18 February 1915 [18 Февраля 1915 года]
Berceuse (mignonette) [Berceuse (миньонет)]
Autumn Berceuse [Berceuse осенний]
Ave Maria [Ave Maria]
Berceuse Of Lilac [Berceuse сирени]
Carte-postale (postcard) [Carte-postale (postcard)]
Chanson coquette (playful song) [Chanson coquette (игривая песня)]
Chanson russe [Chanson russe]
Chansonette Of The Maid [Шансонетка горничной]
Chansonnette (Song) [Chansonnette (песенка)]
Charlotte Corde [Charlotte Corde]
Dame d’azow [Dame d’azow]
Kevade [Kevade]
М-me-sans-gene [М-me-sans-gene]
Nocturne [Nocturne]
Nocturne (Memories of the past were brought by ocarinas) [Nocturne (Навевали смуть былого окарины)]
Nocturne (Who was with me) [Nocturne (Кто был со мною)]
Prelude 1 [Prelude 1]
Prelude I [Prelude I]
Sirel [Sirel]
“These” men [«Эти» мужчины]
18 Февраля 1915 года
Девятьсот пятнадцатого года
Восемнадцатого февраля
Днем была пригожая погода,
К вечеру овьюжилась земля.
Я сидел в ликеровой истоме,
И была истома так пошла…
Ты вошла, как женщина, в мой номер,
Как виденье, в душу мне вошла…
Тихий стук, и вот — я знаю, знаю,
Кто войдет! — входи же поскорей!
Жду, зову, люблю и принимаю!
О, мечта в раскрытии дверей!..
О, Любовь! Тебе моя свобода
И тебе величье короля
С восемнадцатого февраля
Девятьсот пятнадцатого года!..
18 February 1915
In the nineteen fifteen year
On February eighteen
In the day there was good weather,
Land cooled down in the evening.
I sat in a liquor languor,
And so lowly the languor was…
You went, like a woman, into my number,
Like a vision, went into my soul…
Quiet knocking, and here – I know, I know,
Who will enter! – come in faster!
I wait, I love, I accept and I call!
O, dream in the open door!..
O, Love! To you my freedom
And to you the greatness of the king
From February Eighteenth
Of the year nineteen fifteen.
Berceuse (миньонет)
Пойте — пойте, бубенчики ландышей,
Пойте — пойте вы мне —
О весенней любви, тихо канувшей,
О любовной весне;
О улыбке лазоревой девичьей
И — о, боль — о луне…
Пойте — пойте, мои королевичи,
Пойте — пойте вы мне!
Berceuse (mignonette)
Sing – sing, bells of lily of the valley,
Sing – sing for me –
Of happy love, quietly starting,
Of lover’s spring:
Of the smile of azure maiden
And – no, pain – of the moon…
Sing – sing, my princesses,
All to me sing – sing!
Berceuse осенний
День алосиз. Лимонолистный лес
Драприт стволы в туманную тунику.
Я в глушь иду, под осени berceuse,
Беру грибы и горькую бруснику.
Кто мне сказал, что у меня есть муж
И трижды овесененный ребенок?..
Ведь это вздор! ведь это просто чушь!
Ложусь в траву, теряя пять гребенок…
Поет душа, под осени berceuse,
Надежно ждет и сладко-больно верит,
Что он придет, галантный мой Эксцесс,
Меня возьмет и девственно озверит.
И, утолив мой алчущий инстинкт,
Вернет меня к моей бесцельной яви,
Оставив мне незримый гиацинт,
Святее верб и кризантэм лукавей…
Иду, иду, под осени berceuse,
Не находя нигде от грезы места,
Мне хочется, чтоб сгинул, чтоб исчез
Тот дом, где я — замужняя невеста!..
Autumn Berceuse
Day is bright. Lemon-leafed forest
In foggy tunic the trunks drapes.
I go to wilderness, under autumn berceuse,
I take mushrooms and bitter cranberries.
Who told me that I have a husband
And oatmeal child thrice?
This is nonsense! This is humbug!
Losing five combs, I lie on the grass.
The soul sings under autumn berceuse,
Hopefully waits and sweetly-sickly believe,
That he will come, my gallant Excess,
Will take me and brutalize maidenly.
And having satisfied hungry instinct,
Will return me to reality aimless,
Returning to me the invisible hyacinth
Lighter than willows and craftier than chrysanthemums…
I walk, I walk under autumn berceuse,
The place from dreams I can nowhere find.
