Северянин Б

Байкал [Baikal]

Байрон [Byron}

Баллада [Ballad]

Баллада I (Баллад я раньше не писал) [Ballad I (I did not earlier write ballads)]

Баллада II (Десятый день ее корвет) [Ballad II (Tenth day her corvette)]

Баллада III (Она катается верхом) [Ballad III (On horseback she rides)]

Баллада IV (Эльисса бегает с пажом) [Ballad IV (Elissa runs with the page)]

Баллада V («Баллада Рэдингской тюрьмы») [Ballad V (“Ballad of Reading prison”)]

Баллада VI (У Юнии Биантро) [Ballad VI (At Yunia Biantro)]

Баллада VII (Мне ярко грезится река) [Ballad VII (I brightly dream of river)]

Баллада VIII (Эльгрина смотрит на закат) [Ballad VIII (Elgren looks at sunset)]

Баллада IX (О ты, Миррэлия моя!) [Ballad IX (O you, Mirellia of mine!)]

Баллада X (Любовь! Каких-нибудь пять букв!) [Ballad X (Love! Some five letters!)]

Баллада XI (Экспресс уходит за фиорд) [Ballad XI (Express leaves around the fiord]

Баллада XII (Когда отечество в огне) [Ballad XII (When homelandd is aflame)]

Баллада XIII (Непоняты моей страной) [Ballad XIII (Misunderstood by my land)]

Баллада XIV (Должна быть кончена война) [Ballad XIV (War must end)]

Баллада XV (Блюдите фронт, но вместе с тем) [Ballad XV (Watch out front, but together with that]

Баллада XVI (Жизнь человека одного) [Ballad XVI (Life of one man)]

Баллада XVII (Вселенец — антипатриот) [Ballad XVII (Invader – antipatriot)]

Баллада XXI (Витает крыльный ветерок) [Ballad XXI (Hovers the winged wind)]

Баллада XXII (В четверку серых лошадей) [Ballad XXII (In four gray horses)]

Баллада XXIII (Диссо, фиг. 1) [Ballad XXIII (Disso, fig. 1)]

Баллада XXIV (Диссо, фиг. 2) [Ballad XXIV (Disso, fig. 2)]

Баллада XXV [Ballad XXV]

Балтийские кэнзели [Baltic kenzels]

Балтийское море [Baltic Sea]

Балтика. Балтийская поэза [Baltic. Baltic Poetry.]

Бальзак [Balzac]

Балькис и Валтасар [Balquis and Valtasar]

Балькис Савская [Sevskaya Balqis]

Бальмонту [To Valmont]

Бальмонт (Его стихи – сама стихия) [Balmont (His poems – the weather)]

Бальмонт (Коростеля владимирских] [Balmont (Crakes of Vladimir fields)]

Банальность [Banality]

Барбарисовая поэза [Barberry Poetry]

Барельеф [Bas-Relief]

Баронат (мадригал) [Baronate (Madrigal)]

Бахчисарайский фонтан [Bakhchisarai fountain]

Бежать в льяносы [To run to llanos]

Безотрадная жизнь [Desolate life]

Без нас [Without us]

Бей, сердце, бей [Beat, heart, beat]

Белая лилия (сказка в триолетах) [The white lily (tale in triolets)]

Белая улыбка [The white smile]

Белая фея [White fairy]

Белая фиалка [White Violet]

Белый [White]

Белый транс [White trance]

Беседа Самоварова с Кофейкиным (диалог) [Conversation of Samovarov with Coffeekin (dialogue)]

Бесправая запряжка [Rightless harness]

Бесстрастие достижения [Dispassion of achievement]

Бетховен [Beethoven]

Бизе [Bizet]

Бирюзовая поэза [Turquoise poem]

Благодатная поэза [Grateful Poem]

Благословляю ваши домы [I bless your homes]

Блаженный Гриша [Blissful Grisha]

Блестящая поэза [Brilliant Poem]

Блок [Blok]

Боа из кризантэм [Boa from chrysanthemums]

Богобоязнь [Fear of God]

Бодлер [Beaudelaire]

Бокал прощенья [Wineglass of forgiveness]

Больная поэза [Sick poem]

Боратынский [Boratynsky]

Борису Верину [To Boris Berman]

Боронат [Boronat]

Бриндизи [Brindisi]

Бриндизи Лео Бельмонту [Brindisi to Leo Balmont]

Бродячая собака [Wandering dog]

Брюсов [Bryusov]

Будь спокойна [Be Calm]

Будь справедлив [Be just]

Бунин [Bunin]

Бунт волн [Mutiny of waves]

Бывают дни: я ненавижу… [There are days: I detest…]

Бывают такие мгновения [There are such moments]

Былое [Past]

Был май [It was May]

Бэбэ [Baby]

Байкал

Я с детства мечтал о Байкале,
И вот — я увидел Байкал.
Мы плыли, и гребни мелькали,
И кедры смотрели со скал.

Я множество разных историй
И песен тогда вспоминал
Про это озёрное море,
Про этот священный Байкал.

От пристани к пристани плыли.
Был вечер. Был холод. Был май.
Был поезд, — и мы укатили
В том поезде в синий Китай.

Как часто душа иссякала
В желанье вернуться опять
Я так и не знаю Байкала:
Увидеть — не значит узнать.

Baikal

From childhood of Baikal I have been dreaming,

And here – Baikal I did see.

We swam, and the crests glimmered,

And from the rocks the cedars peered.

And multitude of other stories

And songs did I then recall

About the lake sea,

About this holy Baikal.

From the pier to the pier we swam.

It was evening. It was cold. It was May.

There was a train – and we drove away

To the blue China in that train.

How frequently dried up the soul

Into a wish to return again

And thus I had known Baikal:

To see – does not mean to comprehend.

Байрон

Не только тех он понял сущность стран,
Где он искал — вселенец — Человека,
Не только своего не принял века, —
Всех, — требовательный, как Дон-Жуан.

Британец, сам клеймящий англичан,
За грека биться, презирая грека,
Решил, поняв, что наилучший лекарь
От жизни — смерть, и стал на грани ран.

Среди аристократок и торговок
Искал внутри хорошеньких головок
Того, что делает людей людьми.

Но женщины для песнопевца воли
Объединились вплоть до Гвиччиоли
В угрозу леди Лэмб: «Remember me».

Byron

Not only he understood suchness of lands,

Where he – the happy one – seeks the Man,

Accepted not only such century, -

All, - demanding, like Don Juan.

A Brit, a self-branding Englishman,

Beat up on a Greek, the Greek despising,

Decided, understood, that best medicine man

Of life – is death, and stood on edges of wounds.

Among aristocrats and women of trade

He saw inside the pretty head

Him, that makes people into people.

But women till singer’s will

United fully with Guicchioli

In threat to lady Lamb: “Me recall.”

Баллада

И.Д.

У мельницы дряхлой, закутанной в мох
  Рукою веков престарелых,
  Где с шумом плотины сливается вздох
  Осенних ракит пожелтелых,
  Где пенятся воды при шуме колес,
  Дробя изумрудные брызги,
  Где стаи форелей в задумчивый плес
  Заходят под влажные взвизги
  Рокочущих, страстных падучих валов,
  Где дремлет поселок пустынный, —
  Свидетель пирушек былых и балов, —
  Дворец приютился старинный.
  Преданье в безлистную книгу времен
  Навек занесло свои строки;
  Но ясную доблесть победных знамен
  Смущают все чьи-то упреки.
  Нередко к часовне в полуночный час
  Бредут привиденья на паперть
  И стонут, в железные двери стучась,
  И лица их белы, как скатерть.
  К кому обращен их столетний упрек
  И что колыхает их тени?
  А в залах пирует надменный порок,
  И плачут в подполье ступени…

Ballad

I.D.

By ramshackle mill, wrapped in moss

With aging hand of centuries,

Where with the noise of the dam pours

The sigh of autumn's yellow willows,

Where waters foam in the noise of wheels,

The emerald splashes crushing,

Where flocks of trout in thoughtful dance

Come in after the wet shrieking

Of roaring, passionate shafts,

Where is sleeping the village deserted, -

Witness to former balls and feasts, -

The ancient palace has snuggled.

Legend into book of time leafless

Brought his lines for centuries;

But clear honor of victorious banners

Still confuse somebody’s reproaches.

Often in chapel on midnight hour

On the porch ghosts

Wander and moan, knocking on iron door,

And white are their faces, like a tablecloth.

To whom their hundred-year reproach turned

And why do their shades sway?

And in halls feasts the arrogant sin,

And feet in underground cry…

Баллада I (Баллад я раньше не писал)

Баллад я раньше не писал,
Но Ингрид филигранить надо
То в изумруды, то в опал, —
И вот о ней моя баллада.
Какая странная услада —
Мечтать о ней, писать о ней…
Миррэлия — подобье сада,
А я — миррэльский соловей.

Дала однажды Ингрид бал.
Цвела вечерняя прохлада.
Фонтан, как сабли, колебал
Сереброструи; винограда
Дурман для торжества парада,
Легко кружился средь гостей.
Я пел, и было сердце радо,
Что я — миррэльский соловей.

Взнеси, читатель, свой фиал.
То, — возрожденная Эллада,
И не Элладу ль ты искал
В бездревних дебрях Петрограда?
Ну что же: вот тебе награда:
Дарю тебе край светлых фей.
Кто ты, читатель, знать не надо,
А я — миррэльский соловей.

В моей балладе мало склада, —
В ней только трели из ветвей…
И ты, быть может, ищешь стада,
А я — миррэльский соловей!..

Ballad I (I did not earlier write ballads)

I did not earlier write ballads,

But to filigree Ingrid I needed

Either in emeralds or in opal –

And here’s my ballad about her.

What a strange satisfaction –

To dream of her, of her to spell…

Mirellia – is like a garden,

And I’m – Mirellian nightingale.

I once gave Ingrid a ball.

Bloomed the evening chill.

Fountain, like sword, in silver jets

Wavered; and the dope of grapes

For the delight of the parade,

Lightly circled among guests.

I sang, and the heart was glad,

That I’m – Mirellian nightingale.

Take up, reader, the phial of yours.

That – the excited Hellas,

And did not you seek to find Hellas

In Petrograd’s treeless wilds?

But here: This is your reward:

I give you luminous fairies’ land.

Who are you, reader, to know I don’t need,

And I’m – Mirellian nightingale.

There’s little warehouse in my ballad –

In it are the branches’ trills…

And you, maybe, are seeking the herd,

And I’m – Mirellian nightingale.

Баллада II (Десятый день ее корвет)

Десятый день ее корвет
Плывет среди полярной сини,
И нет все пристани, но нет
На корабле ее — уныний.

Ах, в поиски какой святыни
Она направила свой путь?
Ах, грезы о какой богине
Сжимают трепетную грудь?

Не прозвучал еще ответ,
Но неуверенных нет линий
В пути руля: сквозь мрак, сквозь свет
Плывет корвет под плеск — то линьий,

То осетровый, то павлиний
Узорный ветер опахнуть
Спешит ее. Волшба Эриний
Сжимает трепетную грудь.

