ОД-плоскость идеального проекта

Из книги методолога Анатолия Казарновского

"Теория мытья полов"

Иерусалим, Из-во "Скопус", 1998. - 208 с. : с ил.

Ты, наверно, забыл о моём существовании, дорогой читатель, но я тут как тут.

Рабочая группа – своеобразная мыслительная машина

для производства нового образования

и функционально является

“ресурсом развития” образования.

Какие смыслы стоят за этими словами?

“Ресурс” – слово ходовое:

“ресурс автомобиля”, “природный ресурс”, “научный ресурс” и так далее.

То ли это возможности, то ли вещи.

Пока нам это ничего не даёт.

Однако постоянно подразумевается

вовлечённость чего-то в деятельность или мышление,

то, что используется, понятие “ресурс” – функционально.

Заметим это.

Далее, у экономистов есть термины “возобновляемый” и “не возобновляемый ресурс”.

Но развитие возникает из себя.

Тогда “ресурс” нам надо мыслить как самовозобновляемый источник,

а не то, что из него вытекает.

Это подтвердил также японский случай,

когда из особого типа мышления, как из источника,

“вытекла” вся промышленность.

Из наших обсуждений видно,

что развитие связано с историческими процессами

и позволяет нам стать соразмерными Истории.

Возможно, то, на что я обращаю твоё внимание,

а также другое, о чём никому неведомо,

позволило методологу А.Ковриге прийти к схеме “ресурса”.

Он представил его как “ловушку” исторических процессов,

как некую “вакуумную полость”,

которую мы ставим на пути выбранного нами исторического процесса.

Процесс, который мы полагаем “естественным” (Е),

“засасывается” внутрь, оказывается в нашем распоряжении

и мы можем его корректировать.

Всё это, конечно, очень приблизительно, метафорично

и должно сопровождаться осторожными “как бы” и “вроде”.

К тому же, неясно, откуда взялись процессы,

правильный ли выбор мы сделали

и “захочет” ли выбранный процесс “засосаться”.

Но я надеюсь, сама идея тебе понятна.

Я изобразил её здесь как онтологическую картину (”малую онтологию”).

Вот как бы вроде так (С) бытийствует “ресурс развития”…

Получив онтологию,

мы можем перейти к реализующей её позиционной структуре МД

и деятельностным структурам.

Но сперва оглянемся на то, что сделали.

Вначале полагается (А) однородное историческое пространство

(кроме Е-процессов, в нём ничего нет).

Путём проспективного анализа выделяются процессы,

которые следует активизировать, скорректировать или заново запустить,

то есть осмысляется необходимость

и подготавливается место для пустой “ловушки” (В).

Пространство становится неоднородным – топируется

(топ – выделенная ограниченная часть пустого пространства,

в которой могут протекать процессы определённого типа,

отличимая от других частей).

Затем в пустой топ кладётся идея.

Она-то и “завлекает” выделенные процессы (С).

Идея как бы вскакивает на процессы и погоняет их

– изменяет их структуру и характеристики в нужную сторону.

Если мы кладём идею нового образования,

то, как мы поняли, нужно завлечь процессы общественного развития.

В каких позициях всё это делается

(см. большую схему на странице187)?

Историческое пространство топирует

(усматривает, различает в нём разное и разделяет) И с т о р и о с о ф.

Позицию, которая “опознаёт” пустоту топа как идею,

назовём И д е а т о р.

Далее, идея должна воплотиться в структурах нового образования.

Перевод идеи в структуры

– задача организационного П р о е к т и р о в щ и к а.

Функциональное отношение идеи и проекта таково:

первая есть смысл второго.

К примеру, для Форда автомобилестроительный проект

осмыслялся в идее “социализма без революций”,

под которым Форд понимал приобщение возможно большего числа людей

к современным жизненным благам;

система производства дешёвого, доступного автомобиля

организовывалась этим смыслом.

Образовательные программы Дж.Сороса

осмысляются в идее “открытого общества”.

За счёт работы Историософа, Идеатора и Проектировщика

содержание исторического плана

последовательно переводится в мыследеятельностный,

а затем – в деятельностный планы.

Проект надо реализовать,

то есть перейти дальше, в предметный план.

Этим делом займутся У п р а в л е н е ц и П о л и т и к.

Задача первого состоит

в осуществлении процедур встраивания проекта в социальные структуры.

Социальная ситуация при этом изменится,

причём, не одинаково для разных социальных и социокультурных групп;

возникнет социальная поляризация относительно проекта

и противодействие ему.

Задача Политика – снять противодействия,

обеспечить благоприятные социальные условия деятельности Управленца

по реализации проекта.

(Тут надо заметить, что жизнь Политика сильно облегчится

и шансы на успех Управленца повысятся,

если проект будет многосмысленным,

что выдвигает “обратные” особые требования к проектировочной деятельности,

о которых я скажу дальше).

Политик будет работать со многими социальными группами

и социальными структурами,

соорганизуя их рамки с рамками проекта.

Если он сделает это правильно (как – вопрос отдельный),

его впоследствии назовут Историческим Деятелем.

Разумеется, политикана нельзя близко подпускать,

поскольку проект для него станет

лишь поводом к удовлетворению интересов узкой социальной группы

и своих собственных шкурных,

и историческое содержание проекта смоется в унитаз.

Действуя в одном политическом пространстве,

Политик и политикан, тем не менее, имеют разные действительности.

Если бы у нас было время,

мы попытались бы подробнее раскрыть,

что и как будут делать Управленец в тандеме с Политиком,

и увидели бы, что их деятельность и мышление должны обеспечивать

А н а л и т и к,

И с с л е д о в а т е л ь,

Э к с п е р и м е н т а т о р и

Т е о р е т и к.

Оглянемся на сделанное, читатель, и отступим на шаг.

Ввод разных мыследеятельностных позиций

перемещает нас от одного плана работ к другому.

Разумеется, содержание предыдущего плана должно сохраняться в последующем.

Для этого необходимы специальные способы и техники переходов.

Их разработает прикладной М е т о д о л о г.

В ходе работ полной уверенности в корректности применения на переходах

тех или иных средств, конечно, быть не может.

Потому возникает нужда в особых “стыковых” позициях

– Э к с п е р т н ы х, проверяющих соответствие содержаний разных планов,

а также контролирующих онтологическую состоятельность,

социокультурный смысл и культуросообразность проекта.

Причём, Эксперты должны работать как в “прямом” ходе

– от исторического плана к предметному,

так и в “обратном” направлении,

когда возникнут фиксируемые Методологом проблемы в работе группы

и потребуется ревизовать и средства переходов, и наработанное содержание.

Конечно, речь идёт о разных Экспертах

– историческом, онтологическом, организационном, предметном

– но давай пока представим их одной сборной позицией,

а “деталировку” оставим на будущее.

