Tsvetayeva Short Poems Part 1

“Do not laugh at young generation!”

To Mother

(Fragment)

“The street awakens. She looks, exhausted”

Summer Kingdom

In The Hall

Little World

“Over the city the high moon lay”

In The Kremlin

By the Little Coffin

Epitaph

To Lady with Camelias

To Victims Of School Dusk

To Sergei

Dormitory In Spring

First Travel

Second Travel

In the Summer

Suicide

Terminal Silhouette

“Like vastness of our woeful fields”

To Nina

In Paris

In Schenbrunne

Camerata

Parting

Prayer

Sorceress

To Asya

(Joke Poem)

Accordion in Spring

Louis XVII

On the Rocks

Lady In Blue

In Ouchy

Watercolor

Fairy Tale Schwartzwald

How We Read “Lichtenstein”

Our Kingdoms

Departure

Books in Red Binding

Soup Incident

Mother Behind the Book

Awakening

Exhaustion

Pampering

Best Union

Sarah In Versaille Monastery

Little Page

Die Stille Strasse

Meeting

New Moon

Epitaph

In Luxembourg Garden

In Twilight

Little Elf in Hall

Memories of Nina Javach

Prisoner

Sisters

On Parting

Perpetuum Mobile

To the Next One

Mother In the Garden

Silver Ray

Mother On the Rainbow

In Three

Flour and Torment

Error

Ice Ring Melting

Meeting

To Former Mage

To Mage

In Alien Camp

Angelique

Kind Sorcerer

Descendant of Swedish Kings

Bewilderment

Doomed

“To sun, to the wind, to the free space”

From Four to Seven

With Will of Moon

Rouge Et Bleue

Cafeteria

Easter in April

Tales of Solovyov

Picture With Candy

Ricordo Di Tivoli

By the Bed

Three Kisses

Two In a Square

Contact Through Dreams

“Azure are the fields, where our dreaming had met”

Hello From a Train

Green Garland

“It is true, is it not, that our souls are not used yet to parting?”

Except for Love

Bad Excuse

Prediction

Both Rays

Nursery

Different Children

Our Hall

“Pines for you our hall”

“Nearby are your white graves”

“Forgive” Nina

Her Words

Hearts and Souls

Inscription On Album

In the Winter

Thus It Will Be

Truth

Knocking On The Door

Happiness

To Brides of Sages

Another Prayer

Judged

From Tales To Life

In the Mirror of Book M. D. -V.

Aesthetes

They and Us

“Hopelessly – grown up you are? Oh no”

To Mother

On Saturday

“Kurlyk”

After the Holiday

In the Classroom

On the Boulevard

Advice

Boy With a Rose

Cradle Song for Asya

To a Growing-Up One

Magician

First Rose

Confession

Girl-Death

Boy-Madness

Prince and Swans

By the Books

Unequal Brothers

Boring Games

Rebels

Live Chains

Bayard

Mother In Dacha

Firebird

* * * * *

He смейтесь вы над юным поколеньем!

Вы не поймете никогда,

Как можно жить одним стремленьем,

Лишь жаждой воли и добра...

Вы не поймете, как пылает

Отвагой бранной грудь бойца,

Как свято отрок умирает,

Девизу верный до конца!

Так не зовите их домой

И не мешайте их стремленьям, --

Ведь каждый из бойцов -- герой!

Гордитесь юным поколеньем!

* * * * *

Do not laugh at young generation!

You'll never fathom in your mind

How to live just with aspiration,

With fervor for the good and kind...

You will not fathom how with courage

Aflame is the young warrior's chest,

How sacredly the teen is dying

Loyal to the motto until death!

So do not call them right back home

And don't mess with their aspiration -

Each warrior is a hero, so

Be proud of the young generation.

МАМЕ

В старом вальсе штраусовском впервые

Мы услышали твой тихий зов,

С той поры нам чужды все живые

И отраден беглый бой часов.

Мы, как ты, приветствуем закаты,

Упиваясь близостью конца.

Все, чем в лучший вечер мы богаты,

Нам тобою вложено в сердца.

К детским снам клонясь неутомимо,

(Без тебя лишь месяц в них глядел!)

Ты вела своих малюток мимо

Горькой жизни помыслов и дел.

С ранних лет нам близок, кто печален,

Скучен смех и чужд домашний кров...

Наш корабль не в добрый миг отчален

И плывет по воле всех ветров!

Все бледней лазурный остров-детство,

Мы одни на палубе стоим.

Видно грусть оставила в наследство

Ты, о мама, девочкам своим!

To Mother

In the old Strauss waltz for the first time

We had listened to your quiet call,

Since then all the living things are alien

And the knocking of the clock consoles.

We, like you, are gladly greeting sunsets,

And are drunk on nearness of the end.

All, with which on better nights we're wealthy

Is put in the hearts by your own hand.

Bowing to a child's dreams with no tire.

(Only crescent looked in them indeed

Without you)! You have led your kids past

Bitter lifetime of the thoughts and deeds.

From the early age the sad one's close to us,

Laughter bores and home we left behind..

Our ship not in good times left the harbor

And it sails by will of every wind!

Azure isle of childhood is paling,

On the deck of ship we stand alone.

It appears, oh mother, to your daughters

You've left an inheritance of woe.

(ОТРЫВОК)

Где-то маятник качался, голоса звучали пьяно.

Преимущество мадеры я доказывал с трудом.

Вдруг заметил я, как в пляске закружилися стаканы,

Вызывающе сверкая ослепительным стеклом.

Что вы, дерзкие, кружитесь, ведь настроен я не кротко.

Я поклонник бога Вакха, я отныне сам не свой.

А в соседней зале пели, и покачивалась лодка,

И смыкались с плеском волны над уставшей головой.

(Fragment)

Somewhere pendulum was swinging, drunkenly shouted the voices.

With much work I tried to prove the virtues of madeira wine.

And then suddenly I noticed how in dance circled the glasses,

Calling on me with the glass that almost blinded in its shine.

Why you, daring ones, are circling, I am not humbly disposed,

I am follower of Bacchus, I am not my own man.

And they sang in nearby ball hall, and was swinging just the boat,

And the splashing waves were meeting overtop the tired head.

* * * * *

Проснулась улица. Глядит, усталая

Глазами хмурыми немых окон

На лица сонные, от стужи алые,

Что гонят думами упорный сон.

Покрыты инеем деревья черные, --

Следом таинственным забав ночных,

В парче сияющей стоят минорные,

Как будто мертвые среди живых.

Мелькает серое пальто измятое,

Фуражка с венчиком, унылый лик

И руки красные, к ушам прижатые,

И черный фартучек со связкой книг.

Проснулась улица. Глядит, угрюмая

Глазами хмурыми немых окон.

Уснуть, забыться бы с отрадной думою,

Что жизнь нам грезится, а это -- сон!

* * * * *

The street awakens. She looks, exhausted

With the mute windows' sullen eyes,

On sleepy faces, red from the cold,

That with thoughts chase the stubborn sleep away.

The blackened trees with rime are covered -

With trace mysterious of the night's fun,

In gleaming brocade sad ones are standing,

Just like the dead the alive among.

The gray coat mingles, trampled upon,

The forage-cup with a wreathe, a bored look,

And the red arms, pressed to the ears,

And the black apron with a bunch of books.

The street awakens. She looks, unpleasant

With mute windows' sullen eyes, it would seem.

To sleep, in a happy thought be forgotten,

What life seems to us, this is a dream!

ЛЕСНОЕ ЦАРСТВО

Асе

Ты -- принцесса из царства не светского,

Он -- твой рыцарь, готовый на все...

О, как много в вас милого, детского,

Как понятно мне счастье твое!

В светлой чаше берез, где просветами

Голубеет сквозь листья вода,

Хорошо обменяться ответами,

Хорошо быть принцессой. О, да!

Тихим вечером, медленно тающим,

Там, где сосны, болото и мхи,

Хорошо над костром догорающим

Говорить о закате стихи;

Возвращаться опасной дорогою

С соучастницей вечной -- луной,

Быть принцессой лукавой и строгою

Лунной ночью, дорогой лесной.

Наслаждайтесь весенними звонами,

Милый рыцарь, влюбленный, как паж,

И принцесса с глазами зелеными, --

Этот миг, он короткий, но ваш!

Не смущайтесь словами нетвердыми!

Знайте: молодость, ветер -- одно!

Вы сошлись и расстанетесь гордыми,

Если чаши завидится дно.

Хорошо быть красивыми, быстрыми

И, кострами дразня темноту,

Любоваться безумными искрами,

И как искры сгореть -- на лету!

Summer Kingdom

To Asya

You are princess from other kingdoms

He's your knight, ready for all...

How much in you is childish, dear,

How I fathom the joy in your soul!

In the light grove of birches, where

Shines blue water among the leaves,

It is good to exchange the answers,

It is good to be a princess, yes.

On quiet evening, melting slowly,

Where there's pines, swamps and moss

It is good over dying bonfire

To talk about the sunset verse

To return on the road perilous

With eternal companion – moon,

To be a strict and sly princess

Moonlit night, road through the woods.

Go take pleasure in autumn ringing,

Dear knight, like a page in love,

And then the princess, green-eyed,

This moment even is yours if brief!

Don't be ashamed of the soft words!

Know: One are youth and the wind!

You assembled and parted proud,

Even if the cup's bottom we see.

It is good to be beautiful, fast

And, with bonfires teasing the dark,

To admire the mindless sparks,

And like sparks to burn up in flight!

В ЗАЛЕ

Над миром вечерних видений

Мы, дети, сегодня цари.

Спускаются длинные тени,

Горят за окном фонари,

Темнеет высокая зала,

Уходят в себя зеркала...

Не медлим! Минута настала!

Уж кто-то идет из угла.

Нас двое над темной роялью

Склонилось, и крадется жуть.

Укутаны маминой шалью,

Бледнеем, не смеем вздохнуть.

Посмотрим, что ныне творится

Под пологом вражеской тьмы?

Темнее, чем прежде, их лица, --

Опять победители мы!

Мы цепи таинственной звенья,

Нам духом в борьбе не упасть,

Последнее близко сраженье,

И темных окончится власть.

Мы старших за то презираем,

Что скучны и просты их дни л.

Мы знаем, мы многое знаем

Того. что не знают они!

In The Hall

Over the nighttime visions

We, children, are the kings tonight.

On us descend the long shadows,

The street lamps are burning outside,

The high hall is growing darker,

Mirrors go into themselves...

The minute is coming – don’t tarry! -

Someone from the corner will leave.

We've bent over the dark piano,

And horror of what we feel sneaks.

We're draped in the shawl of the mother,

We're pale and don't dare to breathe.

We'll see what is happening now

Under the darkness's stain?

Darker, their faces becoming -

We are the winners again!

We are chains secretly ringing

We can't fall in spirit in fight,

The final battle is near,

And end will the wicked ones' might.

We for this despise the elders,

That boring and simple their days.

We know, we know, we gather,

Much that don't know they.

МИРОК

Дети -- это взгляды глазок боязливых,

Ножек шаловливых по паркету стук,

Дети -- это солнце в пасмурных мотивах,

Целый мир гипотез радостных наук.

Вечный беспорядок в золоте колечек,

Ласковых словечек шепот в полусне,

Мирные картинки птичек и овечек,

Что в уютной детской дремлют на стене.

Дети -- это вечер, вечер на диване,

Сквозь окно, в тумане, блестки фонарей,

Мерный голос сказки о царе Салтане,

О русалках-сестрах сказочных морей.

Дети -- это отдых, миг покоя краткий,

Богу у кроватки трепетный обет,

Дети -- это мира нежные загадки,

И в самих загадках кроется ответ!

Little World

Children - are staring of eyes so frightful,

Mischievous legs on a wooden floor,

Children - is sun in the gloomy motives,

Hypotheses' of happy sciences world.

Eternal disorder in the ring's gold,

Tender word's whispers in semi-sleep,

On the wall in a cozy child's room, the dreaming

Peaceful pictures of birds and sheep.

Children - is evening, evening on the couch,

In the fog, through the window, glimmer street lamps,

A measured voice of the tale of King Saltan,

Mermaid-sisters of seas from tales.

Children - is rest, brief moment of respite,

A trembling vow before God's eyes,

Children - are the world's tender riddles,

Where in the riddle the answer hides!

* * * * *

Месяц высокий над городом лег,

Грезили старые зданья...

Голос ваш был безучастно-далек:

-- "Хочется спать. До свиданья".

Были друзья мы иль были враги?

Рук было кратко пожатье,

Сухо звучали по камню шаги

В шорохе длинного платья.

Что-то мелькнуло, -- знакомая грусть,

-- Старой тоски переливы...

Хочется спать Вам? И спите, и пусть

Сны Ваши будут красивы;

Пусть не мешает анализ больной

Вашей уютной дремоте.

Может быть в жизни Вы тоже покой

Муке пути предпочтете.

Может быть Вас не захватит волна,

Сгубят земные соблазны, --

В этом тумане так смутно видна

Цель, а дороги так разны!