О королева! ты — поэт!
Источник ты среди пустыни!
Твой чудодейный амулет
Хранит тебя средь бурь, средь скиней…

На палубе сребреет иней
И голубеет он чуть-чуть…
Но вот мечты о милом сыне
Сжимают трепетную грудь…

Забыть бы о ветрах, о мине,
Корвет обратно повернуть:
Ведь там весна!.. Она, в жасмине,
Сжимает трепетную грудь.

Ballad II (Tenth day her corvette)

Tenth day her corvette

Amid polar blueness floats,

Not all are piers, and not

Despondency – on her boat.

Ah, in searches of which shrine

Did she direct her path?

Ah, dreams of which goddess

Squeeze the trembling chest?

Her answer did not sound,

But there are no unsure lines

In way of steering wheel: through light, through darkness

Under splash corvette sails –

Liney, sturgeon, peacock

To puff up the wind patterned

Hurries her. Sorcery of Erin

Presses the chest trembling.

O queen! You are a poet!

Source among the desert!

Your miraculous amulet

Keeps you among storms, among tabernacles…

On deck the frost grows silver

And goes blue a bit…

But dreams of the son dear

Press the trembling chest…

To forget of winds, of mine,

Corvette has turned back:

There’s spring for all!.. She, in jasmine,

Squeezes the trembling chest.

Баллада III (Она катается верхом)

Она катается верхом
  Почти всегда ежевечерне.
  Ее коня зовут конем
  Совсем напрасно: он — как серна!
  И то вздымаясь кордильерно,
  И то почти прильнув к земле,
  Он мчит ее неимоверно,
  И тонет бег коня во мгле.
  Бывает: Ингрид над прудом
  В лесу, где ветхая таверна,
  Коня придержит, и потом
  Любуется собой венерно
  В пруде, как в зеркале. Конь мерно
  И жарко дышит. На скале
  Дозорит солнце — все ли верно,
  И тонет солнца ход во мгле.
  Стэк, оплетенный серебром,
  На миг взовьется, — вздрогнув нервно,
  Скакун несется ветерком.
  И королева камамберно
  Глумясь над крестиком из Берна,
  Глаз практикует на орле.
  Ружье нацелено примерно, —
  И тонет лет орла во мгле.
  Душа — прозрачная цистерна.
  Почило солнце на челе.
  И все-таки, как-то ни скверно,
  Потонет жизнь ее во мгле.

Ballad III (On horseback she rides)

On horseback she rides

Almost every evening always,

Calls her horse the horse

Completely in vain: he – like chamois!

And once cordilleran to heave

And once to almost lean to earth,

He chases her incredibly,

And drowns in darkness the run of a horse.

It happens: Ingrid over pond

In forest, where there is decrepit tavern,

Will hold the horse, and then

Will admire her reflection

In pond, like in a mirror. Measuredly the horse

And hotly breathes. On the mount

Watches the sun – is it truth,

And in the darkness sun drowns.

Stack, with silver braided,

Is called for a moment, – startled nervously,

The horse by the wind is carried.

And like Camembert the queen

Sneering under cross from Bern,

On eagle the eye practices.

Just about aimed is the gun, -

And drowns in eagle's darkness.

Soul – a transparent cistern.

On the brow reposes the sun.

And still, still indifferent –

In darkness her life will drown.

Баллада IV (Эльисса бегает с пажом)

Эльисса бегает с пажом,
Гоняя шарики крокета.
О, паж, подстриженный ежом,
И ты, о девушка-ракета!
Его глаза, глаза кокета,
Эльвиссу ищут и хотят:
Ведь лето, наливное лето
Струит в юнцов любовный яд.

Что делать юношам вдвоем,
Раз из двоих, из этих — эта
И этот налицо, причем
У каждого и кровь согрета?…
Какого может ждать ответа
Восторгов тела пьяный ряд,
Когда один намек запрета
Струит в юнцов любовный яд.

Мигнула молния, и гром
Прогрохотал задорно где-то,
И лес прикинулся шатром…
Они в шатре. Она раздета.
Ее рука к дождю воздета.
А дождь, как некий водопад,
Глуша, что мною недопето,
Струит в юнцов любовный яд.

Маркизы Инетро карета
Свезла промокшую назад,
Паж вновь при помощи сонета
Струит в нее любовный яд.

Ballad IV (Elissa runs with the page)

Elissa runs with the page,

Chasing the balls of croquette.

O page, cut like a hedgehog,

And you, girl-rocket!

His eyes, eyes of a coquette,

Seek Elvissa and desire:

The whole summer, summer that pours,

Into youth loving poison jets.

What to do for the two youths,

Out of these two – this

And this is obvious,

Blood warms in each?

What answer can be awaiting

The drunken row of bodily delights,

When one hint of veto

Into youth loving poison jets.

The lightning flickered, and thunder

Resonated cheerfully somewhere,

And forest pretended to be tent…

She’s in a tent. She undressed.

Her arm was raised to the rain.

And rain, like waterfall of sorts,

Deafening, like one by me sung,

Into youth loving poison jets.

The carriage of Marquise Inetro

Brought back the one soaked,

Now page with aid of the sonnet

Jets loving poison into her.

Баллада V («Баллада Рэдингской тюрьмы»)

«Баллада Рэдингской тюрьмы» —
Аккорд трагический Оскара.
За фейерверком кутерьмы —
Она прощение и кара.
Подбитое крыло Икара…
Обрушившийся Вавилон…
Восторг запретов Гримуара…
И он все тот же, да не он.
Что значат сильные умы
И вся окрылось их удара?
Не видеть лета средь зимы,
Из моря не извлечь пожара,
Не нежить зайцу ягуара,
Не опрокинуть небосклон.
Один ли был? Была ли пара?
Но он все тот же, да не он.
Свет мира есть частица тьмы
И тьмы губительная чара…
Зло сулемы! сумы! чумы!
Лилит, Годива и Тамара,
Ах, кто из вас не угнетен?..
Монах надел мундир гусара,
И он все тот же, да не он.
В Уайльде есть черты Эмара,
Уайльд в Эмаре отражен…
Так пой же, пой же, Ваальяра,
Что он все тот же, да не он!

Ballad V (“Ballad of Reading prison”)

“Ballad of Reading prison” –

Oscar’s tragic chord.

After the fireworks of chaos –

She is forgiveness and punishment.

Icarus’s damaged wing…

Crumbled Babylon…

Delight of Grimoire’s prohibitions…

And he is still the same, but is not him.

What mean the minds with power

And took wings from the hit??

Not to see summer midst the winter,

From seas a fire not to extract,

Hare can’t cosset jaguar,

The heaven not to overthrow.

Were you alone? Was there a pair?

And he is still the same, but he is not.

Light of the world is dark particle

And darkness’s destructive charms…

Sublimate evil! Plague! Sums!

Lilith, Godiva and Tamara,

And, who is not yoked among ye?..

The monk put on the uniform of a hussar,

And he is still the same, but is not him.

In Wilde there are Emar’s features,

Wilde in Emar is seen…

Thus sing, Vaalyara, thus sing, 

That he is still the same, but not him!

Баллада VI (У Юнии Биантро)

У Юнии Биантро
Совсем левкоевая шейка.
Смакует triple sec Couantreu
Весь день изысканная миррэлька.
Вокруг весна-душистовейка,
Просоловьенная луна;
Мечта о принце, грезогрейка,
И голубая пелена…
Как смотрит Юния остро
На вешний пир и, точно змейка,
На солнце греется пестро,
И манит вдаль ее аллейка.
Смутить попробуй-ка, посмей-ка!
Она весенне-влюблена…
Вокруг весна, улыбногрейка
И голубая пелена…
Ночей весенних серебро,
Тумана легкая фланелька
И листьев пальмовых перо
Грудь нежат ласково и клейко…
Весна, природовая швейка,
Луг рядит в тогу изо льна…
А там, над озером, скамейка
И голубая пелена…
Служанка, бронзная корейка,
В ее мечты вовлечена…
И тает в грезах корифейка,
Как голубая пелена…

Ballad VI (At Yunia Biantro)

Possessed by Yunia Biantro 

Complete is gillyflower neck.

Savors triple sec Couantreu

The exquisite maiden all day.

Around spring - sweet weed,

The salted moon;

Dream-warmer, dream of prince,

And the blue foam…

How sharply Yunia looks

On eternal feast and, like a snake,

With the sun colorfully warms,

And beckons her the alleyway.

Dare, try to confuse!

She is in love in spring…

Spring is around, the smiling jacket

And the blue sheet…

Silver of the spring's nights,

Light the fog’s flannel

And feather of palm leaves

Chest tenderly and sticky fondles…

The spring, the nature’s seamstress,

Meadow dresses up in linen toga…

And there, by the lake, the bench

And the blue foam…

The servant woman, the bronze Korean,

Is lured into her dreams…

And coryphee melts in dreams,

Like a blue foam…

Баллада VII (Мне ярко грезится река)

Мне ярко грезится река,
Как будто вся из малахита…
Она прозрачна и легка.
Река — мечта! Река — Пахита!

В ней отразились облака,
Лучсто звезды утонули.
Она извивна и узка, —
И музыка в прохладном гуле…

Эльгрины нежная рука
Ведет в страну, что не забыта,
По крайней мере здесь, пока…
О ты: восторг речного быта!

Твоя свобода широка,
И пламя есть в твоем разгуле,
Есть ненюфары для венка,
И музыка в прохладном гуле…

Для молодого старика
Природа, не родясь, убита…
Но для меня, чья мысль тонка,
Чье сердце пламени раскрыто,

Как хороша, как глубока
Мечта о феврале в июле,
Цветов душистая тоска
И музыка в прохладном гуле…

И если вы, спустя века,
Балладу эту проглянули,
Сказали: «Каждая строка
Здесь — музыка в прохладном гуле…»

Ballad VII (I brightly dream of river)

I brightly dream of river,

As if all of malachite…

It is transparent and easy.

River – dream! River – Pachita!

The clouds reflect in it,

The stars better drowned.

It is narrow and twisted, -

And music in chilly humming…

Tender hand of Elgren

Leads into land that is not forgot,

At least now and here…

O you: river life’s delight!

Broad is your liberty,

And there’s fire in your revelry,

For the wreath there are water lilies,

And music in humming chilly…

For the young old man

Nature, not born, is murdered…

But for me, whose thoughts are thin,

Whose heart is open with fire,

So good, so of depth

Is ream of February and July,

Flowers’ fragrant angst

And music in humming chilly…

And if you, past centuries,

Looked through this ballad,

Said: “Every line

Here – music in chilly buzzing…”

Баллада VIII (Эльгрина смотрит на закат)

Эльгрина смотрит на закат;
В закате — пренье абрикоса,
У ног ее — надречный скат, —
Головокружно у откоса.

А солнце, улыбаясь косо,
Закатывается на лес.
Эльгрина распускает косы
И тихо шепчет: «День исчез»…

А день угасший был так злат!
Мужали крылья альбатроса!
И бился на море фрегат,
Как бьется сердце у матроса.

