Severyanin M
Madrigal [Мадригал]
Magnificent Woman [Роскошная женщина]
Maria [Мария]
March [Март]
Marionette of mischief (novella) [Марионетка проказ (новелла)]
Married [Замужница]
Marvel [Диво]
Maryinsky Theater [Мариинский театр]
Match lit up with laughter fiery [Спичка вспыхнула огненным смехом]
Maturing book [Зреющая книга]
May song [Майская песенка]
Mayakovsky [Маяковский]
Meadow of quick squirrel [Полянка шустрой белки]
Meditations after literary evening [Размышление после вечера литературы]
Meeting in Kiev [Встреча в Киеве]
Memories of Ambrois Thomas [Памяти Амбруаза Тома]
Memories of B. Bashkin [Памяти В. Башкина]
Memories of Nekrasov [Памяти Некрасова]
Merezhkovsky [Мережковский]
Message of Boris Pravdin about his cat Baudelaire [Послание Борису Правдину о его коте «Бодлэр»]
Mignionette (To respect – does not mean to love) [Миньонет (Уважать — это вовсе не значит любить)]
Minnows [Пескари]
Miss On Walk [Прогулка мисс]
Misunderstood, laughed at, all the nearer [Непонятый, осмеянный, все ближе]
More remote is the park [Все глуше парк]
Morning sketch [Утренний эскиз]
ВАРИАЦИ
Men of earth [Мужья земли]
Minionette [Миньонет]
Mignonette bouquet [Резедовый букет]
Mignionette VI (How for us not to drink when in wine – oblivion) [Миньонет VI (Как нам не пить, когда в вине — забвенье)]
Mignionette VII (Ah, sooner to live till meeting of day) [Миньонет VII (Ах, скорее бы дожить до встречи дня)]
Mill and young lady [Мельница и барышня]
Miss Lil [Мисс Лиль]
Mistress [Любовница]
Mockery of the king [Насмешка короля]
Moon Glares [Лунные блики]
Mountain ash poem [Рябиновая поэза]
Mountain firework [Горный салют]
Muse [Муза]
Museum of my spring [Музей моей весны]
Mutiny of waves [Бунт волн]
My Acquaintance [Моя знакомая]
My Funeral [Мои похороны]
My love for you is out of date [Моя любовь к тебе вне срока]
My Poem [Мой стих]
My Answer [Мой ответ]
Monologue [Монолог]
Monologue of the empress [Монолог императрицы]
Morning of the day of Holy Spirit [Утро дня св. Духа]
Moryana [Моряна]
Murdered apple tree [Убитая яблоня]
Murinka [Муринька]
My Dacha [Моя дача]
My Fishing Rod [Моя удочка]
My garden [Мой сад]
My heart [Сердце мое]
My monastery [Мой монастырь]
My Russia [Моя Россия]
My smile [Моя улыбка]
My Year [Мой год]
Myrrha [Миррэты]
Myrrha Lohvitskaya [Мирра Лохвицкая]
Мадригал
Ал. Ал. Наумовой
Часто вы мне грезитесь фиалкой —
Этим нежным, ласковым цветком;
Иногда — таинственной русалкой,
Воплощенной грезящим умом.
Иногда — принцессой кроткой, хрупкой,
Милосердной даже к комару;
И всегда — свободною голубкой,
Ввысь летящей к правде и добру!
Madrigal
To Al. Al. Naumova
Sometimes I dream of you as a violet –
As this blossom sweet and tender;
Sometimes – as a mysterious mermaid,
With dreaming mind incarnate.
Sometimes – as a princess fragile, meek,
Charitable even to a moth;
And always – like a dove, free,
Flying high to good and truth!
Роскошная женщина
Ее здесь считают счастливой: любовник батрачит,
Муж «лезет из кожи» — завидная участь для дам!
Ее называют красавицей здесь: это значит —
По формам кормилица, горничная по чертам.
Она здесь за умницу сходит легко и свободно:
Ее бережливость, рассудочность разве не ум?
И разве не ум отдаваться всем встречным за модный,
В других вызывающий зависть весенний костюм?
Ее отношенье к искусству одно чего стоит!
Она даже знает, что Пушкин был… чудный поэт!
Взгрустнется ль — «Разлукою» душу свою успокоит
И «Родину» любит просматривать прожитых лет…
Мы с Вами встречаем ее ежедневно, читатель,
Хотя и живем в совершенно различных краях,
Роскошная женщина, как говорит обыватель,
Тот самый, о ком повествуется в этих стихах…
Magnificent Woman
All here count her happy: lover is laborer,
Husband “climbs out of skin” – enviable fortune for dames!
All call her beautiful here:
And the meaning – housemaid for demons, nurse for the forms.
She for a smart girl passes lightly and freely:
Her thrift, is reason for intellect?
And if the mind to surrender for fashionable to ones meeting,
In other, invoking envy, the spring’s suit.
Her attitude to art costs one thing!
She even knows that wonderful poet Pushkin was!
Will it be sorrowful – calms my soul with “parting”
And loves to watch the “homeland” of the lived years…
You and I, reader, meet every day,
Though we are living in different lands,
Magnificent woman, as speaks common man,
The one and the same, who is narrated in these poems…
Мария
…Туманная грусть озарилась
Серебристою рифмой Марии…
В. Брюсов
Серебристое имя Марии
Окариной звучит под горой…
Серебристое имя Марии,
Как жемчужин летающих рой…
Серебристое имя Марии
Говорит о Христе, о кресте…
Серебристое имя Марии
О благой говорит красоте…
Серебристое имя Марии
Мне бессмертной звездою горит…
Серебристое имя Марии
Мой висок сединой серебрит…
Maria
… The foggy sorrow was lit up
By silver rhyme of Maria…
V. Bruysov
The silver name Maria
Sounds with Ocarina under the mountain…
The silver name Maria
Like pearls’ swarm flying.
The silver name Maria
Speaks about Christ, about the cross…
The silver name Maria
Speaks of the beauty blessed…
The silver name Maria
Burns to me as an immortal star…
The silver name Maria
With gray hear my temple does silver…
Март
Март — точно май: весь снег растаял;
Дороги высохли; поля
Весенний луч теплом измаял, —
И зеленеет вновь земля.
И море в день обезольдилось,
Опять на нем синеет штиль;
Все к созиданью возродилось,
И вновь зашевелилась пыль.
На солнце дров ольховых стопик
Блестит, как позлащенный мел,
И соловей, — эстонский: ööpik, —
Запеть желанье возымел…
Опять звенит и королеет
Мой стих, хоть он — почти старик!..
В закатный час опять алеет
Улыбка грустной Эмарик.
И ночь — Ночь Белая — неслышной
К нам приближается стопой
В сиреневой накидке пышной
И в шляпе бледно-голубой…
March
March – just like May: all snow has melted;
Dried are the roads; the fields
The ray of spring with warmth worn out, -
And anew the ground is green.
The sea and the day have desoldered,
Again in them the calm was blue;
All to creation was revived,
And again the dust has moved.
On sun of alder woods the stop
Shines, like the chalk in gilt,
And nightingale – Estonian “oopik” –
Has the desire to sing…
Again rings and reigns
My poem, although it – old man almost!
In sunset hour is red again
The smile of Emarik full of sorrow.
And night – Night. Unheard
To us nears the crowd white
In lilac cape luxuriant
And in the pale-blue hat…
Марионетка проказ (новелла)
Чистокровные лошади распылились в припляске,
Любопытством и трепетом вся толпа сражена.
По столичному городу проезжает в коляске
Кружевная, капризная властелина жена.
Улыбаясь презрительно на крутые поклоны
И считая холопами без различия всех,
Вдруг заметила женщина — там, где храма колонны,
Нечто красочно-резкое, задохнувшее смех.
Оборванец, красивее всех любовников замка,
Шевелил ее чувственность, раболепно застыв,
И проснулась в ней женщина, и проснулась в ней самка,
И она передернулась, как в оркестре мотив.
Повелела капризница посадить оборванца
На подушку атласную прямо рядом с собой.
И толпа оскорбленная не сдержала румянца,
Хоть наружно осталася безнадежной рабой.
А когда перепуганный — очарованный нищий
Бессознательно выполнил гривуазный приказ,
Утомленная женщина, отшвырнув голенищи,
Растоптала коляскою марьонетку проказ…
Marionette of mischief (novella)
Purebred horses scattered in dancing,
With curiosity and awe is smitten the crowd.
In capital city rides in carriage
A lacy, capricious master’s wife.
Smiling contemptuously at the sharp bows
And counting as slaves everyone,
Suddenly woman noticed – there, where there are temple’s columns,
Something colorful-sharp, suffocated laugh.
Ragamuffin, prettier than lovers of palace,
Wiggled her sensuality, slavishly chilled,
And woman awoke in it, and she in her awakened,
And she shuddered, like in orchestra a motive.
The capricious one ordered the ragamuffin
To sit on satin pillow next to herself,
And insulted crowd didn’t hold back the blush,
Although externally she remained a hopeless slave.
And when affrighted – the charmed beggar
The flighty order unconsciously fulfilled,
The tired woman, boots having thrown away,
With carriage stomped the mischiefs’ marionette.
Замужница
Е.Я.
Исстражденный, хочу одевить,
Замужница, твои черты:
Не виденная мною девять
Осенних лет, ты — снова ты!
Смеющаяся в отстраданьи,
Утихшая — … июнь в саду… —
Растративши дары и дани,
Пристулила в седьмом ряду.
Я солнечник и лью с эстрады
На публику лучи поэз.
Ты, слушая, безгрезно рада
(Будь проклята приставка «без»!)
Но может быть, мое явленье,
Не нужное тебе совсем,
Отторгнуло тебя от лени,
Пьянительней моих поэм?
Напомнило, что блеклых девять
Осенних лет твои черты
Суровеют, что их одевить
В отчаяньи не можешь ты…
Married
E.Y.
Suffering, I want to dress,
Married one, your features:
Not seen by me nine
Autumn summers, you – you again!
Laughing in suffering,
Gone quiet - … in garden June… -
Having wasted gifts and tribute,
In seventh row took a sit.
I’m sunflower and pour from stage
To the public rays of poems.