Снами отрадно страдания гнать,

Спящим не ведать стремленья,

Только и светлых надежд им не знать,

Им не видать возрожденья,

Им не сложить за мечту головы, --

Бури -- герои достойны!

Буду бороться и плакать, а Вы

Спите спокойно!

* * * * *

Over the city the high moon lay,

Ancient buildings stood tall...

You voice was impartial and far away:

“I want to sleep. Farewell.”

Were we enemies or were we friends?

Briefly we shook our hands,

Drily resounded upon the stones

Steps in the long dress.

Something had shimmered – familiar pain,

Ancient angst's overflow...

You want to sleep? So to sleep, and may

Your dreams be beautiful, so.

May not the analysis of the doctor

Bother your dreaming and comfort.

Maybe in life you will also prefer

Peace to the travails of road.

Maybe the wave will not lift you at all,

The earth's temptations you will murder -

In this fog how dimly the goal

Is seen, and so much differ the roads!

It is a joy with sleep to chase woe,

Sleepy ones have no ambition,

Only the light hopes they will not know,

They will not glimpse resurrection,

Their dreams in their souls they cannot

Fold storms are deserving heroes!

I will fight and I will cry, and you might

Sleep peacefully here.

В КРЕМЛЕ

Там, где мильоны звезд-лампадок

Горят пред ликом старины,

Где звон вечерний сердцу сладок,

Где башни в небо влюблены;

Там, где в тени воздушных складок

Прозрачно-белы бродят сны --

Я понял смысл былых загадок,

Я стал поверенным луны.

В бреду, с прерывистым дыханьем,

Я всe хотел узнать, до дна:

Каким таинственным страданьям

Царица в небе предана

И почему к столетним зданьям

Так нежно льнет, всегда одна...

Что на земле зовут преданьем, --

Мне всe поведала луна.

В расшитых шeлком покрывалах,

У окон сумрачных дворцов,

Я увидал цариц усталых,

В глазах чьих замер тихий зов.

Я увидал, как в старых сказках,

Мечи, венец и древний герб,

И в чьих-то детских, детских глазках

Тот свет, что льет волшебный серп.

О, сколько глаз из этих окон

Глядели вслед ему с тоской,

И скольких за собой увлек он

Туда, где радость и покой!

Я увидал монахинь бледных,

Земли отверженных детей,

И в их молитвах заповедных

Я уловил пожар страстей.

Я угадал в блужданьи взглядов: ^

-- "Я жить хочу! На что мне Бог?"

И в складках траурных нарядов

К луне идущий, долгий вздох.

Скажи, луна, за что страдали

Они в плену своих светлиц?

Чему в угоду погибали

Рабыни с душами цариц,

Что из глухих опочивален

Рвались в зеленые поля?

-- И был луны ответ печален

В стенах угрюмого Кремля.

In The Kremlin

There, where a million lampade-stars

Burn in the face of ancient time,

Where evening ringing's sweet to heart,

Where towers are in love with sky;

There, where in shade of airy folds

Transparent-white wander the dreams,

I fathomed meaning of old riddles,

A moon-believer I became.

In madness, with a fitful breathing,

To know all to the root sought I:

To what mysterious suffering

The queen is given in the sky

And why to homes from ancient years

She tenderly leans, all alone...

What on the earth they call betrayal -

All has been stated by the moon.

Amid the blankets with silk sowed

By windows of grim palaces,

The tired queens I did behold,

A quiet call within their eyes.

I saw how in the ancient stories

The swords, the crown, the coat of arms,

The light from ancient sickle pouring

In someone's childish, childish eyes.

Oh how many eyes had stared

From these windows after him with angst,

And how many did he lure

There, where is peace and happiness!

I saw the nuns that were in pallor,

Children that had rejected earth,

And in the holy, holy prayers

The fire of passion I have caught.

“I want to live! Wherefore is God?” -

I asked in wandering of eyes;

And in the mourning clothes' folds

Bound for the moon long, heavy sigh.

Tell me, O moon, why they had woe

The prison of their rooms within?

For whose sake perished without glory

The slave girls with the souls of queens,

That from their deaf sleeping chambers

Would tear into the fields of green?

And sorrowful was the moon's answer

Beside the wall of sad Kremlin.

У ГРОБИКА

Екатерине Павловне Пешковой

Мама светло разукрасила гробик.

Дремлет малютка в воскресном наряде.

Больше не рвутся на лобик

Русые пряди;

Детской головки, видавшей так мало,

Круглая больше не давит гребенка...

Только о радостном знало

Сердце ребенка.

Век пятилетний так весело прожит:

Много проворные ручки шалили!

Грези, никто не тревожит,

Грози меж лилий...

Ищут цветы к ней поближе местечко,

(Тесно ей кажется в новой кровати).

Знают цветы: золотое сердечко

Было у Кати!

Не нам судить, не нам винить...

Нельзя за тайну ненавидеть.

В стране несбывшихся гаданий

Живешь одна, от всех вдали.

За счастье жалкое земли

Ты не отдашь своих страданий.

Ведь нашей жизни вся отрада

К бокалу прошлого прильнуть.

Не знаем мы, где верный путь,

И не судить, а плакать надо.

By the Little Coffin

To Katherine Pavlovna Peshkova

Mother has painted the coffin brightly.

The tiny one sleeps in Sunday attire.

Onto the forehead no longer is falling

The light-brown hair;

A round comb no longer is pressing,

Having seen so little, of the child's head;

Only of joy knew

The heart of the kid.

For five years so happily lived she

Much played the deft arms!

Fantasies, fantasies mid lilies,

Nobody disturbed them.

The flowers seek a place nearer to her,

(She seems tight in her new bed).

The flowers know: Little Katya

A golden heart had.

Ours not to judge, ours not to blame...

For a secret to hate you can’t.

In land of unfulfilled guesses

You live alone, far off from all.

You will not give away your woe

For pitiful earthly happiness.

It is our life’s joy

To sip from shot glass of the past.

We do not know the rightful path,

You need not to judge but to cry.

ЭПИТАФИЯ

Л. А. Т.

НА ЗЕМЛЕ

-- "Забилась в угол, глядишь упрямо...

Скажи, согласна? Мы ждем давно".

-- "Ах, я не знаю. Оставьте, мама!

Оставьте, мама. Мне все равно!"

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

О будь печальна, будь прекрасна,

Храни в душе осенний сад!

Пусть будет светел твой закат,

Ты над зарей была не властна.

Такой как ты нельзя обидеть:

Суровый звук -- порвется нить!

В ЗЕМЛЕ

-- "Не тяжки ль вздохи усталой груди?

В могиле тесной всегда ль темно?"

-- "Ах, я не знаю. Оставьте, люди!

Оставьте, люди! Мне все равно!"

НАД ЗЕМЛЕЙ

-- "Добро любила ль, всем сердцем, страстно?

Зло -- возмущало ль тебя оно?"

-- "О Боже правый, со всем согласна!

Я так устала. Мне все равно!"

Epitaph

L.A.T.

ON THE GROUND

"Hid in the corner, you look so stubborn,

We wait for long. Say, you agree?"

"Ah, I don't know. Leave me, mother!

Leave me. It's all the same to me!"

LAST WORD

O be beautiful, be sad,

Keep in the soul the autumn garden!

May of the light be your sunset,

Over the dawn You had no power over the dawn.

You can't pick on you anywhere:

The harsh sound – the thread will tear!

IN THE GROUND

"Is not the breath of a tired chest heavy?

In tight grave it's always dark, you see?"

"Ah, I don't know. Leave me, people!

Leave me! It's all the same to me!"

OVER THE GROUND

Did I love passionately with my heart, too?

Evil - did it so anger thee?"

"O my good God, I agree completely!

I'm tired. It's all the same to me!"

ДАМЕ С КАМЕЛИЯМИ

Все твой путь блестящей залой зла,

Маргарита, осуждают смело.

В чем вина твоя? Грешило тело!

Душу ты -- невинной сберегла.

Одному, другому, всем равно,

Всем кивала ты с усмешкой зыбкой.

Этой горестной полуулыбкой

Ты оплакала себя давно.

Кто поймет? Рука поможет чья?

Всех одно пленяет без изъятья!

Вечно ждут раскрытые объятья,

Вечно ждут: "Я жажду! Будь моя!"

День и ночь признаний лживых яд...

День и ночь, и завтра вновь, и снова!

Говорил красноречивей слова

Темный взгляд твой, мученицы взгляд.

Все тесней проклятое кольцо,

Мстит судьба богине полусветской...

Нежный мальчик вдруг с улыбкой детской

Заглянул тебе, грустя, в лицо...

О любовь! Спасает мир -- она!

В ней одной спасенье и защита.

Всe в любви. Спи с миром, Маргарита...

Всe в любви... Любила -- спасена!

To Lady with Camelias

Your whole way with shining evil's coal

Margaret, they all do bravely judge.

What's your fault? The body sinned as such,

Innocent you have retained your soul.

To all people it's the same, I know,

To all nodded with a blurry smile.

And with this sorrowful semi-smile

You have wept yourself long time ago.

Who will know? Whose hand will help along?

No exception to the rule, one thing entrances!

They eternally await embraces,

They eternally await, "I'm thirsty! Be my own!"

Day and night the bane of false confessions..

Day and night, tomorrow, and once more!

Spoke more eloquently than the word

Your dark glance, the martyr's dark expression.

The accursed ring is growing narrow,

On the goddess of the world avenges fate..

Smiling childishly, into your face

A young tender boy glances with sorrow.

The entire world is saved by love!

In but her salvation and defense is.

All's in love. O Margaret, sleep in peace.

All's in love. I'm saved because I love.

ЖЕРТВАМ ШКОЛЬНЫХ СУМЕРОК

Милые, ранние веточки,

Гордость и счастье земли,

Деточки, грустные деточки,

О, почему вы ушли?

Думы смущает заветные

Ваш неуслышанный стон.

Сколько-то листья газетные

Кроют безвестных имен!..

Губы, теперь онемелые,

Тихо шепнули: "Не то..."

Смерти довериться, смелые,

Что вас заставило, что?

Ужас ли дум неожиданных,

Душу зажегший вопрос,

Подвигов жажда ль невиданных,

Или предчувствие гроз, --

Спите в покое чарующем!

Смерть хороша -- на заре!

Вспомним о вас на пирующем,

Бурно-могучем костре.

-- Правы ли на смерть идущие?

Вечно ли будет темно?

Это узнают грядущие,

Нам это знать -- не дано.

To Victims Of School Dusk

Branches, early and dear,

Earth's pride and joy,

Children, sad children,

O, why have you gone away?

Your unheard moan of anguish

Disturbs the promised thoughts.

How much the newspaper pages

Cover the names unheard!..

Lips, now made numb,

Quietly whisper: “Not that...”

To trust in death, the brave ones,

What made you, what?

Horror of thoughts unheralded,

Question that burns and torments,

Thirst for feats unprecedented

Or lighting's portents -

Sleep in enchanted peace!

And death is good – at sunrise!

We'll remember you on the feast,

Storm-mighty bonfire.

Are right the ones to death walking?

Will it be dark always?

This will be known by the coming,

We do not know this.

СЕРЕЖЕ

Ты не мог смирить тоску свою,

Победив наш смех, что ранит, жаля.

Догорев, как свечи у рояля,

Всех светлей проснулся ты в раю.

И сказал Христос, отец любви:

"По тебе внизу тоскует мама,

В ней душа грустней пустого храма,

Грустен мир. К себе ее зови".

С той поры, когда желтеет лес,

Вверх она, сквозь листьев позолоту,

Все глядит, как будто ищет что-то

В синеве темнеющих небес.

И когда осенние цветы

Льнут к земле, как детский взгляд без смеха,

С ярких губ срывается, как эхо,

Тихий стон: "Мой мальчик, это ты!"

О, зови, зови сильней ее!

О земле, где всe -- одна тревога

И о том, как дивно быть у Бога,

Всe скажи, -- ведь дети знают всe!

Понял ты, что жизнь иль смех, иль бред,

Ты ушел, сомнений не тревожа...

Ты ушел... Ты мудрый был, Сережа!

В мире грусть. У Бога грусти нет!

To Sergei

You could not make peace with your dismay, and

Conquered laughter that wounds pitying.

Like a candle at a piano, burning

Lighter than all others in the heaven.

And thus stated Christ, love’s father:

“Mom is mourning for you downstairs,

Her soul than empty temple is sadder,

World is woeful. Call her to yourself.”

Since that time, when the wood is yellow,

She alone through gold of leaves is looking

As if though something she is seeking

In the darkness of the blue heaven.

And when to soil autumn flowers lean

Like a childish look, without laughter,

From bright lips, a quiet moan,

“Oh, my boy, it is thee!” - Like an echo.

Call, oh call, with greater might her call!

Of the earth, where all is trouble,

And of how lovely to be with God is,

Tell me everything, for kids know all!

Life is joy or madness, you have known,

Not bothering the doubts you have gone...

