Елин Иван Иванович

Российский/советский инженер-технолог, специалист в области переработки нефти, профессор, первый руководитель советской нефтепереработки.

Родился в крестьянской семье во Владимирской губ. (с. Тарасово Покровского уезда). Выпускник Самарского ремесленного училища (1887) и Петербургского технологического института (химическое отделение, 1892). В 1892 – 1911 гг. – служба в «Т-ве С.М. Шибаев и Ко» в г. Баку: заведующий лабораторией нефтеперегонного завода, масляным, керосиновым заводами. Член Бакинского отделения Императорского Русского технического общества (с 1902 г.). В 1911 – 1918 гг. – директор Константиновского нефтеперегонного завода (с 1911 г. входил в «Т-во бр. Нобель»). С 1 ноября 1918 г. – в Главном нефтяном комитете ВСНХ, заведующий отделом нефтепереработки. До 1930 г. работал в системе органов управления нефтяной промышленностью ВСНХ в качестве руководителя отдела нефтепереработки. Параллельно преподавал в Московской горной академии и Институте народного хозяйства им. Г.В. Плеханова. Один из инициаторов внедрения технологии термического крекинга в СССР.

21 ноября 1929 г. арестован органами ОГПУ как «член контрреволюционной, шпионско-вредительской организации в нефтяной промышленности» и осужден 18 марта 1931 г. к расстрелу, с заменой на 10-летний срок заключения в концлагерь.

В 1920-е годы сотрудничал с редакцией журнала «Нефтяное хозяйство» как консультант и автор статей, с 1928 г. являлся членом редакционной коллегии журнала.

С декабря 1931 г. – в лагерях Коми АССР: химик лаборатории промысла № 2 им ОГПУ УПИТлага, инженер на нефтеперегонном заводе в Чибью. Умер 21 октября 1933 г. «от грудной жабы».

Реабилитирован.

Из показаний И.И. Елина: «Я родился 6 ноября ст.ст. 1869 г. в дер. Тарасово Владимирской губ. в семье крестьянина, который отправился на заработки в Оренбург и в возрасте около одного года увез меня с собою. Отец мой был сначала плотником, потом столяром, потом десятником, потом мелким служащим по строительным работам. В возрасте 10 лет я был отдан в Оренбургскую гимназию. Потом отец мой переехал в Самару, а я перешел в Самарское реальное училище, которое и окончил в 1887 г.

В том же году поступил по конкурсу в Технологический институт, где содержался отчасти помощью родителей, а главным образом на стипендии. В 1892 г. я кончил Институт и в том же году поступил в Баку на завод быв. Шибаева и Ко, где прослужил около 19 лет. Послужил на жалованье в 150 руб. в мес., заведывал лабораторией, кончил службу директором завода, получая в год 12.000 руб. В 1911 г. перешел на службу т-ва В.И. Рагозин и Ко на Константиновский завод, директором завода на те же 12.000 руб. в год. На этом заводе я прослужил до середины 1918 г., когда оттуда уехал и в августе уже поступил на службу в Нефтяной комитет, которым командирован в Саратов для постановки бензинового производства на Саратовском нефтеперегонном заводе. Потом непрерывно служил в Нефтяном комитете при всех его дальнейших преобразованиях, все время работая по переработке нефти.

По линии нефтяной промышленности знал правление Нобеля: Эман. Нобеля, Карла Хагеллина, Белямина, Крусселя, Сироткина, бр. Полляк Савелия и Михаила.

И. Елин, 28 ноября 1929 г.» (из Центрального архива ФСБ России).

Из показаний И.И. Елина: «… Отец мой на свои скудные заработки сумел, однако, отдать меня в Оренбургскую гимназию, перейдя в пятый класс гимназии, мне пришлось из нее уйти, вследствие переезда отца из Оренбурга в Самару. Там я поступил в Реальное училище – его можно было окончить на год раньше гимназии и из него можно было поступить в высшее учебное заведение.

