Severyanin R

Rabbits’ monologues [Заячьи моноложки]

Radiant one [Лучезарочка]

Radiant poem [Лучистая поэза]

Radiant Tulle [Тюли лучистые]

Raspberry berceuse [Малиновый berceuse]

Ray of sun [Солнечный луч]

Regina [Регина]

Rehabilitation [Реабилитация]

Renaissance [Возрождение]

Repenting of self [Отрекшаяся от себя]

Reproach (Укор)

Rescreen Of A King [Рескрипт короля]

Revelry [Кутеж]

Rhythm [Рифмодиссо]

Rider [Всадница]

Riddle of horror [Загадка ужаса]

Rightless harness [Бесправая запряжка]

Ring [Перстень]

Ringing of lilies [Звон лилий]

Road improvisations [Дорожные импровизации]

Rogue's song [Песня проходимца]

Roll I [Перекат I]

Roll II [Перекат II]

Romance [Романс]

Romance (In sleep, lulled by night) [Романс (Во сне, убаюканном ночью)]

Romance III [Романс III]

Romance (I love you passionately, tenderly) [Романс (Тебя любил я страстно, нежно)]

Rondels about rondels [Рондели о ронделях]

Rondel (Narcissus of Saron – Solomon) [Рондели (Нарцисс Сарона — Соломон)]

Rondel of white night [Рондель белой ночи]

Rondels (Vandelin dreams of Mirre) [Рондели (О Мирре грезит Вандэлин)]

Rondo (I’m touched) [Рондо (Я тронут)]

Rondo (Poisonous like a nymph is your perfume) [Рондо (Твои духи, как нимфа, ядовиты)]

Rondo (Take me, - she said, growing pale) [Рондо (Бери меня, — сказала, побледнев)]

Rondo (For you yourself to read in lemon boudoir) [Рондо (Читать тебе себя в лимонном будуаре)]

Rondo of Henry Visnap [Рондо Генрику Виснапу]

Rondel XV (Her happy sadness) [Рондель XV (Ее веселая печаль)]

Rondel XVI (I love the lemon with the purple) [Рондель XVI (Люблю лимонное с лиловым)]

Rondo XIX (Vervena, intoxicated by the sea) [Рондо XIX (Вервэна, упоенная морской)]

Rondo XX (While it's not late, give me the answer) [Рондо XX (Пока не поздно, дай же мне ответ)]

Rondo XXI (Far-afar, behind the blue rocks) [Рондо XXI (Далеко-далеко, там за скалами сизыми)]

Rondo of kisses [Рондо о поцелуях]

Rondo (O, don’t weep before dead body) [Рондо (О, не рыдай над мертвым телом)]

Rose in Snow [Роза в снегу]

Roses in ice [Розы во льду]

Rossini [Россини]

Russian [Русская]

Russian pitchforks [Русские вилы]

Заячьи моноложки

1
Что в мыслях не таи,
Сомненьями терзаемый,
Хозяева мои —
Предобрые хозяева:
Горячим молоком
Животик мне распарили —
И знаете? — при том
Ни разу не зажарили!..
15 сентября 1916.
Им. Бельск

2
— «Похож ты на ежа
И чуточку на вальдшнепа», —
Сказала, вся дрожа,
Собака генеральшина:
— «Случалось мне тайком
Вам, зайцам, хвост обгрызывать…»
И наглым языком
Рот стала свой облизывать…
1916. Сентябрь
Им. Бельск

3
Вчера сибирский кот
Его высокородия
Вдруг стибрил антрекот
(Такое уж отродие!..)
Сказал хозяйский сын:
«Бери примеры с заиньки», —
И дал мне апельсин
Мой покровитель маленький.
1916. Сентябрь
Им. Бельск

4
Зачем-то нас зовут
Всегда каким-то трусиком,
А сами нас жуют,
Смешно виляя усиком…
Ужели храбрость в том,
Чтоб вдруг на нас обрушиться
С собакой и с ружьем,
Зажарить и накушаться?

Rabbits’ monologues

Thus in thought not melted,

By doubts not tormented,

The hosts of mine –

Hosts most kind:

With hot milk

My stomach had steamed –

And you know? Because

We did not burn even once!

15 September 1916.

Im. Belsk

“You look like a hedgehog,

And barely like woodcock,” –

All trembling, spoke

The lady general’s dog:

“It happened as a secret

Your tails to nibble, rabbits…”

And with your cheeky tongue

Began to lick its mouth…

1916. September

Im. Belsk

Yesterday the Siberian cat

Of the high-born

Suddenly stole entrecote

(Such was the spawn!..)

Said the master’s son:

“Take hints from the bunny,” –

And my little patron

An orange gave to me.

1916. September

Im. Belsk

For some reason they call us

Always some panty,

And they chew us,

Funnily wagging mustache…

Is it not courage in this,

That suddenly will collapse on us

With a dog and a rifle,

To eat and fry?

Лучезарочка

1
Сирень расцветала белая,
Фиолевая сирень.
И я, ничего не делая,
Пел песни весь Божий день.
Тогда только пол-двадцатого
Исполнилось мне едва, —
И странно ли, что листва
Казалась душе объятою
Дыханием Божества?

2
На дачи стремились дачники, —
Поскрипывали возы.
И дети, закрыв задачники,
Хранившие след слезы,
Ловили сачками бабочек
И в очере козерог,
И вечером у дорог
Подпрыгивала бодро жаба,
Чеканящая свой скок.

3
Мы жили у водной мельницы
И старенького дворца.
Салопницы и постельницы
Там сплетничали у крыльца.
Противные вы, сплетницы, —
Единственное пятно
На том, что забыть грешно.
Пусть вам, забияки-сплетницы,
Забвение суждено.

4
Была небольшая яхточка
Построена мужичком,
Не яхточка, а барахточка,
Любившая плыть вверх дном…
Была она лишь двухместная,
И, если в ней плыть вдвоем,
Остойчива под веслом;
Но третьего, — неуместного, —
Выкидывала ничком…

5
Моя дорогая Женичка
Приехала вечерком
И, наскоро три вареничка
Покушав, полубегом
Отправилась прямо на речку,
И я поспешил за ней,
В бесшумье ночных теней
Любимую Лучезарочку
Катая, прижать тесней.

6
. . . . . . . . . .

7
Всю ночь мы катались весело,
Друг к другу сердца крыля.
Подруга моя повесила
Шаль мокрую у руля.
Ты помнишь? ты не забыла ли
Того, что забыть нельзя,
И что пронеслось, скользя?
Да, полно, все это было ли?
Расплылась воды стезя.

8
Любимая! самая первая!
Дыханье сосновых смол!..
Была не всегда жизнь стервою —
Твердит мне твое письмо,
Летящее в дни июльские,
Пятнадцать веков спустя
(Не лет, а веков, дитя!)
Чтоб дни свои эсто-мулльские
Я прожил, о сне грустя…

9
Пустяк, ничего не значащий,
Значенья полн иногда, —
И вот я, бесслезно плачущий,
Былые воздвиг года.
Лета вы мои весенние, —
На яхточке пикники,
Шуршащие тростники, —
Примите благоговение
Дрожащей моей руки.

10
Рука, слегка оробелая…
Былого святая сень…
Сирень расцветала белая,
Фиолевая сирень!
Как трогательны три вареничка,
И яхточка, и вуаль,
И мокрая эта шаль,
И ты, дорогая Женичка,
Чье сердце — моя скрижаль!

Radiant one

Bloomed the white lilac,

Lilac violet.

And I, doing nothing,

Sang songs for the whole day.

Thus I barely

Turn half-twentieth, -

And is it strange, that foliage

Seemed to the soul embraced

With God’s breath?

To dacha strove the residents, -

Creaked the carts.

And children, closing textbooks,

Keeping the tears’ tracks,

Caught butterflies with nets

And Capricorn next,

And in evening by the roads

Cheerfully jump the toad,

Minting its hop.

We lived by the water mill

And palace aged.

