Dacha coffee [Дачный кофе]
Daisies (Маргаритки]
Dalmatian fantasy [Далматинская фантазия]
Dame D’Azow [Dame D’Azow]
Dance of May [Пляска мая]
Dawn of sunrise [Заря воскреса]
Dawn smiled so pink [Заря улыбалась так розово]
Day on the farm [День на ферме]
Dearer than all [Дороже всех]
Debunking [Развенчание]
Decree of ministers [Декрет министрессы]
Dedication [Посвящение]
Del-Aqua-Tor [Дель-Аква-Тор]
Delights of Gogol [Изыски Гоголя]
Demon [Демон]
Deprived of homeland [Отечества лишенный]
Desolate life [Безотрадная жизнь]
Despair [Отчаяние]
Destined meeting [Встреча предначертанная]
Destroy partisanship [Уничтожьте партийность]
Diesel I (Wind has torn into the window) [Дизэль I (Ветер ворвался в окно)]
Diesel II (gunboat sails from afar) [Дизэль II (Проплывает вдали канонерка)]
Dina [Динa]
Dispassion of achievement [Бесстрастие достижения]
Disso-rondels [Диссо-рондели]
Disso-Rondo [Диссо-рондо]
Dissonance [Диссона]
Dissonances [Диссонансы]
Do I look at water steels [Смотрю ли я на водяные стали]
Do not escape what must be [Не избегай того, что быть должно]
Do not take apart your soul [Ты души своей не растаскивай]
Do not trust [Не верь]
Don Juan [Дон Жуан]
Don’t be ashamed… [Не устыдись...]
Don’t Fly Away! [Не улетай!]
Don’t talk of culture [Не говорите о культуре]
Don’t sorrow about my cooling [Не грусти о моем охлажденьи]
Dostoyevsky [Достоевский]
Drawing [Рисунок]
Drawing With The Needle [Рисунок иглой]
Dream About Village [Сон в деревне]
Dream in vain [Тщетная мечта]
Dream Kingdom [Грезовое царство]
Dreamer’s carriage [Качалка грезерки]
Dreams of Fofanov [Мечты о Фофанове]
Dreams of minion [Грезы миньоны]
Dressmaker [Портниха]
Dried up bottle [Флакон иссякший]
Drina [Дрина]
Drink [Запой]
Drop [Капель]
Drowned with the soul [Утопленный душой]
Ducic [Дучич]
Duet of souls [Дуэт душ]
Dumas [Дюма]
Dumas and Verdi [Дюма и Верди]
Dying beauty [Красота предсмертная]
Dying saviours [Погибающие спасатели]
Дачный кофе
Как вкусен кофе утром летним
В росисто-щебетном саду.
За стадом, за быком последним
Идет пастух, пыхтя в дуду.
За ним несется вскачь корова,
Как помелом, хвостом маша.
И милолица, и здорова
Девчонка деет антраша.
Стремясь уйти у бонн из-под рук,
Бежать, куда глядят глаза,
Капризничает каждый отрок,
Нос гувернантке показав.
Вот финский рикша: в таратайке
Бесконкурентный хлебопек
Везет «француженок» и сайки —
С дорогою за пятачок…
Я подливаю в кофе сливки
И — мил, и юн, и добросерд —
Вскрываю утренний конверт
На коленкоровой подшивке…
Dacha coffee
How tasty is coffee in early morn
In dewy-twittering garden.
Behind the last bull, behind flock
Walks the shepherd, into pipe puffing.
Behind him gallops the bull
Like a broom wagging the tail.
And healthy, and sweet of heart,
A girl makes an entrechat.
Striving away from the housemaid’s hands,
To run, where stare eyes,
Throws a tantrum every teen,
Showing nose to the governess.
Here’s Finnish rickshaw: in a car
The baker unrivaled
Drives Frenchwomen and buns
For a nickel on the road.
I pour cream into coffee
And – dear, and young, and kindly –
I open the morning envelope
On a calico lining.
Маргаритки
О, посмотри! как много маргариток —
И там, и тут…
Они цветут; их много; их избыток;
Они цветут.Их лепестки трехгранные — как крылья,
Как белый шелк…
Вы — лета мощь, вы — радость изобилья,
Вы светлый полк! Готовь, земля, цветам из рос напиток,
Дай сок стеблю…
О, девушки! о, звезды маргариток!
Я вас люблю…
Daisies
Oh look! How many daisies –
And here, and there they are…
They are in flower; there are many; they are in excess;
They flower.
Their triangular petals – like wings,
Like silk of white…
You – summer’s might! You – joy of plenty!
You – the regiment of light!
Ready, earth, the drink from roses,
To the stem juice give!
O, girls! O, stars of daisies!
I am in love with ye!
Далматинская фантазия
Ты слышишь, Аллочка, как захрустели шины?
Мы поднимаемся на снежные вершины.
Каттарро ниже все. Все ближе — ближе Ловчен —
Вершина зовкая, какой нет в мире зовче…
Ты в исступлении. Ты плачешь: «Вот где наше!»
И губ гранатные протягиваешь чаши.
«Вдыхай букетики моих мечтаний», — шепчешь,
И прижимаешься ко мне все крепче, крепче…
О, возвышающее вышины изгнанье!
Адриатическое сникло побережье.
Дух изумрудящийся опрозрачен синью.
«Дай мне замерзнуть здесь, — ступай один в Цетинье…»
Пять лет не встретившись, одним дышали вздохом:
Отдать ли смерти то, что собрано по крохам?
Само ведь Счастье едет с нами в экипаже.
Дай губы, Аллочка: тебя нигде нет слаже…
Dalmatian fantasy
You listen, Allochka, how the tire crunched?
We lift to the snowy heights.
Cattarro below everything. All the nearer – nearer till Lovcen –
Loud height, louder than which there is nothing in the world…
You’re in frenzy. You cry: “here is ours!”
And you pull out the cup of pomegranate lips.
You whisper, “Breathe in my dreams’ bouquets”
And tighter, tighter to me press…
O, uplifting exile of the heights!
The Adriatic shore did wilt.
Emerald spirit is transparent blue.
“Let me freeze here – stomp one in Cetinje…”
Not meeting for five years, we with one sigh breathed:
What’s gathered by crumbs to give back to death?
Happiness itself rides to us in a crew,
Give lips, Allochka: there’s no one sweeter than you…
Dame D’Azow
Нередко в сумраке лиловом
Возникнет вдруг, как вестник бед,
Та, та, кто предана Орловым,
Безродная Еlisabeth,
Кого, признав получужою,
Нарек молвы стоустый зов
Princesse Владимирской, княжною
Тьму-Тараканской, dame d’Azow.
Кощунственный обряд венчанья
С Орловым в несчастливый час
Свершил, согласно предписанья,
На корабле гранд де Рибас.
Орловым отдан был проворно
Приказ об аресте твоем,
И вспыхнуло тогда Ливорно
Злым, негодующим огнем.
Поступок графа Алехана
Был населеньем осужден:
Он поступил коварней хана,
Предателем явился он!
Граф вызвал адмирала Грейга, —
Тот слушал, сумрачен и стар.
В ту ночь снялась эскадра с рейда
И курс взяла на Гибралтар.
— Не дело рассуждать солдату, —
Грейг думал с трубкою во рту.
И флот направился к Кронштадту,
Княжну имея на борту.
И шепотом гардемарины
Жалели, видя произвол,
Соперницу Екатерины
И претендентку на престол.
И кто б ты ни был, призрак смутный,
Дочь Разумовского, княжна ль
Иль жертва гордости минутной,
Тебя, как женщину, мне жаль.
Любовник, чье в слиянье семя
Отяжелило твой живот,
Тебя предал! Он проклят всеми!
Как зверь в преданьях он живет!
Не раз о подлом исполине
В тюрьме ты мыслила, бледнев.
Лишь наводненьем в равелине
Был залит твой горячий гнев.
Не оттого ль пред горем новым
Встаешь в глухой пещере лет
Ты, та, кто предана Орловым,
Безродная Еlisabeth!
Dame D’Azow
In lilac dusk often
Appears at once, like bearer of bad news,
You, you, devoted to Orlov,
Rootless Elizabeth,
To whom, as half-alien being recognized,
Rumor has called the hundred-mouth call
To Princess Vladimirskaya, princelike
Darkness-Tarakanskiy, dame d’azow.
The wedding ceremony blasphemous
With Orlov in unhappy bour
On the ship grand de Ribas
Was conducted as prescribed.
To Orlov nimbly was given
The order of your arrest,
And then broke out Livorno
With evil, indignant flames.
The deed of Count Alehan
Was judged by men:
He behaved more slyly than a khan,
A traitor he became!
The count called Admiral Grieg, -
He listened, dusky and old.
At night the squadron withdrew from the raid
And on Gibraltar set the course.
“For soldier to think is not the point,”
With pipe in the mouth Grieg thought.
And fleet directed at Kronshtadt,
Having the princess on the board.
And with the whisper the midshipmen
Pitied, tyranny seeing,
The rival of Catherine
And the pretender to the throne.
And whoever you were, obscure ghost,
Daughter of Razumovsky, whether she’s princely
Or victim of pride of the minute,
Like a woman I pity thee.
The lover, whose seed in the fusion
Made heavy your gut,
Betrayed by you! He’s damned by everyone!
In betrayal he lives like a brute!
More than once of a giant mean
In jail you thought, growing pale.
With a flood in the half-moon
Was flooded your burning rage.
Not for this before a new woe
You stand in obscure cave of years
You, you, to Orlov devoted,
Rootless Elisabeth!
Пляска мая
Вдалеке от фабрик, вдалеке от станций,
Не в лесу дремучем, но и не в селе —
Старая плотина, на плотине танцы,
В танцах поселяне, все навеселе.
Покупают парни у торговки дули,
Тыквенное семя, карие рожки.
Тут беспопья свадьба, там кого-то вздули,
Шепоты да взвизги, песни да смешки.