Я кончил реальное училище первым, несмотря на то, что в это время «кухаркиным детей» не очень поощряли. Точно также одним из первых я кончил курс Ленинградского технологического института. Учась в учебных заведениях я, исполняя волю отца, да и сам, боясь, совершенно не интересовался политическими вопросами. … Окончил я курс в 1892 г., отец мой был страшно горд, что у него сын инженер. Вскоре я поступил по рекомендации Института на завод быв. Шибаева в Баку, где и проработал 19 лет …

Каков был мой жизненный идеал? Я мечтал быть свободным человеком, т.е. хотел жить, ни от кого не завися, не имея над собою никакого хозяина. Эту свободу, эту независимость в прежнее время могла дать только деньги. Поэтому я всегда жил очень скромно, стараясь сберегать деньги, чтобы к концу своего жизненного пути быть тем свободным человеком, о котором я мечтал. ... Революция лишила меня моих сбережений и я увидел, что мне, уже порядочно усталому человеку под пятьдесят лет, надо начинать жизнь сначала…» (из Центрального архива ФСБ России).

Из показаний И.И. Елина, 9 декабря 1929 г.: «Всю империалистическую войну я провел на управляемом мною заводе В.И. Рагозин и Ко, который частично работал на оборону. Всем известны предреволюционные настроения русского общества, получившиеся в результате военных неудач и разрухи страны и всем известно то ожидание революции, как избавительным от дурного управления последних дней империи, которая управлялась Распутиным и Ко. Февральскую революцию все, в том числе и я, встретили как избавительницу. Развитие ее постепенно показывало, однако, что ход событий пойдет куда-то дальше, но куда он пойдет – большинство известного мне, очень ограниченного круга лиц не предугадывало, т.к. и в политике я был слаб, никогда политическими вопросами не занимаясь. Видно было, однако, что власть временного правительства слаба, что она постепенно переходит в руки Ленинградского Совета Депутатов. По роду моей службы мне очень часто приходилось ездить в Ленинград, где было правление Рагозин и Ко, а оттуда я обычно заезжал в Москву, где жила моя семья. Перед самым Октябрьским переворотом я был в Ленинграде, где пробыл очень недолго и оттуда проехал в Москву, чтобы дальше ехать на завод. Через день или два получилось известие, что в Ленинграде переворот, я не решился ехать на завод, оставив семью в Москве, и решил прожить несколько дней здесь. Настроение жильцов нашего дома было крайне тревожное, тогда в Москве происходили грабежи и на улицах и в квартирах, бандитов было множество. Мы занимались устройством крепких ворот. Вскоре началось вооруженное восстание в Москве. Большевики сражались с юнкерами. Жильцы дома № 13 по Сущевскому тупику сидели все дома, дежуря поочередно и днем и ночью в запертом подъезде. После, если не ошибаюсь, недельных боев стрельба прекратилась, и всем стало известно, что власть перешла к Московскому Совету, во главе которого были большевики. Отношение к новой власти и у меня лично и у большинства жильцов было смутное. Сущности переворота точно не понимали и думали, что власть эта весьма временна, недолговечна. … Когда появились первые декреты новой власти, когда увидели ее твердость, то отношение к ней начало изменяться, хотя все же, насколько помню, уверенности в полной ее прочности не было. Когда затихли московские бои, когда водворился, сравнительно с предшествовавшей анархией и развитием бандитизма, уже некоторый порядок и безопасность движения по улицам, я решил поехать на завод. Мое личное отношение к прочности новой власти было тоже неуверенное – я, в сущности, не знал, что думать. На заводе никаких особых перемен не было, он расположен в довольно глухом углу, политикой там никто не занимался и мы продолжали работать приблизительно в тех же условиях, что и вообще в революционный период. Отношения мои с рабочими и служащими были хорошие. Еще летом 1917 г., по случаю 5-летия устроенного мною кооператива на заводе, рабочие и служащие завода поднесли мне адрес с благодарностью. Вопрос о национализации нефтяной промышленности зимою 1917-18 года, насколько помню, не поднимался, и мы работали, как частное предприятие. Власть постепенно крепла, и весной 18 года последовал декрет о национализации нефтяной промышленности. Мы стали государственным предприятием, чему все и подчинились, в том числе и я. Распоряжения по ведению дела завода исходили по-прежнему от Ленинградского правления, которое зимою 17 года в лице директора-распорядителя Симоновича переехало, однако, в Ярославль с небольшим составом служащих. Симонович пробыл в Ярославле недолго и еще до Октябрьского переворота (здесь точно не помню, может быть, и сейчас же после него) уехал в Киев, где и остался. В силу этого я, как и директор завода и член Правления по технической части, остался единственным распорядителем дела, ответственным перед государством за все ведение дела. Мое положение на заводе не было плохим, мои распоряжения выполнялись, никто не вмешивался в дело управления заводом.

