Одессы. Но бывает и наоборот: приезжают хорошие исполнители, и они играют в пустом зале.

Возьмём, к примеру, концерт в одном из прошлых сезонов такой прекрасной пианистки как Элисо Вирсаладзе (с этого случая буквально началось моё знакомство с музыкальной Одессой). Это, во-первых, её отношения с филармонией, и, во-вторых, игра в пустом зале (от силы 40 человек). И она сказала: «Я больше сюда не приеду». Кстати многие музыканты так говорят.

Или Квартет Бородина. Этот коллектив тоже не требует комментариев. В зале сидели 22 или 25 человек. Та же история. Мало того: второй их концерт прошёл со скандалом в каком-то санатории, где в зале было десять градусов тепла. Таких примеров можно вспомнить немало.

И наши симфонические концерты проходят при такой же обстановке.

Н. – Но много ли может сделать филармония? Привести несколько автобусов с отдыхающими в санаториях? Согнать на концерт педагогов музыкальных школ «строго под расписку»?

Р. – Безусловно, тут есть другая сторона. Уровень культуры понижается. Это видно по нашей консерватории, по студентам. На концерты они не ходят, хотя это, наверное, должна быть первая аудитория.

Н. – Ну, лично я так не думаю, хотя многие так говорят.

Р. – Во всяком случае, это их профессия.

Н. – Так может быть, они пластинки слушают всё время?

Р. – Это должно быть потребностью пойти послушать живого исполнителя, посмотреть, как он всё это делает.

Н. – Тем не менее. Даже студентами, всё-таки зависимыми от своих преподавателей, управлять оказывается, невозможно.

Р. – Отчего же? Я думаю, что это просто наши внутренние проблемы, проблемы воспитания. Я в своём классе пытаюсь это делать. Думаю, что и в других классах что-то такое делается…

Думаю, сейчас настало время использовать и более демократические формы концертов.

Н. – Что значит здесь слово «демократический»?

Р. – Я имею в виду не такую традиционную форму, когда есть ведущий, объявляющий номера, и исполнитель.

Н. – А что может быть более демократичным в этом смысле?

Р. – Ну, допустим, слово, которое чередуется с музыкой. Причём, не только слово ведущего, но и слово самого исполнителя. Но, конечно, для того, чтобы это было, нужно собрать публику. Если она соберётся, я уверена, успех обеспечен. Я в этом не сомневаюсь совершенно.

Н. – Но у филармонии, при всём её желании, похоже, нет средств собрать публику.

Р. – У них ведь, колоссальный аппарат, там работает много людей. При этом всё время происходят какие-то сбои, недоразумения. Я не могу ответить на этот вопрос вполне. Думаю, что корень можно найти и там тоже. Может, там слишком много людей работает?

Н. – Понимаю. Но, форма концерта, о которой Вы говорите, и которая Вам приглянулась, не требует какого-то разрешения.

Р. – У меня есть много программ, а филармония сочувствует, но ничего не может сделать для организации моих концертов: «мы всё понимаем, - но тут же разводят руками, - где, - мол, - мы можем?». И, конечно, у филармонии убытки колоссальные в связи с тем, что всё это происходит. И покрывать их приходится подчас самыми разными концертами…

Н. – Ну, да, раз нет контакта с публикой.

Вы говорили о четырёх особо заметных концертах прошлого сезона («Виртуозы», Ленинградская капелла, Светланов, Третьяков). А что ещё показалось Вам интересным? Ведь четыре концерта – не лицо сезона, а его украшение, скорее…

Р. – К сожалению, об оркестре я ничего хорошего сказать не могу. Это просто больной вопрос. Я, откровенно говоря, не совсем понимаю причину такого состояния. При первом знакомстве мне показалось, что оркестр обладает большими ресурсами. Дирижёр Гоциридзе – замечательный музыкант, хороший дирижёр. Не знаю, с чем это связано.

Н. – То есть, хороших концертов оркестра Вам не приходилось слышать?

Р. – Да, я не слышала.

Н. – А вот симфонии Малера?

Р. – К сожалению, Малера я не слышала, не была в Одессе, когда его играли.

Н. – А симфония [Яна Михайловича] Фрейдлина?

Р. – Я слушала симфонию Фрейдлина, и мне очень понравилось.

Н. – Оркестр играл хорошо?

Р. – Да, конечно. Были удачи, безусловно. Симфонии Рахманинова, Шостаковича. Это были очень хорошие концерты. Но, понимаете, здесь, видимо, идёт необратимый взаимосвязанный процесс: когда люди постоянно, регулярно на протяжении нескольких лет играют в пустом зале, то что-то с ними начинает происходить. Они даже сами м.б. не понимают, когда это начинается у них, но это неизбежно, это – живой организм. А человек ведь живёт в этом каждый день.

Я играла несколько раз с ними. Но теперь совсем отказалась от этого. Вы знаете, такой осадок от концертов, такое ощущение, будто тебя унизили, подвергли какому-то унизительному испытанию. Пустой зал, и никакого отклика ни на что. Никому ничего не нужно. И соответственно атмосфера, которая вырабатывается вследствие регулярного общения с пустым залом. Она «вежливая», я бы сказала.

Н. – Вы ходите на концерты сравнительно редко. И Вам до сих пор не удалось вспомнить имён артистов, несправедливо обойдённых публикой.

Р. – Дело в том, что у нас рекламы просто нет. То, что у нас делается, это – не реклама. Достаточно сравнить с тем, что происходит тут недалеко, в Болгарии. У нас рекламы нет.

Н. – Получается такой круг. Концерты не организовываются. Не гарантируется их качество. А поскольку публики нет, но и начинать работу не с кем. И не ясно, где это кольцо разомкнуть. Но мне показалось, что лично Вам более перспективной кажется работа с ВУЗами…

Р. – Там сосредоточена бòльшая часть интеллигенции, и там молодёжь. Я думаю, м.б. это путь: если к ним приходить, то потом они придут сами.