Severyanin I

I Am A Composer [Я композитор]

I am surrounded by such disgusting [Я окружен такими гадкими]

I catch the sadness in your smile [Ловлю печаль в твоей улыбке]

I could not sleep… Dope of swamp music [Я спать не мог… Дурман болотных музык]

I did not lie [Я не лгал]

I Dream… [Я мечтаю]

I love you, love you, love you [Я люблю тебя, люблю тебя, люблю я]

I run to sea [Я к морю сбегаю]

I'll see the day [Провижу день]

I swim in river [Плыву рекой]

I Want To Cry… [Мне плакать хочется…]

Ice Cream From Lilac [Мороженое из сирени!]

I live, and want to live, and will [Я жив, и жить хочу, и буду]

I did not lie [Я не лгал]

I go [Я иду]

I like [Мне любо]

I will come to you, Jewess [Я приду к тебе, еврейка]

I loved you only once, only once [Я любил только раз, только раз]

I Won’t Come Today [Сегодня не приду]

I want [Я хочу]

I’m going out to meet [стречать выхожу]

I’m sad [Я грущу]

I ask you cordially [Я вопросил себя сердечно]

I am an undoubtedly bad patriot [Я несомненно скверный патриот]

I am intemperate! I am self-willed [Я невоздержан! Я своеволен]

I believe you sometimes [Тебе я верю иногда]

I bless your homes [Благословляю ваши домы]

I come to meet [Встречать выхожу]

I will sing [Я запою]

I would give a lot for your forgiveness [Я бы дорого дал за прощенье твое]

Idyll [Идиллия]

Igor And Yaroslavna [Игорь и Ярославна]

Idiot [Дурак]

Igor Severyanin [Игорь Северянин]

Image of the past [Образ прошлого]

Immeasurable Gaze [Взор неизмеримый]

Improvisation (In living comfort of green lace) [  Импровиза (В живой уют зеленых кружев)]

Inber [Инбер]

In album of Isabella Grinevsky (madrigal-triolet) [В альбом Изабелле Гриневской (мадригал-триолет)]

In August [В августе]

In a few hours [За несколько часов]

In autumn forest [В лесу осеннем]

In birch chalet (poemette) [В шалэ березовом (поэметта)]

In Autumn-Cut July [В осенокошенном июле]

In Birch Cottage [В березовом коттэдже]

In bird cherry [В черемухе]

In Carriage Of Esclarmonde [В коляске Эсклармонды]

In conifer monastery [В хвойной обители]

In Dalmatia [К Далмации]

In defense of Fofanov [В защиту Фофанова]

In defiance [Наперекор]

In devastation [В опустошенье]

In duty to Kaitselite I with a gun [По долгу кайтселита я с ружьем]

In enchantment [В очарованьи]

In five versts on canvas [В пяти верстах по полотну...]

In flight [В полете]

In Hotel [В гостинице]

In hours of dawn [В часы росы]

In Jasmine Bushes [В кустах жасмина]

In July [В июле]

In late autumn [Поздней осенью]

In love with poetry [Влюбленные в поэтику]

In Luminous Darkness [В блесткой тьме]

In green silence crunch the steps [В зеленой тишине хрустят шаги]

In memory of A.M. Zhemchuzhniko [Памяти А.М. Жемчужникова]

In memory of N.I. Kulbin [Памяти Н.И. Кульбина]

In memory of N.A. Nekrasov [Памяти Н.А. Некрасова]

In memory of N.A. Rimsky-Korsakoff [Памяти Н.А. Римского-Корсакова]

In memory of O.N. Chumin [Памяти О.Н. Чюминой]

In memory of P.I.Tchaikovsky [Памяти П.И. Чайковского]

In memory of I.S. Turgenev [Памяти И.С. Тургенева]

In memory of M. Fofanov [Памяти К.М. Фофанова]

In Mirrelia (sexts) [В Миррэлии (сексты)

In memory of Macievich [Памяти Мациевича]

Ingrid and youth [Ингрид и молодежь]

In morning voice of heart is pink [Утром сердца голос розов]

In mountain capital of Georgia [В столице Грузии загорной]

In name of art [Во имя искусства]

In near-Volga forests [В лесах приволжских]

In Neretva valley [В долине Неретвы]

In nine years [В девять лет]

In oak grove [В дубраве]

In oblivion [В забытьи]

In passing [Мимоходом]

In Restaurant Over Kura [В духане над курой]

In Revel [В Ревель]

In role of rickshaw [В роли рикши]

In Samum [В Самуме]

In search of truth [В поисках истин]

In space [В пространстве]

In Spreading Maples [В кленах раскидистых]

In the fifth year, when you are dear to me [Вот пятый год, как ты мне дорога]

In pre-spring hours [В часы предвесенья]

In The Forest [В лесу]

In the hospital [В госпитале]

In the Limousine [В лимузине]

In the moons [В луни]

In the park [В парке]

In The Park Cried A Girl [В парке плакала девочка]

In The Restaurant [В ресторане]

In The Snow [В снегах]

IN THE SUMMER

In The Village [В деревне]

In the village by the sea [В деревушке у моря]

In third arrival [В третий приезд]

In Those Days [В те дни]

In twelve hours [Ведь в двенадцать часов]

In Ural [На Урале]

In you so much tenderness quiet [В тебе столько нежности тихой]

Inexpressible poem [Невыразимая поэза]

Ingrid’s epigram [Эпиграмма Ингрид]

Inspiration [Вдохновение]

Intermezzo (Disappointments enchant) [Интермеццо (Чаруют разочарованья)]

Intermezzo (Lilac of my spring with purple incense) [Интермеццо (Сирень моей весны фимьямною лиловью)]

Interpretation of dream [Трактовка сна]

Intimacy [Интима]

Introduction [Интродукция]

Introduction (Did This Not Happen) [Интродукция (Не было, может быть, этого)]

INTRODUCTION

Introduction (triolet) [Интродукция (триолет)]

Introduction (Vervena, oysters and the sea) [Интродукция (Вервэна, устрицы и море)]

Is this dream or madness [Это сон или бред]

Is this reality or dream [Это явь или грёза]

Isolde from ice [Изольда изо льда]

It's a shame to believe [Обидно поверить]

It’s joyful for me to sorrow [Мне весело грустить]

It’s time for lifelessness [Пора безжизния]

It Could Have Been Thus [Могло быть так]

It is fifth year that you are dear to me [Вот пятый год, как ты мне дорога]

It is only in jasmine [Это только в жасмин]

It was May [Был май]

It Took Place At The Sea [Это было у моря]

It Does Not Mean [Еще не значит]

It Is All For The Child [Это все для ребенка]

It Is Scary [Это страшно]

It seemed that in your time [Казалось бы, во время ваше]

It was autumn. Dropped the rain [Под осень было. Крапал дождь]

It was so recently… Notturno [Это было так недавно… Notturno]

It Will Be Soon… [И будет вскоре]

It won’t happen again [Не будет опять]

It’s time to end [Пора кончать]

Я композитор

Я — композитор: под шум колес
‎Железнодорожных —
То Григ, то Верди, то Берлиоз,
‎То песни острожных.

Я — композитор: ведь этот шум
‎Метрично-колесный
Рождает много певучих дум
‎В душе монстриозной.

Всегда в лазори, всегда в мечтах
‎Слагаю молитвы.
Я — композитор: в моих стихах
‎Чаруйные ритмы.

I Am A Composer

I am a composer: under the sound of wheels

Of the railway

Griege, Verde, Berlioz,

Songs of the careful.

I am a composer: this noise

Metric-wheeled

Gives way to many singing thoughts

In monstrous soul.

Always in azure, always in dreams

Prayer I compose.

I am a composer: in my poems

Are beautiful rhythms.

Я окружен такими гадкими

Я окружен такими гадкими,
Такими подлыми людьми.
Я кончу буйными припадками,
Пойми, любимая, пойми.

Словами сердца равноправными
Спаси мне жизнь! Нельзя, — возьми…
Я окружен такими скверными,
Такими низкими людьми!

I am surrounded by such disgusting

I am surrounded by such disgusting,

Such vile men.

I finish with violent seizures,

Understand, beloved, understand.

With equal words of the heart

Save my life! Not allowed, - take….

I am surrounded by such nasty,

Such lowly men!

Ловлю печаль в твоей улыбке

Ловлю печаль в твоей улыбке
И тайный смех в твоих слезах…
Твои глаза блестят, как рыбки,
Но сердце — в смутных голосах.

Ты в заблужденье, ты в ошибке!
Топлю глаза в твоих глазах, —
И снова — смех в твоей улыбке,
И снова — грусть в твоих слезах!

I catch the sadness in your smile

In your smile I catch the sadness

And secret laughter in your tears…

Like fish shine your eyes,

And heart – in vague voices.

You are in delusion, you are in error!

I drown my eyes in your eyes, -

And again – in your smile, laughter,

And again – sorrow in tears of yours!

Я спать не мог… Дурман болотных музык

Я спать не мог… Дурман болотных музык
Кружил мечту, пугая и пьяня.
Бледнела ночь. И месяц — хил и узок —
Сребрил змею, прильнувшую у пня.
Металась мышь воздушная стеня,
И доносились вопли трясогузок.
Блуждал туман, как бред больной земли.
Его вдыхал исчадье мрака — филин.
А мой челнок приткнулся на мели,
И — как и я — был жутью обессилен.
Пылал костер вдали, как адский факел,
И — сном цветов! — проснулся светлячок,
Весь — греза их, их тайных дум зрачок.
Не мог я спать, — я вздрагивал и плакал.

I could not sleep… Dope of swamp music

I could not sleep… Dope of swamp music

Circled the dream, frightening and drunk.

Night has paled. And crescent – frail and narrow –

Silvered the snake, leaning to the stump.

The air mouse was rushing about,

And carried the screams of wagtail.

Wandered the fog, like raving of seek earth.

Inhaled him fiend of darkness – the owl.

And my canoe is stranded,

And – like I – was made powerless with horror.

Afar burned bonfire, like hell’s flashlight,

And – dream of flowers! – awoke lighting bug,

All – its dreams, pupil of secret thoughts.

I could not sleep, - I winced and wept.

Я не лгал

Я не лгал никогда никому,
Оттого я страдать обречен,
Оттого я людьми заклеймен,
И не нужен я им потому.
Никому никогда я не лгал.
Оттого жизнь печально течет.
Мне чужды и любовь, и почет
Тех, чья мысль, — это лживый закал.
И не знаю дороги туда,
Где смеется продажная лесть.
Но душе утешение есть:
Я не лгал никому никогда.

I did not lie

I did not lie to anyone,

Thus I’m doomed to suffering,

For this I am branded by men,

And not needed by anyone.

Never to anyone did I lie.

Thus life flows sadly.

Alien to me is honor and love

Of those whose thought – is lying temper.

I do not know the roads there,

Where laughs the sell-out flattery.

But there is for the soul consolation:

I never lied to anyone.

Я мечтаю

Я мечтаю о том, чего нет
И чего я, быть может, не знаю…
Я мечтаю, как истый поэт, —
Да, как истый поэт, я мечтаю.

Я мечтаю, что в зареве лет
Ад земной уподобится раю.
Я мечтаю, вселенский поэт, —
Как вселенский поэт, я мечтаю.

Я мечтаю, что Небо от бед
Избавленье даст русскому краю.
Оттого, что я — русский поэт,
Оттого я по-русски мечтаю!

I Dream…

I dream of what, of which there’s not

And which I do not know, may be…

I dream, like the real poet, -

Yes, like a real poet, I dream.

I dream, that in the glow of years

The earthly hell will be more like heaven.

I dream, a universal poet –

I dream like universal poem.

I dream, that Heaven from the woes

Will give to Russian land reprieve.

For that, I am – a Russian poet,

For this in Russian do I dream!