You have gone... Sergei, you've been a wise one!

World is woeful. God does not have woe!

ДОРТУАР ВЕСНОЙ

Анне Ланиной

О весенние сны в дортуаре,

О блужданье в раздумье средь спящих.

Звук шагов, как нарочно, скрипящих,

И тоска, и мечты о пожаре.

Неспокойны уснувшие лица,

Газ заботливо кем-то убавлен,

Воздух прян и как будто отравлен,

Дортуар -- как большая теплица.

Тихи вздохи. На призрачном свете

Все бледны. От тоски ль ожиданья,

Оттого ль, что солгали гаданья,

Но тревожны уснувшие дети.

Косы длинны, а руки так тонки!

Бред внезапный: "От вражеских пушек

Войско турок..." Недвижны иконки,

Что склонились над снегом подушек.

Кто-то плачет во сне, не упрямо...

Так слабы эти детские всхлипы!

Снятся девочке старые липы

И умершая, бледная мама.

Расцветает в душе небылица.

Кто там бродит? Неспящая поздно?

Иль цветок, воскресающий грозно,

Что сгубила весною теплица?

Dormitory In Spring

To Anna Lanina

Of the spring dreams in the dormitory,

Of the wandering in mind of the sleeping,

Sound of steps, just as usual, screeching,

And the angst, and the dreams of a fire.

Worried are the sleeping faces,

Someone has turned off the gas, and

Air is almost poisoned and fragrant,

Dormitory – like big greenhouses.

Quiet are sighs. Upon a ghostly light

All are pale. From angst of expectation,

But sleeping children are anxious

Because the fortune-teller lied.

Braids are long, but the arms are thin!

Sudden madness: “Of the enemy cannons,

Host of Turks...” Immovable are icons,

As over the snow pillows they lean.

Someone cries in sleep, not stubbornly...

So weak these sobs of a kid!

And a mother, pale and dead

And in the girl’s dream old elm trees.

Tale within the soul is blossoming.

Who is wandering? Not the sleeping lately?

Or the flower, resurrecting loudly,

What ruined the greenhouse in the spring?

ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

-- "Плывите!" молвила Весна.

Ушла земля, сверкнула пена,

Диван-корабль в озерах сна

Помчал нас к сказке Андерсена.

Какой-то добрый Чародей

Его из вод направил сонных

В страну гигантских орхидей,

Печальных глаз и рощ лимонных.

Мы плыли мимо берегов,

Где зеленеет Пальма Мира,

Где из спокойных жемчугов

Дворцы, а башни из сапфира.

Исчез последний снег зимы,

Нам цвел душистый снег магнолий.

Куда летим? Не знали мы!

Да и к чему? Не все равно ли?

Тянулись гибкие цветы,

Как зачарованные змеи,

Из просветленной темноты

Мигали хитрые пигмеи...

Последний луч давно погас,

В краях последних тучек тая,

Мелькнуло облачко-Пегас,

И рыб воздушных скрылась стая,

И месяц меж стеблей травы

Мелькнул в воде, как круг эмали...

Он был так близок, но, увы --

Его мы в сети не поймали!

Под пестрым зонтиком чудес,

Полны мечтаний затаенных,

Лежали мы и страх исчез

Под взором чьих-то глаз зеленых.

Лилось ручьем на берегах

Вино в хрустальные графины,

Служили нам на двух ногах

Киты и грузные дельфины...

Вдруг -- звон! Он здесь! Пощады нет!

То звон часов протяжно-гулок!

Как, это папин кабинет?

Диван? Знакомый переулок?

Уж утро брезжит! Боже мой!

Полу во сне и полу-бдея

По мокрым улицам домой

Мы провожали Чародея.

First Travel

“Swim,” thus has stated Spring.

The earth is gone, has shimmered foam,

The couch-ship in the lakes of dream

Has rushed us in tales of Anderson.

Some hierophant, kind and wise,

Directed it from sleepy waters

Into the land of giant orchids,

The lemon groves and the sad eyes.

We sailed along the blessed shores,

Where palm of peace remains entire,

Where palaces are made of pearls

Where towers are made of sapphire.

Vanished the final winter's snow,

Bloomed magnolias' snow fragrant.

Where do we fly? We do not know!

And for what purpose? Does it matter?

The supple flowers would bend,

Just like the snakes spell-bound by fear,

From darkness that was dimly lit

Shimmered the pygmies, sly and clever...

The final ray died long ago,

Melting within last edge of cloud,

The Pegasus-cloud shimmered so,

And the flock of heaven's fish hid,

And moon among the stems of grass

Like round enamel, shimmered all wet…

He was so close, but, alas -

We could not catch him with the net!

Under first umbrella of wonder,

Under the long awaited dreams,

We lay and then was vanquished fear

Under the stare of one's eyes green.

Poured on the shore just like a stream

Within the crystal pitchers, wine

Served us upon two feet

The whales and portly dolphins...

Suddenly – ring! It's here! No mercy!

Ringing of hours is long and deep!

How, this is your father's office?

Couch? The familiar street?

Morning is brimming! Oh my God!

Half in the sleep and half awakened

On the way home on wet roads

We had conducted the hierophant.

ВТОРОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Нет возврата. Уж поздно теперь.

Хоть и страшно, хоть грозный и темный ты,

Отвори нам желанную дверь,

Покажи нам заветные комнаты.

Красен факел у негра в руках,

Реки света струятся зигзагами...

Клеопатра ли там в жемчугах?

Лорелея ли с рейнскими сагами?

Может быть ... -- отворяй же скорей

Тайным знаком серебряной палочки! --

Там фонтаны из слез матерей?

И в распущенных косах русалочки?

Не горящие жаждой уснуть --

Как несчастны, как жалко-бездомны те!

Дай нам в душу тебе заглянуть

В той лиловой, той облачной комнате!

Second Travel

No return. It is now late.

Though it's scary, though you are awful and full of gloom,

Open to us the desired gate,

Show us the promised rooms.

Rivers of light stream in curves,

Red torch in the negro's hands...

Is that Cleopatra in pearls?

Lorelei in the myths from Rhein?

Maybe... Open at once

With secret sign of stick of silver!

In the mermaid's loose braids

There are fountains from mother's tears?

To go to sleep not thirsty at all -

We're wretched, homeless to doom!

Let me look into your soul

In that purple, that cloudy room!

ЛЕТОМ

-- "Ася, поверьте!" и что-то дрожит

В Гришином деланном басе.

Ася лукава и дальше бежит...

Гриша -- мечтает об Асе.

Шепчутся листья над ним с ветерком,

Клонятся трепетной нишей...

Гриша глаза вытирает тайком,

Ася -- смеется над Гришей!

In the Summer

"Asya, believe me" - something shakes like a song

In the loud Grisha's bass, and

Asya is coy and runs further along...

Grisha dreams of Asya.

Leaves whisper over him in the wind,

Bend with a shimmering niche, and

Grisha wipes his eyes with his hand,

Asya - is laughing at Grisha!

САМОУБИЙСТВО

Был вечер музыки и ласки,

Все в дачном садике цвело.

Ему в задумчивые глазки

Взглянула мама так светло!

Когда ж в пруду она исчезла

И успокоилась вода,

Он понял -- жестом злого жезла

Ее колдун увлек туда.

Рыдала с дальней дачи флейта

В сияньи розовых лучей...

Он понял -- прежде был он чей-то,

Теперь же нищий стал, ничей.

Он крикнул: "Мама!", вновь и снова,

Потом пробрался, как в бреду,

К постельке, не сказав ни слова

О том, что мамочка в пруду.

Хоть над подушкою икона,

Но страшно! -- "Ах, вернись домой!"

...Он тихо плакал. Вдруг с балкона

Раздался голос: "Мальчик мой!"

В изящном узеньком конверте

Нашли ее "прости": "Всегда

Любовь и грусть -- сильнее смерти".

Сильнее смерти... Да, о да!..

Suicide

It was the night of songs and kindness,

The garden blossomed in the summer.

Into his deep and thoughtful eyes

So luminously glimpsed the mother!

But when she vanished in the pool

And water calmed around her,

He understood – with evil tool

The hierophant had lured her there.

The flute was weeping from far dacha,

Alit in pink rays of the sun...

He understood – he had been someone's,

But now was beggar and no one's.

Again, again he shouted “Mommy!”

Then as if in delirium

He came to bed while saying nothing

Of mommy that is in the pool.

Although on pillow there is icon, it's

Scary... “Ah, come home, please!”

He quietly wept. Then from the balcony

“My boy!” was audible the voice.

In envelope, one thin and narrow,

We found his “forgive”: “Always

Stronger than death are love and sorrow.”

Stronger than death – oh yes, oh yes.

ВОКЗАЛЬНЫЙ СИЛУЭТ

Не знаю вас и не хочу

Терять, узнав, иллюзий звездных.

С таким лицом и в худших безднах

Бывают преданны лучу.

У всех, отмеченных судьбой,

Такие замкнутые лица.

Вы непрочтенная страница

И, нет, не станете рабой!

С таким лицом рабой? О, нет!

И здесь ошибки нет случайной.

Я знаю: многим будут тайной

Ваш взгляд и тонкий силуэт,

Волос тяжелое кольцо

Из-под наброшенного шарфа

(Вам шла б гитара или арфа)

И ваше бледное лицо.

Я вас не знаю. Может быть

И вы как все любезно-средни...

Пусть так! Пусть это будут бредни!

Ведь только бредней можно жить!

Быть может, день недалеко,

Я всe пойму, что неприглядно...

Но ошибаться -- так отрадно!

Но ошибиться -- так легко!

Слегка за шарф держась рукой,

Там, где свистки гудят с тревогой,

Стояли вы загадкой строгой.

Я буду помнить вас -- такой.

Terminal Silhouette

I know you not and in no way

I want to lose illusions starry

With such a face in holes most dreary

People are loyal to a ray.

All that the fate has marked for grave

Have such closed-off face instead.

You are a page that was not read

And no, you will not be a slave.

A slave with such a face? Oh no!

There is no error here by chance.

Your slender figure and your glance

Will be secret to many, I know.

A heavy bracelet of your hair

Under the thrown-over scarf

(You'd do with guitar or a harp)

And your pale face, as pale as air.

I know you not. And possibly

You're kind and moderate like all.

Maybe! May these be ravings all!

For only raving ones may be!

Perhaps the day is not so far

When I will fathom what's unseemly...

But this to err - it is so relieving!

It is so easy yet to err!

Touching the scarf with a light hand,

There where the whistles shrilly blow.

This is the you that I will know

Where you just like a riddle stand.

* * * * *

Как простор наших горестных нив,

Вы окутаны грустною дымкой;

Вы живете для всех невидимкой,

Слишком много в груди схоронив.

В вас певучий и мерный отлив,

Не сродни вам с людьми поединки,

Вы живете, с кристальностью льдинки

Бесконечную ласковость слив.

Я люблю в вас большие глаза,

Тонкий профиль задумчиво-четкий,

Ожерелье на шее, как четки,

Ваши речи -- ни против, ни за...

Из страны утомленной луны

Вы спустились на тоненькой нитке.

Вы, как все самородные слитки,

Так невольно, так гордо скромны.

За отливом приходит прилив,

Тая, льдинки светлее, чем слезки,

Потухают и лунные блестки,

Замирает и лучший мотив...

Вы ж останетесь той, что теперь,

На огне затаенном сгорая...

Вы чисты, и далекого рая

Вам откроется светлая дверь!

* * * * *

Like vastness of our woeful fields

You are shrouded in a sad haze;

You live for the invisible,

Having kept too much in the chest.

You have ebb measured, melodious,

Do not be akin to you, the fights,

You live, with pieces of ice

The plums’ endless gentleness.

I love in you large eyes of yours,

Thin profile, broodingly-clear,

Necklace on neck, like a rosary

Our speeches – not against, not for…

From the land of the moon tired

On you descended a thin thread.

You, like the native ingots,

Thus unwilling, thus modest with pride.

The ebb comes from the tide,

Melting, ice floes are lighter than tears,

The moon’s glitter also fades,

Also fades the motive most pure…

You will what you are now remain,

Burning upon the fire…

You are clean, and the far-off heaven

Opens for you the light door!

НИНЕ

К утешениям друга-рояля

Ты ушла от излюбленных книг.

Чей-то шепот в напевах возник,

Беспокоя тебя и печаля.

Те же синие летние дни,

Те же в небе и звезды и тучки...

Ты сомкнула усталые ручки,

И лицо твое, Нина, в тени.

Словно просьбы застенчивой ради,

Повторился последний аккорд.

Чей-то образ из сердца не стерт!..

Всe как прежде: портреты, тетради,

Грустных ландышей в вазе цветы,

Там мирок на диване кошачий...

В тихих комнатках маленькой дачи

Всe как прежде. Как прежде и ты.

Детский взор твой, что грустно тревожит,

Я из сердца, о нет, не сотру.

Я любила тебя как сестру

И нежнее, и глубже, быть может!

Как сестру, а теперь вдалеке,

Как царевну из грез Андерсена...