Казалось, не было вопроса
Ни у земли, ни у небес.
Эльгрина курит папиросу,
И вот дымок ее исчез…

Ее глаза — сплошной агат;
Ее душа летит в льяносы;
В устах ее созрел гранат;
Наги плеча и ноги босы;

На наготе сверкают росы,
Мечта — орлу наперерез;
Эльгрина жадно пьет кокосы,
И вот их млечный сок исчез…

Вокруг кружатся златоосы.
В природе — колыханье месс.
Она пускает в ход колеса, —
И вот велосипед исчез…

Ballad VIII (Elgren looks at sunset)

Elgren looks at sunset;

In sunset – smell of apricot,

The river’s slope – at her feet, -

Light-headedly by the slope.

And sun, smiling askew,

In the woods goes down.

Elgren the braids lets out

And quietly whispers, “Day is gone”…

And so golden was day dimmed!

Manly were albatross’s wings!

And fought the frigate on the sea,

How the heart of a seaman beats.

It seemed, there was no request

At earth or in the sky, either.

Elgren smokes cigarettes,

And here her smoke does disappear…

Her eyes – a complete agate;

Her soul flies into llanos;

In her lips ripened pomegranate;

Bare are the feet and nude the soldiers.

Dew shines in nakedness,

Dream – across the eagle;

Elgren greedily drinks coconuts,

And here their milky juice disappeared…

Around lacewings are circling.

The swaying masses – in nature.

She lets ahead the wing, -

And bicycle disappeared here…

Баллада IX (О ты, Миррэлия моя!)

О ты, Миррэлия моя! —
Полустрана, полувиденье!
В тебе лишь ощущаю я
Земли небесное волненье…
Тобою грезить упоенье:
Ты — лучший сон из снов земли,
И ты эмблема наслажденья, —
Не оттого ль, что ты вдали?
Благословенные края,
Где неизживные мгновенья,
Где цветны трели соловья,
Где соловейчаты растенья!
Земли эдемские селенья,
К вам окрыляю корабли!
Но это страстное влеченье —
Не оттого ль, что ты вдали?
Да, не любить тебя нельзя,
Как жизнь, как май, как вдохновенье!
К тебе по лилиям стезя,
В тебе от зла и смут забвенье;
В тебе от будней исцеленье, —
Внемли мечте моей, внемли!
Я верю — примешь ты моленье, —
Не оттого ль, что ты вдали?..
Уже конец стихотворенью,
А строфы только расцвели.
И веет от стихов сиренью —
Не оттого ль, что ты вдали?!.

Ballad IX (O you, Mirellia of mine!)

Oh you, Mirellia of mine! –

Half-country, half-vision!

Only in you feel I

Excitement of heaven…

You dream of rapture:

You – best dream from earth’s dreams,

And you are emblem of pleasures, -

Not because you are far away?

The blessed lands,

Where there are lifeless moments,

When colorful are trills of nightingales,

Where there are nightingales of plants!

Eden villages of the earth,

To you the ships I inspire!

But this strange attraction –

Not because you are afar?

Yes, I can’t not love you,

Like life, like May, like inspiration!

To you there’s path on lilies,

In you from anger and troubles oblivion;

In you from weekends healing, -

Listen to my dream, listen!

I trust – will you accept the prayer, -

Not because you are distant?..

Now is the end of a poem,

And lines only blossom.

And lilac from the poems blows –

Not because you are distant?

Баллада X (Любовь! Каких-нибудь пять букв!)

Любовь! каких-нибудь пять букв!
Всего две гласных, три согласных!
Но сколько в этом слове мук,
Чувств вечно-новых и прекрасных!

Чувств тихо-нежных, бурно-страстных,
Чувств, зажигающих в нас кровь,
Чувств радостных и чувств несчастных
Под общим именем «любовь».

Любовь! какой чаруйный звук!
Букет цветов с избытком красных…
Волшба сплетенных в страсти рук,
И фейерверки слов напрасных…

Аэропланы чувств опасных,
Паденья, рвы и взлеты вновь,
Все то, что в образах неясных —
Под общим именем «любовь».

Любовь! как дед когда-то, внук
Тебя же в признаках компасных
Найдет, усилив сердца стук,
В полях, среди цветов атласных,

В горах, среди ветров ужасных,
Везде найдет, вздымая бровь,
Тебя, кто брезжит в днях ненастных
Под общим именем «любовь».

Любовь! Как мало душ, согласных,
С тобой познавших счастья новь!
Но сколько гибелей злосчастных
Под общим именем «любовь».

Ballad X (Love! Some four letters!)

Love! Some four letters!

Two consonants, two vowels!

But how many in this word are torments,

Feelings always-new and beautiful!

Feelings stormy-passionate, quiet-tender,

Feelings, burning in us blood,

Feelings joyful and feelings unhappy

Under the common name of “love.”

Love! What charming sound!

Bouquet of flowers in excess red…

Magic of hands in passion intertwined,

And fireworks of the words in vain…

Airplanes of dangerous feelings,

Ditches, falls and new flights,

All that is unclear in the icons –

Under the common name of “love.”

Love! Like grandfather, grandson

You in the compass sign

Will find, strengthening the heart’s beating,

In the fields, in flowers of satin,

In mountains, among awful winds,

Will find everywhere, lifting the brow,

You, who glimmers on rainy day

Under the common name of “love.”

Love! How few spirits

Knew anew with you happiness!

But how many unfortunate deaths

Under "love's" common name.

Баллада XI (Экспресс уходит за фиорд)

Экспресс уходит за фиорд
По вторникам в двадцать четыре.
Торопится приезжий лорд
Увидеть вновь морские шири.
Сияижа нет лучше в мире,
Но все же надо в Ливерпуль…
Когда нас ждут счета и гири,
Нас мало трогает июль…
Гимнастикой своею горд,
Все струны на душевной лире
Давно порвав, стремится в порт
Культурный лорд, и на «Вампире»
В каюткомпаньевом empire’e,
Плывет на родину. «Буль-буль»,
Журчит вода вином на пире:
Ее не трогает июль.
Смотря, как бьет волна о борт,
О паюсной икре, о сыре
Мечтает лорд и — что за черт! —
Об ананасовом пломбире…
Как рыцарь дамы на турнире,
Кивает нежно банке муль,
Но в небе, в золотой порфире,
Его не трогает июль…
Спит солнце в моревом имбире,
Уже к земле направлен руль;
Лишь дома в горничной Эльвире
Милорда трогает июль…

Ballad XI (Express leaves around the fiord)

Express leaves around the fiord

At twenty four on Tuesdays.

Hurries the newcomer lord

To see again the sea width.

Sijyadjah’s not better in the world,

But to go to Liverpool we must…

We are awaited by accounts and weights,

July barely touches us…

Of his gymnast being proud,

All strings on the soul lyre

Having torn long ago, strives into port

The culture lord, and “Vampire”

In empire of cabins,

Swims to the homeland. “Gargle-gargle”,

Water on a feast mumbles with wine:

It is not touched by July.

Looking, as the wave beats on the board,

Of pressed caviar, of cheese

Dreams the lord and – what is damned! –

Of pineapple ice cream…

Like knight of dame in the tournament

Nods tenderly to bank the mule,

But in the sky, in porphyry of gold,

It is not touched by July…

Sun sleeps in sea ginger,

So is directed steering wheel to the earth:

Just the homes in maid Elvira

July touches my lord…

Баллада XII (Когда отечество в огне)

«Когда отечество в огне,
И нет воды — лей кровь, как воду».
Вот что в укор поставить мне
Придется вольному народу:

Как мог я, любящий свободу,
Поющий грезовый запой,
Сказать абсурд такой в угоду
Порыву гордости слепой?!

Положим, где-то в глубине
Своей души я эту «коду»
Тогда ж отбросив, как во сне,
Пытал и прозревал природу.

И вскоре же обрел я оду
Любви и радости земной,
Проклятью предал я невзгоду
Порыва гордости слепой.

«Стихи в ненастный день» — зане
Вот увертюра к любвероду.
Они возникли в вышине
Подобные громоотводу.

Не минами грузи подводу,
А книжек кипою цветной;
Лей зрячую, живую воду
На веки гордости слепой!

Проклятье пасмурному году,
Мир зачумившему войной,
И вырождавшемуся роду
Державной гордости слепой!

Ballad XII (When homeland is aflame)

“When aflame is homeland,

And there’s no water – like water pour blood.”

This is what men of freedom

Would rebuke for me put:

How could I, loving freedom,

Singing the dreamy binge,

To say such absurdity, pleasing

The blind pride’s fit!

This “code” of the spirit

We’ll put in the depth somewhere

Then, like in dream, ceasing,

He ripened and tormented nature.

And soon I found the ode

To earthly joy and love,

To curse the adversity I betrayed

In the fit of the blind pride.

“Poems on stormy day” – in advance

Is overture to the lovebird.

They appeared in the heights

Similar to a lightning rod.

Not with the mines supply of load,

But in full swing the books colored;

Pour the sighted, living water

On the temples of blind pride!

Upon a cloudy year a curse,

The world, with the war plagued,

And to degenerate genus

The homeland’s blind pride!

Баллада XIII (Непоняты моей страной)

Непоняты моей страной
«Стихи в ненастный день», три года
Назад написанные мной
Для просвещения народа.
В них — радость, счастье и свобода,
И жизнь, и грезы, и сирень!
Они свободны, как природа,
Мои «Стихи в ненастный день»!
Не тронута моей струной
Осталась рабская порода,
Зерно, посеянное в зной,
Не принесло тогда приплода.
Что для морального урода
Призыв к любви? Урод — как пень…
Затмила дней ненастных мода
Мои «Стихи в ненастный день».
И только этою весной
Народ почуяв ледохода
Возможность раннего, волной
Потек, волною вешневода
Разлился, не оставив брода
Для малодушных, свергнув лень,
И осознался. Прочь, невзгода!
Вперед, «Стихи в ненастный день»!
И я, издревле воевода,
Кричу в просторы деревень:
Что как не человеку ода —
Мои «Стихи в ненастный день»?!

Ballad XIII (Misunderstood by my land)

Misunderstood by my country

“Poems for a rainy day,” three years

Ago written by me

For education of men.

In them – joy, happiness, liberty

And life, and lilac, and dreams!

Like nature they are free,

My “rainy day poems”!

Not touched by my string

Was the slaves’ breed,

Grain, sown in heat,

The offspring there did not bring.

What is call to loving

For the ogre of morality?

Ogre – like stump…

The day of rain eclipsed

My “poems for a rainy day.”

And only in this spring

People felt the ice flow’s

Early possibility, dripped

With wave, the wave of spring growers

Spilled, overthrowing laziness,

Not leaving the ford for cowards,

And realized. Adversity, away!

Ahead, “poems for a rainy day”!

And I, general from ancient times,

Shout in the village’s expanse:

What is the ode to a man –

My “poems for a rainy day”?!

Баллада XIV (Должна быть кончена война)

Должна быть кончена война,
Притом — во что бы то ни стало:
Измучилась моя страна,
Нечеловечески устала.
Есть примененье для металла
Гораздо лучше, чем твой брат.
Да свергнут ужас с пьедестала
Министр, рабочий и солдат!

Должна быть всем троим видна
(Иль вам трех лет кровавых мало?)
Смерть, что распутна и жадна,
Зев гаубицы, сталь кинжала.
Из пасти смерти вырвав жало,
Живи, живой, живому рад!
Не я — вам это жизнь сказала,
Министр, рабочий и солдат!

