Северянин В

Валентина [Valentina]

Валерию Брюсову [To Valeriy Bryusov]

Валерию Брюсову сонет-ответ (акростих) [Sonnet-answer to Valeriy Bryusov (acrostic)]

Вальс [Waltz]

Ванг и Абианна [Vang and Abianna]

Ванда (октавы) [Vanda (octaves)]               

Вариация [Variation]

Василию Каменскому [To Vasily Kamensky]

Ваши глаза [Your eyes]

Вдохновение [Inspiration]

Вдыхайте Солнце [Breathe in the Sunlight]

Ведь в двенадцать часов [In twelve hours]

Ведь только ты одна [Only you]

Веймарн [Weimarn]

Великому современнику [To the great contemporary]

Веранда над морем [Veranda over the sea]

Вербицкая [Verbitskaya]

Вервэна [Vervena]

Верди [Verdi]

Верлен [Verlaine]

Вернуть любовь [To Return Love]

Верный путь [True way]

Вертинский [Vertinsky]

Весенние рондели [Spring rondels]

Весенние триолеты [Spring triolets]

Весенний день [Spring Day]

Весенний мадригал [Spring Madrigal]

Весенняя яблоня [Spring Apple Tree]

Весна [Spring]

Весна и лето [Spring and summer]

Ветер [Wind]

Вечернее метро [Evening metro]

Вечеровая [Evening]

Вечером жасминовым [On jasmine evening]

Вечная загадка (триолеты) [Eternal riddle (triolets)]

Вешний звон (триолеты) [Spring ringing (triolets)]

Взор неизмеримый [Immeasurable Gaze]

Визит Ваальяры [Visit of Vaalyar]

Виктория Регия [Queen Victoria]

Виктор Гофман [Victor Hoffman]

Вина Балькис [Guilt of Balquis]

Вина на всех [Guilt for all]

Винить ли [To blame him]

Виновны все [All Are Guilty]

Виноград [Grape]

Виснапу [To Visnap]

Владимиру Маяковскому [To Vladimir Mayakovsky]

Власть деревни [Power of village]

Влюбленные в поэтику [In love with poetry]

Вне [Outside]

Вне политики [Outside of politics]

Внезапная горлом кровь [Sudden blood in the throat]

Вновь ловля рыбная в разгаре [Anew in full swing is the fishing]

Вода примиряющая [Water of reconciliation]

Воздвиженье [Exhaltation]

Воздух — радость [Air – joy]

Воздушная яхта [Airy Yacht ]

Возмездие [Vengeance]

Вознесенное воскресе [Ascending resurrection]

Возникновение поэта [Origin of poet]

Возрождение [Renaissance]

Восемнадцатый век [Eighteenth Century]

Восторженная поэза [Poem of admiration]

Восьмистрочие [Eight lines]

Вот пятый год, как ты мне дорога [In the fifth year, when you are dear to me]

Во имя зорь весны грядущей [In name of dawn of coming spring]

Во имя искусства [In name of art]

Врубелю [To Vrubel]

Всадница [Rider]

Всеприемлемость [Universality]

Все глуше парк [More remote is the park]

Все клонится ко сну [All to sleep lean]

Все кончено, а солнце вновь восходит [All’s finished, and the sun again is rising]

Все они говорят об одном [They All Speak About The Same Thing]

Все по старому [All As In Past]

Все то же [All the same]

Все хорошо в тебе… [All is good with you…]

Все — за новь! [Everyone – for new thing!]

Все — как один [All – like one]

Все ясно заране [All is clear in advance]

Всеприемлемость [Universality]

Bстречать выхожу [I’m going out to meet]

Встреча в Киеве [Meeting in Kiev]

Встреча предначертанная [Destined meeting]

Вся в искрах-брызгах от взмаха весел [All in sparks-splashes from the swing of oars]

Вторая симфония [Second symphony]

Второе письмо [Second letter]

Второе пришествие [Second coming]

Вуалетка [Veil]

Выйди в сад [Go Into The Garden]

Высокий лад [High mood]

Высшая мудрость [Highest Wisdom]

Вы знаете осеннюю весну [You know autumn spring]

Вы, те [You, Those]

Вы Принц Фиолевой Сирени [You are a Prince of Violet Lilac]

Вы стоите на палубе за зеркальною рубкою [You stand on the deck of mirror chopping]

Вы это знаете [You know this]

Вячеслав Иванов [Vyacheslav Ivanov]

В августе [In August]

В альбом Изабелле Гриневской (мадригал-триолет) [In album of Isabella Grinevsky (madrigal-triolet)]

В альбом Олимпии Боронат [In album of Olympia Boronat]

В березовом коттэдже [In Birch Cottage]

В блесткой тьме [In Luminous Darkness]

В блокнот Принцу Лилии [In notebook to Prince Lily]

В гичке [In the gig]

В госпитале [In the hospital]

В гостинице [In Hotel]

В грехе, забвенье [Oblivion in Sin]

В девять лет [In nine years]

В деревне [In The Village]

В деревушке у моря [In the village by the sea]

В долине Неретвы [In Neretva valley]

В дубраве [In oak grove]

В духане над курой [In Restaurant Over Kura]

В забытьи [In oblivion]

В защиту Фофанова [In defense of Fofanov]

В зеленой тишине хрустят шаги [In green silence crunch the steps]

В зеленом храме [In green temple]

В июле [In July]

В кленах раскидистых [In Spreading Maples]

В коляске Эсклармонды [In Carriage Of Esclarmonde]

В кустах жасмина [In Jasmine Bushes]

В лесах приволжских [In near-Volga forests]

В лесу [In The Forest]

В лесу осеннем [In autumn forest]

В лимузине [In the Limousine]

В луни [In the moons]

В Миррэлии (сексты) [In Mirrelia (sexts)]

В опустошенье [In devastation]

В осенокошенном июле [In Autumn-Cut July]

В очарованьи [In enchantment]

В парке [In the park]

В парке плакала девочка [In The Park Cried A Girl]

В поисках истин [In search of truth]

В полете [In flight]

В предгрозье [In Pre-Thunderstorm]

В пространстве [In space]

В пустые дни [On empty days]

В пути [On the way]

В пяти верстах по полотну...[In five versts on canvas]

В Ревель [In Revel]

В редком случае [On rare occasion]

В ресторане [In The Restaurant]

В роли рикши [In role of rickshaw]

В саду княгини [In garden of princess]

В Самуме [In Samum]

В северном лесу [In northern forest]

В снегах [In The Snow]

В столице Грузии загорной [In mountain capital of Georgia]

В тебе столько нежности тихой [In you so much tenderness quiet]

В те дни [In Those Days]

В тот май [In that May]

В третий приезд [In third arrival]

В туманный день [On foggy day]

В хвойной обители [In conifer monastery]

В часы предвесенья [In pre-spring hours]

В часы росы [In hours of dew]

В черемухе [In bird cherry]

В шалэ березовом (поэметта) [In birch chalet (poemette)]

Валентина

Валентина, сколько счастья! Валентина, сколько жути!
Сколько чары! Валентина, отчего же ты грустишь?
Это было на концерте в медицинском институте,
Ты сидела в вестибюле за продажею афиш.

Выскочив из ландолета, девушками окруженный,
Я стремился на эстраду, но, меня остановив,
Предложила мне программу, и, тобой завороженный,
На мгновенье задержался, созерцая твой извив.

Ты зашла ко мне в антракте (не зови его пробелом)
С тайной розой, с красной грезой, с бирюзовою грозой
Глаз восторженных и наглых. Ты была в простом и белом,
Говорила очень быстро и казалась стрекозой.

Этот день!.. С него — начало. Телефоны и открытки.
К начинаньям поэтессы я был очень милосерд,
И когда уже ты стала кандидаткой в фаворитки,
Ты меня сопровождала ежедневно на концерт.

А потом… Купэ. Деревня. Много снега, леса. Святки.
Замороженные ночи и крещенская луна.
Домик. Нежно и уютно. Упоенье без оглядки.
Валентина безрассудна! Валентина влюблена!

Все прошло, как все проходит. И простились мы неловко:
Я «обманщик», ты сердита, т.е. просто трафарет.
Валентина, плутоглазка! остроумная чертовка!
Ты чаруйную поэму превратила в жалкий бред!

Valentina

Valentina, how much happiness! Valentina, how much horror!

How much charm! Valentina, why are you sad?

It was at the concert at a medical college,

At the sale of posters by the lobby you sat.

Jumping out from landaulette, by maidens surrounded,

I aspired to the stage, but, having stopped me,

You have offered to me program, and, by you spellbound,

I held back for a moment, observing your twist.

You came to me in intermission (do not call it omission)

With secret rose, with red dream, with azure lightning

Of eyes delighted and impudent. You were in white and simple,

You spoke very fast and a dragonfly you seemed.

This is day. From it – beginning. Telephones and notebooks.

I was very merciful to the starts of poetess,

And when you became candidate for favorites,

You conducted me to the concert every day.

And then… coupe. Village. Lots of snow. Christmastide.

Epiphanous moon and frozen nights.

Home. Tender and cozy. Intoxication without returning.

Valentina is reckless! Valentina is in love!

All has come, as all is coming. And we parted awkwardly:

I’m “deceiver,” you are angry, that is simply stencil.

Valentina, Pluto-eyed! The humorous she-devil!

You have turned the charming poem into pitiful insanity!

Валерию Брюсову

Нежны berceuse'ные рессоры —
Путь к дорогому «кабаку».
В нем наша встреча, — после ссоры, —
Меж наших вечеров в Баку.

Я пил с армянским мильонером
Токай, венгерское вино.
В дыму сигар лилово-сером
Сойтись нам было суждено.

Походкой быстрой и скользящей,
Мне улыбаясь, в кабинет
Вошли Вы, тот же все блестящий
Стилист, философ и поэт.

И вдохновенно Вам навстречу
Я встал, взволнованный, и вот —
Мы обнялись: для новой речи,
Для новых красок, новых нот!

О, Вы меня не осудили
За дерзкие мои слова, —
И вновь певцу лесных идиллий
Жизнь драгоценна и нова!

Я извиняюсь перед Вами,
Собрат, за вспыльчивость свою
И мне подвластными стихами
Я Вас по-прежнему пою!

To Valeriy Bryusov

Tender are the berceuse springs –

Way to the dear “tavern.”

In it is our meeting, - after fight, -

In Baku in our evenings.

I drank with Armenian millionaire

Tokaj, the Hungarian wine.

In cigar smoke blue-gray

It was judged for us to come.

With the walk brisk and sliding,

Smiling at me, in cabinet

Enter, still the same shining

The stylist, the philosopher and the poet.

And inspired to greet you

I stand, here, worried –

We have embraced: for the new speeches,

For new paints, and new notes!

O, judge me you did not

For daring words of mine, -

And again for the singer of idyllic woods

New and precious is life!

I ask your forgiveness,

Fellow, for my temper

And with subject to me poems

I sing you as before!