You, hearing, dreamlessly glad
(Will be cursed the suffix “without”!)
But maybe, my appearance,
Is not needed for you,
Rejected by you from laziness,
My fiery poem?
Reminding me, that faded nine times
Of autumn summers your features
Grow harsh, what for is to dress,
You cannot in desperation…
Диво
Я видел свершенное диво.
Узнав, будешь им пленена.
В той роще, где было правдиво,
Взошли наших чувств семена.
В той роще, куда и откуда
Ходили с тобой по утрам,
Я видел свершенное чудо,
И роща отныне — мой храм.
Ты помнишь ли наши посевы?
Всю искренность помнишь ли ты?
О, все вы, — о, все вы, — о, все вы
Теперь превратились в цветы!
И алостью дикой гвоздики
Покрылась земля, где твоим
Ставал под усладные всклики,
Где двое ставали одним…
И так как все слишком правдиво
Для правду забывшей земли,
Свершилось воистину диво,
И чувства цветами взошли!..
Marvel
I saw a committed marvel.
Knowing, you’ll be captivated by it.
In that grove, where it was truthful,
Sprouted your feelings’ seeds.
In that grove, whether and from wherever
You and I walked in mornings,
I saw a committed marvel,
And now the grove – temple of mine.
Do you our crops recall?
Do you all sincerity recall?
O, you all, - o, you all, - o, you all
Now into flowers have turned!
And in scarlet of carnation wild
Covered the land,
Where yours became under screams sweet,
Where two became one…
And since all is too truthful
For truth of the forgotten land,
Was truly committed a marvel,
And feelings did as flowers sprout!
Мариинский театр
Храм с бархатной обивкой голубой,
Мелодиями пахнущий, уютный,
Где мягок свет — не яркий и не смутный —
Я захотел восставить пред собой.
Пусть век прошел, как некий Людобой,
Век похоти и прихоти минутной,
Пусть сетью разделяет он злопутной
Меня, Мариинский театр, с тобой, —
Пусть! Все же он, наперекор судьбе,
Не может вырвать память о тебе,
Дарившем мне свое очарованье.
И я даю тебе, лазурный храм
Искусства, перешедшего к векам,
Театра Божьей милостью названье!
Maryinsky Theater
Temple with blue upholstery of velvet,
Cozy, smelling of melodies,
Where soft is light – not bright and not dusky –
I want to restore before myself.
Let century pass, like some Cannibal,
Century of lust and whims of the minute,
Let the malicious net he divide
Me, Maryinsky theatre, with you, -
Let! Still he, contrary to fate,
Cannot memory of you wrest,
Giving to me his charm.
And I give you, temple of azure
Art, passed for centuries,
With grace called Theatre of God!
Спичка вспыхнула огненным смехом
Спичка вспыхнула огненным смехом
И потухла, дымясь, как печаль,
В этом миге есть общее с веком:
Вечно сила его горяча ль?
Эта мысль проскользнула в чулане…
Огонек просинел, осветив
Пыль и ветошь и час, как мотив
На поднявшемся аэроплане…
Match lit up with laughter fiery
Match lit up with laughter fiery
It went out, smoking, like sadness,
In this moment is common with century:
Is eternally hot the strength?
This thought slipped through in the closet…
Turned blue the flame,
Lighting dust and rags and hour, like a motive
Of the moving airplane…
Зреющая книга
Взыскатель полного безлюдья,
Обрел я озеро в лесу.
В храм смоляного изумрудья
Свою любовь перенесу.
Ты, Ульястэ, в миниатюре
Всю жизнь мне снящийся Байкал:
Не те же ль вспыльчивые бури?
Не тот же ль вид лесистых скал?
На берегах твоих смолистых
И над прозрачной глубиной
Роится столько чувств пречистых
Моей тридцать шестой весной.
Баюкающая ли сизость,
Оторванность ли от людей,
Поющая ли в сердце близость
Подруги найденной моей,
Но только в храме смольных игол
И струйчатого ветерка
Байкальчатого озерка
Я чувствую, как зреет книга.
Maturing book
A seeker for full desolation,
I took the forest and the lake.
Into the temple of emerald resin
My love I will take.
You, Ulyaste, in miniature
All life Baikal of which I dreamed not:
Not these are hot-tempered storms?
Not this is site of icy rocks?
On your resinous shores
And over transparent blue
Swarm so many feelings pure
On my thirty sixth spring.
Thus lulling bluishness,
Or torn away from men,
Singing heart’s nearness
Of my found girlfriend,
Not only in the temple
Of tar needles and streamy wind
The lake of Baltar
I feel, as the book has matured.
Майская песенка
Раскачни мой гамак, подкачни! —
Мы с тобою вдвоем, мы одни.
И какое нам дело, что там,
Где-то там не сочувствуют нам?!.
Май любезно смеется в окно…
Нам любовно с тобой и смешно:
(Ты меня целиком понимай!)
Пред поэтом заискивал май.
Понимает, должно быть, что я,
Беспредельную силу тая,
Захочу — и оперлю его,
Ну, а нет — про него ничего!
В этот год мне отрадна весна
И пришедшая слава ясна, —
Будет славно воспет мною май!
Подкачай же гамак! раскачай!
May song
Rock my hammock, pump it up! –
You and I are two, we alone.
And what business is it of ours,
There they don’t for us have compassion?!.
May lovingly laughs in the window…
With you for us it’s loving and funny:
(You understand me completely!)
Before the poet ingratiated May.
He understands, maybe, that I,
The limitless strength melting,
I will want – and prop him up,
But, and no – nothing about him!
In that year gratifying is the spring
And clear is the coming glory, -
May May gloriously be sung!
Pump up the hammock! Rock it!
Маяковский
Саженным – в нём посаженным – стихам
Сбыт находя в бродяжьем околотке,
Где делает бездарь из них колодки,
В господском смысле он, конечно, хам.
Поёт он гимны всем семи грехам,
Непревзойдённый в митинговой глотке.
Историков о нём тоскуют плётки
Пройтись по всем стихозопотрохам...
В иных условиях и сам, пожалуй,
Он стал иным, детина этот шалый,
Кощунник, шут и пресненский апаш:
В нём слишком много удали и мощи,
Какой полны издревле наши рощи,
Уж слишком он весь русский, слишком наш!
Mayakovsky
In the planted – in it planted – poems
Finding self in wandering around,
Where mediocrity makes for them pads,
He, certainly, boor, in sense of God.
He sings anthems to all his sins,
Unsurpassed in the rally’s throat.
Of him are sad the whips of historians
To come to all verse-guts…
In other conditions I myself, maybe,
He became another, this child is naughty,
Blasphemer, jester and Presnya Apache:
In him there’s too much prowess and power,
How full since ancient times are our groves,
It is too Russian, it is too ours!
Полянка шустрой белки
Над озером полянка,
Полянка шустрой белки.
Там фея и вакханка
Затеяли горелки.
Строга, надземна фея,
Вакханка — как чертенок.
И ветерок, арфея
Над озером, так звонок.
Вокруг полянки — сосны,
Под соснами прохлада,
А в ней спесиво-косны,
Как бы из шоколада,
Грибы, что ледовыми
Зовутся знатоками,
И над полянкой — имя
Поэта, точно знамя!..
Meadow of quick squirrel
Over the lake there’s meadow,
Meadow of fast squirrel.
There fairy and a Bacchant
Started the burners.
Fairy is strict, above ground,
Bacchant – like a demon.
And the wind
Of harp on lake, thus is ringing.
Around meadow – pines,
Under the pines the cold,
And in it arrogantly-inert,
As if from chocolate.
The mushrooms that are called
Icy experts,
And over meadow – name of poet,
Like a banner!..
Размышление после вечера литературы
Возьми ведерко клейстера
И кистью стены мажь.
Из двух гимназий шестеро
Пришли на вечер наш!
Нам пять дала казенная,
Другая — одного.
Ах, это ль не законное
Искусства торжество?
И смеют говорить еще
Про нравственный падеж!
Возьму-ка я да вычищу
Стихами молодежь.
Заслуга в этом явная
Господ учителей,
Дающий столь исправное
Мировоззренье ей.
Как не сказать, что в Азию
Прорубят нам окно
Две русские гимназии…
Вот то-то и оно!
Недаром юнь опризена
За спорт, в чем я профан.
Живи, герой Фонфизина —
Бессмертный Митрофан!
Meditations after literary evening
Take the bucket of paste
And with the brush walls paint.
From two gymnasiums six
Came to our night!
By state to us five has given,
Another – of one.
Ah, is it not legal
Triumph of art?
And they still to speak dare
About genitive case!
Allow me to clear
Youth with poems.
In this is clear merit
The teachers’ lord,
Giving her serviceable
View of the world.
How not to say, that in Asia
To us windows will cut
Two Russian gymnasiums…
Here this and that!
Not in vain fears Yun
Sport in which I’m a layman.
Live, hero Fonfizin –
Immortal Mitrofan!
Встреча в Киеве
Еще одно воспоминанье выяви,
Мечта, живущая бывалым.
…Вхожу в вагон осолнеченный в Киеве
И бархатом обитый алым.
Ты миновалась, молодость, безжалостно,
И притаилась где-то слава…
…Стук в дверь купе. Я говорю: «Пожалуйста!»
И входит женщина лукаво.
Ее глаза — глаза такие русские.
— Вот розы. Будь Вам розовой дорога!
Взгляните, у меня мужские мускулы, —
Вы не хотите их потрогать? —
Берет меня под локти и, как перышко,
Движением приподнимает ярым,
И в каждом-то глазу ее озерышко
Переливает Светлояром.
Я говорю об этом ей, и — дерзкая —
Вдруг принимает тон сиротский:
— Вы помните раскольников Печерского?
Я там жила, в Нижегородской.
Я изучила Светлояр до донышка…
При мне отображался Китеж… —
Звонок. Свисток. «Послушайте, Вы — Фленушка?»
— Нет, я — Феврония. Пустите ж!
Meeting in Kiev
Reveal still another memory,
Dream, living seasoned.
In Kiev I enter sunlit car
And scarlet beat with velvet.
You passed pitilessly, youth,
And somewhere hid the glory…
Knock on the coupe’s door. I say: “Please!”
And a woman enters slyly.