The mudrooms and the bedrooms

Gossiped by the porch.

You are obnoxious, gossips, -

A spot just one

On that which to forgive it is sin.

Let to you, gossips-bullies,

Be judged oblivion.

By a man constructed

Was little yacht,

Not a yacht but a flounder

Liking to sail bottoms-up…

It was double-seated,

And, if not to sail together in it,

Stable under oar:

But third one – inappropriate, -

Threw her face down…

My Eugenia beloved

Came in the even

And, quickly three dumplings

Ate, semi-running

Directing toward the stream,

And I hurried after it,

In silence of shades of night

The beloved Radiant

One riding, pressing more tight.

………………

We joyfully rode all night,

Wings for each other’s heart.

Hang my girlfriend

Wet shawl on steering wheel.

Do you remember? Did you not forget

Him whom forgive you cannot

And what flashed by, sliding past?

And, fully, has this been?

Blurred water’s path.

Beloved one! The first!

Smell of pine tar!..

Life has not always been a bitch –

Insists to me your letter,

Flying in days of July,

Fifteen centuries later

(Not years, but centuries, kid!)

That these days Estonian-mullah’s

I lived, mourning dream.

A trifle, meaning nothing,

Sometimes full of meaning, -

And here I, without tears weeping,

Erected by past years.

You are my forests of spring, -

Picnics on a yacht,

Rustling sugar-canes, -

Accept the reverence

Of my trembling hand.

The hand, slightly shy…

Holy canopy of past…

Bloomed the lilac white,

Lilac of violet!

How touching are three dumplings,

And yacht, and veil,

And wet is this shawl,

And you, Wife beloved,

And tablets is my heart!

Тюли лучистые

От вьюги снег в полях муаров,
Сиренево-голубоват.
И рядом грохотных ударов
Морской пустой простор объят.
Сверкает солнце. Вьюга тюли
Лучисто-снеговые ткет.
Снежинки, — золотые пули, —
Летят в раскрытый смехом рот…
Попали мы на праздник вьюги,
Как дети, радые ему.
А к ночи в призраковом цуге
Увидим самое зиму.
(На миг запнулся стиль надежный,
Но… не «саму», а «самое»,
Согласно этике падежной,
Звучащей что-то «не тае»…)

Лучистая поэза

Ан. Н. Чеботаревской

Я хочу быть росою двух цветущих цветов.
Я хочу быть стезею голубых голубков.
Я хочу быть солучьем двух лазурных планет.
Я хочу быть созвучьем между «да», между «нет»

Если буду росою, обрильянчу цветы.
Если буду стезею, олазорю мечты.
Если буду солучьем, я миры съединю.
Если буду созвучьем, я себя сохраню.

Так да буду собою и во веки веков!
Животворной росою двух цветущих цветов,
Бирюзовой стезею голубых голубков,
И солучьем созвездий, и созвучьем основ.

Radiant poem

To An.N. Chebotarevsky

I want to be dew of two blooming flowers.

I want to be path of blue love birds.

I want to be sunray of two azure planets.

I want to be consonance between “yes” and “not.”

If I am dew, I will spark up the flowers.

If I am path, I will lighten the dreams.

If I am sunray, I’ll bring together the worlds.

If I am consonance, myself I will keep.

Thus I will be myself and for centuries!

With life-giving dew of two blooming flowers,

With azure path of blue doves,

And sunray of constellations, and basics’ consonance.

Тюли лучистые

Radiant Tulle

From blizzards of snow in fields of moire,

Lilac – blue. And near

The thunderous punches

Embraced the scope of sea vastness.

The sun shines. The blizzard weaves

Radiant-snowy tulle.

Snowflakes – golden bullets, -

Fly into mouth open by laughter…

We fell on holiday of blizzard,

Glad for him, like kids.

And in ghostly tsuge in the night

The winter itself we will see.

(Reliable style faltered for a second,

But… not “to self” but “the self”,

According to the case ethic,

Sounding something “not the same”…)

Малиновый berceuse

В ней тихо бродила душа
Тургенев

В ней тихо бродила душа.
Она была так хороша.
Душа хороша как она:
Пригожа, светла и нежна.
И не было места средь дня,
Чтоб ей не хотелось меня.
И не было суток в году,
Чтоб мог я помыслить: «не жду…»
Она приходила ко мне
И тихая, и в тишине.
Когда приходила она,
Тишала при ней тишина,
И жизнь была так хороша:
В ней тихо бродила душа.

Raspberry berceuse

In her soul wandered quietly

Turgenev

In her soul wandered quietly.

She was so pretty.

Soul is good as is she:

Beautiful, luminous and tender.

And there was no place in the day,

That she did not want me.

And there were no days in the year,

That I could think: “I am not waiting.”

She came to me

In silence, and quietly,

When she came over,

Silence was silent before her,

And in life was beautiful:

In her quietly wandered the soul.

Солнечный луч

В твою мечтальню солнце впрыгнуло
С энергиею огневой,
И, разогревшись, кошка выгнула
Полоски шубки меховой.
И расплескался луч в хрусталиках
Цветочной вазы от Фраже,
С улыбкой на диванных валиках
Заметив томики Бурже…
Луч попытается камелии
Понюхать, в тщетном рвеньи рьян.
Разглядывая рукоделия,
Тебе покажет на изъян.
Потом (пойми, ведь солнце молодо
И пустовато, как серсо!)
Чуть-чуть придать захочет золота
Недопитому кюрасо…
О, солнце марта любознательно,
В нем шутка и предвешний хмель!
Смотри, сосет оно признательно
Развернутую карамель…
И все стремится в сердце девичье
Бесцеремонно заглянуть:
Вместилась в грудь строфа ль Мицкевича,
Строфа ль Мюссе вместилась в грудь?
И напроказничав в мечталенке,
Взглянув кокетливо в трюмо,
Запрячется в конвертик маленький,
В котором ты пошлешь письмо…

Ray of sun

Into your dreamer the sun jumped

With energy of fire,

And, warmed up, the cat arched

Stripes of the coat of fur.

And splashed the ray in crystals

Of flower vase from Fraje,

On sofa rolls with a smile

Noticed the tomes of Bourget…

Ray attempts to smell

Camelias, zealous with futile zeal…

Looking at needles’ work,

Will show you the fault.

Later (understand, sun is young

And empty, like a hoop!)

Gold will want to impart

To a not drunk curacao…

O, curious is the March sun,

In it joke and pre-spring hop!

Look how gratefully it sucks

The caramel deployed…

And all attempts in maiden’s hearts

To stare unceremoniously:

Verse of Mitskevitch fit in chest,

Did fit into chest the verse of Musset?

And naughty in the dreamer,

Coquettishly looking at dressing table,

The little envelope is hidden,

In which you will await the letter…

Регина

Когда поблекнут георгины
Под ало-желчный лесосон,
Идите к домику Регины
Во все концы, со всех сторон.
Идите к домику Регины
По всем дорогам и тропам,
Бросайте на пути рябины,
Дабы назад вернуться вам.
Бросайте на пути рябины:
Все ваши скрестятся пути,
И вам, искателям Регины,
Назад дороги не найти.

Regina

When will dim the dahlias

In forest sleep scarlet-bile,

Go to the Regina’s house

In all ends, from all sides.

Go into the Regina’s house

On all the roads and all trails,

On the way throw mountain ash,

So as for you to come back.

Throw mountain ash upon the road:

All your ways will mate,

And you, seeker of Regina,

Could not find the road back.

Реабилитация

Ты осудил меня за то, что я, спеша
К любимой женщине, родами утомленной,
Прервал твое турнэ, что с болью исступленной
К ней рвалась вся душа.

Еще ты осудил меня за то,
Что на пути домой я незнакомку встретил,
Что на любовь ее так нежно я ответил,
Как, может быть, никто!

Но что же я скажу тебе в ответ? —
Я снова с первою — единственной и вечной,
Как мог ты осудить меня, такой сердечный,
За то, что я — поэт?