Валерию Брюсову сонет-ответ (акростих)

Великого приветствует великий,
Алея вдохновением. Блестит
Любовью стих. И солнечные блики
Елей весны ручьисто золотит.
Ручьись, весна! Летит к тебе, летит
Июнь, твой принц, бессмертник неболикий!
Юлят цветы, его гоньбы улики,
Божит земля, и все на ней божит.
Рука моя тебе, собрат-титан!
Юнись душой, плескучий океан!
Самодержавный! мудрый! вечный гордо!
О близкий мне! мой окрылитель! ты —
Ваятель мой! И царство Красоты —
У нас в руках. Мне жизненно! мне бодро!

Sonnet-answer to Valeriy Bryusov (acrostic)

The great one greets the great one,

Scarlet with inspiration. Shines

The poem with love. And sun’s glimmers

In the brook gild the spring firs.

Creek, spring! Flies to you, flies

June, non-face immortelle, your prince!

Flowers are in July, and evidence of their chase

Earth deifies, and on it all deifies.

My hand for you, gathered-titan!

Be young with soul, splashing ocean!

Autocratic! Wise! Proud eternally!

O one near! My inspirer! Thee –

My sculptor! And kingdom of beauty –

In our hands. To me vitally! To me cheerfully!

Вальс

Если это возможно, устрой
Наше счастье, разбитое мной.
Ощущений отцветших пусть рой,
И в душе полумрак ледяной.

Но к кому? но к кому? но к кому
Я взываю со скорбной мольбой?
Почему? почему? почему
Я исполнен, как раньше, тобой?

Мы расстались с тобою, когда,
Тихо осень истлела в снегу.
Шли минуты, шли дни, шли года, —
Но тебя позабыть не могу!

Не могу позабыть никогда!
Ты со мною, хотя без меня…
Ты всегда для меня молода
И желанна, как солнце для дня.

Ты ушла, наше счастье поправ, —
Кто из нас виноват, посуди!
Но я прав! но я прав! да я прав
Тем уже, что взываю: приди!

Пусть я жалок тебе — пожалей!
Пусть я грешен — прощенье неволь!
Или месть — прегрешения злей, —
Но тобой надышаться дозволь!

Waltz

If it is possible, arrange

Our happiness, shattered by me.

Let there be swarm of faded senses,

And icy twilight in the spirit.

But to whom? But to whom? But to whom

Do I call with sorrowful prayer:

For what reason? For what reason? For what reason

Am I fulfilled by you as before?

I parted with you, when

Quietly autumn decayed in the snow.

Minutes went, days went, years went, -

But I cannot forget you!

I can never forget thee!

You’re with me, although without me…

To me you are always young

And desirable, like, for the day, sun.

You left, our happiness tramping down –

Which one of us is guilty, decide!

But I’m right! But I’m right! But I’m right

With this that I call: to me come!

May I be pitiful to you – take pity!

May I be sinful – forgiveness involuntary!

Or vengeance – than sins more mad –

But to breathe over you instead!

Ванг и Абианна

Ванг и Абианна, жертвы сладострастья,
Нежились телами до потери сил.
Звякали призывно у нее запястья,
Новых излияний взор ее просил.

Было так безумно. Было так забвенно.
В кровь кусались губы. Рот вмещался в рот.
Трепетали груди и межножье пенно.
Поцелуй головки — и наоборот.

Было так дурманно. Было так желанно.
Была плоть, как гейзер, пенясь, как майтранк.
В муках сладострастья млела Абианна,
И в ее желаньях был утоплен Ванг.

Vang and Abianna

Vang and Abianna, victims of voluptuousness,

We luxuriated with bodies in loss of strength.

They tinkled invitingly at her wrists,

For new outpourings asked her glance.

Thus it was crazy. Thus it was oblivious.

Lips were bitten till blood. Mouth fit into mouth.

Trembled chest and interpeditral foam,

Kiss of the head – and in return.

It was foolish. It was wished.

The flesh was foaming like geyser, like may trunk.

Abianna was thrilled with torments of voluptuousness,

And in her wishes Vang was drowned.

Ванда (октавы)

Посв. В.В. Уварову-Надину.

1.
Грустила ночь. При чахлом свете лампы
Мечтала Ванда, кутаясь в печаль;
Ей грезился дурман блестящей рампы,
Ей звуков захотелось, — и рояль
Ее дразнил прелюдией из «Цампы»
Она встает, отбрасывая шаль,
И медленно подходит к пианино
Будить его от грезящаго сплина.

2.
А ночь глядит в растворенную дверь,
Вся трепеща и прислонясь к веранде…
Как девушка взволнована теперь!
Как дышит ночь душисто в душу Ванды!
Мотив живит… И если б вечный зверь
Его услышал, если б зверской банде
Он прозвучал, — растроганное зло,
Хотя б на миг, любовью мысль зажгло.

3.
…О, чаровница-музыка, тебе
Крылю восторг, пылаю фимиамы!
О власти мысль внушаешь ты рабе,
Ребенка устремляешь к сердцу мамы,
Туманишь зло, зовешь любовь к себе
И браку душ поешь эпиталамы.
Тебе дано пороки побороть,
Гармония, души моей Господь…

Vanda (octaves)

Dedicated to V.V. Uvarov-Nadin

1.

The night was sad. Under dull light of lamp

Dreamed Vanda, wrapping herself with sadness;

She dreamed of dope of shining ramps,

She wanted sounds – and the piano

Teased her with prelude from “Tsampas”

Throwing away the shawl, she stands

And approaches the piano slowly

To waken it from dreaming spleen.

2.

And night stares in the open door,

Trembling and bowing to veranda…

How worried now is the girl!

How breathes night fragrantly in soul of Vanda!

The motive lives… And if beast of evening

Heard him, and if in animal band

He sounded – touched evil,

If for a moment, with love the thought had burned.

3.

O, charmer-music, to thee incense

I’m burning, I wing delight!

The thought of power on slave you impress,

You direct the child to mother’s heart,

You call love to yourself, you fog over evil,

And sing epithalamus to marriage of souls.

To conquer vices to you is given,

Harmony, my soul’s Lord…

Вариация

Весна — и гул, и блеск, и аромат…
Зачем мороз снежинки посыпает?
Наряд весны нежданной стужей смят,
А сад еще весной благоухает!..

Но солнце вновь дробит лучистый звон
И лед в лучах певучих растопляет —
Опять весна взошла на пышный трон,
И снова сад весной благоухает!

Variation

Spring – and shining, and aroma, and humming…

Why sprinkles the frost with snowflakes?

Crumpled by cold is attire of unexpected spring,

And garden with the spring smells.

But sun crushes the radiant ringing

And ice in singing rays melts –

Again spring ascended the sumptuous throne,

And again of spring the garden smells!


 

Василию Каменскому

Да, я люблю тебя, мой Вася,
Мой друг, мой истинный собрат,
Когда, толпу обананася,
Идешь с распятия эстрад!

Тогда в твоих глазах дитяти —
Улыбчивая доброта
И утомленье от «распятий»
И, если хочешь, красота…

Во многом расходясь с тобою,
Но ничего не осудя,
Твоею юнью голубою
Любуюсь, взрослое дитя!

За то, что любишь ты природу,
За то, что веет жизнь от щек
Твоих, тебе слагаю оду,
Мой звонкострунный Журчеек!

To Vasily Kamensky

Yes, I love you, my Vasya,

My true brother, my friend,

When, having driven the crowd crazy,

You go to crucifixion on the stage!

Then in your eyes are the children –

Kindness with a smile

In the fatigue of “crucifixion”

And beauty if you’d like…

In much diverging from you,

But judging nothing,

Your June of blue

I admire, grown-up child!

For this, that you love natural world,

For this, that on your cheeks life blows,

Having composed an ode,

My stream ringing in gold!

Ваши глаза

В недоверчивых Ваших глазах, рассеянно-мягких,
Чуть презрительных, умных глазах
Отражаются мглисто незримые маки
На журчащих безводных ручьях…
Да, забвенье без отдыха, без утоленья
Жажда жуткая — глаз Ваших суть.
Здесь, пожалуй, доха неуместна оленья —
Вас похитив, в нее завернуть…
Я смотрю в глубину безразлично-прохладных,
Скорбно-наглых и злых Ваших глаз,
Иногда золотых, иногда шоколадных,
Постигая, что мир не для Вас.
Слишком дни монотонны, а ночи надрывны,
Пошлость или капризный излом.
Человек не родился, а люди противны
И уж так примитивны при том!..

Your eyes

In your untrusting eyes, soft absently,

Eyes a bit intelligent, contemptuous,

Invisible poppies reflected in haze

On the streams babbling and waterless…

Yes, oblivion without quenching, without rest

Truth of your eyes – awful is thirst.

Here, perhaps, out of place is coat of deer –

Kidnapped you, wrap her…

I looked into depth indifferent-chilly,

Your eyes are sorrowing-impudent and evil,

Sometimes golden, sometimes chocolate,

That world is not for you I understand.

Nights are hysterical, days are monotonous,

Lowliness or fractures capricious.

Man is not born, and noisome are men

And so primitive therein!..

Вдохновение

Я пробегаю мокрой рожью.
Ищу во ржи огнистый мяч…
И слышу-вижу: к Запорожью
Течет Олонецкий Кивач.

И Лена ластится к Дунаю,
Войдя в Байкал, громя Алтай…
О, ты поймешь — я это знаю,
Но берегись, — не разболтай…

Спадает с неба Сакраменто,
Земля — сплошная бирюза…
Привет тебе, мираж момента —
Молниеносная гроза!

Inspiration

I am running in wet rye.

Seeking in rye the fiery sword…

I hear-see: in Zaporozhye

Odonets Kivach flows.

And Lena caresses Don,

Pouring into Baikal, Altai thundering…

Oh you will understand – this I know,

But beware, - do not spill the beans.

From the sky falls Sacramento,

The land – all turquoise…

Hello to you, mirage of moment –

The thunder lightning-fast!

Вдыхайте Солнце

Вдыхайте солнце, живите солнцем, —

И солнцем сами блеснете вы!

Согреют землю лучи живые

Сердец, познавших добро и свет.

Вдыхайте небо, живите небом, —

И небесами засветит взор!

С любовью небо сойдет на землю,

А мир прощенный — на небеса.

Breathe In The Sunlight

Breathe in the sunlight, live with the sunlight -

And with the sun you will glisten too!

The earth will be warm in the living sunlight

Of hearts that knew of the light and good.

Breathe in the heaven, live with the heaven -

And with the heaven will shine your eye.

With love to earth will descend the heaven

And world, forgiven, will meet the sky.

