Severyanin H
Habanera II [Хабанера II]
Habanera III [Хабанера III)
Hail (Град)
Half-sonnet (Your hot corals) [Полусонет (Твои горячие кораллы)]
Harmony Of Contrasts [Гармония контрастов]
Gracious [Грациоза]
Habanera I (sonnet) [Хабанера I (сонет)]
Habanera IV [Хабанера IV]
Habaneretta [Хабанеретта]
Half-sonnet (Under the chirping of bright mandolins)[ Полусонет (Под стрекотанье ярких мандолин)]
Harp [Арфа]
Harpsichords [Клавесины]
Haymaking [На сенокосе]
Heart – to heart [Сердцу — сердце]
Her Pets [Её питомцы]
Her Muse [Ее муза]
Heavenly Kingdom [Царство небесное]
Hello across the ocean [Привет за океан]
Her attention [Ее вниманье]
Her Monologue [Ее монолог]
Her quirks [Ее причуды]
Her sister [Ее сестра]
Her whim [Ее каприз]
Here – not here [Здесь — не здесь]
Here and there (refrains) [Здесь и там (рефрены)]
Heroine [Героиза]
High mood [Высокий лад]
Highest Wisdom [Высшая мудрость]
Hints of life [Намеки жизни]
History of name «Chudleil» [История имения «Чудлейль»]
Hobbled dancers [Стреноженные плясуны]
Hodasevich [Ходасевич]
Holidays [Праздники]
Holy dirt [Святая грязь]
Home on a couch [Домик на диване]
Honey poem [Медовая поэза]
Horror of deserts [Ужас пустынь]
How dares pitiful mediocrity [Как смеет жалкая бездарность]
How Good [Как хорошо]
How good is this morning thunder [Как хорош сегодня гром утра]
How I can’t love the word “truly” [Как не любить мне слова «истый»]
How many times [Сколько раз]
Хабанера II
Вонзите штопор в упругость пробки, —
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки.
Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката…
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!..
Ловите женщин, теряйте мысли…
Счет поцелуям — пойди, исчисли!..
А к поцелуям финал причисли, —
И будет счастье в удобном смысле!..
Habanera II
Piece the corkscrew in the cork resilient, -
And the sights of women won’t be fearful!
Yes, the sights of women won’t be fearful,
And to torrid passion will curl trails…
Splash into the cup amber of muscat
And observe the color of the sunset…
Paint the thoughts and colors of the sunset
And for roar of love await, await!..
Catch the women, lose the thoughts…
Count of kisses – go, count!
And number the end to the kisses –
And will be happiness in easy sense!..
Хабанера III
От грез Кларета — в глазах рубины,
Рубины страсти, фиалки нег.
В хрустальных вазах коралл рябины
И белопудрый, и сладкий снег.
Струятся взоры… Лукавят серьги…
Кострят экстазы… Струнят глаза…
— Как он возможен, миражный берег… —
В бокал шепнула синьора Za.
О, бездна тайны! О, тайна бездны!
Забвенье глуби… Гамак волны…
Как мы подземны! Как мы надзвездны!
Как мы бездонны! Как мы полны!
Шуршат истомно муары влаги,
Вино сверкает, как стих поэм…
И закружились от чар малаги
Головки женщин и криэантэм…
Habanera III
From dreams of Claret – in eyes rubies,
Of rubies of passion, violets, lord.
In crystal vases mountain ash’s coral
And snow, white-powdered and sweet.
The ashes steam… Cunning are earrings…
Ecstasies burn… Strike the eyes…
How he can, mirage of the shoreline… -
And senora Za whispered in the glass.
O, abyss of secret! O, secret abyss!
Oblivion deep… Crashing of waves…
How we are underground! How we are super-stellar!
How we are full! How we are bottomless!
Rustle languidly moires of wetness,
Wine shines, like a poem…
And swirled from charm of illness
Heads of women and chrysanthemums.
Град
Дорину-Николаеву
Качнуло небо гневом грома,
Метнулась молния — и град
В воде запрыгал у парома,
Как серебристый виноград.
Вспорхнула искорка мгновенья,
Когда июль дохнул зимой —
Для новых дум, для вдохновенья,
Для невозможности самой…
И поднял я бокал высоко, —
Блеснули мысли для наград…
Я пил вино, и в грезах сока
В моем бокале таял град
Hail
To Dorin-Nikolayev
The sky rocked with the rage of thunder,
Darted the lightning – and the hail,
I jumped by ferry in the river,
Like silver grape.
Fluttered the spark of the moment,
When July winter did breathe out –
For inspiration, for new thought,
For impossibility as such.
And the glass I raised, -
Flashed the thoughts for awards…
And I drank wine, and in dreams of juice
Hail melted in my glass.
Полусонет (Твои горячие кораллы)
Твои горячие кораллы
Коснулись бледного чела,
Как сладострастная пчела, —
И вот в душе звучат хораллы.
Моя тоска меня карала,
И я не пел, и петь не мог.
Но ты сняла с души забрало
И с песни рыцарской — замок.
Без жизни жизнь и сон без сна
Теперь окончены. Весна
Моей любви поет и трелит…
Спеши вдыхать весны цветок,
Спеши! И радости поток
Нас захлестнет, но не разделит!
Half-sonnet (Your hot corals)
Your hot corals
Touch the pale brow,
Like a bee voluptuous, -
And here in the soul sound chorals.
I was punished by sorrow,
And I didn’t sing, and sing I could not.
But you took from my soul
And from knight’s song – a lock.
Life without life and sleep without sleep
Are now finished. The spring
Of my love sings and trills…
Hurry to inhale the flower of the spring,
Hurry! And joy’s stream
Will overwhelm but not separate us!
Гармония контрастов
Летишь в экспрессе — жди крушенья!
Ткань доткана — что ж, в клочья рви!
Нет творчества без разрушенья —
Без ненависти нет любви…
Познал восторг — познай страданье.
Раз я меняюсь — я живу…
Застыть пристойно изваянью,
А не живому существу!
Harmony Of Contrasts
You await a crash flying in express train!
Textile is dotted – so tear to shreds!
There’s no creation without destruction,
There is no love without hate…
You know delight – know how they suffer.
I am alive because I alter…
Decently has chilled the statue,
And not a living creature!
Грациоза
Дмитрию Крючкову.