Отношения мои с Рабочкомом были хорошие. Дело заводское шло, мы исполняли заказы, как новых правительственных установлений, так и прежних, еще действовавших, частных заказчиков. По-прежнему я по временам уезжал в Москву, где у Рагозина была контора по продаже нефтепродуктов, для ознакомления с деятельностью конторы. Все деньги, поступавшие от продажи нефтепродуктов, поступали в Московскую и Ярославскую контору. Избыток их, за погашением расходов, сдавался в банки (главным образом в государственный). Я следил за тем, чтобы в конторах не было больших свободных сумм. В момент национализации у нас в банках было, если не ошибаюсь, около 1 ½ млн. руб. и эта сумма продолжала возрастать. Недели за две до Ярославского мятежа 18 года, после периодической моей поездки в Москву, я вернулся на завод, где все шло по-прежнему. Пробыв две, а может быть полторы недели на заводе, я собрался уезжать в Москву, и как раз в день возникновения мятежа в Ярославле рано утром (числа не помню) в Ярославль был послан баркас «Стрекоза» за деньгами, которые были нужны для расплаты с рабочими, а наша главная касса была в Ярославле, который торговал и получал деньги за проданные в районе товары. Я ждал возвращения баркаса, чтобы на нем же уехать к вечернему поезду в Ярославль и далее, в Москву. Баркас вернулся под вечер из Ярославля и привез ошеломляющее известие о мятеже там. Командир баркаса Шелков заявил мне, что в Ярославле новая власть, власть белых и что он под угрозой смертной казни должен немедленно же вернуться обратно и что его отпустили оттуда только за топливом и маслом. Я сказал Шелкову, что дело настолько серьезно и опасно, что я не могу взять на себя решение об отправке баркаса обратно, а соберу для этого заводской комитет, что и было сделано путем оповещения членов Комитета. На собрании Комитета, где присутствовал и я, было решено «под давлением силы», т.к. Шелков сообщил, что если он не придет в Ярославль за баркасом будет прислан вооруженный пароход, отправить баркас обратно … Не будучи никогда политически действенным человеком, никогда не вмешиваясь в политическую борьбу, я не придавал преимуществ ни той ни другой стороне и был бы только счастлив, если бы подобного рода события и решения прошли мимо меня. Судьбе моей было угодно устроить так, что я и попал в гущу событий и этот факт, я знаю, ставился и ставится мне в вину, как доказательство моей контрреволюционности в то время. Впоследствии, года через два, я по этому делу был арестован, привезен в Ярославль и заключен в концентрационный лагерь, но был освобожден по распоряжению ВЧК.