Ведь в двенадцать часов

Я хотел бы тебе рассказать,
Как мне страшно в старинном дворце,
Рассказать тебе все, но молчать
Я обязан с мученьем в лице…
Но когда бы тебе рассказать!..
Ты мне можешь не верить, мой друг,
Что червями исползан покой,
Что в углу притаился паук,
Весь кровавый паук — вот какой!
Но попробуй поверить, мой друг…
А в двенадцать часов… не могу…
Не могу продолжать, извини…
Для бессмертья я смерть берегу…
Ах, зачем прекращаются дни:
Ведь в двенадцать часов… не могу!..

In twelve hours

I would like to tell you,

How it’s scary for me in ancient palace,

To tell you all, but to be silent

I’m bound with torment in the face…

But when to tell you all!..

You may not believe me, my dear,

That the rest is used by worms,

And in corner hides the spider,

Like bloody spider – that he is!

Don’t try, my friend, to believe…

And I cannot… in twelve hours…

I cannot continue, forgive…

For immortality I keep death…

Ah, why would stop the days:

In twelve hours… I can’t!..

Ведь только ты одна

Ни одного цветка, ни одного листка.

Закостенел мой сад. В моем саду тоска.

Взад и вперед хожу, по сторонам гляжу.

О чем подумаю, тебе сейчас скажу.

Ведь только ты одна всегда, всегда нежна,

В печальной осени душе всегда нужна.

И только стоит мне взглянуть в глаза твои —

Опять весна пришла и трелят соловьи.

И на устах моих затеплен юный стих

От прикасания живящих уст твоих.

И пусть в саду пустом ни одного цветка,

И пусть в бокале нет ни одного глотка,

И пусть в столе моем нет ни одной строки, —

Жду мановения твоей благой руки!

Only you

Not one flower, not one leaf.

My garden has ossified. In my garden is sorrow.

I go behind and ahead, to sides peer.

I think of what I will tell you now.

Only you are always, always tender,

In sad autumn always needed is soul.

It only costs me in your eyes to peer –

Again is spring and nightingale’s trill.

On my lips insulated is young poem

From touching of your living lips.

And let in empty garden there be no flower,

And let in glass there be no gulp left,

And let there be on my table no lines, not one, -

I wait for waving of your good arm!

Веймарн

Под Веймарном течет Азовка, —
Совсем куриный ручеек.
За нею вскоре остановка.
Там встретит кучер-старичок.

Моей душе, душе вселенской,
Знаком язык цветов и звезд.
Я еду к мызе Оболенской, —
Не больше трех шоссейных верст.

Вдали Большая Пустомержа.
Несется лошадь по росе.
Того и ждешь: вот выбьет стержень:
Ведь спицы слиты в колесе!

Проехан мост. Немного в горку,
И круто влево. Вот и двор.
Княгиня приоткрыла шторку.
И лай собак, и разговор.

Плывет туман от нижней Тормы,
Вуаля бледную звезду.
Зеленые в деревьях штормы,
И пахнут яблони в саду.

Weimarn

Under Weimarn Azovka pours, -

A stream entirely for hens.

A station is behind it soon.

There meets coachman-old man.

To my soul, soul universal,

Familiar is tongue of stars and flowers.

To Obolensky manor I travel, -

Not more than three highway versts.

Afar is the Big Empty-Headed.

Is rushing in the dew the horse.

For that you wait: beats out the rod:

The wheel’s spokes are merged!

Passed by the bridge. A bit to mountain,

And sharp left. Here’s the yard.

The princess the curtain opened.

And conversation, and dogs’ bark.

Sails the fog from lower Torma,

The star that’s pale.

Green in the trees are storms,

And apple trees in garden smell.

Великому современнику

В северном небе играют огни,
Вечную жизнь возвещают они.

Мирра Лохвицкая

На пустынной дороге, у старой часовни,
Где старушка-зима в белой шубе брела,
Где скрипучий мороз забирался под дровни, —
Наша первая встреча, учитель, была.

Кротко встретились мы. Как-то ласково молча,
Мы с тобою пошли в твой приветливый дом.
Отчего эта песня далекая волчья,
Что скучала тогда, мне звучала потом?

Отчего, отчего эти бледные блики
Той особой луны не погасли теперь?
Отчего так близки, так безмерно велики
Этот дом, этот сад, эти сени и дверь?

Всею гаммою чувств, всей душою порывной
Я отдался тебе в незабвенную ночь,
Преклонясь перед скорбью твоей беспрерывной, —
И, — спасибо тебе, — ты не гнал меня прочь.

Гениальный поэт — вдохновенный психолог
И провидец людей с их бездушием душ,
Ты взглянул на меня… Был и грозен и долог
Твой внимательный взгляд. Мне лукавить к чему ж? —

Я, смутясь, трепетал под невиданным взглядом.
Вдруг ты взял — точно солнце, сверкая лицом!
Ты мне мысль подарил бесконечным нарядом,
Ты мне душу объял неразрывным кольцом.

Мой учитель и друг! мой отец и владетель!
Пусть же сердце играет и бьется во мне!
Я к тебе сохраню, — это видит Спаситель! —
И любовь, и восторг в непробуженном сне!

To a great contemporary

In northern sky the lights play,

Eternal life they proclaim

Myrrha Lohvitskaya

On desert road, by the old chapel,

Where winter-hag wandered in white fur coat,

Where creaky frost climbed under wood-ledge, -

Teacher, it was first time we met.

Meekly we met. Affectionately silent,

We went into your friendly home.

What for is this song distant,

What did it miss then, later sounding me?

For what, for what these white glares

Of special moon did not now dim?

Wherefore so near, so great in excess

This garden, this sleigh, this door and home?

With gamma of feelings, with gusty soul

I gave myself up to you in unforgettable night,

Bowing before your continuous sorrow, -

And – thank you – you didn’t chase me aside.

A genius poet – inspired psychologist

And seer of people with soulnessness of souls,

You looked at me… Was long and formidable

Your attentive stare. I should be cunning for what?

Embarrassed, I trembled under unseen stare.

Suddenly you took – the sun, with face shining!

You gave me thought with endless attire,

You embraced my soul with inseparable ring.

My teacher and friend! My father and master!

May my heart play and beat inside me!

I will keep to you – this sees the Creator!

And love, and delight in unawake dream!

Веранда над морем

Роланд

Полгода не видясь с тобою,
Полгода с Эльвиной живя,
Грушу и болею душою,
Отрады не ведаю я.
Любимая мною когда-то
И брошенная для другой!
Как грубо душа твоя смята!
Как шумно нарушен покой!
Оставил тебя для Эльвины,
Бессмертно ее полюбя.
Но в зелени нашей долины
Могу ль позабыть я тебя?
Тебя я сердечно жалею
И сам пред собою не лгу:
Тебя позабыть не умею,
Вернуться к тебе не могу.
И ныне, в безумстве страданий,
Теряясь смятенной душой,
К тебе прихожу для признаний,
Как некто не вовсе чужой…
Найдем же какой-нибудь выход
Из тягостного тупика.
Рассудим ужасное тихо:
Довольно мучений пока.

Милена

Полгода не видясь с тобою,
Полгода кроваво скорбя,
Работала я над собою,
Смирялась, любила тебя.
Когда-то тобою любима,
Оставленная для другой,
Как мать, как крыло серафима,
Я мысленно вечно с тобой.
Но в сердце нет злобы к Эльвине:
Ты любишь ее и любим.
Ко мне же приходишь ты ныне,
Как ходят к умершим своим.
Роланд! я приемлю спокойно
Назначенный свыше удел.
Да буду тебя я достойна,
Раз видеть меня захотел.
Ничем вас, друзья, не обижу:
Вы — милые гости мои.
Я знаю, я слышу, я вижу
Великую тайну любви!

Эльвина

Полгода живя с нелюбимым,
Полгода живя — не живя,
Завидую тающим дымам,
Туманам завидую я.
Рассеиться и испариться —
Лелеемая мной мечта.
Во мне он увидел царицу —
Тринадцатую у креста.
И только во имя чувства,
Во имя величья его
И связанного с ним искусства
Я не говорю ничего.
Но если б он мог вернуться,
Тоскующая, к тебе,
Сумела бы я очнуться
Наперекор судьбе.
Но, впрочем, не все равно ли
С кем тусклую жизнь прожить? —
Ведь в сердце черно от боли,
Ведь некого здесь любить!

Милена

Я плачу о радостных веснах,
С тобой проведенных вдвоем,
Я плачу о кленах и соснах,
О счастьи плачу своем,
Я плачу о бедном ребенке,
О нашем ребенке больном,
О забытой тобой иконке,
Мной данной тебе в былом.
Я плачу о мертвой маме,
О мертвой маме своей,
О твоей Прекрасной Даме —
Бессердечной Эльвине твоей.
Но плачу всего больнее
Не о ребенке, не о себе,
Я плачу, вся цепенея,
Исключительно о тебе.
Я плачу, что ты ее любишь,
Но ею ты не любим,
Я плачу, что ты погубишь
Свой гений сердцем своим.
Я плачу, что нет спасенья,
Возврата, исходов нет.
Я плачу, что ты — в смятеньи,
Я плачу, что ты — поэт!

Роланд

Я жить предлагаю всем вместе, —
О, если бы жить нам втроем!..
Милена не чувствует мести
К сопернице в сердце своем.
Эльвина же, чуждая вечно,
Не станет меня ревновать.

Эльвина

Ты слышишь?

Милена

Я слышу, конечно.

Эльвина

И что же?

Милена

Не смею понять.

Эльвина

Я тоже.

Милена

Ты тоже? Что значит
Твоя солидарность со мной?

Эльвина

Он плачет, Милена, он плачет.
Утешь его: мне он… чужой…

Роланд

Милена! Эльвина! Милена!
Эльвина! Что делать? Как быть?
Есть выход из вашего плена:
Обеих вас надо забыть.
Жить с чуждой Эльвиной — страданье,
Вернуться к Милене — кошмар.
Прощайте! пускаюсь в скитанья:
Мой путь — за ударом удар.

Veranda over the sea

Roland

Not seeing you for half a year,

Living with Elvina for six months,

I’m sick in the soul and sorrow,

I do not know happiness.

Sometime by me loved

And for another abandoned!

How your soul is crumpled rudely!

How peace is violated noisily!

He left her for Elvina,

Loving her immortally.

But in our valley’s greenness

Could I forget about thee?

I pity you in the heart

And to myself I don’t prevaricate:

You I cannot forget,

I cannot to you come back.

And now, in insanity of woe,

Lost in a confused soul,

I come to you in confession,

When nobody is alien…

We will find exit

From painful dead end.

We will judge the awful silence:

For now, enough torments.

Milena

For half a year you not seeing,

For half a year bloodily grieving,

On myself I worked,

And loving you I was humbled.

Loved by you once,

Left for someone else,

Like mother, like angel’s wings,

I’m eternally with you in thoughts.

But heart for Elvina has no spite:

You love her and are loved.

You come to me in present,

How they walked to the dead.

Roland! I calmly accept

The ordered from above fate.

Let me be worthy of thee,

Since you wanted to see me.

I will insult you with nothing, friends:

You – for me are guests.

I hear, I know, I see

Love’s great mystery!