Я нежно хотел бы уснуть,
Уснуть, — не проснуться…
Далеко-далеко уйти,
Уйти, — не вернуться…
Хотел бы ее целовать,
Почти не целуя:
Словами, ведь, грубо сказать,
Как тонко люблю я…
Ни страсти хочу, ни огня,
И боли слиянья,
Чтоб телом к ней в тело войти,
Войти без страданья…
Хочу я не тела ее,
Но лишь через тело
Прочувствовать душу могу
Всецело…
Gracious
To Dmitry Kryuchkov
I wanted to sleep tenderly,
To sleep – not to awake…
Far away – far away to leave,
To leave – and not come back…
Her I wanted to kiss,
Almost kissing:
With words it is rude to speak,
How finely I am loving.
I want no passion, no fire,
And confluence of pain,
So with body into her body to enter,
To enter without suffering…
I don’t want the body of her,
But through the body
I can feel the soul
Totally…
Гюи де-Мопассан
Сонет
Трагичный юморист, юмористичный трагик,
Лукавый гуманист, гуманный ловелас,
На Францию смотря прищуром зорким глаз,
Он тек по ней, как ключ – в одебренном овраге.
Входил ли в форт Beaumonde, пред ним спускались флаги,
Спускался ли в Разврат – дышал как водолаз,
Смотрел, шутил, вздыхал и после вел рассказ
Словами между букв, пером не по бумаге.
Маркиза ль, нищая, кокотка ль, буржуа, –
Но женщина его пленительно свежа,
Незримой, изнутри, лазорыо осиянна...
Художник-ювелир сердец и тела дам,
Садовник девьих грез, он зрил в шантане храм,
И в этом – творчество Гюи де-Мопассана.
Gui De-Mopassan
Tragic comedian, comic tragedian,
Sly humanist, humane lovelace,
Looking at France with vigilant squinting of eyes,
He went to her, like key – in approved ravine.
Did he come into fort Beaumonde, flags lowered before him,
Did he lower into perversion – how breathed the diver,
Looked, joked, laughed and then told a story
Between letters, with no feather on paper.
Marquisa, or pauper, cocotte, or bourgeois –
But his woman is captivatingly fresh,
Lit by azure, unseen, from within…
Artist-jeweler the hearts and bodies of dames,
Gardener of maiden dreams, he saw temple in Shantan,
And in it – creation of Gui De-Mopassan.
Хабанера I (сонет)
Гитана! сбрось бравурное сомбреро,
Налей в фиал восторженный кларет…
Мы будем пить за знатных кабальеро,
Пуская дым душистых сигарет.
Мечта плывет, как легкая галера,
Куда-то вдаль плывет, куда — секрет!
Огня! огня! пусть вспыхнет хабанера, —
Взнуздаем страсть и унесемся в бред!..
Галоп мандол достигнет аллегрэтто,
Заворожен желаньем пируэта,
Зашелестят в потоке вздохи пальм…
Вина! вина! Обрызгай им, гитана,
Букеты грез… Тогда не надо тальм, —
Тогда помпезней культ нагого стана!..
Habanera I (sonnet)
Gitana! Throw off the bravura sombrero,
Pour into vial joyful claret…
We will drink for sourness of caballero,
Letting fragrant smoke of cigarettes.
Dream sails, like a light galley,
Somewhere far… sails where – do not know!
Fire! Fire! Let flare up habanera, -
We’ll bridle passion and in madness go!..
Gallop of mandol will reach allegretto,
Mesmerized by the wish of pirouette,
In languor will rustle the signs of palms…
Wine! Wine! Gitana, sprinkle them,
Bouquets of dreams… there’ no need for coats then –
Then the Pompeian cult’s naked frame!..
Хабанера IV
Под бубны солнца, под гуд гитары,
Эксцессы оргий не будут стары,
Своим задором лишь будем стары,
Под гуд гитары, под бас гитары,
Под солнца бубны.
Литавры солнца — вот наши лавры.
С цепей сорвутся души центавры…
Пускай трепещут души центавры,
Когда заслышат лучей литавры
И грохот трубный.
Наполним солнцем свои амфоры,
Давая нервам вкушать рокфоры —
Весь день, весь вечер, всю ночь — рокфоры,
Смущая утром глаза Авроры
Разгулом тела…
В кострах желаний, в безумном пекле,
С рассудком нити мы пересекли…
Но кто ж мы сами, что все рассекли?..
Не все равно ли, — скот, человек ли, —
Не в этом дело…
Habanera IV
Under diamond of sun, under the buzz of guitar,
Will not grow old the excesses of orgies.
With our enthusiasm we will be aged,
Under guitar’s buzzing, under guitar’s bass,
Diamonds under the sun.
Timpani of the sun – laurels of ours.
From chains centaur’s souls will tear.
Let tremble the souls of the centaur,
When will hear the timpani’s rays
And thundering of the pipe.
The sun will fill its amphoras,
Given to the nerves to taste Rocquefort –
All day, all evening, all night – Roquefort,
In morning embarrassing eyes of Aurora
With bodies’ revelry…
In bonfires of wishes, in hell mad,
With reason we crossed the thread…
But what are we, that all dissected?
Not all the same – cattle or man, -
This is not the reason…
Хабанеретта
Наликерьте сердца, орокфорьте мечты,
Всех зовите на «ты».
Пейте уст алькермес.
Ешьте девий дюшес,
Чтоб рассудок исчез…
Ало жальте уста и вонзайте кинжал,
Чтобы бюст задрожал…
Habaneretta
Liquorize your hearts, fortify your dreams,
You call everyone “thee.”
Sing the alkermes of lips.
Eat the girl’s duchess pear,
That reason disappear…
Scarlet pity the lips and insert the dagger,
That the bust would tremble.
Полусонет (Под стрекотанье ярких мандолин)
Под стрекотанье ярких мандолин
Цвела мечта, моя фата-моргана.
Балькис, Мадлэн, Мирэлла, Вандэлин
Проплыли в даль — как бархат струн органа.
А вот еще — Луиза и Мюргит,
Лилит, Робер, Агнеса, Сандрильона…
У палевых, олуненных ракит
Они стеклись ко мне для котильона.
Но подожди, чей призрак это? Тих
Спокойный шаг в безмолвии долины.
В его очах поет ключистый стих
И заглушает стрекот мандолины.
Средь призраков нетленной красоты, —
Ты, автор их, прекраснее всех — ты.
Half-sonnet (Under the chirping of bright mandolins)
Under the chirping of bright mandolins
Dream bloomed, like Fata Morgana.
Balqis, Madeleine, Mirell, Vandelin
Swam far off – like velvet of springs of organ.
And here still – Morgit and Louise,
Lilith, Robert, Agnes, Sandrillion…
At far-off, moonlit willows
They merged with me for the cotillion.
But whom will you wait, whose wraith? Quiet
Is your calm step in valley’s silence.
