Zeromsky [Жеромский]
Zina [Зина]
Zizi [Зизи]
Zlata (From “Diary of a Poet”) [Злата (из дневника одного поэта)]
Zoschenko [Зощенко]
Жеромский
Он понял жизнь и проклял жизнь, поняв.
Людские души напоил полынью.
Он постоянно радость вел к унынью
И, утвердив отчаянье, был прав.
Безгрешных всех преследует удав.
Мы видим в небе синеву пустынью.
Земля разделена с небесной синью
Преградами невидимых застав.
О, как же жить, как жить на этом свете,
Когда невинные — душою дети —
Обречены скитаться в нищете!
И нет надежд. И быть надежд не может
Здесь, на земле, где смертных ужас гложет, —
Нам говорил Жеромский о тщете.
Zeromsky
He understood life and cursed life, having understood.
He made people’s souls drunk with wormwood.
He constantly directed joy to gloom
And was right, affirming doom.
The python persecutes sinless ones.
We see desert in heaven’s blueness.
The earth is separated with blue of skies
With barriers of invisible outposts.
O, how to live, how to live in this world,
When the innocent – children of soul –
Are doomed to wander in poverty!
And there are no hopes. There can’t be hopes
Here, on the earth, where horror gnaws mortals, -
Zeromsky speaks to us of vanity.
Зина
Кроткая, ленивая, ласково-покорная,
Скромно-миловидная пошлая мещанка
Не могла увлечь меня вялая, повторная,
В каждом проявлении — скучная шарманка.
Но любил я за город, сев в купэ уютное,
Ездить к ней, затерянной в деревушке малой,
И о ней осталося чувство мягко-смутное,
И о ней с улыбкою вспомню я, пожалуй…
Zina
Meek, lazy, tender-submissive,
Modestly-pretty bourgeoise vulgar
Could not captivate me sluggish, repeated,
In each manifestation – boring barrel organ.
But I loved the city, sitting in cozy coupe,
To come, lost in little village, to her
And remained of her feeling vague-tender,
And of her I’ll remember with a smile, rather…
Зизи
Постигнуть сердцем все возможно
Непостижимое уму.
К. Фофанов
Бесшумно шло моторное ландо
По «островам» к зеленому «пуанту».
И взор Зизи, певучее рондо,
Скользя в лорнет, томил колени франту…
Хрустит от шин заносчиво шоссе,
И воздух полн весеннего удушья,
В ее душе — осколки строф Мюссэ,
А на лице — обидное бездушье.
Зизи, Зизи! Тебе себя не жаль?
Не жаль себя, бутончатой и кроткой?
Иль, может быть, цела души скрижаль,
И лилия не может быть кокоткой?
Останови мотор! сними манто
И шелк белья, бесчестья паутину,
Разбей колье и, выйдя из ландо,
Смой наготой муаровую тину!
Что до того, что скажет Пустота
Под шляпками, цилиндрами и кэпи!
Что до того! — такая нагота
Великолепней всех великолепий!
Zizi
It is possible to reach with the heart
What is unreachable to the mind.
K. Fofanov
Noiselessly went the motor landau
On the “islands” to “pointe” of green,
And sight of Zizi, singing rondo,
Slipping in lorgnette, a dandy’s languished knees…
The highway arrogantly crunches from tires,
And in the spring the air suffocates,
And in soul are fragments of lines of Musset,
And the offensive soullessness on the face.
Zizi, Zizi! Don’t you pity yourself?
Don’t pity yourself, budded and mild?
Or, maybe, table of whole soul
And lily cannot be a cocotte?
Stop the engine! Take off the coat!
And silk of linen, dishonor’s cobweb,
Break the necklace, and, leaving landau,
Wash with nakedness the moire algae!
What till that, what will say Emptiness
Under the hats, cylinders and kepi!
What to it! – Such nakedness
More beautiful than all beauties!
Злата (из дневника одного поэта)
24-го мая 190… г.