Elvina

Living half year with unloved one,

Living half year – not living,

I envy the melting smoke,

I am envying fog.

My cherished dream –

To scatter and get lost.

In me he saw the queen –

Thirteenth at the cross.

And only in the name of feeling,

In his greatness’s name

And of the art tied to him

I have nothing to say.

And if we could return,

To you, in angst,

I would awaken

In defiance of fate.

But, is it not the same

With whom to live the dim life?

In heart it’s black from the pain,

Since there’s none here to love!

Milena

I cry of joyful springs,

Carried by the two of us,

I cry of maples and pines,

I cry of our happiness,

I cry of the poor child,

Of our sick kid,

Of icon that you forgot,

That you in the past gave me.

I cry of the dead mom,

About my mother deceased,

About your Beautiful Dame –

Your Elvina heartless.

But I cry with greater pain

Not of the child, not of me,

I cry, all in chains,

About you exclusively.

I cry that you love her

But by her are not loved,

I cry that you’ll murder

Your genius with your heart.

I cry that there’s no salvation,

Of returns, outcomes there’s none.

I cry that you’re in confusion,

I cry that a poet you are!

Roland

I offered to live together –

O, if for us three to be alive!

Milena does not feel vengeance

To rival in her heart.

Elvina, alien eternally,

Will not envy me.

Elvina

Do you hear?

Milena

Of course, I hear.

Elvina

And of what?

Milena

I don’t dare to understand.

Elvina

Me too.

Milena

You too? What means

Your solidarity with me?

Elvina

He cries, he cries, Milena,

Console him: to me he’s alien…

Roland

Milena! Elvina! Milena!

Elvina! What to do? How to be?

There’s exit from your prison:

We must forget the both of ye.

To live with each Elvina – suffering,

Nightmare - to Milena to return.

Farewell! I go into wandering;

Hit after hit I go!

Вербицкая

К ней свысока относится Парнас,
Ее поставив вне литературы:
Ах, Искренность! твоей фюрирутуры
Хрусталинки на крыльях — бред для нас…

Парнасу вторит Критика: «Она
Способна развратить, всмотритесь в туры
Ее идей…» И вот для креатуры
Читательской она, как грех, нужна…

Но несмотря на все ее бессилье
(Верней — благодаря ему!), обилье
Поклонников — печалящий симптом:

Находит в ней охотник за бациллой
Разврата то, роднящее с гориллой,
Чего она не вкладывала в том…

Verbitskaya

To her from above relates Parnassus,

Putting her outside of literature:

Ah, Sincerity! Your furniture’s

Crystals on the wings – trouble for us…

Criticism echoes Parnassus: “She

Can corrupt, look into tours

Of her ideas…” And here for the creature

Of the reader she is needed, like sin…

But despite her powerlessness

(Truer – thanking him!), abundance

Of fans – a sad symptom:

Finds in her hunter for bacillus

Perversion, related to gorilla,

That she did not put in the tome…

Вервэна

Как пахнет морем от Вервэны
И устрицами, и луной!
Все клеточки твои, все вены
Кипят Вервэновой волной.

Целую ли твои я веки,
Смотрюсь ли в зеркала очей,
Я вижу сон чаруйный некий,
В котором море все свежей.

Неистолимою прохладой
Туда, где крапчатый лосось.
Где чайка взреяла Элладой,
Влекусь я в моревую сквозь.

Но только подойду я к морю,
Чтоб тронуть шлюпки бичеву,
Со сном чаруйным впламь заспорю,
К тебе у моря воззову!

Повеет от волны Вервэной,
Твоею блузкой и косой.
И, смутным зовам неизменный,
Я возвращусь к тебе с тоской.

Vervena

How of Vervena the sea smells

And of moon, and oysters!

All your cells, all your veins

With Vervena wave boil.

Whether I kiss you on the eyelids,

Looking into the eyes’ mirror,

I look into some enchanting dream,

In which the sea is fresher.

With inexhaustible cold

There, where mottled salmon there is.

There, where matured the Hellas’s seagull,

I drag across the seas.

But only to sea I come,

To touch lifeboats with a whip,

In flames I’ll argue with charming dreams,

To you I will call by the sea!

From wave will blow Vervena,

With your blouse and your braid.

And, to vague calls unchangeable,

I will return to you with angst.

Верди

Поют на маскированном балу
Сердца красавиц, склонные к измене.
А преданный сердцам певучий гений
Подслушивает их, таясь в углу.

Он сквозь столетья розовую мглу,
Впитав исполненную наслаждений
Песнь их сердец, пред нами будит тени
Мелодий, превратившихся в золу…

Пусть эта песнь в огне своем истлела!
Ренато, Риголетто и Отелло,
Эрнани, Амонасро и Фальстаф,

Перепылав, все растворилось в тверди,
Взнесенные в нее крылами Верди,
Нас и золою греть не перестав.

Verdi

On the masquerade ball sing

Hearts of beauties, bent on treason.

And devoted to hearts singing genius

Listened to them, in corner hiding.

He through pink mist of centuries,

Having absorbed the full of pleasures

Song of their hearts, before them wakens shades

Of melodies, turned to ashes…

May this song in its flame have been decaying!

Renato, Rigoletto and Othello,

Ernani, Amonasro and Falstaff,

Overburnt, all dissolved in heaven,

Verdi uplifted on her wings,

Did not stop warming us with the ash.

Верлен

Абсент, питавший грубость апаша,
В нем ласковые пробуждал оттенки.
Телесные изничтожала стенки
Полетом опьяненная душа.

Он, глубь души вином опустоша,
Уподоблял себя демимондэнке,
Кого врач Ужас выбрал в пациентки,
И умерщвлял с улыбкой, не спеша.

Он веет музыкальною вуалью,
Он грезит идеальною печалью,
В нем бирюзового тумана плен.

В утoнченностях непереводимый,
Ни в чем глубинный, в чуждости родимый.
Ни в ком неповторимый Поль Верлен.

Verlain

Absinthe, that rudeness of Apache did feed,

In it awoke tender shades.

Body walls illuminated

The soul with flight inebriated.

He, having emptied depth of soul with wine,

Likened himself to a demimonde,

Whom doctor Horror chooses as patient,

And, not hurrying, deadens with a smile.

He fans with a musical veil,

He dreams with sadness ideal,

In him azure fog’s prison.

Untranslatable in refinements,

In nothing deep, dear in alienness.

Completely unique Paul Verlain.

Вернуть любовь

…То ненависть пытается любить
Или любовь хотела б ненавидеть?
Минувшее я жажду возвратить,
Но, возвратив, боюсь его обидеть,

Святыни нет для сердца святотатца,
Как доброты у смерти… Заклеймен
Я совестью, и мне ли зла бояться,
Поправшему любви своей закон!

Но грешники — безгрешны покаяньем,
Вернуть любовь — прощение вернуть.
Но как боюсь я сердце обмануть
Своим туманно-призрачным желаньем:

Не месть ли то? Не зависть ли? Сгубить
Себя легко и свет небес не видеть…
Что ж это: зло старается любить,
Или любовь мечтает ненавидеть?..

To Return Love

Thus hatred seeks to love

Or love desires to hate?

I try to return the past thirst,

But, having returned, I fear to insult,

I fear in return him to offend.

The shrines for the heart of blasphemer,

Like kindness at the death… Cursed

With conscience, is it for me evil to fear

Trampled by love’s law!

But sinners – with repentance sinless,

To return love – to return farewell.

But I fear the heart to deceive

With wishes foggy-ghostly:

Is it not vengeance? Is this not envy?

To ruin the self lightly and not see the skies…

What is this: evil tries to love,

Or love dreams of vengeance?..

Верный путь

Ты идешь по бездорожью,
Ищешь троп куда-нибудь.
Возвратись в природу Божью:
Это самый верный путь.

Город давит, город в тягость
Тем, кто выращен не в нем,
Вешних трав кто знает благость,
Кто святым горит огнем.

Ах, недаром в час досуга
За город уходишь ты,
Где в пыли томятся луга
Пригородные цветы.

Бедные цветы-калеки:
Им лишь грезить о полях,
Что прорезывают реки
В колосистых берегах.

True way

You go off the road,

Somehow seek the trail.

I returned to nature of God;

It is the truest way.

City presses, city is in burden

To him who in it has been reared,

Goodness spring grasses does not know,

Who burns with holy fire.

Ah, not in vain in hour of leisure

You go behind the town,

Where in meadow’s dust languish

The suburban flowers.

Poor flowers-cripples:

For them it is to dream of fields,

That cut the rivers

On shores spicate.

Вертинский

Душистый дух бездушной духоты
Гнилой, фокстротной, пошлой, кокаинной.
Изобретя особый жанр кретинный,
Он смех низвел на степень смехоты.

От смеха надрывают животы
И слезы льют, смотря, как этот длинный
Делец и плут, певец любви перинной,
Жестикулирует из пустоты.

Все в мимике его красноречиво:
В ней глубина бездонного обрыва,
Куда летит Земля на всех парах.

Не знаю, как разнузданной Европе,
Рехнувшейся от крови и утопий,
Но этот клоун мне внушает страх.

Vertinsky

The fragrant air of soulless stuffiness

Of rotten, foxtrot, past, cocaine.

Acquiring especial genre of cretins,

He brought down laughter in degree of funniness.

From laughter they are tearing the stomachs

And tears pour, looking, where

This gaunt dealer and thief, feathered love’s singer

Gesticulates from emptiness.

All is eloquent in his mimic:

In it is blueness of bottomless cliff,

Where flies the Earth on all pairs.

I don’t know, how to Europe unbridled

Crazy from utopias and blood,

But this clown in me inspires fear.

Весенние рондели

1

Опять Вы бродите в лесах,
Опять Вы бегаете в поле,
Вы рады солнцу, ветру, воле,
Вы снова в смутных голосах
Очарования и боли.
Опять Вы бродите в лесах,
Опять Вы бегаете в поле.
Я к Вам спешу на парусах
Своих экстазных своеволий,
Плету венки из центифолий,
И сердце — твердо на часах,
Пока Вы бродите в лесах.

2

Я вас не видел года два,
Но никогда не забываю,
Как выходил встречать к трамваю
И как кружилась голова.
Какие нежные слова,
Какое устремленье к маю!
Я Вас не видел года два,
Но никогда не забываю.
Два раза уж росла трава —
Я уходил к иному краю,
Но все по-прежнему сгораю
Желаньем видеть Вас у рва,
Где не встречал Вас года два!

3

Вы не видали средь осин
По направленью пятой горки
Сухие сморщенные корки
Того, что было — апельсин?
С другою женщиной, чей сын
Был создан мной на том пригорке,
Вы нас встречали средь осин,
По направленью к пятой горке?
Я спасся, спасся от трясин,
И вот опять один я в норке,
Мой разум ясен, взоры зорки,
И, что поэт опять один,
Вы не слыхали шум осин?