Я люблю тебя, люблю тебя, люблю я

Я люблю тебя, люблю тебя, люблю я!
Будь жива, ты поняла бы, как люблю.
О, не надо мне ни клятв, ни поцелуя,
Как не надо влаги сочному стеблю.

Я смотрю тебе в глазенки, их милуя.
Я молюсь тебе, — молюсь, но не молю.
Я люблю тебя, люблю тебя, люблю я!
Ты не знаешь обо мне, но я люблю!..

I love you, love you, love you

I love you, love you, love you!

Be alive, how I love you’d understand.

Oh, I do not need a kiss, nor vows,

As is not needed wetness for juicy stem.

I look at your eyes, them I value.

I pray to you – I pray, but don’t beg.

I love you, love you, love you!

You won’t know about me, but I love!..

Я к морю сбегаю

Я к морю сбегаю. Назойливо лижет
Мне ноги волна в пене бело-седой,
Собою напомнив, что старость все ближе,
Что мир перед новою грозной бедой…

Но это там где-то… Сегодня все дивно!
Сегодня прекрасны и море, и свет!
Сегодня я молод, и сердцу наивно
Зеленое выискать в желтой листве!

И хочется жить, торопясь и ликуя,
Куда-то стремиться, чего-то искать…
Кто в сердце вместил свое радость такую,
Тому не страшна никакая тоска!

I run to the sea

I run to the sea. The wave

Intrusively licks my leg in foam gray-white,

Reminding self, that nearer is old age,

Like the world before fearsome trouble.

But that’s somewhere… Today is bright!

Beautiful today is sea and light!

Today I’m young, and to the heart is given

Naively to seek in yellow leaves the green!

I want to live, to hurry and rejoice,

Something to look for, somewhere to aim…

Who in his heart placed such a joy,

To whom no sorrow is fearsome!

Провижу день

Провижу день: в цветах застава.
Весна и солнце, и народ
В улыбках дев — любовь и слава.
Войска окончили поход.
Под музыку кавалерийских,
И значит щегольских, полков —
Чужие лица, как у близких,
В лучах расширенных зрачков.
Кирасы каски и кокарды,
Звяк шпор и сабель среброзлат.
Блистательны кавалергарды
В светилах элегантных лат.
И белоконные гусары
Венгерки приспустили с плеч.
Героям девы деят чары,
Брачуясь радые возлечь…
Отрадно в этот день весенний,
В народный, музычный, цветной,
Не чувствовать былых сомнений
Повеселевшею душой.
И что еще всегда томило
Противоречьями дразня,
Теперь так просто, любо, мило, —
Вчерашнее — не для меня.
Привет победе, людям, маю!
Цветам и чувствам молодым!
Я мертвецов не воскрешаю,
Но ярко радуюсь живым!

I'll see the day

I'll see the day: outpost in flowers.

The spring and the sun and the men

In smiles of maidens – love and glory.

The troops have finished the campaign.

To the music of the cavalry,

And that means dandy, regiments –

Alien faces, like ones near,

In widened pupils’ rays.

Cuirasses, helmets and cockades,

Clink of spores and sword’s silverplate.

Brilliant calvary gardens

In luminaries of armour elegant.

And the hussars on a white horse

Lowered from shoulders the Hungarians.

The maidens give a chart to heroes,

Getting married, happy to lie down…

In the spring day gratified,

In music, flowering, national,

Not to fear the past doubts

To the cheerful soul.

And what for always was tormented

With contradictions teasing,

Now all is simple, loving, tender –

Yesterday – not for me.

Hello to victory, people, May!

To young flowers and feelings!

The dead I don’t resurrect,

But rejoice brightly with the living!

Плыву рекой

Плыву рекой, играющей и быстрой,
В таких крутых лесистых берегах,
Плыву один, и вспыхнувшею искрой
Блестит любовь минутная в мечтах.

Я поражен и слов не нахожу я
Изобразить мой ужас, мой восторг,
Что страсть во мне проснулась и, бушуя,
С рассудком вновь вступает в знойный торг!..

О неужель былые увлеченья
И их финал — мучительный кошмар —
Не загасили веру в наслажденье
И страсть мою — как буря, как пожар!

Но все равно: он выше размышленья,
В душе моей сверкнувший светлый луч!
Его ловлю и, если вновь паденье,
Пускай паду, достигнув новых круч.

I swim in river

I swim in river, playing and fast,

In such steep shores of the forest,

I swim alone, and with flared up spark

The minute love shines in dreams.

I am amazed and words can’t find

To express my delight, my horror,

That passion was by me dreamt, and, raging,

In sultry argument with reason goes!..

Oh not the past hobbies

In their final – tormenting nightmare –

In pleasure did not distinguish belief

And my passion – like storm, like fire!

But all’s the same: he above contemplation,

In my soul the ray light shines!

I catch him and, if to fall again,

Let me fall, reaching new steepness.

Мне плакать хочется…

Мне плакать хочется о том, чего не будет,
Но что, казалось бы, свободно быть могло…
Мне плакать хочется о невозможном чуде,
В твои, Несбывная, глаза смотря светло…

Мне плакать хочется о празднике вселенском,
Где справедливость облачается в виссон…
Мне плакать хочется о чем-то деревенском,
Таком болезненном, как белый майский сон.

Мне плакать хочется о чем-то многом, многом
Неудержимо, безнадежно, горячо
О нелюбимом, о бесправном, о безногом,
Но большей частью — ни о ком и ни о чем…

I Want To Cry…

I want to cry of that, which will not happen,

But which could be free, it seems to me.

I want to cry of the impossible wonder,

In your, Unrealizable, eyes luminous peering…

I want to cry of universal holiday,

Where justice puts on the linen fine…

I want to cry of something in the country,

So painful, like white dream of May.

I want to cry about something great

Unstoppably, hopelessly, hot

About the unloved, the disenfranchised, the legless,

But with greatest part – not about whom and not about what.

Мороженое из сирени!

Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударышни, судари, надо ль? не дорого можно без прений…
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!

Я сливочного не имею, фисташковое все распродал…
Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!

Сирень — сладострастья эмблема. В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок…
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей-Богу, похвалишь, дружок!

Ice Cream From Lilac

Ice cream from lilac! Ice cream from lilac!

Half-portion ten copecks, four copecks more.

Ladies, gentlemen, is it needed? It won’t be long without debating…

Delicately you eat, square: product will fit your soul!

I do not have cream, sold all the fish steak…

Ah, citizens, don’t you demand crème brulee?

Time to popularize delights, to refine people’s tastes,

On streets kitchen spices, celebrating excess in virule!

Lilac – sensuous emblem. In roll lilac-colored

Come on, waterfall heart, into fluff fragrant and sweet…

Ice cream from lilac! Ice cream from lilac!

Eh, boy with sbiten, try! You’ll thank God, my friend.

Запевка

О России петь — что стремиться в храм
По лесным горам, полевым коврам…

О России петь — что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать…

О России петь — что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть!

Starter

To sing of Russia – that in temple to seek

For forest mountain, field carpets…

To sing of Russia – to meet the springtime,

To await the groom, to console the mother…

To sing of Russia – to forget the sorrow,

To love Love, to be immortal!

Я жив, и жить хочу, и буду

Я жив, и жить хочу, и буду
Жить — бесконечный — без конца.
Не подходите, точно к чуду,
К чертам бессмертного лица:
Жизнь — в нашей власти: мы дотоле
Трепещем, бьемся и живем,
Пока в нас много ярой воли
К тому, что жизнью мы зовем.
Смерть торжествует в те мгновенья,
Когда поверил ты в нее,
И нет в тебе сопротивленья:
Смерть — малодушие твое.
Я не могу себе представить
Всем ощущеньем, всей душой,
Как можно этот мир оставить, —
Молчать, истлеть, не быть собой!
Я превозмог порывы гнева:
Убив другого — я убит…
А потому — любимец неба —
Прощу — чтоб жить! — всю боль обид.
Я смел и прям, и прост, и светел.
И смерти явно я бегу.
Я всех простил, я всех приветил,
А большего я не могу!..
Что значит жить? Для вас, — не знаю…
Жить для меня — вдыхать сирень,
В крещенский снег стремиться к маю,
Благословляя новый день
Искать Ее, не уставая,
И петь, и мыслить, и дышать.
Какие нови в чарах мая!
Какая в новях благодать!
И сколько новей в чарах мая,
Ведь столько песен впереди!
Живи, живое восторгая!
От смерти мертвое буди!
Но если ты, в чьих мыслях узость,
Мне скажешь «трус», — услышишь ты:
— Да здравствует святая трусость
Во имя жизни и мечты!

I live, and want to live, and will

I live, and want to live, and will

Live – endlessly – endless.

Do not approach, like a marvel,

The features of immortal face:

Life – in our power; we hitherto

Tremble, fight and live,

Thus in us is much ardent will

To all that we do not call life.

Death triumphs in those moments,

When you in her did put your trust,

And in you there is no resistance:

Death – is your cowardice.

Introduce myself I cannot

With all feeling, with your heart,

How can one leave this world –

Not to be oneself, to decay, to be quiet!

I overcame impulses of rages:

Killed another – I am killed…

And because – the loved one of heaven –

I ask – why live? Pain of insults all.

I’m brave and straight, luminous and simple.

I clearly run from death.

I forgave all, I all greeted,

And more I cannot!

What does life mean? For you – I don’t know…

Life is for me – lilac to breathe,

To rush to May in epiphany snow,

Blessing the new day

To find Her, and to not be tired,

And sing, and think, and breathe.

What new ones are under spell of May!

What is in new ones paradise!

And newer under spell of May,

So many songs there are ahead!

Live, the living ones delighting!

From death the deceased awake!

And if you, in whose thoughts there’s narrowness,

Will tell me “coward,” – will you hear:

Long live the holy cowardice

In name of life and of dream!

Я не лгал

Я не лгал никогда никому,
Оттого я страдать обречен,
Оттого я людьми заклеймен,
И не нужен я им потому.
Никому никогда я не лгал.
Оттого жизнь печально течет.
Мне чужды и любовь, и почет
Тех, чья мысль, — это лживый закал.
И не знаю дороги туда,
Где смеется продажная лесть.
Но душе утешение есть:
Я не лгал никому никогда.

I did not lie

I did not lie to anyone,

Thus I’m doomed to suffering,

For this I am branded by men,

And not needed by anyone.

I never to anyone lied.

Thus life flows with sadness.

Alien to me is honor and love

Of those whose thought – is lying temper.

The roads there I do not know,

Where laughs the sell-out flattery.

But there is consolation for the soul:

I never lied to anyone.

Я иду

Вглубь извилистой тропинки
Я иду из пустоты
Поля снежного. Цветы
Мая сердца пьют росинки.
Грезы вьются, как снежинки,
И снежинки, как мечты.

Я иду в дремоту леса
Бредить сказкою небес,
Сказкой той, что бредит лес,
Как невинная принцесса.

День был хмур, угрюм и гневен;
Ночь спустилась на поля;
Звезды — точно рой царевен,
А рабыня их — земля…

I go

Along the zigzagging trail

I go from the emptiness

Of the fresh field. Flowers

Of May heart drink dewdrops.

Dreams curl, like snowflakes,

And snowflakes, like dreams.

I go into wood’s darkness

To rave with tale of the skies,

With fairy tale that forest raves,

Like an innocent princess.

Glum and angry was the day,

Night descended on the fields:

Stars – like swarm of princesses,

And slavegirl of all – the land.

Мне любо

Мне любо, обнявши тебя, приподнять
И, стоя, почувствовать вес твой.
Такой невесомый, что трудно понять,
Как сделался воздух невестой…

Мне любо в налуненном, там, где из мглы
Сквозит лучевая пролаза,
Увидеть, что цвет золотой марсалы
Стал цветом девичьего глаза…

Мне любо, тебя отделив от земли,
Разнежась полетною позой,
Подумать, ну как эти губы могли
Вдруг стать упояющей розой…

I like

I like, hugging you, to lift you

And, standing, feel your weight.