Точно гул пчелиный — гутор на полянке:
«Любишь ли, Акуля?..» — «Дьявол, не замай!..»
И под звуки шустрой, удалой тальянки
Пляшет на плотине сам царевич Май.
Разошелся браво пламенный красавец, -
Зашумели липы, зацвела сирень!
Ветерок целует в губы всех красавиц,
Май пошел вприсядку в шапке набекрень.
Но не видят люди молодого Мая,
Чувствуя душою близость удальца,
Весела деревня, смутно понимая,
Что царевич бросит в пляске два кольца.
Кто поднимет кольца — жизнь тому забава!
Упоенье жизнью не для медных лбов!
Слава Маю, слава! Слава Маю, слава!
Да царят над миром Солнце и Любовь!
Dance of May
Away from factories, away from stations,
Not in dark forest, but not in the village –
Old dam, on dam the dances,
In dances settlers, all happy.
Fellows bought from the trader
Figs, pumpkin seed, brown horns.
Here a priest-less wedding, here they puffed up another,
Whispers and screeches, laughs and songs.
The buzzing of the bees – on the meadow:
“Do you love, Akulya?..” – “Do not tire, Satan!..”
And at the sound of quick, daring Italian
Dances Prince May upon the dam.
Bravely came apart the flaming dandy, -
Linden make noise, lilac blooms!
The wind kisses the lips of all beauties,
May has come squatting with a hat sideways.
But people do not see the young May,
Feeling with the soul the daredevil’s nearness,
Happy are the trees, understanding vaguely,
That the prince has thrown two rings in the dance.
Who will take the ring – to him life is game!
Intoxication with life is not for copper foreheads!
Glory May, glory! Glory, glory May!
Sun and Love reign over the world!
Заря воскреса
Воскрес любви зарей Воскреса!
Я, умиленный без мольбы,
С зарею жду Господня взвеса
Моей трагической судьбы.
Оркестр любви — в груди, как прежде,
И вера — снова лейт-мотив.
Я верю будущей надежде,
Что ты вернешься, все простив.
Я спать не лягу в ночь святую
И до зари колоколов
Я буду ждать тебя, простую,
Мне все сказавшую без слов.
Едва блеснет на небе марта
Воскресный луч, воскресный диск,
Предскажет сердце, точно карта,
Что наступил последний риск.
И грянут гимн во храмах хоры,
И запоют колокола,
Зовя на солнечные горы,
Где высь близка и весела.
Я буду знать, внимая пушке,
Что Он незримо снова тут,
И лица в праздничной опушке
Природы раньше расцветут.
Я подойду тогда к воротам
И распахну их широко,
И ты войдешь к моим заботам,
Желая твердо и легко.
О, долгожданное мгновенье,
В святую ночь — твоя пора…
Прощен, кто верит в воскресенье
Любви, прощенья и добра!
Dawn of sunrise
Was raised the Sunrise of love’s dawn!
I, without pleas touched,
From dawn am waiting for the Lord
To suspend my tragic fate.
Orchestra of love – in chest, like before,
And faith – again a leitmotif.
I trust in a coming hope,
That you’ll return, all will forgive.
I won’t sleep on holy night
And till the bells’ dawn
Simple, you I would expect,
Telling me all without words.
Barely shines in the March sky
Sunday ray, Sunday disk,
Like map the heart will foretell
That came the final risk.
And choirs in temples will ring out anthem,
And bells will ring here,
Calling to the sunny mountains,
Where height is happy and near.
I will know, listening to the cannon,
That He invisibly is here again,
And faces in holiday meadow
Of nature will be blooming soon.
I come then to the gates
And open them wide,
And you will go to your worries,
Your wish is hard and light.
O, moment long-awaited,
In holy night – your time…
Forgiven is who trusts in Sunday
Of love, forgiveness and the kind!
Заря улыбалась так розово
Заря улыбалась так розово,
Все обнадежив, все озаря.
Мечты сердечного созыва
Не знали, что лжива заря:
Так был правдив ее образ…
Но солнечный день — где?
Туман пожалел и, сдобрясь,
Колыхнул грезы к звезде.
Dawn smiled so pink
Dawn smiled so pink,
All reassuring, inspiring all.
Dreams of heart convening
Did not know, that deceitful is dawn:
So her figure was truthful…
But sunny day – where?
Fog pitied and, getting comfortable,
Swayed the dream to the star.
День на ферме
Из лепестков цветущих розово-белых яблонь
Чай подала на подносе девочка весен восьми.
Шли на посев крестьяне. Бегало солнце по граблям.
Псу указав на галку, баба сказала: возьми!
Было кругом раздольно! было повсюду майно!
Как золотела зелень! воздух лазурно-крылат!
Бросилась я с плотины, — как-то совсем случайно,
Будто была нагая, вниз головой, в водопад!
И потеряв сознанье от высоты паденья,
Я через миг очнулась и забурлила на мыс…
Я утопляла солнце! плавала целый день я!
А на росе, на ферме, жадно пила я кумыс.
Day on the farm
From petals of blooming apple trees white-pink
Girl gave tea eight springs on a tray.
Peasants went to sow. Sun ran on the rake.
Showing dogs on jackdaw, broad said: “Take!”
All around was separate! All around was May!
How greenness gilded! Air azure-winged!
I threw myself off a dam, - accidentally,
As if upside down in waterfall you were nude!
And losing conscience from falling height,
I in a moment awoke and on cape began to seethe…
I drowned the sun! I swam all day!
And in the dew on the farm I greedily drank kumiss.
Дороже всех
Моя жена всех женщин мне дороже
Величественною своей душой.
Всю мощь, всю власть изведать ей дай Боже
Моей любви воистину большой!
Дороже всех — и чувства вновь крылаты,
И на устах опять счастливый смех…
Дороже всех: дороже первой Златы!
Моя жена душе дороже всех!
Моя жена мудрей всех философий, —
Завидная ей участь суждена,
И облегчить мне муки на Голгофе
Придёт в тоске одна моя жена!
Dearer than all
My wife out all women is to me most dear
With her soul’s greatness,
All might and power give to her Creator
Of my love, truly grandly!
Dearer than all – and feelings are newly winged,
And on the lips a happy smile…
Dearer than all: dearer than first Gold!
My wife is dearest to my soul!
My wife is wiser than all philosophers, -
Enviable is her fate,
And in Golgotha my torments to allay
My wife will come alone in sorrow!
Развенчание
Да разве это жизнь — в квартете взоров гневных,
В улыбках, дергаемых болью и тоской,
И в столкновениях, и в стычках ежедневных
Из-за искусства, угнетенного тобой?
Да разве это жизнь — в болоте дрязг житейских,
В заботах мелочных о платье и куске,
В интригах, в сплетнях, в сальностях лакейских
С физиологией гнусней, чем в кабаке?
Да разве это жизнь, достойная поэта,
Избранника сердец, любимца Божества,
Да разве это жизнь — существованье это?
И если это жизнь, то чем она жива?
Она жива тобой, цветком махровым прозы,
Бескрылой женщиной, от ревности слепой,
Тупою к красоте и к окрыленьям грезы.
Тобой рожденная, она жива тобой!
Она жива тобой, мертвящею поврагой
Природы, лирики, любви и Божества,
Тобой, ничтожною, залившей черной влагой
Мои горячие и мысли, и слова.
Разбитою мечтой, причиной катастрофы
Поэта творчества вовеки ты пребудь.
Ты — бездна мрачная! ты — крест моей Голгофы!
Ты — смерть моя! ты — месть! в тебе сплошная жуть.
Я так тебя любил, как никого на свете!
Я так тебя будил, но не проснулась ты!
Да не пребудешь ты пред Господом в ответе
За поругание невинной красоты!
Debunking
Is this life – in quartet of angry glances,
In smiles, twitching with pain and woe,
And in collisions, and in daily skirmishes,
Because of art, oppressed by you?
Is this life – in swamp of daily squabbles,
In petty worries of dress and piece,
In intrigues, in gossips, in lackey greasiness
With physiology viler than in taverns?
Is this life, of a poet worthy,
Chosen one of hearts, lover of God,
Is this life – is this existence?
And if it’s life, then how is it alive?
She is alive with you, with terry broom of prose,
A wingless woman, blind from jealousy.
Stupid to beauty and in wings of dreams.
Given birth by thee, she is alive with thee!
She is alive with thee, deadening to the enemies
Of nature, lyrics, love and Lord,
You, insignificant, flooded with black wetness
My hot thoughts and my words.
With broken dream, the reason of catastrophe
Of poet’s creativity won’t abide for centuries.
You – gloomy abyss! You – cross of my Golgotha!
You – my death! You – vengeance! Horror in thee.
I loved you, like no one in the world!
I woke you, but you did not awake.
You won’t remain in answer before God
For the reproach of beauty innocent!
Посвящение
Тебя не зная — всюду, всюду
Тебя искал я, сердцем юн:
То плыл на голубую Суду,
То на нахмуренный Квантун…
Мне много женских душ дарило
Свою любовь, свою печаль…
В них не найдя тебя, ветрило
Я поднимал — и снова в даль!
Так за второй встречалась третья…
Но не было меж них тебя…
Я не отчаивался встретить
Тебя, владычица моя!
Тогда, бесплотная доныне,
Прияла ты земную плоть:
Весной, в полях, под небом синим,
С тобой нас съединил господь.
Твой первый взгляд явил мне чудо
(Он — незабвенный амулет!):
И ты меня искала всюду,
Как я тебя, пятнадцать лет!
Найти друг друга, вот — отрада!
А жизнь вдвоем — предтеча тьмы…
Нам больше ничего не надо:
Лишь друг вне друга — вместе мы!
Dedication
Not knowing you – everywhere, everywhere
I looked for you, in heart young:
Or swam on the blue Sudha,
Or on the grim Kwantung.
Many women’s souls gave me
Their love, their sadness …
Not finding you among them, I lifted
Sail – and again and into distance!
After the second met the third…
But you were not among them…
Thus I despaired
Of meeting you, my darling!