The keyed poem sings in his eyes
And drowns out the chirping of mandolins.
Among the beauty’s ghost imperishable, -
You, its author, more beautiful than all.
Арфа
Владимиру Вячеславовичу Уварову-Надину
Когда Саул скорбел душой,
Давид, взяв арфу в руки,
Рождал на арфе золотой
Успокоенья звуки.
Он вдохновенно пел псалмы,
Внушенные Владыкой,
Что миротворили умы
Лишь Истиной великой.
Что умаляли скорбь души,
Спасая от печалей,
Бодрили дух не сказкой лжи,
А правдою скрижалей.
Ничто не трогало царя, —
Лишь арфы песнопенье,
Над ним властительно царя,
Давало утешенье.
Harp
To Vladimir Vyacheslavich Uvarov-Nadine
When Saul sorrowed in the soul,
David, taking harp in hands,
Gave birth on the harp of gold
To soothing sounds.
In inspiration he sang psalms,
Inspired by God,
That we made peaceful the minds
Only with Truth great.
That belittled the sorrow of soul,
Saving itself from sadness,
Invigorating the spirit not with lie’s tale,
But with the truth of tablets.
Nothing touched the king, -
Only the harp’s singing,
Above him powerfully ruling,
It gave consolation.
Клавесины
Твоя душа летит к иным долинам:
Она погружена в цветенье лип.
Ты подошла, мечтая, к клавесинам,
И подошел к мечтам твоим Делиб.
В благочестивый вечер под Крещенье
Мы, притаясь в пролесенной глуши,
С тобой испытывали восхищенье
От всей, лишенной города, души!
Рояль твой в городе стоял закрытым,
Твоя душа молчала, как рояль.
Лишь здесь, соприкоснувшись с новым бытом,
Она позванивает, как хрусталь.
Harpsichords
By other valleys flies your soul:
She is loaded in linden bloom.
Dreaming you came to harpsichord,
And Delib came up to your dreams.
In pious evening before Baptism
We, hiding in wilderness wooded,
With you experienced admiration
From the whole soul, of city deprived!
Your piano stood closed in the city,
Like piano silent was your soul.
But here, touching with new existence,
She keeps ringing, like crystal.
На сенокосе
Льется дождь, златисто-кос,
Льется, как из лейки.
Я иду на сенокос
По густой аллейке.
Вот над речкою откос, —
Сяду на скамейке
Посмотреть на сотни кос,
Как стальные змейки.
Haymaking
Pours the rain, golden-braided,
Pours, like from a watering pot.
I am going to haymaking
On the thick alleyway.
Here over river is the cliff,
I am sitting on a bench
To look on hundreds of scythes,
Like the steel snakes.
Сердцу — сердце
1. Элегия
Моими слезами земля орошена
На мысе маленьком при речке быстрой устьи,
Есть там высокая тоскливая сосна,
Есть в песне дерева немало нежной грусти.
Моими грезами впервые создана,
Запечатлелась ты в нежизненном убранстве;
И та высокая тоскливая сосна —
Моя любовь к тебе в священном постоянстве.
1907
2. Стансы
Ты подошла к волнуемой струями,
Ласкаемой туманами реке;
С раскрытыми отчаяньем зрачками
Ты вспомнила о ком-то вдалеке.
Там кто-то плыл куда-то в мглистой дали,
Кольнула сердце чья-то вдруг тоска.
Застыла ты… Деревья застонали.
Вздохнула ночь. Заплакала река.
1907
3. Рэфрэны
Держу ли путь зимою в снежном поле,
Плыву ли я в ладье морскою синью,
Мне грезятся мечи щемящей боли
Ее бездонных серых глаз унынья.
Я чувствую, что в этом злобном мире,
В трясине лжи как смерть всегда один я;
Что буду петь всегда на слезной лире
Ее бездонных серых глаз унынье.
1907
4. Река поет…
Река поет… Порог, обросший мохом,
Как я, угрюм, тосклив и одинок:
Камыш дрожит с печальным тихим вздохом,
Когда его тревожит мой челнок.
Ночь грезит солнцем… Ширь реки мелодий
Чарует ночь и грезящих людей.
Ночь кончит жизнь при солнечном восходе,
Как я, решась назвать тебя своей.
Heart – to heart
1. Elegy
The land is irrigated with my tears
On little cape before quick estuaries,
Where there is high pine full of sorrow,
There’s much tender sorrow in song of the trees.
First created with the dreams of mine
You’re imprinted with lifeless decoration;
And this tall sorrowful pine –
My love for you in constancy sacred.
1907
2. Stanzas
You came up to my worried jets,
With the caressed by the fogs river;
With opened in despair eyes
You recalled of someone from afar.
Someone there swam somewhere in hazy distance,
Heart was pricked suddenly by someone’s angst.
You’ve frozen… moaned the trees.
Night sighed. River wept.
3. Refrains
Either in winter I hold way in snowy field,
Or I swim in the sea blueness,
Of swords of pain I dream
In bottomless sour sorrow’s eyes.
I feel that I am in a spiteful world,
In quicksand of lie I am alone like death;
That will sing always on a teary lyre
Despondency of bottomless gray eyes.
4. River sings
The river sings… Porch, overgrown with moss,
Like me, gloomy, angstful and alone:
Chestnut is trembling with sad quiet sigh,
When he’s disturbed by my canoe.
Night dreams of sun… Width of river of melodies
Charms the night and people dreaming.
Night ends life before sunrise,
Like me, deciding to call you my own.
Её питомцы
Она кормила зимних птичек,
Бросая крошки из окна.
От их весёлых перекличек
Смеялась радостно она.
Когда ж она бежала в школу,
Питомцы, слыша снега хруст,
Ватагой шумной и весёлой
Неслись за ней с куста на куст!
Her Pets
She fed the winter birds,
From the window throwing crumbs.
From her happy roll call
She laughed joyfully.
When she to school was running,
Pets, the crackling of the snow hearing,
With noisy and happy cotton
Rushed from tree to tree!
Ее муза
Её муза — конечно, шатенка,
Как певица сама,
И накидка такого оттенка —
Как мечта вне ума…
Улови-ка оттенок, попробуй!
Много знаю я муз,
Но наряд её музы — особый.
Передать не возьмусь…
Her Muse
Her muse – of course, brown-haired,
Like singer herself,
And the mantle of such shade –
Like dream outside of brain…
Catch the shadow, try!
Many muses I have known,
Special is muse’s attire.
I would not hand over.
Царство небесное
Рыцарям честным идейного мужества,
Всем за свободу свершившим чудесное,
Павшим со славой за дело содружества —
Царство небесное.