So weightless, that it’s hard to know

How air became the bride…

I like it in moonlight, there, where from haze

Squeezes through the crawl space of rays,

To see, where flower of gold marsala

Became flower of maiden’s eyes…

I like it, having separated you from the earth,

Unwinding with the flight’s pose,

To think, how could these lips

Suddenly become intoxicating rose…

Я приду к тебе, еврейка

Я приду к тебе, еврейка,
В звездном плеске сонных струй.
Отворяй-ка поскорей-ка,
Отвори и не горюй!

За любовь плати любовью,
За измену отомсти:
По холмистому горбовью
Труп мой в озеро спусти…

I will come to you, Jewess

I will come to you, Jewess,

In sharp flash of jets sleepy.

Open up sooner,

Open and do not grieve!

Pay with love for love,

For betrayal avenge:

On the hilly humpback

Into lake lower the corpse…

Я любил только раз, только раз

Я любил только раз, только раз,
Но зато всем простором души,
Без причуд, без изменчивых фраз…
Это было в сосновой глуши.

Я любовь потерял, и никто
Не взволнует сердечной тиши…
Всем простором, всей волей души
Я любил только раз, но — зато!

I loved you only once, only once

I loved you only once, only once,

But with soul’s full expanse,

Without quirks, without changeable phrases…

It was in the pine wilderness.

I lost love, and no one will

Disturb the peace of my heart…

With the soul’s expanse and freedom

But I loved you only once!

Сегодня не приду

Сегодня не приду; когда приду — не знаю…
Ее телеграмма.

«Сегодня не приду; когда приду — не знаю…»
Я радуюсь весне, сирени, солнцу, маю!
Я радуюсь тому, что вновь растет трава!
— Подайте мой мотор. Шоффэр, на Острова!

Пускай меня к тебе влечет неудержимо,
Мне хочется забыть, что я тобой любима,
Чтоб чувствовать острей весенний этот день,
Чтоб слаже тосковать…
— В сирень, шоффэр! в сирень!

Я так тебя люблю, что быть с тобою вместе
Порой мне тяжело: ты мне, своей невесте,
Так много счастья дал, собой меня впитав,
Что отдых от тебя среди цветов и трав…

Пощады мне, молю! Я требую пощады!
Я видеть не могу тебя и мне не надо…
— Нельзя ли по морю, шоффэр?.. а на звезду?..
Чтоб только как-нибудь: «Сегодня не приду…»

I Won’t Come Today

                                    Today I will not come: when

                                    I will come – I don’t know…

                                           Her telegram

“Today I will not come: when I will come – I don’t know…”

I rejoice in the spring, lilac, may, sun!

I rejoice that again the grass does grow!

“Give me my engine. Driver, to the islands!”

May I be irresistibly drawn to you,

I would like to forget that I am loved by you.

To feel this spring day more sharply…

That it’s sweeter to pine… “Driver, in lilac, in lilac!”

I thus love you, that to be with you together

It’s heavy for me: you to me, bride of yours,

Thus gave much happiness, having absorbed me with you,

What rest from you midst flowers and the grass…

Mercy for me, I pray! Mercy I demand!

I cannot see you, and I do not require…

“Driver, can’t go to sea?.. Or on a star?..”

That somehow: “Today I will not appear.”

Я хочу

Я тебя постараюсь простить,
Как прощает свечу мотылек…
Пусть отныне тебе я далек,
Но приди же меня навестить.

Приходи, как бывало, гостить,
Не вверяйся обиды пращу.
Я хочу… я могу… я прощу…
Я тебя постараюсь простить…

I want

I will attempt to forgive you,

How the moth will candle forgive…

May by now I am far from you,

But come to visit me.

Come, as in the past, be my guest,

The insults’ sling don’t believe.

I want… I can… I request…

I try you to forgive.

Рондо (Читать тебе себя в лимонном будуаре)

Л. Рындиной

Читать тебе себя в лимонном будуаре,
Как яхту грезь, его приняв и полюбя:
Взамен неверных слов, взамен шаблонных арий,
Читать тебе себя.
Прочувствовать тебя в лиловом пеньюаре,
Дробя грядущее и прошлое, дробя
Второстепенное, и сильным быть в ударе.
Увериться, что мир сосредоточен в паре:
Лишь в нас с тобой, лишь в нас! И только для тебя,
И только о тебе, венчая взор твой царий,
Читать тебе себя!

Rondo (For you yourself to read in lemon boudoir)

For you yourself to read in lemon boudoir,

Like yacht of dreams, having accepted and loved…

Except untrue words, instead of formulated arias,

   For you yourself to read.

To feel you in the purple negligee,

Crushing the future and the past, crushing

Secondary, and strongly to hit.

To be assured, that world is concentrated in the steam:

Just me and you, just us! And only for thee,

And only of thee, thy kingly sight crowning,

   For thee thyself to read.

Встречать выхожу

На нашу дорогу встречать выхожу я тебя, —
Но ты не приходишь… А сердце страдает, любя…
Я все ожидаю: вот-вот ты прорежешь листву
И мне улыбнешься опять наяву-наяву!
Отдашься… как прежде, отдашься! даруя, возьмешь.
Но ты не приходишь и, может быть, ты не придешь.
А я на дороге, на нашей встречаю тебя!
А я тебе верю!.. И мечется сердце, любя…

I’m going out to meet

I come to meet you on our road –

But you don’t come… And heart suffers, loving…

I await all: through foliage you will cut

And smile at me in reality again!

Give yourself up! Give yourself up, as past!

Bestowing, take. But you don’t come and, maybe, will not be coming.

And on our road you I meet!

And I trust you! And rushes heart, loving!

Я грущу

Я грущу не о том, что себя отдала ты другому,
что до встречи со мной ты была не одна, а вдвоем,
что лишь гостьей прошла по убогому нашему дому, —
Не о том… не о том…
Не о том, что уехала в город, что сам я уеду
далеко и надолго в края за Балканским хребтом,
что и впредь без тебя одержу над сердцами победу, —
Не о том… не о том…
А о том я грущу, что два месяца были неделей,
что их нет, что они позади в чем-то мертвом, пустом,
что уже никогда мы с тобой не пойдем на форелей, —
Вот о чем!..

I’m sad

I’m sad not because you gave yourself to another,

That you were not one but together before meeting with me,

That you went past the guests in our wretched house, -

Not about it… not about it…

Not that you went to city, that I myself will go

Far and for long in land behind Balkan ridge,

That without you the hearts I will conquer –

Not about it… not about it…

But I’m sad that a week were two months,

That they’re not here, that they are back in something empty, dead,

That never will we go to the trout –

About it!..

Я вопросил себя сердечно

Я вопросил себя сердечно:
О вы, стихи мои, милы ли ей?
Моя мечта была протечна,
Провеял воздух белой лилией.
И я заплакал, весь изнежен
Прекрасной тайною общения…
Я откровеньем обнадежен,
И в сердце жажда всепрощения.

I ask you cordially

I ask you cordially:

Oh you, my poems, are you to her dear?

Leaking was my dream

Willowed with white lily the air.

And I cried, all pampered

With communication’s gorgeous secret…

I’m encouraged by revelation,

And in heart, thirst for forgiveness.

Я несомненно скверный патриот

Я несомненно скверный патриот,
Но я могу не радоваться бою
У петербургских западных ворот:
Быть может, жизнь несет тот бой с собою,
А значит — и искусство, и — любовь.
В нем чувствуется что-то голубое.
А в голубом всегда сияет новь.

I am an undoubtedly bad patriot

I’m an undoubtedly bad patriot,

But I can not rejoice in battle

Near Petersburg’s western gates:

Maybe, life carries with itself this battle,

It means – art, it means – love.

And in it something blue is felt.

And in blue always shines newness.

Я невоздержан! Я своеволен

Я невоздержан! я своеволен!
Весь — вихрь, весь — буря, весь — пламень игр!
Уж чем доволен — так я доволен!
Уж если зол я — так зол, как тигр!

Что полутени! что полутоны!
Безбрежью неба — в душе алтарь!
Раз ты страдаешь — пусть будут стоны!
Раз замахнулся — больней ударь!

Дышу всей грудью! горю всем пылом!
Люблю всей страстью! молюсь душой!
Пусть жизнь суровым затянет илом,
Хлеща холодной, как смерть, волной —

Я жизнь отброшу и иссушу я,
Но не поддамся, не сдамся в плен.
Так шторм отважный, в морях бушуя,
Все превращает в сыпучий тлен.

I am intemperate! I am self-willed

I am intemperate! I am self-willed!

All - swirl, all - storm, all – play of fire!

With what are you glad – thus I am glad!

And if I’m angry – I’m angry, like a tiger!

What are half-shadows! What are half-tones!

Vastness of sky – altar in soul!

Since you suffer – let there be moans!

Since you swung – hit more painful!

I breathe with full chest! With all fervor I grieve!

I love with all passion! I pray with soul!

Let life be covered with harsh silt,

Pouring with wave as death old –

I’ll dry life and throw it away,

But I won’t give myself into jail.

Thus the brave storm, raging in the seas,

Turns into crumbling decay all things.

Тебе я верю иногда

Ты, может быть, меня и любишь,
Я в это верю иногда,
Но никогда не приголубишь
И не отдашься никогда.

Ты никогда мне не раскроешь
Своей причудливой души,
Но от меня любви не скроешь,
Как чувство там ни придуши.

Твоя любовь — как на ладони:
Пожатье плеч, холодный тон,
Уста в прищуренном бутоне —
Все это верный камертон.

С тобой тепло, уютно, славно
Играть до утренней поры,
Твоя игра, дитя, забавна,
Но берегись такой игры!

I believe you sometimes

Maybe you love me,

And in it I sometimes believe,

But never take a deep breath

And will not give up yourself.

You will never to me reveal

Your quirky soul,

But won’t hide love from me,

How the feeling not to strangle.

Your love – like in hands:

Shrugging of shoulders, cold tone,

Lips in squinted button –

All of this is faithful diapason.

With you it’s warm, comfortable, glorious

To play until morning time.

Your game is amusing, child,

But beware of this game!

Благословляю ваши домы

Благословляю ваши домы!
Любовь и мир несу в страну.
Я, выгромлявший в небе громы,
Зажегший молнией луну!

Ушедшее непоправимо.
Шампань холопно пролита…
Но жизнь жива! Но жизнь любима!
И есть восторг! И есть мечта!

Вы, культоры гнилого мира,
Мир перестройте до основ!
Бряцай пророчно, Златолира,
Чарунья грез, вещунья снов!

В них — людокосящие войны
Невероятны, — как потоп.
В них — убеждения непробойны
И милосердней антилоп.

Не повторятся впредь ошибки,
Вас устремлявшие к войне!
Тому порукою — улыбки,
Замотыльчившие во мне.

Я верю, я охотно верю
В людскую светлую судьбу.
Нет места в человеке зверю,
Как в гордом места нет рабу!

I bless your houses

I bless your houses!

Love and peace I carry in the land.

I, smashing the thunder in the skies,

With lighting of the moon burned!

Irreparable is the past.

Poured slavishly champagne…

But life is alive! But life is loved

And there’s delight! And there’s a dream!

You, rotting world’s cultors,

To foundation the world rebuild!

Ring prophetically, Golden Lyre,

Charming of dreams, dreams’ prophet!

In them – man-killer wars

Like flood - incredible.

In them – beliefs impenetrable

And ones kinder than antelope.

Won’t further the mistakes repeat,

That you to go to the wars intended!