You, until now ethereal,
The flesh of earth did accept:
In spring, under blue sky, in fields
The lord will with you unite.
Your first glance to me wonder revealed
(It – unforgettable amulet!):
And you looked for me everywhere,
As I for you, fifteen years!
To find each other, here – happiness!
And to love together – forerunner of darkness.
We don’t need anything any longer:
Just one from one – we are together!
Декрет министрессы
Графиня Крэлида Фиорлинг
Изящных искусств министресса,
Под чьим покровительством пресса
Познала тропичный расцвет,
Чье имя у критика в горле
Спирает дыханье от страха,
Звуча для него, точно плаха,
Насущный издала декрет,
В котором она, между прочим,
Редакторов всех обезличив,
И «этих» и «тех» без различья
В особый собрав комитет,
Успех комитету пророча,
Советовала объединиться
Мотивя, что у «единицы»
Достаточной выдержки нет…
Открытое при министерстве
Собранье всех вкусов и взглядов
Отныне должно было рядом
Речей браковать и ценить
Труды находящихся «в детстве
И старости литературы»
Бездарное — до корректуры! —
Порвало с читателем нить…
Но то, что талантливо было,
От знати имен не завися,
В печать отдавалось, чтоб к выси
Неведомые имена
Взнести, — поощренное жило!
Навеки исчезла обида…
Не правда ль, графиня Крэлида
Была государству нужна?..
Decree of ministers
Countess Krelida Fiorling
Minister of the graceful arts,
Under whose patronage the press
Knew that will bloom the tropic,
Whose name in the neck of critic
Captures breathing from fright
Sound for him, for whom it’s scaffold,
An urgent decree gave out,
In which she, among others,
Depersonalizing all editors,
And “these” and “those” without difference
Having collected in special meeting place,
Prophesying committee’s success,
Advised to unite
Motive, that “one”
Does not have sufficient excerpts…
Open in ministry
Gathering of all tastes and stares
From now must be near
Streams it is to condemn and appreciate
Labors located “in childhood
And age of literature”
Mediocre – to proofread! –
With reader was torn the thread…
But that, which had been talented,
Not depending on name’s nobility,
Given in print, that to the height
Ungiven names
Raise - encouraged veins!
For centuries disappeared offense…
Is it not right, duchess Krelida,
That you were by the state needed?..
Дель-Аква-Тор
Лирическая вуаль
– Иди к цветку Виктории Регине,
Иди в простор
И передай привет от герцогини
Дель-Аква-Тор.
На том цветке созрело государство;
Найди шалэ;
У входа – страж, в руке у стража – астра,
Звезда во мгле.
Тогда скажи, застолбенея в дверцах:
«Несу простор!
Привет тебе, лилиесердный герцог
Дель-Аква-Тор!
Вставай на путь, по благости Богини
Тоску забудь...
Внемли послу грозовой герцогини –
Вставай на путь!
Довольно мук; ты долго пожил ало,
Твой бред кровав;
Она тебя увидеть пожелала,
К себе призвав.
Довольно мук – их искупило время...
Твой взор смущен...
Коня, коня! огнистей ногу в стремя, –
Ведь ты прощен!»
Ушел посол к Виктории Регине,
Ушел в простор,
Чтоб передать привет от герцогини
Дель-Аква-Тор.
Он долго брел в обетах ложных далей
И – в щелях скал –
Испепелил подошвы у сандалий,
И все искал.
Искал страну и втайне думал: сгину, –
Не поверну...
Искал страну Викторию Регину,
Искал страну.
Лишь для него пчела будила струны
Своих мандол;
Лишь для него ломалось о буруны
Весло гондол;
Лишь для него провеерила воздух
Слюда цикад.
И шел гонец, и шел с гонцом сам Гроз-Дух
Все наугад.
Он не пришел к Виктории Регине,
Он не пришел;
Не передал прощенья Герцогини, –
Он не нашел.
Он не нашел такой страны цветковой
И – между скал –
Погиб посол, искать всегда готовый...
Да, он искал!
Прошли века, дымя свои седины,
Свой прах сложив,
В земле – рабы, и в склепах – паладины,
Но герцог – жив.
Он жив! Он жив! Он пьет очами сердца
Пустой простор.
И мира нет, – но где-то бьется герцог
Дель-Аква-Тор...
Del-Aqua-Tor
Lyrical veil
Go to flower of Queen Victoria,
Go afar
And bring from the duchess hello
Del-Aqua-Tor.
On that flower the statehood ripened;
Chalet to find;
At entrance – guard, in guard’s hand – an astra,
Star in the dark.
Then say, staked out in palaces:
“The space I bear!
Hello to you, duke lily-hearted,
Del-Aqua-Tor!
Get on the way, of duchess’s goodness
Forget the angst…
Listen to messenger of thunderous duchess –
Go on the way!
Enough torments: you long lived red,
With blood is covered delirium of yours:
To see you she desired,
Calling to her.
Enough torments – time redeemed them…
Embarrassed is your stare…
Stallion, stallion! Foot in a stirrup, –
Forgiven you are!”
Envoy has left for Queen Victoria,
Went out afar,
To say hello from the duchess
Del-Aqua-Tor.
He long ranted with vows of false distance
And – in cracks of rocks –
Incinerated soles of sandals,
And sought for all.
Sought land and secretly thought: I’ll perish, -
I will not turn…
I sought the land of Queen Victoria,
I sought the land.
For him the bee woke strings
Of own Mandols;
Just for him broke in breakers
Oar of gondolas;
Just for him the mica of cicadas
Fanned the air.
And messenger went, and with messenger was
Thunder-Air all by guess.
He did not come to Queen Victoria,
He did not come:
He did not give Duchess’s forgiveness, -
He did not find.
He did not find such flowery country
And – between rocks –
Messenger died, always to seek ready…
Yes, he did seek!
Centuries passed, smoking their gray spots,
Their ash laid down,
In the earth – fish, in crypts – paladins,
But duke is alive.
He lives! He lives! Empty expanse
He sings with eyes of heart.
And there’s no peace – somewhere beats
Duke Del-Aqua-Tor…
Изыски Гоголя
Писать мне мысль пришла такая
(Я не сочту ее грехом)
Струей столетнего Токая,
Иначе — пушкинским стихом,
По выраженью Николая
Васильевича, кто знаком,
Не знаю, мало ли вам, много ль,
Но кто зовется все же — Гоголь…
Любовь веснует у него,
Горит лимон в саду пустыни,
И в червонеющей долине —
Повсюдных знаков торжество.
И зимней ночи полусвет
Дневным сменился полумраком…
Все это мог сказать поэт,
Отмеченный парнасским знаком.
А — звукнет крыльев серебро?
А — расквадрачен мир на мили?
В снег из слоновой кости были
Вы вникните, как-то остро! —
Растенья выточены. В стиле
Подобном — Гоголя перо.
Delights of Gogol
To me to write came such thought
(I will not count it a sin!)
With jet of Tokai hundred-year-old,
Otherwise – poem of Pushkin,
Under the expression of Nicholas
Vasilyevich, who is known,
I don’t know if it was lots or a little,
But who is called is Gogol…
Love in him springs,
Burns the lemon in desert garden,
And in valley red-tinged –
Everywhere the signs’ triumph.
And the half-light of winter night
Changed into day’s half-darkness…
All this could say the poet,
Marked with the sign of Parnassas.
And – will sound the finger of the wings?
And – the world is squared off for miles?
Into snow of elephant bone
Somehow sharp, you got in! –
The plants are chiseled. In style
Similar – feather of Gogol.
Демон
Княжне Ар. Шахназаровой
Кавказ! Я никогда не видел
Твоих ущелий, рек и скал
И на арабце, чуя гибель,
В ущельях скользких не скакал.
Но страстная волна Дарьяла
В моей душе рождает гул;
Мне сердце часто повторяло,
Что порывается в аул.
Там где-нибудь в грузинской сакле,
Под стон унывной каманчи,
Еще легенды не иссякли —
Грез неистечные ключи,
Мне верится, твои Тамары,
О магнетический Кавказ,
Еще волшбят в чинарах чары,
Еще не кончили свой сказ…
Еще не высохла Арагва,
Еще не вымер Синодал,
Но Демон пламенно и нагло
Уж не возникнет между скал:
Теперь, когда проник в Эдем он,
Воссев на покоренный трон,
Томится пресыщенный Демон,
И ни о чем не грезит он…
Demon
To Princess Ar. Shahnozarova
Caucasus! I have never seen
Your mountains, rivers and gorges,
And on the Arab, death sensing,
Did not gallop on slippery gorges.
And passionate wave of Daryal
Gives birth to humming in my soul:
My heart is repeated frequently,
That tears to the city.
Somewhere there in Georgian land,
Under the moan of Comanche sad,
Have not from the legends run out –
The dream’s keys uninspired,
I believe, your Tamaras,
Oh the magnetic Caucasus,
Still the charms of plane trees make spells,
Still did not finish their tale…
Still has not died Sindoal,
Still has not dried Aragva,
But Demon fierily and cheekily
Would not appear between mountains:
Now, when he came to Eden,
Resurrected on the conquered kingdom,
Torments the jaded Demon,
And does not of anything dream.
Отечества лишенный
Была у тебя страна,
И был у тебя свой дом,
Где ты со своей семьей
Лелеял побеги роз…
Но родины не ценя,
Свой дом не сумев сберечь,
И мало любя семью,
Ты все потерял — был день,
Зачем же теперь видна
Во взоре тоска твоем,
И в чуждом краю зимой
Ты бродишь и наг, и бос?
И ждешь — не дождешься дня
Услышать родную речь
И, сев на свою скамью,
Смотреть на сгоревший пень?..
И снова сажать ростки,
И снова стругать бревно,
И, свадьбу опять сыграв,
У Неба молить детей, —
Чтоб снова в несчастный час,
Упорной страшась борьбы,
Презренным отдать врагам
И розы, и честь, и дом…
Глупец! от твоей тоски
Заморским краям смешно,
И сетовать ты не прав,
Посмешище для людей…
Живи же, у них учась
Царем быть своей судьбы!..