Все, все вкрови: вода, луна,
Трава, лампасы генерала.
В крови зеленая весна,
Сменила кровь вино бокала.
Кровь все покрыла, захлестала.
Для крови нет уже преград.
У вас глаза сверкают ало,
Министр, рабочий и солдат!

Взгляните на себя сначала:
Не вами ль создан этот ад?
Долой войну! Долой Ваала,
Министр, рабочий и солдат!

Ballad XIV (War must end)

The war must end,

But – what did not happen:

Was tired the land,

Tired inhumanely.

There’s application for metal

Much better than your brother:

Will tear horror from pedestal

Minister, worker and soldier!

Must be visible to all three

(Are not enough for you three bloody years?)

Death, that is slutty and full of greed,

Yawn of howitzers, steel of dagger..

Tore the sting from jaws of death,

Live, living, in life joyful!

Not I – to you life said,

Minister, worker and soldier!

All, all in blood: water, moon,

Grass, general’s stripes.

In blood the green spring,

Changed blood the glass of wine.

Covered, overwhelmed all blood.

For blood there is no obstacle.

Scarlet your eyes shine,

Minister, worker and soldier!

Look at yourself from the start:

Was not made by you this inferno?

Away with war! Away with Baal,

Minister, worker and soldier!

Баллада XV (Блюдите фронт, но вместе с тем)

Блюдите фронт, но вместе с тем
Немедленно в переговоры
Вступите с немцами, затем
Надеждой озарите взоры.
Ни вам — немецкие позоры,
Ни немцам — русские, — нужны
Тем и другим полей просторы
И ласка любящей жены!
Зачем же ужас вам? Зачем
Боль ран, и смерть, и все раздоры?
Чем оправдаете вы, чем
Пролитье крови? Мертвых хоры
Вас не тревожат? Их дозоры
В час полуночной тишины
Не вызывают вас на споры
О слезах любящей жены?
Нет во вселенной лучше тем,
Чем тема: лес, поля и горы.
Кто с этим несогласен — нем.
Кроту милее солнца — норы.
А как пленительны озера,
Бубенчик-ландыш, плеск луны,
Улыбка в небесах Авроры
И взоры любящей жены.
Иль мы поэты, фантазеры,
И вам в окопах не слышны
Ни наши нежные укоры,
Ни голос любящей жены?..

Ballad XV (Watch out front, but together with that)

Watch out front, but together with that

Fast into the negotiations

Come with the Germans, and then

With hope illuminate the glances.

Not for you – German embarrassment,

Not to Germans – Russians, - are needed

To them expanse of other fields

And smile of loving lady!

What for you is horror? What for

Pain of wounds, death, and all discord?

By what do you justify, by what

You spill blood? Are you not troubled

By dead moles? Their patrols

In midnight quiet hour

To disputes don’t call us

About the loving wife’s tears?

In Universe there was nothing better, than

The theme: forest, fields and mountains.

Who with this won’t agree – is dumb.

Dearer than sun to mole – are burrows.

And how captivating are the lakes,

Bell – lily of the valley, splash of moon,

Smile in Aurora’s heavens

And look of loving woman.

Or us poets, dreamers,

Aren’t audible to you in the trenches

Not our tender reproaches,

Not voice of the loving lady?..

Баллада XVI (Жизнь человека одного)

Жизнь человека одного —
Дороже и прекрасней мира.
Биеньем сердца моего
Дрожит воскреснувшая лира.
Во имя заключенья мира
Во имя жизни торжества,
Пускай из злата и сапфира
Пребудут вещие слова!
Да вспыхнет жизни торжество,
И да преломится рапира
От Бергена и до Каира,
От древнеперсидского Кира
И вплоть до человека Льва, —
Светлей счастливого Маира, —
Пребудут вещие слова.
Все для него, все для него —
От мелкой мошки до тапира, —
Для человека, для того,
Кто мыслит: наподобье пира
Устроить жизнь, и вечно сиро
Живет, как птица, как трава…
Для светозарного эфира
Пребудут вещие слова.
Отныне в синеве эфира,
Волны святого волшебства…
И струй благоуханья миро
Пребудут вещие слова.

Ballad XVI (Life of one man)

Life of one man –

Than the world more beautiful and dearer.

With beating of heart of mine

Trembles the resurrected lyre.

In name of conclusions of the world

In name of life’s triumphs,

Let Remain the wise words

From gold and sapphire!

Let triumph of life catch on fire,

And let break the rapier

From Bergen to Cairo,

From ancient Persian Cyrus

And Lev to the last man –

Lighter than happy Mair, -

The wise words will remain.

All for him, all for him –

From fly to tapir

For man, for him,

Who thinks: like the party

To build life, and eternally

Lives, like grass, like bird…

For the radiant ether

There will be spring words.

Now in blueness of ether,

Waves of holy sorcery…

There will be the wise words

In the fragrant jets’ myrrh.

Баллада XVII (Вселенец — антипатриот)

Вселенец — антипатриот,
Но к человеку человечен:
Над братом он не занесет
Меча, в своем вселенстве вечен.
Он завистью не искалечен,
Не свойственно вселенцу зло,
Он мягок, кроток и сердечен,
И смотрит мудрый взгляд светло.
Я верю: мой родной народ
Вселенством душ давно отмечен.
Я говорю: старинный гнет
Моей страны навек отлечен.
Вознагражден, увековечен
Народ, забыв свое тягло.
Достойно день свободы встречен, —
И так надежно, так светло!
Я чувствую: уже грядет
Желанный мир (он обеспечен!)
Вновь немец русскому пожмет,
Как брату, руку, дружно встречен;
В музей поставит под стекло
Промозглых патриотов печень —
(Зародыш войн). Смиря светло,
Пошлет привет грядущей встрече
И озарит свое чело:
Вселенцы сходятся на вече,
Чтоб жить и мудро, и светло.

Ballad XVII (Invader – antipatriot)

Invader – antipatriot,

But humane to the person:

Above his brother he won’t lift

Sword, eternal in its universe.

He by envy is not crippled,

Not characteristic to invader is evil,

It’s soft, brief and of the heart,

And luminously the wise gaze peers.

I believe: people of mine

Have long ago the souls’ universe marked.

I speak: old days’ oppression

Of my country is for all times discharged.

Rewarded, immortalized

Are people, forgetting their tax.

Worthily day of freedom is met, -

And so reliable, so luminous!

I feel: already is coming

The wished-for world (it is secured!)

Anew the German will shake the Russian,

Like brother, hand, meeting together;

In museum he’ll put under the glass

The liver of dank patriots –

(The germ of wars). Humbly light,

Will send hello to coming meeting

And will his body illuminate:

Invaders come together on evening,

To live both wisely and in light.

Баллада XXI (Витает крыльный ветерок)

Витает крыльный ветерок
Над звездочными васильками,
Над лентой палевых дорог,
Над голубыми ручейками.

Витает на восточной Каме,
Как и на западной Двине,
И цветовейными устами
Целует поле в полусне.

Витает, свой свершая срок,
Над рощами и над лесами,
Над оперением сорок
И над пшеничными усами.

Мы впив его, витаем сами,
Витаем по его вине
Над изумрудными красами,
Целуя травы в полусне.

Его полет — для нас урок,
Усвоенный чудесно нами:
Так добродетель и порок
Равно лелеемы волнами

Зефира, мучимого снами
И грезой о такой стране,
Где поэтическое знамя
Целует ветер в полусне.

Чаруемы его мечтами
О невозможной стороне,
Мы в этом мире, точно в храме,
Целуем знамя в полусне…

Ballad XXI (Hovers the winged wind)

Hovers the winged wind

Over the starry cornflowers,

Over the fawn road’s band,

Over the blue streams.

Hovers on Cama of the east,

Like on the Dwine of west,

And with floral lips

In half-sleep the field he does kiss.

Marking its time, hovers

Over groves and forests,

Over the feathers of crows

And over wheat moustaches.

Drinking it, we hover ourselves,

Hover for the wine of his

Over the emerald beauties,

In half-sleep kissing grass.

His flight – lesson for us,

Miraculously learned by us:

Thus the do-gooder and the bad

Equally cherished by waves

Of Zephyr, by dreams tormented

And with dream in such a land,

Where the poetic banner

In half-sleep kisses the wind.

With his dreams enchanted

Of the impossible land,

We in this world, like in temple,

In half-sleep kiss the flag…

Баллада XXII (В четверку серых лошадей)

В четверку серых лошадей
Несется синяя карета.
Внутри ее, средь орхидей,
Сидит печальная Иветта.

Она совсем легко одета,
За что ее корит злой толк.
Ее овил вокруг корсета
Gris-perle вервэновейный шелк.

Она устала от людей,
Равно: от хама и эстета,
От их назойливых идей, —
Она, мимоза полусвета.

Ей так тяжел грассир корнета
И пред семьей дочерний долг,
Что прячет перламутр лорнета
В gris-perle вервэновейный шелк…

В нее влюбленный лицедей, —
С лицом заморыша-аскета,
С нелепым именем Фадей, —
Поднес ей белых два букета,

И в орхидеях, как комета
На отдыхе, кляня весь полк
Из-за корнета, грезит: «Где-то —
Волна, — вервэновейный шелк»…

Сверни же к морю, в дом поэта.
Что ехать в город? он — как волк!
Кто, как не ты, придумал это,
Gris-perle вервэновейный шелк?..

Ballad XXII (In four gray horses)

Tied to four gray horses

The blue coach rushes ahead.

Inside them, amid orchids,

Sits the sad Yvette.

She is very lightly dressed,

For what she’s reproached by sense evil.

Wound around her corset

Vervain silk gris-perle.

She is tired of people,

Equal: from boor and aesthete,

From their annoying ideas, -

She, mimosa of half-light.

Heavy to her is grainier cornet

And daughter’s duty to family,

That hides the pearl of the lorgnette

In vervain silk gris-perle …

Actor in love with her, -

With the runt’s face,

With ridiculous name Thaddeus, -

Brought to her two white bouquets.

And in orchids, like a comet

At rest, the whole regiment cursing

From cornet, dreaming: “Somewhere –

Is the wave – vervain silk”…

Turn to the sea, to home of poet.

Why go to city? Like a wolf it is!

Who, if not you, this invented,

Gris-perle vervain silk?..

Баллада XXIII (Диссо, фиг. 1)

Поэт, во фраке соловей,
Друг и защитник куртизанок,
Иветту грустную овей
Улыбкой хризантэмных танок,
Ты, кто в контакте с девой тонок,
Ты, сердца женского знаток,
Свой средь грузинок и эстонок,
Прими Иветту в свой шатрок!
Ты, вдохновенно-огневой,
Бродящий утром средь барвинок,
Приветь своей душой живой
Иветту, как певучий инок.
Врачуй ей больдушевных ранок,
Психолог! интуит! пророк!
Встречай карету спозаранок,
Прими Иветту в свой шатрок.
Стихи и грезы ей давай,
Беднеющей от шалых денег,
Пой про любовью полный май,
Дав ей любовь вкусить, весенник!
Целуй нежней ее спросонок
И помни меж поэзных строк:
Застенчивая, как ребенок,
Вошла Иветта в твой шатрок…
Тебе в отдар — созвучных струнок
Ее души журчащий ток.
Возрадуйся же, вечный юнок,
Что взял Иветту в свой шатрок!