Мы десять дней живем уже на даче,
Я не скажу, чтоб очень был я рад,
Но все-таки… У нас есть тощий сад,
И за забором воду возят клячи;
Чухонка нам приносит молоко,
А булочник (как он и должен!) — булки;
Мычат коровы в нашем переулке,
И дама общества — Культура — далеко.
Как водится на дачах, на террасе
Мы «кушаем» и пьем противный чай;
Смежаем взор на травяном матрасе
И проклинаем дачу невзначай.
Мы занимаем симпатичный флигель
С скрипучими полами, с сквозняком;
Мы отдыхаем сердцем и умом;
Естественно, теперь до скучной книги ль.
У нас весьма приятные соседи
Maman в знакомстве с ними и в беседе;
Но не для них чинил я карандаш,
Чтоб иступить его без всякой темы;
Нет, господа! Безвестный автор ваш
Вас просит «сделать уши» для поэмы,
Что началась на даче в летний день,
Когда так солнце яростно светило,
Когда цвела, как принято, сирень…
Не правда ли, — я начал очень мило?
7-го июня
Четверг, как пятница, как понедельник–вторник,
И воскресенье, как неделя вся;
Хандрю отчаянно… И если бы не дворник,
С которым мы три дня уже друзья,
Я б утопился, может быть, в болоте…
Но, к счастью, подвернулся инвалид;
Он мне всегда о Боге говорит,
А я ему о черте и… Эроте!..
Как видите, в нас общего — ничуть.
Но я привык в общественном компоте
Свершать свой ультра-эксцентричный путь
И не тужу о разных точках зренья,
И не боюсь различия идей.
И — верить ли? — в подвальном помещеньи
Я нахожу не «хамов», а людей.
Ах, мама неправа, когда возмущена
Знакомством низменным, бросает сыну: «Shoking!»
Как часто сердце спит, когда наряден смокинг,
И как оно живет у «выбросков со дна»!
В одном maman права, (я спорить бы не стал!)
— Ты опускаешься… В тебе так много риска. —
О, спорить можно ли! — Я опускаюсь низко,
Когда по лестнице спускаюсь я в подвал.
10-го июня
Пахом Панкратьевич — чудеснейший хохол
И унтер-офицер (не кто-нибудь!) в отставке —
Во мне себе партнера приобрел,
И часто с ним мы любим делать «ставки».
Читатель, может быть, с презреньем мой дневник
Отбросит, обозвав поэта: «алкоголик!»
Пусть так… Но все-таки к себе нас тянет столик,
А я давно уже красу его постиг.
С Пахомом мы зайдем, случается, в трактир,
Потребуем себе для развлеченья «шкалик»,
В фонографе для нас «запустят» валик;
Мы чокнемся и станем резать сыр.
А как приятен с водкой огурец…
Опять, читатель, хмуришься ты строго?
Но ведь мы пьем «так»… чуточку… немного…
И вовсе же не пьем мы, наконец!
18-го июня
Пахом меня сегодня звал к себе:
— Зашли бы, — говорит, — ко мне вы, право;
Нашли бы мы для Вас веселья и забаву;
Не погнушайтеся, зайдите к «голытьбе»!
Из слов его узнал, что у него есть дочь —
Красавица… работает… портниха,
Живут они и набожно, и тихо,
Но так бедно… я рад бы им помочь.
Зайду, зайду… Делиться с бедняком
Познаньями и средствами — долг брата.
Мне кажется, что дочь Пахома, Злата,
Тут все-таки при чем-то… Но — при чем?
22-го июня
Она — божественна, она, Пахома дочь!
Я познакомился сегодня с нею. Редко
Я увлекаюсь так, но Злата — однолетка —
Очаровательна!.. я рад бы ей… помочь!
Блондинка… стройная… не девушка — мечта!
Фарфоровая куколка, мимоза!
Как говорит Ростан — Принцесса Греза!
Как целомудренна, невинна и чиста!
Она была со мной изысканно-любезна,
Моя корректность ей понравилась вполне.