Her eyes – such Russian eyes.
Here roses. May your road be rose!
Look, I have man’s muscles
Do you not to touch them desire?
Takes me under the elbows, feather-like,
Lifting with the movement fiery,
And in every eye her lake
Overflows with Svetloyar.
I tell her of this, and – impudent –
Again accepts orphan’s tone:
Do you recall schismatics of Pechersk?
I lived there, by Nizhny Novgorod.
To bottom I studied Svetloyar…
Kitezh was displayed before me…
Ring. Whistle. “Are you Flenushka?”
“No, I’m Fevronia. Let me in!”
Памяти Амбруаза Тома
Сонет
Его мотив – для сердца амулет,
А мой сонет – его челу корона.
Поют шаги: Офелия, Гамлет,
Вильгельм, Рэймонд, Филина и Миньона.
И тени их баюкают мой сон
В ночь летнюю, колдуя мозг певучий.
Им флейтой сердце трелит в унисон,
Лия лучи сверкающих созвучий.
Слух пьет узор нюансов увертюр.
Крыла ажурной грацией амур
Колышет грудь кокетливой Филины.
А вот страна, где звонок аромат,
Где персики влюбляются в гранат,
Где взоры женщин сочны, как маслины.
Memories of Ambrois Thomas
His motive – amulet for the heart,
And my sonnet – to his head the crown.
They sing the steps: Ophelia, Hamlet,
Wilhelm, Raymond, Filin and Mignion.
Their shades cradle my dreams
In summer night, conjuring singing brain.
Their heart trilled in unison with flute,
Pouring the sparkling consonant rays.
Hearing sings the sight of nuances of overtures.
The wings of azure graces of amours
Sways the coquette Filina’s chest.
And here the country, where ringing is aroma,
Where peaches fall in love with pomegranate,
Where juicy like olives is the women’s sight.
Памяти В. Башкина
Скромным и застенчивым
Ушел от нас он, юным…
Я обращаюсь к струнам,
Струнам переменчивым.
Пойте, струны в трауре,
Кончину незаметную.
Элегию ответную
Моря ль споют, дубравы ли?
Я отпеваю юношу,
Светило мимолетного,
С любовью жизнь твою ношу
В мечте всего бесплотного.
Memories of B. Bashkin
Modest and shy
He left us, young...
I turn to the strings,
Fickle strings.
Sing, strings in mourning,
Unnoticeable end.
Elegy in answer
Would sing seas or forests?
I sing the youth,
Light fleeting,
I bear your light with love
In dreams of all corporeal.
Памяти Некрасова
Помните вечно заветы почившего,
К свету и правде Россию будившего,
Страстно рыдавшего,
Тяжко страдавшего
С гнетом в борьбе.
Сеятель! Зерна взошли светозарные:
Граждане, вечно тебе благодарные,
Живы заветами,
Солнцу обетами!
Слава тебе!
Memories of Nekrasov
Remember eternally covenants of the dead,
Awakening Russia in truth and light.
Weeping passionately,
Heavily suffering
Battling oppression.
Sower! The grains became luminous:
Citizens, eternally grateful to you,
Live with covenants,
Vow by sun!
To you fame.
Мережковский
Судьба Европы – страшная судьба,
И суждена ей участь Атлантиды.
Ах, это вовсе не эфемериды,
И что – скептическая похвальба?
Мир не спасут ни книги, ни хлеба.
Все мантии истлеют, как хламиды.
Предрешено. Мертвящие флюиды
От мудрствующего исходят лба.
Философ прав, но как философ скучен.
И вот – я слышу серый скрип уключин
И вижу йодом пахнущий лиман,
Больным, быть может, нужный и полезный.
...А я любуюсь живописной бездной
И славлю обольстительный обман!
Merezhkovsky
Fortune of Europe – is a scary fortune,
And judged for her is Atlantic’s fate.
Ah, it is so not Ephemerides,
And what – skeptical boasting?
World won’t be saved by books or by bread.
All robes will decay like Chlamyses.
It is decided. Deadly vibrations
Leaves from the forehead going wise.
Philosopher is right, but philosopher is boring.
And here – I hear gray screeching of oarlock,
And I see estuary smelling of iodine.
To sick ones, maybe, needed and useful ones.
And I adore the picturesque abyss
And glory the seductive deception!
Послание Борису Правдину о его коте «Бодлэр»
Прекрасно озеро Чудское…
Языков
Ваш кот Бодлэр мне кажется похожим
На чертика, на мышку и крота.
Даст сто очков всем смехотворным рожам
Смешная морда Вашего кота.
Нет любознательней и нет ручнее,
Проказливей и веселей, чем он.
Моя жена (целуется он с нею!)
Уверена, что он в нее влюблен…
О нем мы вспоминаем здесь с тоскою
И лишь о нем поэтова мечта…
О, как прекрасно озеро Чудское,
Создавшее подобного кота.
Message of Boris Pravdin about his cat Baudelaire
The Chudskoye Lake is beautiful…
Yazukov
Your cat Baudelaire to me appears
Like devil, mouse and mole.
Will give hundred points to all ridiculous faces
Your cat’s face laughable.
There is none more curious and tamer,
More mischievous than him and happier.
My wife (he kisses her!)
Is certain that he is in love with her.
Of him we here recollect with angst
And about it is dream of a poet…
Oh, how beautiful is Chudskoye Lake,
Having created the similar cat.
Миньонет (Уважать — это вовсе не значит любить)
Уважать — это вовсе не значит любить,
А любя, уважаешь невольно!
Если чувства захочешь в слова воплотить —
Воплощать никогда не довольно!
Загляни ж мне в глаза, чтоб любовь углубить,
Загляни бархатисто-фиольно…
Говорить — это вовсе не значит — любить,
А по взгляду узнаешь невольно!..
Mignionette (To respect – does not mean to love)
To respect – does not mean to love.
And loving, you unwillingly respect!
If feelings you want to bring to word –
Never it’s enough not to incarnate!
Look me in the eyes, love to deepen,
Look velvet-violet.
To speak – to love it does not mean,
And by the look you’ll know unwillingly!..
Миньонет VII (Ах, скорее бы дожить до встречи дня)
Ах, скорее бы дожить до встречи дня,
Дня того, когда я больше жить не буду
И когда, что сердце прятало храня,
Всё печальное и светлое забуду.
Не печальтесь, не зовите вновь меня:
Я уйду, но мысль моя меж вас повсюду.
Ах, скорее бы дожить до встречи дня,
Дня того, когда я больше жить не буду.
Mignionette VII (Ah, sooner to live till meeting of day)
Ah, sooner to live till meeting of day,
The day when I will alive no longer remain
And when, hiding the heart,
All sad and light I will forget.
Do not be sad, do not call me again:
I’ll leave, but my thought is between us everywhere.
Ah, sooner will be till meeting of day,
The day on which I would not live any more.
Пескари
Скорей, скорей, скорей, скорей
Идем на ловлю пескарей!
При расцветении зари
Клюют так дружно пескари.
Одна есть грустная черта:
У их обиженного рта
Свисают усики-рожки,
Глаза — стеклянные кружки,
И вся в квадратиках спина —
Полусера, получерна.
Не очень важен червячок, —
Лишь бы слегка прикрыть крючок
Кусочком малым червячка:
Вмиг рыбу с ликом старичка
Поймаешь ты в быстринке той,
Что в солнце мнится золотой.
Итак, готовьте сухари:
К обеду будут пескари!
Minnows
Quicker, quicker, quicker, quicker
Go to catch the minnows!
By the blooming of sunrise
Thus happily minnows bite.
There is one sorrowful trait:
On their insulted mouths
The whiskers-horns hang down,
Eyes – glass mugs,
And all in squares the backs –
Half-gray, half-black.
The worm does not much matter, -
Just lightly the hook to cover
With a worm’s small piece:
Instantly fish with old man’s face
Will you catch the last one,
That seems to be gold of the sun.
And, get ready the crackers:
We will have minnows for dinner!
Прогулка мисс
Мисс по утрам сопровождает лайка,
Предленчные прогулки любит мисс
И говорит собачке: «Что ж! полай-ка
На воробья, но вовремя уймись…»
Забавно пес рондолит острый хвостик,
С улыбкою смотря на госпожу;
Они идут на грациозный мостик,
Где их встречать предложено пажу.
Попробуем пажа принять за лорда
И прекратим на этом о паже…
— Кто понял смысл последнего аккорда,
Тот автору сочувствует уже.
Miss On Walk
Dog accompanies miss in the morning,
Miss likes the walks before lunch
And says to dog: “Well so, be barking
At sparrows, but calm down in time.”
Funnily dog wags the sharp tail,
Looking at mistress with a smile;
They walk on the gracious bridge,
Where they must be met with a page.
Let us accept the page as the lord
And about page stop at this…
When is fathomed the thought of last chord,
With the author he already sympathizes.
Непонятый, осмеянный, все ближе
Непонятый, осмеянный, все ближе
Я двигаюсь, толкаемый, к концу…
О, бессердечье злое! удержи же
Последний шаг к костлявому лицу!..
Святой цветок божественных наследий
Попрала ты кощунственной стопой,
И не понять тебе, толпа, трагедий
Великих душ, поруганных тобой!
Misunderstood, laughed at, all the nearer
Misunderstood, laughed at, all the nearer
I move, pushed, to the end…
O, evil heartlessness! Will you hold
The final step to bony face!..
The divine inheritance’s bright flower
You trampled on with blasphemous feet,
And you won’t comprehend, crowd, tragedies
Of great souls, scolded by thee!
Все глуше парк
А.И. Лопатину
Все глуше парк. Все тише — тише конь.
Издалека доносится шаконь.
Я утомлен, я весь ушел в седло.
Май любит ночь, и стало быть — светло…
Я встреч не жду, и оттого светлей
И чище вздох окраинных аллей,
Надевших свой единственный наряд.
Не жду я встреч. Мне хорошо. Я рад.
А помнишь ты, усталая душа,
Другую ночь, когда, любить спеша,
Ты отдавалась пламенно другой,
Такой же пылкой, юной и родной?
А помнишь ты, болезная моя,
Какой голубкой грезилась змея,
Как обманула сердце и мечты?
