Ubiquitous [Повсеместная]
Under impression of “Cliff” [Под впечатлением «Обрыва»]
Under the mood of tea rose [Под настроеньем чайной розы]
Uneasy way [Нелегкий путь]
Universality [Всеприемлемость]
Unneeded Letter [Ненужное письмо]
Unrealistic dream [Несбыточный сон]
Unsolved Sounds [Неразгаданные звуки]
Повсеместная
Ее глаза, глаза газели,
Синеют в усиках ресниц.
Она опустит очи ниц,
И щеки вдруг зарозовели.
В устах змеящийся укус,
Лицо меняет безпрестанно.
И волосы, длиннее стана,
Немного приторны на вкус.
Безкрылой похоти раба,
Она приниженно кичлива.
Эскиз готов. Пошлоречива
Моей натурщицы судьба.
Ubiquitous
Her eyes, eyes of a gazelle,
Are blue in mustache of eyelashes.
She lowers her eyes below,
And suddenly pink are the cheeks.
In lips the bite is snaking,
Incessantly changes my face.
And the hair longer than the stature
Is a bit cloying to the taste.
With wingless lust of the servant,
She is humbly arrogant.
Sketch is ready. Foul-speaking
Is my model’s fate.
Под впечатлением «Обрыва»
Я прочитал «Обрыв», поэму Гончарова…
Согласна ль ты со мной, что Гончаров — поэт?
И чувств изобразить я не имею слова,
И, кажется, — слов нет.
Я полон женщиной, я полон милой Верой,
Я преклоняюся, я плачу, счастлив я!
Весна в душе моей! я слышу соловья, —
На улице ж — день серый.
И как не слышать мне любви певца ночного!
И как не чувствовать и солнце, и весну,
Когда прочел сейчас поэму Гончарова
И вспомнил юности волну!
А вместе с юностью свою я вспомнил «Веру»,
Страданий Райского поэзию, обрыв.
Я вспомнил страсть свою, я вспомнил в счастье веру,
? Идеи ощутив.
И я хочу борьбы за право наслажденья,
Победы я хочу над гордою душой,
Оберегающей так свято убежденья,
Не выдержавшей бой.
Велик свободный Марк, решительный, правдивый,
Заветы стариков не ставивший во грош;
Он сделал женщину на миг один счастливой,
Но как тот миг хорош!
Да знаете ли вы, вступающие в споры,
Вы, проповедники «законности» в любви, —
Что счастье не в летах, а лишь в зарнице взора, —
Да, знаете ли вы?!..
И я, клянусь, отдам за дивное мгновенье,
Взаимность ощутив того, кого люблю, —
Идеи и мечты, желанья и волненья
И даже жизнь свою.
Under impression of “Cliff”
I read “Cliff,” Goncharov’s poem…
Do you agree with me that Goncharov is a poet?
I have no words to express my feelings,
And, there are no words, it seems.
I’m full of a woman, full of Vera dear,
I bow, I cry, happy am I!
Spring in my soul! A nightingale I hear, -
On the streets – a gray day.
And how not to hear the night singer’s love!
How the spring, and the sun, not to feel,
When I read now the poem of Goncharov
And waves of youth I recall!
And together I remember “Vera” with my youth,
Cliff, heavenly poetry’s sorrows.
I recall my passion, I recall belief in happiness,
Feeling the ideas.
I don’t want to struggle for rights of pleasures,
I want victory over proud soul,
Thus sacredly protecting the convictions,
Not having endured the battle.
Great is free Mark, decisive, truthful,
Not betting old people’s testament for a cent;
In a moment he made happy a woman,
But how good is that moment!
Do you know, coming into an argument,
You, preachers of “legality” in love, -
That happiness is not in years, but in lightning of a glance, -
Yes, do you know?!..
And, I swear, I’ll give for wondrous moment
Feeling the reciprocity of him, whom I love, -
Ideas and dreams, wishes and worries
And even my life.
Под настроеньем чайной розы
Октава
От вздохов папирос вся комната вуалевая…
Свой абрис набросал на книге абажур.
В вазетке на столе тоскует роза палевая,
И ветерок ее колышет весь ажур.
Пугает холодок, а вдохновенье, скаливая,
Зовет меня в леса из копоти конур.
Я плащ беру и верный хлыст,
И чайной розы сонный лист.
Газелла
И все мне доносится чайная роза
Зачем тосковала так чайная роза?
Ей в грезах мерещились сестры пунцовые…
Она сожалела их, чайная роза.