— Стихи посвящаю вам,
Всем вам, воплощенным в «нем»!
Deprived of homeland
You had a country,
And you had a home,
Where I with your family
Cherished shoots of roses…
But not valuing my homeland,
His house not able to save,
And little loving family,
You lost all – was the day,
Why now is seen
In sight your angst,
And in winter in other land
You walk nude and barefoot?
And you wait – can’t wait for the day
The native speech to hear
And, sitting upon your bench,
Upon the burned stump to stare?..
And again the sprouts to sow,
And again to cut the log,
And, having played wedding anew,
To ask the children from God, -
That again in hour unhappy,
Fearing the stubborn war,
To give back to despised enemies
Roses, and house, and honor…
Fool! From your pain
It’s funny for distant lands,
And you are not right to complain
Laughingstock among men…
Live then, and learn from them
How to be the king of your fate!..
I dedicate to you my poems,
All you, incarnated in “it”!
Безотрадная жизнь
Шесть месяцев прошло уж с того дня,
Как… но зачем?.. Нам то без слов понятно.
Шесть месяцев терзаний для меня
И впереди не мало, вероятно…
И впереди не мало сердца мук;
Подумать страшно, — страшно и ужасно…
Я верю, что любовь моя не звук —
Она безмерна, истинна и властна.
Я верю, что любовь моя — вся власть:
Она неизмеряемая сила…
Та сила меня рушит. Скоро пасть
Под тяжестью я должен… Жди, могила.
Любовь — причина горя и тоски:
Начало слезы, под конец молчанье…
Молчанье статуи, тупое… Столбняки,
Бесчувствие — последствия страданья.
Ужасные последствия… Жизнь, как сон,
Растительная жизнь; мысль без сознанья.
Нет больше слез… Стена со всех сторон
Из тупости, а я… я в этом зданьи…
Я в зданьи тупости… И я… я тоже туп…
Я отупел… О, Боже справедливый!
Нет больше слез… Я мучусь, но я груб…
И муки грубы… тени нет красивой…
И чувства грубы… Но уж чувств-то нет…
О, что со мной…
Desolate life
Six months have passed since that day,
Since – what for?.. We understand without words.
Six months of torment for me
And, probably, not little ahead…
And ahead not few torments of heart;
It’s scary to think – scary and terrible…
I believe that my love is not sound –
It is powerful, true and immeasurable.
I believe that my love – is all rule:
It is immeasurable strength…
That strength crumbles me. To fall soon
Under heaviness I must… Wait, grave.
Love – is cause of sorrow and angst:
Start with tears, in the end silence…
Silence of statue, dumb… Tetanus,
Insensibility – suffering’s consequence.
Horrible consequences… Like dream, life,
Vegetable life; thought without consciousness.
No more tears… The wall on all sides
From dumbness, I am in this house.
I’m in dumbness’s house… And I… I’m stupid too…
I went stupid… O, just God!
No more tears… I’m tormented, but I’m rude…
And rude torments… no prettier shade…
And feelings are rude… But there’s nothing to feel…
O, what with me…
Отчаяние
Я, разлоконив волосы русые,
Ухватила Петьку за ушко,
В него шепнула: «тебя я скусаю»:
И выпила бокал Клико.
Успокоив его, благоматного,
Я дала ему морковки и чайку
И, закричавши: «Всего приятного!»,
Махнула серной по лужку.
Муж приехал с последним автобусом —
Будничный, потертый манекен:
Я застонала, и перед образом
Молила участи Кармен!..
Despair
I, unlocking the fair hair,
Took Petka by the ear,
Into him whispered: “You I miss”:
And Kliko drank the glass.
Calming him, blessed,
I gave to him tea and carrots
And, shouting: “To all that is pleasant!”
With sulfur waved on meadow.
On last bus arrived the husband –
Everyday, shabby mannikin:
I moaned, and before the icon
Carmen prayed to fortune!..
Встреча предначертанная
Не отнимай у меня ее:
В ней все будущее мое,
В ней предгрозье весенних дней,
Безнадежье надежды в ней.
Наша встреча нам суждена:
Предначертанная она.
Повстречавшиеся во лжи,
Мы стоим у одной межи.
В изумлении и в тоске
Замирает рука в руке;
Негодует ее душа,
Так в сомнениях хороша.
Не ворочаются века,
Выпрямляя свои бока,
И стараются вас задавить, —
Встретившихся разъединить.
Берегись! Берегись! Берегись!
Нам завидуют бездна и высь.
На земле — нет труднее труда, —
Так — не встречаются никогда…
Destined meeting
Don’t take her from me away:
In her is all my future,
In her pre-thunderstorm of spring days,
In her the hope’s despair.
Our meeting is destined:
She is destined.
Having in a lie met,
By one boundary we stand.
In amazement and in angst
Hand in hand freezes:
Her soul is indignant,
Thus good in the doubts.
Don’t toss and turn the eyelids,
Straightening their sides,
And to run you over attempt, -
Separate the meeting ones.
Beware! Beware! Beware!
Do not envy Abyss and height.
On earth – there’s no work harder, -
Thus – they don’t ever meet…
Уничтожьте партийность
Партийность — источник всех зол и всех бед:
Отбросьте партийность и ждите побед,
Побед окрыленного духа.
Одна только партия пусть да живет,
И будет ей доброе имя: Народ
Желанное имя для слуха.
Нет партий в природе, и, если кричишь,
Что кошка ест птицу, то кошка не чиж:
Пусть в птицу вцепляется кошка.
Но ты не животное, ты — Человек,
Кто б ни был ты — негр, англичанин иль грек —
Подумай об этом немножко…
Зверей дрессировка культурит. Людей
Культурит величье вселенских идей,
Религия, музы, наука.
Культурит еще человеческий род
Крылатое светлое слово: Вперед,
Любовь, всепрощенье и мука.
Так бросьте партийность — причину вражды,
Устройте повсюду селенья-сады,
Мечтайте о солнечном чуде.
Будь счастлив, живуший в долинах у рек,
Будь счастлив, что имя твое: Человек!
Что все человечество — Люди!
Destroy partisanship
Partisanship is source of all troubles and all evils:
Throw off partisanship and await victory,
Victories of inspired spirit.
Let just one party live,
And her kind name will be: People
A wished for name for the hearing.
There’s no party in nature, and, if to scream,
That cat eats bird, cat not eat siskin:
May into the bird bite the cat.
But you are a man, not a beast,
What would you have been – Greek, Englishman or Black –
Think about it a little bit…
Beasts are cultured by training. People
Are cultured by grandeur of universal ideas,
Religion, music, science.
Still cultivates the human race
The winged luminous word: Ahead,
Love, forgiveness and torment.
So throw off partisanship – reason for enmity,
Build everywhere villages – gardens,
Of sunny wonder be dreaming.
Be happy, living in river valleys,
Be happy that Man is your name!
That all humanity – is men!
Дизэль I (Ветер ворвался в окно)
Ветер ворвался в окно —
Ветер весенний,
Полный сирени…
Мы не видались давно, —
Ветер ворвался в окно,
Полный видений…
Скучно и в сердце темно:
Нет воскресений
Прежних мгновений…
Ветер ворвался в окно.
Diesel I (Wind has torn into the window)
Wind has torn into the window –
The spring wind,
Filled with lilac…
We for long did not meet, -
Wind has torn into the window,
Filled with sights…
It’s dark on my heart and boring:
No Sundays
Of previous moments…
Wind has torn into the window.
Дизэль II (Проплывает вдали канонерка)
Проплывает вдали канонерка
Над кружком камамбера
Ты читаешь Флобера.
И зачем тебе видеть, грезэрка,
Как плывет вдалеке канонерка:
Ведь корабль — не гетера…
Вдруг снаряд, — и твоя этажерка,
Где стихи эксцессера,
Тлеет исчерна-серо…
Так плывет вдалеке канонерка.
Diesel II (gunboat sails from afar)
Gunboat sails from afar
Under the round camembert
You read Flober.
And why you see, dreamer,
How gunboat sails from afar:
The ship – is not a hetaerae…
Suddenly projectile – and your stand,
Where the poems of excess are,
Smoldering black-gray…
Thus the gunboat sails from afar.
Дина
Тридцать весен встречала она,
Отдавалась бесстыдно не раз,
Но была ли хоть раз влюблена,
Влюблена от души, без прикрас?
Отчего так ее я хотел?
Я ведь в ней не нашел ничего,
Кроме жажды познания тел.
Но ее я хотел… Отчего?
Эти шелесты, краски, духи
Опьяняли меня, как толпа,
Распевала Баркова стихи
И была невозможно глупа.
А в дурманной ее красоте,
В дерзких ласках ее и словах
Мой рассудок терялся в правах,
И… сияла она в высоте…
Dina
She met thirty springs,
More than once shamefully gave herself,
But was she in love just once,
Loving in soul without embellishment?
Why did I so want her?
In it I found nothing,
Except the thirst of bodies that know.
But I wanted her… For what reason?
These rustles, paints, perfumes
Like crowd intoxicated me,
I sang Barkov’s poems
And was dumb impossibly.
And in her intoxicating beauty,
In her daring caresses and words
In rights hid my reason
And… in height she shone…
Бесстрастие достижения
Назад два года наша встреча
Не принесла любви твоей:
Ты отвечала мне, переча
Чужому из чужих людей…
Я полюбил тебя поэтно:
Самозабвенно, в первый миг.
Пусть не была любовь ответна,
Я не поблек, я не поник!
Но выдержкою и терпеньем,
Но верою в любовь свою,
Но пламенным тебя воспеньем
Достиг, что говоришь: «Люблю».
И в каждом слове, в каждом жесте,
И в каждом взгляде на меня
Читаю: «Мы два года вместе» —
Из часа в час, в день изо дня.