4

Вы мужу верная жена,
Но вам от этого не слаще
Грустите Вы все чаще, чаще,
Душа тоской поражена.
Мечта светла, мечта нежна,
Когда Вы с ней в ольховой чаще.
Вы мужу верная жена,
Но Вам от этого не слаще.
Как жизнь угрозна и страшна
В своей бездарности кричащей,
И где же выход настоящий
Тому, кто в ночь не знает сна,
Кто мужу верная жена?

5

Зажгла малиновый фонарь
И плачет на груди кузины.
Закат. Лиловые долины.
Томленье. И луна — янтарь.
Ей вспоминается январь.
Концерт и взор его орлиный.
Зажгла малиновый фонарь
И плачет на груди кузины.
Как обманул ее алтарь!
Грустит. Из небольшой корзины
На блюдечко кладет малины
И апатично, впредь как встарь,
Горит малиновый фонарь.

6
 

Ах, барышня, я Вас виню,
Что вы сестры не окрылили,
Что вместо каталога лилий
Позволили взглянуть в меню…
Я слов Своих не изменю
И, без особенных усилий,
Ах, барышня, я Вас виню,
Что Вы сестры не окрылили.
Муж хочет есть? ну, дать свинью;
Глядишь, цыпленком угостили;
Но вы же сами — в «новом стиле»,
И вдруг — не допустить к огню?..
Да, барышня, я Вас виню…

Spring rondels

1

Again you wander in the woods,

Again you run in the fields,

You’re glad of sun, freedom, wind,

You again in vague voices

Of charm and pain.

Again you wander in the woods,

Again you run in the fields,

I hurry to you on the sails

Of my ecstatic liberty,

From centifolium wreaths I weave,

And heart – hard on hours,

While you wander in the woods.

2

I did not see you for two years,

But I never forget,

How you came to meet me at the tram

And how circled the head.

What tender words,

What striving to May!

I did not see you for two years,

But I never forget.

Two times again grew the grass –

I went to a land another,

But still burn as in the past

With wish to see you at the levee,

Where I did not meet you for two years.

3

You did not see among aspens

In the direction of fifth mountain

Dry wrinkled crusts

Of what an orange had been?

With other woman, whose son

Was made by me on this mound,

You met us among aspens,

In the direction of fifth mount?

I saved myself from quicksand

In hole I’m alone again,

Clear is my reason, bright are glances,

And poet is again alone,

You didn’t hear the noise of aspens?

4

You’re a woman true to your man,

But for you it is not sweeter

You sorrow often, often

With sorrow is struck the spirit.

Dream is luminous, tender is dream,

When you’re with her in grove of alder.

You’re a woman true to your man,

But to you for this it is not sweeter.

How life is threatening and scary

In its screaming mediocrity,

And where the real exit

To him, who does not know the night dream,

Who is a woman true to her man?

5

The raspberry lantern has burned

And cries on the chest of cousins.

Sunset. Lilac valleys.

Languor. And amber moon.

January she recalls.

Concert and his look, eagle’s.

The raspberry lantern has burned

And cries on the chest of cousins.

How altar did her deceive!

She sorrows. From a small basket

On saucer puts raspberries

And apathetically, now or in the past,

The raspberry lantern burns.

6

Miss, I blame you,

That you did not inspire the sisters,

That instead of catalogue of lilies

You dared to stare into menu…

My words I will not change

And, without especial exertion,

I blame you, maiden,

That you did not inspire the sisters.

Does husband want to eat? Well, give him pork;

You see, will treat to a chick;

But you yourself – in the “style of new,”

And suddenly – not to let go to flames?..

Yes, Miss, I blame you…

Весенние триолеты

Андрею Виноградову

Еще весной благоухает сад,
Еще душа весенится и верит,
Что поправимы страстные потери, —
Еще весной благоухает сад…
О, нежная сестра и милый брат!
Мой дом не спит, для вас раскрыты двери…
Еще весной благоухает сад,
Еще душа весенится и верит…
Еще благоухает сад весной,
Еще в глазах моих блестят слезинки,
Еще влекут в безвестное тропинки, —
Еще благоухает сад весной…
О, жизнь моя! Ты вся еще пред мной!
Черемух цвет пророчит мне снежинки…
Еще благоухает сад весной,
Еще в глазах моих дрожат слезинки…
А я устал! а юность позади!
Зачем же сад весной благоухает?
Взор отсверкал, померк и потухает.
И я устал… и юность позади…
О, жизнь моя! Ты вся еще в груди!
Вопью тебя, — и сердце воспылает!
Пусть я устал, пусть юность позади,
Но сад еще весной благоухает!..

Spring triolets 

To Andrei Vinogradov

The garden is fragrant with spring,

The soul is springing and believes,

That are corrected our passionate losses –

The garden is fragrant with spring.

O, tender sister and brother dear!

My home doesn’t sleep, doors are open for ye…

The garden is fragrant with spring,

Still the soul rejoices and believes…

The garden is fragrant with spring,

Still shimmer tears in my eyes,

Into unknown lead the trails –

The garden is fragrant with spring.

O, my life! You are all before me!

Snowflakes are prophesied to me…

The garden is fragrant with spring,

And in my eyes shimmer tears…

And I am tired! And youth is behind!

Why is the garden fragrant in the spring?

Gaze sparkled, faded and dimmed.

And I am tired! And youth is behind!`

O, my life! You are in the chest!

I’ll sing you – and heart will burn!

May I be tired, may youth be left behind,

But garden is fragrant with spring!..

Весенний день

Весенний день горяч и золот, -
Весь город солнцем ослеплен!
Я снова — я: я снова молод!
Я снова весел и влюблен! 

Душа поет и рвется в поле,
Я всех чужих зову на «ты»…
Какой простор! Какая воля!
Какие песни и цветы! 

Скорей бы — в бричке по ухабам!
Скорей бы — в юные луга!
Смотреть в лицо румяным бабам,
Как друга, целовать врага! 

Шумите, вешние дубравы!
Расти, трава! Цвети, сирень!
Виновных нет: все люди правы
В такой благословенный день!

Spring Day

This day of spring is hot and golden -

The city's blinded by the sun!

I'm me again! I am emboldened!

I'm in love, happy and I'm young!

The soul sings and bursts for the fields and

I come to strangers and say "hey."

What spaciousness I feel! What freedom!

What songs and flowers in my way!

Soon - vanish into the young meadows!

Soon - into snowdunes, full of bliss!

To look in pink faces of women,

Like friend, an enemy to kiss!

Make noise, the springtime forests mighty!

Bloom, lilac bushes! Grow tall, grass!

No sinners: Everyone is righteous

On a day so divinely blessed!


 

Весенний мадригал

В душистом белорозовом горошке
Играют две батистовые крошки.
Постукивают ножки по дорожке.
Показывает бонна детям рожки.
О, фрейлейн! Вы и пара ваших крошек —
Душистый белорозовый горошек.

Spring Madrigal

In the white-rose pea, fragrant,

Play two cambric crumbs.

Upon the road knock the feet,

The bonne shows horns to the kids.

O, fraulein! You and pair of our crumbs –

The fragrant pea of white rose.

Весенняя яблоня

Весенней яблони, в нетающем снегу,
Без содрогания я видеть не могу:
Горбатой девушкой — прекрасной, но немой –
Трепещет дерево, туманя гений мой…
Как будто в зеркало, смотрясь в широкий плес,
Она старается смахнуть росинки слез
И ужасается, и стонет, как арба,
Вняв отражению зловещего горба.
Когда на озеро слетает сон стальной,
Бываю с яблоней, как с девушкой больной,
И, полный нежности и ласковой тоски,
Благоуханные целую лепестки.
Тогда доверчиво, не сдерживая слез,
Она касается слегка моих волос,
Потом берет меня в ветвистое кольцо, –
И я целую ей цветущее лицо.

Spring Apple Trees

The spring apple tree, in non-melting snow,

Without shudders I cannot see:

Like humpbacked girl – beautiful, but dumb –

Fogging my genius, rustles the tree…

Just like into a mirror, looking in a reach wide,

She tries to brush away dew drops of tears

And is in terror, and moans, like a cart,

Heeding reflection of hunchback evil.

When steel sleep flies on the lake,

I am with apple tree, like with a girl who is ill,

And, full of tenderness and tender angst,

I kiss the fragrant leaves.

Then credulously, not holding back tears,

My hair she lightly touches,

Then takes me into branched ring, -

And I kiss her blooming face.

Весна

Вечер спал, а Ночь на сене
Уж расчесывала кудри.
Одуванчики, все в пудре,
Помышляли об измене.

Шел я к Ночи, — Ночь навстречу.
Повстречалися без речи.
— Поцелуй…— Я не перечу…
И — опять до новой встречи.

Шел я дальше. Незнакомка
Улыбнулася с поляны,
Руки гнулись, как лианы,
И она смеялась громко.

Вместо глаз синели воды
Обольстительного юга,
Голос страстный пел, как вьюга,
А вкруг шеи хороводы.

Заводили гиацинты
С незабудками с канавок…
Я имел к миражам навык,
Знал мечтаний лабиринты. —

И пускай, кто хочет, трусит,
Но не мне такая доля.
И сказал я: «Дева с поля,
Кто же имя девы вкусит?»

Уже, уже нить лесная,
Комаров порхают флоты…
Тут ее спросил я: «Кто ты?»
И прозвякала: Весна — я!
 

Spring

Evening slept, and Night on hay

Combed out the curls.

All in powder, dandelions,

Thought of betrayal.

I went to Night – towards Night,

Met without speeches.

Kiss… I would not recount…

And – again till new meeting.

I went further. The stranger

From the meadow smiled,

Arms bent, like creepers,

And she laughed out loud.

Instead of eyes blue were waters

Of seductive south,

Like storm sang the passionate voice

And, around the neck, round dance.

Were turned on hyacinths

With forget-me-nots and grooves…

I in mirages had skill

Knew the dreamings of labyrinths. –

Let, who wants, be afraid,

But is such lot is not mine.

I said, “Maiden in field,

Who will taste the maiden’s name?”

Already, already thread of wood,

Floats of mosquitos fly…

I thus asked her: “Who are you?”

And it rang: Spring – am I!

Весна и лето

Сирень, певучая новелла,
‎Сиреневела.
И колокольцы белолилий
‎Светло звонили.
Не забывали нежно-чутки
‎Вод незабудки.
И освещали, точно грозы,
‎Все в росах розы.
Несло клубникой из долины:
‎Цвели жасмины.
Кружились при ветрах и громах
‎Снега черемух.
Как золота под мотыльками,
‎Рожь с васильками!
И мотыльков летучий ярус —
‎Как перлопарус.
Раззвездился так шустро-прыток
‎Рой маргариток.
Зелено-бронзные букашки
‎Вползли в ромашки.
Малиловел смешной затейник,
‎Колюн-репейник,
Что носит кличку так неплохо
‎Чертополоха.
Зеленец леса. Синь озерец.
‎Орел-надгорец.
Гремели из полей зеленца
‎Литавры солнца.
Алокорончато пестрели
‎В ручьях форели.
Гудели, как струна виолы,
‎Мохнатки-пчелы.
И бабочки-бирюзобрюшки
‎Вились, где стружки.
Звенели, как оркестры струньи,
‎В лесах певуньи.
Бросали соловьи-солисты
‎Призывосвисты.
Лягушки квакали, расхорясь,
‎Рефрэн: «Amores».
Все это жило, расцветало
‎И вдруг не стало.
Все вместе называлось это —
‎Весна и лето!