Rehabilitation

You judged me because I, hurried,

To beloved woman, exhausted from labor,

Stopped your tour, that with pain frenzied

The whole soul to her does tear.

You also judged me for this,

That I met a stranger on the way home,

That for love is tender my response,

Like, maybe, no one!

But what will I say in response? –

I am anew – eternal and only,

How could you judge me, so sincere,

And for this that I am a poet?

Возрождение

Величье мира — в самом малом.
Величье песни — в простоте.
Душа того не понимала,
Нераспятая на кресте.

Теперь же, после муки крестной,
Очищенная, возродясь,
Она с мелодией небесной
Вдруг обрела живую связь.

Освободясь от исхищрений
Когтистой моды, ожил стих —
Питомец чистых вдохновений
И вешних радостей живых.

И вот потек он ручейково,
Он бьет струей поверх запруд,
И нет нигде такой оковы:
Зальдить ручей — мой вольный труд!

Renaissance

The world’s grandeur – in the most small.

In simplicity – the song’s greatness.

That did not understand the soul,

Uncrucified on a cross.

Now, after the cross’s torment,

Resurrected, purified,

She with a melody of heaven

Suddenly live contact acquired.

Freeing itself from contrivances

Of clawed fashion, came to life the verse –

A pet of clear inspirations

And alive with spring joys.

And now it flows like a river,

It beats in jet above the dam,

And such horseshoe there is nowhere:

To ice the stream – wilful labor of mine.

Отрекшаяся от себя

Из-за ненужной, ложной гордости
Она, прожив с ним много лет,
Нашла в себе довольно твердости
Представить, что былого нет.
А между тем, в былом вся молодость,
Все счастье, вся она сама.
О, сколько скопческого холода!
Без проблесков весны зима!
Я знаю, дружба настояшая
Все оправдает, все поймет.
Свята душа, в скорбях горяшая,
Бескрыл и низок сердца лет.

Repenting of self

From unneeded, lying arrogance

She, having for many years with him lived,

Found in herself enough hardness

To introduce, what had not been.

And between them, in which youth had been,

Her self, her happiness.

O, how much Skopje chill!

Winter without the spring’s glimpses!

I know, friendship real

Justifies all, understands all.

Holy is soul, hot in sorrows,

Wingless and low the heart’s years.

Укор

Каждый раз, дитя, когда увижу
Твоего отца,
Я люблю тебя и ненавижу
Без конца:
О тебе он мне напоминанье,
О тебе укор…
И твоя любовь, твое страданье —
Мой позор!

Reproach

Every time, child, when I see

Your dad,

I love you and hate you

Without end:

You are remembrance of me,

Reproach of you…

And your love, your suffering –

My rebuke!

Рескрипт короля

Отныне плащ мой фиолетов,
Берета бархат в серебре:
Я избран королем поэтов
На зависть нудной мошкаре.

Меня не любят корифеи —
Им неудобен мой талант:
Им изменили лесофеи
И больше не плетут гирлянд.

Лишь мне восторг и поклоненье
И славы пряный фимиам,
Моим — любовь и песнопенья! —
Недосягаемым стихам.

Я так велик и так уверен
В себе, настолько убежден,
Что всех прощу и каждой вере
Отдам почтительный поклон.

В душе — порывистых приветов
Неисчислимое число.
Я избран королем поэтов —
Да будет подданным светло!

Rescreen Of A King

My purple cloak from now,

In silver the velvet of beret,

I’m chosen by the king of the poets

On the tedious midges’ jealousness.

The luminaries do not love me,

To them is inconvenient my talent:

The lumberjacks had betrayed me

And more do not weave garlands.

To me the delight and adoration

And glory’s fragrant incense.

Mine – love and the song-singing! –

With the unreachable poems.

I am so great and I am so certain

In me – I’m convinced so,

That I will forgive all and each conviction,

I will give the honorable bow.

Кутеж

— Дайте, дайте припомнить… Был на Вашей головке
Отороченный мехом незабудковый капор…
А еще Вы сказали: «Ах, какой же Вы ловкий:
Кабинет приготовлен, да, конечно, и табор!..»

Заказали вы «пилку», как назвали Вы стерлядь, —
И из капорцев соус и рейнвейнского конус…
Я хочу ошедеврить, я желаю оперлить
Все, что связано с Вами, — даже, знаете, соус…

А иголки Шартреза? а Шампанского кегли?
А стеклярус на окнах? а цветы? а румыны?
Мы друг друга хотели… Мы любви не избегли…
Мы в слияньи слыхали сладкий тенор жасмина…

Но… Вам, кажется, грустно? Ах, Люси, извините, —
Это можно поправить… Вы шепнули: «устрой-ка»?..
Хорошо, дорогая! для «заплаты есть нити», —
У подъезда дымится ураганная тройка!

Revelry

Let me, let me remember…. On your head had been

Trimmed with fur forget-me-not bonnet…

And you said still: “Ah, how agile you had been:

Ready is the camp and the cabinet!..”

You ordered the “file,” as you called sterlet –

From their kaporetz sauce and Rheinian cone…

I want to make a masterpiece, to feather I want

All that is connected to you – even sauce, you know…

And needles of Chartreuse? And Champagne’s bowls?

And bugles on windows? And Romanians? And flowers?

We wanted one another… We didn’t escape the love…

In mergers we heard the jasmine’s sweet tenor…

But… It seems, you are sad? Ah, Lucy, forgive, -

It can be corrected… you whisper: “arrange?..”

Well dear! For “patches thread there is,” –

At entrance smokes the troika of hurricane!

Рифмодиссо

Вдали, в долине, играют RГрига.
В игранье Грига такая нега.
Вуалит негой фиордов сага.
Мир хочет мира, мир ищет бога.
О, сталь поляра! о, рыхлость юга!
Пук белых молний взметнула вьюга,
Со снежным полем слилась дорога.
Я слышу поступь мороза-мага;
Он весь из вьюги, он весь из снега.
В мотивах Грига — бессмертье мига.

Rhythm

Afar, in the valley, they play Grieg.

In playing of Grieg such a bliss.

Vials with bliss the saga of fiords.

World wants peace, world seeks God.

O, polar steel! O, looseness of south!

A bunch of white lightnings threw the snowstorm,

With snowy field the road merged.

I hear coming the frost-mage;

He is here from snow, there from snowstorm.

In Grieg’s motives – immortality of the moment.

Всадница

От утра до вечера по тропинкам бегая,
Почву перерезавшим всхлипчато и шатко,
Утомилась, взмылилась маленькая пегая,
Под красивой всадницей шустрая лошадка.
Ноги добросовестно много верст оттопали.
Есть — не елось, выпить же — приходилось выпить.
Земляникой пахнули листики на тополе, —
Значит, преждевременно было пахнуть липе…
Птицы в гнездах ласковых накопляли яйца.
В поволоке воздуха возникали страсти.
Всадница настроилась: вот сейчас появится
Никогда не встреченный, кто ей скажет: «Здравствуй».
Поворотов столько же, сколько в рыбном озере
Вдумчивых, медлительных окуней, — а нет ведь
Тайного, безвестного, кто свежее озими,
Кто вот-вот появится, пораздвинув ветви…

Rider

From morning to evening she ran on the trails,

Sobly and shaky having cut the soil,

The little piebald tired, soared,

Under the beautiful rider, the fast horse.

Feet in good faith stomped many miles.

Eat – not to eat, to drink – to drink I needed.

With strawberry smelled leaves on maple, -

It means, it is too early to smell of linden…

Birds in the tender nests eggs gather.

In dragging of the air passion appeared.

Rider tuned in: now will appear

Never the one she met, saying to her, “Hey there.”

So many turns, as in a fish lake

Of thoughtful, slothful perches –

And no secret, unknown, than winter more fresh,

Someone appeared, moving apart the branches…

Загадка ужаса

И.Д.