Здесь, в Париже, где катится Сена,

Я с тобою, как там. на Оке.

Пусть меж нами молчанья равнина

И запутанность сложных узлов.

Есть напевы, напевы без слов,

О любимая, дальняя Нина!

To Nina

To consolations of piano your friend

You abandoned the books you held dear.

Someone's whisper in singing appeared,

Making you worried and sad.

All the blue summer days,

In the sky the same clouds and same stars...

You have closed your tired arms,

And your face, Nina, in shades.

As for sake of a query meek,

Has repeated the final chord.

Someone's likeness is not torn from heart!

All like former: Portraits, notebooks,

A vase of flowers, sorrowful,

Little world on the cat's couch...

In quiet rooms of the little dacha

All like formerly. You are as well.

You child's stare, that menaces sadly,

From the heart you will not wipe clean, for

Like a sister I loved you, Nina,

Maybe deeper and tenderly still more!

Like a sister, and now very far,

Like a queen in the dreams of Andersen...

Here, in Paris, where flows the Seine,

I am with you, and there, on Oka.

Maybe plain of silence between us

And complexity of knots that are bound.

There are songs, there are songs without words,

Oh Nina, distant, beloved!

В ПАРИЖЕ

Дома до звезд, а небо ниже,

Земля в чаду ему близка.

В большом и радостном Париже

Все та же тайная тоска.

Шумны вечерние бульвары,

Последний луч зари угас,

Везде, везде всe пары, пары,

Дрожанье губ и дерзость глаз.

Я здесь одна. К стволу каштана

Прильнуть так сладко голове!

И в сердце плачет стих Ростана

Как там, в покинутой Москве.

Париж в ночи мне чужд и жалок,

Дороже сердцу прежний бред!

Иду домой, там грусть фиалок

И чей-то ласковый портрет.

Там чей-то взор печально-братский.

Там нежный профиль на стене.

Rostand и мученик Рейхштадтский

И Сара -- все придут во сне!

В большом и радостном Париже

Мне снятся травы, облака,

И дальше смех, и тени ближе,

И боль как прежде глубока.

In Paris

Homes reach the stars, the sky's below,

The land in smoke to it is near.

Inside the big and happy Paris

Remains the secretive despair.

The evening boulevards are noisy,

Gone are the sundown's final rays,

And there are couples everywhere

Trembling of lips, daring of eyes.

I'm here alone. To trunk of chestnut

It is so nice one's head to lean!

And like in the abandoned Moscow

In heart weep verses of Rostand.

Paris at night is sad and alien,

Dear to the heart is madness gone!

I'm going home, there's vial of sorrow

And tender portrait of someone.

There's someone's glance, sad and fraternal.

There's tender profile on the wall.

Rostand and the Reichstadtian martyr

And Sara - in sleep come they all!

Within the big and happy Paris

I dream of grass, of clouds and rain

And laughter far, and shadow near,

And deep just like before is pain.

В ШЕНБРУННЕ

Нежен первый вздох весны,

Ночь тепла, тиха и лунна.

Снова слезы, снова сны

В замке сумрачном Шенбрунна.

Чей-то белый силуэт

Над столом поникнул ниже.

Снова вздохи, снова бред:

"Марсельеза! Трон!.. В Париже..."

Буквы ринулись с страниц,

Строчка -- полк. Запели трубы...

Капли падают с ресниц,

"Вновь с тобой я!" шепчут губы.

Лампы тусклый полусвет

Меркнет, ночь зато светлее.

Чей там грозный силуэт

Вырос в глубине аллеи?

...Принц австрийский? Это роль!

Герцог? Сон! В Шенбрунне зимы?

Нет, он маленький король!

-- "Император, сын любимый!

Мчимся! Цепи далеки,

Мы свободны. Нету плена.

Видишь, милый, огоньки?

Слышишь всплески? Это Сена!"

Как широк отцовский плащ!

Конь летит, огнем объятый.

"Что рокочет там, меж чащ?

Море, что ли?" -- "Сын, -- солдаты!"

-- "О, отец! Как ты горишь!

Погляди, а там направо, --

Это рай?" -- "Мой сын -- Париж!"

-- "А над ним склонилась?" -- "Слава".

В ярком блеске Тюилери,

Развеваются знамена.

-- "Ты страдал! Теперь цари!

Здравствуй, сын Наполеона!"

Барабаны, звуки струн,

Все в цветах.. Ликуют дети...

Всe спокойно. Спит Шенбрунн.

Кто-то плачет в лунном свете.

In Schenbrunne

Tender is first breath of spring,

Night is warm, quiet, filled with moon.

Again tears, again dreams

In the dark castle of Schenbrunne.

Someone's silhouette in white

Over the table is bending.

Again madness, again sighs:

“Marsellaise! Tron!.. In Paris...”

From the pages letters rush,

Line – division. Sing the pipes...

Droplets fall from the eyelash,

“I am with you” whisper lips.

The dim semi-light from lamps

Shimmers, but the night is lighter.

Whose menacing silhouette

Grew up in the depths of alley?

Austrian prince? That is the role!

Duke? Dream! Winters in Schenbrunne?

No, he is a king, so small!

“Emperor, beloved son!

We are rushing! We are free,

There's no prison. Far are chains,

Do you see the lights, my dear?

Hear the splashes? It's the Seine!”

How wide is the father's coat!

Stallion runs, possessed by fire.

“What's the murmur among groves?

It's the see?” “Son – it's the warriors!”

“Oh my father, how you burn!

Look and then on right hand, sorry

Is the heaven?” “Paris, son!”

“And bending over him?” “Glory.”

In bright flash of Tiuleries

Banners are unwound.

“You have suffered! Now be king!

Hello, son of Napoleon!”

Drums and many strings in tune,

All in light.. Children are hiding..

All is quiet. Sleeps Schenbrunne.

In moonlight someone is crying.

KAMEPATA

"Au moment ou je me disposals

a monter l'escalier, voila

qu'une femme, envelopee dans

un manteau, me saisit vivement

la main et l'embrassa".

Prokesh-Osten. "Mes relations

avec le due de Reichstadt".¹

Его любя сильней, чем брата,

-- Любя в нем род, и трон, и кровь, --

О, дочь Элизы, Камерата,

Ты знала, как горит любовь.

Ты вдруг, не венчана обрядом,

Без пенья хора, мирт и лент,

Рука с рукой вошла с ним рядом

В прекраснейшую из легенд.

Благословив его на муку,

Склонившись, как идут к гробам,

Ты, как святыню, принца руку,

Бледнея, поднесла к губам.

И опустились принца веки,

И понял он без слов, в тиши,

Что этим жестом вдруг навеки

Соединились две души.

Что вам Ромео и Джульетта,

Песнь соловья меж темных чащ!

Друг другу вняли -- без обета

Мундир как снег и черный плащ.

И вот, великой силой жеста,

Вы стали до скончанья лет

Жених и бледная невеста,

Хоть не был изречен обет.

Стоите: в траурном наряде,

В волнах прически темной – ты

Он -- в ореоле светлых прядей,

И оба дети, и цветы.

Вас не постигнула расплата,

Затем, что в вас -- дремала кровь.

О, дочь Элизы, Камерата,

Ты знала, как горит любовь!

¹ "В тот момент, как я собирался подняться по лестнице, какая-то женщина в запахнутом плаще живо схватила меня за руку и поцеловала ее". Прокеш-Остен. "Мои отношения с герцогом Рейхштадтским" (фр.).

Camerata

Loving him greater than a brother,

Loving his kind, his throne, his blood,

Daughter of Elise, Camerata,

You knew the way in which burns love.

Suddenly you, not dressed in garlands,

Without a myrtle, song and band,

Into most beautiful of legends

You entered with him, hand in hand.

As if before a coffin bending

Blessing him onto his travails,

The prince's hand, just like a temple,

You brought to your lips and went pale.

And lowered the prince's eyelids

And then he knew without words:

With this gesture he knew, in silence,

Forever would unite two souls.

What for you is Romeo and Juliet

Nightingale's song in the dark groves!

Without vows they one another heeded,

A dark raincoat, tunic like snow.

And now, with great force of the gesture,

You have become till end of years,

Although the vows were not stated,

The groom and the pale bride forever.

Dressed fully in the mourning attire,

In wave of the dark hairstyle you stand,

And both the children, and the flowers

He – in the halo of light strands.

The payback did not reach you either,

For in you was asleep the blood.

Daughter of Elise, Camerata,

You knew the way in which burns love.

РАССТАВАНИЕ

Твой конь, как прежде, вихрем скачет

По парку позднею порой...

Но в сердце тень, и сердце плачет,

Мой принц, мой мальчик, мой герой.

===

Мне шепчет голос без названья:

-- "Ах, гнета грезы -- не снести!"

Пред вечной тайной расставанья

Прими, о принц, мое прости.

===

О сыне Божьем эти строфы:

Он, вечно-светел, вечно-юн,

Купил бессмертье днем Голгофы,

Твоей Голгофой был Шенбрунн.

===

Звучали мне призывом Бога

Твоих крестин колокола...

Я отдала тебе -- так много!

Я слишком много отдала!

===

Теперь мой дух почти спокоен,

Его укором не смущай...

Прощай, тоской сраженный воин,

Орленок раненый, прощай!

===

Ты был мой бред светло-немудрый,

Ты сон, каких не будет вновь...

Прощай, мой герцог светлокудрый,

Моя великая любовь!

Parting

Your horse as in the past is running,

Right through the park today with joy...

But in the heart is shade, it's crying,

My hero, my prince, my boy.

=====

The voice without name whispers to me:

“Dreams of oppression – can't take this!”

Before eternal parting's secret

Accept apologies, my prince.

=====

About Lord Jesus it is authored:

He's always luminous and young,

He bought eternity at Golgotha,

And your Golgotha was Schenbrunne!

=====

The bells of christening before you

Sounded to me with call to God...

I gave away so much for you!

I gave away too much, I did!

=====

And now my soul is almost peaceful,

Don't prick, embarrass it at all...

Farewell, warrior with sorrow stricken,

A wounded eagle, farewell!

=====

You were my light and foolish madness,

You're dream like will not come again...

Farewell, my duke light-haired,

My wondrous love, farewell!

МОЛИТВА

Христос и Бог! Я жажду чуда

Теперь, сейчас, в начале дня!

О, дай мне умереть, покуда

Вся жизнь как книга для меня.

Ты мудрый, ты не скажешь строго:

-"Терпи, еще не кончен срок".

Ты сам мне подал -- слишком много!

Я жажду сразу -- всех дорог!

Всего хочу: с душой цыгана

Идти под песни на разбой,

За всех страдать под звук органа

И амазонкой мчаться в бой;

Гадать по звездам в черной башне,

Вести детей вперед, сквозь тень...

Чтоб был легендой -- день вчерашний,

Чтоб был безумьем -- каждый день!

Люблю и крест и шелк, и каски,

Моя душа мгновений след...

Ты дал мне детство -- лучше сказки

И дай мне смерть -- в семнадцать лет!

Prayer

Christ and the Lord! I thirst for marvel

Now, here, as the day would start!

The life is like a book to me,

So let me die. Let me depart.

You're wise, and sternly "Now be patient,

Your time's not ripe," you will not say.

Yourself you gave me - too much now!

I thirst at once - for every way!

I want it all: with soul of gypsy

To run to plunder with a song,

To suffer for all near an organ,

To run to war, an Amazon;

To divine stars in a black tower

The kids through shadows to lead...

That yesterday would be a legend,

That each and every day be mad!

I love the cross, the silk, the helmet,

The minute's trace of soul of mine..

You gave me childhood - better than fiction

Now let me die at seventeen!

КОЛДУНЬЯ

Я -- Эва, и страсти мои велики:

Вся жизнь моя страстная дрожь!

Глаза у меня огоньки-угольки,

А волосы спелая рожь,

И тянутся к ним из хлебов васильки.

Загадочный век мой -- хорош.

Видал ли ты эльфов в полночную тьму

Сквозь дым лиловатый костра?

Звенящих монет от тебя не возьму, --

Я призрачных эльфов сестра...

А если забросишь колдунью в тюрьму,

То гибель в неволе быстра!

Ты рыцарь, ты смелый, твой голос ручей,

С утеса стремящийся вниз.

От глаз моих темных, от дерзких речей

К невесте любимой вернись!

Я, Эва, как ветер, а ветер -- ничей...

Я сон твой. О рыцарь, проснись!

Аббаты, свершая полночный дозор,

Сказали: "Закрой свою дверь

Безумной колдунье, чьи речи позор.

Колдунья лукава, как зверь!"

-- Быть может и правда, но темен мой взор,

Я тайна, а тайному верь!

В чем грех мой? Что в церкви слезам не учусь,

Смеясь наяву и во сне?

Поверь мне: я смехом от боли лечусь,

Но в смехе не радостно мне!

Прощай же, мой рыцарь, я в небо умчусь

Сегодня на лунном коне!

Sorceress

I'm Eve, and great are my desires:

Passionate shudder is my whole life!