Я — упоен! я в чувственном огне.
Нет, как прелестна! как прелестна!
Вот, не угодно ли, maman, в такой среде
И ум, и грация, и аттрибуты такта…
Я весь преобразился как-то!..
Мы с нею сблизимся на лодке, на воде,
Мы подружимся с ней, мы будем неразлучны!
Хоть дорогой ценой, но я ее куплю!
Я увидал ее, и вот уже люблю.
Посмейте мне сказать, что жить на свете скучно!
Но я-то Злате, я — хотелось знать бы — люб ль?
Ответ мне время даст, пока же — за сонеты!
Прощаясь с стариком, ему я сунул рубль,
И он сказал: «Народ хороший вы — поэты».
3-го июля
Вчера я в парке с Златою гулял.
Она была в коричневом костюме.
Ее лицо застыло в тайной думе.
Мне кажется, я тайну отгадал:
Она во мне боится дон-жуана,
Должно быть, встретить; сдержанная речь,
Холодный тон, пожатье круглых плеч —
Мне говорят, что жертвою обмана
Не хочет, нет, в угоду страсти, пасть.
Прекрасный взгляд!.. Бывает все же страсть,
Когда не рассуждаешь… Поздно ль, рано
И ты узнаешь, Злата, страсти чад;
Тогда… тогда я буду триумфатор!
Мы создадим на севере экватор!
Как зацветет тогда наш чахлый сад!
Мы долго шли. Вдали виднелись хаты.
Пить захотелось… отыскали ключ.
Горячим золотом нас жег июльский луч,
И золотом горели косы Златы.
24-го июля
Вот уж два месяца мы обитаем здесь,
И больше месяца знаком я с милой Златой.
Вздыхаю я, любовию объятый,
И тщетно думаю, сгорая страстью весь,
Зажечь ответную: она непобедима,
Ведет себя она с большим умом.
Мои искания ее минуют мимо,
И я терзаюся… Ну, удружил Пахом!
Зачем он звал меня? зачем знакомил с Златой?
Не знал бы я ее и ведал бы покой.
Больное сердце починить заплатой
Забвения — труд сложный и пустой.
Мне не забыть ее, мою Принцессу Грезу,
Я ею побежден, я ею лишь дышу,
В мечтах ее всегда одну ношу
И, ненавидя серой жизни прозу,
Рвясь вечно ввысь, — в подвал к ней прихожу.
1-го августа
Что это — явь иль сон, приснившийся вчера
На сонном озере, в тени густых акаций?
Как жаль, что статуи тяжеловесных граций —
Свидетели его — для скорости пера
Не могут разрешить недоуменья.
Я Златою любим? я Злате дорог? Нет!
Не может быть такого упоенья!
Я грезил попросту… я попросту — «поэт»!
Мне все пригрезилось: и вечер над водой,
И томная луна, разнежившая души,
И этот соловей, в груди зажегший зной,
И бой сердец все тише, глуше…
Мне все пригрезилось: и грустный монолог,
И слезы чистые любви моей священной,
Задумчивый мой взор, мой голос вдохновенный
И в милых мне глазах сверкнувший огонек;
И руки белые, обвившие мне шею,
И алые уста, взбурлившие мне кровь,
И речи страстные в молчании аллеи,
И девственной любви вся эта жуть и новь!
Какой однако сон! Как в памяти он ясен!
Детали мелкие рельефны и ясны,
Я даже помню бледный тон луны…
Да, это сон! и он, как сон, прекрасен!
2-го августа
То был не сон, а, к ужасу, конец
Моей любви, моих очарований…
Сегодня мне принес ее отец
Короткое посланье:
«Я отдалась: ты полюбился мне.
Дороги наши разны, — души близки.
Я замуж не пойду, а в роли одалиски
Быть не хочу… Забудь о дивном сне».
Проснулась ночь и вздрогнула роса,
А я застыл, и мысль плыла без формы.