О, я уверен был, что это
Когда-нибудь произойдет,
Что чувство чистое поэта
В тебе ответное найдет!
Но отчего ж не торжествую
Своей победы над тобой?
Тебя я больше не ревную
И не молю: «Живи со мной!»
Не потому, чтоб разлюбилось;
Не потому, чтоб я остыл; —
Но сердце слишком быстро билось, —
И я усталость ощутил!..
Восторг — в безумстве! счастье — в бреде!
В лиловой лжи весенних дней!..
Бесстрастно радуюсь победе,
Не зная, что мне делать с ней!..
Dispassion of achievement
Two year later our meeting
Your love to me didn’t bring:
You answered me, contradicting
Alien among alien men…
Poetically you I have loved:
Selflessly in first moment.
Let love not the answer give,
I did not droop, I had not faded!
But with patience and endurance,
But with faith in your love,
But with fiery singing
You reach, that you say: “I love.”
And in each word, in each gesture,
And as you at me stare
I read, “We are for two years together” –
Day by day, hour by hour.
O I am certain that
This will sometime take place,
That pure feeling of a poet
In you find the response!
But wherefore I don’t triumph
With your, over yourself, victory?
I am not for you jealous
And don’t pray: “Live with me!”
Not because we fell out of love;
Not because I did freeze:
But too fast beat the heart, -
And I felt tiredness!..
Delight – in madness! Happiness – in delirium!
In lilac lie of the days of spring!..
Dispassionately happy I am at victory,
What to do with her, not knowing!
Диссо-рондели
Шмелит-пчелит виолончель
Над лиловеющей долиной.
Я, как пчела в июле, юный,
Иду, весь — трепет и печаль.
Хочу ли мрака я? хочу ль,
Чтоб луч играл в листве далекой?
Шмелит-пчелит виолончель
Над лиловеющей долиной…
Люблю кого-то… Горячо ль?
Священно или страстью тленной?
И что же это над поляной:
Виолончелят пчелы, иль
Шмелит-пчелит виолончель?..
Disso-rondels
Bumbles-buzzes the cello
Over the lilac valley.
And, like a bee in July,
Young, here – sad and trembling, I come.
Do I want darkness? Do I desire
That ray played in far foliage?
The cello bumbles-buzzes
Over the lilac valley…
I love someone… Is it hot?
Sacred or with passion transient?
And what over the meadow is this:
Bees play the cello,
The cello bumbles-buzzes.
Диссо-рондо
Ожили снова желанья:
Воспоминаний папирус
Снова ветреет, как парус,
И в бирюзе умиленья
Призрак слияния вырос.
Блекло-сафировый ирис
Вяло поет новолунье,
Льется душа снова через, —
Слова желанья.
Мысли, как сон, испарились
В прямости жизненных линий;
Долго со Злом мы боролись,
Отдых найдем в Аполлоне.
Снова сердца разгорелись,
Слова желанья!
Disso-Rondo
The wishes came alive again:
The memory’s papyrus
Again blows like sail
And in the tenderness’s turquoise
Has grown the merger’s ghost.
The pale-sapphire iris
Slowly the new moon sings,
Again the soul pours, -
The words of the wish.
Thoughts evaporated like dreams
In the life lines’ straightness:
For long time we fought with Evil,
In Appollo we will find rest.
Again the hearts burn,
Wishing’s words!
Диссона
В желтой гостиной, из серого клена, с обивкою шелковой,
Ваше сиятельство любит по вторникам томный журфикс.
В дамской венгерке комичного цвета, коричнево-белковой,
Вы предлагаете тонкому обществу ирисный кэкс,
Нежно вдыхая сигары эрцгерцога абрис фиалковый…
Ваше сиятельство к тридцатилетнему — модному — возрасту
Тело имеете универсальное… как барельеф…
Душу душистую, тщательно скрытую в шелковом шелесте,
Очень удобную для проституток и для королев…
Впрочем, простите мне, Ваше сиятельство, алые шалости…
Вашим супругом, послом в Арлекинии, ярко правительство:
Ум и талант дипломата суть высшие качества…
Но для меня, для безумца, его аристотельство,
Как и поэзы мои для него, — лишь чудачество…
Самое ж лучшее в нем, это — Ваше сиятельство!
Dissonance
In yellow living room, from gray maple, with upholstery of silk
Your Highness loves on Tuesdays the languid reception of guests.
In lady’s coat of comic color, brown-white,
You offered to fine society an iris cake.
The violet outline of archduke tenderly breathed in the smoke.
Your highness in your young age of thirty
You have universal body… bas-relief alike…
The fragrant soul, thoroughly hidden in rustle of silk,
Is very convenient for queens and for prostitutes.
However, forgive us, Your Highness, the scarlet pranks…
To your spouse, ambassador of Harlequin, bright is the government:
Highest qualities are thought and talent of diplomate…
But for me, like madman, is his Aristotle’s…
Like my poems for him, but eccentricity…
Your Lordship – in him the best!
Диссонансы
Грезы весенние…
Чувства осенние…
— Надо о чем-то забыть.
Жизнью мечтается…
Смертью карается…
— Все-таки хочется жить!
Трель соловьиная…
Песня совиная…
— Можешь ли душу согреть?
Что ты все в стороны
Смотришь? — «Там вороны…
Друг мой, сумей умереть…»
Dissonances
Dreams of spring…
Feelings of autumn…
We must forget something.
Dreaming with life…
Punished with demise…
Still want to live!
Nightingale trill…
The song of an owl…
Can you warm the soul?
That from all sides
You look? – “There are ravens…
My dear, be able to die”…
Смотрю ли я на водяные стали
Смотрю ли я на водяные стали,
Безмолвный сфинкс на запустелом мысе,
Туда, туда — в оранжевые выси!
Туда, туда — в лазоревые дали!
Опять душа полна стрелистой рыси…
Мне хоры грез, и жизнь, и воздух дали
Всегда вдыхать лазоревые дали,
Всегда впивать оранжевые выси.
Do I look at water steels
Do I look at water steels,
On abandoned cape the silent Sphinx,
There, there – into orange heights!
There, there – into azure distances!
Again the soul is full of trot sagittal…
To me choruses of dreams, and air afar, and life,
Always with the azure distance to inhale,
Always to imbibe the orange heights.
Не избегай того, что быть должно
Не избегай того, что быть должно:
Бесцельный труд, напрасные усилья, —
Ведь ты моя, ведь так предрешено!
О, страсть! расправь пылающие крылья
И за собой в безбрежность нас взорли.
И скажем мы, в восторге от воскрылья:
«Да, мы с собой бороться не могли».
Do not escape what must be
Do not escape what must be:
Worthless labor, wasted efforts, -
It is decided, you are mine!
O, passion! Straighten out the flaming wings
And look at us after self in boundlessness.
And we will say, in delight of resurrection:
“Yes, you and I could not wrestle.”
Ты души своей не растаскивай
Ты души своей не растаскивай,
Чтобы бабушек ублажить…
Ты пойми, мой ребенок ласковый,
Что самой тебе надо жить,
Что душа твоя предназначена
Мне, единому, навсегда,
Что не может быть впредь потрачена
Часть души твоей никуда!
Do not take apart your soul
Do not take apart your soul,
So that grandmothers to appease…
You understand, my gentle child,
That you yourself must live,
That your soul is intended
To me, one, forever,
That would not henceforth be wasted
Part of your soul anywhere!
Не верь
Не верь, не верь, обманутая мной
Весной
Однажды,
Не утоляй моей порочной жажды.
Пусть стон души, стон каждый
Звучит свирелью кровяной:
Не верь, обманутая мной.
Не верь, но жди. Приду — гони, но верь.
Измерь
Мученье.
Мне сладким будет в скорби заточенье,
И пусть твое презренье
Откроет в злое сердце дверь.
Не верь, не верь… Приду, — поверь.
Do not trust
Do not trust, do not trust,
By my spring deceived once
Don’t slake my sinful thirst.
May soul’s moan, each moan
With bloody pipe sound:
Do not trust, by me deceived.
Don’t trust, do not wait.
I will come – chase, but trust.
Measure
Torment.
Imprisonment in grief will be sweet,
And let your contempt
Open a door into evil heart.
Do not trust, do not trust… I will come – with trust.
Дон Жуан
Чем в юности слепительнее ночи,
Тем беспросветней старческие дни.
Я в женщине не отыскал родни:
Я всех людей на свете одиноче.
Очам непредназначенные очи
Блуждающие теплили огни.
Не проникали в глубину они:
Был ровным свет. Что может быть жесточе?
Не находя Искомой, разве грех
Дробить свой дух и размещать во всех?
Но что в отдар я получал от каждой?
Лишь кактус ревности, чертополох
Привычки, да забвенья трухлый мох.
Никто меня не жаждал смертной жаждой.
Don Juan
Than in the youth more blinding nights,
Then more hopeless are the ancient days.
For woman I could not find relatives:
I’m lonelier in the world than all men.
The eyes to eyes unintended
Were warm the wandering flames.
In depth they had penetrated:
The light was equal. What could be more inhumane?
Not finding Iskoma, is it wrong
To break his spirit and place in all?
But what from each I received in return?
Just cactus of jealousy, thistle
Of habit, till oblivion rotten moss.
No one awaited me with deadly thirst.
Не устыдись...
Don’t be ashamed, your knees bending,
To thank in delight the skies,
That you see once more the lilac blooming
And hear the voices of spring birds.
The land blooms, yesterday still naked,
Blooms the soul, listening to blooms of hers.
Descends into heart joy all-good,
More valuable than immortality – deadly earth!
Living but once in this world
And feeling earth so many times,
Of fates of further centuries forget:
Your whole life – in the rays of open eyes!
Don’t be ashamed…
Don’t be ashamed, your knees bending,
To thank in delight the skies,
That you see once more the lilac blooming
And hear the voices of spring birds.
The land blooms, yesterday still naked,
Blooms the soul, listening to blooms of hers.
Descends into heart joy all-good,
More valuable than immortality – deadly earth!