Нет, не могла забыть той встречи ты.
Май любит ночь, и стало быть — светло…
Качает сон, баюкает седло.
Блуждает взор меж лиственных громад,
Все глуше парк, — все тоньше аромат…
More remote is the park
To A.I. Lopatin
More remote is the park. The stallion is more quiet.
The shakogne is heard from afar.
I went into the saddle and I am tired.
May loves the night, and it has become – light…
I don’t wait for meetings, and for this is lighter
And cleaner air of outlying alleys,
Putting on my only attire.
I wait for meeting. I’m fine. I am well.
And, tired soul, do you remember
Another night, when, hurrying to love,
You flamingly were given to another,
So ardent, dear and young?
And do you recommend, my sickly one,
Of what dove the snake dreamt,
How she deceived heart and dreams?
No, your meeting you cannot forget.
May loves the night, and it has become – light…
Shakes the sleep, cradles the seat.
Wonders above leaf giants sight,
More remote is the park, - aroma more refined…
Утренний эскиз
Сегодня утром зяблики
Свистели и аукали,
А лодку и кораблики
Качели волн баюкали.
Над тихою деревнею
Дышали звуки, вешние,
И пред избушкой древнею
Светлела даль поспешнее.
Хотелось жить и чувствовать
Зарей студено-ясною.
Смеяться и безумствовать
Мечтой — всегда напрасною!
Morning sketch
In the morning finches
Called and whistled,
And boat and ships
The swings of waves lulled.
Over the village quiet
Breathed the spring’s sounds,
And before the wood hut
Hurriedly lit up the distance.
I want to live and feel
With chilly-clear dawn.
To laugh and to go mad
With dream – always in vain!
Вариация
Весна — и гул, и блеск, и аромат…
Зачем мороз снежинки посыпает?
Наряд весны нежданной стужей смят,
А сад еще весной благоухает!..
Но солнце вновь дробит лучистый звон
И лед в лучах певучих растопляет —
Опять весна взошла на пышный трон,
И снова сад весной благоухает!
Мужья земли
Живи, как хочешь, как умеешь,
Как можешь — но живи! Живи!
Ты обезжизниться не смеешь
Запретом жизни и любви.
Мы — люди, это значит — боги!
И если рабством сражены,
Так рабством рыцарей. Мы — ноги
И мы мужья земли-жены.
Прекрасна наша Грезопева
В своем бесчислии имен:
Весна и жизнь, и женодева, —
Все та же явь, все тот же сон!
Жить без любви — не жить бы вовсе!
Но может ли не жить живой?..
Рожденный, в рыцари готовься
К земле своей святонагой!
Быть рыцарем святой блудницы —
Ведь это значит — богом быть!
Расти, трава! Летайте птицы!
Давайте жить! Давайте жить!
Men of earth
Live, like you want, like you know,
Like you can – but live! Be alive!
To become lifeless you don’t dare
With prohibition against life and love.
We – are people, that means – gods!
And if smitten by slavery,
Thus knights of slavery. We – legs
And husbands of earth-wife.
Beautiful is your Singer of Dreams
In your countlessness of names:
Spring and life, and womanist, -
What’s reality, what is a dream!
To live without love – not to live at all!
But can he alive remain?..
Readying for knighthood is one born
To the earth holy-nude.
To be knight of holy prostitute –
That means – God not to be!
Grow, grass! Fly, birds!
Let us live! Let us live!
Миньонет
О, мечта бархатисто-фиолевая,
Ты, фиалка моя,
Расцветаешь, меня окороливая,
Аромат свой лия…
Нежно теплится в сердце эолевая
Синих вздохов струя,
О, мечта бархатисто-фиолевая,
Ты, фиалка моя!
Minionette
O, dream purple-velvet,
You, my violet.
You bloom, having crowned me,
Your aroma pouring…
Tenderly warms in the heart
Eolian stream of blue heights,
O, my dream purple-velvet,
You, my violet.
Резедовый букет
Испуганно внемля далекой ракете,
Когда задремали в истоме сады,
Купая лицо в резедовом букете,
Она понимала мирок резеды.
«О, как бархатисты, как томно-кудрявы, —
Она обращалась чуть слышно к цветам:
— Я верю: вы чутки, и люди неправы,
Когда вас срывают, — ведь больно же вам…
Я в вазу поставлю вас, цветики, в вазу
С такою холодной прозрачной водой…»
Цветы эту ласку восприняли сразу
И к ней потянулись душистой мечтой.
Они благодарны, цветковые души, —
Она это знала… Но выпал букет,
И, все их измяв крошкой-туфелькой в плюше,
Она разрыдалась, упав на паркет…
Mignonette bouquet
Listening, afraid, to distant rocket,
When gardens in languor had dreamt,
I washed the face in mignonette bouquet,
She understood the world of mignonette.
“Oh, like ones velvety, like ones languidly-curly, -
She turned barely heard to the flowers:
I believe: you’re sensitive, and wrong are people,
When you are plucked – for you it’s painful…
I’ll put you, flowers, in a vase
With this water cold and transparent…”
Flowers at once accepted this tenderness
And reached out to her with dream fragrant.
They are souls grateful, souls blooming, -
She knew it… But fell out the bouquet,
And, having in plush crumpled with tiny shoe,
She wept, falling on the parquet…
Миньонет VI (Как нам не пить, когда в вине — забвенье)
Как нам не пить, когда в вине — забвенье,
И гордый мир, и бодрость, и мечты…
Вино, вино! ты — символ вдохновенья,
Аэростат от вздорной суеты.
За знойный темп дурманного мгновенья
Я отдаю столетья темноты…
И, как не пить, когда в вине — забвенье,
Когда в вине — державные мечты!
Mignionette VI (How for us not to drink when in wine – oblivion)
How for us not to drink when in wine – oblivion,
And proud world, and dreams, and cheerfulness…
Wine, wine! You – symbol of inspiration,
Aristocrat from bustle contentious.
In sultry pace of intoxicated moment
Centuries of darkness I return.
And, how not to drink, when in wine – oblivion,
When in wine – are sovereign dreams!
Мельница и барышня
Постарела труженица-мельница
На горе стоит, как богодельница;
Под горою барышня-бездельница
Целый день заводит граммофон
На балконе дачи; скучно барышне:
Надоел в саду густой боярышник,
А в гостиной бронза и плафон.
Я смотрю, вооруженный… лупою:
Граммофон трубой своею глупою
Голосит, вульгаря и хрипя,
Что-то нудно-пошлое, а дачница,
В чем другом, но в пошлости удачница,
Ерзает на стуле, им скрипя…
Крылья дряхлой мельницы поломаны,
Но дрожат, в обиде, внемля гомону
Механизма, прочного до ужаса,
И пластинкам, точным до тоски…
Ветра ждет заброшенная мельница,
Чтоб рвануться с места и, обрушася,
Раздавить ту дачу, где бездельница
С нервами березовой доски…
От жары и «музыки» удар меня,
Я боюсь, вдруг хватит, и — увы!..
Уваженье к мельнице, сударыня
Здесь она хозяйка, а не вы!
Mill and young lady
The hard worker – mill has grown old
Stands on the mountain, like alms woman:
The young lady - slacker under the mountain
All day turns on the gramophone
On dacha balcony: it’s boring to young lady:
Got tired in the garden the dense hawthorn,
And in the living room, bronze and lampshade.
I look, armed… with a magnifying glass,
Gramophone with its stupid pipe
Vulgar and wheezing, gives voice,
Something is vulgar and boring, and summer resident,
In something else, but in vulgarity’s success,
Fidgets on the chair, creaking with it…
Broken are the decrepit mill’s winds,
But they tremble, in insult, listening to hubbub
Of mechanism, to horror durable,
And records, precise to the sorrow…
Waits for wind the decrepit mill,
So as to tear from space and, collapsing,
To crush the dacha, where is the do-nothing
With nerves of birch board…
From heat and “music” it hit me,
And I fear, it will be enough, and – alas!..
Respect the mill, here
Not you but her are mistress!
Мисс Лиль
Котик милый, деточка! встань скорей на цыпочки,
Алогубы-цветики жарко протяни…
В грязной репутации хорошенько выпачкай
Имя светозарное гения в тени…
Ласковая девонька! крошечная грешница!
Ты еще пикантнее от людских помой!
Верю: ты измучилась… Надо онездешниться,
Надо быть улыбчатой, тихой и немой.
Все мои товарищи (как зовешь нечаянно
Ты моих поклонников и моих врагов…)
Как-то усмехаются и глядят отчаянно
На ночную бабочку выше облаков.
Разве верят скептики, что ночную бабочку
Любит сострадательно молодой орел?
Честная бесчестница! белая арабочка!
Брызгай грязью чистою в славный ореол!..
Miss Lil
My kitty, child! Stand soon on tiptoe,
Hotly hold out the flowers…
In dirty reputation make dirty
Genius’s luminous name in shades…
Tender girl! Little sinner!
You are all the spicier from people’s waste!
I believe: you need to go home, you are tired…
You need to smile, dumb and quiet.
All my comrades (how you call accidentally
My followers and my foes…)
Somehow they laugh and stare desperately
At night butterfly above the clouds.
Do sceptics believe that butterfly of the night
The young eagle compassionately loves?
Honest dishonest one! Arabian white!
Splash with the clean dirt in halo glorious!..
Любовница
1
«Любовница» пошло звучит, вульгарно,
Как всё позахватанное толпой,
Прочти ли сам Пушкин свой стих янтарный,
Сама ли Патти тебе пропой.
Любовница — плоть и кровь романа,
Живая вода мировых поэм.
Вообразить себе Мопассана
Без этого слова нельзя совсем…
«Любовница» — дивное русское слово,
И как бы ты смел на него напасть,
Когда оно — жизни твоей основа
И в нем сочетались любовь и страсть?!
2
В этом слове есть что-то неверное,
Драматическое что-то есть,
Что-то трогательное и нервное,
Есть оправдываемая месть.
В этом слове есть томик шагреневый,
На бумаге веленевой станс.
В этом слове есть тайна Тургенева
И сиреневый вешний романс.
Благодарно до гроба запомнится
Озаряющее бытие
Грустно-нежное слово «любовница»,
Обласкавшее сердце твое.