Мы встретились в деревьях и крестах,
Неразлученные в стремленьях и мечтах,
Но не промолвим мы друг другу ничего
И вновь расстанемся, не зная — отчего.

Вновь замелькают дни и, может быть, года,
Но мы не встретимся уж больше никогда:
Не разрешили мы, слиянные в мечтах,
Загадки ужаса в деревьях и крестах…

Riddle of horror

I.D.

We met among the crosses and the trees,

Inseparable in aspirations and dreams,

But we will say nothing to one another

And now will part, not knowing – what for.

Anew glisten the days and, maybe, years,

But we will not meet ever:

We did not solve, merged with dreams,

Riddle of horror in crosses and trees…

Бесправая запряжка

Каждое утро смотрю на каретник
В окно из столовой:
Кучер, надевши суровый передник,
Лениво, без слова,

Рыжую лошадь впрягает в пролетку.
Та топчется гневно,
Бьется копытами мерно и четко, —
Всегда, ежедневно!

Странная мысль мне приходит: «А если б
Впрягал бесконечно
Он свою лошадь?»…— но это для песни
Так дико, конечно…

«…Лишь запряжет, глядь, нелепая лошадь
Знай ржет себе в стойле.
И не удастся ему уничтожить
Судьбы своеволья…»

Rightless harness

Every morning I look at carriage maker

From window of mess hall:

Coachman, wearing severe apron,

Lazily, without word,

Harnesses into cab a red horse.

It tramples angrily,

Precise and measured beats with hooves, -

Always, every day!

Strange thought comes to me: “And if

Harnessed his horse endlessly?” –

But this for the song

Is wild, certainly…

“Will harness, see, the clumsy horse

Know he is laughing at his stall.

And he cannot exterminate

Fates of self-will”…

Перстень

Как драгоценен перстень мой,
Такой простой, такой дешевый,
На мой вопрос мне дать готовый
Единственный ответ прямой!
Есть в перстне у меня тайник,
Причудливый своим затвором,
Тот благодетельный, в котором
Сокрыт последний в жизни миг.
С трудом, но все еще дышу.
В миражи всматриваясь далей,
Цианистый лелею калий…
Когда же умереть решу,
Неуподобленный герою,
Уверившись, что даль пуста,
Бестрепетно тайник открою
И смерть вложу в свои уста.

Ring

How precious is my ring,

So simple, so inexpensive,

To my response to give

The only answer straight and ready!

In my ring there is stash,

Bizarre with its gait,

That one beneficent, in which

Hidden the life’s final second.

Hardly, but I still breathe.

Peering in mirages afar,

I cherish cyanide…

When I will choose to die,

By the hero unliked,

Convinced that the distance is void,

Fearlessly I open the cache

And in my lips place the death.

Звон лилий

Я грусть свою перегрущу —
Я утро в комнату впущу,
И, белой лилией дыша,
Оно, волнуясь и спеша,

Заполнить комнату мою
Всем тем — всем тем, что я люблю:
Прозолоченной белизной
И гор окружных крутизной,
Лазурью неба и волны.
И станут дни мои полны
Стихами, нежностью, и вновь
Неистребимая любовь
К Несуществующей впорхнет,
Как утро — в комнату, в мой гнет,
В нужду мою, в тоску, в мой стон.
О, лилий ароматный звон!
О, Адриатика моя
Я — снова я! Я — снова я!

Ringing of lilies

My sorrow I will overload –

I’ll let into the room the morning,

And, breathing with white lily,

It, hurrying and worrying,

To fill the room of mine

With all that – that I love:

With gilded whiteness

With surrounding mountains’ steepness,

With azure of the sky and waves.

And full will be my days

With poems, tenderness, and anew

The indestructible love

Will flutter toward the non-existing one,

Like morning – in the room, in oppression of mine,

In my thirst and angst and moan.

O, purple lilies’ ringing!

O, Adriatic of mine

I’m – again I! I’m – again I!

Дорожные импровизации

1
Над Балтикой зеленоводной
Завила пена серпантин:
О, это «Regen» быстроходный
Опять влечет меня в Штеттин!
Я в море вслушиваюсь чутко,
Безвестности грядущей рад…
А рядом, точно незабудка
Лазоревый ласкает взгляд.
Знакомец старый — Висби — вправо.
Два года были или нет?
И вот капризно шлет мне Слава
Фатаморгановый привет.
Неизмеримый взор подругин
В глаза впивается тепло,
И басом уверяет «Regen»,
Что впереди у нас светло!
Пароход «Regen»
14 авг. 1924 г.

2
Подобна улица долине.
В корзине каждой, как в гнезде,
Повсюду персики в Берлине,
В Берлине персики везде!
Витрины все и перекрестки
В вишнево-палевых тонах.
Берлин и персик! вы ль не тезки,
Ты, нувориш, и ты, монах?..
Асфальтом зелень опечалив,
Берлин сигарами пропах…
А бархат персиковый палев,
И персики у всех в устах!
И чувства более высоки,
И даже дым, сигарный дым,
Тех фруктов впитывая соки,
Проникся чем-то молодым!
Я мог бы сделать много версий,
Но ограничусь лишь одной:
Благоухает волей персик
Над всей неволей площадной!
Берлин
23 авг. 1924 г.

3
Еще каких-нибудь пять станций,
И, спрятав паспорт, как девиз,
Въезжаем в вольный город Данциг,
Где нет ни армии, ни виз!
Оттуда, меньше получаса,
Где палевеет зыбкий пляж,
Курорта тонкая гримаса —
Костюмированный голяш…
Сквозь пыльных листьев блеклый шепот
Вульгарничает казино —
То не твое ли сердце, Цоппот,
Копьем наживы пронзено?
И топчет милые аллейки
Твои международный пшют.
Звучат дождинки, как жалейки,
И мокрый франт смешон, как шут…
Цоппот
5 сент. 1924 г.

4
Пойдем на улицу Шопена, —
О ней я грезил по годам…
Заметь: повеяла вервэна
От мимо проходящих дам…
Мы в романтическом романе?
Растет иль кажется нам куст?..
И наяву ль проходит пани
С презрительным рисунком уст?..
Благоговейною походкой
С тобой идем, как не идем…
Мелодий дымка стала четкой,
И сквозь нее мы видим дом,
Где вспыхнут буквы золотые
На белом мраморе: «Здесь жил,
Кто ноты золотом литые
В сейф славы Польши положил».
Обман мечты! здесь нет Шопена,
Как нет его квартиры стен,
В которых, — там, у гобелена, —
Почудился бы нам Шопен!..
Варшава
1924 г.

5
Уже Сентябрь над Новым Светом
Позолотил свой синий газ,
И фешенебельным каретам
Отрадно мчаться всем зараз…
Дань отдаем соблазнам стольким,
Что вскоре раздадим всю дань…
Глаза скользят по встречным полькам,
И всюду — шик, куда ни глянь!
Они проходят в черных тальмах
И гофрированных боа.
Их стройность говорит о пальмах
Там где-нибудь на Самоа…
Они — как персики с крюшоном:
Ледок, и аромат, и сласть.
И в языке их притушенном
Такая сдержанная страсть…
Изысканный шедевр Guerlain’a —
Вервэна — в воздухе плывет
И, как поэзия Верлэна,
В сердцах растапливает лед.
Идем назад по Маршалковской,
Что солнышком накалена,
Заходим на часок к Липковской:
Она два дня уже больна.
Мы — в расфуфыренном отэле,
Где в коридорах полумгла.
Снегурочка лежит в постели
И лишь полнеет от тепла…
Лик героини Офенбаха
Нам улыбается в мехах,
И я на пуф сажусь с размаха,
Стоящий у нее в ногах.
И увлечен рассказом близким
О пальмах, море и сельце,
Любуюсь зноем австралийским
В игрушечном ее лице…

Road improvisations

Over the Baltic green

The foam created serpentine:

O, this fast “Regen”

Again pulls me into Shtettin!