I want that will die, that will disappear
Your home, where I – am a married bride!
Ave Maria
О, Дева-Мать, возрадуйся блаженно!
Господь с Тобой, носившая Его,
Хранителя бессмертья моего!
Да будешь Ты меж жен благословенна,
Благословен плод чрева Твоего!
Ave Maria
O, Maiden-Mother, be joyful blissfully!
Lord with you, whom he carried,
The keepers of my immortality!
And you will be blessed among all women,
Blessed be the fruit of your womb!
Berceuse сирени
Когда сиреневое море, свой горизонт офиолетив,
Задремлет, в зеркале вечернем луну лимонно отразив,
Я задаю вопрос природе, но, ничего мне не ответив,
В оцепененьи сна блистает, и этот сон ее красив.
Ночь, белой лилией провеяв, взлетает, точно белый лебедь,
И исчезает белой феей, так по-весеннему бела,
Что жаждут жалкую планету своею музыкой онебить,
Бряцая золотом восхода, румяные колокола.
Все эти краски ароматов, всю филигранность настроений
Я ощущаю белой ночью у моря, спящего в стекле,
Когда, не утопая, тонет лимон луны в его сирени
И, от себя изнемогая, сирень всех нежит на земле.
Berceuse Of Lilac
When lilac sea, having purpled its horizon,
Will think, in evening mirror having reflected lemon moon,
I pose question to nature, but, it me not having answered,
Shines in numbness of sleep, and beautiful is its dream.
Night, fanned with white lily, flies, like a white swan,
And disappears as a white fairy, like white in the spring,
What thirsts pitiful planet with its music to kill,
Fraternizing golden sunrise, ruddy bells.
These aromatic paints, like filigree of moods
I feel with white night at sea, sleeping in the glass,
When, not drowning, in lilac drowns lemon of the moon
And, exhausted of itself, lilac caresses all on earth.
Carte-postale (почтовая карточка)
Сегодня я плакал: хотелось сирени, —
В природе теперь благодать!
Но в поезде надо, — и не было денег, —
И нечего было продать.
Я чувствовал, поле опять изумрудно,
И лютики в поле цветут…
Занять же так стыдно, занять же так трудно,
А ноги сто верст не пройдут.
Гулять же по городу, видеть автобус,
Лицо проститутки, трамвай…
Но это же гадость! Тогда я взял глобус
И, в грезах, поехал в Китай.
Carte-postale (postcard)
Today I cried: I wanted lilac, -
In nature now there is grace!
And was needed in the train – there was no money, -
And there was nothing to sell.
I felt, field again was emerald,
And buttercups bloom in the field…
To borrow is shameful, to borrow it’s hard,
And legs don’t walk a hundred miles.
To walk through city, the bus to see,
The face of prostitute, a tram…
But is it vileness! When I took sphere
And went to China in the dreams.
Chanson coquette (игривая песня)
Над морем сидели они на веранде,
Глаза устремив к горизонту.
Виконт сомневался в своей виконтессе,
Она доверяла виконту.
Но пели веселые синие волны
И вечера южного влага,
И пела душа, танцевавшая в море:
«Доверие — высшее благо»…
И песнь поднималась легко на веранде,
Смущение верилось зонту…
Виконт целовал башмачок виконтессы,
Она отдавалась виконту!
Chanson coquette (playful song)
They sat on the veranda over seas,
To the horizon directing eyes.
Viscount doubted in his viscountess,
Viscount she did trust.
But happy blue ways did sing
And mist of southern evening,
And soul sang, dancing at sea:
“Trust – the highest blessing…”
And lightly song on veranda did rise,
Embarrassment the rainbow believed…
Viscount kissed the shoe of viscountess,
She gave herself to the viscount!
Chanson russe
Зашалила, загуляла по деревне молодуха.
Было в поле, да на воле, было в день Святого духа.
Муж-то старый, муж-то хмурый укатил в село под Троицу.
Хватит хмелю на неделю, — жди-пожди теперь пропойцу!
Это что же? разве гоже от тоски сдыхать молодке?
Надо парня, пошикарней, чтоб на зависть в околотке!
Зашалила, загуляла! знай, лущит себе подсолнух!..
Ходят груди, точно волны на морях, водою полных.