Ballad XXIII (Disso, fig. 1)

Poet, in nightingale tailcoat,

Friend and defender of courtesans,

Weave the sorrowful Yvette

With smile of chrysanthemum dance,

You, who are thin in contact with maiden,

You, connoisseur of woman’s heart,

Amid the Georgians and Estonians

Accept Yvette in your tent!

You, inspired and on fire,

Walking through periwinkle at dawn,

Like a singing eunuch, Yvette

Hello to her living soul.

Doctor her heartfelt wounds,

Psychologist! Psychic! Prophet!

Meet the carriage in early morn,

Accept Yvette into your tent.

Give her the poems and the dreams,

Growing poor from naughty coins,

Sing about May with love filled,

Having given to bite love, spring’s minion!

More tenderly kiss the sleepy

And recollect the poems’ lines:

Yvette went into your tent

Like a shy child…

To give to you – of consonant strings

Her soul’s murmuring current.
Be joyful, eternal young one,

To take Yvette into your tent!

Баллада XXIV (Диссо, фиг. 2)

Царевич Май златистокудрый
Был чудодейный весельчак:
Прикидывался девкой бодрой,
То шел, как некий старичок,
Посасывая каучук
Горячей трубочки интимной…
То выдавал мальчишкам чек
На пикники весною томной.
А иногда царевич мудрый,
Замедлив в резвом ходе шаг,
Садился на коня, и бедра
Его сжимал меж сильных ног.
Иль превращался в муху вдруг
И в ухо лез, жужжа безумно,
Смотря, как мчится человек
На пикники весною томной…
Осыпав одуванчик пудрой,
Воткнув тычинки в алый мак,
Налив воды студеной в ведра,
Сплетя из ландышей венок,
Хваля, как трудится паук,
И отстоявши в праздник храмный
Обедню, — направлял свой бег
На пикники весною томной.
Люблю блистальный майский лик,
Как антипода тьмы тюремной.
Ловлю хрустальный райский клик
На пикники весною томной.

Ballad XXIV (Disso, fig. 2)

Gold-haired Prince May

Was a miraculous merry dude:

Pretended to be a cheerful dame,

Thus went, like someone old,

Rubber does he suck

Of pipe intimate and hot…

You gave the boys a check

On languid spring’s picnic.

And sometimes the wise prince,

Slowing down in his pace,

Sat on the horse, and the hips

Pressed among the strong legs.

Or turned to moth all of a sudden

And climbed into the ear, madly buzzing,

Looking how the man runs

On languid picnic of spring…

Showering dandelion with powder,

Sticking stamens in poppy scarlet,

Weaving crown from lily of the valley,

Having poured cold water from bucket,

Praising, how labor spider,

And having defended Mass in temple holiday, -

His running he delayed

On languid spring’s picnic.

I love May face as it shines,

Like antipode of darkness of prison.

I catch the crystal heaven’s cry

On picnic of languid spring.

Баллада XXV

Усни в зеленом гамаке
Под жемчужными мотыльками,
Над слившимися ручейками, —
Усни в полуденной тоске.
Зажми в свежеющей руке,
Без дум, без грез и без желанья
С ним встречи в странном далеке,
Его последнее посланье.
Умей расслышать в ручейке
Его уста с его стихами,
Эола вьющееся знамя
Умей увидеть в мотыльке.
В отдальной песне на реке
Почувствуй слезы расставанья,
Прижми ладонью на виске
Его последнее посланье.
Следи за солнцем на песке,
За ползающими тенями.
Пробудят пусть сравненье с днями
Они в тебе, в людском цветке.
Ты, легкая, здесь — налегке,
Лишь гостья краткого свиданья,
И смерть твоя видна в листке
Его последнего посланья.
Чем ближе к гробовой доске,
Сильней — любви очарованье:
В руке, как в глиняном куске,
Его последнее посланье.

Ballad XXV

Fall asleep in the gray hammock

Under pearly moths,

Over the merged rivers, -

Sleep in mid-day angst.

Press in refreshing hands,

Without thoughts, without dreams, without wishes

Meeting him in strange distance,

His final message.

Know how to hear in river

His lips with his verse,

Aeolus’s curly banner

Learn to see in the moth.

In distant song on the river

Feel the parting’s tears,

With hand to the temple press

The last message of his.

Follow the sun on the sand,

The crawling shades.

May awaken comparisons with days

They are here, in flowers of men.

You are light, here – light,

Only the brief meeting of guests,

And your death can be seen in the leaf

Of his message last.

All clearer to coffin boards,

Stronger – love’s charm:

In river, like in lump of mud,

Is final message from him.

Балтийские кэнзели

В пресветлой Эстляндии, у моря Балтийского,
Лилитного, блеклого и неуловимого,
Где вьются кузнечики скользяще-налимово,
Для сердца усталого — так много любимого,
Святого, желанного, родного и близкого!
И в час ранне-утренний, и в полдень обеденный,
И в сумерки росные в мой сад орезеденный
В пресветлой Эстляндии, у моря Балтийского,
Столпляются девушки… Но с профилем Эдиным
Приходит лишь изредка застенчиво-рисково…
О, с профилем Эдиным! Мне сердце обрызгала
Косою — оволнила. И к берегу южному
Залива Финляндского, сквозь девушек дюжину,
Все ближе ледяная сафирно-жемчужная
Пресветлой Эстляндии царица Балтийская!

Baltic kenzels

In luminous Estonia, by the Baltic,

Lilithic, faded and elusive,

Where whirl sliding grasshoppers,

For tired heart – thus much beloved,

The sacred, the wished, the dear and the near!

And in early-morning hour, and in noon for dinner,

And in my garden in dewy sunset

In luminous Estonia, by the Baltic,

Crowded the girls… But with profile of Edin

You rarely come shy and risky.

Oh, with profile of Edin! My heart has splashed

Obliquely – excited. And on Southern shore

Of Finnish bay, through a dozen maidens,

Still nearer is icy pearl-sapphire

Of blessed Estonian Baltic queen!

Балтика. Балтийская поэза

1

О, море нежное мое, Балтийское,
Ты — миловиднее всех-всех морей!
Вот я опять к тебе, вот снова близко я,
Тобой отвоенный, для всех ничей…

2

О, Сканда-Балтика, невеста Эрика!
Тебе я с берега
Дарю венок…
Ты, лебедь белая, голубка сизая,
Поешь капризово
У барда ног.

3

В цветах апрелести,
В улыбках весени,
В алмазах юности,
В мечтах любви
Пою я прелести
И тоны плесени,
И среброструнности,
Мое, твои!

4

О дева-женщина!
Ты овселенчена
Своими предками,
Родивши их…
Клич орлий викингов
Зыбучих митингов
Словами меткими
Вмещаешь в стих.

5

Фатой венечною
Туман опаловый
Тебя изласкает
И задраприт,
И негой вязкою
Закат коралловый
Лазурно-млечное,
В тебе сгорит.

6

Да, я опять к тебе! Да снова близко я
И вновь восторженно тебя пою,
О, море милое мое, Балтийское,
Ты, воплотившее Мечту мою!

Baltic. Baltic Poetry.

1

O, Baltic, my tender sea,

You – prettier than all seas!

Now I am to you, again I am near,

You reclaimed, for all nobody’s.

2

O, Skanda-Baltic, bride of Eric!

To you from the banks

I give the garland…

You, blue dove, white swan,

Sing whimsically

At the feet of the bard.

3

In April colors,

In spring smile,

In youth’s diamonds,

In dreams of love

I sing charms

And tones of mold,

And silver-stringed,

Mine, yours!

4

O maiden-woman!

You are occupied

With your ancestors,

With their birth…

Vikings’ eagle shout

Of the quick rallies

With well-aimed words

You fit in poems.

5

With crown veil

The fog of opal

Will caress you

And drape will,

And with bliss viscous

The coral sunset

Is azure-milky,

In you burns.

6

Yes, I again come to you! Again I am near

And again delightfully of you I sing,

Oh, my dear sea, Baltic sea,

You, having embodied my Dream!

Бальзак

В пронизывающие холода
Людских сердец и снежных зим суровых
Мы ищем согревающих, здоровых
Старинных книг, кончая день труда.

У камелька, оттаяв ото льда,
Мы видим женщин, жизнь отдать готовых
За сон любви, и, сравнивая новых
С ушедшими, все ищем их следа.

Невероятных призраков не счесть…
Но «вероятная невероятность» есть
В глубинных книгах легкого француза,

Чей ласков дар, как вкрадчивый Барзак,
И это имя — Оноре Бальзак —
Напоминанье нежного союза…

Balzac

In the piercing cold

Of snow winters and hearts of men

We see healthy, warming

Old books, ending the work day.

By melting from ice fireplace,

We see women, ready the life to give away

For dreams of love, and comparing past

With the new, we seek their trace.

There’s no honor for impossible wraiths…

But “probable improbability” is

In the deepest books of light Frenchman,

Whose gift is clear, like stealthy Barzac,

And this name – Honore Balzac –

Is memory of a tender union…

Балтийское море

Зинаиде Гиппиус

Сребреет у моря веранда,
Не в море тоня, а в луне,
Плывет златоликая Сканда
В лазурной галере ко мне.

Как парус — раскрытые косы,
Сомнамбулен ликий опал.
Глаза изумрудят вопросы,
Ответ для которых пропал…

Пропал, затерялся, как эхо,
В лазори небес и волны…
И лунного, блеклого смеха
Глаза у плывущей полны.

Плывет — проплывает галера
Ко мне — не ко мне — никуда.
Луна — золотое сомбреро,
А Сканда — луна и вода.

Baltic Sea

Turns silver at the sea veranda,

Drowning in moon, not in the sea.

Swims the full-faced Skanda

In azure gallery to me.

Like sail – the braids to open,

Lycian opal is somnambulant…

Eyes make the emerald question,

Whose answer for which ones is lost.

Lost, is forgotten, like an echo

In azure of the sky and waves…

And of the moon, faded laughter

Full at the sailing are the eyes.

Sails – sails through the galley,

To me – not to me – nowhere.

Moon – the sombrero of gold,

And Skanda – moon and water.

Балькис и Валтасар

Лириза

(По Анатолию Франсу)

Прекрасною зовут тебя поэты,

Великою зовут тебя жрецы.

Мирра Лохвицкая

1. Царь Валтасар у стен Сабата

Повеял шумный аромат

Цветов, забвенней, чем Нирвана.

Конец пути для каравана.

Вот и она, страна Сабат!

Царь Эфиопский Валтасар

Вскричал рабам: «Поторопитесь!

О, маг мой мудрый, Сембобитис,

Мы у Балькис, царицы чар!

Снимайте пыльные тюки

С присевших в устали верблюдов,

И мирру, в грани изумрудов,

И золотые пустяки».

Гостей приветствует весна,

Цветут струистые гранаты;

Как птицы, девушки крылаты,

Все жаждет ласки и вина!

Где золотеют купола –

Фонтан, лук сабель влажно-певчих,

Ракетит ароматный жемчуг

И рассекает пополам!

Волнуйно-теневый эскиз

Скользнул по зубчикам дворцовым,

В наряде чувственно-пунцовом

К гостям спускается Балькис.