Living but once in this world
And feeling earth so many times,
Of fates of further centuries forget:
Your whole life – in the rays of open eyes!
Не улетай!
Бегут по морю голубому
Барашки белые, резвясь…
Ты медленно подходишь к дому,
Полугрустя, полусмеясь…
Улыбка, бледно розовея,
Слетают с уст, как мотылек…
Ты цепенеешь, морефея,
И взгляд твой близок и далек…
Ты видишь остров, дальний остров,
И паруса, и челноки,
И ты молчишь легко и просто,
И вот — крыло из-под руки!..
Не улетай, прими истому:
Вступи со мной в земную связь…
Бегут по морю голубому
Барашки белые, резвясь…
Don’t Fly Away!
Fly upon the blue sea
The white clouds, frolicking…
You come to the home slowly,
Half in sorrow, half-laughing…
Smile, going pink palely,
From lips like a moth does fly…
You get numb, morethea,
And near and far is your sight…
You see island, far-off island,
And the shuttles, and the sails…
Lightly and simply you are quiet, -
And you – wind from under the hand!
Do not fly, accept the languor
Come to me in the earth’s bond…
Fly upon the blue sea
The white clouds, frolicking…
Не говорите о культуре
Пока нужны законы людям,
Не говорите о культуре.
Пока сосед грозит орудьем,
Не говорите о культуре.
Пока земля льет кровь людскую,
Не говорите о культуре.
Пока о братстве я тоскую,
Не говорите о культуре.
Пока есть «бедный» и «богатый»,
Не говорите о культуре.
Пока дворцы идут на хаты,
Не говорите о культуре.
Пока возможен в мире голод,
Не говорите о культуре.
Пока на группы мир расколот,
Не говорите о культуре.
Пока есть «иудей» и «эллин»,
Не говорите о культуре.
Пока смысл жизни обесцелен,
Не говорите о культуре.
Пока есть месть, вражда, погромы,
Не говорите о культуре.
Пока есть арестные домы,
Не говорите о культуре.
Пока нет равенства и братства,
Но есть запрет и есть цензура,
Пока возможно святотатство,
Культура ваша — не культура!
Don’t talk of culture
While people need the law,
Don’t talk of culture.
While neighbour threatens with the gun,
Don’t talk of culture.
While earth pours people’s blood,
Don’t talk of culture.
While I sorrow for brotherhood,
Don’t talk of culture.
While there is “rich” and “penniless,”
Don’t talk of culture.
While palaces pass for huts,
Don’t talk of culture.
While there can be hunger in the world,
Don’t talk of culture,
While world is into groups split
Don’t talk of culture.
While there is “Jew” and “Hellene”
Don’t talk of culture.
While aimless is life’s meaning,
Don’t talk of culture.
While there is vengeance, fighting, pogroms,
Don’t talk of culture.
While there are arrest homes,
Don’t talk of culture.
While there’s no brotherhood and equality,
But there’s prohibition and censure,
While possible is sacrilege,
Your culture – is no culture!
Не грусти о моем охлажденьи
Не грусти о моем охлажденьи,
Не старайся меня возвратить:
Наша встреча, мой друг, — сновиденье,
Так зачем же о нем нам грустить?
О, поверь! ты узнаешь их много,
Этих кратких, но радостных снов…
Если любишь меня, — ради Бога,
Позабудь необузданность слов.
Верить клятвам в угаре — смешно ведь,
А кто любит, тот любит без клятв…
На песке же нельзя приготовить,
Моя бедная, солнечных жатв.
Не грусти — мы с тобою не пара.
Ты душе далека и чужда.
Я ошибся. Так пламя пожара
Заливает в разгаре вода.
Don’t sorrow about my cooling
Don’t sorrow about my cooling,
Don’t try to return me:
Our meeting, my friend – it is dreaming,
Wherefore about it sorrow we?
O, believe me! you them well understand,
Of these brief but happy dreams….
If you love me – for God,
Forget the words’ wildness.
To believe vows in frenzy – it is funny, and
Who loves, who loves without vows…
I can’t cook on the sand,
My poor one, the sunny harvest.
Don’t sorrow – we are not a pair.
You are to the soul alien and far.
I erred. Thus flames of a fire
Flood, as they burn, the water.
Достоевский
Его улыбка — где он взял ее? —
Согрела всех мучительно-влюбленных,
Униженных, больных и оскорбленных,
Кошмарное земное бытие.
Угармонированное свое
В падучей сердце — радость обреченных,
Истерзанных и духом исступленных —
В целебное он превратил питье.
Все мукой опрокинутые лица,
Все руки, принужденные сложиться
В крест на груди, все чтущие закон,
Единый для живущих — Состраданье,
Все, чрез кого познали оправданье,
И — человек почти обожествлен.
Dostoyevsky
His smile – where did he take it? –
Warmed all in love – tormented,
The sick, insulted and humiliated,
Horrific existence in the world.
In his harmonized
Epileptic heart – joy of the damned,
In spirit, tormented and frantic –
He turned into a healing drink.
Faces overthrown with torment,
All hands, that must fold
In cross on the chest, all honoring statute,
One for the living – Compassion,
All, through which is known justification,
And – man almost deified.
Рисунок
В приморском парке над рекою есть сосна,
Своею формою похожая на лиру,
И на оранжевом закате в октябре
Приходит девушка туда ежевечерно.
Со лба спускаются на груди две косы,
Глаза безумствуют весело-голубые,
Веснушки радостно порхают по лицу,
И губы, узкие и длинные, надменны…
В нее, я знаю, вся деревня влюблена
(Я разумею под «деревней» — все мужчины),
Ей лестно чувствовать любовь со всех сторон,
Но для желаний всех она неуловима.
Она кокетлива и девственно-груба,
Такая ласковая по природе,
Она чувствительна и чувственна, но страсть
Ей подчиняется, а не она — порыву…
Drawing
In seaside park there is pine above the river,
Looking in its shape like a lyre.
And in the orange sunset of October
Every evening a girl goes there.
From forehead on the chest descend two braids,
The happy-blue eyes go mad,
The freckles joyfully flutter on the face,
And the thin lips and the long arrogance…
In her, I know, the village is in love
(I think under “village” man’s all).
To her it’s flattering to feel love from all sides,
But for wishes she is uncatchable.
She is girlishly-rude and coquettish,
So dear by nature,
She is sensitive and sensual, but passion
Yields to her, and to impulse – not her…
Рисунок иглой
Ореховые клавесины,
И отраженная в трюмо
Фигурка маленькой кузины,
Щебечущей на них Рамо…
В углу с подушкою качалка
Воздушнее затей Дидло.
На ней засохшая фиалка,
Которой сердце отцвело…
Оплывшие чуть жалят свечи,
Как плечи — розу, белый лоб.
Окно раскрыто в сад. Там вечер.
С куртин плывет гелиотроп.
Все ноты в слёзовом тумане,
Как будто точки серебра…
А сердце девичье — в романе,
Украдкой читанном вчера…
Drawing With The Needle
The nut harpsichords,
And reflected in the console mirror
The little cousin’s figure,
Twittering on their Ramo…
In corner with rocker of the pillow
Didlo is more airy than ideas.
On it is vial that went arid,
With which is flowering the heart…
The swollen candles barely pity,
Like shoulders – forehead white and pink.
Window opened in the garden. There is evening.
From curtains the heliotrope swims.
In tearful fog all the notes,
As if the points of silver…
And the girl’s heart – in the romance,
Furtively yesterday reading…
Сон в деревне
Грассирующая кокетка,
Гарцующая на коне.
Стеклярусовая эгретка —
На пляже mediterrannee.
Навстречу даме гарцовальщик,
Слегка седеющий виконт,
Спортсмэн, флёртэр и фехтовальщик,
С ума сводящий весь beau-monde…
Она, в горжетке горностая,
В щекочущий вступает флёрт,
И чаек снеговая стая
Презреньем обдает курорт.
Ее зовет король рапирный
Пить с мандаринами крюшон,
И спецный хохоток грассирный
Горжеткой мягко придушён…
Dream About Village
The grazing coquette,
On the horse prancing.
Bugle egret –
On beach mediterranee.
Meeting the lady, dancer,
Count slightly graying,
Athlete, flirt and fencer,
Driving the beau-monde insane…
She, in the necklace of ermine,
Walks into the tickling flirt,
And a white flock of the seagulls
With contempt pours over resort.
The rapier king calls her
Five cups with the mandarins,
And special engraving laughter
Is choked softly with necklace…
Тщетная мечта
Я женской женственности жду,
Той, исключающей вражду,
Той, в силу всяческих вещей,
Так успокаивающей…
Но не развратных хитрых дур
Ждет женственности трубадур:
В избытке брошен сей товар
На повседневности базар…
Нет, женственность моя четка:
Она добра, тонка, чутка
И очень нравственна при том,
И изобилует умом…
Когда взор женский мягко-лжив,
Я от страданья полужив.
Когда же честен, но суров,
Я от досады нездоров.
О, где ты, женственность-мечта,
Та восхитительная, та
Со всепрощением в очах
И восхищением в ночах?
Dream in vain
I wait for femininity,
Which, excluding hostility,
Which, in light of things,
Is so calming.
But not fools perverted and shrewd
Awaits femininity’s troubadour:
In excess product is tossed
On everyday existence’s bazaar…
No, my brush is feminine:
She’s kind, refined, sensitive
And very moral besides,
And abounds with the mind…
When woman’s sight is deceitful-soft,
I am half-alive from suffering.
When I am honest, but severe,
I from annoyance am sick.
O, where are you, femininity-dream,
The one delightful, the one
With all forgiveness in the eyes
And admiration in the nights?
Грезовое царство
Я — царь страны несуществующей,
Страны, где имени мне нет…
Душой, созвездия колдующей,
Витаю я среди планет.
Я, интуит с душой мимозовой,
Постиг бессмертия процесс.
В моей стране есть терем грезовый
Для намагниченных принцесс.