3
Если же слово это
Может быть применимо
К собственной — не другого
И не к чужой — жене,
Счастье тебе готово,
Равное власти Рима
В эру его расцвета,
Можешь поверить мне!
Mistress
1
“Mistress” sounds foul, vulgar,
As all by the captured crowd,
Let Pushkin himself read the verse amber,
Patti herself to you with trail.
Mistress – flesh and blood of the romance,
Living water of worldly poems.
To imagine Mopassan’s
I cannot without words…
“Mistress” – Russian word wondrous,
And how you dared him to attack,
When it – your life’s basis
And in him to count passion and love?!
2
In that word there is something wrong,
Something dramatic there is,
Something touching and nervous,
There is justifiable vengeance.
In that word there is tome shagreen,
On paper, stanza.
In this word there is Turgenev’s secret
And lilac of spring romance.
Gratefully till coffin will be remembered
Illuminating life
“Mistress”: sorrowful- tender word
Caressing your heart.
3
If this word
Can be applied,
Into one’s won – not another’s
And to another – wife,
Ready for you is happiness,
Equal power of Rome,
In his blooming’s era
May believe me!
Насмешка короля
Властитель умирал. Льстецов придворных стая
Ждала его конца, сдувая с горностая,
Одежды короля пылинки, между тем,
Как втайне думала: «Когда ж ты будешь нем?»
Их нетерпение заметно королю
И он сказал, съев ломтик апельсина:
«О верные рабы! Для вас обижу сына:
Я вам отдам престол, я сердце к вам крылю!»
И только он умолк — в разнузданности дикой
Взревели голоса, сверкнули палаши.
И вскоре не было у ложа ни души, -
Лишь двадцать мертвых тел лежало пред владыкой.
Mockery of the king
The ruler has died. The flock of courtier flatterers
I awaited till the end, blowing off from ermine,
Between them, clothes of the king are dust,
I secretly thought: “When will you be dumb?”
Their impatience is noticeable to the king
And he said, slice of orange having eaten:
“O loyal slaves! For you I insult my son:
I’ll give you throne, to you my heart I wing!”
And he grew silent – in wild unbridleness
The voices roared, shined the broadswords.
And soon the lodge did not have a soul, -
Twenty dead years lay before the ruler.
Лунные блики
Лунные слезы легких льнущих ко льну сомнамбул.
Ласковая лилейность лилий, влюбленных в плен
Липких зеленых листьев. В волнах полеты камбал,
Плоских, уклонно-телых. И вдалеке — Мадлэн.
Лень разветвлений клена, вылинявшего ало.
Палевые поляны, полные сладких сил.
Лютиковые лютни. В прожилках фьоль опала.
Милая белолебедь в светлом раскрыльи крыл.
Лучше скользить лианно к солнечному Граалю,
Кроликов ланно-бликих ловко ловить в атлас
Платьев лиловых в блестках. Пламенно лик реалю
И, реализм качеля, плачу печалью глаз.
Moon Glares
Moon tears, clinging light to somnambulists’ linen,
Light linearity of lilies, in love with the prison
Of sticky green leaves. In waves flights of flounders,
Flat, evasively-bodied. And Madeleine from afar.
Laziness of ramifications of maple, faded scarlet.
Pale-yellow meadows, full of sweet strengths.
Ranunculus lutes. The violet opal in veins.
Dear white swan in light opening of wings.
Better to slide smoothly to sunny Graal.
The moon-glare rabbits it’s easy to catch in atlas
Of dresses violet in in sequins. Fiery likeness of real
And, on swings with realism, I cry with sadness of eyes.
Рябиновая поэза
Из октябрьской рябины
Ингрид варит варенье.
Под осенних туманов сталь — седое куренье
И под Эрика шепот, точно гул голубиный…
Никому не позволит
Ей помочь королева.
Оттого и варенье слаще грёзонапева…
Всех улыбкой малинит, всех глазами фиолит…
(Не варенье, а Ингрид!..)
А у Ингрид варенье —
Не варенье, а греза и восторг вдохновенья!
При дворе — лотерея, и его можно выиграть…
А воздушные слойки
Из рябиновых ягод
Перед этим шедевром посрамленными лягут.
Поварихи вселенной, — перед ней судомойки…
А ликеры рябиньи
Выделки королевьей!
Это — аэропланы! это — вальсы деревьев!
Это — арфа Эола и смычок Паганини!
Всем сластям и напиткам
Прорябиненным — слава!
Ингрид ало смеется и смакует лукаво
Свой ликер несравненный, что наструен с избытком.
Mountain ash poem
From October mountain ash
Ingrid makes a jam.
Steel before autumn fogs – smoking gray-haired
And whisper under Eric, like pigeon hum.
Will not allow the queen
Her to assist,
For jam is sweeter than daydreaming…
Raspberry with the smile, with eyes violet…
(Not jam, but Ingrid!..)
And at Ingrid jam –
Not jam, but delight of inspiration and dream!
At the court – a lottery, and we can win…
And airy puff pastries
From mountain ash berries
Before this masterpiece lie disgraced.
Cooks of universe – before it dishwashers.
And the mountain ash liqueur
Dressings of the queen!
This – airplane! This – trees’ waltz!
This – harp of Aeolus and bow of Paganini!
To all the sweets and drinks
Rowan-riddled – glory!
Laughs and slyly savors Ingrid
Her incomparable liqueur, tuned overly.
Горный салют
Та-ра-ра-ррах! Та-ра-ра-ррах!
Нас встретила гроза в горах.
Смеялся молний Аметист
Под ливня звон, под ветра свист.
И с каждым километром тьма
Теплела, точно тон письма
Теплеет с каждою строкой, —
Письма к тому, кто будет твой.
Неудивительно: я вез
В край мандаринов и мимоз
Рябины с вереском привет, —
Привет от тех, кого здесь нет…
Я вез — и бережно вполне —
Адриатической волне
Привет от Балтики седой, —
Я этой вез привет от той.
Я Север пел, — не пел я Юг.
Но я поэт, природы друг,
И потому салют в горах:
Та-ра-ра-ррах! Та-ра-ра-ррах!
Mountain firework
Ta-ra-ra-rrah! Ta-ra-ra-rrah!
The lightning met us in the mountains.
Laughs the Amethyst of lightning
Under pouring rain, under whispers of wind.
And with each kilometer
Darkness warmed, like the tone of a letter
With each line warms, -
Letter to him, that will be yours.
It’s not surprising: I carried
Into mandarin and mimosa’s land
Hello from mountain ash and heather –
Hello from those who are not here…
I carried – and carefully fully –
To wave of Adriatic
Hello from grayness of Baltic, -
I carried to one drink of another.
I sang the North – didn’t sing the South.
But I’m a poet, nature’s friend,
And thus there’s fireworks in the mountains:
Ta-ra-ra-rrah! Ta-ra-ra-rrah!
Ta-ra-ra-rrah! Ta-ra-ra-rrah!
The lightning met us in the mountains.
Laughs the Amethyst of lightning
Under pouring rain, under whispers of wind.
And with each kilometer
Darkness warmed, like the tone of a letter
With each line warms, -
Letter to him, that will be yours.
It’s not surprising: I carried
Into mandarin and mimosa’s land
Hello from mountain ash and heather –
Hello from those who are not here…
I carried – and carefully fully –
To wave of Adriatic
Hello from grayness of Baltic, -
I carried to one drink of another.
I sang the North – didn’t sing the South.
But I’m a poet, nature’s friend,
And thus there’s fireworks in the mountains:
Ta-ra-ra-rrah! Ta-ra-ra-rrah!
Муза
Волнистый сон лунящегося моря.
Мистическое око плоской камбалы.
Плывет луна, загадочно дозоря
Зеленовато-бледный лик сомнамбулы.
У старых шхун целует дно медуза,
Качель волны баюкает кораблики,
Ко мне во фьорд везет на бриге Муза
Прозрачно-перламутровые яблоки.
В лиловой влаге якорь тонет… Скрип.
В испуге колыхнулась пара раковин,
Метнулись и застыли стаи рыб,
Овин полей зовет и манит в мрак овин.
Вот сталью лязгнул бриг о холод скал,
И на уступ спустилась Муза облаком.
Фиорд вскипел, сердито заплескал
И вдруг замолк, смиренный строгим обликом.
Она была стройна и высока,
Как северянка, бледная и русая,
Заткала взор лучистая тоска,
Прильнув к груди опаловою бусою.
Нет, в Музе нет античной красоты,
Но как глаза прекрасны и приветливы!
В ее словах — намеки и мечты,
Ее движенья девственно-кокетливы.
Она коснулась ласково чела
Устами чуть холодными и строгими
И яблоки мне сыпать начала
Вдохновлена созвездьями высокими.
К лицу прижав лицо, вся — шорох струй,
Запела мне полярную балладу…
О Муза, Муза, чаще мне даруй
Свою неуловимую руладу.
И яблоко за яблоком к устам,
К моим устам любовно подносила.
По всем полям, по скалам и кустам
Задвигалась непознанная сила.
Везде заколыхались голоса,
И вскоре в мощный гимн они окрепли:
Запело все — и море, и леса,
И даже угольки в костровом пепле.
А утром встал, под вдохновенья гром,
Певец снегов с обманчивой постели,
Запечатлев внимательным пером
Виденья грез в изысканной пастели.
Muse
The wavy dream of moonlit sea.
Mystic eye of the flat flounder.
Sails the moon, patrolling mysteriously
The green-pale face of the sleepwalker.
Jellyfish kiss the bottom of old schooners,
Swing of waves the ships lulls,
To my fiord in a brig bears Muse
Apples transparent – mother of pearl.
The anchor drowns in purple dampness…
Creak. In fear has swayed couple of basins,
Rushed and froze the flock of fish,
Barn calls fields and barn lures into darkness.
Brig with steel on hard rocks clanged,
And on the ledge lowered Muse in a cloud.
Fiord boiled, angrily splashed
And, humble strict image, suddenly went quiet.
She was trim and tall,
Like northerner, blonde and pale,
Covered the sight the radiant angst,
The opal bead snuggling to chest.
No, there’s no ancient beauty in Muse,
But how her eyes are beautiful and friendly!