Цветет улыбка на губах,

Разгоряченных соком пальмы, –

И Валтасар, как раб опальный,

Повержен долу при рабах...

2. В шатре блаженства

Улыбно светит с неба Синь –

Цветка эдемского тычинкой.

Царь кипарисною лучинкой

Разлепесточил апельсин.

В углу распластан леопард,

И – кобылицею на воле –

Балькис, в гирляндах центифолий,

На нем волшбит колоду карт.

Ланитный алый бархат смугл,

И губы алчущие пряны...

Глаза – беспочвенные страны,

Куда – ни слон, ни конь, ни мул...

Омиррен палевый шатер,

И царь, омгленный ароматом,

От страсти судорожно-матов,

К царице руки распростер...

Менкера, евнух женофоб,

Бледнеет желтою досадой...

А в окна льется ночь из сада –

Черна, как истый эфиоп.

И вот несет уже кувшин

С водой душистою Алави...

И Суламифь, в истомной славе,

Ждет жгучей бездны, как вершин...

3. В Эфиопии

Олунен ленно-струйный Нил,

И вечер, взяв свое кадило,

Дымит чешуйкам крокодила, –

Он сердце к сердцу заманил.

Печален юный Валтасар.

Трепещут грезы к Суламите...

На звезды смотрит он: «Поймите

Мою любовь к царице чар!»

Он обращается к Кандас:

«Пойми, Балькис меня отвергла

И прогнала меня, как негра.

Насмешкою маслинных глаз!..»

Тиха терраса у реки.

Спят Сембобитис и Менкера.

Завоет в роще пальм пантера,

Завьются змеи в тростники, –

И снова тишь. Тоской объят,

Царь погружается в безгрезье...

Склонился ангел в нежной позе,

Твердит, что вымышлен Сабат...

Все это – сон, мечта, каприз...

Извечный вымысел вселенский...

...В стране Сабат царь Комагенский

Берет горящую Балькис!

Balquis and Valtasar

Liryz

(By Anatoly Frans)

The poets call you beautiful,

The prophets call you great.

Mirra Lohvitskaya

1.  King Valtasar by wall of Sabath

Blows the noisy aroma

Of flowers, more oblivious than nirvana.

End of the road for the caravan.

And her, Sabath land!

Ethiopian tsar Valtasar

Shouted to the slaves: “Go faster!

O my wise mage, Sembobitis,

We are at Queen of Charms Balquis!

Take off the dusty bales

From sitting in exhaustion camels,

And myrrh, on edges of emeralds,

And golden trifles.”

Guests are greeted by spring,

Bloom flowing pomegranates;

Like birds, girls with wings,

Thirst wine and tenderness!

Where cupolas turn gold –

Fountain, damp-singing bow of swords,

Rockets aromatic pearl

And in half dissects!

Excitedly-shady sketch

Slipped by the palace cloves,

In sensuously-crimson dress

Balquis descends to guests!

On the lips smile blossoms,

Heated in juice of palm, -

And Valtasar, like slave disgraced,

Is defeated before slaves…

2.  In tent of bliss

Smiling, from the sky Blueness shines –

Eden flower’s stamen.

With cypress splinter

Unfolded the orange the tsar.

In corner is spread out the leopard,

And – mare that was set free –

Balquis, in centifolium’s garlands,

Passes the deck of cards over him.

Dark-skinned scarlet velvet of cheeks,

And the hungry spicy lips…

Eyes – groundless countries,

Where – not an elephant, not mule, not horse…

With the yellow tent made peace,

And, dazed with aroma, the tsar,

From convulsive passion,

To the queen spread out the arms…

Menkera, sexist eunuch,

With yellow annoyance grows pale…

And in the window pours night in the garden –

Black, like true Ethiopian.

And how the jug carries

The fragrant water Aluvi…

And Sulamif, with languid glory,

Awaits burning abyss, like heights…

3

Lit by moon is slowly-jetting Nile,

And evening, having taken its censer,

Smokes on the scales of crocodile, -

Heart to heart he lures.

Sad is the young Valtasar.

Tremble Sulamite dreams…

He looks at the stars:

“Remember my love for the queen!”

He appeals to Candas:

“Understand, rejected me Balquis

And like a negro chased me away.

With ridicule of olive eyes!”..

Quiet is the river’s terrace.

Sleep Menkera and Sembobitis.

In palm grove will howl the panther,

Will curl the snakes and the reeds, -

And anew quiet. By angst embraced,

The tsar sinks to dreamlessness…

Angel bends in tender pose,

Insists that fictional is Sabbath…

All this – sleep, dream, caprice…

Eternal figment of the universe…

Tsar Komagenski in land of Sabbath

Takes the burning Balquis!

Балькис Савская

Поэзосолистка

Ее Светозарности речитативом
Читает ее сочиненья лирично сопрано красивым.
Она происходит из древней миррэльской фамилии графской,
Она выступает под именем звучным — Балькис, девы Савской.
Поэзоконцерты с изяшным участием славной солистки
Всегда интересны, и стильно проходят на фоне арфистки.
Хрустальная дикция и фразировка, изыски-нюансы.
Она филигранно читает газеллы, канцоны и стансы.
Слегка ледяная, с высокой прической, и миниатюрна,
Она на эстраде ажурно-сквозная, и все в ней ажурно!
Каштаново-бронзовы волосы, губы — веселая алость.
Усталая в ней шаловливость, иначе — шальная усталость.
И если завистливо критика пишет умышленно злобно,
Соперниц не зная в своих выступленьях, она бесподобна!
Сама королева ее отличила, даруя солисткой:
Так что же ей зависть, она презирает всю фальшь рецензентов,
Ее ободряют, звуча так литаврово, аплодисменты —
Ценителей истинных и королевского дара, и — Савской,
Ах, с нею сравниться не снилось актрисе, актрисе заправской!

Sevskaya Balqis

Poet soloist

The recitative of Her Luminosity

Lyrically with beautiful soprano her essays she reads.

She comes from ancient count’s Mirrelian family,

She stands under loud name – Sevskaya maiden Balqis.

Poetry-concert with elegant participation of glorious soloist

Are always interesting, and stylishly come on the background harpists.

Crystal diction and phrasing, delights-nuances.

In filigree she reads gazelles, stanzas and calzones.

Slightly icy, and petite, with high hair,

On stage she is over-work through, and all is openwork in her!

Chestnut-bronze hair, happy scarlet – lips.

In her is tired the playfulness, otherwise – playful tiredness.

And if envious critic write spitefully,

She is incomparable, to her performances there are no rivals!

The queen distinguished her, giving as soloist:

And what for her to envy, she reviewers’ falseness does despise,

She is encouraged like by timpani’s applause –

To true and king’s gift’s connoisseurs,

And – Savskoy, and the top-notch actress cannot compare with her!

Бальмонту

Мы обокрадены своей эпохой,
Искусство променявшей на фокстрот.
Но как бы ни было нам плохо,
В нас то, чего другим не достаёт.

Талантов наших время не украло.
Не смело. Не сумело. Не смогло.
Мы — голоса надземного хорала.
Нам радостно. Нам гордо. Нам светло.

С презреньем благодушным на двуногих
Взираем, справедливо свысока,
Довольствуясь сочувствием немногих,
Кто золото отсеял от песка.

Поэт и брат! Мы двое многих стоим
И вправе каждому сказать в лицо:
Во всей стране нас только двое-трое,
Последних Божьей милостью певцов!

To Valmont

We are robbed by our epoch,

Having for fox trot exchanged the art.

But we are sick,

What others don’t reach is in us.

Time did not steal our talents.

Did not dare. Failed. Could not.

We – choral of voices of earth.

It’s joyful. It’s proud. It’s light for us.

With complacent contempt on the two-legged

We look, justifiably from the heights,

Contented with compassion of many,

Like gold weeded out from sand.

Poet and brother! We two stand many

And right to each one to say in face:

There is in our country of us just two-three,

The singers’ last divine grace!

 Бальмонт (Его стихи – сама стихия)

Его стихи – сама стихия.

Себе бессмертье предреша,

Свершает взлеты огневые

Его стихийная душа.

Он весь поэт, поэт великий.

В нем голоса всего и всех.

Неуловимый лик столикий

Отображает свет и грех.

Он ощущает каждый атом,

И славословит солнце он.

То серафимом, то пиратом

Является хамелеон.

Но вместе с тем он весь, из дюжин

Томов составленный своих,

Мне не желанен и не нужен:

Я не люблю Бальмонта стих.

Есть что-то приторное в книгах

Его, что слаще голубей...

И Фофанов в своих веригах,

В своих лохмотьях – мне любей!

Balmont (His poems – the weather)

His poems – the weather.

Prejudging himself immortal,

Accomplishes the flights of fire

His deathless soul.

He was a poet, a great poet.

Voices of one and all in him.

The elusive little face

Displays light and sin.

He feels each atom,

And it praises the sun.

Once a seraph, once a pirate

Is the chameleon.

But together with him, from dozens

Of my composed tomes,

To me is not wished and by me not needed:

I do not like Balmont’s poems.

There’s something cloying in his

Books, that are sweeter than doves…

And Fofanov in his chains,

People to me - in their clothes!

Бальмонт (Коростеля владимирских полей)

Коростеля владимирских полей

Жизнь обрядила пышностью павлиней.

Но помнить: нет родней грустянки синей

И севера нет ничего милей...

Он в юношеской песенке своей,

Подёрнутой в легчайший лунный иней,

Очаровательнее был, чем ныне

В разгульно-гулкой радуге огней.

Он тот поэт, который тусклым людям

Лученье дал, сказав: «Как Солнце будем!»

И рифм душистых бросил вороха,

Кто всю страну стихийными стихами

Поверг к стопам в незримом глазу храме,

Воздвигнутом в честь Русского стиха.

Balmont (Crakes of Vladimir fields)

Crakes of Vladimir fields

Life with pomp of peacock dressed.

But to remember: there’s no blue sad relatives

And there’s nothing more dear than the north.

He in his song made of youth,

Twitched in lightest lunar dew,

He was more charming, than now

In the wildly-boisterous fiery rainbow.

He is such poet, that to dim men

Gave fish, saying “We’ll be like the sun!”

And threw heaps on fragrant rhythm,

That full country with spontaneous poems

Ovethrown to feet in temple of invisible eyes,

Erected in honor of Russian poem.

Банальность

Когда твердят, что солнце — красно,
Что море — сине, что весна
Всегда зеленая, — мне ясно,
Что пошлая звучит струна…

Мне ясно, что назвавший солнце
Не и́наче, как красным, туп;
Что рифму истолчет: «оконце»,
Взяв пестик трафаретных ступ…

Мне ясно, что такие краски
Банальны, как стереотип,
И ясно мне, какой окраски
Употребляющий их «тип»…

И тем ясней, что солнце — сине,
Что море — красно, что весна -
Почти коричнева!.. — так ныне
Я убеждаюсь у окна…

Но тут же слышу голос бесий:
«Я вам скажу, как некий страж,
Что это ложный миг импрессий
И дальтонический мираж»…

Banality

When they repeat that sun is red,

That sea is blue, that the spring

Is always green – it’s clear to me,

That sounds the vulgar string.