I keenly listen to the ocean,

Of the coming obscurity glad…

And nearby, like forget-me-not

Caresses the azure sight.

Old acquaintance – Visby – to the right.

It has been two years or no?

And Slava sends to me capriciously

The Fata morgana hello.

The immeasurable girlfriend’s sight

Digs in warmly in the eyes,

And in bass affirms “Regen,”

That for us it is straight ahead!

Steamboat “Regen”

14 August 1924

Like a valley is the street.

In each basket, as in a every nest,

There are peaches in Berlin,

In Berlin everywhere there are peaches!

Showcases and crossroads

In cherry-fiery tones.

Berlin and peach! You are not namesakes,

You, nouveau riche and you, the monk?..

Saddening with green the asphalt,

Smelled of cigars Berlin…

And flaming is the peach velvet,

And peaches on the lips!

And higher were the feelings,

And even smoke, the cigar smoke,

The juices of those fruit absorbing,

I got into something young!

I could have made many versions,

But I will limit with just this:

Fragrant is the peach of freedom

Over the square’s slavery!

Berlin

23 August 1924

Another five stations,

And, hiding passport, like device,

We ride into the free city Danzig,

Where there is no army or visas!

From there, half an hour the lesser,

Where the blurry beach fades,

The thin grimace of the resort –

A costumed nude.

Through dusty leaves the faded whisper

Makes vulgar the casino –

Tsoppot, was not your heart

With a spear pierced alive?

And stomps on dear allies

Your international dandy.

Sound raindrops, like zhaleikas,

And like a jester funny is dandy…

Tsoppot

5 September 1924

Let’s go to the street of Chaupin, -

About it for years I’ve dreamt…

To notice: wafted the Vervena

From the passing dames…

Are we in a romance novel?

Does grow the bush or does it seem?..

And do ladies pass in reality

With contemptuous drawing of the lips?..

With a reverent gait

I come with you, like we don’t go…

Melody of smoke became exact,

And through it we won’t see the home,

Where flame the golden letters

On marble: “Has here lived

He who put the poured golden letters

In safe of glory of Poland.”

Deception of dream! There’s no Chaupin,

Like there’s no walls on his flat,

In which – there, in the tapestry,

Chaupin would be imagined!

Warsaw

1924

Already September over the New World

Gilded its blue gas,

And the fashionable chariots

Gratifyingly run at once…

We pay tribute to so many temptations,

That soon tribute we give away…

Eyes slide on meeting Polish ladies,

And everywhere – swank, where you may!

They pass in the black talmas

And corrugated boas.

Their trimness speaks of palms

Somewhere in Samoa…

They – like peaches in a cup:

See ice, and sweetness, and aroma.

And in their subdued tongue

Is such a held-back passion…

Exquisite masterpiece of Gourlain –

Verven – in the air floats

And, like poetry of Verven,

The ice melts in the hearts.

We go back on Marshalkovsky’s,

That by the sun heated

We walk an hour on Lipkovsky’s:

She for two days already is ill.

We – in overdressed hotel,

Where it is half-darkness in the hall.

In the bed lies Snow Maiden,

And goes full from warmth…

Face of heroine of Ofenbach

Smiles at us in furs,

And I on stool sit on the range,

Standing at her feet.

And absorbed in the story near

Of village, sea and palms,

Australian heat I admire

In her toy face…

Песня проходимца

На улице карапузики
Выделывают антраша
Под звуки военной музыки,
Что очень уж хороша:
Такая она веселая
И громкая — просто страсть!
Пойду-ка в окрестные села я
Попрыгать вокруг костра.
Там с девушкой незнакомою
Бездумно любовь крутну,
Ненайденную искомую
Найду-ка еще одну.
Под карточкой два арбузика
Выделывают антраша
Греми, духовая музыка:
Ты очень уж хороша!

Rogue's song

Upon the street the little ones

Make out the entrechat

Under the sounds of military music,

That is very beauteous:

Only she is joyful

And loud – passion simply!

I’ll go into villages surrounding

To jump around the bonfire.

There with the stranger girl

Thoughtlessly love I cool,

With not found what you’re looking for

I will find one more.

Two watermelons under a card

Make out the entrechat

Thunder, music spiritual:

You are very beauteous!

Перекат I

Для всех живых далекий и чужой,
В ее глазах, доверчивостью милых,
Я отдыхал усталою душой.
В ее глазах, доверчивостью милых,
Я находил забвенье и покой
И от людей вдали, людей постылых,
Я оживал под нежною рукой.
Вся жизнь моя, весь дальний путь земной —
В ее глазах, доверчивостью милых…
«О не грусти о притупленных силах», —
Мне голос пел, спокойный и грудной.
Я приникал к ней, близкой и родной,
Среди крестов, на вянущих могилах,
И плакал, плакал, веря ей одной,
У глаз ее, доверчивостью милых…

Roll I

To all the living alien and far,

In her eyes, tenderly dear,

I rested with a soul weary.

In her eyes, tenderly dear,

I found oblivion and rest

And apart from people – people I hate,

I came to life with a tender hand.

All my life, my far earthly way –

In her eyes dear with gullibility…

“Oh do not sorrow over dulled strength,” –

My voice sang, calm and pectoral.

I stuck in her, dear and near,

Among crosses, on graves withering,

And I cried, I cried, only her believing,

Before her eyes, dear with gullibility…

Перекат II

Как эта грустная обитель,
Твое сердечко опустело.
Любовь, как ясный небожитель,
В нем больше жить не захотела.
И вот глаза твои тоскливы,
Как эта грустная обитель.
Они угрюмы и пугливы,
Когда увидят белый китель.
Я понимаю: обольститель
Убил любовь в тебе изменой,
Как эта грустная обитель
Вступает в бой с морскою пеной!
Дитя, взгляни: волна обратно
Бежит покорно. Так Спаситель
Тебя хранит, — ты благодатна,
Как эта грустная обитель.

Roll II

Like this sorrowful tenement,

Emptied your heart.

Love, like clear resident of heaven,

To live in him did not want.

And here your eyes are dreary,

Like this sorrowful tenement.

They are frightful and gloomy,

When will see the white coat.

I understand: Seducer

Killed love in you with treason,

As this sorrowful tenement

Goes to war with sea foam!

Child, look: wave runs back

Docilely. Thus the Savior

Keeps you – you are blessed,

Like this sorrowful tenement.

Романс

О, знаю я, когда ночная тишь
Овеет дом, глубоко усыпленный,
О, знаю я, как страстно ты грустишь
Своей душой, жестоко оскорбленной!..

И я, и я в разлуке изнемог!
И я — в тоске! Я гнусь под тяжкой ношей…
Теперь я спрячу счастье под замок, -
Вернись ко мне: я все-таки хороший…

А ты — как в бурю снасть на корабле, -
Трепещешь мной, но не придешь ты снова:
В твоей любви нет ничего земного, -
Такой любви не место на земле!

Romance

Oh, when quiet of night, I know,

Engulfs the home, deeply put to sleep,

I know how passionately you sorrow

With your soul, insulted cruelly!

And I, I am exhausted in separation!

And I – in sorrow! I bend under the load…

Now I will keep happiness under lock and key –

Return to me: I am quite good…

And you – like rope on ship in storm, -

You tremble with me, but will not come again:

In your love there is nothing of earth, -

Thus for love on the earth there is no place!

Романс (Во сне, убаюканном ночью)

Б.М. Лотареву

Во сне, убаюканном ночью,
Я видел изнеженный юг,
Где греза доступна воочью,
Где нет ни морозов, ни вьюг.
Был пир захмелевшего лета,
Цветочков и крылышек сбор,
И ты, как мечта для поэта,
Сняла для меня свой убор…
А утром: за окнами слякоть,
Мгла, холод, и вьюга, и снег.
Как грустно! как хочется плакать
О сне, преисполненном нег!

Romance (In sleep, lulled by night)

To B.M. Lotarev

In sleep, lulled by night,

I saw the pampered south,

Where dream is available firsthand,

Where there is no frost or blizzard.