To some – my smile is guaranteed,

In me overwhelmed.

I believe, I readily believe

In people’s light fate.

There’s no place in man for the beast,

There’s no proud place for the slave!

Встречать выхожу

На нашу дорогу встречать выхожу я тебя, —
Но ты не приходишь… А сердце страдает, любя…
Я все ожидаю: вот-вот ты прорежешь листву
И мне улыбнешься опять наяву-наяву!
Отдашься… как прежде, отдашься! даруя, возьмешь.
Но ты не приходишь и, может быть, ты не придешь.
А я на дороге, на нашей встречаю тебя!
А я тебе верю!.. И мечется сердце, любя…

I come to meet

On our road I come you to meet –

But you don’t come… And, loving, suffers heart…

I will await all: you will cut through leaves

And again in reality will smile!

Give yourself up… As before, yourself give!

Given, take. But you don’t come and maybe will not come.

And on our road I you do meet!

And I trust in you! And, loving, rushes the heart…

Я запою

Я запою на лире звонкой
Мятежно, бурно — как гроза —
Черты улыбки чьей-то тонкой
И чьи-то русские глаза!

Я запою, в восторге, встречи
Влюбленных взоров, их игру,
Их гармонические речи,
Их смех, подобный серебру.

Я запою улыбок солнца
Их золотистые лучи,
Сердец закрытые оконца
И душ струистые ключи

Благоухая вешним пылом,
Предав забвенью грусть свою,
О ком-то призрачном и милом
Я в упоеньи запою.

I will sing

I will sing on ringing lyre

Rebelliously, roughly – like thunder –

Features of someone’s sweet smile

And someone’s Russian eyes!

I will sing, in delight, of meeting

The enamoured glances,

Their game, their harmonical speeches,

And, like silver, their laughter.

I will sing the smile of the sun

Their rays golden,

The closed windows of the heart

And souls’ flowing fountain

Fragrant with spring fervour,

Having given your sorrow to oblivion,

About something ghostly and dear

In rapture I will sing.

Я бы дорого дал за прощенье твое

Я бы дорого дал за прощенье твое,
За когда-то чудесное счастье мое,
За улыбку твоих зацелованных губ,
За мгновенье, когда для тебя был я люб.
Я готов на страданья, на пытки идти,
Чтоб прижать тебя снова к иссохшей груди,
Чтоб молить о прощеньи у маленьких ног,
Чтоб слезами омыть твой невинный порог.
Возвратись — возврати мне желанный покой
И живи, и умри для меня и со мной.
Возвратит мне чудесное счастье мое
Только взгляд, только слово былое твое!

I would give a lot for your forgiveness

I would give a lot for your forgiveness,

For my sometime wonderful happiness,

For the smile of your lips kissed,

For the moment, when I was by you loved.

I’m ready to go to suffering, to torment,

To press you again to dried chest,

To pray for forgiveness by little feet,

To wash with tears your porch, innocent.

Come back – and return to me rest desired,

And in me and for me both live and be dying.

Return to me my wonderful happiness

Only glance, only your word past!

Идиллия

Милый мой, иди на ловлю
Стерлядей, оставь соху…
Как наловишь, приготовлю
Переливную уху.

Утомился ты на пашне, —
Чай, и сам развлечься рад.
День сегодня — как вчерашний,
Новый день — как день назад.

Захвати с собою лесы,
Червяков и поплавки
И ступай за мыс на плесы
Замечтавшейся реки.

Разведи костёр у борозд,
Где ковровые поля;
Пусть потрескивает хворост,
Согревается земля…

А наловишь стерлядей ты
И противно-узких щук,
Поцелуй головку флейты, —
И польётся нежный звук.

Засмеясь, я брошу кровлю
И, волнуясь и спеша,
Прибегу к тебе на ловлю,
Так прерывисто дыша.

Ты покажешь мне добычу
(У меня ведь ты хвастун!),
Скажешь мне: «Давно я кличу!» —
И обнимешь, счастьем юн.

И пока, змеяся гибкой,
Стройной тальей у костра,
Ужин лажу, — ты с улыбкой
(А улыбка так остра!)

Привлечёшь меня, сжигая,
Точно ветку — огонёк,
И прошепчешь: «Дорогая!» —
Весь — желанье, весь — намёк…

Idyll

My dear one, go for the catching

Of sterlets, leaving the plow…

How you will catch, you make ready

The soup that overflows.

You are tired on the arable land, -

And to entertain would be glad.

Today – like yesterday,

New day – like day behind.

Take with you the forests,

Worms and floats

And walk beyond cape to dances

Of river that has gone to rest.

Make bonfire at the furrows,

Where fields are carpeted:

Let the brushwood crackle,

May warm up the land…

And you will catch the sterlets

And pike disgustingly thin,

Kiss the head with the flute, -

And will pour the tender sound.

Laughing, I will throw the roofing

And, worrying and hurrying,

I will run to you for the catching,

Breathing so fitfully.

You will show me the prey

(You are a braggard to me!),

You will tell me: “I call long!” –

And you will embrace, with happiness young.

And while, snaking flexible,

With thin waist at the bonfire

I lay the supper – you with a smile

(And so sharp is the smile!)

Burning, you will attract me,

The branch – by fire lit,

And you’ll whisper: “Dear!” –

All – wishes, all – hint…

Игорь и Ярославна

То было, может быть, давно,
А может быть, совсем недавно.
Ты, опираясь на окно,
Ждала меня, как Ярославна.
А я, как Игорь, что в полон
Был взят ордою половецкой,
Томился, звал, и Аполлон
Манил меня улыбкой детской.
Не мог препятствия кандал
Я сбросить пылу чувств в угоду,
И я страдал, и я рыдал,
Моля судьбу вернуть свободу.
Мне улыбнулся как-то день,
И я бежал к тебе бесславно.
Ты шла по саду, точно тень,
Грустна, верна, как Ярославна,
Была задумчивая ночь
Погружена в свои загадки…
Ты шла спокойно, без оглядки,
Я — за тобой, но вскоре — прочь:
Раз не почувствовала ты
Своей душой, чутьем прихода
Того, кто близок, — что мечты!
Что упоенье! Что свобода!
И я ушел… В душе темно…
А ты все ждешь, как Ярославна…
То было, может быть, давно,
Но может быть, совсем недавно.

Igor And Yaroslavna

It happened, maybe, long ago,

And maybe, very recently.

You, leaning to the window,

Like Yaroslavna waited for me.

And I, as Igor, that into prison

Was taken by the Plovtsian horde,

Languished, called, and Apollo

Lured me with the smile of a child.

The shackle of obstacles I could not

Throw off in ash of feelings in pleasing,

And I had suffered, I had wept,

Praying to fate to return me my freedom.

Somehow smiled at me the day,

And I ran to you without glory.

You walked across the garden, like a shade,

Like Yaroslavna, sorrowful, loyal,

Thoughtful was the night,

Loaded in its puzzles its own…

You walked calmly, without looking behind,

I – after you, but soon – be gone:

Once you did not feel

With your soul, with flair of coming

That you are near – what dreams?

What inspiration! What freedom!

And I left… it is dark within my soul…

And, like Yaroslavna, you wait still…

Long ago it was, maybe,

But maybe, only recently.

Дурак

Жил да был в селе «Гуляйном» дьяк-дурак,
Глоткой — прямо первый сорт, башкою — брак.
Раз объелся пирогами — да в барак,
А поправился, купил потертый фрак,
Да с Феклушею вступить желает в брак.
Али ты, дурак, своей свободе враг?
А зачем, дурак, ночной бывает мрак?
А зачем, дурак, у леса есть овраг?
Али съест тебя, дурак, в овраге рак?
Вот-то дурень, дуралей-то! вот дурак!

Idiot

In “Party” village lived the idiot-clerk,

With first sort – the throat, sin – with head.

Finished eating pies – into barracks,

Added weight, bought the coat tattered,

And Feklushia he wants to marry.

Are you, fool, your freedom’s enemy?

And what for, fool, is your gloom?

And what for, fool, ravine is had by woods?

And will you, fool, in ravine crawfish eat?

Here’s the fool, here’s the fool! Here’s the idiot!

Игорь Северянин

Он тем хорош, что он совсем не то,

Что думает о нём толпа пустая,

Стихов принципиально не читая,

Раз нет в них ананасов и авто.

Фокстрот, кинематограф и лото -

Вот, вот куда людская мчится стая!

А между тем душа его простая,

Как день весны. Но это знает кто?

Благословляя мир, проклятье войнам

Он шлёт в стихе, признания достойном,

Слегка скорбя, подчас слегка шутя

Над всею первенствующей планетой...

Он - в каждой песне им от сердца спетой,

Иронизирующее дитя.

Igor Severyanin

He’s good for this, that he is not what

Thought of him the empty crowd,

Not reading the poems principally,

That they don’t have pineapples and auto.

Foxtrot, cinematographer and lotto –

Here, here flock of people rushes!

And between them his simple soul,

Like day of spring. But who knows?

Blessing the world, to war sends a curse

In a poem, worthy of confessions,

Slightly grieving, sometimes lightly joking

On all the priority planet…

He – in each song sung for him from heart,

Child ironic.

Образ прошлого

Я слышу в плеске весла галер,
Когда залив заснет зеркально:
Судьба Луизы де Лавальер —
И трогательна, и печальна.
Людовик-Солнце, как кавалер,
Знал тайну страсти идеально.
Судьба Луизы де Лавальер
Все ж трогательна и печальна.
Когда день вешний печально-сер,
И облака бегут повально,
Судьба Луизы де Лавальер
Там трогательна и печальна.
И пусть этот образ из прежних эр
Глядит и тускло, и банально:
Судьба Луизы де Лавальер
Всегда пленительно-печальна.

Image of the past

I hear in splashing of galley oar,

When tide will sleep like a mirror:

Fate of Louise De Lavalier –

And touching, and in despair.

Louis the Sun, like cavalier,

Ideally knew secret of desire.

Fate of Louise De Lavalier

And still touching, and in despair.

When the spring day is sad-gray,

And clouds run through the heaven

Fate of Louise De Lavalier

Is touching and in despair.

And may this image from past eras

Banally and dimly peer:

Fate of Louise De Lavalier

Is always luring and in despair.

Взор неизмеримый

Я топью прохожу необозримой…
Но я крылат! и что мне грани гор,
Что взор завидел мой неизмеримый,
Неизмеримый взор.
Но кто же я: зверями зверь гонимый
Иль Человек, чьи взоры — глубь озер?
Как глубь озер — мой взор неизмеримый,
Неизмеримый взор.
Порок, пороком непреоборимый,
И зверь, и человек, и метеор,
И песнь, и мысль, — и взор неизмеримый,
Неизмеримый взор!

Immeasurable Gaze

By the boundless swamp I pass…

But I’m winged! And what for me are edges of the mountains,

That saw my immeasurable gaze,

Immeasurable gaze.

But who am I: Beasts are by beasts chased,

Or Man, or gazes – lakes’ depth?

Like lakes’ depth – my immeasurable gaze,

Immeasurable gaze.

Vice, irresistible to vice,

And beast, and man, and meteor,

And song, and thought – and immeasurable gaze,

Gaze without measure!

Импровиза (В живой уют зеленых кружев)

В живой уют зеленых кружев
Вошел я в мае всей душой.
Я жаждал счастье обнаружить,
Я верил… Было хорошо.

Тебя искал — везде, повсюду,
А парк внимательно следил…
Я все шептал: «Приди… укутай…
Я верю… устаю… приди…»

Но ты не так же, нет! а как же?
Да очень просто: ты не так,
Не так, как я: ты — в экипажах,
А мне болезнен каждый шаг…

Improvisation (In living comfort of green lace)

In living comfort of green lace

I walked in May with my soul.

I thirsted to find happiness,

I believed… Good was it all.