My eyes are coals and fire,

My hair is ripe rye,

From the bread reach to them cornflowers,

Good is my mysterious time.

Have you in the midnight darkness seen elves

Through the purple flame of the bonfire?

I won't take the ringing coin off you myself -

I am the ghostly elves' sister...

And if you will throw in jail the sorceress,

Then unwillingly the death comes faster!

You're a knight, you are brave, a brook is your voice

From a cliff smashing on ground.

From my daring talk and dark eyes

Return to your beloved!

I'm Eve, like the wind, and the wind is no one's...

I'm your dream. Knight, wake up!

The abbots, performing a night-time walk,

Said, “Close your door and desist

To the insane sorceress, shame is her talk.

The sorceress is wily, like beast!”

Maybe that's so, but my vision is dark,

I am secret, and in secret I trust!

What is my sin? That in church I don't learn tears,

Laughing whatever my state?

Believe me: I heal from pain with laughter,

But in the laugh I don't take joy or pride!

Farewell, on a moon stallion I now soar

Into the sky, my knight!

АСЕ

Гул предвечерний в заре догорающей

В сумерках зимнего дня.

Третий звонок. Торопись, отъезжающий,

Помни меня!

Ждет тебя моря волна изумрудная,

Всплеск голубого весла,

Жить нашей жизнью подпольною, трудною

Ты не смогла.

Что же, иди, коль борьба наша мрачная

В наши ряды не зовет,

Если заманчивей влага прозрачная,

Чаек сребристых полет!

Солнцу горячему, светлому, жаркому

Ты передай мой привет.

Ставь свой вопрос всему сильному, яркому --

Будет ответ!

Гул предвечерний в заре догорающей

В сумерках зимнего дня.

Третий звонок. Торопись, отъезжающий,

Помни меня!

To Asya

Evening noise in the burning sunset

On twilight of winter day.

The third call. Hurry, remember me,

You that are going away!

Emerald wave is awaiting you,

Splash of an oar of blue,

To live our life underground, difficult,

Was not possible to you.

Well then, ahead, that our murky struggle

Into our ranks never calls,

If the transparent wetness appeals to you

Flight of the silver seagulls!

Give my regards to the hot, the brilliant,

Burning sun,

Your question pose to all strong and bright -

Answer will come!

Evening noise in the burning sunset

On twilight of winter day.

The third call. Hurry, remember me,

You that are going away!

(ШУТОЧНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ)

Придет весна и вновь заглянет

Мне в душу милыми очами,

Опять на сердце легче станет,

Нахлынет счастие -- волнами.

Как змейки быстро зазмеятся

Все ручейки вдоль грязных улицев,

Опять захочется смеяться

Над глупым видом сытых курицев.

А сыты курицы -- те люди,

Которым дела нет до солнца,

Сидят, как лавочники -- пуды

И смотрят в грязное оконце.

(Joke Poem)

Again the moon will look inside

My soul with her dear eyes,

It will be light upon my heart

With waves will be brought happiness.

Like snakes will snake quietly

The streams along the dirty streetesses,

Again I'll want to chuckle mightily

Over the dumb sight of full chickenses.

And the full chickenses – are people,

Who have nothing to do whatever,

And looking into dirty window

Just like shopkeepers they sit there.

ШАРМАНКА ВЕСНОЙ

-- "Herr Володя, глядите в тетрадь!"

-- "Ты опять не читаешь, обманщик?

Погоди, не посмеет играть

Nimmer mehr¹ этот гадкий шарманщик!"

Золотые дневные лучи

Теплой ласкою травку согрели.

-- "Гадкий мальчик, глаголы учи!"

-- О, как трудно учиться в апреле!..

Наклонившись, глядит из окна

Гувернантка в накидке лиловой.

Fraulein Else² сегодня грустна,

Хоть и хочет казаться суровой.

В ней минувшие грезы свежат

Эти отклики давних мелодий,

И давно уж слезинки дрожат

На ресницах больного Володи.

Инструмент неуклюж, неказист:

Ведь оплачен сумой небогатой!

Все на воле: жилец-гимназист,

И Наташа, и Дорик с лопатой,

И разносчик с тяжелым лотком,

Что торгует внизу пирожками...

Fraulein Else закрыла платком

И очки, и глаза под очками.

Не уходит шарманщик слепой,

Легким ветром колеблется штора,

И сменяется: "Пой, птичка, пой"

Дерзким вызовом Тореадора.

Fraulein плачет: волнует игра!

Водит мальчик пером по бювару.

-- "Не грусти, lieber Junge³. -- пора

Нам гулять по Тверскому бульвару.

Ты тетрадки и книжечки спрячь!"

-- "Я конфет попрошу у Алеши!

Fraulein Else, где черненький мяч?

Где мои, Fraulein Else, калоши?"

Не осилить тоске леденца!

О великая жизни приманка!

На дворе без надежд, без конца

Заунывно играет шарманка.

Accordion In Spring

“Herr Volodya, look at notebook”

“You again don't read, deceiver?

Wait, will not dare to play

Nimmer Mehr this accordion player!”

Golden rays of the day

With warm tenderness warmed the grass aptly.

“Yuckie boy, learn the verbs!”

Oh how hard it's to study in April!

Leaning, governess in purple cape

Looks outside the window.

Fraulein Else is woeful today,

Though to seem strict she seeks to appear.

In her past dreams are fresh

These responses of ancient melodies,

And for long the teardrops shake

On the eyelashes of sick Volodya.

Instrument, paid for with unwealthy sum,

Is clumsy and not casual:

All in freedom: resident-student

And Natasha, and Dorik with shovel,

And the peddler with heavy tray,

Who is trading with pies below...

With a handkerchief Fraulein Else

Closed her eyes and her glasses, so.

Blind accordion player won't leave,

Curtain is shaking in light wind,

And it changes for toreador’s brave

Challenge, “sing, birdie, sing.”

Fraulein cries: Worries the game!

Boy is scribbling with pencil on paper.

“Don't be sad, lieber Junge - it's time

For us to walk on Tsverskaya boulevard.

Hide the notebook and the books!”

“I'll ask Alyosha for candy!

Fraulein Else, where is the black

Ball? Where are my shoes, Fraulein Else?”

Candy cannot the sadness defeat!

O the great bait of living!

In the yard, without hope, without end,

The accordion quietly is grieving.

ЛЮДОВИК XVII

Отцам из роз венец, тебе из терний,

Отцам -- вино, тебе -- пустой графин.

За их грехи ты жертвой пал вечерней,

О на заре замученный дофин!

Не сгнивший плод -- цветок неживше-свежий

Втоптала в грязь народная гроза.

У всех детей глаза одни и те же:

Невыразимо-нежные глаза!

Наследный принц, ты стал курить из трубки,

В твоих кудрях мятежников колпак,

Вином сквернили розовые губки,

Дофина бил сапожника кулак.

Где гордый блеск прославленных столетий?

Исчезло все, развеялось во прах!

За все терпели маленькие дети:

Малютка-принц и девочка в кудрях.

Но вот настал последний миг разлуки.

Чу! Чья-то песнь! Так ангелы поют...

И ты простер слабеющие руки

Туда наверх, где странникам -- приют.

На дальний путь доверчиво вступая,

Ты понял, принц, зачем мы слезы льем,

И знал, под песнь родную засыпая,

Что в небесах проснешься -- королем.

Louis XVII

To you – crown of thorns; of roses – to your fathers

To you – an empty jug, to fathers – wine.

For their transgressions you have fallen martyr,

O the dauphine tormented at the dawn!

Not rotten fruit – a flower, unlived, fresh one,

The people's anger stomped into the mire.

All children have the same expression:

Such inexpressible and tender eyes!

You've smoked as from a pipe, the heir, the prince, with

In your curls, skullcaps of the mutineers;

With ruddy wine the pinkish lips were filthy,

Shoemaker's fist was beating the dauphine.

Where is the proud shine of centuries gloried?

Everything vanished, into dust and soil!

For all of it the little children suffered:

A baby-prince and curly-headed girl.

The final moment of the parting's here.

Hold! Someone's song! It is the angel chorus...

And you spread out the arm that grow weaker

There where there's shelter for the travelers.

On distant journey credulously departing,

You understood, O prince, wherefore we cry,

And know, as you to a dear song you slumber,

That you'll awake a monarch in the sky.

НА СКАЛАХ

Он был синеглазый и рыжий,

(Как порох во время игры!)

Лукавый и ласковый. Мы же

Две маленьких русых сестры.

Уж ночь опустилась на скалы,

Дымится над морем костер,

И клонит Володя усталый

Головку на плечи сестер.

А сестры уж ссорятся в злобе:

"Он -- мой!" -- "Нет -- он мой!" -- "Почему ж?"

Володя решает: "Вы обе!

Вы -- жены, я -- турок, ваш муж".

Забыто, что в платьицах дыры,

Что новый костюмчик измят.

Как скалы заманчиво-сыры!

Как радостно пиньи шумят!

Обрывки каких-то мелодий

И шепот сквозь сон: "Нет, он мой!"

-- "Домой! Ася, Муся, Володя!"

-- Нет, лучше в костер, чем домой!

За скалы цепляются юбки,

От камешков рвется карман.

Мы курим -- как взрослые -- трубки,

Мы -- воры, а он атаман.

Ну, как его вспомнишь без боли,

Товарища стольких побед?

Теперь мы большие и боле

Не мальчики в юбках, -- о нет!

Но память о нем мы уносим

На целую жизнь. Почему?

-- Мне десять лет было, ей восемь,

Одиннадцать ровно ему.

On the Rocks

He was blue-eyed and red-haired

(Like gunpowder during a game!)

Crafty and tender. We are

Two little blond sisters all the same.

The bonfire smokes over ocean,

The night on the rocks descends,

And the tired Volodya

Lays on the sisters his head.

And sisters in spite are quarreling:

“He's mine” - “No, he's mine” - “Why then?”

Volodya decides: “You both!

You – wives, me – a Turk, your man.”

Forgotten that in dresses are the holes,

That crumbled are the new clothes.

How wet and alluring are rocks!

How joyfully pines make noise!

Fragments of melodies here,

And whisper through sleep: “He's mine, alone!”

“Home! Asya, Musya, Volodya!”

Better into bonfire than home!

The skirts on the rocks are catching,

From stones the pockets tear.

We smoke pipes like grownups,

We're thieves, and he is the leader.

How will you remember the comrade

Of so many wins without woe?

Now we are big and so

Not boys in the skirts – O no!

But memory of him we'll bear

The rest of our lives. For what purpose?

We were ten, and eight, and he was

Of age exactly eleven years.

ДАМА В ГОЛУБОМ

Где-то за лесом раскат грозовой,

Воздух удушлив и сух.

В пышную траву ушел с головой

Маленький Эрик-пастух.

Темные ели, клонясь от жары,

Мальчику дали приют.

Душно... Жужжание пчел, мошкары,

Где-то барашки блеют.

Эрик задумчив: -- "Надейся и верь,

В церкви аббат поучал.

Верю... О Боже... О, если б теперь

Колокол вдруг зазвучал!"

Молвил -- и видит: из сумрачных чащ

Дама идет через луг:

Легкая поступь, синеющий плащ,

Блеск ослепительный рук;

Резвый поток золотистых кудрей

Зыблется, ветром гоним.

Ближе, все ближе, ступает быстрей,

Вот уж склонилась над ним.

-- "Верящий чуду не верит вотще,

Чуда и радости жди!"

Добрая дама в лазурном плаще

Крошку прижала к груди.

Белые розы, орган, торжество,

Радуга звездных колонн...

Эрик очнулся. Вокруг -- никого,

Только барашки и он.

В небе незримые колокола

Пели-звенели: бим-бом...

Понял малютка тогда, кто была

Дама в плаще голубом.

Lady In Blue

Somewhere is thunder roll, forests behind

Suffocating and dry is the air.

Into lush grass has gone with his head

The little shepherd Eric.

Dry fir trees, bending down from the heat,

Give to the boy comfort.

Suffocating... buzzing mozzies and bees,

Somewhere sheep make bleating noise.

Eric is pensive: “Hope and trust,

Getting abbot at the cathedral.

I trust... Oh if now, oh God,

Bell would be suddenly ringing!”

Muttered – and sees: from the dusky groves

Through meadow is lady walking:

Dressed in blue coat, shining of

Lightly stepping, the arms blinding;

Frisky stream of golden curls

Swells, chased by the wind. And

Closer, still closer, walking fast,

Now over him she is leaning.

“Believer does not trust in miracles,

Marvel and joy await!”

A kind lady in an azure coat

Pressed the babe to the chest.

White roses, celebration, and an organ,

The rainbow of starry columns...

Eric awakens. Around – no one,

Only the sheep and him, so.

“Bim-bom” in the heavens,

Sing the invisible bells

Then the babe understood

Who was lady in a blue coat.

В OUCHY

Держала мама наши руки,

К нам заглянув на дно души.

О, этот час, канун разлуки,

О предзакатный час в Ouchy!