Весь Ярославский мятеж, за невозможностью выехать с завода, я пробыл там. По усмирению мятежа, когда в окрестностях Ярославля начались аресты, я выехал в Москву по железной дороге через Рыбинск. В Москве я пошел к покойному Леониду Борисовичу Красину, которому рассказал совершенно откровенно о происшедшем. Л.Б. Красин был моим товарищем по Технологическому институту. Ему была известна моя всегдашняя аполитичность, он знал, что я всегда был далек от политики, не вмешивался ни в какую борьбу, как это знает, например, и ныне здравствующий Глеб Максимилианович Кржижановский. Л.Б. Красин поверил мне, что я сделался невольной жертвой стечения обстоятельств, как это и было на самом деле, и чтобы несколько защитить меня, причислил меня к Чрезвычайной Комиссии по снабжению Красной армии. Возвращаться на завод, мне нечего было и думать. В это время уже начал организовываться Нефтяной Комитет, на работу в котором я и перешел приблизительно в конце августа. Я был по поручению Чрез. Комисс. по снабжению Красной армии и Комитетом командирован в Саратов для организации производства бензина на Саратовском нефтеперегонном заводе. Волга тогда была перерезана белыми и с этого момента я начал считать, что моя судьба целиком связана с судьбами Октябрьской революции, я стал активным работником ее и никуда от нее не уходил. … Был ли я всем доволен в своем положении советского служащего, в особенности в первые годы сравнительно с прошлым. Было бы грубой ложью сказать, что я был в восторге. Нет, было тяжело, в особенности в годы 18, 19 и 20, но тяжело исключительно из-за тяжелого материального положения, единственным утешением в котором было то, что не мне одному, а и всем тяжело. Благодаря так называемым совнаркомовским пайкам, однако, положение специалистов не было так трудно, как прочих граждан, и этом мы все очень ценили. …

В конце 18 г. я предложил ввести на Эмбенских заводах (т.е. Константиновском и Варинском) несколько улучшенный способ выработки цилиндровых масел и был туда командирован для инструктирования. Способ этот был там введен – дело касалось очистки гудрона при помощи промывки его водою. …

В Баку комиссия [З.Н. Доссера и А.П. Серебровского] прибыла, если не ошибаюсь, через неделю после занятия Баку Красной армией.

Приход Красной армии в Баку русское и, насколько я знаю, армянское население встретило с радостью. В городе водворился порядок и безопасность. Старых нефтепромышленников в городе почти не было – крупные и раньше там не жили, а средние и мелкие разъехались. Оставались лишь доверенные фирм. Действовал совет съезда нефтепромышленников, который не представлял себе сути совершающихся событий. Этот совет думал, что нефтепромышленность не будет национализирована, что по-прежнему будут работать фирмы, но работать как бы в общий котел, который будет распределять средства, получаемые от продажи нефтепродуктов между участниками «котла». Я не был в Баку с 1911 г. и первое время был занят осмотром заводов, которые в большинстве случаев были в плохом состоянии, из-за недостаточности ремонта. Новых заводов в Баку вообще не было. Затруднения с материалами во время войны и после нее повели к грандиозному износу заводов. Приблизительно через неделю после приезда комиссией был издан декрет о национализации нефтяной промышленности в Баку. Был образован Азербайджанский нефтяной комитет во главе с З.Н. Доссером, я был назначен заведывающим заводским отделом и приступил к его формированию. Ко мне начали десятками приходить инженеры-переработчики с просьбой устроить их на службу в заводской отдел. З.Н. Доссер, раньше работавший в Баку, знал почти всех инженеров и всякая кандидатура утверждалась им лично. Были образованы группы заводов, во главе групп были назначены управляющие, были образованы подотделы заводского отдела. Отношение большинства инженеров к новой власти и новому порядку было положительное, так как Баку пережил много всяких перемен и потрясений и все были страшно утомлены беспорядком, бывшим результатом частой смены власти в городе. … После месяца напряженной работы комиссия покинула Баку, оставив начальником Азербайджанского Нефтяного Комитета А.П. Серебровского, который формировал дальше все дело по своему усмотрению, на основании указаний З.Н. Доссера.

Из Баку комиссия поехала в Грозный и пробыла там сравнительно недолго, лишь ознакомляясь уже с проделанной без нее работой. Там уже было организовано Нефтеуправление, во главе которого, если не ошибаюсь, был сначала член Коллегии Гл. нефтяного комитета т. Пылаев, потом инженер А.А. Шибинский, который, кажется, и проводил всю национализацию. Вскоре начальником Грознефти был назначен И.В. Косиор. Комиссия вернулась в Москву, привезя с собой маршрутный поезд с маслами и бензином. С этого времени начинается уже настоящая работа Нефтяного Комитета и всех его отделов. …» (из Центрального архива ФСБ России).

Публикацию подготовил Ю.В. Евдошенко