There’s feast of the tipsy summer,

Assembly of flowers and wings,

And you, like poet’s dreams,

You took off before me your dress…

And in morning: slush outside the windows,

Haze, cold, snowstorm and snow.

How sorrowful! How I want to weep

Over the overfilled dream.

Романс III

За каждую строку, написанную кровью,
За каждую улыбку обо мне, —
Тебе ответствую спокойною любовью
И образ твой храню в душевной глубине.

Не видимся ли миг, не видимся ль столетье —
Не все ли мне равно, не все ль равно тебе,
Раз примагничены к бессмертью цветоплетью
Сердца углубные в медузовой алчбе?..

О, да: нам все равно, что мы с тобой в разлуке,
Что у тебя есть муж, а у меня — жена.
Ищи забвения в искусстве и в науке.
И в сновидениях, и в грезности вина.

Работай и мечтай! читай, переживая!
Живи себе вовсю, отчаянно греша!
Ведь ты же человек! Ты — женщина живая!
Ведь не без тела же — она, твоя душа!

Я тоже не святой… Но со святой любовью
— Благодарю тебя, отвоенный вполне,
За каждую мечту, проникнутую кровью,
За каждую твою слезинку обо мне!

Romance III

For every line, written in blood,

For every smile about me, -

I greet you with calm love

And in soulful depth keep your image.

We do not meet one moment, we don’t meet for century –

Is it not all the same to you, is it not all the same to me,

Thus magnetized to immortality with flower weave

The deep hearts in jellyfish greed?,,

Oh, yes: it’s all the same to us, that we are in parting,

That you have a husband, and I – a wife.
Our oblivion is in art and in science.

In dreams, and in daydreams of the wine.

Work and dream! Read, experiencing!

Live with all your might, sinning desperately!

You are the man! You – living woman!

And without body – your soul she!

I am not a saint… But with holy love –

I thank you, recaptured fully,

For every dream, imbued with blood,

For every tear of yours about me!

Романс (Тебя любил я страстно, нежно)

Тебя любил я страстно, нежно,
Тебя я на руках носил,
И мнится мне все безмятежно,
Как страстно я тебя любил.

Бывало, ты лишь слово молвишь,
Как раб, стою перед тобой,
И только ты «люблю» промолвишь,
Тебе шепчу я тихо: «Твой»…

Но не всегда ведь наслаждаться
Любовью чистой и святой;
Судьбе угодно насмехаться, —
И вот ты сделалась больной.

Тебя болезнь совсем убила,
Недолго жить уже тебе,
И шепчешь ты: «Близка могила»,
И говоришь: «Прости же мне»…

Romance (I love you passionately, tenderly)

I loved you passionately, tenderly,

Carrying you in my arms,

And all is peaceful, it seems to me,

How passionately I have loved.

It was, as you had said the word,

Like slave, I stand before thee,

And only you’ll say “I love,”

“Yours” – I’ll whisper quietly.

But it is not always to enjoy

The love holy and clean;

To fortune it’s given to mock, -

And thus you’ve become ill.

The illness has killed you,

For you it is not long to live,

And you whispered: “Grave is near,”

And you say: “Me forgive.”

Рондели о ронделях

Как журчно, весело и блестко
В июльский полдень реку льет!
Как дивно солнится березка,
Вся — колыханье, вся — полет!
Душа излучивает броско
Слова, которых не вернет…
Как журчно, весело и блестко
В мой златополдень душу льет!
Природу петь — донельзя плоско,
Но кто поэта упрекнет
За то, что он ее поет?
И то, что в жизни чуть громоздко,
В ронделях и легко и блестко.

Rondels about rondels

How gurgly, happily and brightly

The river pours in noon of July!

How wonderfully birch is sunny,

All – swaying, all – flight!

The soul radiates catchily

The words, which it does not return…

How gurgly, happily and brightly

In golden mid-afternoon pours my soul!

To sing nature – utterly flat,

But who the poet will reproach

Because he is a poet?

And that, which is cumbersome in life

In rondels is shining and light.

Рондели (Нарцисс Сарона — Соломон)

Нарцисс Сарона — Соломон —
Любил Балькис, царицу Юга.
Она была его супруга.
Был царь, как раб, в нее влюблен.
В краю, где пальмы и лимон,
Где грудь цветущая упруга,
Нарцисс Сарона, Соломон,
Любил Балькис, царицу Юга.
Она цвела, как анемон,
Под лаской царственного друга.
Но часто плакал от испуга,
Умом царицы ослеплен.
Великолепный Соломон…

Rondel (Narcissus of Saron – Solomon)

Narcissus of Saron – Solomon –

Loved Balkis, queen of the South.

His spouse she had been.

Tsar, like slave, was in love with her.

In the land where there’s palms and lemon

Where firm is the breathing chest,

Narcissus of Saron, Solomon,

Loved Balkis, queen of the South.

She bloomed like a wind flower,

Under caresses of a royal friend.

But frequently he wept from fear,

Blinded with the queen’s mind.

Magnificent Solomon.

Рондель белой ночи

Сегодня волны не звучат,
И облако — как белолилия.
Вот английская эскадрилия
Плывет из Ревеля в Кронштадт.
Ты на балконе шоколад
Кусаешь, кутаясь в мантилии.
Сегодня волны не звучат,
И облака — как белолилии.
Я у забора. Горный скат.
Ах, ленно сделать мне усилия —
Сбежать к воде: вот если б крылия!
Я странной немотой объят
И жутью: волны не звучат.

Rondel of white night

Today the waves do not sound,

And cloud – like white lily.

Here the squadron English

Sings from Revelle to Kronshtadt.

On balcony you bite the chocolate,

Wrapping yourself in mantle.

Today the waves do not sound,

And clouds – like white lily.

I’m at the fence. Slope of mountain.

Ah, slowly I make the effort –

All the wings - to tun to water:

With strange muteness I am embraced

And horror: do not sound the waves.

Рондели (О Мирре грезит Вандэлин)

О Мирре грезит Вандэлин,
О Вандэлине грезит Мирра.
Она властительница мира,
И он — вселенной властелин.
Люблю я в замке меж долин
Внимать душою, полной мира,
Как Миррой грезит Вандэлин,
Как Вандэлином грезит Мирра,
Под стрекотанье мандолин
Дрожит моя больная лира,
Что Мирры нет, что в мире сиро
И что — всегда, всегда один —
Грустит о Мирре Вандэлин.

Rondels (Vandelin dreams of Mirre)

Vandelin dreams of Mirre,

Of Vandelin Mirra dreams.

She is ruler of the world,

And he – master of the universe.

I love in the castle midst valleys

To listen with soul, full of peace,

As of Mirre dreams Vandelin,

As of Vandelin Mirre dreams,

Under chirping of mandolins

My sick lyre trembles,

That there’s no Mirre, that orphan is in the sea

And that – always, one always –

Of Mirre grieves Vandelin.

Рондо (Я тронут)

Борису Правдину

Я тронут: Ваша лира мне близка,
И строфы Ваши праведны. Корону,
Дар неба, смяла выродка рука, —
…Я тронут!
Приял уклон к утонченному тону
Строф аромат, приплыв издалека.
В сочувствии — от зла зрю оборону.
Так «у моря погоды» жду. Река,
Поля и лес со мною вместе стонут
Надеждою моею. А пока —
Я тронут.

Rondo (I’m touched)

To Boris Pravdin

I’m touched: Your lyre is close to me,

And your words are right.

Crown, crushed was hand, gift of heaven, -

I’m touched!

Accepted bow to sophisticated sound

Aroma of stanzas, having from afar sailed.

In compassion – I see defense from evil.

Thus I “the sea’s weather” await.

River, fields and wood with me moan

My hope. And still –

I’m touched.