Разжигает, соблазняет молодуха Ваньку-парня,
Шум и хохот по деревне, будто бешеная псарня!..
Все старухи взбеленились, расплевались, да — по хатам;
Старикам от них влетело и метлою, и ухватом.
Всполошились молодухи, всех мужей — мгновенно в избы!
А звонарь на колокольне заорал: «Скорее вниз бы!»
Поспешил, да так ретиво, что свалился с колокольни…
А молодка все гуляла, ветра буйного раздольней!
Chanson russe
Misbehaves, parties the village young maiden.
It was in the field, in freedom, it was on Holy Spirit’s day.
Old man, somber man left for village under Trinity.
Enough for hops for a week – now the drunkard await!
What for? Should the maiden die from sorrow?
We need the fellow, prettier, to envy in neighborhood!
Misbehaves, parties! Know, peels the sunflower!..
Walk jugs, like waves in sea, of water full.
Inflames, seduces Vanya-fellow the maiden,
Noise and laughter in the village, like kennel insane…
All hags are angry, spat – to huts;
To old men it flew in with grip and with broom.
Alarmed the maidens, their husbands – in hut momentarily!
And bell ringer on belltower shouted, “Soon come down!”
Hurried, and zealously, to fall from the belltower…
And maiden still partied, more expansive than wind!
Шансонетка горничной
Я — прислуга со всеми удобствами —
Получаю пятнадцать рублей,
Не ворую, не пью и не злобствую
И самой инженерши честней.
Дело в том, что жена инженерская
Норовит обсчитать муженька.
Я над нею труню (я, ведь, дерзкая!)
И словесно даю ей пинка.
Но со мною она хладнокровная, —
Сквозь пять пальцев глядит на меня:
Я ношу бильедушки любовные.
От нее, а потом — для нее.
Что касается мужа господского —
Очень добр господин инженер:
«Не люблю, — говорить, — ультра-скотского
Вот, супруги своей — например»:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В результатах мы скоро поладили, —
Вот уж месяц, как муж и жена.
Получаю конфекты, материи
И филипповские пирожки,
И — на зависть кухарки Гликерии,
Господина Надсона стишки.
Я давно рассчитала и взвесила,
Что удобная должность, ей-ей:
Тут и сытно, и сладко, и весело,
Да вдобавок пятнадцать рублей!
Chansonette Of The Maid
I – the maid with all conveniences,
I receive fifteen rubles,
I do not steal, and I don’t bear malice,
And more than engineer honest.
Matter is this, that wife of engineer
Wants her husband to shortchange.
I’ll over her mock (I still dare!)
And I verbally give her a punch.
But she is with me cold-blooded,
She looks at me through five fingers:
I bear love letters of the beloved,
From her, and thereafter – for her.
What touches the master’s husband –
Sir engineer is very kind…
“I don’t love” – he says, “the Ultra-Scottish–
Here as example – for my wife”…
……………..
……………….
In results we quickly got along,
Here is month like husband and wife.
I get motherly confects
And Filip’s pies,
And – in envy of glycerin cook
Mister Nadson’s poems.
And long I counted and weighed,
That to her the post is convenient,
Here sated, and happy, and sweet,
Fifteen rubles we might add!
Chansonnette (песенка)
Изящная, среднего роста
С головкою bronze-oxide,
Она — воплощение тоста.
Mais non, regardez, regardez!
]Пикантная, среднего роста,
Она — героиня Додэ.
Поклонников много, — их до ста.
Mais non, regardez, regardez!
Но женщина среднего роста
Бывает высокой en deux:
И надо сознаться, что просто, —
Mais non, regardez, regardez!
Chansonnette (Song)
Of middle height, elegant
With bronze-oxide head,
She – the embodiment of the toast.
Mais non, regardez, regardez!
Of middle height, piquant
She – hero of Daudet.
Many followers – of them there are hundred.
Mais non, regardez, regardez!
But a woman whose height is middle
Can be tall et deux…
And it’s good to know that it’s simple …
Mais non, regardez, regardez!
Charlotte Corde
Она была на казнь осуждена,
Но в правоте своей убеждена;
Отважную смутить могла ли плаха?
Пошла на эшафот она без страха.
По мертвому лицу ее палач
Нанес удар и прочь отбросил тело,
Тогда от оскорбленья, как кумач,
Лицо казненной в гневе покраснело.