3-го августа, 7 час. утра.
Она скончалась ночью, в три часа,
От хлороформа.
Zlata (From “Diary of a Poet”)
24th May 190… year
For ten days we are living in the dacha,
I would not say that I am very glad,
But still… We have the thinnest garden,
Nags carry water behind the fence;
The Finn brings us milk,
And baker rolls (as he must);
The cows moo in our street,
And lady of society – Culture – is far.
How is found in dacha, on the terrace
We “eat” and drink the nasty tea;
Adjoining sight on a grass mattress,
And curse the dacha unexpectedly.
We occupy the pretty outbuilding
With creaking floors, with the wind;
We are resting with heart and with the reason;
Naturally, for boring book again.
We have quite nice neighbors
Maman’s familiar and talks to them;
But for them I didn’t sharpen the pencil,
To blunt it without any theme;
No, gentlemen! Your fameless author
Asks you to “make the ears” for the poem,
What started in dacha in days of summer,
When furiously shined the sun,
When as accepted lilac bloomed…
I started tenderly – isn’t it true?
7th June
Thursday, like Friday, like Monday-Tuesday,
And Sunday, like the whole week on end:
I desperately mope… And if not the cleaner
With whom for three days we have been friends,
I would have drowned, maybe, in the swamp…
But, happily, turned out the cripple;
He always talks to me about God,
And I – of Eros and devil.
As you see, we have nothing in common.
But I am used in the society’s compote
I can commit my ultra-eccentric journey
And do not grieve of multiple viewpoints,
And do not fear differences of ideas.
And – to believe? In the basement of the house
I find people but not “boors.”
Ah, mom’s not right when, in fury,
With base acquaintance, throws to son: “Shoking!”
How frequently heart beats dressed in a tuxedo,
And how it lives in “emissions from the bottom”!
In one maman is right, (I would not argue!)
You are going down. In you there is much danger.
O, can I argue? I go down low,
When I go down to basement on the stairs.
10th June
Pahom Pankratievich – a wonderful Ukrainian
And a commissioned officer (not somehow!) retired
In me a partner he acquired,
And with him we frequently like making “bets”.
Reader, may be, with contempt threw away my diary,
“Alcoholic” calling the poet.
Let it be thus… But table pulls to me somehow,
And its beauty I comprehended long ago.
With Pahom we will go, accidentally, into an inn,
Will ask for our amusement “liquor,”
In phonograph for us we will “launch” the roller,
Will toast and will cut the cheese.
And how I like cucumber with vodka…
Why do you, reader, so strictly frown?
But “thus”… a little a bit… we are drinking…
And we don’t drink at all in the end!
18th June
Pahom to himself called me today:
“Come in” – he says – “right to me.”
Would we find for you merriment
Do not shun, come in into “filth”!
From his words I knew that a daughter he has –
Beauty… works… seamstress,
Their lives are pious and quiet…
But poorly… to help I’d be glad.
I’ll enter, I’ll enter… with pauper to share
The knowledge and means – is duty of the brother.
It seems that Zlata, daughter of Pahom
Is still at something… but – at what?
22nd June
She – is divine, the daughter of Pahom!
I got acquainted with her today. I am fond
Rarely thus, but Zlata – one year old –
Is charming! And would to help her be glad!
Blonde… elegant… not girl – a dream!
Mimosa, porcelain puppet!
How speaks Rostan – Princess Dream!
How clean, chaste and innocent!
She was exquisitely amiable with me!
She liked my propriety.
I – am intoxicated! I am in flame of feelings.
No, so gorgeous, so gorgeous!
Is it not fit, maman, in such environment
And thought, and grace, and attributes of tact…
I made a change in the self somehow!..
I and her will on the water come close, in a boat,
We will be inseparable, we will be friends!
At what price, but her I will buy!
I saw her, and now I love.
Allow me to say that boring is life!
But I to Zlata – I’d like to know – am loved?
Time will answer me – and now – the sonnets!