Верным и любящим гражданам нации,
Объединенным могилою тесною,
Детям сознательным цивилизации —
Царство небесное.
Всем закаленным в стремлении пламени,
Всем, испытавшим мучения крестные,
Витязям доблестным честного знамени —
Царство небесное.
Вечная слава героям несдавшимся!
Вечная память и имя известное!
Всем потрудившимся, всем исстрадавшимся
Царство небесное.
Heavenly Kingdom
To honest knights of ideological courage,
Having worked wonders for freedom,
Fallen for glory for cause of the commonwealth –
Heavenly kingdom.
To loyal and loving citizens of the nation,
United by tight coffin,
To conscious children of the civilization –
Heavenly kingdom.
All hardened in the striving of fire,
All, having experienced torment
To the brave VITYAZAM of honorable banner –
Heavenly kingdom.
Eternal glory not by heroes surrounded!
Eternal memory and famous name!
To all who have labored, to all who have suffered
Heavenly kingdom.
Привет за океан
М.К. Айзенштадту
Сегодня я грущу. Звучит минорнее
Обыкновенно радостная речка:
Вчера я получил из Калифорнии
Письмо от маленького человечка…
Он пишет: «Отзовитесь, если помните
Известного по Риге Вам собрата…»
Как позабыть, кто мог так мило скромничать,
Его, мечтательного Айзенштадта?
Со вздохом вспомнив остренькое личико,
Умение держаться деликатно,
Восторженность наивную язычника,
Я говорю: «Мне вспомнить Вас приятно.
Вам, птенчик мой взъерошенный и серенький,
Хочу всего, чего достичь Вы в силе,
Чтоб в механической, сухой Америке
Вы трепетной души не угасили…»
Hello across the ocean
To M.K. Eisenstadt
Today I sorrow. Sounds minor
The usually joyful stream:
Yesterday I received from California
A letter from a little man…
He writes: “Respond, if you recollect
Known to your Riga brother…”
Who can be dearly modest, him to forget,
The dreamy Eisenstadt?
Remembering sharp face with a sigh,
Delicately holding the skill,
The pagan’s naïve delight,
I say, “it’s nice to recall
You. For you, my birdling dishevelled and gray,
I want all you can reach,
That in America, mechanic and dry,
The reverent soul you didn’t extinguish…”
Ее вниманье
Ее вниманье, как зефир,
Коснулось струн души несчастного
И в ощущении прекрасного
Забыл, что я, как правда, сир…
Забилось доброе во мне,
Запело ласковыми струнами;
Я опьянел мечтами юными
И впечатленьями вполне.
Грустят со мною вечера…
Как хороши мои мучения!
В душе — горячее течение,
В душе — счастливая пора…
Her attention
Her attention, like marshmallow,
Touched the unhappy one’s soul’s strings
And in the feeling of the beautiful
I forgot, that I am sire, truly…
The good clogged in me,
Sang with tender strings;
I am intoxicated with young dreams
And with impressions fully.
Evenings sorrow after me…
How good are my torments!
In soul – hotter current,
In the soul – happy time…
Ее монолог
Не может быть! вы лжете мне, мечты!
Ты не сумел забыть меня в разлуке…
Я вспомнила, когда в приливе муки,
Ты письма сжечь хотел мои… сжечь!.. ты!..
Я знаю, жгут бесценные дары:
Жжет молния надменные вершины,
Поэт — из перлов бурные костры,
И фабрикант — дубравы для машины;
Бесчувственные люди жгут сердца,
Забывшие для них про все на свете;
Разбойник жжет святилище дворца,
Гордящегося пиршеством столетий;
И гении сжигают мощь свою
На алкоголе — символе бессилья…
Но письма сжечь, — где я тебе пою
Свою любовь! Где распускаю крылья!
Их сжечь нельзя — как вечной красоты!
Их сжечь нельзя — как солнечного неба!
В них отзвуки Эдема и Эреба…
Не может быть! Вы лжете мне, мечты!
Her Monologue
It cannot be! You lie to me, dreams!
That you in parting could not forget me …
I remembered, when in high tide torments,
You wanted to burn my letters…
I know, the priceless gifts they burn:
Lightning burns the arrogant heights,
Poet – stormy bonfires from pearls,
And manufacturer – for the car oak groves;
Unfeeling people burn the hearts,
Forgetting about them in all the world;
Robber burns the sanctuary of the palace,
Of feasting centuries proud;
And geniuses burn the might of theirs
On alcohol – symbol of powerlessness…
But burn the letter – I sing to you there
My love! Where they let out the wings!
Can’t burn them – like eternal beauty!
Can’t burn them – like the heavens!
In them echoes of Eden and Ereb.
It cannot be! You lie to me, dreams!
Ее причуды
Ты отдавалась каждому и всем.
Я понял все, я не спросил — зачем:
Ты отдавалась иногда и мне.
Любил с тобою быть наедине
И знал, что в миг, когда с тобою я,
Что в этот миг ты целиком моя.
Вчера ты отказала: «Не могу.
Я верность мужу берегу».
Я прошептал: «Ты замужем давно.
И уж давно тобою все дано,
И я не понимаю, почему ж
Теперь меж нами возникает муж?»
И смерила ты с ног до головы
Меня в ответ: «Мой друг, ошиблись Вы.
Приснился Вам довольно странный сон».
Я был ошеломлен, я был смущен:
Та женщина, что каждому и всем…
Но понял вновь и не спросил — зачем.
А завтра ты, о милая, опять,
Я знаю, будешь мне принадлежать
И на руках моих лежать без сил,
Дав все, чего бы я не попросил.
И если я умру, то скажешь: «Да,
Мужчины понимают… иногда…»
Her quirks
You were given to everyone and all.
I understood all, and I forgot – what for:
You were sometimes given to me,
I loved to be with you alone
And knew, that in a moment, when with you am I,
In that moment you are fully mine.
Yesterday you refused: “I cannot.
I keep loyalty to my husband.”
I whispered: “For long you are married.
And for long with you it is given,
And I do not understand
Why now between us is your husband?”
And you measured me from feet to head
In response to me: “you’re mistaken, my friend.
Let you dream a dream that is weird.”
I was stunned, I was confused:
That woman, who is for one and all…
But understood anew and didn’t ask – what for.
And, my dear one, again tomorrow
You’ll belong to me, I know
And on my arms to lie without strength,
Giving to me what I did request.
And if I die, you’ll say, “Yes,
Sometimes… men understand…”
Ее сестра
Ее сестра — ее портрет,
Ее портрет живой!