Charlotte Corde
She was condemned to execution,
But of her rightness was assured;
Could scaffold the brave confuse?
She went to scaffold without fear.
On dead face her executioner
Carried the hit and threw off the body,
Then from insult, like red flag,
The face of the condemned went red in anger.
Dame d’azow
Нередко в сумраке лиловом
Возникнет вдруг, как вестник бед,
Та, та, кто предана Орловым,
Безродная Еlisabeth,
Кого, признав получужою,
Нарек молвы стоустый зов
Princesse Владимирской, княжною
Тьму-Тараканской, dame d’Azow.
Кощунственный обряд венчанья
С Орловым в несчастливый час
Свершил, согласно предписанья,
На корабле гранд де Рибас.
Орловым отдан был проворно
Приказ об аресте твоем,
И вспыхнуло тогда Ливорно
Злым, негодующим огнем.
Поступок графа Алехана
Был населеньем осужден:
Он поступил коварней хана,
Предателем явился он!
Граф вызвал адмирала Грейга, —
Тот слушал, сумрачен и стар.
В ту ночь снялась эскадра с рейда
И курс взяла на Гибралтар.
— Не дело рассуждать солдату, —
Грейг думал с трубкою во рту.
И флот направился к Кронштадту,
Княжну имея на борту.
И шепотом гардемарины
Жалели, видя произвол,
Соперницу Екатерины
И претендентку на престол.
И кто б ты ни был, призрак смутный,
Дочь Разумовского, княжна ль
Иль жертва гордости минутной,
Тебя, как женщину, мне жаль.
Любовник, чье в слиянье семя
Отяжелило твой живот,
Тебя предал! Он проклят всеми!
Как зверь в преданьях он живет!
Не раз о подлом исполине
В тюрьме ты мыслила, бледнев.
Лишь наводненьем в равелине
Был залит твой горячий гнев.
Не оттого ль пред горем новым
Встаешь в глухой пещере лет
Ты, та, кто предана Орловым,
Dame d’azow
Often in lilac dusk
Appears at once, like bearer of bad news,
You, you, to Orlov devoted,
Rootless Elizabeth,
To whom, as half-alien being recognized,
Rumor has called the hundred-mouth call
To Princess Vladimirskaya, princelike
Darkness-Tarakanskiy, dame d’azow.
The wedding ceremony blasphemous
With Orlov in unhappy bour
On the ship grand de Ribas
Conducted as prescribed.
To Orlov nimbly was given
The order of your arrest,
And then broke out Livorno
With evil, indignant flames.
The deed of Count Alehan
Was judged by men:
He behaved more slyly than a khan,
A traitor he became!
The count called Admiral Grieg, -
He listened, dusky and old.
At night the squadron withdrew from the raid
And on Gibraltar set the course.
“For soldier to think is not the point,”
With pipe in the mouth Grieg thought.
And fleet directed at Kronshtadt,
Having the princess on board.
And with the whisper the midshipmen
Pitied, tyranny seeing,
The rival of Catherine
And the pretendent to the throne.
And whoever you were, obscure ghost,
Daughter of Razumovsky, whether she’s princely
Or victim of pride of the minute,
Like a woman I pity thee.
The lover, whose seed in the fusion
Made heavy your gut,
Betrayed by you! He’s damned by everyone!
In betrayal he lives like beast!
Mor than once of a giant mean
In jail you thought, growing pale.
With a flood in the half-moon
Was flooded your burning rage.
Not for this before a new woe
You stand in obscure cave of years
You, you, to Orlov devoted
Kevade
Проворная, просторная бежала по весне вода.
Ты, черная, позорная зима-мертвунья, сгинь.
Амурная, задорная, шалила дева Кеvаde.
Лазорно-иллюзорная, сияла небосинь.
Узорная, озерная трава на пряже невода.
Минорная подгорная растительность болот.
Фаворная, вся флерная смеюнья-струнья Kevade.
Упорная бесспорная забота от работ.
Kevade
Agile, spacious ran water in the spring.
You, black, shameful death-winter, be gone.
Amorous, perky, played Kevade maiden.
Azure-illusory, blue sky shined.
Patterned, lake grass on seine yarn.
Minor vegetation of swamps mountains under.
Favorite, all fleur Kevade laughing string.
Persistent undeniable worry about labors.