I sought you – here, everywhere,

I attentively followed the park…

I whispered: “Come… wrap it…

I believe… I get tired… come…”

But you are not like this, no! And how?

It’s very simple: not like me,

You – in the crews,

And each pace is painful for me…

Инбер

Влюбилась как-то Роза в Соловья:
Не в птицу роза — девушка в портного,
И вот в давно обычном что-то ново,
Какая-то остринка в нём своя…

Мы в некотором роде кумовья:
Крестили вместе мальчика льняного —
Его зовут Капризом. В нём родного —
Для вас достаточно, сказал бы я.

В писательнице четко сочетались
Легчайший юмор, вдумчивый анализ,
Кокетливость, печаль и острый ум.

И грация вплелась в талант игриво.
Вот женщина, в которой сердце живо
И опьяняет вкрадчиво, как «мумм».

Inber

Rose fell in love with a Nightingale:

Not rose with a bird – with a tailor, girl,

And here something new in long habitual,

In it is some needle…

We are a sort of godmothers:

Together we baptized a flaxen boy –

They call him Whim. In him most dear –

Enough for us, would say I.

In writer combined precise

Lightest humor, thoughtful analysis,

Flirtratiousness, sadness and keen intellect.

And grace intertwined playfully with talent.

Here is a woman, in whose heart

Is alive and insinuatingly intoxicates.

В альбом Изабелле Гриневской (мадригал-триолет)

Среди созвездья поэтесс
Вы многих-многих звезд светлее.
Среди Парнаса виконтесс —
Одна из первых поэтесс!

Поете Вы — и жизнь алее,
Чем розы гаснущих небес…
Среди созвездья поэтесс
Вы многих ярких звезд светлее.

In album of Isabella Grinevsky (madrigal-triolet)

In constellation of poetesses

You are more shiny than other stars.

Amid Parnassus’s viscountess –

One of the first poetesses!

You sing – and life is more scarlet

Than roses of dimming skies…

In constellation of poetesses

You’re brighter than many bright stars.

В августе

Есть в тихом августе, мечтательном и кротком,
Такая мягкая, певучая печаль,
Что жаль минувшего, мелькнувшего в коротком,
Что сердце просится: «к забвению причаль».
Мне вспоминаются, туманны и бессвязны,
Обрывки августов, их встречи, их уход…
И для души моей они однообразны,
Как скалам озера — проплывший пароход…

In August

There is in quiet August, dreamy and brief,

Such singing, soft singing sadness,

To pity the past, shortly flashing,

That heart pronounces: “pier to oblivion.”

Foggy and incoherent, I recall

Fragments of Augusts, their meetings, their exits…

And they are monotonous to my soul,

Like lakes to the rocks – the passed by ship…

За несколько часов

Дорогая ты моя мамочка,
Поправься ради меня,
Ради твоего сына блудного —
Поэта светозарней дня.

Мамочка моя ненаглядная,
Побудь еще немного жива:
Ведь мною еще недосказаны
Все нежные тебе слова.

О, единственно-единственная,
Незаменимая здесь никем!
Перед жизнью твоей драгоценною
Так ничтожно величье поэм.

Пусть ты чуждая всем, ненужная,
Пусть ты лишняя на земле, —
Для меня ты — моя мамочка,
Избави бог видеть тебя на столе…

Боже! Господи! Великий и Милостливый!
Дай пожить ей и смерть отсрочь!
Не отнимай у меня моей матери, —
Не превращай моего дня в ночь…

In a few hours

My dear mom,

For me get well,

For your prodigal son –

The poet’s brighter day.

My beautiful mother,

Be alive just a bit more:

Still is not told by me

Your tender words.

O, really-real,

Not replaced here by anyone!

Before your precious existence

Insignificant is the greatness of poems.

Let you be alien to all, unnecessary,

Let you be extra on land, -

For me you – are my mother,

On the table will see you God…

God! Lord! Merciful and wondrous!

Let her live and postpone death!

You don’t take away from me my mother, -

Don’t turn into night my day…

В лесу осеннем

В лесу осеннем, обезлственном,
Вдыхая прелый аромат,
Я стану вновь поэтом истинным,
Уйдя от городских громад.
Ногой по мшистой топи хлюпая
И жадно вслушиваясь в тишь,
Предам забвенью вздорно-глупое,
Что, город, ты в себе таишь.
Мне так неудержимо хочется
К сплошь прооз ренным лесам,
Где станет вновь душа пророчицей
И я собою стану сам!

In autumn forest

In leafless autumn forest,

The rotting aroma inhaling,

I will again become a true poet,

Town’s communities abandoning.

With leg squelching on mossy swamp

And greedily listening to silence,

I will betray oblivion absurd-dumb,

That, city, you in you are hiding.

I want so uncontrollably

To the woods completely illuminated,

Where again stands as prophetess soul

And I will become myself!

В шалэ березовом (поэметта)

В шалэ березовом, совсем игрушечном и комфортабельном,
У зеркалозера, в лесу одобренном, в июне севера,
Убила девушка, в смущеньи ревности, ударом сабельным
Слепого юношу, в чье ослепление так слепо верила.
Травой олуненной придя из ельника с охапкой хвороста,
В шалэ березовом над Белолилией застала юного,
Лицо склонившего к цветку молочному в порыве горести,
Тепло шептавшего слова признания в тоске июневой…
У лесоозера, в шалэ березовом, — березозебренном, —
Над мертвой лилией, над трупом юноши, самоуверенно,
Плескалась девушка рыданья хохотом темно-серебряным…
— И было гибельно. — И было тундрово. — И было северно.

In birch chalet (poemette)

In birch chalet, toy and comfortable,

By mirror of lake, in approved forest, in June north,

The maiden killed, in embarrassment of jealousy, with hit of saber

A blind young man, in whose blindness she blindly did trust.

Coming through moonlit grass from fir forest with armful of brushwood,

In birch chalet over White Lily found the one young,

Face bent to milky flower in gust of sorrow,

Body whispered words of recognition in sorrow of June…

In forest lake, in birch chalet – of birch manufactured, -

Over dead lily, self-assured, over corpse of the youth,

The girl splashed weepings with dark-silver laughter.

And it was deadly. And it was tundra. And it was of north.

В осенокошенном июле

Июль блестяще осенокошен.
Ах, он уходит! держи! держи!
Лежу на шёлке зелёном пашен,
Вокруг — блондинки, косички ржи.

О, небо, небо! твой путь воздушен!
О, поле, поле! ты — грёзы верфь!
Я онебесен! Я онездешен!
И Бог мне равен, и равен червь!

In Autumn-Cut July

July is brilliantly autumn-cut.

Ah, he leaves! Hold! Hold!

I lie on silk of green land,

Around – blondes, the rye’s braids.

O sky, sky! Ethereal your way!

O field, field! You – shipyard of dreams!

I’m one of a kind! I’m heavenly!

And God and worm are equal to me!

В шалэ березовом (поэметта)

В шалэ березовом, совсем игрушечном и комфортабельном,
У зеркалозера, в лесу одобренном, в июне севера,
Убила девушка, в смущеньи ревности, ударом сабельным
Слепого юношу, в чье ослепление так слепо верила.
Травой олуненной придя из ельника с охапкой хвороста,
В шалэ березовом над Белолилией застала юного,
Лицо склонившего к цветку молочному в порыве горести,
Тепло шептавшего слова признания в тоске июневой…
У лесоозера, в шалэ березовом, — березозебренном, —
Над мертвой лилией, над трупом юноши, самоуверенно,
Плескалась девушка рыданья хохотом темно-серебряным…
— И было гибельно. — И было тундрово. — И было северно.

In birch chalet (poemette)

In birch chalet, toy and comfortable,

By mirror of lake, in approved forest, in June north,

The maiden killed, in embarrassment of jealousy, with hit of saber

A blind young man, in whose blindness she blindly did trust.

Coming through moonlit grass from fir forest with armful of brushwood,

In birch chalet over White Lily found the one young,

Face bent to milky flower in gust of sorrow,

Body whispered words of recognition in sorrow of June…

In forest lake, in birch chalet – of birch manufactured, -

Over dead lily, self-assured, over corpse of the youth,

The girl splashed weepings with dark-silver laughter.

And it was deadly. And it was tundra. And it was of north.

В березовом коттэдже

На северной форелевой реке
Живете вы в березовом коттэдже.
Как Богомать великого Корреджи,
Вы благостны. В сребристом парике
Стряхает пыль с рельефов гобелена
Дворецкий ваш. Вы грезите, Мадлена,
Со страусовым веером в руке.
Ваш хрупкий сын одиннадцати лет
Пьет молоко на мраморной террасе;
Он в землянике нос себе раскрасил;
Как пошло вам! Вы кутаетесь в плэд
И, с отвращеньем, хмуря чернобровье,
Раздражена, теряя хладнокровье,
Вдруг видите брильянтовый браслет,
Как бракоцепь, повиснувший на кисти
Своей руки: вам скоро… много лет,
Вы замужем, вы мать… Вся радость — в прошлом,
И будущее кажется вам пошлым…
Чего же ждать? Но морфий — или выстрел?..
Спасение — в безумьи! Загорись,
Люби меня, дающего былое,
Жена и мать! Коли себя иглою,
Проснись любить! Смелее в свой каприз!
Безгрешен грех — пожатие руки
Тому, кто даст и молодость, и негу…
Мои следы к тебе одной по снегу
На берега форелевой реки!

In Birch Cottage

On the northern trout river

You in the birch cottage live.

Like Mother of God of the great Correggio

You’re blessed. In silver wig

The dust from tapestry reliefs sweeps away

Your palace. You are dreaming, Madeleine,

With ostrich fan in hand.

Your fragile son of eleven years

Drinks milk upon a marble terrace;

With strawberry he painted his nose,

It’s sickening to you! In plaid you wrap yourself

And, as with disgust you frown the black brows,

Losing your calm, annoyed,

You suddenly see the bracelet of diamond,

Like marriage chain, on a brush hanging

Of own hand; to you soon… many years,

You’re married, you’re mother… All joy – former…

And future seems to you banal…

For what to wait? But morphine – or pistol?

Salvation – and madness! Kindle,

Love me, giving the former,

Mother and wife, as if to needle of hers,

Ask to love! In your whim braver!

Hopeless is sin – the shaking of hands

To him, who gives youth and joy…

On the snow my trace to you alone

On the trout river’s shore!

В черемухе

В черемухе, цветущей над рекой,
Живет скворец, чьи перья — бронза в черни.
Под деревом ужу я в час вечерний.
С другою я, но сам я не другой.

Я тот же все: такой же одинокий,
Как и всегда, упрямый и больной.
Я знаю, под поверхностью стальной
Идет голавль, гордец голубобокий.

Я чувствую его незримый ход,
И убежден, что он достойно клюнет.
И, в бой вступив со мной, лесу наструнит
И будет мною вытащен из вод.

Но женщине меня не победить,
Как властно головля я побеждаю,
И не удастся рыболову Маю
Меня на дамский пальчик подцепить.

In bird cherry

In bird cherry, blooming over the river,

Lives starling, whose feathers are bronze and black.

I’m ready under the tree in hour of evening.

I’m with another, but I’m not another myself.

I am still that: so lonely,

As always, stubborn and ill.

I know, on surface of the steel

Goes chub, blue-sided proud one.

I feel his invisible progress,

And am convinced, he will bite honorably.

And, going to battle with me, will tune the forest

And he will be dragged out of water by me.

But a woman cannot defeat

Me, thus masterfully the chub I conquer,

And would May fisherman not succeed

To hook me on a lady’s finger.