-- "Всe в знаньи, скажут вам науки,

Не знаю... Сказки -- хороши!"

О эти медленные звуки,

О эта музыка в Ouchy!

Мы рядом. Вместе наши руки.

Нам грустно. Время, не спеши!..

О этот час, преддверье муки,

О вечер розовый в Ouchy!

In Ouchy

My mother was holding our hands,

Attempting the soul's depth to see.

Oh, this hour, farewell beginning,

The twilight hour of Ouchy!

“All knowledge, they will say the science,

I don't know... nice are the tales fairy!”

Oh these slow-moving sounds,

Oh this music in Ouchy!

We're close. Our hands are together.

We sorrow. Time, do not hurry!

Oh this hour, beginning of torment,

Oh the pink evening in Ouchy!

АКВАРЕЛЬ

Амбразуры окон потемнели,

Не вздыхает ветерок долинный,

Ясен вечер; сквозь вершину ели

Кинул месяц первый луч свой длинный.

Ангел взоры опустил святые,

Люди рады тени промелькнувшей,

И спокойны глазки золотые

Нежной девочки, к окну прильнувшей.

Watercolor

Embrasures of windows have darkened,

Distant wind does not sigh.

Clear is evening; through the top of fir tree

Moon has let its first long ray.

Angel has lowered his saints’ gaze,

People are glad of the flashed shadow,

And calm are the golden eyes

Of tender girl, leaning at the window.

СКАЗОЧНЫЙ ШВАРЦВАЛЬД

Ты, кто муку видишь в каждом миге,

Приходи сюда, усталый брат!

Все, что снилось, сбудется, как в книге-

Темный Шварцвальд сказками богат!

Все людские помыслы так мелки

В этом царстве доброй полумглы.

Здесь лишь лани бродят, скачут белки...

Пенье птиц... Жужжание пчелы...

Погляди, как скалы эти хмуры,

Сколько ярких лютиков в траве!

Белые меж них гуляют куры

С золотым хохлом на голове.

На поляне хижина-игрушка

Мирно спит под шепчущий ручей.

Постучишься -- ветхая старушка

Выйдет, щурясь от дневных лучей.

Нос как клюв, одежда земляная,

Золотую держит нить рука, --

Это Waldfrau, бабушка лесная,

С колдовством знакомая слегка.

Если добр и ласков ты, как дети,

Если мил тебе и луч, и куст,

Все, что встарь случалося на свете,

Ты узнаешь из столетних уст.

Будешь радость видеть в каждом миге,

Всe поймешь: и звезды, и закат!

Что приснится, сбудется, как в книге, --

Темный Шварцвальд сказками богат!

Fairy Tale Schwartzwald

You, who see the torment in each moment,

Come, my tired brother, come again!

All that's dreamt of, like in book, will happen -

The dark forest rich with fairy tales!

In this kingdom of kind semi-shadow

So shallow are all people's thoughts

Here the deer wander, squirrels are jumping...

Buzzing of the bees... singing of birds...

Look at how the mountains are frowning,

How many lutes are in the grass!

White among them the chickens are walking

With the golden garland on their heads.

The hut that is toy upon the meadow

Sleeps beside a whispering stream in peace.

Knock on door – decrepit old lady

Will come out, squinting from the rays.

Nose just like a beak, an earthly hope,

Hand is holding the golden thread -

That's Waldfrau, grandmother from forest,

Slightly learned in the magic arts.

If you're kind and tender like a child,

If dear to you are the bush and ray,

You will learn from hundred-year-old

Lips all that happened in the history.

You'll behold the joy within the moment

You will recognize: twilight and stars as well!

What you'll dream will happen, like in books, and

Dark Schwartzwald is rich with fairy tales!

КАК МЫ ЧИТАЛИ "LICHTENSTEIN"

Тишь и зной, везде синеют сливы,

Усыпительно жужжанье мух,

Мы в траве уселись, молчаливы,

Мама Lichtenstein читает вслух.

В пятнах губы, фартучек и платье,

Сливу руки нехотя берут.

Ярким золотом горит распятье

Там, внизу, где склон дороги крут.

Ульрих -- мой герой, а Георг -- Асин,

Каждый доблестью пленить сумел:

Герцог Ульрих так светло-несчастен,

Рыцарь Георг так влюбленно-смел!

Словно песня -- милый голос мамы,

Волшебство творят ее уста.

Ввысь уходят ели, стройно-прямы,

Там, на солнце, нежен лик Христа...

Мы лежим, от счастья молчаливы,

Замирает сладко детский дух.

Мы в траве, вокруг синеют сливы,

Мама Lichtenstein читает вслух.

How We Read “Lichtenstein”

Quiet and heat, plums are blue all around,

Soporific is the buzzing of flies,

We sat silently on the grass,

Mama Lichtenstein reads aloud.

In the stains the lips, the dress and apron,

One unwillingly takes plum in hand.

With bright gold shines the crucifixion

There below where sharply turns the road.

Ullrich is my hero, George – Asya's,

Each with valor could capture you well:

The Duke Ullrich is so light-unhappy,

The Knight George is so in love and brave!

Like a song – the dear voice of the mother,

By your lips magic is come at last.

Firs leave for the heights when there are

Tender, images of Christ…

We lie down, silent from happiness,

The spirit of kids does sweetly freeze.

We're in grass, around us plums in blueness,

Mama Lichtenstein aloud reads.

НАШИ ЦАРСТВА

Владенья наши царственно-богаты,

Их красоты не рассказать стиху:

В них ручейки, деревья, поле, скаты

И вишни прошлогодние во мху.

Мы обе -- феи, добрые соседки,

Владенья наши делит темный лес.

Лежим в траве и смотрим, как сквозь ветки

Белеет облачко в выси небес.

Мы обе -- феи, но большие (странно!)

Двух диких девочек лишь видят в нас.

Что ясно нам -- для них совсем туманно:

Как и на всe -- на фею нужен глаз!

Нам хорошо. Пока еще в постели

Все старшие, и воздух летний свеж,

Бежим к себе. Деревья нам качели.

Беги, танцуй, сражайся, палки режь!..

Но день прошел, и снова феи -- дети,

Которых ждут и шаг которых тих...

Ах, этот мир и счастье быть на свете

Ещe невзрослый передаст ли стих?

Our Kingdoms

Kingly-wealthy are our belongings,

Their beauty cannot be described by verse:

In them are streams, trees, fields and slopes,

And last year's springs in moss.

Kind neighbors, we are both fairies!

Dark forest is parting our place.

We look through branches as we lie in grass,

White is the cloud in the skies.

We’re both fairies, but big ones (strangely!)

Two wild girls are only seen in us.

What’s clear for us – is completely foggy,

As with everything – a fairy needs eyes!

For us it’s well. While still in bed

All elders, and in the summer’ fresh air.

We run to ourselves. Trees swing for us instead.

Run, fight, cut sticks, and dance there!

But day has passed, and again fairies are children,

Who are waiting and whose step is quiet…

Ah, this world and happiness in it

Would pass on the verse a child?

ОТЪЕЗД

Повсюду листья желтые, вода

Прозрачно-синяя. Повсюду осень, осень!

Мы уезжаем. Боже, как всегда

Отъезд сердцам желанен и несносен!

Чуть вдалеке раздастся стук колес, --

Четыре вздрогнут детские фигуры.

Глаза Марилэ не глядят от слез,

Вздыхает Карл, как заговорщик, хмурый.

Мы к маме жмемся: "Ну зачем отъезд?

Здесь хорошо!" -- "Ах, дети, вздохи лишни".

Прощайте, луг и придорожный крест,

Дорога в Хорбен... Вы, прощайте, вишни,

Что рвали мы в саду, и сеновал,

Где мы, от всех укрывшись, их съедали...

(Какой-то крик... Кто звал? Никто не звал!)

И вы, Шварцвальда золотые дали!

Марилэ пишет мне стишок в альбом,

Глаза в слезах, а буквы кривы-кривы!

Хлопочет мама; в платье голубом

Мелькает Ася с Карлом там, у ивы.

О на крыльце последний шепот наш!

О этот плач о промелькнувшем лете!

Какой-то шум. Приехал экипаж.

-- "Скорей, скорей! Мы опоздаем, дети!"

-- "Марилэ, друг, пиши мне!" Ах, не то!

Не это я сказать хочу! Но что же?

-- "Надень берет!" -- "Не раскрывай пальто!"

-- "Садитесь, ну?" и папин голос строже.

Букет сует нам Асин кавалер,

Сует Марилэ плитку шоколада...

Последний миг... -- "Nun, kann es losgehn, Herr?"¹

Погибло все. Нет, больше жить не надо!

Мы ехали. Осенний вечер блек.

Мы, как во сне, о чем-то говорили...

Прощай, наш Карл, шварцвальдский паренек!

Прощай, мой друг, шварцвальдская Марилэ!

¹ "Так можно отправляться, господин?" (нем.).

Departure

Everywhere yellow leaves, and blue-transparent

Water. Autumn is everywhere, everywhere!

We leave. Lord, as ever,

Departure is wanted and unbearable!

A bit far off, the sounding of the wheels -

Shudder the children's four figures.

Can't see from teary eyes of Marile,

Sighs Karl, gloomy like a conspirator.

We press to mom: “Departures, wherefore?

It's good here!” - “Ah, sighs are extra, children.”

Farewell, meadow and the cross on the road,

Road to Horben... farewell you, cherries,

That we tore in the garden, and hayloft,

Where we, hiding from others, ate them whole...

(Somebody's shout... Who calls? Nobody called?)

And you, Schwartzwald distances made of gold!

Marile writes me in album a poem,

Eyes in tears, and are curved the letters!

Worried is mom;

In a blue dress Asya with Karl flashes.

And this our final whisper on the porch!

About this cry in the flashed summer!

A sometime sound. A train would lurch.

“Fast, children, fast! We will be late in coming!”

“Marile, friend, write to me!” Ah, not that!

I don't want to say this! And why bother?

“Do not open the cloak!” - “Put on the hat!” -

“Sit down, so?” and strict is voice of father.

Garland of vanities is Asya's cavalier,

Marile's vanity is plate of chocolate as given...

Final moment... "Nun, kann es losgehn, Herr?"

All is deceased. No, there's no need for living!

We leave. Black is the autumn's even.

We were speaking about something like in a dream...

Farwell, our Karl, Schwartzwald young man!

Farewell, Marile of Schwartzwald, my friend!

КНИГИ В КРАСНОМ ПЕРЕПЛЕТЕ

Из рая детского житья

Вы мне привет прощальный шлете,

Неизменившие друзья

В потертом, красном переплете.

Чуть легкий выучен урок,

Бегу тотчас же к вам бывало.

-- "Уж поздно!" -- "Мама, десять строк!"...

Но к счастью мама забывала.

Дрожат на люстрах огоньки...

Как хорошо за книгой дома!

Под Грига, Шумана и Кюи

Я узнавала судьбы Тома.

Темнеет... В воздухе свежо...

Том в счастье с Бэкки полон веры.

Вот с факелом Индеец Джо

Блуждает в сумраке пещеры...

Кладбище... Вещий крик совы...

(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки

Приемыш чопорной вдовы,

Как Диоген живущий в бочке.

Светлее солнца тронный зал,

Над стройным мальчиком -- корона...

Вдруг -- нищий! Боже! Он сказал:

"Позвольте, я наследник трона!"

Ушел во тьму, кто в ней возник.

Британии печальны судьбы...

-- О, почему средь красных книг

Опять за лампой не уснуть бы?

О золотые времена,

Где взор смелей и сердце чище!

О золотые имена:

Гекк Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!

Books In Red Binding

From heaven of a childhood life

A farewell to me you're sending,

The ever-loyal dear friends

Within a red worn down binding.

On learning homework from school,

At once I ran to see you yet.

"It's late" - "Please, Mother, ten more lines" -

But happily she did forget.

The fires flicker in a lamp..

How nice it is to read at home!

To sounds of Greeg, Schumann and Kui

I learned about the fate of Tom.

It's dark.. the air is growing cold..

Tom's full of faith in Becky's joy.

Within the darkness of the cave

Wanders with torch Indian Joe..

A cemetery.. owl is screaming..

(I'm scared) And now through hassocks flies

The punctilious widow's foster-child,

Like in a barrel Diogenes.

Lighter than Sun is the throne hall,

Over the graceful boy - a crown..

At once - a beggar! God! He said:

"Forgive, I'm heir to the throne."

To darkness comes, who comes from her.

Sad is the destiny of Britain..

O, wherefore not amid red books

Not to go back to sleep again

Before a lamp? O golden times

Where sight is braver, heart is purer:

O golden times, I say again:

Huck Finn, Tom Sawyer, Prince and Pauper!

ИНЦИДЕНТ ЗА СУПОМ

-- "За дядю, за тетю, за маму, за папу"...

-- "Чтоб Кутику Боженька вылечил лапу"...

-- "Нельзя баловаться, нельзя, мой пригожий!".

(Уж хочется плакать от злости Сереже.)