In her words – hints and dreams,
Her movements maidenly-coquettish.
She tenderly touched the forehead
With lips strict and cold.
And began to pour for me apples
Inspired by high constellations.
Face pressed to face, all – rustle of streams,
Sang to me the polar ballade…
O Muse, Muse, give me more frequently
Your elusive roulade.
And apple with apple to lips,
To my lips lovingly offered.
On all bushes, rocks and fields
Moved the unknown power.
Everywhere swayed the voices,
And soon into mighty anthem grew stronger:
All sang – the sea and the woods,
And even coals in ash of fire.
And woke up in morning, under inspiration’s thunder,
Singer of snow in the bed deceitful,
Capturing with attentive feather
Seeing of dreams in exquisite pastel.
Музей моей весны
О милый тихий городок,
Мой старый, верный друг,
Я изменить тебе не мог
И, убежав от всех тревог,
В тебя въезжаю вдруг!
Ах, не в тебе ль цвела сирень,
Сирень весны моей?
Не твой ли — ах! — весенний день
Взбурлил во мне «Весенний день»,
Чей стих — весны ясней?
И не окрестности твои ль,
Что спят в березняке,
И солнцесвет, и лунопыль
Моих стихов сковали стиль,
Гремящих вдалеке?
И не в тебе ли в первый раз
Моя вспылала кровь?
Не предназначенных мне глаз, —
Ах, не в тебе ль, — я пил экстаз
И думал: «Вот любовь!»
О первый мой самообман,
Мне причинивший боль,
Ты испарился, как туман,
Но ты недаром мне был дан:
В тебе была эоль!
И только много лет спустя,
Ошибок ряд познав,
Я встретил женщину-дитя
С таким неотразимым «я»,
Что полюбить был прав.
Да, не заехать я не мог
Теперь, когда ясны
Мои улыбки, в твой шатрок,
Мой милый, тихий городок,
Музей моей весны!..
Museum of my spring
Oh dear quiet town,
My old, loyal friend,
I could not betray you
And, from worries running away,
I suddenly ride into you!
Ah, not in you did lilac bloom,
Lilac of my spring?
Not your – ah! – spring day
Seethes in me “the spring day,”
Whose poem – clearer than spring?
And not your surroundings,
That in birch forests sleep,
And sunshine, and moondust
Of my poems shackled the style,
Of the ones ringing afar?
And not for you for the first time
My blood flared up?
Not destined for me eyes, -
Ah, not in you – I drank ecstasy,
And thought, “Here is love!”
O my first self-deceit,
Inflicting on me pain,
Like fog you evaporated,
But were given to me not in vain:
In you there was Aeolus:
And after many years,
Having recognized the row of mistakes,
I met the woman-child
With the irresistible “I,”
That I was right to love.
Yes, I could not enter
Now, when are clear
My smiles, in your tent,
My dear, quiet town,
Museum of my spring!..
Бунт волн
Небо грустно и сиренево,
Как моих мечтаний фон.
Вновь дыханием осеннего
Ветра парус оживлен.
…Воды сильны, воды зелены,
Как идейные юнцы:
Непонятны гор расщелины
Волнам, словно нам — отцы.
Уговоры ветра ласковы,
Он волнует, манит ввысь,
И, кипучие, от ласки вы
Речки-мамы отреклись.
Вы бушуете, взволнованы
Светозарною мечтой,
Тайной мыслью околдованы,
Вызывая все на бой.
И песок, и камни с рыбами
Вы кидаете, грозя
Уничтожить, их ушибами
Награждая и разя.
Все могучими расстреляно!..
Уважая смелый риск,
Вы в гранитные расщелины
Шлете бездну светлых брызг.
Разукрашенный сединами
Возмущается утес
И с другими исполинами
Шлет в ответ огонь угроз.
Вы смеетесь, волны белые,
Над угрозой стариков
И, отважные и смелые,
Шлете брызги вновь и вновь.
Но как дряхлые расщелины
Не опасны для воды, —
Так и брызги, что нацелены
В них, — бесцельны и пусты.
Mutiny of waves
Sky is lilac and sorrowful,
Like the background of my dreams.
Again with the breath of autumn
Is livened the sail of wind.
Water is strong, water is green,
Like the idea youths:
Not understood are crevasses of mountains
By waves, as by us – are fathers.
Tender is the wind’s persuasion,
It worries, lures above,
And, boiling, you from tenderness
Have repented rivers-moms.
You rage, excited
By the luminous dream,
Charmed with a secret thought,
To battle calling everyone.
And sand, and stones with the fishes
You throw, threatening
To exterminate, with their bruises
Rewarding and striking.
All have been shot by the mighty!..
Respecting the brave risk,
You in a cleft of granite
Send light splashes’ abyss.
Painted with gray hair
Indignant are the rocks
And with giants other
Sends fire of threats in response.
You laugh, the white waves,
Over the threat of old men
And, daring and brave,
You send splashes again and again.
But how the decrepit clefts
Are to water not dangerous, -
Thus are the splashes that are aimed
At them, - are empty and aimless.
Моя знакомая
Ты только что была у проходимца Зета,
Во взорах похоти еще не погася…
Ты вся из Houbigant! ты вся из маркизета!
Вся из соблазна ты! Из судорог ты вся!
И чувствуя к тебе брезгливую предвзятость
И зная, что тебе всего дороже ложь,
На сладострастную смотрю твою помятость
И плохо скрытую улавливаю дрожь.
Ты быстро говоришь, не спрошенная мною,
Бесцельно лишний раз стараясь обмануть,
И, будучи чужой неверною женою,
Невинность доказать стремишься как-нибудь.
Мне странно и смешно, что ты, жена чужая,
Забыв, что я в твоих проделках ни при чем,
Находишь нужным лгать, так пылко обеляя
Себя в моих глазах, и вздрагивать плечом…
И это тем смешней, и это тем досадней,
Что уж давным-давно ты мой узнала взгляд
На всю себя. Но нет: с прозрачной мыслью задней
Самозабвенно лжешь — и часто невпопад.
Упорно говоришь о верности супружьей, —
И это ты, чья жизнь — хронический падеж, —
И грезишь, как в четверг, в час дня, во всеоружье
Бесстыдства, к новому любовнику пойдешь!
My Acquaintance
You only had been at the rogue Z,
In sight of carnality still not extinguished…
You are from Houbigant! You’re all from Marquisette!
You’re all temptation! You’re all convulsion!
I sense in you fastidious judgment
And knowing, that than all to you is lie most dear,
I look at your voluptuous bruising
And catch the badly hidden shiver.
You quickly speak, by me not asked,
Aimlessly seeking another time to deceive,
And, being a disloyal wife,
You seek somehow the innocence to prove.
It’s strange and funny to me that you, another wife,
Forgotten, what in your tricks is nothing,
You’ll find needed to lie, ardently having gone white
In my eyes, and with shoulders to shudder…
And it is funnier, and it is annoying still more,
That you had long ago my peer not recognized
On all you. But not: with transparent thought rear
Selflessly you lie – and frequently out of place.
Stubbornly you speak about loyalty marital, -
And this, whose life – is the chronical case, -
And you dream, like on Thursday, in hour of day, armor all
Of shamelessness, to new lover you will pass!
Мои похороны
Меня положат в гроб фарфоровый
На ткань снежинок Яблоновых,
И похоронят (…как Суворова…)
Меня, новейшего из новых.
Не повезут поэта лошади, —
Век даст мотор для катафалка.
На гроб букеты вы положите:
Мимоза, лилия, фиалка
.Под искры музыки оркестровой,
Под вздох изнеженной малины —
Она, кого я так приветствовал,
Протрелит полонез Филины.
Всем будет весело и солнечно,
Осветит лица милосердье…
И светозарно-ореолочно
Согреет всех мое бессмертье!
My Funeral
They’ll put me in a porcelain coffin
On cloth of apple snowflakes,
And (like Suvorova) they will bury
Me, of the new, newest.
Horses will not carry the poet, -
Century will give engine for the hearse.
On coffin put a bouquet:
Lily, violet, mimosa.
Under spark of ancestral music,
Under pampered raspberry’ breath –
Her, whom I had greeted,
Will sing the Filin’s polonaise.
All will be sunny and happy,
Mercy on faces will shine…
And with the luminous halo
My immortality all will warm!
Моя любовь к тебе вне срока
Моя любовь к тебе вне срока:
Что значит время при любви?
О не пытай меня жестоко, —
На искус мой благослови!
Со мною ты — светло я счастлив,
Но и в разлуке ты со мной!
Я верю в звезды, что не гасли б,
Когда б весь мир погас земной.
Я знаю, рано или поздно
Мы две судьбы в одну сольем.
Не бойся жить до срока розно:
Порука — в имени моем.
My love for you is out of date
My love for you is out of date:
What does love seem before time?
O, don’t me cruelly torment, -
Bless me in the art of mine!
You with me – happy and light,
But you have parted with me!
I trust in stars, that they don’t go out,
That in them the whole world had dimmed.
And I know, sooner or later
We are two fortunes in one.
Don’t fear life different before deadline:
Bail – in the name of mine.
Мой стих
Мой стих — пощечина
Условиям земли.
Чья мысль отточена,
Внемли!
Эй вы, иуды-братья,
Сжигайте песнь мою:
Всему проклятья
Пою!..
My Poem
My poem – slap in the face
Of earth’s conditions.
Whose thought is honed,
Listen!
Hey you, Jewish brothers,
Burn my song:
To all the curses
I sing!...
Мой ответ
Ещё не значит быть сатириком —
Давать озлобленный совет
Прославленным поэтам-лирикам
Искать и воинских побед…
Неразлучаемые с Музою
Ни под водою, ни в огне,
Боюсь, мы будем лишь обузою
Своим же братьям на войне.
Мы избало́ваны вниманием,
И наши ли, pardon, грехи,
Когда идут шестым изданием
Иных «ненужные» стихи?!.
— Друзья! Но если в день убийственный
Падёт последний исполин,
Тогда ваш нежный, ваш единственный,
Я поведу вас на Берлин!
My Answer
It does not mean to be a satirist –
To give an embittered response
To gloried poets-lyricists,
To find victory in wars…
Inseparable from the Muse
Not under water, not on fire,
I fear that to the war brothers
We will be a burden.