It’s clear to me that one who called the sun

Other than red is foolish:

Who rhythm will pound: “in the end,”

Having taken pistil of stencil columns.

It’s clear to me, that these paints

Are banal, like a stereotype,

And it’s clear to me which coloring

Consuming their “type”…

And it’s clear to me that sun is blue,

That sea is red, that the spring –

Is almost brown!.. – thus now

Near window I am convinced…

And here I hear demonic voice:

“I’ll tell you who is the watchman,

That this false moment of impressions

And a mirage of Dalton.”

Барбарисовая поэза

Гувернантка — барышня
Вносит в кабинет
В чашечках фарфоровых
Creme d`epine vinette.

Чашечки неполные
Девственны на вид.
В золотой печеннице
Английский бисквит.

В кабинете общество
В девять человек.
Окна в сад растворены,
В сад, где речи рек.

На березах отсветы
Неба. О, каприз! —
Волны, небо, барышня
Цвета «барбарис».

И ее сиятельство
Навела лорнет
На природу, ставшую
Creme d`epine vinette.

Barberry Poetry

Governess-miss

Carries into cabinet

In porcelain cups

Hideout d’epine vinette.

The unfilled cups

Maiden at the sight.

In the golden stove

Is English bisquit.

Society in cabinet

Of ten men.

To garden are open windows,

In garden, where there’s speech’s effluent.

Upon the birches shimmers

Of sky. O, caprice!

Waves, sky, mistress

The flowers of barberries.

And her highness

Has trained her lorgnette

Onto nature, becoming

Crème d’epine vinette…

Барельеф

Есть в Юрьеве, на Яковлевской, горка,
Которая, когда я встану вниз
И вверх взгляну, притом не очень зорко,
Слегка напоминает мне Тифлис.

И тотчас же я вижу: мрамор бани,
Зурну, винто, духанов чад и брань
И старую княгиню Орбельяни,
Сидящую на солнышке у бань…

Bas-Relief

There is in Yurievo, in Yakovlevsky, mountain,

Which, when I stand beneath

And I will stare above, for this not very vigilantly,

Lightly reminds me Tiflis.

And now I see: the bath’s marble,

The fast, screw, restaurant’s person and abuse

And the old duchess Orbeljani

Sitting beneath the sun at the bath…

Баронат (мадригал)

В оперных театрах сказочных планет,
Там, где все палаццо из пластов базальта,
Там, где веет воздух бархатом контральто, —
Лучшего сопрано, чем Ржевусска, нет.
И когда графиня, наведя лорнет,
Нежит соловьисто, зал колоратурой
И со строго-мерной светскою бравурой
Резвится по сцене в снежном парике, —
Точно одуванчик, пляшущий в реке,
Точно кризантэма в трепетной руке, —
Сколько восхищенья всюду: справа, слева!
Блещут от восторга серьги у гетер…
— Да, это — графиня, — говорит партер,
А балкон щебечет: «Это — королева!»

Baronate (Madrigal)

In opera theaters of fairy-tale planets,

There, where there is palazzo of the layers of basalt,

There, where blows air contralto with velvet, -

A better soprano, than Rzhevusska, there’s not.

And when countess, pointing the lorgnette,

Is undead nightingale-like, hall of coloratura

And from worldly strict-measured bravura

Frolicked in a wig of snow on a stage, -

Merely dandelion, dancing by the river,

Only chrysanthemums in reverent hand, -

How much admiration everywhere: right, left!

Shine with delight hetaeras’ earrings…

“Yes, this – countess,” parterre says,

And chirps balcony “This – is empress!”

Бахчисарайский фонтан

Меня стремит к Бахчисараю
Заботливо автомобиль.
Ушедшее переживаю,
Тревожу выблекшую пыль.

Не крась улыбок охрой плотской,
Ты, Современность, — побледней:
Я бьюсь Мариею Потоцкой
И сонмом теней, близких к ней.

Пока рассудные татары
Взирают на автомобиль, —
В цвет абрикосов белочарый
И в желто-звездчатый кизиль!

Вхожу во двор дворца Гирея,
Мечтои и солнцем осиян,
Иду резною галереей, —
И вот он, слезовый фонтан…

Но ни Марию и ни Хана
Встречая, миновав гарем,
Воспевца монумент-фонтана,
Я музыкой былого нем…

Bakhchisarai fountain

Carefully the automobile

Bakhchisarai rushes me past.

Of the past I am worried,

I disturb the aged dust.

Don’t paint the smiles with carnal ochre,

You, Modernity, - are paler:

I fight with Mary Pototsky

And host of shades, to her nearer.

While the reasonable Tatars

At the automobile stare, -

In white-haired apricot color

And in dogwood yellow-starred!

I come to court of palace of Gireya,

Alit by dream and by sun,

I go by the carved gallery, -

And here it is, tears’ fountain…

But not Maria and not Hannah

Meeting, by harem having passed,

The chanter of monument-fountain,

I’m dumb with music of the past.

Бежать в льяносы

Я в ранней юности любил Эмара,
Очарование его рассказов.
Моей фантазии, рабе экстазов,
Дороже многого семья омара…
Дороже многого душе фантаста
Вы, краснокожие, и вы, пампассы!
Все наши фабрики и все лампасы
За вас отдал бы я, как груз балласта.
Все дети города больны, курносы,
Бездушны женщины, мужчины грубы,
Вампиры в смокингах, в пальто инкубы…
Бежим, мечта моя, бежим в льяносы!

To run to llanos

I loved Emar in early youth,

The charm of his tales.

To my fantasy, slave of ecstasies,

Dearer than many is the lobster’s families…

Dearer than many is the writer’s spirit,

Are you, pampassas, and you, red-skinned.

All our stripes and all our factories

I would have given to you, like ballast’s load.

All children of city are ill, snub-nosed,

Men are rude, soulless are dames,

Vampires in tuxedoes, incubi in coat…

We run, we run to llanos, my dream!

Безотрадная жизнь

Шесть месяцев прошло уж с того дня,
Как… но зачем?.. Нам то без слов понятно.
Шесть месяцев терзаний для меня
И впереди не мало, вероятно…

И впереди не мало сердца мук;
Подумать страшно, — страшно и ужасно…
Я верю, что любовь моя не звук —
Она безмерна, истинна и властна.

Я верю, что любовь моя — вся власть:
Она неизмеряемая сила…
Та сила меня рушит. Скоро пасть
Под тяжестью я должен… Жди, могила.

Любовь — причина горя и тоски:
Начало слезы, под конец молчанье…
Молчанье статуи, тупое… Столбняки,
Бесчувствие — последствия страданья.

Ужасные последствия… Жизнь, как сон,
Растительная жизнь; мысль без сознанья.
Нет больше слез… Стена со всех сторон
Из тупости, а я… я в этом зданьи…

Я в зданьи тупости… И я… я тоже туп…
Я отупел… О, Боже справедливый!
Нет больше слез… Я мучусь, но я груб…
И муки грубы… тени нет красивой…

И чувства грубы… Но уж чувств-то нет…
О, что со мной…

Desolate life

Six months have passed since that day,

Since – what for?.. We understand without words.

Six months of torment for me

And, probably, not little ahead…

And ahead not few torments of heart;

It’s scary to think – scary and terrible…

I believe that my love is not sound –

It is powerful, true and immeasurable.

I believe that my love – is all rule:

It is immeasurable strength…

That strength crumbles me. To fall soon

Under heaviness I must… Wait, grave.

Love – is cause of sorrow and angst:

Start with tears, in the end silence…

Silence of statue, dumb… Tetanus,

Insensibility – suffering’s consequence.

Horrible consequences… Like dream, life,

Vegetable life; thought without consciousness.

No more tears… The wall on all sides

From dumbness, I am in this house.

I’m in dumbness’s house… And I… I’m stupid too…

I went stupid… O, just God!

No more tears… I’m tormented, but I’m rude…

And rude torments… no prettier shade…

And feelings are rude… But there’s nothing to feel…

O, what with me…

Без нас

От гордого чувства, чуть странного,
Бывает так горько подчас:
Россия построена заново
Не нами, другими, без нас…

Уж ладно ли, худо ль построена,
Однако построена все ж.
Сильна ты без нашего воина,
Не наши ты песни поешь!

И вот мы остались без родины,
И вид наш и жалок, и пуст, —
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст.

Without Us

From proud but strange feeling

It is not bitter sometimes:

Russia has anew been built

With others, not us, without us.

It is OK, if built poor,

However it had been built:

You are strong without our warrior,

And our songs you sing.

And we without homeland have remained,

And our view is pitiful and empty,

As if gnawing is white blackcurrant

Bush that is spreading.

Бей, сердце, бей

Бей, сердце, бей лучистую тревогу! —
Увидеть бы
Ту, для кого затрачу на дорогу
Весь день ходьбы…

Я в солнечное всматриваюсь море
И — некий знак —
Белеет в сентябреющем просторе
Ее маяк.

А там, где он, там — светел и бревенчат —
Быть должен дом
Прелестной, самой женственной из женшин,
Кем я влеком.

Спушусь с горы и к вечеру на пляже
Уж буду с ней,
Чтоб целовать уста, каких нет слаже
И горячей!

Beat, heart, beat

Beat, heart, beat radiant alarm! –

To espy

Her, for whom I will spend on road

All waking day.

I look into the sunny seas

I – certain sign –

White in the September space

Is her lighthouse.

And there, where’s he, there – light and wooden –

Must be the home

Of most beautiful, most womanly of women,

By whom I’m drawn.

I’ll come down from mountains and on the beach in evening

I’ll be with her,

To kiss the lips, than which there’s nothing sweeter

And hotter!

Белая фея

По слезным лестницам, как белка, прыгая,
Крепясь при публике, во сне рыдая,
Мелькает белая, святая, тихая,
Такая скромная и молодая.
И в годы-сумерки, и в зори вешние,
И в жизни вечером — одна и та же:
Всегда безвестная, всегда нездешняя,
Покоя раненых она на страже.
В палатах буднично, — и удивительно ль,
Что фея белая больным желанна?
Кто поднимается, кто руку вытянул,
Смеются ласково и осиянно.
Полетом голубя бинты покажутся,
Шампанским вспенится лекарство в склянке,
И что-то доброе такое скажется,
Непроизвольное сестре-смуглянке…
Негромким отзвуком, неясным отблеском
Сестры и матери, жены, невесты
Провеет строгая героям доблестным,
А где расплачется — то свято место!

White fairy

Like squirrel jumping on stairs teary,

Hardening in public, in sleep crying,

Shimmers white, quiet, holy,

So shy and young.

And in years-dusk, and in the spring dawns,

And in life in evening – one and the same:

Always unwanted, always foreign,

She is on guard for wounded one’s rest.

In chambers weekday, - and is it not a marvel,

That white fairy is wanted by the ill?

Who pulled out the arm, who rises,

Laugh tenderly and radiantly.

Bandages will appear in pigeon’s flight,

Champagne will foam medicine in the vial,

And something kind will be told

Involuntarily to sister – dark skinned girl…

With quiet echo, with reflection unclear

Sisters and mothers, wives, brides

Will blow the strict to the brave heroes,

And where will burst into tears – holy is that place!