-- "Не плачь, и на трех он на лапах поскачет".

Но поздно: Сереженька-первенец -- плачет!

Разохалась тетя, племянника ради

Усидчивый дядя бросает тетради,

Отец опечален: семейная драма!

Волнуется там, перед зеркалом, мама...

-- "Ну, нянюшка, дальше! Чего же вы ждете?"

-- "За папу, за маму, за дядю, за тетю"...

Soup Incident

“For uncle, for aunt, for mother, for father”

“That God paw of Kutik would heal”

“We can't mess around, we cannot, my dear!”

(From anger Sergei desires to weep.)

“Don't cry, on three legs he will go running.”

Too late: Sergei the first-born is crying!

The aunt has said oh, for her nephew

The uncle, plodding, the notebook throws,

The father is sad: A family drama!

Before the mirror worries the mama...

“Well nanny, further! Whom for do you wait?”

“For father, for mother, for uncle, for aunt”...

МАМА ЗА КНИГОЙ

...Сдавленный шепот... Сверканье кинжала.

-- "Мама, построй мне из кубиков домик!"

Мама взволнованно к сердцу прижала

Маленький томик.

... Гневом глаза загорелись у графа:

"Здесь я, княгиня, по благости рока!"

-- "Мама, а в море не тонет жирафа?"

Мама душою -- далеко!

-- "Мама, смотри: паутинка в котлете!"

В голосе детском упрек и угроза.

Мама очнулась от вымыслов: дети --

Горькая проза!

Mother Behind The Book

Muffled whisper... Shining of knife

“Mom, make for me from cubes a home!”

Mother has worriedly pressed to the heart

A little tome.

With rage are shining the eyes of the count:

“Countess, here I am by blessing of fate!”

“Mother, don't giraffes in the sea drown?”

Mother with soul – flee far away!

“Look mother, there is a cobweb in food!”

In child's voice threat and reproach.

Mother wakes up from thoughts: the kids

Are bitter prose!

ПРОБУЖДЕНЬЕ

Холодно в мире! Постель

Осенью кажется раем.

Ветром колеблется хмель,

Треплется хмель над сараем;

Дождь повторяет: кап-кап,

Льется и льется на дворик...

Свет из окошка -- так слаб!

Детскому сердцу -- так горек!

Братец в раздумий трет

Сонные глазки ручонкой:

Бедный разбужен! Черед

За баловницей сестренкой.

Мыльная губка и таз

В темном углу -- наготове.

Холодно! Кукла без глаз

Мрачно нахмурила брови:

Куколке солнышка жаль!

В зале -- дрожащие звуки...

Это тихонько рояль

Тронули мамины руки.

Awakening

It's cold in the world! The bed

In autumn seems like heaven.

In the wind trembles the hop,

Over the shed the hop trembles.

Rain is repeating: drip-drip,

On the yard pouring in liters...

Light from the window – so weak!

To the child's heart – so bitter!

Brother with his hand wipes

Sleepy eyes as he's thinking:

Poor is awakened! It's time

For the pampering sister.

Soapy sponge and a tub

Ready in the dark corner.

It's cold! Doll without eyes

Have grimly frowned the eyebrows.

For the doll pity the sun!

In the hall – sounds trembling...

Thus the mother's hands

Quietly touched the piano.

УТОМЛЕНЬЕ

Жди вопроса, придумывай числа...

Если думать -- то где же игра?

Даже кукла нахмурилась кисло...

Спать пора!

В зале страшно: там ведьмы и черти

Появляются все вечера.

Папа болен, мама в концерте...

Спать пора!

Братец шубу надел наизнанку,

Рукавицы надела сестра,

-- Но устанешь пугать гувернантку...

Спать пора!

Ах, без мамы ни в чем нету смысла!

Приуныла в углах детвора,

Даже кукла нахмурилась кисло...

Спать пора!

Exhaustion

Wait for question, think up numbers...

Where is the game – if to think?

Even the doll has bitterly frowned...

Time to sleep!

In hall there is horror: witches and demons

Appear all evening, all evening creep.

Father is ill, mom is at concert...

Time to sleep!

Brother pulls a fur coat inside out,

Sister has put on sleeves,

You'll get tired of nurse affrighting...

Time to sleep!

Ah, without mom there's no meaning found!

In the corner whine the kids,

Even the doll has bitterly frowned...

Time to sleep!

БАЛОВСТВО

В темной гостиной одиннадцать бьет.

Что-то сегодня приснится?

Мама-шалунья уснуть не дает!

Эта мама совсем баловница!

Сдернет, смеясь, одеяло с плеча,

(Плакать смешно и стараться!)

Дразнит, пугает, смешит, щекоча

Полусонных сестрицу и братца.

Косу опять распустила плащом,

Прыгает, точно не дама...

Детям она не уступит ни в чем,

Эта странная девочка-мама!

Скрыла сестренка в подушке лицо,

Глубже ушла в одеяльце,

Мальчик без счета целует кольцо

Золотое у мамы на пальце...

Pampering

It is eleven in the darkness of the room.

Will you today of anything dream?

Does not let me sleep playful mother!

This mother is a pamperer!

Laughing, from shoulders she will tear the blanket,

(Attempting tears and laughter!)

Teases, frightens, laughs, tickling

Half-sleepy sister and brother.

The braid was dissolved again with a cloak,

Jumps, not a lady for sure...

To children she won't give way at all,

This strange girl-mother.

Sister has buried her head in the pillow,

Going into blankets still deeper,

Boy without count is kissing

Golden ring on the mother's finger...

ЛУЧШИЙ СОЮЗ

Ты с детства полюбила тень,

Он рыцарь грезы с колыбели.

Вам голубые птицы пели

О встрече каждый вешний день.

Вам мудрый сон сказал украдкой:

-- "С ним-лишь на небе!"-"Здесь -- не с ней!"

Уж с колыбельных нежных дней

Вы лучшей связаны загадкой.

Меж вами пропасть глубока,

Но нарушаются запреты

В тот час, когда не спят портреты,

И плачет каждая строка.

Он рвется весь к тебе, а ты

К нему протягиваешь руки,

Но ваши встречи -- только муки,

И речью служат вам цветы.

Ни страстных вздохов, ни смятений

Пустым, доверенных, словам!

Вас обручила тень, и вам

Священны в жизни -- только тени.

Best Union

Since childhood you have loved the shade,

He's knight from cradle of the dreaming.

The bluish birds of coming meeting

Sang to you every vernal day.

The wise dream sneakily said:

“With him – in heaven!” - “Not with her here!”

From cradle days, so soft and tender,

With better riddle you are tied.

Between you is a deep crevasse,

But prohibitions we're not keeping,

In hour when portraits aren't sleeping

And every line that's given cries.

The tears to come to you, for which

To him your arms are extending,

But your meetings are all tormenting,

And flowers serve for you as speech.

No passionate sighs, no disarray

To empty and well-trusted words!

With shade you are covered, it is yours,

Sacred in life – are only shades.

САРА В ВЕРСАЛЬСКОМ МОНАСТЫРЕ

Голубей над крышей вьется пара,

Засыпает монастырский сад.

Замечталась маленькая Сара

На закат.

Льнет к окну, лучи рукою ловит,

Как былинка нежная слаба,

И не знает крошка, что готовит

Ей судьба.

Вся застыла в грезе молчаливой,

От раздумья щечки розовей,

Вьются кудри золотистой гривой

До бровей.

На губах улыбка бродит редко,

Чуть звенит цепочкою браслет, --

Все дитя как будто статуэтка

Давних лет.

Этих глаз синее не бывает!

Резкий звук развеял пенье чар:

То звонок воспитанниц сзывает

В дортуар.

Подымает девочку с окошка,

Как перо, монахиня-сестра.

Добрый голос шепчет: "Сара-крошка,

Спать пора!"

Село солнце в медленном пожаре,

Серп луны прокрался из-за туч,

И всю ночь легенды шепчет Саре

Лунный луч.

Sarah In Versaille Monastery

Pair of pigeons on the roof are playing,

Monastery garden falls asleep.

At the sunset little Sarah

Is seeing dreams.

Clings to window, she is catching sun rays

Weak just like a tender snowflake,

And the baby does not know what for her

Readies fate.

Frozen in the silence of the daydream,

From the thought the cheeks are pink,

Curls of golden mane till eyebrows

Weave.

On the lips the smile rarely wanders,

Bracelet with a chain rings, barely clear -

Little babe just like a little statue

Of past years.

There is nothing bluer than these eyes!

The sharp sound dispels the souls' song:

Into dormitory the ringing of the pupils

Calls along.

Lifts the young girl from the window,

Like a feather, nun-sister.

“Little Sarah, time to sleep” - kind voice

Whispers.

Sun has set in a slow fire,

Crescent of the moon hidden by the clouds in full.

And all night to Sarah legend whispers

Ray of the moon.

МАЛЕНЬКИЙ ПАЖ

Этот крошка с душой безутешной

Был рожден, чтобы рыцарем пасть

За улыбку возлюбленной дамы.

Но она находила потешной,

Как наивные драмы,

Эту детскую страсть.

Он мечтал о погибели славной,

О могуществе гордых царей

Той страны, где восходит светило.

Но она находила забавной

Эту мысль и твердила:

-- "Вырастай поскорей!"

Он бродил одинокий и хмурый

Меж поникших, серебряных трав,

Все мечтал о турнирах, о шлеме...

Был смешон мальчуган белокурый

Избалованный всеми

За насмешливый нрав.

Через мостик склонясь над водою,

Он шепнул (то последний был бред!)

-- "Вот она мне кивает оттуда!"

Тихо плыл, озаренный звездою,

По поверхности пруда

Темно-синий берет.

Этот мальчик пришел, как из грезы,

В мир холодный и горестный наш.

Часто ночью красавица внемлет,

Как трепещут листвою березы

Над могилой, где дремлет

Ее маленький паж.

Little Page

This babe with disconsolate soul

Was born so as a knight to fall

For beloved lady's smile.

But she found funny,

Like naïve dramas,

This childhood passion in all.

Of glorious death he was dreaming,

Of the might of the proud kings

In that land, where rises the sun.

But she found amusing

This thought and was asserting,

“Grow up soon!”

He was wandering lonely and gloomy

Between drooping, silver grass

Dreamed of helmet and joust...

The blond kid did amuse,

Spoiled by everyone and

Mockingly disposed.

Bending on the bridge over water,

He whispered (that was the nonsense last!)

“She is nodding at me from there!”

On the cover of water

The indigo beret

Quietly swam, illumined by stars.

This boy, as if in a dream,

In cold and sorrowful world has come.

The beauty in night often heeds

As leaves of birch tremble

Over the grave, where the little

Page of hers sleeps.

DIE STILLE STRASSE

Die stille Strasse¹: юная листва

Светло шумит, склоняясь над забором,

Дома -- во сне... Блестящим детским взором

Глядим наверх, где меркнет синева.

С тупым лицом немецкие слова

Мы вслед за Fraulein повторяем хором,

И воздух тих, загрезивший, в котором

Вечерний колокол поет едва.

Звучат шаги отчетливо и мерно,

Die stille Strasse распрощалась с днем

И мирно спит под шум деревьев. Верно.

Мы на пути не раз еще вздохнем

О ней, затерянной в Москве бескрайной,

И чье названье нам осталось тайной.

¹ Тихая улица (нем.).

Die Stille Strasse

Die Stille Strasse: the young leaves of trees

Makes light noise, leaning over the fence,

Home – asleep... with luminous child's glance

We look up, where blueness pales in breeze.

German words with dumb face

We repeat after the Fraulein,

And the air is as if it dreams,

In it the evening the bell resonates.

Steps are sounding, measured and distinct,

Said farewell to day die stille

Strasse, and sleeps peacefully under the trees.

We will breathe more along the path

Of her, lost in Moscow boundless,

And whose name remains secret to us.

ВСТРЕЧА

Вечерний дым над городом возник,

Куда-то вдаль покорно шли вагоны,

Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны,

В одном из окон полудетский лик.

На веках тень. Подобием короны

Лежали кудри... Я сдержала крик:

Мне стало ясно в этот краткий миг,

Что пробуждают мертвых наши стоны.

С той девушкой у темного окна

-- Виденьем рая в сутолке вокзальной --

Не раз встречалась я в долинах сна.

Но почему была она печальной?

Чего искал прозрачный силуэт?

Быть может ей -- и в небе счастья нет?..

Meeting

The evening smoke arises over town,

Somewhere humbly the trains have been moving,

Once flashed, transparent as anemone,

The face of a child in one of windows.

The shadow falls. In likeness of a crown

Resided curls... I held back my scream:

It became clear in this brief moment,

That the deceased are woken by our moans.

With that girl by the tinted glass -

Vision of heaven in terminal’s hustle -

I met in sleep's valleys not once.

But why was she so sad, do you know why?

What did the transparent silhouette seek so high?

Maybe there is no happiness for her in the sky.

НОВОЛУНЬЕ

Новый месяц встал над лугом,

Над росистою межой.