В коляске Эсклармонды

Я еду в среброспицной коляске Эсклармонды
По липовой аллее, упавшей на курорт,
И в солнышках зеленых лучат волособлонды
Зло-спецной Эсклармонды шаплетку-фетроторт:

Мореет: шинам хрустче. Бездумно и бесцельно.
Две раковины девы впитали океан.
Он плещется дессертно, — совсем мускат-люнельно, —
Струится в мозг и в глазы, по человечьи пьян:

Взорвись, как бомба, солнце! Порвитесь, пены блонды!
Нет больше океана, умчавшегося в ту,
Кто носит имя моря и солнца — Эсклармонды,
Кто на земле любезно мне заменил мечту!

In Carriage Of Esclarmonde

I ride in silver-spoked carriage of Esclarmonde

On the purple alley, falling onto resort,

And in the green suns the blonde locks radiate

Of evil-special Esclarmonde’s felt cake – hat.

Moet: crunchier wheels. Thoughtlessly and aimlessly,

The ocean absorbed for the sink-maiden.

He splashes in dessert – muscat-likely, -

Streams into brain and eyes, drunken like a man…

Blow up, like bomb, the sun! Tear, the blonde foams!

There is no more the ocean, has darted off in her!

Who carries name of sea and sun – of Esclarmonde,

Who lovingly changed the dream for me on the earth!

В хвойной обители

И снова в хвойную обитель
Я возвращаюсь из Москвы,
Где вы меня не оскорбите
И не измучаете вы.

Вы, кто завистлив и бездарен,
Кто подло-льстив и мелко-зол.
Да, гений мудр и светозарен,
Среди бескрылых — он орел.

Как сердцу нестерпимо грустно
Сознаться в еловой тени,
Что мало любящих искусство,
Но тем ценней зато они.

Среди бездушных и убогих,
Непосвященных в Красоту,
Отрадно встретить их, немногих,
Кого признательно я чту.

Вы, изнуренные в тяжелых
Условьях жизни городской,
Ко мне придите: край мой ёлов,
В нем — Красота, а в ней — покой.

In conifer monastery

Once again to conifer monastery

I return from Moscow,

Where you would not insult me

And you would not torment.

You, mediocre and envious,

Who are mean-flattering and angry-little.

Yes, genius is bright and wise,

Among the wingless – he is an eagle.

How unbearably sorrowful it is for heart

In fir shade to confess,

That not many love the art,

But they are still more precious.

Among the wretched and soulless,

Uninitiated in Beauty,

It’s gratifying to meet them,

Few, I honor gratefully.

You, exhausted in the hard

Conditions of city life,

Will come to me: of fir is my land,

In him – Beauty, in her – respite.

К Далмации

Мы прежде зим не замечали,
На юге зимы проводя,
Меняя вьюжные вуали
На звоны южного дождя.

Мороз не леденил дыханья,
На Бога воздух был похож
И жизнь — на первое свиданье,
Когда без пенья весь поешь.

Душа лучилась, улыбалась,
Уплывом в даль упоена,
И жизнь бессмертною казалась
От Далматинского вина!

In Dalmatia

Before we did not notice winters,

Spending the winters in southern land,

Exchanging the veils of blizzard

For ringing of the southern rain.

Frost did not chill the breath,

Air looked like God

And life – the first rendezvous,

When you still sing without song.

Soul beamed, smiling,

Into far lands sailing,

And life seemed to be immortality

From the Dalmatian grog!

В защиту Фофанова

Они способны, дети века,
С порочной властью вместо прав,
Казнить за слабость человека,
Стихийно мощь его поправ.

Они способны, дети века,
Затменьем гения блеснуть.
Но он, поруганный калека,
Сумеет солнечно уснуть.

Негодованье мстит жестоко,
Но чем, кому я стану мстить?
Мой гнев, как кровь зари Востока,
Ничто не в силах укротить!

О, гнев, клокочущий, бурунный,
Убей мне сердце, — я умру
За лиры изгородью струнной
С проклятьем злобе и… добру!

Закат любви, как звезды кроткой.
Бей милосердия сосуд!
За лиры струнною решеткой
Паяц над миром правит суд.

Нахмурьтесь, ясные сапфиры,
Где всходит карою заря,
За струнной изгородью лиры
Судьи паденье озаря.

In defense of Fofanov

They’re able, century’s children,

With vicious power instead of rights,

For weakness executing the man,

Corrected spontaneously his might.

They’re able, century’s children,

To shine with genius’s eclipse.

But he, a scolded invalid,

With sun will be able to fall asleep.

Cruelly indignation seeks revenge,

But I will avenge what or whom?

Like blood of Eastern dawn, my rage,

Nothing has power to tame!

O, rage, bubbling, stormy,

Kill my heart - I’ll be deceased,

By the stringed hedge of a lyre

With curse to evil and… to good!

Sunset of love, like a meek star.

Beat the vessel of the good!

For the string lattice of a lyre

The clown is judging the world.

Frown, clear sapphires,

Where rises dawn with punishment,

For the stringed hedge of a lyre

Lighting the fall of the judge.

Наперекор

Опять себя вообрази
Такой, какой всегда была ты.
И в дни, когда блестят булаты,
Ищи цветочные стези.

Вообрази опять себя
Эстеткой, а не грубой бабой,
Жизнь, ставшую болотной жабой,
В мечтах, как фею, голубя.

Пусть мир — вперед, а ты — все вспять:
Не поддавайся прозным бредням…
Цветком поэзии последним
Вообрази себя опять!..

In defiance

Again yourself imagine

Such as have you always been.

And I in day, when steel is shining,

The blooming paths find.

An aesthete, not a rude broad,

Yourself imagine.

Life, having become a swamp toad,

In dreams, like fairy, pigeon.

Let world – ahead, and you – all round:

Don’t give to prosaic nonsense…

With final flower of the poems

Again yourself imagine!..

В опустошенье

Я подхожу к окну: в опустошенье
Деревья, море, небо и поля.
Опустошенным кажется движенье
И проплывающего корабля.

Все пустота. Такое положенье
Дано тебе, осенняя земля.
Я подхожу к душе своей, — и тоже
Там пусто все: желанья и мечты!

Как это все на юность не похоже,
И сам себя признать боишься ты!
Смыкаются уста и брови строже
В предчувствии смертельной пустоты.

In devastation

I come to window: devastated

Are trees, sea, sky and fields.

Devastated appear the movements

And the passing ship.

All is emptiness. Such position

Is given to you, land of autumn.

I come to my soul – and here

Empty is all: wishes and dreams!

This does not look like the youth,

And you fear to recognize!

Your lips and brows strictly close

In foreboding of death’s emptiness.

По долгу кайтселита я с ружьем

По долгу кайтселита я с ружьем
До четырех утра брожу вдоль хижин,
Расползшихся чудовищным ужом.
Не тронь меня, кто кем-нибудь обижен:
Чем помогу? — ружье мое без пуль,
И вид его угрозный неподвижен.
Убийцу даже — я убить смогу ль?..

In duty to Kaitselite I with a gun

In duty of Kaitselite I with a gun

I wander past huts till four in the morn,

Sprawling with monster python.

Don’t touch me, who is offended by someone:

How can I help? Without bullets is my gun,

And his menacing motionless apparel.

Even a murderer – could I kill?

В очарованье

Быть может оттого, что ты не молода,
Но как-то трогательно-больно моложава,
Быть может, оттого я так хочу всегда
С тобою вместе быть; когда, смеясь лукаво,
Раскроешь широко влекущие глаза
И бледное лицо подставишь под лобзанья,
Я чувствую, что ты вся — нега, вся — гроза,
Вся — молодость, вся — страсть; и чувства без названья
Сжимают сердце мне пленительной тоской,
И потерять тебя — боязнь моя безмерна…
И ты, меня поняв, в тревоге головой
Прекрасною своей вдруг поникаешь нервно, -
И вот другая ты: вся — осень, вся — покой…

In Enchantment

Maybe because you are not young,

But so touchingly-painfully youthful,

Maybe for this, that I want for all times

To be with you; when, laughing slyly,

Open wide the enticing eyes

And put the face under kisses,

I feel that you are thunder, you – are bliss,

All – youth, all – old age; and nameless feelings

Compress the heart with captivating angst,

And to lose you – is my immeasurable fear…

And you, understanding me, in disquiet

With beautiful head droop nervously, -

And suddenly you’re another: all – autumn, all – rest…

В пяти верстах по полотну...

Весело, весело сердцу! звонко, душа, освирелься! -

Прогрохотал искрометно и эластично экспресс.

Я загорелся восторгом! я загляделся на рельсы! –

Дама в окне улыбалась, дама смотрела на лес.

Ручкой меня целовала. Поздно! – но как же тут «раньше»?..

Эти глаза... вы – фиалки! эти глаза... вы – огни!

Солнце, закатное солнце! твой дирижабль оранжев!

Сяду в него, – повинуйся, поезд любви обгони!

Кто и куда? – не ответит. Если и хочет, не может.

И не догнать, и не встретить. Греза – сердечная моль.

Все, что находит, теряет сердце мое... Боже, Боже!

Призрачный промельк экспресса дал мне чаруйную боль.

In five versts on canvas

Happy, happy is heart! Loudly, soul, get angry! –

Rumbled sparkingly and elastically the express train.

I burned with delight! I staired at the railway!

Dame smiled in the window, on the forest stared dame.

You kissed me on the hand. Late! – but how “earlier”?..

These eyes… you – are violets! These eyes – you are fire!

Sun, sunset sun! Your dirigible is orange!

In it I sit – obey, overtake love’s train!

Who and where? No answer. If he wants, he cannot.

And not to catch, not to meet. Dream – mole of heart.

What my heart finds, it loses.. God, God!

Haunted flash of express train gave me pain to enchant.

В полете

Давно иль недавно, когда — безразлично,
Но я полюбил!
Давно иль недавно, когда — безразлично,
Но я полюбил поэтично
Шуршание крыл
Мечты фосфоричной.
И в воздух взлетел я! и вижу оттуда:
Лицо у земли!..
И в воздух взлетел я, и вижу оттуда:
Лицо у земли, и лицо то… Иуды!..
Очнулся в пыли —
Мне сделалось худо…

In flight

Long ago or short time ago, when – indifferently,

But I loved!

Long ago or short time ago, when – indifferently,

But I loved poetically

Rustling on wings

Of a dream phosphorus.

And into air I flew! And I see from there:

The earth’s face!..

And I flew into air, and from there I noticed:

Face of the earth, and face… Of Judas!..

I woke up in dust –

It was done to me hard.

В гостинице

В большом и неуютном номере провинциальной гостиницы
Я лежу в бессоннице холодноватыми вечерами.
Жутко мне, жутко, что сердце скорбью навеки вынется
Из своего гнездышка — разбитое стекло в раме:

Из ресторана доносится то тихая, грустная музыка —
Какая-нибудь затасканная лунная соната,
То такая помпезная, — правда, часто кургузая, —
— Лилию оскорбляющее полнокровье граната:

И слышатся в этой музыке души всех женщин и девушек,
Когда-либо в жизни встретившихся и возможных еще в пути.
И плачется, бесслезно плачется в номерной тиши кромешной
О музыке, о девушках, обо всем, что способно цвести:

In Hotel

In big and uncomfortable number of provincial hotel

I lie in insomnia on the cold evenings.

It’s terrible to me, it’s terrible, that my heart with woe will

Take out from its nest… broken in frame the glass is…

From restaurant is heard the quiet, music sorrowful –

Somehow well-worn the moon sonata,

That is such pomposity – truly, ugly - frequently -

With lily insulting the plethora of pomegranate…

And heard in this music is soul of women and girls,

In the life in possible ways meeting somewhere.