М-me-sans-gene
Рассказ путешественницы
Это было в тропической Мексике, –
Где еще не спускался биплан,
Где так вкусны пушистые персики, –
В белом ранчо у моста лиан.
Далеко-далеко, за льяносами,
Где цветы ядовитее змей,
С индианками плоско-курносыми
Повстречалась я в жизни моей.
Я гостила у дикого племени,
Кругозор был и ярок, и нов,
Много-много уж этому времени!
Много-много уж этому снов!
С жаркой кровью, бурливее кратера,
Краснокожий метал бумеранг,
И нередко от выстрела скваттера
Уносил его стройный мустанг.
А бывало пунцовыми ранами
Пачкал в ранчо бамбуковый пол...
Я кормила индейца бананами,
Уважать заставляла свой пол...
Задушите меня, зацарапайте, –
Предпочтенье отдам дикарю,
Потому что любила на Западе
И за это себя не корю...
М-me-sans-gene
Story of a traveler
Was set in tropical Mexico, -
Where biplane did not go down,
Where fluffy peaches are so delicious, -
In white ranch by the bridge of vines.
Far afar – far afar, beyond the llanos,
Where flowers are more poisonous than snakes,
With flat-snubbed-nose squaws
I met with my life.
I was guest of wild tribe,
Horizon was new and bright,
Much-much of this time!
Much-much to this anew!
With dark blood, more turbulent than crater,
Red-skinned boomerang of metal,
And often from shot of a squatter
Carried him away the slender mustang.
And maybe with crimson wounds
Dirtied the ranch the bamboo floor…
With bananas I fed the Indian,
Forced to respect my gender…
Choke me, scratched me, -
I gave back preference to the savage,
Because I loved on the West
And I don’t scold myself for that…
Nocturne
Сон лилея, лиловеет запад дня.
Снова сердце для рассудка западня.
Только вспомню о тебе — к тебе влечет.
Знаешь мысли ты мои наперечет.
И хочу иль не хочу — к тебе без слов
Я иду… А запад грустен и лилов.
Nocturne
Cherishing sleep, purple is the west of day.
Like a heart is a tower for the brain.
Only I’ll remember you – to you draw.
All my thoughts one by one you know.
And if I want or don’t want – without words to you
I am coming… And west is purple and full of sorrow.
Nocturne (Навевали смуть былого окарины)
Навевали смуть былого окарины
Где-то в тихо вечеревшем далеке, —
И сирены, водяные балерины,
Заводили хороводы на реке.
Пропитались все растенья соловьями
И гудели, замирая, как струна.
А в воде — в реке, в пруде, в озерах, в яме
Фонарями разбросалася луна.
Засветились на танцующей сирене
Водоросли под луной, как светляки.
Захотелось белых лилий и сирени, —
Но они друг другу странно далеки…
Nocturne (Memories of the past were brought by ocarinas)
Memories of the past were brought by ocarinas
Somewhere in distance of quiet evening, -
And lilacs, water ballerinas,
Made a chorus around the river.
Soaked were all plants with nightingales
And buzzed, dying, like a string.
And in water – in river, pond, hole or lake
With flashlights scattered moon.
Lit up before the dancing lilac
Like fireflies waterweed under the moon.
I wanted white lilies and lilac, -
But they are strangely far one from one.
Nocturne (Кто был со мною)
П.Г. Гаврилову-Лебедеву
Кто был со мною
Вчера при звездах,
Когда сырели
Ковры полей?
Кто цвел луною?
В чьих взорах-гнездах
Сверкали трели
Во тьме аллей?
Была ль загадка
Для сердца ясной?
Быть может, смутно
Я знал: был с кем?
И чья палатка
С каймою красной,
Дрожа уютно,
Звала зачем?
Почем я знаю!
Зачем мне нужно! —
Будь это призрак,
Будь то живой…
Но я страдаю…
Мысль безоружна,
О ты, кто близок,
Чаруй собой!..
Nocturne (Who was with me)
To P.G. Gavrilov-Lebedev
Who was with me
Yesterday before stars,
When went wet
The carpets of fields?
Who shined with moon?
In whose eyes-nests
Shined the trill
In alley’s darkness?
Was the riddle
Clear to the heart?
Maybe vaguely
I knew: I was with whom?
And whose tent
With border red,
Trembling cozy,
What for did you call?
Because I know!