Spring and summer

Lilac, singing short story,

Was getting scarlet.

And bells of white lily

Rang lightly.

Did not forget tender-precise

Waters’ forget-me-nots.

And illumined, like thunderstorms,

In dew of rose.

From valley wafted the strawberry:

Jasmine were blossoming.

Circled in thunder and wind

Snows of bird cherry tree.

Kike gold under moths,

Rye with cornflowers!

And moth’s flying circle –

Like sail.

Thus starred fast-active

The swarm of daisies.

Green-bronze insects

Crawled into daisies.

The funny entertainer grew faint,

Burdock-hand,

That carries nickname so well

The thistle.

Green of the wood. Blue of the lakes.

Mountain eagle.

Thundered from fields of green

Timpani of sun.

Gleamed

Trout in streams.

Hummed, like viola’s strings

The fuzzy bees.

And butterflies – turquoise bellies

Curled like shavings.

Rang, like orchestras of strings,

In forest singers.

Abandoned soloist-nightingales

Call-whistles.

Frogs croaked, in a choir

Refrain: “Amores.”

All was alive, flowering

And was not suddenly.

It was all called together –

Spring and summer!

Ветер

Ветер весел, ветер прыток,
Он бежит вдоль маргариток,
Покачнет бубенчик сбруи, —
Колыхнет речные струи.

Ветер, ветреный проказник,
Он справляет всюду праздник.
Кружит, вертит все, что хочет,
И разнузданно хохочет.

Ветер мил и добродушен
И к сужденьям равнодушен,
Но рассердишь — не пеняй:
И задаст же нагоняй!

Wind

Wind is happy, wind is fast,

Along the daisies it does chase,

Bell swings on the harness,

As it sways the river’s jets.

Wind, the flighty prankster,

Celebrates holiday everywhere,

Turns all that it can, circles,

And unnecessarily giggles.

Wind is dear and kind-hearted

And to judgments indifferent,

But will anger – do not blame:

And will scold all the same!

Вечернее метро

Не оскорбить их, скорбных, оскорбленьем,

Скребущим дух: как скарб, у них нутро.

Скопленье тел — не духа ль оскопленье?

Войдите-ка в вечернее метро.

Попробуйте-ка впасть в неугомонный, —

Давящий стекла, рушащий скамью, —

Поток людей, стремящихся в вагоны

В седьмом часу и перед восемью.

Взгляните-ка на всех на этих в шляпах —

Сброд обездоливающей судьбы,

Вдохните тошнотворный этот запах,

И вы поймете: это все рабы!

Рабы врожденные, рабы такие,

Каких не может быть уже рабей…

Все одинаково: медведь России

И этот вот французский воробей!.. 

Evening Metro

Do not insult them, sorrowful ones, with an insult,

Scratching the spirit: they have guts, for treasure.

Cluster of bodies – not castration for spirit?

Come into the evening metro.

Try to fall into the restless, -

Pressing glass, destroying bench, -

Flood of people, struggling to the railcars

In seventh hour and before eight.

Look at all these in hats –

The rabble of dispossessing fate,

Inhale this nauseating smell,

And you’ll understand: “All these – are slaves.”

Slaves born, slaves such,

As cannot have more rabbis…

All is the same: the bear of Russia

And this French sparrow!

Вечеровая

Серебряно — зелено — голубою
Луною
Освещен ноябрьский снег.
В тиши, в глуши заброшен я с тобою.
Со мною
Ты, чарунья нежных нег.
Ночь так тиха, как тихи ночи моря
Без бури.
Лунно-лучезарен лед.
Мир бьется в политической уморе,
Понурив
Свой когда-то гордый лет.
Нам дела нет до чуждого нам мира —
Кошмара
Зла враждующих людей.
Лишь лунные лучи поют, как лира.
В них — чара,
Символ в них любви моей.

Evening

Silver – gold – blue

Moon

The November snow lit.

In quiet, in silence I’m thrown with you,

With me

Are you, sorceress of tender bliss.

Night is quiet, like quiet are the sea nights

Without a storm.

Moonlit-radiant is the ice.

In political hilarity world beats,

Downcast

His years sometime proud.

We have no business for alien to us world –

Nightmare

Of evil of men at war.

May moon rays sing, like lyre.

In them – charm,

In them, symbol of my amour.

Вечером жасминовым

Сочным вечером жасминовым, под лимонный плеск луны,
Повстречалась ты мне, грешница с белой лилией в руке…
Я приплыл к очам души твоей по лунящейся реке…
Берега дремали хлебные — золотые галуны.

Распустила косу русую, — проскользнула в рожь коса
И скосила острым волосом звездоликий василёк.
Улыбнулась лепестковая, и завился мотылёк —
Не улыбка ль воплощённая?.. Загудело, как оса…

Сердце тихо очаровано… Сердце ранено чуть-чуть…
Захлебнулся ум в забвении… Вдалеке — виолончель…
Сочным вечером жасминовым сядь на лунную качель:
Будет с лилиями грешница и чарующая чудь…

On the jasmine evening

On the juicy jasmine evening, under moon’s splash of lemon,

You and I met one another, sinner with white lily in hand…

I swam to eyes of your soul on the moonlit river…

The golden galloons – slept the bread-bearing shores.

Disbanded red braid, - the scythe slipped into rye

And mowed down with sharp hair the knapweed like a star.

The petal smiled, and the moth curled up –

Is not smile embodied?.. Like a wasp it hummed…

Heart is quietly charmed… Wounded a bit is the heart…

Mind choked in oblivion… Cello - afar…

With the juicy jasmine evening sit on the moon swing:

Will be with lilies sinner and nonsense charming…

Вечная загадка (триолеты)

Мы ехали ночью из Гатчины в Пудость
Под ясной улыбкой декабрьской луны.
Нам грезились дивные райские сны.
Мы ехали ночью из Гатчины в Пудость

И видели грустную милую скудость
Природы России, мороза страны.
Мы ехали ночью из Гатчины в Пудость
Под светлой улыбкой декабрьской луны.

Лениво бежала дорогой лошадка,
Скрипели полозья, вонзаяся в снег.
Задумчивость ночи рассеивал бег
Лениво бежавшей убогой лошадки.

А звезды, как символ чудесной загадки,
И в небе горели, и в зеркале рек.
Лениво бежала дорогой лошадка,
Скрипели полозья, вонзаяся в снег.

И все-то в природе казалось загадкой:
И лес, и луна, и мы сами себе —
Лунатики мира в ненужной борьбе.
Да, все-то в природе казалось загадкой!..

Мы Небу вопрос задавали украдкой,
Оно же не вняло душевной мольбе,
И нам, как и прежде, казались загадкой
И Бог, и весь мир, и мы сами себе!..

Eternal riddle (triolets)

We rode at night from Gatchina to Pudost

Under December moon’s clean smile.

We dreamt wondrous dreams heavenly.

We rode at night from Gatchina to Pudost

And saw the dear sorrowful scantiness

Of nature of Russia, frost’s land.

We rode at night from Gatchina to Pudost

Under light smile of December moon.

The horse lazily ran on the street,

Piercing the snow, the runners creaked.

Night’s pensiveness was scattered

By running of wretched horse, running lazily.

And stars, like symbol of riddle wondrous,

Burned in the sky, and in river’s mirror.

Lazily ran the horse,

Piercing the snow, creaked the runners.

And all in nature seemed a riddle:

And wood, and moon, and ourselves –

In needless struggle, world’s sleepwalkers.

Yes, all in nature seemed a riddle.

We ask the Heaven the question furtively,

It did not heed the prayer of the soul,

And to us, like in past, seemed a riddle

God, and us, and the world!..

Вешний звон (триолеты)

1
 

Идет весна, поет весна,
Умы дыханьем кружит. —
Природа в миг пробуждена!
Звенит весна! шумит весна!
Весной никто не тужит!
Весною радость всем дана!
Живет весна — живит весна,
Весь мир дыханьем кружит!

2
 

Бегут ручьи, бурлят ручьи!
Играют, пляшут воды!
Купает солнце в них лучи!
Спешат, шумят, бурлят ручьи,
Как радостные годы.
И под лучами, как мечи,
Лед рубят бешено ручьи,
Ревут, бушуют воды!

3

Чаруют, трелят соловьи,
Плывут струи сирени…
Тревожит душу зов любви,
Сирень, весна и соловьи…
Мечты о страстном плене…
Нет сна… желание в крови…
Она — в мечтах… Ах, соловьи!
Ах, томный бред сирени!

4

Вокруг — все жизнь, любовь и свет,
Веселье, смех и розы!
Поет восторженно поэт
Весну, любовь, и жизнь, и свет,
Живительные грозы,
И то поет, чего и нет!..
Простим ему — так весел свет,
Так мелодичны розы!..

Spring ringing (triolets)

1

Walks the spring, sings the spring,

With breath it circles thoughts. –

Nature in moment awake!

Rings the spring! The spring makes noise!

In the spring no one is grieving!

In spring joy to all is given!

Lives the spring, - lives the spring,

Circled the whole world by breathing!

2 

Run the streams, boil the streams!

Playing, dance the waters!

Sun bathes in it rays!

Hurry, make noise, boil the streams,

Like joyful years.

And under the ray, like swords,

Madly the streams break the ice,

Roar, rage the waters!

3

Enchant, nightingale’s trill.

The lilac jets sail…

Call of love disturbs the soul,

Lilac, spring and nightingales…

Dreams of passionate jail…

There’s no sleep – wishing in blood…

She – in dreams… Ah, nightingales!

Ah, lilac’s madness languid!

4

Around – all life, love and light,

Happiness, rose and laughter!

Enthusiastically sings the poet

Spring, life, and light, and love,

Thunder giving life,

And of what there is none he sings!..

Forgive him – thus happy is light,

So melodical are the roses!..

Взор неизмеримый

Я топью прохожу необозримой…
Но я крылат! и что мне грани гор,
Что взор завидел мой неизмеримый,
Неизмеримый взор.
Но кто же я: зверями зверь гонимый
Иль Человек, чьи взоры — глубь озер?
Как глубь озер — мой взор неизмеримый,
Неизмеримый взор.
Порок, пороком непреоборимый,
И зверь, и человек, и метеор,
И песнь, и мысль, — и взор неизмеримый,
Неизмеримый взор!

Immeasurable Gaze

By the boundless swamp I pass…

But I’m winged! And what for me are edges of mountains,

That saw my immeasurable gaze,

Immeasurable gaze.