В следующую пятницу мы снова встретились на том же месте, за окном текла та же жизнь, на столе стояли те же закуски и выпивка и те же святые, хромая, маршировали над нашими головами. Всю неделю мы усердно мыли полы, чтобы заработать на еду и отдых, чтобы восстановить силы, чтобы с той же энергией продолжать мыть. Я говорю это для того, чтобы поразить впечатлительного читателя контрастом: несмотря на внешнюю статичность жизни, внутри нить не прерывалась, и, слегка отжимая тряпку в ведре или прицеливаясь шпателем в растоптанный блин жвачки, мысль продолжала пульсировать своими путями (опять толстовский оборот, пора кончать с классикой. Знал бы Лев Николаевич, как эпигоны будут резвиться на его галлицизмах, не стал бы писать “Войну и мир”).

После традиционного обмена политическими новостями (”Бени Бегин – это голова!”) и рецептами борьбы с тяготами жизни (”Любовь к добру разбередила сердце им”), Л сказала:

—Я подозреваю, что кто-то, – тут она нагло посмотрела в мою сторону, – записывает болтовню нашего винпозиума, хочет её издать и сказочно обогатиться. Сразу скажу, ничего из этого не выйдет. И лучше не пытаться, хотя бы потому, что лечение у психиатра обойдётся дорого, больше возможного гонорара. Кто захочет читать весь этот бред? Кто возьмётся издавать? Мы употребляем специфические понятия, которые не то что массовому читателю, специалистам не всегда понятны, и – без всякого объяснения: как хочешь, так и понимай! Научного анализа не проводим, отделываемся байками, вместо самой проблематизации рассказываем, как её делать, тем не менее, успели охаять всё, что только можно. И, главное, ничего не доводим до конца, никаких действий не предлагаем и не проводим, как будто, высказав идею, уже можно бежать мыть руки.

Так что учёный ничего не поймёт и разозлится. Интеллектуал пожмёт плечами: многое покажется тривиальными детскими упражнениями. До политиков и управленцев язык, слава Б-гу, не допустит, а то они лопнули бы со смеху, увидев себя в кривом зеркале; любой из политиков скажет: “да, любопытно, но ко мне отношения не имеет, я живу иначе, так уж повелось и меня это устраивает”. Зачем нам ещё одно подтверждение ненормальности положения? Датиим подадут в суд за оскорбление. О массовом читателе и говорить нечего, ему нужны не занудные антихудожественные рассуждения о проблемах, а рецепты: упала потенция – обратись в “Бэйт арофим”, Тель-Авив, Шпринцак 3, там тебе вставят что надо, куда надо так аккуратно, что ты и не заметишь, хочешь дешёвую вещь – поезжай в “Юниверс Клаб”, скучаешь без массовок – вступай в “Исраэль ба алия”, и никак иначе. Простым читателям всё это покажется парапсихологией и трансцендентальной хренологией. Не станут они шевелить мозгами и не пойдут стройными рядами решать проблемы, что, кстати, ещё раз докажет, что наш народ такой же здравомыслящий, как и другие народы. Если уж что-то писать и публиковать, то с расчётом на вполне конкретного читателя, иначе это будет ещё одна книга о невкусной и нездоровой пище, а их и без нас хватает. Поэтому я не вижу смысла всё это дословно записывать.

Снисходительный читатель, прости Л вольныя и невольныя, она ведь не знает о наших с тобой тёплых отношениях и о том, что ты уже всё понимаешь. Тем не менее, у неё есть резоны.

Во-первых, она уже довольно долго общается со своими коллегами-мойщиками и простыми состоятельными клиентами, так что успела хорошо изучить их вкусы и склонности.

Во-вторых, с её знакомой М приключился забавный случай. В перерывах между утренним типулем за старушкой и вечерней уборкой в супермаркете она умудрилась написать небольшую книжку об искусстве. Писательница она не ахти какая, тема была сложной, вроде нашей, и обсуждалась в нашем же духе. Так что читать её рукопись можно было с начала до конца и с конца в начало с одинаковым успехом. Почему-то М решила добавить свою каплю в океан израильской культуры и предложила рукопись одному респектабельному издательству. Тут всё и началось. В издательстве никак не могли понять, что за подарок они получили. Один рецензент посчитал его публицистикой и через три дня заявил, что ему всё понятно от начала до конца, потому что известно из газет, а значит публиковать нечего. Другой, бедняга, промаялся с месяц, потом пожаловался на полное непонимание “научного труда” и сложность стиля (газет что ли не читает?) и тоже отказал. Третий выждал для солидности несколько месяцев и, наконец, раскололся: оказывается, М сочинила научно-популярный трактат; к научной части претензий нет, но популярности маловато, лучше бы М написала “что-нибудь на еврейскую тему, например, о еврейском мальчике из Винницы, который играл на скрипке, но бедствовал и, только репатриировавшись в Израиль, нашёл настоящих ценителей своего таланта”. Главный редактор вышел из положения, упирая на недостаток художественности. В общем, случилось полное недоумение.

После всей этой истории, читая рукопись М, я опять вспомнил испанского философа Ортега-и-Гассета. В начале 20-х годов он обсуждал, почему французы не принимают Дебюсси: его музыка непопулярна не потому, что сложна, а сложна потому, что непопулярна, она обращается к публике на языке чувств, которыми публика до сих пор не пользовалась и который ей непонятен. Вот почему Л так скептически относится к публикациям.

—В этой книге был бы смысл, если б её читали те, кто ещё хочет и может, люди лет от двадцати до сорока пяти, – сказала Г. – Но как раз этот контингент по уши завяз в битве с жизнью, и чтение должно быть очень и очень занимательным, чтобы они за него взялись и вникали в суть дела. А у нас – никакой беллетристики: ни тебе группового секса, ни подпорченного, но привлекательного внутреннего мира главных героев, ни криминала, ни модного сленга. И я опасаюсь, что наши разговоры выльются на бумаге в скучные проповеди.

—Правильно опасаешься. Но если кто-то пишет, значит ему нужно, – сказал Н. – Я бы отнёсся к этому материалу, как к сырью для романа, даль которого “я сквозь магический кристалл…”. Подождём мастера, который всё переделает, оформит в подходяще жанре и придаст товарный вид. Но это ответ формальный. Другой ответ: наши разговоры – это мы сами, вот в такой форме мы себя выражаем, такие мы есть: болтаем, вопрошаем, заменяем прямое действие – считаем, время не пришло – движением мысли, “кремлёвские мечтатели”, от киббуцников и почвенников отстали, а к американцам не пристали, парализованы скепсисом псевдомудрости и любопытны, как дети, не соразмеряем желания с возможностями и готовы вкалывать до последних сил, на каждом шагу спотыкаемся, как те святые у нас над головами, держим хвост морковкой, а на языке горчица, без оглядки верим всем и каждому и боимся быть обманутыми, не гнушаемся чёрной работой и при первой возможности от неё избавляемся, улыбаемся хозяину и держим на него кулак в кармане… Ты считаешь, мы другие? Кому мы интересны? Прежде всего, самим себе, нам зеркало нужно!