В моем междупланетном тереме
Звучат мелодии Тома.
Принцессы в гений мой поверили,
Забыв земные терема.
Их много, дев нерассуждающих,
В экстазе сбросивших плащи,
Так упоительно страдающих
И переливных, как лучи.
Им подсказал инстинкт их звончатый
Избрать мой грезовый гарем.
Они вошли душой бутончатой,
Вошли — как Ромул и как Рем.
И распустилось царство новое,
Страна беэразумных чудес…
И, восхищен своей основою,
Дышу я душами принцесс!..
Dream Kingdom
I’m king of a land non-existent,
Land, where I don’t have a name.
With soul, conjuring constellations,
I soar, among planets in space.
I, intuit with mimosa’s soul,
Achieved immortality’s process.
In my country the dreaming tower
For the magnetized princesses.
In my tower interplanetary
Sound melodies of Thomas.
Princesses believed in my genius,
Forgetting towers of earth.
And many, maidens unreasoning,
Throwing off the coats in ecstasy,
Thus intoxicatingly suffering
And overflowing, like rays.
Prompted them the instincts ringing
To choose my dream harem.
They went with the soul budding,
Came – like Romulus and Remus.
And the new kingdom blossomed,
Country of wonders without reason…
And, at my basis delighted,
With princesses’ souls I am breathing…
Качалка грезерки
Как мечтать хорошо Вам
В гамаке камышовом
Над мистическим оком — над бестинным прудом!
Как мечты сюрпризэрки
Над качалкой грезэрки
Истомленно лунятся: то — Верлэн, то — Прюдом.
Что за чудо и диво! —
То Вы — леди Годива,
Через миг — Иоланта, через миг Вы — Сафо…
Стоит Вам повертеться, —
И загрезится сердце:
Все на свете возможно, все для Вас ничего!
Покачнетесь Вы влево, —
Королев Королева,
Властелинша планеты голубых антилоп,
Где от вздохов левкоя
Упоенье такое,
Что загрезит порфирой заурядный холоп!
Покачнетесь Вы вправо, —
Улыбнется Вам Слава
И дохнет Ваше имя, как цветы райских клумб;
Прогремит Ваше имя,
И в омолненном дыме
Вы сойдете на Землю, — мирозданья Колумб!
А качнетесь Вы к выси,
Где мигающий бисер,
Вы постигнете тайну: вечной жизни процесс,
И мечты сюрпризэрки
Над качалкой грезэрки
Воплотятся в капризный, но бессмертный эксцесс.
Dreamer’s carriage
How it is good for you to dream
In the hammock of chestnut
Over mystical eye – over algae-less pond!
As dreams – surprises
Over dreamer’s carriage
Exhausted mooning: once – Verlain, once – Pryud!
What miracle and wonder!
And you – Lady Godiva,
One moment – Yolanta, one moment – Sappho!..
You should turn around –
And will dream the heart:
All in the world is possible, for you there’s nothing!
To the left you’ll sway –
The queen of kings,
Mistress of planet of blue antelopes,
Where from gillyflower’s sighs
Is such bliss,
That threatens with porphyry the common dwarf!
To the right you will sway –
Will smile at you the fate,
And will die your name, like flowers of heavenly flower beds;
Will thunder your name,
And in smoke for which I prayed
You’ll come to earth – universe’s Columbus!
And you’ll swing in the height,
Where there is flickering bead,
You reap the secret; eternal life’s process.
And dreams-surprisers
Over the carriage of the dreamer
Will come true in capricious, but immortal excess!
Мечты о Фофанове
В кустах белоснежных черемух
Принцесса веселая Мая
Уснула, с отрадой внимая
Весеннему щебету птиц,
И видит во сне голубая
Принцесса веселая Мая:
Пирует в лазурных хоромах,
В сияньи восторженных лиц,
Ее любимец давних лет
Царевич пылкий Триолет!
Dreams of Fofanov
In bushes of white-snow bird cherry
Maya, the happy princess,
Fell asleep, listening with happiness
To the birds’ happy twittering,
And sees in the dreams the blue
Maya, the happy princess:
Feasts in mansions azure
In shining of excited faces,
Her lover of the bygone years
Ardent Triolet the prince!
Грезы миньоны
Памяти сестры Зои
Знаешь рощ лимонных шорох,
Край огнистых померанцев?
Сколько песен, сколько танцев
Там в лесах, морях и горах.
Там, как песня, звучны краски,
Там, как краски, сочны песни…
О, душа моя, для ласки
И для жизни там воскресни!..
Dreams of minion
To memory of sister Zoe
You know rustle of lemon groves,
The land of fiery oranges?
How many conversation, how much dancing
There in the woods, seas and mountains.
There, like songs, are paints sonorous,
There, songs are juicy like paints, …
O my soul, for tenderness
And for life resurrect!..
Портниха
Ты приходишь утомленная, невеселая, угаслая,
И сидишь в изнеможении, без желаний и без слов…
Развернешь газету — хмуришься, от себя ее отбрасывая;
Тут уже не до политики! тут уже не до балов!
Светлый день ты проработала над капотом мессалиновым
(Вот ирония! — для женщины из разряда «мессалин»!).
Ах, не раз усмешка едкая по губам твоим малиновым
Пробегала при заказчице, идеал которой — «блин»…
В мастерской — от вздорных девочек — шум такой же, как на митинге,
Голова болит и кружится от болтливых мастериц…
Не мечтать тебе, голубушка, о валькириях, о викинге:
Наработаешься за день-то, к вечеру — не до цариц!
Dressmaker
You come exhausted, unhappy, faded,
And you sit in exhaustion, without wishes or words…
You’ll open the newspaper – you frown, throwing it away;
There’s no time for politics! There’s no time for balls!
The light day you have worked on hood of messaline
(Here’s irony! – for woman from category “Messaline”!).
Ah, not once on your raspberry lips caustic grin
Ran nearer a customer, whose ideal – is “damn”…
In the workshop – from absurd girls – is same noise as in a rally,
Head hurts and spins from gossipy craftswomen…
Not for you to dream, my dear, of Vikings, of Valkyries:
You’ll work through the day, and in evening – no time for queens!
Флакон иссякший
Среди опустевших флаконов,
Под пылью чуланного тлена,
Нашел я флакон Аткинсона,
В котором когда-то Вервэна…
Чья нежная белая шея
Лимонами благоухала?
Чья ручка, моряною вея,
Платочным батистом махала?
Духи, мои светлые духи,
Иссякшие в скудной дороге!
Флаконы мучительно сухи,
А средства наполнить — убоги…
Но память! Она осиянна
Струей упоительно близкой
Любимых духов Мопассана,
Духов Генриетты Английской…
Dried up bottle
The empty bottles among,
Under the dust of closet decay,
I found the bottle of Atkinson,
In which there was sometime Vervain.
Whose tender white neck
With lemons was fragrant?
Whose hand, with sea water fairing,
Waved with shawl cambric?
Perfume, my light perfume,
Dried up on the humble road!
The bottles are dry tortuously,
And means to fulfil – miserable.
But memory! She is lit as by sun
By the jet intoxicatingly near
Of loving spirits of Monassan,
Of perfume of Henritta of England…
Дрина
В.В. Берниковой
О ядовито-яростно-зеленая,
Текущая среди отвесных скал,
Прозрачна ты, как девушка влюбленная,
И я тобою душу оплескал!
А эти скалы — голубые, сизые.
С лиловостью, с янтарностью, в дубах
С проржавленной листвой — бросают вызовы
Вам в городах, как в каменных гробах!
Ведь есть же мощь, почти невероятная,
Лишь в сновиденьях мыслимая мощь,
Взволновывающая и понятная,
И песенная, как весенний дождь!
Ведь есть же красота, еще не петая,
Способная дивить и восторгать,
Как эта Дрина, в малахит одетая,
Как этих скал застывшая пурга!
Drina
To V.V. Bernikova
O poisonous-green-wrathful,
Flowing between rocks tall,
Are you transparent, like beloved maiden,
And I have splashed with you my soul!
And these rocks – blue, gray.
With lily, with amber, in oaks
With rusty foliage – they throw the challenge
In the cities like in coffins of stone!
There is might, incredible almost,
Might thought by the dreams,
Excited and understood
And spring, just like spring rain!
There is beauty, still not singing,
Able to delight and surprise,
Like this Drina, dressed in malachite,
Like chilled blizzard of these mounts!
Запой
Кто пьёт запоем — так трудно, так трудно
Его окончить: запой — это маг.
Все в жизни скучно, бесцветно и скудно,
А грёза сока пурпурна, как мак.
Пусть сон безумен, — зато так прекрасен!
Что в том, что бред он? и жизнь — это бред…
Запой — волшебник, он сладко-опасен…
Познай, страдалец, запоя секрет!..
Drink
Who drinks in binge – thus difficult
It is to end him: drink – mage it is.
All in life is boring, meager and colorless,
And like a poppy is purple dream of juice.
Let sleep be mad – but it is gorgeous!
What in it, that is madness? And life – is mad…
Drink – mage, it is sweet and dangerous…
Know, sufferer, the drink’s secret!..
Капель
Вы понимаете, что значит
Просолнеченная капель? -
Зима, смеясь, от счастья плачет,
Весны качая колыбель.
О, зиму смерть не озадачит:
Растаять — план ее и цель……
В глазах моих лучится влага —
Капель зимы души моей.
Ах, в ней отчаянья отвага:
Познать восторг последних дней.
Торопит смерть при спуске флага,
И я… я помогаю ей!
Drop
Do you understand what means
The sunlit drop?
Laughing, winter, from happiness weeps,
Spring’s cradle it rocks.
Oh, winter won’t puzzle death:
Its plan and aim – is to melt...
Dampness is radiant in my eyes, -
The drop of winter of my soul.
And in it despair’s bravery:
Delight of last days to know.
Death hurries at our flag’s lowering.
And I… I help her!
Утопленный душой
Мое одиночество полно безнадежности,
Не может быть выхода душе из него.