But who am I: Beasts are by beasts chased,

Or Man, or gazes – lakes’ depth?

Like lakes’ depth – my immeasurable gaze,

Immeasurable gaze.

Vice, irresistible to vice,

And beast, and man, and meteor,

And song, and thought – and immeasurable gaze,

Immeasurable gaze!

Визит Ваальяры

Автомобиль Ваальяры около виллы Эльгрины
Фыркая, остановился. Выбежала Гарриэт:
«Милая! Вы ль не кстати? — я получила кларет
Вашей возлюбленной марки, да и паштет куриный,
Нашего повара гордость, входит сегодня в обед…»
Но усмехнулась актриса, строя сарказмную мину,
Тонко прищурила очи, их направляя в лорнет,
И процедила сквозь зубы: «Вкусный, конечно, обед,
Но Ваша светлость, простите, из редикюля я выну
Крошечную безделушку», — и заблестел пистолет!
Расхохоталась бравурно маленькая принцесса, —
На призывающий хохот вышла пантера, но «пиль!»
Сказано не было вовсе… Взяв из вазетки кальвиль,
Четко сказала хозяйка: «Мне — дать обедать, Агнесса,
А госпоже Ваальяре — собственный автомобиль».

Visit of Vaalyar

Automobile of Vaalyar near the villa of Elgren

Snorting, stops. Ran out Harriette:

“Dear! You are no good? – I received a claret

Of your beloved mark, and chicken pate,

Pride of our chef, comes for dinner today…”

But the actress grinned, making a sarcastic face,

Finely squinting the eyes, sending them to lorgnette,

And strained through the teeth: “Tasty is dinner, of course,

But Your Grace, forgive, from reticule I’ll take out

The tiny trinket,” – and pistol shined!

Bravely the little princess laughed, -

Panther met with laughter but “take!” was

Not told… Taking from vases flowers,

Clearly stated mistress: “Me – give me dinner, Agnes,

And own automobile to mistress Vaalyar.”

Виктория Регия

Наша встреча — Виктория Регия:
Редко, редко в цвету…
До и после нее жизнь — элегия
И надежда в мечту.

Ты придешь — изнываю от неги я,
Трепещу на лету.
Наша встреча — Виктория Регия:
Редко, редко в цвету…

Queen Victoria

Our meeting – Queen Victoria:

Rarely-rarely in bloom…

After her life – an elegy,

And hope in a dream.

Trembling in the flight,

I languish from bliss - you will come,

Our meeting – Queen Victoria:

Rarely, rarely in bloom…

Виктор Гофман

Памяти его

Его несладкая слащавость,
Девическая бирюза
И безобидная лукавость
Не «против» говорят, а «за».

Капризничающий ребенок,
Ребенок взрослый и больной,
Самолюбив и чутко-тонок
Души надорванной струной.

К самопожертвованью склонный,
Ревнивый робко, без хлопот,
В Мечту испуганно-влюбленный, —
Чего ему недостает?

Недостает огня и силы,
Но именно-то оттого
Так трогательно сердцу милы
Стихи изящные его.

Victor Hoffman

In his memory

His not sweet sweetness,

Girl’s turquoise

And harmless slyness

They say “for” not “against.”

The misbehaving kid,

The kid grown up and sick,

Loves himself and is sensitive

With the soul’s torn string.

Bent on self-sacrifice,

Shyly jealous, without hassle,

In Dream affrightedly in love, -

What to him is missing?

There’s not enough fire and strength,

But precisely because of this

Thus touching dear to the heart

Are his exquisite poems.

Вина Балькис

1

Царица южная Балькис
Грядет к престолу Соломона
Влекут, влекут его знамена
Царицу южную Балькис!
Ифрит лазурный и Ивлис,
Злой гений, враг святого трона,
Царицу южную Балькис
Влекут к престолу Соломона.

2

Лазурноокий Гиацинт
Был морем выброшен на скалы,
Когда душа любви искала.
Лазурноокий Гиацинт
Изранен щебнем. Приласкала
Балькис его, дав даже бинт.
Лазурноокий Гиацинт
Был морем выброшен на скалы.

3

Балькис забыла для него
Свой путь, свой сан, свое значенье.
Чтоб облегчить его мученья,
Она забыла для него.
А он, изведав облегченье,
Ее покинул. Для чего
Она забыла для него
Свой путь, свой сан, свое значенье?

4

Дальнейший путь ей запрещен
Ифритом, гением лазурным.
Ивлис победой восхищен:
Дальнейший путь ей запрещен.
Тогда, томясь порывом бурным,
Скорбит царица: «Соломон!
Мне путь священный запрещен
Ифритом, гением лазурным…»

5

Над Гиацинтом правит суд
Балькис, премудрая царица.
Он пойман! вот его ведут!..
Она над ним свершает суд,
Она убить его грозится…
Но грезы вдаль ее несут —
И свой оканчивает суд
Прощеньем мудрая царица.

6

Спешит лазоревый Ифрит
Направить путь ее к Сарону,
И осеняет ей корону
Крылом лазоревый Ифрит.
Он вдохновенно говорит:
— Готовься в жены Соломона! —
И вновь ликующий Ифрит
Ведет Балькис в поля Сарона.

Guilt of Balquis

1

The southern queen Balquis

At Solomon’s throne stares

Drag, drag his banners

The southern queen Balquis!

Azure Iflit and Ivlis,

Evil genius, enemy of the throne,

The southern queen Balquis

Attract to Solomon’s throne.

2

Azure-eyed Hyacinth

Was by rocks on sea thrown,

When the soul sought for love.

Azure-eyed Hyacinth

Is wounded by crushed stone. Balquis

Was nice to him, bandage gave him.

Azure-eyed Hyacinth

By sea on the rocks was thrown.

3

Balquis forgot for him

Her way, her dignity, her meaning.

So as his torments to relieve,

She forgot for him.

And he, relief experiencing,

Abandoned her. For what reason

She forgot for him

Her way, her dignity, her meaning?

4

Forbidden is her further way

By Ifrit, azure genius.

Delighted by victory is Ivlis:

Forbidden is her further way.

Then, languishing in stormy impulse,

The queen grieves: “Solomon!

My holy way is forbidden

By Ifrit, azure genius..”

5

Over Hyacinth directs the court

Balquis, the sage queen.

He’s caught! There they lead him!

She over him accomplishes court,

She threatens to kill him,

But far away the dreams carry her –

And with forgiveness ends the court

The wise queen.

6

Hurries the azure Ifrit

To direct her way to Saron,

And overshadows her crown

With the wing azure Ifrit.

She speaks inspiredly:

“Be ready to be wife of Solomon!”

And again the exultant Ifrit

Leads Balquis to fields of Saron.

Вина на всех

Нам в подлую эпоху жить дано:
В культурную эпоху изверенья.
Какие могут быть стихотворенья,
Когда кровь льется всюду, как вино!

Протухшая мечта людей гнойна,
Наследие веков корыстью смято.
Все, что живет и дышит, виновато.
Культуры нет, раз может быть война!

Guilt for all

It’s given to us in vile epoch to live:

In cultured epoch of superstition.

How can the poems be,

Where blood poured everywhere, like wine!

Purulent is people’s rancid dream,

Inheritance of centuries is crumpled by greed.

All is guilty that lives and breathes.

There’s no culture, if the war can be!

Винить ли

У каждого правда своя,
И каждый по-своему прав.
Винить ли тебе соловья
За песню греховных отрав?
Винить ли невинный цветок,
В чьем запахе скрыта вина?
Винить ли бурливый поток,
Вздымающий камни со дна?
Винить ли за жало змею,
Спасающуюся у ржи?
Винить ли подругу мою
За чуточку бережной лжи?

To blame him

Everyone has his truth,

And right in his own way is everyone.

Do you blame the nightingales

For the song of sinful poisons?

To blame the innocent flower,

In whose smell guilt is hidden?

To blame the turbulent downpour,

From bottom raising stones?

To blame the snake for the sting,

Saving in rye?

To blame the girlfriend of mine

For a little bit careful lie?

Виновны все

В войне нет правого: виновны все в войне
И нации, и классы поголовно.
Нет оправданья ни одной стране:
Кто взялся за оружье — все виновны.
К завоеванию призывы не должны
Поддерживаться мыслящей страною.
А для взбесившихся правителей страны
Есть наказанье площадное.

All Are Guilty

In war there’s no one right: in war all are guilty

Without exception classes and nations.

There’s no justification for any country:

Guilty are all who reached for weapons.

The order for conquest cannot

Be supported by a thoughtful land.

And to the crazy leaders of the land

Is the areal punishment.

Виноград

В моей стране — столица Виноград,
Опутанная в терпком винограде.
Люблю смотреть на ягоды, в усладе
Сомлевшие, как полуталый град…
Разнообразен красочный наряд:
Лиловые, в вишневых тонах сзади,
И черные жемчужины, к ограде
Прильнувшие в кистях, за рядом ряд.
Над горными кудрявыми лесами,
Поработив счастливые места,
Две королевы — Страсть и Красота —
Воздвигли трон и развернули знамя.
Там девы с виноградными глазами
Подносят виноградные уста.

Grape

In my country – capital Grape,

Entangled with tart grape.

I love to look at berries, in delight

Drowsy half-melted like hail…

The colorful attire is diverse:

Lilac, behind the spring tones,

And black pearls, to the fence

Leaning in brushes, row upon row.

Above the curly woods of the mountains,

Happy places enslaving,

Two queens – Beauty and Passion –

Erected throne and the flag unwrapped.

Thus maidens with eyes of grape

Bring the lips of grape.

Виснапу

В нем есть протест, простор и глубина,
И солнце в колыбель ему запало:
В цветок огнистый ночи под Купала
Поверил он, в чьем имени — весна.

Он умудрен, — и песнь его грустна:
Мерцанье в ней печального опала.
Ах, буря не одна его трепала!
Он молчалив. Душа его ясна.

Он, патриотом будучи, вселенен,
Трудолюбив, но склонен к бодрой лени
Благочестивых северных полей.

Вот он идет по саду, поливая
Возделанный свой сад, а полевая
Фиалка за оградой все ж милей…

To Visnap

There’s protest, depth and expanse,

And sun sank in his cradle:

In flaming flower of night under Kupala

He believed, in whose name spring is.

He’s wise – and his song is sorrowful:

Flickering in her of the sad opal.

Ah, not one storm had thrashed him!

He is quiet. Clear is his soul.

He, as a patriot, is learned,

Hard-working, but to alert laziness bent

Of pious northern fields.