We are spoiled with attention,
And our, pardon, sins,
When in the sixth edition
“Unneeded” poems of aliens?!
Friends! But on a murderous day
Falls the final titan,
Then yours tenderly, yours only,
I will lead you to Berlin.
Монолог
Не правда ль? — позорно дать руку тому,
Кто гибнет и верит, что можешь помочь ты…
Позорно и скучно, и странно… К чему —
Когда есть «летучие почты»,
Конфетти и шпоры, и танцы, и лесть?
Вот в том-то и ужас, что всё это есть!
Когда же умрёт он — бессильный, больной —
И в церковь внесут его прах охладелый,
Ты плакать, пожалуй, посмеешь!.. Иной
Подумает: «Слёзы души опустелой…»
…Будь я мертвецом, я покинул бы гроб,
Согнул бы законов природы кольцо
И всё для того, для того это, чтоб —
Тебе плюнуть в лицо!..
Monologue
Is it not true? It is shameful to give hands
To him who trusts and perishes, that you can help….
Shameful and boring, and strange… To what –
When there is “flying mail,”
Confetti and spores, and dance, and flattery?
In it is horror, that all this is!
When he will die – powerless and sick –
And they will carry into the church his ash cold,
You will, perhaps, dare to weep!
Another will think: “Tears of emptied soul…”
Be I a corpse, I would leave the coffin,
Bending the laws of nature’s ring
And all for that, all for this –
Into your face to spit!
Монолог императрицы
Я, вдовствующая императрица,
Сажусь на свой крылатый быстрый бриг
И уплываю в море, чтоб укрыться
От всех придворных сплетней и интриг.
Мой старший сын, сидящий на престоле,
И иноземная его жена
В таком погрязли мрачном ореоле,
Что ими вся страна поражена.
Его любовниц алчущая стая,
Как разъяренных скопище пантер,
Рвет мантию его из горностая
Руками недостойными гетер.
Его жена, от ревности свой разум
Теряя, зло и метко мстит ему.
И весь народ, подверженный заразам,
Грузится в похоть, пьянство, лень и тьму.
Им льстит в глаза разнузданная свита,
Куя исподтишка переворот.
О, паутинкой цепкою повита
Интрига та, ползущая в народ.
Ни с кем и ни о чем не сговориться
В стране, пришедшей к жалкому нолю.
Бездействующая императрица,
Спешу уплыть к соседу-королю.
Monologue of the empress
I, dowager empress,
Sit on my quick winded brig
And sail to sea, so as to hide from
All courtiers of gossip and intrigue.
My oldest son, sitting on the throne,
And his wife extra-terrestrial
Got mired in such a dusky halo,
That amazed with them is the land.
The hungry flock of his lovers,
Like an enraged panthers’ crowd,
Tears the mantle of ermine
The gay man with unworthy arms.
His wife, from jealousy losing her reason
Revenges him, evil and precise.
And people, subjected to infection,
Loads into lust, drunkenness, darkness and laziness.
To their eyes flatters retinue unbridled,
Like, on the sly, upheaval.
Oh, wrapped with tight cobweb
Is the intrigue, crawling to people.
Not with anyone about anything come to agreement,
In land, coming to pitiful zero.
The empress dormant.
I hurry to sail to king-neigbor.
Утро дня св. Духа
Мы сидели в соснах над крутым обрывом,
Над лазурным морем, в ясный Духов день.
Я был безоблачно счастливым,
В моей душе цвела сирень!
В ландышевом шелке, затканном златисто
(Дивен в белорозах милый твой капот!)
Ты, лежа, слушала лучисто,
Как вся душа моя поет!
Не было похожих на тебя, — не будет.
Изменял другим, — тебе не изменю.
Тебя со мною не убудет,
Себя с тобою сохраню.
Я построю замок, — маленький, дешевый, —
В этих самых соснах будущей весной, —
С тобою жить всегда готовый,
Готовый умереть с тобой!
Morning of the day of Holy Spirit
In pines over sharp incline we were sitting,
Over azure sea, in clear Spirits’ day.
I was cloudlessly happy,
Lilac blossomed in soul of mine!
In woven in gold lily of the valley silk,
(Wonderful in white roses is your dear bonnet!)
You, lying down, listened radiantly
How sings my soul!
There was no one like you – there won’t be.
I betrayed others, - you I won’t betray.
You and I together will not be,
I will keep with you myself.
I’ll build a castle, - little, cheap, -
In these pines of future spring, -
I’m always ready to live with you,
Ready to dine with thee!
Моряна
Есть женщина на берегу залива.
Ее душа открыта для стиха.
Она ко всем знакомым справедлива
И оттого со многими суха.
В ее глазах свинцовость штормовая
И аметистовый закатный штиль.
Она глядит, глазами омывая
Порок в тебе, — и ты пред ней ковыль…
Разочарованная в человеке,
Полна очарованием волной.
Целую иронические веки,
Печально осиянные луной.
И твердо знаю вместе с нею: грубы
И нежные, и грубые нежны.
Ее сомнамбулические губы
Мне дрогнули об этом в час луны…
Moryana
There is a woman on bay shore.
Her soul is open for a poem.
She is just to those known to her
And for this is dry to many.
In her eyes the storm’s leadiness
And sunset steeple of amethyst.
She peers, washing with eyes
Sin in you – and you before her, feather grass…
Disappointed in people,
Full of the charm of wave.
I kiss the ironic temples,
That sadly the moon illuminates.
And firmly I know with her:
Rude and tender, and tender are rude.
Her lips of a sleepwalker
Faltered me of this in hour of the moon…
Убитая яблоня
Один из варваров зарезал яблоню
И, как невинности, цветов лишил…
Чем я пленю тебя? чем я тебя пленю,
Раз обескровлена система жил?
Да, жилы яблони — все ветви дерева!
Да, кровь древесная — цветущий сок!
О, вера вешняя, ты разуверена,
И снегом розовым покрыт песок…
Чем восторгну теперь, мой друг, тебя пленя,
В саду, куда с собой любить привел,
Когда зарублена злодеем яблоня —
Жизнь для художника, для зверя — ствол?!.
Murdered apple tree
One of barbarians cut down the apple tree
And, like innocence, deprived colors…
How do I captivate you? How do I captivate you,
Since system of veins is without blood?
Yes, veins of apple tree – all branches of the tree!
Yes, flowering juice is village blood!
O, eternal faith, you are unsure,
And with pink snow is covered sand…
What delight now, my friend, you captivating,
In garden where to love he brought,
When apple tree was cut down by scoundrel –
Life for the artist, stem – for the beast!
Муринька
Муринька, милая-милая девонька,
Радость моя!
Ты ли мечта моя, ты ль королевонька
Грезного «я»?
Гляну ль в глаза твои нежно-жестокие,
Чую ль уста,
Узкие, терпкие, пламеннотокие, —
Все красота!
Чувствую ль душу твою равнодушную —
Млеющий лед, —
Сердце играет во мне простодушное,
Сердце поет!
Сколько искания, сколько страдания,
Сколько обид
Сердце твое, Мессалина-Титания,
Строго таит.
Так-то, всегда и во всем чересчуринька,
Радость моя!
Муринька, милая-милая Муринька,
Ангел-змея!
Murinka
Murinka, dear-dear maiden,
Joy of mine!
You are a dream, or you are a queen
Of dreamy “I”?
I look in your eyes cruel-tender,
I feel your lips,
Thin, patient, flame-current fire, -
All beauty is!
I feel your soul indifferent –
Ice glowing, -
Heart simple-minded plays within me,
Heart of a poet!
How much seeking, how much suffering,
How many insults
Your heart, Messalina-Titania,
Strictly melts.
Thus, too much always and in all things,
My happiness!
Murinka, dear-dear Murkinka,
Angel-snake!
Моя дача
Моя зеленая избушка —
В старинном парке над рекой.
Какое здесь уединенье!
Какая глушь! Какой покой!
Немного в сторону — плотина
У мрачной мельницы; за ней
Сонлива бедная деревня
Без веры в бодрость лучших дней.
Где в парк ворота — словно призрак,
Стоит заброшенный дворец.
Он обветшал, напоминая
Без драгоценностей ларец.
Мой парк угрюм: в нем много тени;
Сильны столетние дубы;
Разросся он; в траве дорожки;
По сторонам растут грибы.
Мой парк красив: белеют урны;
Видны с искусственных террас
Река, избушки, царский домик…
Так хорошо в вечерний час.
My Dacha
My little hut of green –
Under the river, in old park.
What solitude is here!
What wilderness! What calm!
A bit to the side – a dam
By dusky mill; after it is
The poor sleepy village
Without faith in cheer of better days.
Like gates into the park – like a ghost,
Stands the abandoned palace;
It has decayed, reminding
Of a case without jewels.
My park is grim; in it is much shadow;
Are strong hundred-year-old oaks;
It has grown; mushrooms are growing
On the sides; in grass there are roads.
My park is lovely; urns are white;
From terraces visible are
River, huts, the tsar’s house…
Thus it is good in evening hour.
Моя удочка
Эта удочка мюнхенского производства,
Неизменная спутница жизни моей,
Отвлекает умело меня от уродства
Исторических — и истерических! — дней.
Эта палочка, тоненькая, как тростинка,
Невесомая, гибкая, точно мечта,
Точно девушка, — уж непременно блондинка, —
Восхитительные мне открыла места.
Мы идём с нею долго, — с утра до заката, —
По тропинкам, что трудный соткали узор.
Нам встречается лишь лесниковая хата,
Но зато нам встречается много озёр.
И на каждом из них, в мелочах нам знакомом,
Мы безмолвный устраивать любим привал,
Каждый куст служит нам упоительным домом,
Что блаженство бездомному мне даровал.
Наклонясь над водой и любуясь собою
В отразивших небес бирюзу зеркалах,
Смотрит долго подруга моя в голубое,
Любопытство в тигровых будя окунях.
И маня их своим грустно-гибким нагибом,
Привлекает на скрытый червями крючок,
Чисто женским коварством доверчивым рыбам
Дав лукавый, — что делать: смертельный — урок.