—Ну, не только себе, – сказал С. – На этих контрастах можно построить приличное жизнеописание. Интерес зависит не столько от сюжета, сколько от искусства его развития. Нужно хорошее перо с литературным талантом. Давайте, передадим материал профессионалу, он из него конфетку сделает, может, интеллектуальный детектив или длинный-длинный анекдот. А гонорар разделим.

—Есть ещё третий ответ, – продолжал Н. – Посмотрим на эту затею, как на игру. Кто-то из великих сказал, что игра – самое человеческое в человеке, и если это так, надо срочно спасать человеческое в нас, иначе оправдается прогноз Л.

—Ладно уж, пишите, – вздохнула Г, олицетворяя собой неотвеченный вопрос о выходе из этого исхода, – делайте цимес из дерьма.

—А мне интересно, – сказала Т. – Вдруг что-то выйдет, ну, не художественный шедевр, так интерес к факультету у какого-нибудь читателя проклюнется, может, читателем окажется влиятельное лицо, и нас хотя бы выслушают.

Двусмысленные – скептически радостные – улыбки посетили наши лица: Т часто говорила то, что всем хотелось услышать. Зацепка была сделана.

—О каком факультете речь? – спросил С. Он играл с Котом и не сразу включился в разговор.

—Мы говорили о нём в прошлый раз, – сказала Л. – Я считала бы его факультетом конфликтологии. Страна пересечена конфликтами вдоль и поперёк, вы о них знаете, все кричат ай-ай-ай, но профессионалов, способных предотвращать и разрешать конфликты, не видать. Их место не в казённых мисрадах, а в новом общественном институте. Если сумеем, станем готовить людей для работы с международными конфликтами. В нашем регионе складывается нужда в конфликтологах высшего полёта, почему – тоже известно.

—Не очень известно, – сказала Г. – Конфликты были всегда и как-то с ними управлялись.

—Но ты же знаешь, в последнее время возникают опасные ситуации вроде войны с поселенцами, противостояния “евреев” и “американцев”, олим и сабрим, датиим и хилониим, представителей разных этнических и религиозных общин, вот ещё прецедент с амнистией террористок, о котором говорил Н. Они длятся долго-долго и периодически извергаются физическими насилиями. Перед ними отступает политика, их не может упорядочить право. О чём это говорит? Политика и правовые нормы, как известно, – регуляторы социальных отношений, но регулировать можно то, что есть, что уже существует. Эти особые ситуации указывают на то, что для преодоления противостояний существующих социальных отношений недостаточно, сколько их ни регулируй, из них уже ничего не выдоишь. Новых отношений политика и право создавать не могут, поскольку основаны на категориях “целого” и “завершённого”. А наши ситуации выламываются из “целого”, они его переросли, и противостоят “завершённому”.

—Но эти ситуации можно понять и как следствия оборачивания рамок: не политика в рамке права, а право у нас попадает в рамку политики.

—Да. Более того, часто прибегают к древним основаниям права – этическим и справедливость определяют “на глазок”, субъективно, как в исламских судах. В этих эволюциях я вижу один смысл: поиск выхода из особых ситуаций. Другое дело, что в круге политика-право искать нечего. Но они-то так не считают. Вот и шарахаются в разные стороны по каждому прецеденту.

Право есть гарантия справедливости для человека со стороны власти и закона. Но практически со справедливостью всегда бывали проблемы: как её измерить? Римляне решили поставить на её место формальную машину (институт судопроизводства) с определёнными функциональными местами и процедурами. Они педантично различили принципы устройства машины и организацию её работы, то есть выделили и развели онтологическую и деятельностную составляющие юридического мышления. Основополагающей сочли первую: главное, чтобы машина была принципиально правильная, а хорошо или плохо она работает – это вопросы организации и контроля её эксплуатации. С тех пор при необходимости мы входим (или нас вталкивают) в эту машину, и она нас обрабатывает “по справедливости”, заданной вот таким хитрым способом – предусмотренной правильностью работы машины. Это и стало решением проблемы – вполне в духе СМД-методологии. Потому юристы очень чувствительны к процессуальной стороне дела и кодифицируют её. Но всякая машина работает в рамке воспроизводства. И когда она сталкивается с ситуацией типа “Я на том стою и не могу иначе”(сказано было ещё в XVI веке и положило начало либеральной мысли) – “Ты зарвался, смоги иначе”, она буксует.

Почему, например, в ответ на убийство Рабина власть предержащие – и “правые”, и “левые” – повели себя уж слишком меланхолично? Я думаю, не только потому, что элита не готова снимать социальные противоречия из боязни изменить социальные статусы, но и потому, что начала понимать или, скорее, ощущать, что задачка не по силам политике и праву, что ситуация находится за их рамками. А поскольку израильская элита – социальная, других рамок и способов у неё нет. Вот она и старается поддерживать статус кво, или, как заметил Н,балансирует “посредине”. Кстати, по этой причине не какие-то там харэдим, а израильский истеблишмент, “300 семей ” со товарищи – наиболее консервативная социальная группа, всякие неопределённости и отвлекающие раздоры, особенно внешние, ему на руку. Он противостоит любым переменам и уступает только голой силе. От него и надо ожидать противодействий нашим затеям.

Со всех сторон раздаются жалобы на отсутствие национального консенсуса. “Давайте, ребята, жить дружно, а не то… Сами видите!”. И нечего “понимающе” ухмыляться, ничего вы не понимаете, мне не смешно. Что это, как не смутная тоска по отсутствующему обществу? Эта наивная форма инстинкта самосохранения по большому счёту усомневает возможности так называемой политики, призывает её перестать мельтешить, суетиться у власти и отойти за кулисы, поскольку консенсуса она обеспечить не в состоянии, а если он будет достигнут каким-то иным путём, политике и вовсе нечего будет делать, так как ситуация станет однофокусной. А какой политик захочет приблизить собственную кончину? Наглядный пример сопротивления даёт нам ШАС.

Это типичная тупиковая ситуация. На мой взгляд, случаи, о которых я говорила, – это коллизии, сопровождающие проявления свободного духа. Отсюда и вытекает идея посмотреть на них как на точки возможного развития. Чувствуется необходимость в каких-то новых общественных структурах. Какого типа они будут, как их можно представить, какого типа работу нужно провести по их созданию, какими способами эту работу выполнить, какие ресурсы необходимы и как их создать, как поддержать новые общественные образования в период становления, как создать в обществе благоприятные условия возникновения нового и уникального и так далее, и тому подобное – на такие вопросы должны отвечать делом профессиональные конфликтологи, для этого они собственно и нужны. Так что создание новых общественных структур, снимающих противостояния, – это ещё одно направление демократизации и общественного развития. Ведь если развитие действительно произошло, его результаты не только остаются на людях, но и должны закрепляться в структурах воспроизводства и в новых общественных институтах.