Томлюсь ожиданием несбыточной нежности,
Люблю подсознательно — не знаю кого.
Зову несмолкаемо далекую — близкую,
Быть может — телесную, быть может — мечту.
И в непогодь темную по лесу я рыскаю,
Свою невозможную ловя на лету.
Но что ж безнадежного в моем одиночестве?
Зачем промелькнувшая осталась чужой?
Есть правда печальная в старинном пророчестве:
«По душам тоскующий захлестнут душой».
Drowned with the soul
My loneliness is full of hopelessness,
For it there’s no exit to the soul.
I languish in awaiting unrealizable tenderness,
I love unconsciously – whom I don’t know.
Incessantly I call one near – one distant,
Perhaps – bodily, dream – perhaps.
And in bad weather I seek the dark one in forest,
My impossible one catching in flight.
But what is hopeless in my loneliness?
Why did the splashed one remain alien?
There is sad truth in ancient prophecy:
“The yearning for souls the soul overwhelms.”
Дучич
«Любовь к тебе была б тебе тюрьмой:
Лишь в безграничном женщины — граница».
Как тут любить? И вот Дубровник снится,
Возникший за вспененною кормой.
Ах, этой жизни скучен ход прямой,
И так желанна сердцу небылица:
Пусть зазвучит оркестр, века немой,
Минувшим пусть заполнится страница.
«Земная дева ближе к небесам,
Чем к сердцу человеческому», — сам
Он говорит, и в истине той — рана.
Как тут любить? А если нет любви,
Сверкни, мечта, и в строфах оживи
Всю царственность республики Ядрана.
Ducic
“Love for you was, for you, prison:
Border – in limitless women.”
How to love? Here Dubrovnik is dreamt of,
Behind the foaming stern.
Ah, boring is this straight walk of life,
And a fairy tale is wished by the heart:
Let sound orchestra, silent for centuries,
Let the page be filled by the past.
“Winter maiden is nearer to the skies,
Than to the human heart” –
He says, and in dignity – wound.
How to love? And if there’s no love,
Shine, dream, and liven in lines
Kingship of republic Yadran.
Дуэт душ
Как арфа чуткая Эола
Поет возвышенный хорал, —
Моя душа пропела соло,
Рассвету чувства мадригал.
Тобой была ли песня спета,
Споешь ли песню эту впредь, —
Не мог дождаться я дуэта
И даже мыслил умереть.
Но я живу… С тех пор красиво
Мной спето много песен дню;
Лишь песнь рассвету чувств ревниво
Я в тайнике души храню.
Я увлекался, пел дуэты,
Но вскоре забывал мотив,
Мелодий первого обета,
Страданий первых не забыв.
Сестре раскрылася могила
В июньской шелковой траве,
И сердце мне захолодило
Предчувствие, что будут две.
Уйду… и скоро, веря свято,
Что ты над грудою песка
Споешь мотив, тоской объята,
И будет долгою тоска.
Но возрождением мотива,
Хотя и поздним (ну, так что ж?..)
Ты беззаботно и счастливо
В эдем прекрасный перейдешь.
И там душа — раба обета
И чувства первого раба —
С твоей сольется для дуэта,
Как повелела ей судьба.
Duet of souls
How sensitive harp of Aeolus
Sings the exalted chorale, -
My soul sang solo,
To blossoming of feeling madrigal.
Was the song sang by you,
You’ll sing this song ahead, -
I could not await of the duet
And even to die I had thought.
But I’m alive… From those times beautifully
Is sang by me many day’s songs;
Only the song in dawn of feelings jealously
I keep in secret my soul.
I got carried away, sang duets,
But soon the reason forgot,
Melodies of the first vows,
Not forgetting the suffering of the first.
To sister opened the graveyard
In silk grass of June,
And my heart has gone cold
With intuition, that there will be two.
I’ll leave… and soon, sacredly believing,
That you over the heap of sand,
Embraced by angst, will motive be singing,
And long will be the angst.
But with motive’s revival,
Thus to the late (what is it, well..)
You carelessly and happily
Will go into Eden beautiful.
And there the soul – slave of the vow
And slave of feeling first –
With yours will emerge for a duet,
As fate has willed to us.
Дюма
Дни детства. Новгородская зима.
Листы томов, янтарные, как листья.
Ах, нет изобразительнее кисти,
Как нет изобретательней ума.
Захватывающая кутерьма
Трех мушкетеров, участь Монте-Кристья.
Ты — рыцарство, ты — доблесть бескорыстья,
Блистательнейший Александр Дюма.
Вся жизнь твоя подобна редкой сказке.
Объектом гомерической огласки
Ты был всегда, великий чародей.
Любя тебя, как и во время оно,
Перед тобой клоню свои знамена,
Мишень усмешек будничных людей.
Dumas
Novgorod winter. Childhood days.
Leaves of tomes, amber, like leaves.
Ah, there are no more mind more inventive,
And there are no branches more expressive.
Commotion most interesting
Of three musketeers, Monte Cristo’s fate.
You – selfless virtue, you – knighthood,
Alexander Dumas most brilliant.
All of your life is like a rare story.
An object of Homeric publicity
You always have been, the great mage.
Loving you, as clearly in those times,
I bow before you my coat of arms,
Target of laughter of everyday men.
Дюма и Верди
Дюма и Верди воедино
Слились, как два родных ручья.
Блистает солнце. Тает льдина.
Чья драма? музыка к ней чья?
Она дороже амулета
И для души, и для ума.
О, Маргарита — Виолетта,
В тебе и Верди, и Дюма!
Душа элегией объята,
В ней музыкальное саше:
То вкрадчивая Травиата,
Прильнувшая к моей душе.
Элементарна? Устарела?
Сладка? опошлена? бледна?
Но раз душа на ней горела,
Она душе моей родна!
Наивны сморщенные книги
Прадедушек, но аромат,
Как бы ни спорил Каратыгин,
Неподражаемый хранят.
Он, кстати, как-то в разговоре,
Пусть — полном едкого ума,
Поверг меня в большое горе,
Назвав «водицею»… Тома!
Dumas and Verdi
Together Verdi and Dumas
Poured, like two dear streams.
The sun shines. Melts the ice.
Whose drama? Whose music in it?
It’s dearer than an amulet
Both for the soul and for the mind.
O, Margarita – Violetta,
In you there are Verdi and Dumas!
With elegy the soul is embraced, and
In her the sachet musical:
Thus furtive Traviata
Snuggled up to my soul.
Elementary? Grown old?
Sweet? Vulgarized? Pale?
But since on her didn’t burn soul,
She is dear to my soul!
Naïve are books wrinkled
Of great-grandfathers, no smell,
How would argue Karatygin,
Are kept inimitable.
He, as in conversation,
Let – full of caustic mind,
Into great woe had me overthrown,
Called “water”… Tom!
Красота предсмертная
Безнаказанно не воплощается
Целомудренная мечта, —
И Тринадцатая встречается
В белых лилиях у креста…
А встречается, — начинается
Предсмертная красота.
Встретил женщину небывалую,
Невозможную на земле, —
Береги ее, так усталую,
Так озлобленную в земном зле,
Всею нежностью запоздалою
Возожги восторг на челе.
До Тринадцатой жизни не было:
Повстречавшаяся — конец:
Отвергающая — жизнь потребовала
И сплела гробовой венец.
Все ошибочное вдруг ослепло,
Как прозрела правда сердец.
В светлой мрачности, в мрачной светлости,
В скорбной радостности конца —
Столь значительные незаметности
Предназначенного лица.
Я молюсь твоей нежной бледности,
И в глазах твоих — два кольца…
Dying beauty
Is not embodied with impunity
The dream chaste, -
And meets the Thirteenth
In white lilies by the cross…
And meets – starts
Dying pulchritude.
An unprecedented woman you met,
Impossible in the world, -
Keep her, so exhausted,
So embittered with evil of the earth,
With all belated tenderness
Light up delight in the brows.
There was no life till the Thirteenth:
Meeting – the end:
Rejecting – life demanded
And wove the coffin garland.
All erroneous went blind suddenly,
How truth of heart received sight.
In luminous darkness, in dark luminosity,
With mournful joy of the end –
So meaningful is the stealth
Of the intended face.
I pray for your tender paleness,
And two rings in your eyes.
Погибающие спасатели
Их было так много, так много,
И не было ни одного,
Который бы нежно и строго
Коснулся ума твоего.
И попросту, тайной инерце
В угоду, к тебе подойдя,
Прослушал бы чистое сердце,
Как лилию после дождя.
В своей целомудренной грусти
Презрительностью весела,
Уздала взбешенных в разнузде —
Спасая, спасти не могла…
Погибшим не ведать спасенья!
Нельзя самогибцев спасать! —
И гибли они в исступленьи,
Способные лишь погибать!..
Да, гибли, и вот, погибая
В безразумной тине услад,
Тянули тебя, дорогая,
За твой милосердный канат…
Да, гибли и, гибнув, в захлебе,
Кричали: «Цепляйся за нас!»
И в самоубийственной злобе
К тебе приближали твой час.
Но — тронутая недотрога —
Ты гневно швырнула канат.
Их было так много, так много,
Был каждый собой виноват.
Dying saviours
There were so many of them, so many,
And there was not even one,
Which tenderly and strictly
Touched your mind.
And simply, with inertia secret
To please, to you having come, listen
To the clean heart,
Like a lily after the rain.
In her sorrow chaste
With suspicion overjoyed,
The unbridled insanity did trust -
To save, to save could not…
The deceased don’t know salvation!
The suicide bombers save you cannot! –
And they died in a frenzy,
Able only to be dead!..
Yes, they died, and yes, dying
Delight in reasonless mud,
They pulled you, my darling,
After your rope of tender heart…
Yes, they died, and, choking, as they died,
They shouted: “Cling on after us!”
And in suicidal malice
Your hour has brought to you close.
But – as touch-me-not you touched –
You threw off rope angrily.
But there was so much, so much, each
One himself was guilty.