Ее обнадежили тучи свинцовые…
О! влага живительна, чайная роза…
Дыханьем поила закаты лиловые
И лепеты сумерек чайная роза…
В груди ее таяли чаянья новые
Их пела случайная чайная роза.
Under the mood of tea rose
Octave
From breathing of cigarettes the room is voile…
Thus sketched the outline the shade on book.
Thus the flaming rose sorrows in vase on table,
And in the wind sways the whole openwork.
Frightens the chill, and inspiration, grinning,
From kennel soot to the woods calls me,
I keep the cloak and trusty whip,
In tea rose, sleepy leaf.
Gazelle
And I hear the tea rose
Why sorrowed the tea rose?
In dreams she crimson sisters imagined…
She pitied them, the tea rose.
She was denuded by clouds of lead…
O! Life-giving dampness, the tea rose…
With breath she gave drink to the purple sunset
And in babble of dusk the tea rose…
Melted the new aspirations in her bosom
And sang the accidental tea rose.
Нелегкий путь
Нас двадцать лет связуют — жизни треть,
Но ты мне дорога совсем особо.
Мне при тебе мешает умереть:
Твоя — пускай и праведная — злоба.
Хотя ты о любви не говоришь,
Твое молчанье боле, чем любовно.
Белград, Берлин, София и Париж —
Все это только наше безусловно.
Всегда был благосклонен небосклон
К нам в пору ту, когда мы были вместе:
Пусть в Сербии нас в бездну влек вагон,
Пусть сотрясала почва в Бухаресте,
Пусть угрожала, в ход пустив шантаж,
Убийством истеричка в Кишиневе, —
Всегда светло заканчивался наш
Нелегкий путь, и счастье было внове.
Неизвиняемо я виноват
Перед тобой, талантом налитая.
Твоих стихов отчетлив аромат,
По временам из дали налетая.
Тебя я знал, отвергнувшую ложь,
В веселом вешнем платьице подростка.
Тобой при мне, тобою гордым сплошь,
Ах, не одна уловлена лососка!
А как молитвенно ты любишь стих
С предельной — предусмотренной! — красою.
Твой вкус сверкает на стихах моих —
Лет при тебе — живящею росою.
Тебе природа оказала честь:
Своя ты в ней! Глазами олазоря
Сталь Балтики, как любишь ты присесть
На берегу, мечтаючи, дочь моря!
Uneasy way
They tie us twenty years – third of life,
But you to me are especially most dear.
It interferes for you before me to die:
Yours – let and righteous – evil.
Although of love you do not speak,
Your silence is greater than beloved.
Belgrade, Sofia, Paris and Berlin –
All this is undoubtedly ours.
Always favorable were the skies
For us when we together had been in time:
Let carriage car from Serbia lead us into abyss,
Let shake in Bucharest the ground,
Let threaten, letting blackmail into door,
With murder the hysterical in Chisinau, -
Always luminous ends our
Uneasy way, and happiness was new.
I’m guilty without excuse
Before you, with talent poured.
Distinct is aroma of your poems,
Flying at times from afar.
I knew you, having rejected the lie,
In spring in gaudy spring suit.
To you before me, to you proud entirely,
Ah, not one salmon is caught!
And how prayerfully the poem you love
With ultimate – provided for! – pulchritude.
Your taste shines in poems of mine –
Summers before you – with living dew.
Nature made honor to thee:
You’re yours in her! With heart having made azure
The Baltic steel, how you love to sit
On the shore, dreaming, my daughter!
Всеприемлемость
Одно — сказать: «Все люди правы».
Иное — оправдать разбой.
Одно — искать позорной славы.
Иное — славы голубой.
Холопом называть профана
Не значит: брата — «мужиком».
Я, слившийся с природой рано,
С таким наречьем незнаком…
Любя культурные изыски
Не меньше истых горожан,
Люблю все шорохи, все писки
Весенних лесовых полян.
Любя эксцессные ликеры
И разбираясь в них легко,
Люблю зеленые просторы,
Дающие мне молоко.
Я выпью жизнь из полной чаши,
Пока не скажет смерть: «пора!»
Сегодня — гречневая каша,
А завтра — свежая икра!..
Universality
It’s one thing “All people are right” to say.
Another – to justify robbery.
One – to seek shameless fame.
Another – the blue glory.
A serf to call the layman
Does not mean brothers to name “men.”
I, early merging with nature,
With such adverb unfamiliar…
Loving the cultural delights
Not less than true citizens,
I love all rustling sounds, all squeaks
Of spring forest meadows.
Loving the liqueurs excessive
And versed in them lightly,
I love the green expanses,
That give the milk to me.