Пускай ее со мною нет,
Ее сестра со мной!
Я жду чарующего сна,
Надежду затая.
Пусть больше не моя она,
Ее сестра — моя!
Her sister
Her sister – her portrait,
Her portrait lives!
Let her with me not be,
Her sister with me!
I wait for sleep charming,
The hope hidden.
Let her be no longer mine,
Her sister – is mine!
Ее каприз
Памяти Н. Львовой
Я с нею встретился случайно:
Она пришла на мой дебют
В Москве. Успех необычайный
Был сорван в несколько минут.
Мы с Брюсовым читали двое
В «Эстетике», а после там
Был шумный ужин с огневою
Веселостью устроен нам.
И вот она встает и с блеском
В глазах — к Валерию, и тот,
Поспешно встав движеньем резким,
С улыбкою ко мне идет:
«Поцеловать Вас хочет дама», —
Он говорит, и я — готов.
Мы с ней сближаемся, и прямо
Передо мной — огонь зрачков…
Целую в губы просветленно,
И тут же на глазах у всех
Расходимся мы церемонно,
Под нам сочувствующий смех.
Her whim
In memory of N. Lvovna
I met her by happenstance:
She came to my debut
In Moscow. Unusual success
Was ripped off in several minutes.
I and Bryusov together were reading
“Aesthetics,” and later thus
There was noisy dinner
With fiery joy made for us.
And she rises and in shining
In eyes – to Valeria, and here,
Hurriedly standing with sharp movement,
He goes with smile to me:
“Wants to kiss you the lady,” –
He says, and ready am I.
We near one another, and directly
Before me – pupils’ fire…
Enlightened on lips I am kissing,
And now on everyone’s eyes
We come apart ceremoniously,
Compassionate laughter under us.
Здесь — не здесь
Я здесь, но с удочкой моя рука,
Где льет просолнеченная река
Коричневатую свою волну
По гофрированному ею дну.
Я — здесь, но разум мой… он вдалеке —
На обожаемою моей реке,
Мне заменяющей и все и вся,
Глаза признательные орося…
Я — здесь, не думая и не дыша…
А испускающая дух душа
На ней, не сравниваемой ни с чем,
Реке, покинутой… зачем? зачем?
Here – not here
I’m here, but my hand holds a fishing rod,
Where sunlit river pours
Its wave, brown,
On its corrugated bottom.
I – here, but my reason… it is afar –
On my beloved river,
To me each and all replacing,
Watering eyes…
I’m – here, not thinking and not breathing…
And soul letting go the spirit
On her, incomparable to anything,
River, abandoned – for what reason? For what reason?
Здесь и там (рефрены)
1
Тайна смерти непонятна
Для больших умов;
Разгадать, — мы, вероятно,
Не имеем слов.
Мне догадка шепчет внятно:
«Верь моим словам:
Непонятное — понятно,
Но не здесь, а Там».
2
Мысль работает тревожно:
«Жил, всю жизнь греша,
И тебе навряд ли можно
Рая ждать, душа».
Друг, твое сомненье ложно;
Верь моим словам:
«Невозможное возможно,
Но не здесь, а Там».
3
Жил ты с другом беззаботно,
Гимны пел судьбе;
Друг любимый безотчетно
Жертвой пал в борьбе.
Дружий дух ушел обратно
Словно фимиам…
«Невозвратное — возвратно,
Но не здесь, а Там».
Here and there (refrains)
1
Secret of death is not known
To the big minds:
To unravel, - we, probably,
Do not have the words.
Clearly whispers to me guess:
“Trust my words:
Incomprehensible – is clear,
But not here, but There.”
2
The thought works anxiously:
“Lived, sinning your life all,
And to you can unlikely
To wait for heaven, soul.”
Friend, false are your doubts;
My words believe:
“The impossible is possible,
But not here, but There.”
3
You lived with your friend carefree,
Sang anthems to fate:
Your beloved friend unconsciously
Fell in war as sacrifice.
The friendly spirit went home
Like incense…
“Non-refundable – returnable,
But not here, but There.”
Героиза
Мне улыбалась Красота,
Как фавориту-аполлонцу,
И я решил подняться к Солнцу,
Чтоб целовать его уста!
Вознес меня аэроплан
В моря расплавленного злата;
Но там ждала меня расплата:
Голубоперый мой палан
Испепелен, как деревянный
Машинно-крылый истукан,
А я за дерзновенный план,
Под гром и грохот барабанный,
Был возвращен земле жеманной —
Живым и смелым. Ураган
Взревел над миром, я же, странный,
Весь от позора бездыханный,
Вином наполнил свой стакан,
Ища в нем черного безгрезья
От вдохновения и грез…
И что же? — в соке сжатых гроздий
Сверкал мне тот же Гелиос!
И в белом бешенстве ледяном,
Я заменял стакан стаканом,
Глотая Солнце каждый раз!..
А Солнце, в пламенном бесстрастьи,
Как неба вдохновенный глаз,
Лучи бросало, точно снасти,
И презирало мой экстаз!..
…Ищу чудесное кольцо.
Чтоб окрылиться аполлонцу, —
И позабывшемуся Солнцу
Надменно плюну я в лицо!
Heroine
Beauty smiled at me,
Like an Apollonian favorite,
And I decided to reach to the sun,
So as to kiss his lips!
Lifted me the airplane
In the sea of melted gold;
But my payback did me await:
My blue-feathered floor
Incinerated, like wooden
Machine-winged idol,
And I for daring plan,
Under thunder and drum rumbling.
Was returned by cutesy land –
Alive and brave. Hurricane
Roared over world, and I, strange,
Am breathless in shame.
With wine you filled your glass,
Seeking in him black dreamlessness
From inspiration and dreams…
And what? – in juice of bunches pressed
Shined to me the same Helios!
And in white madness of ice,
I exchanged a glass for a glass,
Swallowing the sun at all times!..
And Sun, in dispassion fiery,
Like eye inspired by the sky,
Threw rays, like yarn,
And my ecstasy despised!..
I am looking for wondrous ring.
That Apollonian would take wings, -
And on the forgotten Sun
Arrogantly spit in the face!
Высокий лад
Благодарю за незабвенное,
Тобой дарованное мне.
Проникновенно-сокровенное,
Что выявлено при луне.
За обнаженность интонации,
За обостренность чувств и слов,
За красоту предельной грации
Остановившихся часов.
Там, у тюрьмы, у стен кладбищенских,
Изведать было мне дано,
Что в ощущеньях века нищенских
Не все еще умерщвлено,
Что есть, что есть еще крылатое
В земном бескрылии и мгле,
Что не совсем уж все проклятое
На опустившейся Земле,
Что есть такие озарения,
Какие впору тем векам,
Когда нас посешали гении
И радости дарили нам!