Я прерву разговор, чтобы сообщить ошарашенному читателю, что основания утверждения Л –это категориальное различение “общества” и “социума”: политика и право действуют в социуме, но за пониманием проблем нужно выходить в общество. Таким образом, “социум” и “общество” – просто разные пространства нашего существования и самоопределения. Понимаю, с этим трудно смириться. Тем более, когда в школе, в вузе и из уст многих политических и государственных деятелей слышишь, что общество – большой коллектив, что у него есть части и цели, общие для всех членов (в качестве таковых называют функции государства. Это почти всё равно, что считать Чингачгука реально большим змеем). Ты уж постарайся, освободись от натуралистической порчи, а наградой тебе будет счастье в работе и успех в личной жизни, потому как к реальности станешь ближе.

Но Л не всё и проговаривает, догадливый читатель: на её взгляд, общественные проблемы возникают тогда, когда мы в состоянии увидеть функциональные разрывы, “дыры” в общественных структурах, которые должны закрываться организационными способами, то есть за счёт создания и встраивания новых структур, но при этом не располагаем для такого рода работы нужными способами и средствами.

Мы уже знаем, что в мыследеятельности политика (речь идёт о позиции, а не о конкретном человеке, который может совмещать несколько позиций) отсутствует слой мышления. А что вместо него? Идеология! Говорят, это слово придумал Наполеон, он обругал им борзописцев, критиковавших его в газетах. Лет пятьдесят спустя, когда, как грибы, стали выпирать разные политические партии, было понято, что идеология – социально обусловленное знание, об этом писал Карл Маркс. Ещё примерно через полвека Карл Мангейм сообщил, что идеология стабилизирует состояние общества за счёт сокрытия реальности. Такая вот маленькая хитрость, очень привлекательная для политических партий. Так что характеристики, которые древнегреческий мудрец давал политикам, пока никто не отменил. Поскольку мышления нет, а отношения к реальности надо как-то строить, иначе вообще ничего нельзя делать, полный паралич, придумывается некоторый миф о том, что реальность устроена так-то и так-то, это и есть идеология. В наше время породить такой миф непросто, как ты знаешь, есть целая индустрия мифотворчества, последний писк моды – имиджмейкерство, то есть гримирование политиков перед выходом на политический рынок. Если во всех этих тёмных и весьма доходных делах участвуют психологи и социологи, идеология объявляется научной (знание закономерностей поведения толпы тоже может быть научным), и мозги сразу переворачиваются набекрень: общественное сознание благоговеет перед наукой. А дальше в любой ситуации политик заглядывает в свой идеологический катехизис совсем, как датиим в Тору или Талмуд, и говорит: действовать надо вот так и не иначе!

Чтоб уж было совсем понятно, вернись к нашей четырёхплоскостной схеме или к рис. на с.97. Идеологии, конечно, могут там присутствовать, но, как и всё остальное, на своих местах – в качестве характеристик позиций в плоскости существования, то есть в организации деятельности. Теперь возьми одну из них, скажем, свою и замени ею онтологию. Этой операцией ты уничтожил плоскость сущности и закрыл себе дальнейшее мышление. В частности, уже не сможешь учесть другие идеологии, если ты претендуешь на управление. Фактически ты натурализировался со всеми вытекающими отсюда приятными следствиями.

В этой организации мыследеятельности есть своя сила и своя слабость. Идеология открывает широкие пути воле к действиям. А что касается реальности – Б-г с нею, кому она интересна, наш политик создаёт свою “реальность”! Правда, неведомо какую, и производит изменения в подлинной реальности, тоже не поддающиеся учёту и осмыслению. Зато сиюминутно может выиграть. А то, что его действия отрыгнутся кровью лет через пять-семь, когда политическая реальность будет разоблачена, так к тому времени либо шах, либо осёл умрёт. А память у нас короткая. Если понимать свободу как волю к осознанной подлинной реальности (воля с открытыми глазами, с пониманием), то придётся признать, что так называемые политические действия несвободны. Поэтому, когда я слышу уже надоевший припев “израильское общество очень политизировано”, для меня он звучит так: “мы тщательно скрываем от себя реальность”, ”мы делаем вид”. Зачем? Может, хотим избежать свободы или от умственной лени (что почти одно и то же)? Судя по ситуациям, минусы политических подходов уже превышают их плюсы.

Часто политиков упрекают в циничности: говорят одно, думают другое, делают третье. Но ведь их мыследеятельность редуцирована: в ней присутствует слой мысли-коммуникации (где они короли), но не хватает слоя чистого мышления. А постановка и разрешение проблем возможны только в полной мыследеятельности. Вот смотри, та же идея влияния может реализовываться разными способами: через деньги, харизму, власть или промывку мозгов (зомбирование). Но может и через создание условий, когда люди начинают вырабатывать для себя новое содержание, за счёт которого и меняют свою жизнь. Так поступает управленец. В этом случае люди делают не то, чего хочет денежный мешок, идеолог, златоуст или самодержец, а то, что нужно им самим. И до начала этой работы никто не знает, что же нужно! В разных ситуациях не все способы равно действенны. Сегодняшние ситуации далеко не всегда разрешаются за счёт песен сирен и гешефтов на человеческих слабостях. Откуда и как взять новое конкретное содержание – каждый раз проблема. Но поскольку у политики нет мышления, она не может отвечать на такие вопросы.

Потому она и бессильна перед лицом современных конфликтов. Впрочем, так было всегда, такова она изначально, но раньше, видимо, ситуации были попроще, люди потемнее, да и альтернатив ей не было. Теперь пришло время отказаться от мифа о всесилии политики и пересмотреть сферу её действия. Как это сделать – вот проблема.

И ещё. Недавно я побывал в Хевроне, видел, как живут наши братья, и понял, хоть и с запозданием, что действительное противостояние развёртывается между теми, для кого эта страна – единственный Дом на свете, и теми, кто может жить, где угодно, так сказать, гражданами Мира. Первых Л условно называет евреями, а вторых – американцами. Одни привязаны к земле, к духу места, а другие – к цивилизации и ко Вселенной. Вот это противостояние и надо рационализировать в форме конфликта.

На мой взгляд, конфликт – это рефлексия неустойчивости сознания (как соотнести моё представление с другими в общей конструктивной работе, я пока не знаю). Если сознание плывёт, его носители способны на любые выходки и разрушительные действия. Поэтому начинать можно было бы с обсуждения “каркаса”, который закрепляет, стабилизирует сознание: отношение к смерти и жизни, к вере и изменениям, к ограничениям и запретам и другим ценностям, как в своё время предлагал наш коллега Андрей Терёхин. Тут мы обнаруживаем, что у нас нет других возможностей обсуждения и объективации ценностей, кроме как через их онтологические представления. Однако онтологизацией, то есть ответом на вопрос, как топировать и изобразить пространство мышления, чтобы помыслить ценности и получить возможность с ними работать, никто не занимается.

Кстати, насчёт ограничений: можно ли осмысленно оперировать объектами – развивать, преобразовывать или сокрушать, если сознание не устанавливает их границ? Это к нашим отношениям с арабами.

А дежурная пара “датиим-хилониим” – это ещё один миф, ставший коммунальной помойкой: для кого-то он кормушка, для кого-то – громоотвод. Некоторых равов я отнёс бы к американцам, а кое-кого из неверующих – к евреям.