I’ll drink life to the cup’s bottom,
Until death says: “it is time!”
Today – buckwheat,
And tomorrow – fresh caviar!..
Ненужное письмо
Семь лет она не писала,
Семь лет молчала она.
Должно быть, ей грустно стало,
Но, впрочем, теперь весна.
В ее письме ни строчки
О нашей горькой дочке.
О тоске, о тоске, —
Спокойно перо в руке.
Письмо ничем не дышит,
Как вечер в октябре.
Она бесстрастно пишет
О своей сестре.
Ах, что же я отвечу
И надо ли отвечать…
Но сегодняшний вечер
Будет опять, опять.
Unneeded Letter
For seven years she hasn’t written,
For seven years she was silent.
Maybe she was saddened,
But, maybe, it is spring now.
Not a line in her letter
About our sorrowful daughter.
About sorrow, about sorrow, -
Calmly in hand the feather.
Letter has nothing to breathe,
Like evening in October.
She writes fearlessly
Of her sister.
Ah, what would I answer
And to write home do I need…
But evening tomorrow
Again, again will be.
Несбыточный сон
Ты снилась мне прекрасной, как всегда,
Способной понимать мои страданья.
Я шел к тебе, я звал тебя туда,
Где наяву прекрасно, как в мечтаньи.
Я звал тебя, но зов мой умирал,
Меня за дерзость страшную карая;
Преступник я; тебя я в мыслях звал
Любить в пределах Божеского Рая.
…О если б Он воздал за муки мне
Твою любовь хотя за крышкой гроба, —
Моя душа нашла б покой вполне
От мысли — мне смешно! — «мы любим оба…»
Unrealistic dream
In my dreams you were beautiful, as ever,
Able to understand my suffering.
I went to you, called you there,
Where all is beautiful, like a dream.
I called you, but my call died down,
Punishing me for fearsome insolence;
I am a criminal; I called you in thoughts
To love God’s Heaven in limits.
O if he had repaid for my torments
Your love under lid of coffin although, -
My soul would find quiet from thought –
It’s funny to me! “We love both”…
Неразгаданные звуки
В детстве слышал я ночами
Звуки странного мотива.
Инструмент, мне неизвестный,
Издавал их так красиво.
Кто играл? на чем? — не знаю;
Все покрыто тайною мглою;
Только помню, что те звуки
Власть имели надо мною.
Их мотив был так чарующ,
Так возвышен, полон ласок;
Вместе с тем печален, страшен —
Описать его нет красок.
Я боялся этих звуков,
Их таинственнаго свойства,
Но когда я их не слышал,
Я был полон беспокойства.
Я любил, когда незримый
Музыкант играл ночами;
Я лежал в оцепененьи
С удивленными очами;
Я лежал в своей кроватке,
Щуря глазки и, дыханье
Затаив, ловил так жадно
Их гармонию рыданья.
Звуков больше я не слышу.
Что они мне предвещали?
Счастье ль в мире равнодушья
Или горе и печали?
Не нашел себе я счастья, —
Звуки горе мне напели:
Я боялся их недаром
С безмятежной колыбели.
А любил я их, мне мнится,
Потому, что эти звуки
Мне сулили счастье в смерти,
На земле напев лишь муки.
Знает кто? быть может, струны
Пели мне слова Завета:
«Кто страдает в царстве мрака,
Насладится в царстве света».
Unsolved Sounds
In childhood I heard in the night
Sounds of a strange motif.
My unfamiliar instrument
Beautifully expressed it.
Who played? On what? – I don’t know;
All with secret haze is covered;
I just remember, that the sounds
Had over me power.
Their motif was bewitching,
Thus exalted, full of kindness;
With that, sad, fearsome –
There’s not enough paints to describe it.
I was fearful of these sounds,
Their secret qualities,
But when I them had not heard,
I was full of worry.
I loved, when invisible
Musician played through the night;
I lay in numbness
With surprised eyes;
I lay in my bed,
Squinting eyes, and breathing
Holding back, greedily caught
Their harmony of weeping.
I do not hear any more sounds.
What had they for me foreshadowed?
In indifferent world’s happiness
Or sadness and sorrow?
I did not find happiness –
Sounds sang sorrow to me:
I with reason feared them
From the cradle serene.
And I loved them, it seems,
Because these sounds
Promised happiness in death,
On the earth having sang just torments.
Who knows? Maybe the strings
Sang to me words of the Covenant:
“Who suffers in kingdom of darkness,
Will enjoy kingdom of light.”