Here he goes in garden, watering

His made garden, and the field’s

Vial is for miles behind the fence…

Владимиру Маяковскому

Мой друг, Владимир Маяковский,
В былые годы озорник,
Дразнить толпу любил чертовски,
Показывая ей язык.
Ходил в широкой желтой кофте,
То надевал вишневый фрак.
Казалось, звал: «Окатострофьте,
Мещане, свой промозглый мрак!»
В громоздкообразные строки, —
То в полсажени, то в вершок, —
Он щедро вкладывал упреки
Тому, кто звал стихи «стишок»…
Его раскатный, трибунальный,
Толпу клонящий долу бас
Гремел по всей отчизне сальной,
Где поп, жандарм и свинопас.
В те годы черного режима
Мы подняли в искусстве смерч.
Володя! Помнишь горы Крыма
И скукой скорченную Керчь?
О вспомни, вспомни, колобродя
Воспоминаний дальних мгу,
В Гурзуф и Ялту, мой Володя,
Поездку в снежную пургу.
В авто от берегов Салгира
С закусками и коньяком
И этот кошелек банкира,
Вдруг ставший нашим кошельком!
Ты помнишь нашу Валентину,
Что чуть не стала лишь моей?!
Благодаря тебе, я вынул
Из сердца «девушку из фей»…
И, наконец, ты помнишь Сонку,
Почти мою, совсем твою,
Такую шалую девчонку,
Такую нежную змею?..
О, если ты, Владимир, помнишь
Все эти беглые штрихи,
Ты мне побольше, поогромней
Швырни ответные стихи!

To Vladimir Mayakovsky

My friend, Vladimir Mayakovsky,

A hellion in years past,

Loved to tease the crowd demonically,

Showing to her his tongue.

He walked in wide yellow jacket,

He put on the cherry tail-coat.

It seemed, he called: “Make catastrophic,

Burghers, your chilly dark!”

In the bulky lines, -

For an inch, for half a fathom, -

He generously puts reproaches

To him who called the poems “rhymes”…

His rolling, tribunal,

Bending down the bass the crowd

He thundered on lard homeland all,

Where’s priest, gendarme and swineherd.

In those years of black regime

Tornado in the arts we caused.

Volodya! Do you remember Crimea

And crouched with the boredom Kerch?

O remember, remember, roaming

I try the distant memories,

In Gursuf and Yalta, my Volodya

The travel in the snow and wind.

In auto from the shores of Salgir

With cognac and snacks

I found the wallet of the banker,

Our wallet it suddenly became!

Do you remember Valentina,

Who almost became mine?!

Thanking you, I took out

“Girl from fairies” from the heart…

And, in the end, you remember Sonya,

Almost mine, completely yours,

Such a tender serpent,

Such a naughty girl!..

O if, Vladimir, you remember

All these cursory strokes,

You to me more, you to me bigger

Throw the return poems!

Власть деревни

Города выдумывают войны
И навязывают их деревне,
Потому что помыслы их гнойны
В бестолочи пакостной и нервной.

Стоит их деревне не послушать,
Нечего им сразу станет кушать.
Перестанут грозно хмурить брови:
Ах, голодным будет не до крови…

— Господа с портфелями! Довольно
Претворять кошмар корыстный в были.
Дайте жить деревне богомольно,
То есть так, как вы давно забыли.

Power of village

Cities the wars invent

And on village impose,

Because their thoughts virulent

In idiocy dirty and nervous.

Not to listen for village it costs,

We will nothing at once to eat.

Will finish frowning menacingly the brows:

Ah, won’t be hungry to the blood…

Gentlemen with briefcases! Enough

It is selfish nightmare to pretend.

In the village piously to live,

That is such, as we have for a long time forgotten.

Влюбленные в поэтику

Меня мутит от Асквита,
Либкнехта, Клемансо.
Стучит у дома засветло
Пролетки колесо.
«Эй, казачок!» Дав Витеньке
Пальто, она — в дверях,
Мы с нею вне политики,
Но целиком в стихах.
Нам дела нет до канцлера,
До ультиматных нот,
До Круппа и до панциря,
И ноль для нас — Синод.
Мы ищем в амфибрахиях
Запрятанный в них ямб.
В ликерах и ратафиях
Находим отблеск рамп.
Строй букв аллитерации
И ассо-диссонанс —
Волшба версификации —
Нас вовлекают в транс.
Размеры разностопные
Мешаем мы в один —
Узоры многотропные
На блесткой глади льдин.
И сближены хореями,
Слиянные в одно,
Мы над землей зареяли,
Как с крыльями зерно.

In love with poetry

I am sick of Asquith,

Liebknecht, Clemenceau.

Knows before night at home

The wheel of the springs.

“Eh, Cossack!” gave to Vityenka

The coat, she – in the doors,

With her I’m outside politics,

But fully in the poems.

We cared not about the chancellor,

About the ultimate notes,

About Kruppe and about armor,

And Synod - nothing for us.

We seek in amphibrachs

Iamb hidden in them.

In liqueurs and ratafias

We find the ramps’ gleam.

Build of letters of alliteration

And asso-dissonance –

Sorcery of versification –

Lure us into a trance.

Heterogeneous dimensions

We stir up into one –

Multitropic patterns

On shiny smoothness of ice.

And brought together by chorea,

Merged in one,

We waved above the land,

Like, with wing, grain.

Вне

Ивану Лукашу

Под гульливые взвизги салазок
Сядем, детка моя, на скамью.
Олазурь незабудками глазок
Обнищавшую душу мою!

Пусть я жизненным опытом старше, —
Научи меня жить, научи! —
Под шаблонно-красивые марши,
Под печально смешные лучи.

Заглушите мой вопль, кирасиры!
Я — в сумбуре расплывшихся зорь…
Восприятия хмуры и сиры…
Олазорь же меня, олазорь!

Я доверьем твоим не играю.
Мой порок, дорогая, глубок.
Голубок, я тебе доверяю,
Научи меня жить, голубок!

Не смотрите на нас, конькобежцы:
Нашу скорбь вы сочтете за шарж,
Веселитесь, друг друга потешьте
Под лубочно-раскрашенный марш.

Нам за вашей веселостью шалой
Не угнаться с протезным бичом…
Мы с печалью, как мир, обветшалой,
Крепко дружим, но вы-то при чем?

Мы для вас — посторонние люди,
И у нас с вами общее — рознь:
Мы в мелодиях смутных прелюдий,
Ваши песни — запетая кознь.

Мы — вне вас, мы одни, мы устали…
Что вам надо у нашей скамьи?
Так скользите же мимо на стали,
Стальносердные братья мои!..

Outside

To Ivan Lukash

Under the reveling squeals of sleds

Let’s sit on the bench, my kid.

Make azure with eyes’ forget-me-nots

My impoverished spirit!

May I be older with life’s experience, -

Teach, teach me how to live! –

Under the template-beautiful marches,

Under the rays sadly funny.

Mute my scream, cuirassiers!

I’m in confusion of dawns blurred…

Perceptions are gloomy and wet…

Make me azure, make me azure!

With your trust I do not play.

Deep, my dear, is my sin.

Deep, I trust you,

Dove, teach me to live!

Don’t look at us, skaters:

As caricature our sorrow you will count,

Take joy, amuse one another,

Under the popular print-painted march.

We after your crazy joy

Cannot chase with a prosthetic whip…

We with sadness, like dilapidated world,

Are strong friends, but what does it have to do with thee?

We are strangers to you,

And we have in common – discord:

We in songs of dusky prelude,

Your songs – a sworn plot.

We – without you, we’re alone, we are tired…

What at our bench do you require?

Past us on the steel you slide,

My steel-hearted brothers!

Вне политики

Где ходит море синим шагом
То к берегу, то к островам,
Нет плаца бешеным ватагам,
Нет фразы взбалмошным словам;
Где в зелень берегов одета
Златисто-карая река,
Здесь нет ни одного «кадета»,
Ни одного «большевика».
И где в растущем изумруде
Лесов и поля дышит Бог,
Здесь братьями живут все люди
И славословят каждый вздох.
И здесь, где лишь от счастья плачет
Живой, где горести чужды,
Здесь нет политики, и значит:
Нет преднамеренной вражды!

Outside of politics

Where the sea walks with blue steps

To the shore, to the islands,

There’s no parade ground for insane gangs,

No phrases for eccentric words;

Where in green of the shores is dressed

River golden-punishing,

There is not here one “cadet,”

Not one “Bolshevik.”

And where with growing emerald

Of forests and fields God breathes,

Here the people live as brothers

And each sigh we are praising.

And here, where cries for happiness

The live one, alien to sorrow, there

Is no politics here, and that means:

There is no deliberate anger!

Вновь ловля рыбная в разгаре

Вновь ловля рыбная в разгаре:
Вновь над рекою поплавки,
И в рыбном у кустов угаре
Азартящие рыбаки.

Форель всегда клюёт с разбегу
На каменистой быстрине.
Лещ апатичный любит негу:
Клюёт лениво в полусне.

И любящий ракитный локон,
Глубокий теневой затон
Отчаянно рвёт леску окунь,
И всех сильнее бьётся он.

Рыб всех глупей и слабовольней
Пассивно держится плотва.
А стерлядь, наподобье молний,
Скользнув, песком ползет едва.

У каждой рыбы свой характер,
Свои привычки и устав…
…Не оттого ли я о яхте
Мечтаю, от земли устав.

Anew in full swing is the fishing

Anew in full swing is the fishing:

Floats on the river again,

And in fishing frenzy by bushes

Exciting fishermen.

Trout always bites with a running start

On the stone rapids.

The apathetic bream bliss loves:

Will lazily bite in half-sleep.

And the loving curl of the broom,

Shadow deep backwater,

The bass tears the fishing line,

And he beats stronger than others.

Dumber than all fish and weak-willed

Passively the roach holds.

And sterlet, like thunder,

Sliding, will crawl over the sand.

Each fish has its own order and its character,

Its order and habits…

Not for this I’m dreaming of a yacht,

Tired of this planet.

Вода примиряющая

Сам от себя — в былые дни позёра,
Любившего услад дешевый хмель, —
Я ухожу раз в месяц за озера,
Туда, туда — «за тридевять земель»…

Почти непроходимое болото.
Гнилая гать. И вдруг — гористый бор,
Где сосны — мачты будущего флота —
Одеты в несменяемый убор.

А впереди, направо, влево, сзади,
Куда ни взглянешь, ни шагнешь куда,
Трав водяных взлохмаченные пряди
И все вода, вода, вода, вода…

Как я люблю ее, всегда сырую,
И нежную, и емкую, как сон…
Хрустальные благословляю струи:
Я, ими углубленный, вознесён.

Люблю сидеть над озером часами,
Следя за ворожащим поплавком,
За опрокинутыми в глубь лесами
И кувыркающимся ветерком…

Как солнышко, сверкает краснопёрка,
Уловлена на острие крючка.
Трепещущая серебрится горка
Плотвы на ветхом днище челнока.

Под хлюпанье играющей лещихи,
Что плещется, кусая корни трав,
Мои мечты благочестиво-тихи,
Из городских изъятые отрав…

Так как же мне от горя и позора,
К ненужью вынуждающей нужды
Не уходить на отдых и озера,
К смиренью примиряющей воды?..