Когда я рассказал Н об этих своих догадках, он взял меня на колени, погладил по головке и заметил, что за короткое время жизни в Израиле я здорово изменился. Сказано было ласково и проникновенно, от души, я растаял и забыл спросить, в какую сторону произошли изменения. Но при этом Н добавил, что у многих участников ближневосточных противостояний сознание, к сожалению, чрезмерно устойчиво, а с другой стороны, у части населения его наличие вообще сомнительно, о чём говорят, например, бурные массовки в разных городах по поводу прибытия в Израиль НЛО. И как к этому отнестись? Тут я начал понимать, что выход к конфликту через сознание лежит в рамке воспроизводства и уже отработан в иудаизме. Я замолчал.

—Но почему бы нам не готовить конфликтологов в Штатах или в России, где уже есть стабильные курсы, нужные преподаватели и даже кое-какие традиции, – сказала Г. – Это было бы дешевле и быстрее.

—Скупой платит дважды, – сказала Л. – В прошлый раз я уже объясняла, зачем это надо делать здесь. Кроме того, американская система подготовки всё ещё ориентирована на социологические и психологические методы разрешения конфликта, в их основе лежит представление о конфликте как столкновении интересов, а не о конфликте как проблеме. Наши же ситуации проблемны, поэтому их и не удаётся разрешать уговорами, обещаниями и обманами, а компромиссы лишь загоняют проблему внутрь, создавая видимость успеха, потом ситуация снова взрывается. Даже если исходить из наличия интересов, то компромисс лишь ограничивает или сублимирует их, но не отменяет и не изменяет, а это значит, что при удобном случае границы будут нарушены и противостояние актуализируется. Российский подход реалистичнее, об этом говорил С, но пока они не успевают готовить людей для себя. Однако есть хорошая новость: в кооперации с ЮНЕСКО в МГУ будут готовить конфликтологов. Выход на международный уровень неизбежен: локальные нестабильности быстро прогрессируют и уже угрожают всему миру, а адекватного ответа пока нет. Следовало бы подумать, как и с чем нам включиться в этот альянс.

—Есть ещё момент, – сказал Н. – Подозреваю, что Израилю нужна своя, израильская, или ближневосточная конфликтология. Попробую объяснить.

В СМД-методологии была построена схема мыследеятельности (МД). Она изображает организацию мышления в виде трёх слоёв взаимосвязанных структур, расположенных друг над другом : нижний слой – структуры действия, обеспеченного мышлением (мыследействие), в среднем слое – структуры коллективного мышления (мысль-коммуникация) и в верхнем слое – чистое (индивидуальное) мышление, слои связаны через рефлексивные переходы.

Ты узнаёшь, читатель, схему, которой я только что оперировал, когда говорил о политике?

—С помощью этой схемы можно строить разные типы МД: политический, управленческий, инженерный и т.д., благодаря чему схема конструктивно применяется для методологической организации разных сфер деятельности. В частности оказалась полезной для определения содержания образования и подготовки самых разных специалистов. Но я не хочу обсуждать ни смыслы этой схемы, ни её прикладность – всё это есть в работах ГП и других методологических публикациях. Сейчас важно другое: то, что на ней изображено (и она сама), есть результат исторического развития и как таковой он содержится в культуре. Только в какой? Развитие никогда не возникает на пустом месте, всегда отталкивается от каких-то нормативных элементов культуры. Эта схема, мне кажется, вобрала в себя две культурные нормы: во-первых, диалогичность и готовность понять точку зрения “другого” как необходимые условия полилогичной коммуникации; во-вторых, единство мысли, слова и действия как условие связности слоёв и целостности мыследеятельности. Очевидно, эти нормы – из культур западного типа, и известные нам способы разрешения конфликтов представляются на этой схеме особым образом организованными движениями (траекториями) по этажам схемы МД. Поэтому вопрос о применимости западной (включая российскую) конфликтологии на Ближнем Востоке сводится к вопросу существования и трансляции в местных культурах указанных норм. Пока мои наблюдения за жизненными ситуациями неутешительны, не вижу я достаточно уверенных проявлений таких норм. Но я не культуролог, и не берусь судить об их наличии или отсутствии, а также о том, какие специфические ближневосточные нормы можно было бы положить в основание новой конфликтологической схемы, функционально подобной схеме МД, если последняя окажется редуцированной и недействительной в нашей социокультурной ситуации. Не исключено, что мы живём в таком особом месте, где активистские подходы лучше не применять. Культуры ближневосточных сообществ, включая традиционное еврейское, ещё слиты с культом, всякое действо в их рамках неразрывно с ритуалом служения. Только Тельцы разные. Нам это знакомо, во-первых, генетически, во-вторых, мы подобную ситуацию пережили. Напрашивается вопрос, какой культуре должны быть сообразны наши схемы?

—Если считать этот вопрос онтологическим, впадёшь в натурализм, – сказал С. – Схемы сообразны культуре того, кто их породил. А твой вопрос я учёл бы в организации деятельности, до которой мы пока не добрались. Он будет решаться в конкретных работах. Но вообще-то, содержание схем должно быть ориентировано на развитие, как бы оно ни понималось. Тогда культура понадобится как один из возможных поставщиков средств деятельности.

—Во всяком случае, необходимо поработать со знатоком ближневосточных культур.

Одна твоя мысль, С, кажется мне интересной. Ты говорил о еврейской общности в напряжённости векторов развития и функционирования. Вообще-то такое теперь есть в любой стране, и напряжённость возникает не между культурами, а между элементами социокультурной ситуации, то есть в мыследеятельностном плане. Хотя я согласен с тем, что напряжённость – уникальное благо, которое надо суметь использовать для консолидации, прежде всего следует научиться предотвращать её негативные социальные проявления, а для этого – переводить в форму конфликта. Поскольку её источник трансцендирует политику, можно надеяться на конфликтологию, я говорю это к её будущим задачам. Кстати, почему мы так вяло обсуждали абсорбцию, интеграцию и прочие благоглупости? Потому, что поняли: реально речь идёт о сосуществовании. А его форма – конфликт. И действительно, нужно научиться его длить в качестве нормального состояния социума, то есть конфликт предстаёт в этом плане как способ “легитимации ненормального”. Но для этого конфликтологию надо строить, помимо прочих требований к ней, ещё и как форму общественного самоопределения. Если попробовать задать её место в обществе и соотношение с политикой и правом, то, используя известную в методологии схему шага развития, можно в первом приближении представить рамочную соорганизацию следующим образом (см. рис.).

От комментариев я пока воздержусь, а обсуждение давайте перенесём на потом. Если мы понимаем, что конфликт – перспективный способ инициации воли взамен войн, революций, террактов, драк и других мыслительно не обеспеченных волевых действий, как о том говорил Рифат Шайхутдинов на встрече в Иерусалиме (а ещё раньше Карл Мангейм), то из твоего суждения вытекает, что в общем случае конфликт нужно не только разрешать, но безопасно длить, и это будет уже конфликт не в западном смысле. В методологические задачи будущей конфликтологии войдут, поэтому, разработка нового понятия “конфликт” и создание техники его поддержания, может быть, за счёт варьирования разными его формами.