Белая фиалка

Когда вы едете к деревне
Из сквозь пропыленной Москвы,
Уподобаетесь царевне
Веков минувших тотчас Вы.

К фиалкам белым злая ревность,
Берете страстно их букет,
Оправдываете царевность
Отлеченных когда-то лет.

И, может быть, — кто смеет спорить? —
Способна, нежно-хороша,
Злой папоротник разузорить
Фиалки белая душа?

Ни шоколадных, ни лиловых, —
Лишь белые берете вы…
Не в поезде, не на почтовых, —
На крыльях надо из Москвы…

White Violet

When you ride in the village

Or through the Moscow of dust,

You will become like a queen

Of the centuries gone past.

There’s evil jealousy to white violets,

Take passionately their bouquet.

You justify the royalty

Of the years discharged.

And, maybe, - who to argue dares? –

Capable, good-tender,

Will desecrate the fern evil

The white violet’s soul?

Not chocolate, not purple, -

You take the white only…

Not on the train, not on the mail, -

We need to leave Moscow on wings…

Белый

В пути поэзии, — как бог, простой
И романтичный снова в очень близком,
Он высится не то что обелиском,
А рядовой коломенской верстой.

В заумной глубине своей пустой —
Он в сплине философии английском,
Дивящий якобы цветущим риском.
По существу, бесплодный сухостой…

Безумствующий умник ли он или
Глупец, что даже умничать не в силе —
Вопрос, где нерассеянная мгла.

Но куклу заводную в амбразуре
Не оживит ни золото лазури,
Ни переплеск пенснэйного стекла…

Beliy

In way of poetry, - simple, like God

And romantic in very near,

He towers not by obelisk,

But by ordinary Kolumna kilometer.

In his abstruse empty depth –

In the spleen of English philosophy,

Dumfounding with bloomy risk.

Fruitless deadwood, essentially.

Insane smartass he or else

Fool, who even for playing smart has no strength –

Question, like undistracted haze.

But wind-up doll in embrasure

Will not revive the gold of azure,

Nor shimmer of pens nez glass…

  

Белая лилия (сказка в триолетах)

1

Белая Лилия, юная Лилия
Красила тихий и сумрачный пруд.
Сердце дрожало восторгом идиллии
У молодой и мечтательной Лилии.
Изредка разве пруда изумруд
Шумно вспугнут лебединые крылия.
Белая Лилия, светлая Лилия
Красила тихий и сумрачный пруд.

2

Белую Лилию волны баюкали,
Ночи ласкали, исполнены чар.
Сердце застонет, томит его мука ли,
Лилию ласково волны баюкали,
Ей объяснялся в любви Ненюфар,
С берега ей маргаритки аукали.
Белую Лилию волны баюкали,
Ночи ласкали, исполнены чар.

3

Всеми любима, собою всех радуя,
Распространяя вокруг аромат
Тихо цвела неподвижна, как статуя,
Юная Лилия, очи всех радуя.
Грезно внемля, как любовью объят,
Пел Ненюфар, на судьбу не досадуя,
Тихо цвела она, души всех радуя,
Нежный, как грезы, лия аромат.

4

Лодка изящная, лодка красивая,
Как-то прорезала зеркало вод;
Сразу нарушила жизнь их счастливую
Лодка изящная, лодка красивая;
Весла ее подгоняли вперед,
Заволновалося царство сонливое…
Лодка бездушная, лодка красивая
Грубо разбила все зеркало вод.

5

Девушка бледная, девушка юная
Воды вспугнула ударом весла.
Ночь просыпалась с улыбкою лунною
Девушка плакала, бледная, юная,
Скорбь у нее не сходила с чела,
Арфа рыдала ее звонкострунная,
Девушка кроткая, девушка юная
Воды вспугнула ударом весла.

6

— Белая Лилия, юная Лилия, —
Девушка вдруг обратилася к ней:
Как нас сближает с тобою бессилие…
Грустно мне, Лилия, чистая Лилия,
Сердце страдает больней и больней,
Счастье вернуть напрягая усилия…
О, посоветуй мне, милая Лилия, —
Девушка вдруг обратилася к ней.

7

— Добрая девушка, девушка милая, —
Лилия грустно вздохнула в ответ:
Чем облегчу я, бессильная, хилая,
Сердце твое, моя девушка милая?
Кажется, мне твой понятен секрет:
Первое чувство сроднилось с могилою?…
Правда ли, девушка, девушка милая? —
Лилия грустно вздохнула в ответ.

8

— Ты отгадала, — с печальной улыбкою
Та отвечала, головку склоня:
Чувство мое оказалось ошибкою,
Ты отгадала, — с печальной улыбкою
Молвила девушка, грусть ощутив,
Молча следя за играющей рыбкою;
Ты отгадала! — с щемящей улыбкою
Дева сказала, головку склонив.

9

Лилия скорбно вздохнула, растрогана
Этим признанием, этой тоской.
— Знаешь?… сорви меня, дева, для локона, —
Лилия тихо шепнула, растрогана:
Буду лелеять твой локон златой. —
Ей для дыханья давала свой сок она,
Всю отдавала себя ей, растрогана
Робким признанием, страстной тоской.

10

…И сорвала её дева задумчиво,
Бледной прекрасной рукой сорвала…
И угасала осмысленно, вдумчиво
Лилия, снятая с стебля задумчиво.
Снова раздались удары весла
И Ненюфар запечалился влюбчивый…
Лилию бедную дева задумчиво
Бледной печальной рукой сорвала.

11

Белая Лилия, чистая Лилия
Больше не красила сумрачный пруд
И не дрожала восторгом идиллии:
Белая Лилия — мертвая лилия!..
Пруд спит по-прежнему… Разве, вспугнут
Сон иногда лебединые крылия…
Белая Лилия, светлая Лилия
Больше не красила сумрачный пруд.

The white lily (tale in triolets)

1

The white Lily, the young Lily

Graced the quiet and dusky pond.

Heart of young and dreamy Lily

Trembled with excitement of idylls.

The pond’s emerald occasionally

Noisily scared the swan’s wings.

The white Lily, the luminous Lily

Graced the quiet and dusky pond.

2

White lily is lulled to sleep by waves,

The nights caressed, full of charm.

The heart moans, it is tormented,

Lily is tenderly lulled to sleep by waves,

Nenyufar explained her in love,

From the shore daisies howled.

White lily is lulled to sleep by waves,

The nights caressed, full of charm.

3

Loved by all, by herself delighting,

All around sending smell

Quietly bloomed motionless, like a statue,

The young lily, delighting eyes of all.

Dreamily heeding, as if embraced by love,

Nenyufar sang, not annoying fortune,

Quietly she bloomed, souls of all delighting,

Pouring tender, like dreams, smell.

4

The boat exquisite, the boat beautiful,

Somehow cut through mirror of waters;

Once their happy life violated

The boat exquisite, the boat beautiful ;

They chased her oars ahead,

The sunny kingdom got excited…

The boat soulless, the boat beautiful

Rudely broke the mirror of waters.

5

The girl pale, the girl young

Disturbed the waters with hit of oar.

Night awoke with smile of moon

The girl cried, pale, young,

Sorrow did not leave her forehead,

Her ringing harp wept,

The girl shy, the girl young

Disturbed the waters with hit of oar.

6

The white Lily, the young Lily -

Suddenly the girl turned to her:

How powerlessness makes you near to me…

It’s sorrowful to me, Lily, pure Lily,

The heart suffers more painfully,

Straining efforts to return the heart…

O, advise me, dear Lily, -

Suddenly the girl turned to her.

7

The kind girl, the dear girl, -

Lily sorrowfully sighed in response:

How I’ll make easier, sorrowful, frail,

Your heart, my dear girl?

I understand your secret, it seems:

The first feeling was to grave related?..

Is it true, girl, dear girl? –

Lily sorrowfully sighed in response.

8

“You guessed right” – with sorrowful smile

You responded, bowing the head:

My feeling seemed a mistake,

You guessed right – with sorrowful smile

The girl prayed, having felt the chest,

Suddenly watching the fish at play;

You guessed right! – with poignant smile

The girl said, bowing the head.

9

Lily sorrowfully smiled, touched

By this recognition, by this woe.

You know?.. catch me girl, for the curl, -

Lily quietly whispered, touched:

I will cherish your curl of gold. –

She gave her juice for the breath,

Gave her herself fully, touched

With shy recognition, passionate woe.

10

… And girl plucked it thoughtfully,

Plucked with beautiful white hand…

And meaningly, thoughtfully dimmed

The lily, plucked from stem thoughtfully.

Again rang out splashes of oars

And saddened amorous Nenuphar…

The poor lily the girl thoughtfully

Plucked with beautiful white hand.

11

The white Lily, the pure Lily

No more beautified dusky pond

And didn’t shake from delight of idyll:

The white Lily – the dead Lily!..

Pond sleeps as in formerly… will make scared

The sleep the leaves of the swan…

The white Lily, the light Lily

No more beautified dusky pond.

Белая улыбка

Ты помнишь? — В средние века
Ты был мой властелин…

М. Лохвицкая

I

Есть в лесу, где шелковые пихты,
Дней былых охотничий дворец.
Есть о нем легенды. Слышать их ты
Если хочешь, верь, а то — конец!..

У казны купил дворец помещик,
Да полвека умер он уж вот;
После жил лет семь старик-объездчик,
А теперь никто в нем не живет.

Раз случилось так: собралось трое
Нас, любивших старые дома,
И, хотя бы были не герои,
Но легенд истлевшие тома

Вызывали в нас подъем духовный,
Обостряли нервы до границ:
Сердце билось песнею неровной
И от жути взор склонялся ниц.

И пошли мы в темные покои,
Под лучами солнца, как щита.
Нам кивали белые левкои
Грустно вслед, светлы как нищета.

Долго шли мы анфиладой комнат,
Удивленно слушая шаги;
Да, покои много звуков помнят,
Но как звякнут — в сторону беги!..

На широких дедовских диванах
Приседали мы, — тогда в углах
Колыхались на обоях рваных
Паутины в солнечных лучах.

Усмехались нам кариатиды,
Удержав ладонью потолки,
В их глазах — застывшие обиды,
Только уст дрожали уголки…

Но одна из этих вечных статуй
Как-то странно мнилась мне добра;
И смотрел я, трепетом объятый,
На нее, молчавшую у бра.

Жутко стало мне, но на пороге,
Посмотрев опять из-за дверей
И ее увидев, весь в тревоге,
Догонять стал спутников скорей.

Долго-долго белая улыбка
Белых уст тревожила меня…
Долго-долго сердце шибко-шибко,
Шибко билось, умереть маня.

II

На чердак мы шли одной из лестниц,
И скрипела лестница, как кость.
Ждали мы таинственных предвестниц
Тех краев, где греза наша — гость.

На полу — осколки, хлам и ветошь.
Было сорно, пыльно; а в окно
Заглянуло солнце… Ну и свет уж
Лило к нам насмешливо оно!

Это солнце было — не такое,
Как привыкли солнце видеть мы —
Мертвое, в задумчивом покое,
Иначе блестит оно из тьмы;

Этот свет не греет, не покоит,
В нем бессильный любопытный гнев.
Я молчу… Мне страшно… Сердце ноет…
Каменеют щеки, побледнев…