High mood
Thank you for the unforgettable,
By you to me given.
Heartfelt and intimate,
That which would in the moon appear.
For the nakedness of intonations,
For aggravation of feelings and words,
For beauty of ultimate grace
Of the stopped clock.
There, at the jail, at walls of cemetery,
To explore it was given to me,
That in feeling of beggar’s century
Not has not been killed everybody,
That there is, there is still the winged
In the earth’s winglessness and darkness,
That not completely was the damned
On the emptied Earth,
That there are such insights,
Which fit into the centuries,
When we were visited by geniuses
And they gave gifts to us!
Высшая мудрость
Петру Ларионову
Я испытал все испытанья.
Я все познания познал.
Я изжелал свои желанья.
Я молодость отмолодал.
Давно все найдены, и снова
Потеряны мои пути…
Одна отныне есть основа:
Простить и умолять: «Прости».
Жизнь и отрадна, и страданна,
И всю ее принять сумей.
Мечта свята. Мысль окаянна.
Без мысли жизнь всегда живей.
Не разрешай проблем вселенной,
Не зная существа проблем.
Впивай душою вдохновенной.
Святую музыку поэм.
Внемли страстям! природе! винам!
Устраивай бездумный пир!
И славь на языке орлином
Тебе — на время данный! — мир!
Highest Wisdom
To Peter Larionov
I have experienced all experiences.
I have learned all that to learn there is.
I desired all wishes.
I rejuvenated youth.
Long all are found, and again
Lost are my ways…
One basis now there is:
To forgive and “forgive” to pray.
Life is joyful, and suffering,
And manage to accept it.
Thought is holy. Thought is cursed.
Life is always livelier without thought.
Do not resolve universe’s problems.
Not knowing the nature of the problem.
With inspired soul inhale.
The holy music of the poem.
Listen to passion! Nature! Wine!
Arrange the thoughtless feast!
And glory in eagle’s tongue
The world given – for time – to thee!
Намеки жизни
В вечерней комнате сидели мы втроем.
Вы вспомнили безмолвно о четвертом.
Пред первым, тем, кто презирался чертом,
Четвертый встал с насмешливым лицом…
Увидевший вскричал, а двое вас —
Две женщины с девической душою —
Зажгли огонь, пугаясь бледнотою
Бессильного осмыслить свой рассказ…
…Утрела комната. И не было троих.
Все разбрелись по направленьям разным.
Служанка Ваша, в любопытстве праздном,
Сдувала пыль. И вдруг раздался крик:
У письменного — скрытного — стола
Увидела подгорничная в страхе,
Что голова хозяина… на плахе!
Все через миг распалось, как вода.
…А заденела комната, с письмом
От Вашего врага пришел рассыльный.
И в том письме, с отчаяньем бессильным
Молили Вас прийти в презренный дом:
Ребенок умирал. Писала мать.
И Вы, как мать, пошли на голос муки,
Забыв, что ни искусству, ни науке
Власть не дана у смерти отнимать.
…Вы вечером страдали за порыв,
И призраки Вам что-то намекали…
А жизнь пред Вами в траурном вуале
Стояла, руки скорбно опустив.
И показав ряд родственных гробов,
Смертельный враг духовных одиночеств,
Грозила Вам мечом своих пророчеств,
Любовь! ты — жизнь, как жизнь — всегда любовь.
Hints of life
In evening room three of us were sitting.
We silently remembered the fourth.
Before the first one, who despise Satan,
The fourth stood up with mocking face…
The seen one shouted, and two of you –
Two women with souls of girls –
The fire was lit, of paleness affrighted
To makes sense of your powerless tale…
Morning in the room. And there were not three.
All scattered on different paths.
Your servant, in idle curiosity,
Blew off the dust. And suddenly there is shout:
By writing – secret – table
The maid saw in fear,
The master’s head… on the scaffold!
In morning all fell apart, like water.
And the room touched, with the letter
From your enemy the messenger came.
And in that letter, with powerless despair
You were prayed to come to despised home:
The child died. Wrote the mother.
And you, like mother, went to the voice of torments,
Forgetting, that not for art, nor for science
Is given power to take away from death.
You suffered for impulse in the evening,
And something to you hinted the ghosts…
And life before you in vial of mourning
Stands, having let down the hands.
And showing the row of related coffins,
The deadly enemy of spiritual loneliness,
With sword of its prophesies threatened
Love! You – life, like life – love always.
История имения «Чудлейль»
Ф.М. Лотаревой
Мисс Чудлейль из Англии Императрице
Вакханочной Екатерине Второй
Представлена утром послом под горой,
Вблизи Приората гулявшей в теплице.
Она императорскою фавориткой
Немедленно стала, заморская мисс.
Носила прическу она с маргариткой,
Любила живое бандо — барбарис.
Немного сутуловата, круглолица,
Она некрасива, полна и мала.
Но русско-германская императрица
Была обольстительно с нею мила.
Характер мисс Чудлейль настолько был светел,
Что даже светлейший Таврический князь
Ухаживал, робко пред нею клонясь,
Пока гнев в глазах властелинши не встретил.
Попала в опалу любимица вдруг,
В немилость попала веселая Чудлейль.
И царская ль воля, людской пересуд ли,
Но свыше решили: «Ей нужен супруг…»
Призвав одного из английских вельмож,
В семье своей сильного правом единства,
Ему намекнули: «Ее ты возьмешь», —
И стала она герцогинею Кингстон…
Под Нарвой, близ Конью, построили им
Большое величественное поместье.
Но молодожены не стали жить вместе,
И в Англию герцог уехал к своим.
Она же давала в именье пиры,
Пиры, что гремели за быстрой Наровой.
Ей гости сердца приносили и дары
В честь знатной хозяйки дворца дугобровой.
И не оттого ли, что Тойла моя
Верстах в четырех от дворца герцогини,
В чьем липовом парке брожу часто я,
О ней рассказать захотелось мне ныне?
History of name «Chudleil»
Miss Chudleil from United Kingdom
To Catherine the Second, Bacchanal Empress,
In morning became the ambassador under mountain
Near Priory walking in the greenhouse.
The favorite of empress
She became, miss from behind the sea.
She wore a hairdo with a daisy,
Loved living bandeau – barberry.
A bit stooped, round-faced,
She is full, small and unsightly.
But Russian-German empress
Was with her dear seductively.
Character of Miss Chudleil shined so brightly,
That most illustrious Crimean prince
Courted, bowing before her shyly,
Until he met anger of lord in the eyes.