Поскольку конфликт – исходная точка проблематизации, а развитие осуществляется через решение проблем, то теперь конфликт нужно понимать в позитивном смысле как неожиданный подарок судьбы. Тогда в некоторых случаях возможно искусственное создание конфликта, чтобы заблаговременно выявить глубоко спрятанную проблему, спровоцировать её на явление. Это как прививка против чумы. Всё это означает, что факультет должен готовить конфликтотехников, или социальных инженеров, или социальных управленцев, поскольку речь уже идёт не только о разрешении конфликтов, но об управлении ими. Я не думаю, что мы должны отказываться от заграничной помощи, однако нужно быть разборчивыми и профессоров приглашать сюда.

Странно, подумал я, почему они не говорят о таких известных вещах, как общественная дипломатия и международное посредничество? Ведь всё это попытки управления конфликтом неправовыми и неполитическими способами.

—Обратите внимание, господа, – сказал С, – что проекты интеграции типа Гилади неустойчивы, они как бы не на своём месте: всё время на них кто-то покушается и периодически надо устраивать демонстрации и голодовки, чтобы их отстоять. Сейчас такая ситуация складывается вокруг КАМЕА и Экштейна. Я уж не говорю о других проектах, которым вообще не дали ходу, и они усохли. Проблемность тут состоит в том, что мы не можем чётко ответить на вопрос: куда олим интегрируются – в социум или в общество? Если проекты – средства интеграции (а не выживания пожилых), то каково их главное назначение – трудоустройство или создание очагов развития?

—И то, и другое, – подсказала Л.

—Хорошо бы, но что на первом месте? Какую интеграцию, в конечном счёте, мы хотим – социальную или общественную? Или ещё проще и грубее – мы хотим получить рабочие места в порядке социальной благотворительности или как признание их общественной необходимости? Или нам всё равно?

Это вопрос самоопределения. В зависимости от ответа должны применяться разные способы и направления работ. А не можем ответить потому, что статистические отчёты не дополняются рефлексией опыта, а социальные и психологические исследования – аналитикой и управлением, которые их и могут использовать. То есть не подготовлены организационно-управленческие механизмы для интеграции и вообще нет реалистического понятия, не ясно, что она означает. Такое положение во многом обязано непониманию того, чего мы сами хотим, кем мы сами себя считаем. Будущая конфликтология должна сказать здесь своё слово – помочь самоопределиться.

Кроме того, тенденция “замещения истории культурой” обязывает придавать особую важность задачам защиты общества от безумных нововведений и защиты нововведений от консерватизма социума. Если раньше с ними как-то справлялись власти, опираясь на экспертные заключения разных фильтров, то теперь новизна ситуации состоит в том, что критерии решения задач постоянно меняются, власть в таких условиях, как вы понимаете, эффективно работать не может. Нужны новые фильтры, например, в форме общественного института конфликтологических экспертиз.

Также, помните, мы говорили о проверке кандидатов на высшие государственные и общественные должности для обеспечения режима развития. Конфликтология может дать критерии и практические процедуры отбора.

Есть ещё одна болезненная точка ситуации. Известно, что существующие формы общественности в кризисе: не дают человеку ощущения сопричастности, содействия, поскольку мыследеятельность в них – редкая гостья. СМИ создают миражи соучастия, мы от них устали. Отсюда успехи религиозных движений и общинной идеологии. Атомизированному человеку не хватает мыслительного инструментария, чтобы понимать современные сложные жизненные процессы и определяться в них, ведь для этого он должен входить в структуры мысли-коммуникации. В сегодняшних “общественных” формах их практически нет. А традиция действует иначе – просто избавляет от постоянного напряжения и сомнений за счёт редукции сознания. Но с исторической точки зрения это означает упрощение и сдвиг где-то к IV-VI векам онтологической картины мира. А как видно из истории, всякая онтологическая редукция – ядерный заряд замедленного действия и огромной разрушительной силы: вспомним хотя бы, как социалистическая идея редуцировала теологическую картину мира и что из этого вышло спустя два столетия. Сейчас последствия редукции скажутся намного быстрее. Проблема заключается в разрыве формы и содержания общественности, или, если хотите, коллективности, из-за чего уже и в речи это слово дискредитировано: слова “дружный коллектив”, “наш производственный коллектив” вызывают мерзкую ухмылку. Кстати, Гговорила, что инженерия не развивается, поскольку у инженеров нет профессиональных клубов. У других профессионалов их тоже нет. Это всё – о дефиците общественности.

Когда из общественной структуры выжимают мыследеятельностное содержание, сама форма натурализируется, общественная единица превращается в социальную. Мы получаем обычную административную, руководящую или корпоративную структуру и восклицаем: “они обюрократились”, “к ним не достучишься”, “они всё гребут под себя”. То есть возникает банальная социальная оппозиция “мы” и “они”. Такие организации можно продолжать называть “общественными” только в смысле “негосударственные”. Про Гистадрут даже этого не скажешь. Понятно, что никакими действиями в социуме ничего не изменишь. Единственный выход – восстанавливать норму коллективности за счёт внесения мыследеятельностного содержания. Это означает, что коллектив надо понимать не натуралистически, не как сборище людей, что-то делающих во имя “общих целей” (миф стойкий и с ним придётся повозиться), а как организованность процессов мыследеятельности. Тут сыграет то, что мыследеятельность – база выявления, постановки и разрешения проблем. Тогда новое содержание может возникнуть за счёт проблематизации существующих псевдообщественных структур. Это принципиально иной, конструктивный подход, нежели обычная социальная критика, поскольку он содержит в себе разрешение ситуации, и я думаю, его реализация и культивирование – одна из задач конфликтологии. Я понимаю всю сложность этого дела. Нужно в каждом конкретном случае решать, кто кого проблематизирует, каким образом, по каким основаниям, ради чего, как не свалиться в коммуналку и т.д., и создать интеллектуальную инфраструктуру для подготовки ответов на подобные вопросы. Это, забегая вперёд, означает, что саму конфликтологию нужно строить как единицу коллективной мыследеятельности (один из её аспектов) и компоненту интеллектуальной инфраструктуры, а поэтому надо подумать о типах её организации как в рамках государственных образований, так и в независимых структурах.

Я хотел бы ещё вспомнить, что Н говорил об общественном самоопределении, а Л – о демократизации. Демократизация должна соотнестись с конфликтологией и её будущими институтами. Может быть, вообще демократию нужно положить как рефлексию (или рефлексивное пространство) социальных процессов. Изменяются характеристики или состав процессов – должны модифицироваться формы демократии. С другой стороны, рефлексия имеет склонность отделяться от источника своего содержания и становиться самостоятельной, особенно проспективная рефлексия. Она уже начинает влиять на социальные процессы, поскольку инициирует общественное самоопределение. Таким образом, понимая конфликтологию как форму общественного самоопределения, мы задаём её место в пространстве демократии. Отсюда структура демократизации тоже изменится. Как? Вот это надо конфликтологам проработать. И ещё одно.