And cries, without tear cries in measured pitch-black silence

Of music, of the girls, of all, that may flower…

В часы росы

Засмотревшись в прохладную прозелень
Ключевой и бездонной воды,
Различаешь, как водит по озеру
Окуней в час росы поводырь…

И когда пук червей в глубь посыпался,
Наблюдаешь, с нажимом в бровях,
Как коленчатого схватят выползня —
Извивавшегося червя…

И тогда уж, не чувствуя лодочки
Под собой, ни себя, ничего —
Снарядив невесомые удочки,
Воплощаешься в свой поплавок…

In hours of dawn

Looking in chilly greenery

Of water deep and streaming,

You distinguish, as on lake leads

Perches in hour of dawn the leader.

And when bunch of worms in depth rained down,

You watch, the brows pressing,

And will be grabbed crawling out the cranked one –

The worm wriggling…

And then, not feeling the boat

Under self, not self, not at all –

Equipping the ancient fishing rod,

You incarnate in your float…

В кустах жасмина

То клубникой, то бананом
Пахнет крэмовый жасмин,
Пышно-приторным дурманом
Воссоздав оркестр румын.

Раковина окарины,
Пестротканное литье.
Устрицы и мандарины.
Вместо жизни — пляс-житье.

Лоскощекие мещанки.
Груди — дыни, жабой брошь.
Разговорные шарманки.
Имперьял идет за грош.

Бутафорскою туникой
Шансонетка, с гнусью мин,
То бананом, то клубникой
Помавает, вся — жасмин.

In Jasmine Bushes

On banana, on strawberry

Grows the creamy jasmine,

With dope luxuriously-sugary

Recreated orchestra of Romanians.

The sink of ocarina.

Multicoloured sewing.

Oysters and mandarins.

In place of life – dancing-living.

Puffy-cheeked bourgeois ladies.

Chest – melon, brooch like toad.

Talking hand-organs,

For the penny imperial walks.

With the sham tunic

Chansonette, in foulness of mines,

With banana, with strawberry

Had waved, all jasmine.

В июле

В полях созрел ячмень.
Он радует меня!
Брожу я целый день
По волнам ячменя.

Смеется мне июль,
Кивают мне поля.
И облако — как тюль,
И солнце жжет, паля.

Блуждаю целый день
В сухих волнах земли,
Пока ночная тень
Не омрачит стебли.

Спущусь к реке, взгляну
На илистый атлас;
Взгрустнется ли, — а ну,
А ну печаль от глаз.

Теперь ли тосковать,
Когда поспел ячмень?
Я всех расцеловать
Хотел бы в этот день!

In July

Barley has ripened in fields.

It gives joy to me!

I wander the whole day

On waves of barley.

Laughs at me July,

The fields at me nod.

And cloud – like a tulle,

And, scorching, burns the sun.

I wander for the whole day

In the earth’s dry waves,

While the night’s shade

Won’t overshadow the stems.

I’ll come to river, peer I will

Upon the muddy atlas;

Will it go sorrowful – well,

From the eyes, not sadness.

Now not to pine,

When ripens barley?

To kiss everyone

I desire on this day!

Поздней осенью

Посв. К.Ф. и И.Д. 

Болела роща от порубок,
Душа — от раненой мечты.
Мы шли по лесу: я да ты,
И твой дубленый полушубок
Трепали дружески кусты —
От поздней осени седые,
От вешних почек далеки,
Весною — принцы молодые,
Порой осенней — голяки.
Уже зазвездились ночные
Полей небесных светляки.
Уже порядком было снега,
Хрустели валенки в снегу,
Мы шли, а нам хотелось бега
Под бесшабашную дугу.
Люблю дугою говорливой
Пугать лесов сонливых глушь!
На тройке шустрой и сварливой
Ломать кору дорожных луж!
Эх-ма… В душе моей гульливой
Живет веселый бес — Разрушь.
Эй, бес души, гуляй, найди-ка,
Найди-ка выход для проказ!
Давай посулы напоказ!
Но бес рыдал в бессилье дико,
И жалок был его приказ.
А мы все шли, все дальше, дальше,
Среди кустов и дряблых пней,
Стремясь уйти от шумной фальши,
Дыша свободней, но больней.
…Присел ты, мрачный, на обрубок
Червями съеденного пня…
Стонала роща от порубок,
Душа — от судного огня…

In late autumn

Dedicated to K.F. and I.D.

From felling the grove was sick,

Soul – from a dream wounded.

We walked in forest: you and me,

And your sheepskin coat, tanned,

Bushes friendlily ruffled –

From late autumn gray-haired,

Far from spring kidneys,

In spring – young princes,

In autumn – big ones.

Already starred fireflies

In the fields’ sky at night.

There was enough snow.

Crackled felt boots in snow,

We walked, and we wanted to run

Under the reckless arc.

I love with talkative arc

Mess up the sleepy wilderness of woods!

On troika quick and grumpy

To break the bark of road puddles!

Eh-ma… In my playful soul

Lives happy demon – Destroy.

Eh, soul’s demon, party, find,

Find exit from the pranks!

Give for the show promises!

But demon wept in powerlessness,

And pitiful his order was.

And we went, farther, farther,

Among bushes and flaggy stumps,

Striving to leave from noisy falseness

Freer but sicker is the soul.

Dusky you sat upon the stump

Of stump eaten by the worm…

From felling moaned the grove,

Soul – from the judgment flame…

Влюбленные в поэтику

Меня мутит от Асквита,
Либкнехта, Клемансо.
Стучит у дома засветло
Пролетки колесо.
«Эй, казачок!» Дав Витеньке
Пальто, она — в дверях,
Мы с нею вне политики,
Но целиком в стихах.
Нам дела нет до канцлера,
До ультиматных нот,
До Круппа и до панциря,
И ноль для нас — Синод.
Мы ищем в амфибрахиях
Запрятанный в них ямб.
В ликерах и ратафиях
Находим отблеск рамп.
Строй букв аллитерации
И ассо-диссонанс —
Волшба версификации —
Нас вовлекают в транс.
Размеры разностопные
Мешаем мы в один —
Узоры многотропные
На блесткой глади льдин.
И сближены хореями,
Слиянные в одно,
Мы над землей зареяли,
Как с крыльями зерно.

In love with poetry

I am sick of Asquith,

Liebknecht, Clemenceau.

Knows at home before night

The wheel of the springs.

“Eh, Cossack!” gave to Vityenka

The coat, she – in the doors,

With her I’m outside politics,

But fully in the poems.

We cared not about the chancellor,

About the ultimate notes,

About Kruppe and about armor,

And nothing for us – Synod.

We seek in amphibrachs

Iamb hidden in them.

In liqueurs and ratafias

We find the ramps’ gleam.

Build of letters of alliteration

And asso-dissonance –

Sorcery of versification –

Lure us into a trance.

Heterogeneous dimensions

We stir up into one –

Multitropic patterns

On shiny smoothness of ice.

And brought together by chorea,

Merged in one,

We waved above the land,

Like, with wing, grain.

В блесткой тьме

В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухи
В княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив;
Я улыбнулся натянуто, вспомнив сарказмно о порохе.
Скуку взорвал неожиданно нео-поэзный мотив.

Каждая строчка — пощечина. Голос мой — сплошь издевательство.
Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.
Я презираю вас пламенно, тусклые Ваши Сиятельства,
И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!

Блесткая аудитория, блеском ты зло отуманена!
Скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт!
Тусклые Ваши Сиятельства! Во времена Северянина
Следует знать, что за Пушкиным были и Блок, и Бальмонт!

In Luminous Darkness

Tuxedoed, attired immaculately, the high-society gentlemen

Stupefying their faces, brought themselves into a room,

I gave a forced smile, sarcastically ash and darkness remembering:

A new poetic motif unexpectedly breaking the gloom.

Every line - a slap on the cheek. My voice - torture, atrocity.

Rhymes come together happily. Tongue shows the assonance.

I despise you fiercely, O all you dim luminosities,

And, while despising, I count on global resonance!

With light you're fogged over evilly, O the luminous audience!

Hidden from you, undeserving ones, is future's horizon you've sought.

In Severyanin's time, O all you dim luminosities,

It should be known that since Pushkin came both Blok and Balmont!

В зеленой тишине хрустят шаги

В зеленой тишине хрустят шаги.
Хрустят шаги:
Идут враги.
В зеленой тишине шаги хрустят.
Шаги хрустят —
Кого хотят?..
Шаги хрустят в зеленой тишине…
Смерть — в тишине.
Забудься в сне.

In green silence crunch the steps

In green silence crunch the steps.

Crunch the steps :

Go enemies.

In green silence the steps crunch.

Steps crunch –

They want which?..

Steps crunch in silence green…

Death – quietly.

Forget in dream.
Памяти А.М. Жемчужникова

Что сделать я мог, то я сделал, и с миром ты ныне,
О, жизнь, отпускаешь меня…

А. Жемчужников

Он отошел под колокол обедни,
Порвал злоцепь с печалью и нуждой.
Благословен почивший в день святой
Певец нужды — из могикан последний.
Храня заветы славной старины
В своей душе, душа идеалиста,
Он жизнь будил на пиршество весны,
И просыпалась жизнь, смеясь лучисто.
Но пробил час, как зло земли, жесток. —
Борцу за свет объятья тьма раскрыла.
Спокойно спи: ты сделал все, что мог,
И Смерть тебя на жизнь благословила.

In memory of A.M. Zhemchuzhniko

What I could do, I did, and now rest in peace,

O life, release me…

A. Zhemchuzhnikov

He moved away from bell of mass,

Tore the chain with need and sadness.

Blessed is deceased in holy day

Singer of need – the last of Mohicans.

Keeping the covenants of home glorious

In his soul, soul of idealist,

He woke life for spring feast.

And life awoke with a laugh radiant.

But came the hour, cruel, like evil of earth, -

For light of hug revealed to fighter darkness.

Be calm: you did everything you could have.

And for life blessed you Death.

Памяти Н.И. Кульбина

Подвал, куда «богемцы» на ночь
Съезжались, пьяный был подвал.
В нем милый Николай Иваныч
Художественно ночевал.

А это значит — спич за спичем
И об искусстве пламный спор.
Насмешка над мещанством бычьим
И над кретинами топор.

Новатор в живописи, доктор.
И Дон-Жуан, и генерал.
А сколько шло к нему дорог-то!
Кто, только кто его не знал!

В его улыбке миловзорца
Торжествовала простота.
Глаза сияли, как озерца
В саду у Господа-Христа.

Среди завистливого, злого
Мирка, теплел он, как рубин.
Да, он в хорошем смысле слова
Был человеком — наш Кульбин!

In memory of N.I. Kulbin

Basement, where for the night “bohemians”

Came together, was drunk basement.

In it dear Nicholas Ivanovich

Artfully spent the night.

And this means – speech after speech

And fiery argument about arts.

Ridicule over philistinism bullish

And, over cretins, axe.

Innovator in arts, doctor.

And general and Don-Juan.

And how many went to him roads!

Who, who did not know him!

In his benefactor’s smile

Is the triumphant simpleness.

Like lakes in gardens shined

Eyes of Lord the Christ.

Amid the evil, the envious

World, like ruby, he is warm.

Yes, in the word’s good sense

Our Kulbin - was the man!

Памяти Н.А. Некрасова

Помните вечно заветы почившего,
К свету и правде Россию будившего,
Страстно рыдавшего,
Тяжко страдавшего
С гнетом в борьбе.

Сеятель! Зерна взошли светозарные:
Граждане, вечно тебе благодарные,
Живы заветами,
Солнцу обетами!
Слава тебе!

In memory of N.A. Nekrasov

Eternally recall the deceased’s covenants,

Who woke Russia to truth and to light,

Passionately weeping,

Heavily having suffered

In struggle with oppression.

Sower! Have sprouted the luminous grains:

Eternally to you grateful citizens,

Alive with covenants,

With vows to the sun!

To you glory and fame!