Suddenly the mistress in disgrace fell,
In disfavor fell the happy Chudleil.
Either will of the tsar, or people’s rumours,
But decided from above: “She needs a spouse…”
Calling one of the English nobles,
In her family with union of right of force,
To him she hinted: “You will take her”, -
And she became duchess Kingston…
Under Narva, near Konya, we built for them
A big majestic manor.
But newlyweds could not live together,
And in England duke went to his own.
She gave in estate feasts,
Feasts that thundered after Narva fast.
Her guests brought hearts and gifts,
In honor of noble mistress of arcuate palace.
And not because Toyla of mine
In palace of duchess’s four versts,
In whose linden park frequently wander I,
I want now to tell of her!
Стреноженные плясуны
Это кажется или это так и в самом деле,
В пору столь деловитых и вполне бездельных дел,
Что крылатых раздели, что ползучих всех одели
И ползучие надели, что им было не в удел?
И надев одеянье, изготовленное Славой
Для прославленных исто, то есть вовсе не для них,
Животами пустились в пляс животною оравой,
Как на этих сумасшедших благосклонно ни взгляни…
И танцуют, и пляшут, да не час-другой, а — годы,
Позабыв о святынях, об искусстве и любви;
Позабыв о красотах презираемой природы,
Где скрываются поэты — человечьи соловьи…
И скрываясь от гнуси со стреноженною пляской,
От запросов желудка, от запросов живота,
Смотрят с болью, презреньем и невольною опаской
На былого человека, превращенного в скота…
Hobbled dancers
It seems either that is indeed,
In time of so businesslike and so lazy deeds,
That stripped the winged, that all crawling dressed
And the crawling dressed, what destiny it was?
And dressed the robe, by Glory made ready
For illustrious truly, that is not for them,
Set off with stomachs to animal horde,
Like I would favourably stare on these ones insane…
And they dance, not another hour – years,
Having forgotten of shrines, of art and of love;
Having forgotten of beauty of despised nature,
Where – human nightingales - poets hide…
And hiding in vileness with dance hobbled,
With stomach’s demands, with stomach’s need,
They look with pain, contempt and involuntary caution
On the past man, into cattle having turned…
Ходасевич
В счастливом домике, мещански мил,
Он резал из лирического ситца
Костюмчики, которые носиться
Могли сезон: дешёвый ситец гнил.
За рубежом, однако, возомнил,
И некая в нём появилась прытца:
Венеру выстирать готов в корытце,
Став вожаком критических громил.
Он, видите ли, чистоту наводит
И гоголем – расчванившийся – ходит,
А то, Державиным себя держа,
Откапывает мумии и лику
Их курит фимиам, живущим в пику,
Затем, что зависть жжёт его, как ржа.
Hodasevich
In happy home, to bourgeois dear,
He cut from calico lyrical
Costumes, which could wear
The season: rotted cheap calico.
Abroad, however, he thinks,
And in him some parable appeared:
I’m ready to wash Venus in a trough,
Having become leader of critical thugs.
He, do you see, suggests cleanliness,
And swollen like Gogol goes,
And that, holding himself Derzhavin,
Drip the mummies and the face
And to the living smokes the incense,
Because her jealousy burns him, like rye.
Праздники
Пошлее праздников придумать трудно,
И я их внешности не выношу:
Так отвратительно повсюду людно,
Что в дивной праздности таится жуть.
Вот прифрантившееся обнищанье
Глядит сквозь розовенькие очки,
Как в банях выпаренные мещане
Надели чистые воротнички,
Как похохатывают горожанки,
Обворожаемые рожей лжи, —
Бессодержательные содержанки
Мужей, как собственных, так и чужих…
Три дочки Глупости — Бездарность, Зависть
И Сплетня — шляются, кичась, в толпе,
Где пышно чествуется мать красавиц,
Кто в праздник выглядит еще глупей.
Их лакированные кавалеры —
Хам, Вздор и барственный на вид Разврат, —
Собой довольные сверх всякой меры,
Бутылки выстроили вдоль ковра.
Кинематографом и лимонадом
Здесь открываются врата в тела,
И Пошлость радуется: «Так и надо»,
И Глупость делает свои дела…
Holidays
More vulgar than holidays it’s hard to conjure,
And their appearance I cannot bear:
Disgustingly it’s crowded everywhere,
That in marvellous holidays is hidden terror.
Here fancier pauperization
Looks through the pink glasses,
In the baths the steamed tradesmen
Are dressing in clean collars.
How laugh the townswomen,
Bewitched with the mug of the lie, -
The meaningless kept women
Husbands, like their own, like alien…
Stupidity’s three daughters – Envy, Talentlessness
And Gossip – hang around, boasting, in crowd,
Where luxuriantly honored is mother of beauties,
Who in the holiday looks still more dumb.
Their lacquered cavaliers –
Rudeness, Startle and Perversion in lordly sight, -
Glad with themselves above all measure,
The bottles had lined up along the carpet.
With cinema and lemonade
Thus open into the body gates,
And Banality rejoices: “This is need”,
And Stupidity does its deeds…
Святая грязь
На канале, у перил,
Чей-то голос говорил:
«Погоди.
Ты один, и я одна…
Я на что-нибудь годна…
Погляди,
Разве я какой урод?
У меня и нос, и рот —
Все, как след.
Для тебя я не конфуз…
Я умею… Я гожусь…
Хочешь?..» — «Нет».
«Отчего же? — оскорблен,
Голос молит. — Ты влюблен?
Не подлец?
Не обманывал ее?
У нее дитя твое?
Ты — отец?»
«Никого я не люблю
И тебя я не куплю: _
Пуст карман».
«О, дозволь, дитя, дозволь
Предложить тебе хлеб-соль
За обман…
Ты душой наивно-свеж,
А таких найти нам где ж?
В эту ночь
Мне отдай кусок души
И пади, и согреши,
Заменить мне разреши
Мать и дочь…»
Holy dirt
At the canal, by the rail,
Someone’s voice did tell:
“Wait.
You are on and I am one…
I am good for something…
Stare,
Am I such an ogre?
I have nose and mouth –
All, as trace.
I am not for you an embarrassment…
I know… I am fit…
Would you like?” “Not.”
“From what? – insulted,
Voice prays, - you’re besotted?
Not scoundrel?
Do not deceive her?
Does she have your child?
You – are dad?”
“I love nobody,
And I will not purchase thee: -
Pocket is empty.”
“O allow, allow, child
To offer to you salt-bread
For deceit…
In your soul you’re fresh-naïve,
And where will we find these?