What for do I need! –
May it be ghost,
May it be alive…
But I suffer…
Thought is weaponless,
And you, who are near,
Charm yourself!..
Prelude 1
Я голоса ее не слышал,
И имени ее не знал...
...Она была в злофейном крэпе..
...В ее глазах грустили степи...
Когда она из церкви вышла
И вздрогнула – я застонал...
Но голоса ее не слышал,
Но имени ее не знал.
Prelude 1
Her voice I did not hear,
And I did not know her name…
She was in an evil crape…
In her eyes sorrowed the steppes…
When she left the church
And shuddered – I moaned…
But her voice I did not hear,
And I did not know her name.
Prelude I
Я, белоснежный, печальноюный бубенчик-ландыш,
Шуршу в свой чепчик
Зефира легче
Для птичек певчих…
И тихо плачу белесой ночью, что миг мне дан лишь
Для вдохновенья,
Для упоенья
Самозабвенья…
О, Май душистый,
Приляг на мшистый
Ковер пушистый!
Люблю, как утром мои коронки ты обрильянтишь!
На луноструне
Пою чаруний —
Стрекоз ажурных… Я — милый, белый, улыбный ландыш
Усну в июне…
Prelude I
I, snow-white, sad bell – lily of the valley,
Rustle in my bonnet
Easier than marshmallow
For singing birds…
And quietly I weep with white night, that you won’t give me
For inspiration,
For intoxication,
Oblivion…
O, May fragrant,
Leaning on the mossy
Fluffy carpet!
I love as in the morning you shine my crown!
On moon spring
Enchanted I sing –
Of azure dragonflies. I – valley of the valley dear, white, smiling –
In June I’ll sleep.
Sirel
Sirel, — сирень по-эстонски, —
Только вчера расцвела.
Слышишь ли, Тuu, топ конский?
То приближается Страсть!
Sirel, — чаруйные тоны!
Тuu меня увлекла
Вдруг на речные затоны, —
Тuu не хочет ли пасть?..
Sirel, — как звуки свирели…
Только, чем наша сирень…
Пели тебе менестрели
Всех осирененных стран!
Sirel, — как розы фиоли…
Неумолимая тень
Чья это? — Фея Eiole!
Тuu — узыв и обман…
Sirel
Sirel – lilac in Estonian, -
Only yesterday has blossomed.
Do you hear, Tuu, stomping of horses?
Thus comes near passion!
Sirel, - charming tones!
Tuu me did captivate
Suddenly on river backwaters, -
Tuu does not want to descend?..
Sirel, - like sounds of pipes…
Only, our lilac…
Minstrels to you did sing
Of all orphaned countries!
Sirel, - like roses of violin…
Relentless shadow
Whose? – Eiole fairy!
Tuu – bond and deception…
«Эти» мужчины
Предвижу критиков ухмылки,
Их перекошенные рты.
Их презирает стих мой пылкий —
Явленье истой красоты!
Огонь святого вдохновенья
Растопит скептицизма лед,
И критиков в одно мгновенье
Закружит мой водоворот.
В нем эти лысые, косые,
Кривые, пошлые и все,
Кем разукрашена Россия,
Вдруг явятся во всей красе.
И взвоют «евнухи Парнаса»,
Кружась передо мной волчком:
«Позволь, о автор „Ананасов“,
Тебя ругнуть… чуть-чуть… бочком:
Ведь при такой дороговизне
Как нам прожить без руготни?»…
Нет, кроме шуток, эти «слизни»
Существовали в оны дни.
Почти что мной напропалую
Меня угодливо браня,
В глаза — чуть руки не целуя
И ремесло свое кляня…
“These” men
I foresee critics with a grin,
Their moths skewed.
Despises them my fiery poem,
Appearance of beauty true!
The fire of sacred inspiration
Will melt the ice of scepticism,
And in one moment the critics
Will turn my maelstrom.
In him these bald ones, the oblique,
All the vulgar and the crooked,
With whom Russia is painted,
Suddenly appears in all beauty.
And will howl “eunuchs of Parnasus,”
Spinning my spinning top before:
“Allow, o author of ‘Pineapples’,
To scold you… sideways … barely:
With such high cost
How to live without swearing?”
No, these “slugs,” besides the jokes,
Existed in these days.
Almost recklessly with me
Scolding me obsequiously,
In eyes – almost hands kissing
And your craft cursing…