Памяти Н.А. Римского-Корсакова

(сонет)

Баян умолк… Слеза его аккордов
Еще блестит кристаллом неземным —
Как всплески вод таинственных фиордов,
Как над грехом безгрешный серафим.
Он жизнь отпел… Душа вспорхнула гордо
На небеса зефиром голубым…
Перенеси удар, отчизна, твердо,
Воспой его, как ты воспета им.
Пусть задрожат в сердцах народных арфы
И воспоют творца Садко и Марфы;
Снегурочка воскреснет в Мая Ночь;
Раздастся гимн торжественных созвучий,
Он загудит, живящий и могучий,
Прославив песнь, — нам мать, Баяну — дочь…

In memory of N.A. Rimsky-Korsakoff

(sonnet)

Accordion is quiet… The tear of its chords

With an unearthly crystal shine –

Like splashes of secret fiords,

Like sinless seraph over sin.

He sang life… Soul fluttered proudly

With blue marshmallow to the heaven,

Homeland, bear the blow, firmly,

Sing him, like you are sung by him.

Let harps tremble in people’s hearts

And sing the creator Sadko and Martha;

The snow girl in May night will resurrect;

The anthem of triumphant consonances will ring out,

It will buzz, living and with might,

Glorying spring – to us mother, daughter - to accordion.

Памяти О.Н. Чюминой

Откройтесь, тихие, откройтесь, райские
Врата лазурные.
Украсьтесь, ангелы, в гирлянды майские,
В цветы пурпурные!
Встречайте ласково в Эдем грядущую
От жизни тягостной.
И пойте встречу ей, покой дающую
В лазури радостной!
Уснула добрая душа, свободная,
Уснула чистая…
Рыдай, душа моя! Гуди, отходная!
Живи, Лучистая!..

In memory of O.N. Chumin

Open, quiet, open, heavenly

Gates of azure.

Dress yourselves, angels, in May garlands,

In purple flowers!

Meet tenderly in coming Eden

From life of woes.

And sing meeting to her, rest giving

In joyful azure!

Kind soul, free, went to sleep,

Clean went to sleep…

Weep, my soul! Hum, waste!

Live, Radiant!..

Памяти П.И. Чайковского

Я окропил росой его таланта
Свои мечты и вижу: входят в парк —
Как призраки — Онегин, Иоланта,
Татьяна, Лиза, Герман, Жанна д’Арк.
Струи ручья целуют черевички…
Эскиз теней набросила луна…
И гости грез запели там, где птички
В березах спят и дремлет тишина.
О греза-сон! о, греза-чародейка!
О, греза-луч созвездия поэм!
Но вскоре жизнь, как ведьма, как злодейка,
Рассеет сна обманчивый эдем…

In memory of P.I.Tchaikovsky

I sprinkled with the dew of his talent

My dreams and I see: go to the park –

Like ghosts – Onegin, Iolanta,

Tatyana, Lisa, Herman, Joan of Arc.

Slippers kiss the stream’s jets…

Moon threw sketch of the shades…

And guests of dreams sang to us, like birds

In white birches, and the silence sleeps.

O, dream-sleep! O, dream-sorceress!

O, dream-ray of constellation of poems!

But soon life, like an evil-doer, like a witch,

Will dissipate lying Eden of the dream.

Памяти И.С. Тургенева

Себя в глазах Забвенья обесценив
И вознеся к Бессмертью фолиант
Своих трудов, ушел от нас Тургенев,
Угас поэт, — угас, как бриллиант.

Он накормил, он кормит наши думы,
И вкусен сытный хлеб его ума.
Питайте им, кого объяла тьма!
Питайте им, кого мечты угрюмы!

О, братья! пусть с приветливостью детской
Отыщем мы местечко в сердце, где б
Не умерли ни Лиза, ни Лаврецкий —
Наш воздух, счастье, свет и хлеб!

In memory of I.S. Turgenev

Deprecating Oblivion with your eyes

And raising to immortality

Folio of your works, Turgenev left us,

Dimmed the poet, - dimmed, like a diamond.

Our souls he fed and feeds,

And tasty is the bread of the mind of his.

Feed them, whom darkness does embrace!

Feed them, gloomy are whose dreams!

O, brothers! Let with childish friendliness

We’ll find a place in the heart,

Where did not die Liza or Lavretsky –

Our air, happiness, light and bread!

Памяти К.М. Фофанова

Погасли пламенные похороны
Поэта, спящего в мечте…
Да озарится имя Фофанова
В земной рутине и тщете!
Не позабудьте, люди, подвига его:
Он златолетье с вами жил…
Душа измучилась юродивого, —
Разузлена система жил.
Сожженный трезвыми и пьяницами,
Лежит обуглившийся ствол.
Благоговейно ветер кланяется
Тому, чье имя — Произвол!
Листва седеет, и седеющая
Испепеляется во прах.
А сердце… сердце стонет: «где еще его
Ждет неизбежный новый страх?..»
О, ожидание убийственное!
Но, может быть, Земля — пролог
К загробному, всегда невыясненному,
Где есть спокойный уголок?..
Там Царство неба — аметистовая
Страна, где в мире и любви
В душистых сумерках посвистывая,
Перятся серо соловьи.

In memory of M. Fofanov

Have dimmed the fiery funerals

Of poet, sleeping in dream…

Let be enlightened Fofanov’s name

In earthly vanity and routine!

Do not forget his feat, people:

He lived with you the golden age…

The soul has tormented the fool, -

Unknotted is system of veins.

Burned with the sober and the drunkards,

Lies the charred trunk.

Reverently the wind bows

To him, whose name is Arbitrariness!

Foliage turns gray, and gray is

Incinerated in ash.

And heart… heart moans: “Where

Awaits inevitable new fear?”..

O, expectation of murder!

But the earth, possibly – prologue

To afterlife, always unclear,

Where is the laid-back corner?..

There kingdom of heaven amethyst –

Country, where in the love and world

Whistling in fragrant sunset,

Grayly feather nightingales.

В Миррэлии (сексты)

Озвень, окольчивай, опетливай,
Мечта, бродягу-менестреля!
Опять в Миррэлии приветливой
Ловлю стремительных форелей:

Наивный, юный и кокетливый,
Пригубливаю щель свирели.
Затихла мысль, и грезы шустрятся,
Как воробьи, как травок стебли.

Шалю, пою, глотаю устрицы
И устаю от гибкой гребли…
Смотрю, как одуванчик пудрится,
И вот опять все глуше в дебри.

В лесах безразумной Миррэлии
Цветут лазоревые сливы,
И молнии, как огнестрелие,
Дисгармонично-грохотливы,

И расцветают там, в апрелие,
Гиганты — лавры и оливы.
В доспехах Полдня Златогорлого
Брожу я часто по цветочью,

И, как заплеснелое олово,
Луна мне изумрудит ночью;
В прелюде ж месяца лилового
Душа влечется к средоточью.

Заосенеет, затуманится,
Заворожится край крылатый, —
Идет царица, точно странница,
В сопровождении прелата,

Смотреть, как небо океанится,
Как море сковывает латы.
Встоскует нежно и встревоженно…
Вдруг засверкает, как богиня,

И вдохновенно, и восторженно
На все глядит светло и сине:
Пылай, что льдисто заморожено!
Смерть, умирай, навеки сгиня!

In Mirrelia (sexts)

Ring, tarnish, ring around,

Dream, minstrel-tramp!

In hospitable Mirrelia again

I catch rapid trouts:

Young, coquettish and naïve,

I touch to lip flute’s crevice.

Thought has quieted, and play around dreams,

Like sparrows, like stems of grasses.

I play, I sing, oysters I swallow,

And I tire of flexible rowing…

I look how powders itself the dandelion,

And again in wilds more remote.

In forests of unreasonable Mirrelia

Bloom the azure plums,

And lightnings, like gunfire,

Are loud and disharmonious.

And bloom there, in April,

Giants – plums and laurels.

In Golden-throated Noon’s armor

Frequently through flowers I wander,

And, like mouldy tin,

Moon at night to me emeralds;

In prelude of the lilac crescent

To focus is attracted the soul.

Autumn will come, fog will come,

Will be mesmerised the winged land, -

Like a wanderer goes the queen,

In accompaniment of a prelate.

Look, how the sky oceans,

How the sea forges the armor.

Tenderly and anxiously it will groan…

Suddenly will shine, like a goddess,

And inspired, and enthused

The light and the bloom at all peer:

That icy is frozen, blaze!

Death, die, for centuries disappear!

Памяти Мациевича

Он стал на миг бесстранным королем:
«Гном» стал велик…
Загрезился, забылся над рулем —
На миг…

«Куда хочу — везде: в дурман гитан,
Иль на Квантун…
Я все могу!» — подумал капитан —
Летун.

«Не всё», — шепнулось кем-то, и на твердь, —
Ни то, ни се —
Он грохнулся. То прошептала смерть:
«Не все…»

Столяр, сюда! Рубанок — касса ты
Для всех порфир…
В эфир, кто в смерти ищет красоты, —
В эфир!

In memory of Macievich

For a moment he became passionless king:

Great became “gnome”…

Slept, forgot at the wheel –

For a moment…

“Where do I want – everywhere: in dope of gitanas,

Or on Kvantun…

I can do everything!” – thought captain –

Flying one.

“Not all of them,” – whispered someone, and in firmament, -

Not here, not there –

He threatened. Thus whispered death:

“Not all of them…”

Here, carpenter! Plane – you are cashier

For all porphyries…

In ether, who wishes beauty in death, -

In ether!

Ингрид и молодежь

На улицах светлого города
Со свитою и с королем
И просто, и вместе с тем гордо,
Встречается Ингрид пешком.
И с нею друзья неизменные —
Курсистки, студенты, военные.
Всем очень легко, очень весело,
Смущенье навеки исчезло,
Идет под бряцание шпор
Свободный и вежливый спор;
Но в тоне Ее Светозарности
Не слышно у них фамильярности.
Бывают на выставках, в опере,
То все отправляются к кобре
И кормят ручную змею,
Сливаясь в большую семью.
И губы искусаны до крови
В каком-нибудь кинематографе.
А то на вечерках студенчества
Царица впадала в младенчество,
Принявши ребяческий вид,
Шалит, неунятно шалит!
Тогда берегись философия:
Ты всех приведешь к катастрофе…
Заходит ко всем она запросто.
Пьет чай, помогает всем часто,
Готовая снять с себя брошь, —
И ценит ее молодежь.
Пред царскою кофточкой ситцевой
Трепещет одна лишь полиция!..

Ingrid and youth

On streets of the shining city

With retinue and with the king

And simply, and together with him proudly,

Walking Ingrid meets him.

And with her the unchanging friends –

Students, warriors, coeds.

To all very light, very happily,

For centuries was lost embarrassment,

Goes under rattling of swords

The free and polite dispute;

And in the tone of Her Luminosity

We could not hear their familiarity.

There are in exhibitions, in opera,

That all are sent to the cobra

And the tame serpent feed,

Merging into large family.

And lips bitten till blood

In some movie theater.

And on the evenings of students

The queen fell into infancy,

Accepting a child’s appearance,

Plays, plays unclearly!

Then beware philosophy:

You’ll bring all to catastrophe…

She comes to them simply.

Drink tea, it helps all frequently,

Ready to take off from self the brooch, -

And she’s appreciated by youth.

Before the king’s calico blouse

Trembles only the police!

Утром сердца голос розов

Утром сердца голос розов,
Точно весенние зори.
Солнце сияет во взоре.
Что за дело до морозов!
А когда завечереет
День веселящийся сердца,
Снег начинает вертеться,
Снег холодной мыслью реет.

In morning voice of heart is pink

In morning voice of heart is pink,

Like the spring dawns.

Sun in the sight beams,

What business for frosts?

And when evening will end

The happy day of heart,

Snow starts to turn around,

Snow flies with cold thought.