Наша жизнь всё больше стандартизируется и массовизируется, а мы сопротивляемся и отвечаем созданием уникальных структур. Например, в школьном образовании такой реакцией, мне кажется, стал МОФЕТ, и нужно было бы тщательно проанализировать этот случай именно с такой точки зрения, чтобы, во-первых, понять, какие перспективы развития открываются для самого МОФЕТа и как можно его поддержать, а во-вторых, снять и модифицировать его опыт для применения в других областях. Наверно, у основателей МОФЕТа были разные цели, и не в последнюю очередь трудоустройство учителей, и достигли они этого, не влезая в существующий социум, а способом “пикника на обочине”. Но теперь мне кажется, что он постепенно превращается в общественную единицу. Очень важный – для всех! – процесс, надо его квалифицированно отследить и занести в культуру.

То, о чём я сказал, составляет лишь часть практических задач, которые никто, кроме конфликтологов, не решит.

Задержимся здесь немного, благосклонный читатель.

Я бы согласился с тем, что МОФЕТ – реакция на массовидность, и в Израиле его можно считать уникальным явлением. Хотя критики МОФЕТа обвиняют его в том, что он стал реакцией на нечто другое, воспроизводит чуждый Израилю “московский” или “новосибирский” образ жизни, способствует гетоизации русиим и расколу израильского социума. Но не ради этих скучных вещей я приглашаю тебя на привал: слова С дают повод поговорить о разных смыслах и применениях “опыта”.

Как-то я попал на собрание, где речь шла об “изучении и обобщении опыта МОФЕТа для его дальнейшего использования”. Поскольку собрались наши натуралисты – учёные и педагоги, смысл дела был ясен: нужно выделить общее и устойчивое, сделать образец, растиражировать его в разных географических точках и перенести в другие спецшколы – музыкальные, биологические и так далее. В этом нет ничего особенного, обычное расширение воспроизводства, и, видимо, надо им заниматься. Но с точки зрения развития эти хорошие и полезные предложения совершенно не приемлемы: развитие – не тиражирование. С имеет в виду использование опыта МОФЕТа для создания условий возникновения новых, опять же уникальных структур. Поэтому выражение “снять опыт” означает нечто обратное тому, что понимает учёный: нужно выделить в истории МОФЕТа не общее, а единичное, специфическое и соотнести с ситуацией его становления и функционирования. А дальше, когда мы столкнёмся с новым проектом, мы будем смотреть не на то, в чём он похож на “образец”, а чем отличается от МОФЕТа и его ситуации, в чём состоит его специфика, потому что именно из этой точки вырастает уникальность проекта и пойдёт его проблематизация и, стало быть, развитие. Поэтому “опыт” в рамке развития – это не то, что переносится, а то, от чего отталкиваются, когда хотят создать новое и нужное, и содержания опыта в развитии и воспроизводстве – разные. В культуре они также по-разному представляются.

А теперь давай попробуем разобраться в том, что такое “опыт”. Нам понадобится схема акта деятельности, одна из ранних методологических схем.

Позиция деятеля (слева) характеризуется:

целями (Ц),

знаниями (Зн),

интериоризированными средствами деятельности (Ин.ср.),

новыми, подходящими к данной деятельности

средствами (Ср) и

способами действия (Сп).

Вооружённый всем этим, деятель воздействует на процесс преобразования исходного материала (И.М.) в конечный продукт (К.П.).

Часть схемы выше пунктира характеризует субъекта деятельности, нижняя часть – объект. Схема довольно бедная, но для наших целей достаточна. Выстраивая и начиная новую деятельность, мы должны тщательно отслеживать необходимость и достаточность каждого компонента её акта, если надо, вносить коррективы, иначе деятельность не будет практической.Контроль осуществляется из рефлексивной позиции (*).

Многократно повторяя один и тот же акт, мы со временем перестаём различать компоненты и вообще обращать на них внимание – всё идёт гладко, руки как бы сами делают то, что раньше поминутно направлялось головой. Это означает, что субъектная часть схемы как бы сплющивается, её компоненты сливаются, склеиваются в нашем сознании, и мы говорим: “у нас появился эмпирический опыт”, имея в виду именно эту, теперь нерасчленимую склейку (справа).

Но как воспроизвести, как передать опыт другому? Первое, что приходит на ум (исторически так оно и было), – это поставить другого рядом с собой и сказать: “делай, как я”, то есть попробовать передать ему опыт своей деятельности как нерасчлененное целое. Такой способ приводил к успеху, если ситуация в том месте, куда переносился опыт, была похожа на ситуацию формирования и осуществления исходной деятельности. Это условие загодя выполняется и сегодня для простых, массовых деятельностей (например, мытья полов), и тогда нет нужды контролировать однотипность ситуаций и правомерность прямого переноса опыта. А когда происходят провалы, они относятся на счёт неумения реципиента самостоятельно, “по здравому смыслу” корректировать полученный опыт (”он такой тупой!”). Но если деятельность более-менее сложная (например, образование), проверка правомерности переноса обязательна, поскольку характеристика “сложность” исходной ситуации деятельности говорит о её особости, неповторимости. Очевидно современные деятельности именно таковы, и перенос опыта как целого уже не проходит.

Выход есть. Надо расклеить опыт, расчленить его на компоненты, то есть реконструировать исходную схему. Затем проанализировать новую ситуацию и определить, соответствуют ли ей прежние значения каждого компонента: достаточно ли прошлых знаний, сохраняются ли цели и т.д. При необходимости – модифицировать компоненты или заменить на новые. В ситуации модернизации компоненты модифицируются. Но если мы видим новую ситуацию как уникальную, требующую развития, приходится принципиально обновлять все компоненты. Вот в этом смысле я и говорил, что развитие отталкивается от прошлого опыта. Впрочем, что тут объяснять, надо самому всё это пройти и прожить. Тогда ты сможешь себе сказать: я немного развился.

—С МОФЕТом ещё надо разбираться и чем скорее, тем лучше, – заметила Л. – Его основали отважные люди, но может быть в спешке, вместо идеи общественного развития, они заимствовали ценности Просвещения из XVII века. Тогда развитием считалось накопление предметных знаний. Программа оказалась настолько мощной, что определила европейскую интеллектуальную ситуацию в ХVIII и ХIХ веках и поныне влияет на умы. Но теперь-то мы понимаем, что предметные знания – ресурс воспроизводства, а не развития, они продуцируются мышлением, но не обеспечивают его связей с мыслью-коммуникацией и мыследействием. В результате мыследеятельность может получиться разорванной (”думаю, говорю и делаю – всё разное”) или редуцированной (”всё знаю, но ничего не могу”, как, например, у одного персонажа-энциклопедиста из “Клима Самгина”, или ” делаю всё, но не понимаю что”). Короче, предметные знания не обеспечивают полноту мыследеятельности. А ведь, как уже кто-то здесь фиксировал, развиваться может лишь полная мыследеятельность. В МОФЕТе же делают упор на предметное мышление и трансляцию культуры, которую понимают в узком смысле как искусство, литературу и т.п. Это прекрасно и должно быть продолжено. Но частично: МОФЕТ в культуре должен быть дополнен культурой в МОФЕТЕ – представлениями о культуре как способе нормирования деятельности, а также представлениями о мыследеятельности. Иначе, в конечном счете, мы получим неисторичных, антиобщественных людей, не понимающих, как и их наставники, что “многознание ума не прибавляет”. Кроме того, если МОФЕТом не заняться, в ближайшем будущем его выпускники могут покинуть Израиль.