In this night
Piece of soul return to me
And fall down, and sin,
Allowing me to alter
Mother and daughter”…
Домик на диване
Дом стоит как будто на диване:
Две горы — под домиком и над.
Озеро в предутреннем тумане,
И разлапанный фруктовый сад.
Хлюпкое и мшистое болотко
В чахлой, сохлой поросли сосны.
Днищем вверх повернутая лодка
В яблочном цвету — снегу весны.
Home on a couch
As if on a couch stands the home:
Two mountains – home over and under.
Lake in fog before-morning,
And torn apart fruit garden.
Swamp squishy and mossy
In stunted, withered growth of pines.
The turned over boat
In apple bloom – snow of spring.
Медовая поэза
Вадиму Баяну
Гостей любезно принимающий
В своей беззлобной стороне,
Сиренью мед благоухающий
Вы предложили к чаю мне.
О! вместе с медом просирененным
Вы предложили мне… весну! —
И Таню, смуженную Греминым,
Я вновь свободой оплесну.
И птицу, скрыленную клеткою,
Пущу я в воздух, хохоча,
И отклоню над малолеткою
Сталь занесенного меча…
Прощу врагам обиды кровные
И обвиню себя во всем,
И ласковые, и любовные
Стихи Ей напишу в альбом…
И вновь горящий, вновь пылающий,
Я всею воспою душой
Сиренью мед благоухающий,
Меня овеявший весной!
Honey poem
To Vadim Bayan
Graciously accepting guests
In his spiteless country,
With lilac honey odorous
You offered to me for tea.
O! With lilac honey
You had offered to me… spring! –
And Tanya, by Gremin embarrassed,
With freedom I will splash again.
And the bird, by cell hidden,
Laughing, in the air I go,
And I will raise above the young
The steel of the uplifted sword!
I’ll forgive foes grievances of blood
And I’ll blame you for all,
And tender, and loved
Poems of Her I will write in album…
And again burning, again fervent,
With the whole soul I will sing
The lilac honey fragrant,
Covering me with the spring!
Ужас пустынь
Меж тем как неуклонно тает
Рать рыцарей минувших дней,
Небрежно-буйно подрастает
Порода новая… людей.
И те, кому теперь под тридцать,
Надежд отцовских не поймут:
Уж никогда не сговориться
С возникшими в эпоху смут.
И встреча с новой молодежью
Без милосердья, без святынь
Наполнит наше сердце дрожью
И жгучим ужасом пустынь…
Horror of deserts
Before them melts steadily
Regiment of knights of past days,
Grows up carelessly-violently
The new nature… of men.
And those, who now near thirty,
Won’t understand the hopes of fathers:
And never will agree
With the appearing in epoch troubles.
And meeting with new youth
Without mercy, without temple
With trembling will fill our heart
In burning horror of the deserts…
Как смеет жалкая бездарность
Как смеет жалкая бездарность
О даровитости судить
И брызгать грязью в светозарность?
Как смеет жалкая бездарность
Вносить в собор свою базарность
И лик иконный бороздить?
Как смеет жалкая бездарность
О даровитости судить?
How dares pitiful mediocrity
How dares pitiful mediocrity
Judge the talent
And throw dirt at luminosity?
How dares pitiful mediocrity
Bring into cathedral its marketability
And furrow the icon face?
How dares pitiful mediocrity
Judge the talent?
Как хорошо
Как хорошо, что вспыхнут снова эти
Цветы в полях под небом голубым!
Как хорошо, что ты живешь на свете
И красишь мир присутствием своим!
Как хорошо, что в общем внешнем шуме
Милей всего твой голос голубой,
Что, умирая, я еще не умер
И перед смертью встретился с тобой!
How Good
How good it is, that flare up now
Under blue sky flowers in fields!
How good it is, that you live in the world
And grace the world with your presence!
How good it is, that in the common noise
Dearer than all is your voice of blue,
That, dying, I am not deceased
And before death I had encountered you!
Как хорош сегодня гром утра
Как хорош сегодня гром утра!
Бледно-розовы тона…
Как бежит привольно Иматра —
Образец для полотна!
Жизнь долга, жизнь без любви долга…
О, куда зовет мечта?
И терзает сердце иволга,
Как дней давних красота.
How good is this morning thunder
How good morning thunder is!
Pale-rose tones…
How runs Imatra at ease –
Sample for the canvas!
Life is long, life without love is long…
Oh, where does dream call us?
And torments the heart the oriole,
Like beauty of the days past?
Как не любить мне слова «истый»
Как не любить мне слова «истый»,
Когда от «истины» оно,
Когда в нем смысл таится чистый?
Как не любить мне слова «истый»,
Хотя бы всяческие «исты»
Его и портили давно?
О, истинное слово «истый» —
От истины самой оно!
How I can’t love the word “truly”
How I can’t love the word “truly,”
When one is of “the truth,”
When in it hides clean meaning?
How I can’t love the word “truly,”
So that all sorts of “truths”
Spoiled him long ago?
O, true word “truly” –
It is from truth itself?
Сколько раз
Сколько раз бывало: — Эта! Эта!
Не иная. Вот она, мечта!
Но восторг весны сменяло лето,
И оказывалось — нет, не та…
Я не понимаю — в чем тут дело,
Только больно каждому из нас.
Ласково в глаза мои глядела,
Я любил ее мерцанье глаз…
Пусть недолго — все-таки родными
Были мы и счастье берегли,
И обычное любимой имя
Было лучшим именем земли!
А потом подруга уходила, —
Не уйти подруга не могла.
Фимиам навеяло кадило,
Струйки свеяла сырая мгла…
И глаза совсем иного цвета
Заменяли прежние глаза,
И опять казалось: Эта! эта!
В новой женщине все было — за!
И опять цветы благоухали,
И другое имя в этот раз
Золотом сверкало на эмали,
Вознесенное в иконостас!
How many times
How many times was this: This one! This one!
Not another. Here she is, the dream!
But summer succeeded the delight of spring,
And it seemed – no, not that one…
I don’t understand – what business it is here,
But it’s painful to each one of us.
Tenderly she into my eyes did peer,
And I loved the flicker of her eyes…
Let not for long – relatives still
We were and kept happiness,
And the common name of beloved
Was the best name on earth!
And then left the girlfriend –
Girl could not fail to come.
The censer was by incense inspired,
Damp haze shone with streams…
And the eyes of another color
Replaced the eyes former,
And again it seemed: This one! This one!
All was for in the new woman!
And again the flowers were fragrant,
And in this time another name
Shone on the enamel with gold,
Into iconostasis raised!