Farewell to old man, I gave a ruble to him,
And he said, “You are good people – poets!”
3rd July
Yesterday I walked with Zlata in the park.
She was in a brown costume.
Her face chilled in a secret thought.
It seems to me, I got the secret:
She in me fears Don Juan,
Maybe, to meet: the restrained conversation,
The shaking of round shoulders, the cold tone –
They tell me that as victim of deception
He does not want, pleasing passion, to be falling.
Beautiful sight! There is the passion,
When you don’t reason… late or early,
And you will know, Zlata, the smoke of passion;
Then… then I will be triumphant!
On North we will create the equator!
How then will bloom our stunted garden!
We walked for long. The huts were seen from afar.
We wanted to drink… the key we found.
With burning gold burned the July ray,
And with gold burned the Zlata’s braids.
24th July
For two months we here reside,
And more than month I know dear Zlata.
I inhale, embraced by love,
And think in vain, burning with passion
To burn response:
She is invincible, with big mind she conducts herself.
Bypass her my searchings,
And I’m tormented… Well, Pahom makes friends!
Why did he call me? Why did me with Zlata acquaint?
I wouldn’t have known her and I wouldn’t have seen her calm.
The seek to fix with patch the heart
Of oblivion – work is empty and hard.
I would not forget her, my Princess Dream,
I am conquered by her, only with her I breathe,
I always carry her in dreams
And, hating gray life’s prose,
I come to her basement – always tear into heights.
1st August
What is it – reality or dream, dreamt yesterday
On sleepy lake, in dense acacia shade?
How pity is it that statues of heavy graces –
His witnesses – for the speed of feathers
Cannot resolve the misunderstanding.
I am by Zlata loved? I am dear to Zlata?
No! Such intoxication there can’t be!
I dreamt simply… and simply – “poet”!
And all I dreamt: over water, evening,
And languid moon, softening soul,
And this nightingale, in chest the heat burning,
And hearts’ beating quieter and more dull…
I dreamt it all: the sorrowful monologue,
And clear tears of my sacred love,
My thoughtful look, my voice inspired
And sparkling fire in dear to me eyes;
And the white arms, wrapped the neck around,
And scarlet lips, teeming with blood,
And passionate speech in silence of the alley,
And horror and novelty of virgin love!
What dream! How it is clear in memory!
The small details are embossed and clear,
I even recall the pale tone of the moon…
Yes, it’s a dream! And beautiful like a dream!
2nd August
It was not dream, but, to horror, the end
Of my love, of my charms…
Today to me has brought her dad
A short message:
“I gave myself up – I loved thee.
Our paths are different – close are spirits
I won’t get married, and in role of odalisque
I don’t want to be… forget in dream mysterious.”
The night awoke and the dew shuddered,
And I chilled, and swam without form a thought.
3rd August 7 in the morning
He died at night, at three O’clock,
Of chloroform.
Зощенко
— Так вот как вы лопочете? Ага! —
Подумал он незлобиво-лукаво.
И улыбнулась думе этой слава,
И вздор потек, теряя берега.
Заныла чепуховая пурга, —
Завыражался гражданин шершаво,
И вся косноязычная держава
Вонзилась в слух, как в рыбу — острога.
Неизлечимо-глупый и ничтожный,
Возможный обыватель невозможный,
Ты жалок и в нелепости смешон!
Болтливый, вездесущий и повсюдный,
Слоняешься в толпе ты многолюдной,
Где все мужья своих достойны жен.
Zoschenko
“How thus you babble! Alas!”
Kindly and shyly he thought.
And smiled the glory of this thought,
And nonsense flowed, losing the shores.
The nonsense blizzard began to whine, -
The citizen expressed himself roughly,
And the whole tongue-tied country
Pierced into hearing, as in a fish – harpoon.
Incurably-dumb and insignificant,
The possible impossible philistine,
You’re pitiful and in absurdity laughable!
Chatty and omnipresent,
You hang around in a large crowd,
Where all husbands are worthy of their wives.