Уловив окунька, выпрямляется тотчас
И, свой стан изогнув, лёгкий свист торжества
Издавая, бросает, довольная очень,
Мне добычу, лицо мне обрызгав слегка…
Так подруга моя мне даёт пропитанье,
Увлекает в природу, дарует мечты.
Оттого-то и любы мне с нею скитанья —
С деревянной служительницей красоты.
My Fishing Rod
This fishing rod of Munich construction,
Loyal companion of the life of mine,
Skilfully detracts me from ugliness
Of historical – and hysterical! – time.
This thin rod, like a reed,
Unfamiliar, subtle, like a dream,
Precisely girl – certainly blonde –
Delightful places opened for me.
Tenderly taking into hands and caressing softly,
Like with beloved, in the woods I walk with her,
Where we won’t meet scum of the people,
Where the skies in the lakes shimmer.
I walk with her long – morning to sunset –
On trails, that weaved difficult look.
We meet just the forester’s hut,
But we will meet with many lakes!
And in, familiar in trifles, each of them
We like to orchestrate quiet halt.
Each bush serves us with ravishing home,
That bliss to bottomless you to me did gift.
Bending over water and self admiring
Reflecting in azure mirrors the skies,
Long looks into the blue my girlfriend,
Curiosity awakening in tiger perches.
And beckoning them with woeful-fragile bend,
Attracts the hook by worms hidden,
To credulous fish with woman’s cunning
Given is wily – what to do: deadly – lesson.
Catching the perch, straightens
And, triumph’s light whistle, the mill bending,
Publishing, discards, very happy,
My loot, the face barely splashing.
Thus my girlfriend sustenance gives to me,
Lures to nature, gives the dreams.
For this lovable to me is her wandering –
With the wooden attendant Beauty!
Мой сад
П.М. Кокорину
Войди в мой сад… Давно одебрен
Его когда-то пышный вид.
Днем — золочен, в луне — серебрян,
Он весь преданьями овит.
Он постарел, он к славе алчен,
И, может быть, расскажет он,
Как потерял в нем генерал чин,
Садясь в опальный фаэтон.
И, может быть, расскажет старец,
Как много лет тому назад
Графиня ехала в Биарриц
И продала поспешно сад;
Как он достался генеральше,
Как было это тяжело,
И, может быть, расскажет дальше,
Что вслед за тем произошло.
А если он и не расскажет
(Не всех доверьем он дарит…)
Каких чудес тебе покажет,
Какие дива озарит!
И будешь ты, когда в росе — лень,
А в сердце — нега, созерцать
Периодическую зелень
И взором ласкою мерцать.
Переживать мечтой столетья,
О них беззвучно рассуждать,
Ждать девушек в кабриолете
И, не дождавшись их, страдать…
Мой тихий сад в луне серебрян,
А в солнце ярко золочён.
Войди в него, душой одебрен,
И сердцем светел и смягчён.
My garden
To P. M. Kokorin
Come into my garden…
Long dressed up is its sometime flamboyant sight.
In moon – silver, in day – golden,
With legends it is sweet.
He grew old, he is greedy for glory,
And, maybe, he will tell,
How in him lost his rank the general,
Sitting in phaeton of opal.
And, maybe, old man will tell me,
How many years long ago
Countess rode to Biarritz
And speedily the garden sold;
How it went to general’s wife,
How it was hard,
And it will tell, maybe,
What happened after that.
And if he won’t tell
(He does not to all give trust…)
He’ll show to you which marvels,
Which marvels he will illuminate!
And you will be, when sloth is in dew,
And bliss in the heart, to contemplate
Periodical greenery
And with tender gaze to scintillate.
To survive centuries with a dream,
To reason with them without sound,
To wait for girls in a convertible
And, not awaiting them, to suffer…
My quiet garden is silver in moon,
And golden in the bright sun.
Come into it, dressed up with soul,
And with the heart light and softened.
Сердце мое
Сердце мое, этот колос по осени,
Сжато серпом бессердечия ближнего,
Сжато во имя духовнаго голода,
В славу нетленных устоев Всевышнего.
Пусть же слепые жнецы, бессознательно
Сжавшие сердце мне многолюбивое,
Им напитаются с мысленным отблеском
Радуги ясной, сулящей счастливое.
My heart
My heart, at autumn this ear,
Is compressed by sickle of near heartlessness,
Is compressed by name of spiritual hunger,
In the glory of the Almighty’s imperturbable foundations.
Let the blind reapers, as unconsciously
They my loving heart compress,
Will feed with thought’s reflection
Of clear rainbow, promising happiness.
Мой монастырь
Мой монастырь — не в сводах камня,
Не на далеких островах, —
В устоях духа нерушимых,
В идее: жизнь земная — прах.
Мой монастырь — не в песнопеньях,
Не в облегчении молитв, —
В делах, где принцип справедливость,
В непониманьи смысла битв.
Мой монастырь — не в истязаньи
Бездушной плоти, — в грезе вширь,
В неверии в бессмертье ада
И в вере в Рай — мой монастырь.
My monastery
My monastery – not in stone vaults,
Not on the far-off isles,
In spirit’s unshakeable foundations,
In the idea: earthly life – is dust.
My monastery – not in chants,
Not in the relief of prayers, -
In deeds, where principle is justice,
In misunderstanding of the meaning of battles.
My monastery – not in torment
Of soulless flesh, - and far in a dream,
In hell’s immortality and distrust
And in belief to Heaven – my monastery.
Моя Россия
Моя безбожная Россия,
Священная моя страна!
Ее равнины снеговые,
Ее цыгане кочевые, -
Ах, им ли радость не дана?
Ее порывы огневые,
Ее мечты передовые,
Ее писатели живые,
Постигшие ее до дна!
Ее разбойники святые,
Ее полеты голубые
И наше солнце и луна!
И эти земли неземные,
И эти бунты удалые,
И вся их, вся их глубина!
И соловьи ее ночные,
И ночи пламно-ледяные,
И браги древние хмельные,
И кубки, полные вина!
И тройки бешено степные,
И эти спицы расписные,
И эти сбруи золотые,
И крыльчатые пристяжные,
Их шей лебяжья крутизна!
И наши бабы избяные,
И сарафаны их цветные,
И голоса девиц грудные,
Такие русские, родные,
И молодые, как весна,
И разливные, как волна,
И песни, песни разрывные,
Какими наша грудь полна,
И вся она, и вся она —
Моя ползучая Россия,
Крылатая моя страна!
My Russia
My godless Russia,
My holy land
Her snowy plains
Her gypsies wandering, -
Ah, were they not given joy?
Her fiery gusts,
Her forward dreams,
Reached till the bottom!
Her holy criminals,
Her blue flights
And our moon and sun!
And these unearthly lands,
And remote riots,
And their whole, whole depth!
And her night’s nightingales,
And her flaming-icy nights,
And ancient drunken mash,
And cups full of wine!
And madly steppe troikas,
And painted spokes,
And winged tie-down,
Steepness from necks of swans!
And our hut broads,
And their colored sundresses,
And chest voices of maidens,
So Russian, dear,
And young, like the spring,
And draft, as of wave,
And discontinuous songs,
With which full is our chest,
And it all, and it all –
My Russia crawling,
My country winged!
Моя улыбка
Моя улыбка слезы любит,
Тогда лишь искренна она,
Тогда лишь взор она голубит —
И в душу просится до дна.
Моей улыбке смех обиден,
Она печалью хороша.
И если луч ее не виден,
Во мне обижена душа.
My smile
My smile loves the tears,
Only then she is sincere,
Only then she caresses the gaze –
And to the bottom the soul requests.
My smile laughter offends,
With sadness it is beautiful.
And if I cannot see her ray,
Insulted in me is the soul.
Мой год
Я десять месяцев мечтаю,
А два живу и пью вино, —
Тогда для всех я пропадаю,
Но — где и как — не все ль равно!
Как лютик, упоенный лютней, —
Я человек не из людей…
И, право, как-то жить уютней
С идеей: пить из-за идей.
My Year
For ten months I am dreaming
For two I live and drink wine –
Then for all I disappear,
But – who and how – it’s not all the same!
Like buttercup made drunk on lutes, -
I one of men was not …
And, right, it’s cozier to be living
With thought: drink for the thought.
Миррэты
Зоюсе
В березовом вечернем уголке
С тобою мы на липовой скамейке.
И сердце бьется зайчиком в силке.
Олуненные тени, точно змейки,
То по песку, то по густой аллейке
В березово-жасминном уголке.
Жасмин — мой друг, мой верный фаворит:
Он одышал, дитя, твое сердечко, —
Оно теперь душисто говорит,
Оно стрекочет нежно, как кузнечик.
Да освятится палевый наш вечер
И ты, жасмин, цветущий фаворит!
Myrrha
In a birch evening corner
I sit with you on a linden bench.
And heart beats like a rabbit in snare
Moon shades, just like snakes,
On the sand, on the dense alley
In birch-jasmine corner.
Jasmine – my friend, my loyal favourite:
It breathed, baby, in heart of yours, -
Fragrantly now it speaks,
It chirps tenderly like grasshopper.
And pale yellow evening will be sanctified –
And you, jasmine, blooming favourite!
Мирра Лохвицкая
Я чувствую, как музыкою дальней
В мой лиственный повеяло уют.
Что это там? – фиалки ли цветут?
Поколебался стих ли музыкальный?
Цвет опадает яблони венчальной.
В гробу стеклянном спящую несут.
Как мало было пробыто минут
Здесь, на земле прекрасной и печальной!
Она ушла в лазурь сквозных долин,
Где ждал ее мечтанный Вандэлин,
Кто человеческой не принял плоти,
Кто был ей верен многие века,
Кто звал ее вселиться в облака,
Истаять обреченные в полете.
Myrrha Lohvitskaya
I feel, as with a far-off music
Blew into my foliage coziness.
What is there? Are the violets blooming?
Hesitated my musical poems?
Falls the color of wedding apple tree.
The sleeping they carry in coffin of glass.
How few were spent the minutes
Here, on the beautiful and sad earth!
She went into azure of end-to-end valleys,
Where waited for her the dreamed Vandelines,
Who did not accept the human flesh,
Who was true to her for many centuries,
Who called to settle in the clouds,
To melt the doomed in flight.