Рондо (Твои духи, как нимфа, ядовиты)

Твои духи, как нимфа, ядовиты
И дерзновенны, как мои стихи.
Роса восторг вкусившей Афродиты —
Твои духи!
Они томят, как плотские грехи,
На лацкан сюртука тобой пролиты,
Воспламеняя чувственные мхи…
Мои глаза — они аэролиты! —
Низвергнуты в любовные мехи,
Где сладострастят жала, как термиты,
Твои духи!

Rondo (Poisonous like a nymph is your perfume)

Poisonous like a nymph is your perfume,

And daring, like my poems.

Delight of tasted Aphrodite is dew –

Your perfume!

They languish, like the flesh’s sins,

On lapel of the frock poured by you,

Ignited the mosses of the feelings.

My eyes – they are aerolites!

In furs of the lover they are overthrown,

How voluptuous is the sting, just like the termites,

Your perfume!

Рондо (Бери меня, — сказала, побледнев)

— Бери меня, — сказала, побледнев
И отвечая страстно на лобзанье.
Ее слова — грядущих зол посев —
Ужальте мне мое воспоминанье!
Я обхватил трепещущую грудь,
Как срезанный цветок, ее головка
Склоняется в истоме… «Смелой будь», —
Хотел сказать, но было так неловко…
«Возьми меня», — шепнула, побледнев,
Страдальчески глаза мои проверив,
Но дальше — ни мазков, ни нот, ни перьев!..
То вся — любовь, то вся — кипучий гнев,
— Бери меня! — стонала, побледнев.

Rondo (Take me, - she said, growing pale)

“Take me,” – she said, growing pale

And passionately responding to the kisses.

Her words – sowing of future evil –

Allow me my remembrance!

I seized the trembling chest,

Like cut-off flower, her head

Bent in languor… “Be brave,” –

I wanted to say, but it was awkward…

“Take me” – she whispered, growing pale,

Checking my sufferer’s eyes,

But further – no notes, no feathers, no strokes!..

It’s all – love, it’s all – boiling rage,

“Take me!” – she said, growing pale.

Рондо (Читать тебе себя в лимонном будуаре)

Л. Рындиной

Читать тебе себя в лимонном будуаре,
Как яхту грезь, его приняв и полюбя:
Взамен неверных слов, взамен шаблонных арий,
Читать тебе себя.
Прочувствовать тебя в лиловом пеньюаре,
Дробя грядущее и прошлое, дробя
Второстепенное, и сильным быть в ударе.
Увериться, что мир сосредоточен в паре:
Лишь в нас с тобой, лишь в нас! И только для тебя,
И только о тебе, венчая взор твой царий,
Читать тебе себя!

Rondo (For you yourself to read in lemon boudoir)

For you yourself to read in lemon boudoir,

Like yacht of dreams, having accepted and loved…

Except untrue words, instead of formulated arias,

For you yourself to read.

To feel you in the purple negligee,

Crushing the future and the past, crushing

Secondary, and strongly to hit.

To be assured, that world is concentrated in the steam:

Just me and you, just us! And only for thee,

And only of thee, thy kingly sight crowning,

For thee thyself to read.

Рондо Генрику Виснапу

У Виснапу не только лишь «Хуленье»
На женщину, дразнящее толпу:
Есть нежное, весеннее влюбленье
У Виснапу.
Поэт идет, избрав себе тропу,
Улыбкой отвечая на гоненье;
Пусть критика танцует ки-ка-пу —
Не в этом ли ее предназначенье?..
Вдыхать ли запах ландыша… клопу?!
— О женщины! как чисто вдохновенье
У Виснапу!

Rondo of Henry Visnap

For Visnap not only «blasphemy»

For a woman, teasing the crowd:

For Visnap there is only tender,

Springtime falling in love.

Choosing his trail, poet goes,

With smile to persecution responds;

Let critic ki-ka-pu dance –

Not is this the purpose?

To inhale smell of lily of the valley… bedbug?!

O women! How clear is inspiration

For Visnap!

Рондель XV (Ее веселая печаль)

Ее веселая печаль,
Ее печальная веселость…
Саней задернутая полость,
И теплая у губ вуаль.
Какая тяга в зовы миль!
Какая молодая смелость!
В душе — веселая печаль,
В душе — печальная веселость.
В мечтах — кабинки, пляж, Трувиль.
Вокруг — зимы нагая белость.
В устах — коралловая алость.
В ушах — весенняя свирель.
В глазах — веселая печаль.

Rondel XV (Her happy sadness)

Her happy sadness,

Her sad happiness…

The drawn chambers of the sled,

And warm veil by the lips.

How heavy is mile in calls!

What is young braveness!

Happy sadness – in the soul,

In the soul – sad happiness.

In dreams – cabins, beach, Truville.

Around – naked winter’s whiteness.

Coral scarlet on the lips,

The spring pipe – in ears.

In the eyes – happy sadness.

Рондель XVI (Люблю лимонное с лиловым)

Люблю лимонное с лиловым:
Сирень средь лютиков люблю.
Лимон фиалками томлю.
Пою луну весенним словом:
Лиловым, лучезарным, новым!
Луна — подобно кораблю…
Люблю лиловое с лимонным:
Люблю средь лютиков сирень.
Мне так любовно быть влюбленным
И в ночь, и в утро, в вечер, в день,
И в полусвет, и в полутень,
Быть вечно жизнью восхищенным,
Любить лиловое с лимонным…

Rondel XVI (I love the lemon with the purple)

I love the lemon with the purple:

I love lilac buttercups among,

With violet I languish lemon.

With the spring word I sing the moon:

Purple, new, radiant!

Moon – just like a ship…

I love the purple and the lemon:

I love lilac midst buttercups.

For me to thus be in love

With night, with morning, evening, day,

And in half-shade, and in half-light

To be admiring life always,

The purple and the lemon to love…

Рондо XIX (Вервэна, упоенная морской)

Вервэна, упоенная морской
Муаровой волной, грустней Лювэна,
Овеяла меня своей тоской
Вервэна.
И под ее влияньем вдохновенно
Я начал петь глаза Манон Леско,
Смотрящие мне в душу сокровенно.
Возник в душе улыбчивый покой.
Она свята, как древняя Равенна:
То льется в душу лунною рекой
Вервэна.

Rondo XIX (Vervena, intoxicated by the sea)

Vervena, intoxicated by the sea

Moire wave, more woeful than Leuven,

With his sorrow fanned me

Vervena.

And inspired under her influence

I started to sing Manon Lesko’s eyes,

Looking secretly into my soul.

In soul arose a smiling rest.

She’s sacred, like ancient Ravenna:

With moon river pours into soul

Vervena.

Рондо XX (Пока не поздно, дай же мне ответ)

Пока не поздно, дай же мне ответ,
Молю тебя униженно и слезно,
Далекая, смотрящая мимозно:
Да или нет?
Поэзно «да», а «нет» — оно так прозно!

Слиянные мечты, но бьются розно
У нас сердца: тускнеет в небе свет…
О, дай мне отзвук, отзнак, свой привет,
Пока не поздно.

Ты вдалеке. Жизнь превратилась в бред.
И молния, и гром грохочет грозно.
И так давно. И так десятки лет.
Ты вдалеке, но ты со мною грезно.
Дай отклик мне, пока я не скелет,
Пока не поздно!..

Rondo XX (While it's not late, give me the answer)

While it’s not late, give me the answer,

I pray you humiliated and in tears,

Far away, with mimosas staring:

Yes or no? Yes or no – answer?

Poetically “yes,” and no – it is prosaic!

Merged dreams, but differently beat

Our hearts: dims the sky of light…

Oh, give me answering sign,

While it is not late…

Thus afar, life has turned to delirium.

And lightning, and thunder rumble menacingly.

And thus is late. And thus for tens of years

You are afar, but you’re draamy with me.

While I’m not a skeleton give me the answer…

While it is still time!