Милый, дальний и чужой,

Приходи, ты будешь другом.

Днем -- скрываю, днем -- молчу.

Месяц в небе, -- нету мочи!

В эти месячные ночи

Рвусь к любимому плечу.

Не спрошу себя: "Кто ж он?"

Все расскажут -- твои губы!

Только днем объятья грубы,

Только днем порыв смешон.

Днем, томима гордым бесом,

Лгу с улыбкой на устах.

Ночью ж... Милый, дальний... Ах!

Лунный серп уже над лесом!

New Moon

Over meadow stands new moon,

Over boundary of dew.

Come, we'll make a friend of you,

Dear, distant, alien.

In the day I hide, am quiet.

Moon above - I have no might!

I rush on this lunar night

To the shoulder of beloved.

I'll never ask me, "Who's he?"

All to know, your lips will say!

Hugs are rude but in the day,

In the day the fit is funny.

In the day, torn by a demon proud,

With a smile on lips I lie.

Night, though.. Darling, far away..

Crescent stands above the wood!

ЭПИТАФИЯ

Тому, кто здесь лежит под травкой вешней,

Прости, Господь, злой помысел и грех!

Он был больной, измученный, нездешний,

Он ангелов любил и детский смех.

Не смял звезды сирени белоснежной,

Хоть и желал Владыку побороть...

Во всех грехах он был -- ребенок нежный,

И потому -- прости ему, Господь!

Epitaph

To him, who lies here underneath the grasses,

Forgive, O father lord, ill thought and sin!

He had been sickly, foreign and tired,

Angels he loved and the laughter of children.

Not crumpling stars of the lilac white-snow,

Desired to wrestle the almighty God...

He was in all his sins a tender child,

And for this reason – forgive him Lord!

В ЛЮКСЕМБУРГСКОМ САДУ

Склоняются низко цветущие ветки,

Фонтана в бассейне лепечут струи,

В тенистых аллеях всe детки, всe детки...

О детки в траве, почему не мои?

Как будто на каждой головке коронка

От взоров, детей стерегущих, любя.

И матери каждой, что гладит ребенка,

Мне хочется крикнуть: "Весь мир у тебя!"

Как бабочки девочек платьица пестры,

Здесь ссора, там хохот, там сборы домой...

И шепчутся мамы, как нежные сестры:

-- "Подумайте, сын мой"... -- "Да что вы! А мой".

Я женщин люблю, что в бою не робели,

Умевших и шпагу держать, и копье, --

Но знаю, что только в плену колыбели

Обычное -- женское -- счастье мое!

In Luxembourg Garden

The flowering branches are bending low,

The currents are babbling in the fountain,

Still children, still children in alleys' shadow...

O children in grass, why are they not mine?

As if there is a crown on each head

From sights, guarding children, loving them all.

And to every mother, who caresses the kid,

I want to shout out: “Be with you the world.”

Like butterflies colorful are women's clothes,

Here's quarrel, there's laughter, there's house meeting in

time...

And like tender sisters whisper the mothers:

“Think my son”.. “What for? It is mine.”

And women I love, that aren’t frightened in battle,

Being able to hold the sword and the spear...

I don’t know that the prison of cradle

Is common – woman’s – happiness here.

В СУМЕРКАХ

(На картину "Au Crepouscule"

Paul Chabas¹

в Люксембургском музее)

Клане Макаренко

Сумерки. Медленно в воду вошла

Девочка цвета луны.

Тихо. Не мучат уснувшей волны

Мерные всплески весла.

Вся -- как наяда. Глаза зелены,

Стеблем меж вод расцвела.

Сумеркам -- верность, им, нежным, хвала:

Дети от солнца больны.

Дети -- безумцы. Они влюблены

В воду, в рояль, в зеркала...

Мама с балкона домой позвала

Девочку цвета луны.

¹ "В сумерках" Поля Шабаса (фр.).

In Twilight

Twilight. A girl, of the moon colored,

Into the water slowly wades.

Quiet. Don’t torture with sleepy wave

Measured splashes of the oar.

All – like a naiad. Green are the eyes,

In water she blooms with a stalk.

Children who of the sun become sick,

To twilight – loyalty, praise.

Children – insane. With mirrors,

They are in love, with water, piano...

Mother has called from the balcony

Girl of the moon’s color.

ЭЛЬФОЧКА В ЗАЛЕ

Ане Калин

Запела рояль неразгаданно-нежно

Под гибкими ручками маленькой Ани.

За окнами мчались неясные сани,

На улицах было пустынно и снежно.

Воздушная эльфочка в детском наряде

Внимала тому, что лишь эльфочкам слышно.

Овеяли тонкое личико пышно

Пушистых кудрей беспокойные пряди.

В ней были движенья таинственно-хрупки.

-- Как будто старинный портрет перед вами!

От дум, что вовеки не скажешь словами,

Печально дрожали капризные губки.

И пела рояль, вдохновеньем согрета,

О сладостных чарах безбрежной печали,

И души меж звуков друг друга встречали,

И кто-то светло улыбался с портрета.

Внушали напевы: "Нет радости в страсти!

Усталое сердце, усни же, усни ты!"

И в сумерках зимних нам верилось власти

Единственной, странной царевны Аниты.

Little Elf in Hall

To Anya Kalin

Piano was singing tenderly and unsolved,

Under little Anya supple hands.

Outside the window unclear sleigh rushed,

On the street it was empty and it snowed.

The airy she-elf in child’s apparel

Fathomed only what was heard by she-elves.

With restless strands of fluffy curls

The hair enveloped her thin face.

In her were the movements secret, mysterious,

As an ancient portrait before thee!

From thoughts, that for century you won’t express,

Capricious lips trembled sadly.

And sang the piano, warmed with inspiration,

Of sweetness of charms of measureless sadness,

And souls met each other amid the sounds,

And from the portrait smiled someone.

Refrains suggested: “There’s no joy in passion!

Tired heart, sleep, sleep,” and in winter

Twilight we believe in the power

Of the only, the strange queen Anita.

ПАМЯТИ НИНЫ ДЖАВАХА

Всему внимая чутким ухом,

-- Так недоступна! Так нежна! --

Она была лицом и духом

Во всем джигитка и княжна.

Ей все казались странно-грубы:

Скрывая взор в тени углов,

Она без слов кривила губы

И ночью плакала без слов.

Бледнея гасли в небе зори,

Темнел огромный дортуар;

Ей снилось розовое Гори

В тени развесистых чинар...

Ax, не растет маслины ветка

Вдали от склона, где цвела!

И вот весной раскрылась клетка,

Метнулись в небо два крыла.

Как восковые -- ручки, лобик,

На бледном личике -- вопрос.

Тонул нарядно-белый гробик

В волнах душистых тубероз.

Умолкло сердце, что боролось...

Вокруг лампады, образа...

А был красив гортанный голос!

А были пламенны глаза!

Смерть окончанье -- лишь рассказа,

За гробом радость глубока.

Да будет девочке с Кавказа

Земля холодная легка!

Порвалась тоненькая нитка,

Испепелив, угас пожар...

Спи с миром, пленница-джигитка,

Спи с миром, крошка-сазандар.

Как наши радости убоги

Душе, что мукой зажжена!

О да, тебя любили боги,

Светло-надменная княжна!

Memories of Nina Javach

Knowing all with precise ear,

So tender! Unapproachable!

She was with both face and spirit

In all things princessly and royal.

To her all seemed to be strange, rude:

Hiding in corner’s shade the sight,

She without words made the lips crooked

And without words she cried at night.

Pale dimmed into the sky the dawns, and

Your huge dormitory went black;

She dreamed of pink flame in

The shadows of the spreading planes.

Ah, do not grow the olive branches

Far from the slopes where they bloom!

And with the spring open the cages,

Into the heavens two wings zoomed.

As if from wax – the arms, the forehead,

Question – upon the pallid face.

Drowned the well-dressed and white coffin

Of fragrant tuberose in waves.

Silenced the heart, that once did struggle,

Around are icons and lampades...

And beauteous was the voice guttural,

And fiery had been the eyes!

Tale of the end is only story,

Beyond the grave deep is delight.

May for Caucasian woman

The cold ground be light!

The thin thread has been torn asunder,

Incinerating, the fire has dimmed...

Sleep in peace, lady prisoner,

Sleep in peace, the tiny queen.

How wretched are our delights, and

From soul, that with torment is incensed!

Oh yes, the gods did love you

Luminous-arrogant princess!

ПЛЕННИЦА

Она покоится на вышитых подушках,

Слегка взволнована мигающим лучом.

О чем загрезила? Задумалась о чем?

О новых платьях ли? О новых ли игрушках?

Шалунья-пленница томилась целый день

В покоях сумрачных тюрьмы Эскуриала.

От гнета пышного, от строгого хорала

Уводит в рай ее ночная тень.

Не лгали в книгах бледные виньеты:

Приоткрывается тяжелый балдахин,

И слышен смех звенящий мандолин,

И о любви вздыхают кастаньеты.

Склонив колено, ждет кудрявый паж

Ее, наследницы, чарующей улыбки.

Аллеи сумрачны, в бассейнах плещут рыбки

И ждет серебряный, тяжелый экипаж.

Но... грезы всe! Настанет миг расплаты;

От злой слезы ресницы дрогнет шелк,

И уж с утра про королевский долг

Начнут твердить суровые аббаты.

Prisoner

Upon the sown pillows she is resting,

Lightly disturbed by a flickering beam.

What is she thinking of? What are her dreams?

Of new toys, or of new dresses?

Minx-prisoner has languished for all day

In the Escurial jail’s dark twilight.

From luxurious oppression, from the strict chant

Into the heaven leads the shade of night.

Did not lie in the books the pale vignettes:

The heavy canopy opens wide,

And ringing laughter of the mandolin is heard

And of the love sigh castanets.

Bending his knee, awaits the curly page

For her, the heiress, smile bewitching.

Alleys are dark, in pool the fish splash

And waits a silver, heavy equipage.

But... all are dreams! Will come the time of payback:

The eyelids’ silk will reel, from evil tear

And from the morning about the king’ debt

Will start repeating the abbots severe.

СЕСТРЫ

"Car tout n'est que reve, o mа soeur!".¹

Им ночью те же страны снились,

Их тайно мучил тот же смех,

И вот, узнав его меж всех,

Они вдвоем над ним склонились.

Над ним, любившим только древность,

Они вдвоем шепнули: "Ах !"...

Не шевельнулись в их сердцах

Ни удивление, ни ревность.

И рядом в нежности, как в злобе,

С рожденья чуждые мольбам,

К его задумчивым губам

Они прильнули обе... обе...

Сквозь сон ответил он: Люблю я!...

Раскрыл объятья -- зал был пуст!

Но даже смерти с бледных уст

Не смыть двойного поцелуя.

23-30 декабря 1909

¹ "Ибо все лишь сон, о моя сестра!" (фр.).

Sisters

“Car tout n’est que reve, o mа soeur!”

All night of the lands they did dream,

And laughter secretly tormented,

And here, having recognized him,

They both above him bended.

O’er him, who only loved the past,

“Ah!” They both whispered

Did not awaken in their hearts

Neither jealousy nor surprise.

And near the tenderness, like malice,

At birth of the alien pleas,

Up to his pensive lips

They both snuggled up... both...

“I love!” - In sleep he gave response..

The hall was empty - opened his arms!

But even death from the pale lips

Cannot erase the double kiss.

НА ПРОЩАНЬЕ

Mein Herz tragt schwere Ketten

Die Du mir angelegt.

Ich mocht' mein Leben wetten,

Dass Keine schwerer tragt¹

Франкфуртская песенка.

Мы оба любили, как дети,

Дразня, испытуя, играя,

Но кто-то недобрые сети

Расставил, улыбку тая, --

И вот мы у пристани оба,

Не ведав желанного рая,

Но знай, что без слов и до гроба

Я сердцем пребуду -- твоя.

Ты все мне поведал -- так рано!

Я все разгадала -- так поздно!

В сердцах наших вечная рана,

В глазах молчаливый вопрос,

Земная пустыня бескрайна,

Высокое небо беззвездно,

Подслушана нежная тайна,

И властен навеки мороз.

Я буду беседовать с тенью!

Мой милый, забыть нету мочи!

Твой образ недвижен под сенью

Моих опустившихся век...

Темнеет... Захлопнули ставни,

На всем приближение ночи...

Люблю тебя, призрачно-давний,

Тебя одного -- и навек!

4-9 января 1910

* 1. (нем.)

"Мое сердце в тяжелых оковах,

которыми ты его опутал.

Клянусь жизнью,

ни у кого нет цепей тяжелее."

On Parting

Mein Herz tragt schwere Ketten

Die Du mir angelegt.

Ich mocht' mein Leben wetten,

Dass Keine schwerer tragt

- Frankfurt song

Teasing and tempting and playing

We loved like children, us both

But somebody, hiding a smile,

Set up the ungentle nets –

And here we are at the harbor,

Not seeing the wished-for abodes,