Рондо XXI (Далеко-далеко, там за скалами сизыми)

Далеко-далеко, там за скалами сизыми,
Где веет пустынями неверный сирокко,
Сменяясь цветочными и грезными бризами,
Далёко-далёко,
Ильферна, бесплотная царица востока,
Ласкает взор путника восходными ризами,
Слух арфой, вкус — негой бананного сока…
Потом испаряется, опутав капризами
Случайного странника, и он одиноко
Тоскует над брошенными ею ирисами, —
Далёко-далёко!

Rondo XXI (Far-afar, behind the blue rocks)

Far-afar, behind the blue rocks,

Where blows with the desert the northern sirocco,

Changing with colorful and dreamy breezes,

Far-afar.

Ilferna, the fruitless queen of the East,

Caresses sight of companion with sunrise chausibles,

Hearing of harp, taste – banana juice…

Then evaporates, having entangled with whims

Accidental stranger, and he, lonely, sorrows

Over the thrown against her irises, -

Afar-afar!

Рондо о поцелуях

Ее уста сближаются с моими
В тени от барбарисного куста
И делают все чувства молодыми
Ее уста.
И снова жизнь прекрасна и проста,
И вновь о солнечном томится Крыме
С ума сводящая меня мечта!
Обрадованный, повторяю имя
Благоуханное, как красота,
И поцелуями томлю своими
Ее уста…

Rondo of kisses

Her lips near mine

In shade of bush of barberry

And make all feelings

Young her lips.

And life again is beautiful and simple,

And again languishes in sunny Crimea

Dream of losing the mind!

Joyful, I recall the name

Like beauty, fragrant,

And with kisses I torment

Her lips…

Рондо (О, не рыдай над мертвым телом)

О, не рыдай над мертвым телом
И скорбь свою превозмоги:
Душа ушла в порыве смелом
Из мира мрака и тоски.
Не плакать, — радоваться надо:
Души счастливый переход —
Не наказанье, а — награда,
И не паденье, а восход.
О, не рыдай над мертвым телом,
Молись за вознесенный дух,
Над прахом же осиротелым
Не расточай души: он глух.
Нет, не рыдай над мертвым телом…

Rondo (O, don’t weep before dead body)

O, don’t weep before dead body

And overcome your sorrow:

Soul leaves in brave impulse

From the world of darkness and angst.

Do not cry – we must be joyful:

Happy transition of the soul -

Not punishment but reward,

And not falling but rising.

O, don’t weep before dead body,

Pray for ascended spirit,

Above the ashes orphaned

Don’t waste the soul: it can’t hear.

No, before dead body don’t keep.

Роза в снегу

Как в пещере костер, запылает камин…
И звонок оправдав, точно роза в снегу,
Ты войдешь, серебрясь… Я — прости, не могу… —
Зацелую тебя… как идею брамин!
О! с мороза дитя — это роза в снегу!
Сладострастно вопьет бархат пестрой софы,
Он вопьет перламутр этих форм — он вопьет!
Будь моею, ничья!.. Лью в бокалы строфы,
Лью восторг через край, — и бокал запоет…
А бокал запоет — запоет кабинет,
И камина костер, и тигрица-софа…
Опьяненье не будет тяжелым, — о, нет:
Где вино вне вина — жить и грезить лафа!

Rose in Snow

Like bonfire in a cave, fireplace flames out…

And, like a rose in snow, a call approving –

You will come in, silver… I – forgive, I cannot…

I will kiss you… like an idea of Brahmin!

Oh! Child from frost – is the rose in the snow.

Voluptuously will drink the velvet of gaudy sofa.

Who will drink? It will drink the pearl of these forms…

Be mine, draw! In glasses I pour verse,

I pour joy through the edge – and sings the glass…

And sings glass – sings the cabinet,

And tiger’s sofa, and bonfire of hearth…

Drunkenness won’t be heavy – endlessly:

Where wine without wine – fate to live and dream.

Розы во льду

Твоей души я не отрину:
Она нагорна и морска.
Рождественскому мандарину
Благоуханием близка.

Ты вне сравнений: ты едина.
Ты вне сомнений: ты — мечта.
Ты — озарительная льдина
С живыми розами Христа.

Roses in ice

Your soul I will not cast away:

It is on mountains and sea.

To the Christmas tangerines

Is near with fragrance.

You’re beyond comparison: you alone.

You – are a dream, you’re beyond doubts.

You – illuminating ice flow

With living roses of Christ.

Россини

Отдохновенье мозгу и душе
Для девушек и правнуков поныне…
Оркестровать улыбку Бомарше
Мог только он, эоловый Россини.

Глаза его мелодий ясно-сини,
А их язык понятен в шалаше.
Пусть первенство мотивовых клише
И графу Альмавиве, и Розине.

Миг музыки переживет века,
Когда его природа глубока, —
Эпиталамы или панихиды!

Россини — это вкрадчивый апрель,
Идиллия селян «Вильгельма Телль»,
Кокетливая трель «Семирамиды».

Rossini

Relaxation to brain and soul

For grandkids and girls…

To orchestrate Bomarshe’s smile

Could only he, Rossini aeolian.

Clear-blue are his melody’s eyes,

And tongue is understood in the heart.

Let there be primacy of motive cliches

In Rozin, in Almamiv’s count.

Moment of music will survive eras,

When deep is its nature, -

Epithalamus or funeral!

Rossini – is insinuating April,

Idyll of villagers “Wilhelm Tell,”

“Semiramida’s” coquettish trill.

Русская

Кружевеет, розовеет утром лес,
Паучок по паутинке вверх полез.
Бриллиантится веселая роса.
Что за воздух! Что за свет! Что за краса!
Хорошо гулять утрами по овсу,
Видеть птичку, лягушонка и осу,
Слушать сонного горлана-петуха,
Обменяться с дальним эхом: «Ха-ха-ха!»
Ах, люблю бесцельно утром покричать,
Ах, люблю в березках девку повстречать,
Повстречать и, опираясь на плетень,
Гнать с лица ее предутреннюю тень,
Пробудить ее невыспавшийся сон,
Ей поведать, как в мечтах я вознесен,
Обхватить ее трепещущую грудь,
Растолкать ее для жизни как-нибудь!

Russian

Laces, pinks the morning wood.

On cobwebs climbs the spider.

The happy diamond dew.

What light! What beauty! What air!

It’s good to walk in mornings on the oaks,

To see the bird, the frog and the bee,

To hear the sleepy rooster-throat,

To exchange with echo: “hee-hee-hee”!

Ah, I love in morning to scream, aimless,

Ah, I love in birches to meet maiden,

To meet and, leaning on fence,

To chase from face her morning shadow,

Her unawakened sleep to awake,

To tell, that in dreams I am raised,

Somehow to push her into life,

To embrace her trembling chest.

Русские вилы

Когда Бонапарт приближался к Москве
И щедро бесплодные сеял могилы,
Победный в кровавом своем торжестве, —
В овинах дремали забытые вилы.

Когда ж он бежал из сожженной Москвы
И армия мерзла без хлеба, без силы, —
В руках русской бабы вдруг ожили вы,
Орудием смерти забытые вилы!

…Век минул. Дракон налетел на Москву,
Сжигая святыни, и, душами хилы,
Пред ним москвичи преклонили главу…
В овинах дремали забытые вилы.

Но кровью людскою упившись, дракон
Готовится лопнуть: надулись все жилы.
Что ж, русский народ! Враг почти побежден:
— Хватайся за вилы!

Russian pitchforks

When Bonaparte was nearing to Moscow

And generously sowed graves fruitless,

In its bloody triumph victorious, -

Forgotten pitchfork slept in the barns.

When he ran from burned-out Moscow

And army froze without bread, without force, -

You suddenly came alive in hands of Russian broad,

Forgotten pitchfork a weapon of death!

Century passed. Dragon swooped down on Moscow,

Burning the shrines, and, in souls frail,

Before them Muscovites the heads bowed..

Forgotten pitchfork in barn slept.

But drunk on people’s blood, the dragon

Is ready to pop: the veins inflate.

Well, Russian people! Enemy’s almost conquered:

For the pitchfork grasp!