—Откуда ты это взяла? – усомнилась Т.

—Оттуда. Среди школьников проводилось что-то вроде Всеизраильской олимпиады по сионизму, и задавался вопрос об отношении к евреям, живущим за пределами страны: можно ли их считать сионистами? Одна девочка ответила утвердительно и пояснила, почему: в Израиле трудно добиться того, чего хочешь, трудно стать тем, кем хочешь. (Из ответа, кстати, следует, что наше образование, заслонившись фетишем багрута, и не ставит перед собой цели подготовки ребят к решению современных жизненных задач). Не знаю, насколько ответ типичен, но уста ребёнка изрекли истину: деятельностные позиции уже заняты, а развития нет. И дело не в размерах страны, как нам внушают натуралисты. Уже понятно, что для развития, для организации и осуществления новых видов деятельности, о которых, быть может, сегодня никто не подозревает, одних предметных знаний недостаточно. Нужны ещё особые, знания о мышлении и деятельности и знания (точнее, предписания) о способах их получения (или выработки). Поскольку у выпускников МОФЕТа, как впрочем, и у других, ничего этого нет, они не смогут создавать новые деятельностные структуры, в том числе, для себя, а станут искать места приложения своим блестящим предметным знаниям в действующих структурах, возможная учёба в университете только оттянет этот процесс. Но в Израиле свободные места такого рода в дефиците и, значит, вступает в силу правило распределения по социально-коммунальным признакам (связи, кланы, подкуп и т.п.). Надо либо выдавливать тех, кто там уже сидит, либо отправляться по свету счастья искать. Первый вариант тяжёлый не только по социальным и моральным соображениям, но и просто потому, что новым ребятам там будет тесно, а раздвигать свои деятельностные рамки они не обучены. Остаётся второй вариант. Есть, правда, ещё третий выход: пойти в иностранные фирмы, которые уже почувствовали вкус к эксплуатации израильских мозгов и открывают свои филиалы. В этом случае МОФЕТ станет очередной кролиководческой фермой. Поэтому пока он не смотрится, как общественная единица. Может, это и тот путь, который ведёт в “страну высоких технологий”, но не нашу. Прежде, чем что-то делать, нужно дать себе отчёт, в какой предельной рамке осмысляется МОФЕТ: общественное развитие или воспроизводство социума. Если второе, то какого социума – израильского, “своего” или иного?

Тем не менее, история МОФЕТа даёт представление о том, с какими организационными трудностями нам придётся столкнуться на пути к новому образованию. Но им было легче, поскольку не пришлось разрабатывать новое содержание, всё было готово ещё в Союзе, оставалось только решать оргвопросы. Нам же ещё предстоит поработать над содержанием, и это намного усложняет дело.

—Получается, что конфликтология – олимовская штучка и нужна только олим, – сказала Т.

—Всё, что мы делали до сих пор, – ответил С, – это размышляли о конфликтологии как форме общественного самоопределения и способе развития. Разделение на олим и неолим относится к социуму, а не к обществу. В обществе нет социальных или национальных статусов, и нововведения оцениваются не по признаку авторства, а по содержанию: кто может или хочет его иметь, тот и развивается. Быть такого не может, чтобы одна “часть” общества, скажем, “олимовская”, развивалась, а другие нет, поскольку у общества нет частей, это учёные-натуралисты привыкли всё, что ни попадя, делить на части. Когда обсуждалось развитие, говорилось о его локальности, но это не отлучение кого-то от развития, а выражение принципиальной нехватки его ресурсов, из-за чего приходится принимать меры безопасности и вводить его в малых дозах. Ты же, обращаясь к обществу, говоришь голосом социума, твоя позиция не соответствует структуре обсуждения, надо её изменить.

—Я не могу отнестись к суждениям Л, пока мне не объяснят, что такое “общественная единица”, – сказала Г.

—Это понятие надо разрабатывать, а не объяснять, потому что его ещё нет, мы только нащупываем его смыслы и сферы употребления, – заметил С. – Почему-то “общественная единица” всё время связывается у нас с процессами развития; может быть, это организационная форма развития, обеспечивающая его соотношение с другими универсумальными процессами – воспроизводством, управлением и т.д. Такой формы у нас пока нет, из-за этого наши прожекты никак не могут заземлиться. Оргформа нужна в качестве моста к реализации. Вот я и предлагаю посмотреть на общественную единицу как на оргформу или организованность в полисистеме с ведущим процессом развития. Есть ещё смыслы: если брать конфликт как проблему, то, по-видимому, общественная единица – это структура, которая может (или должна) возникать в качестве результата управления конфликтом.

—Твоя редукция “общественной единицы” до оргформы просто говорит о том, что здесь мы столкнулись с невозможностью выразить её сущность в деятельностных категориях, – заметилаТ. – Нужны новые идеи и представления. “Общественная единица”, действительно, как-то связана с организацией. Я бы сказала, что конкретная единица есть “реализация (как в смысле процесса, так и результата ) одного из человеческих Миров”. У Гегеля в “Философии права” можно найти нечто похожее на “общественную единицу”, когда он рассуждает о “корпорациях” как носителях нравственных норм и группового внеиндивидуального мышления. В корпорации человек, стремящийся к общественному и своему благу, “обретает силу и честь”.

—Вы забежали немного вперёд, но это нам вскоре пригодится, – сказал Н. – Из сказанного за последние полчаса становится понятно, зачем Израилю нужна конфликтология. Но, наверное, не только нам, а и другим странам. Так что у нас есть шанс, если создадим, экспортировать её, как интеллектуальный продукт. Это уже утилитарный выход, хотя и немаловажный для будущего страны не только в экономическом, но и в культурном и политическом смысле. Представляете, как это будет звучать: “Израиль берётся уладить любой конфликт в любой точке мира!” Разумеется, предварительно уладим свои дела с арабами.

—Ты читал Тору? – не удержалась Г.

—Что скрывать, и так видно.

—Давайте пока оставим социокультурную ситуацию и культуру и посмотрим, что нам может дать интеллектуальная ситуация вокруг самой конфликтологии, – сказала Л.

—Давайте, только с поправкой: конфликтологии пока нет, есть для неё пустые места в онтологии, организации деятельности и средствах, – сказал Н. – Кое-что мы могли бы туда уже положить, но места пока недостаточно оконтурены. Ещё мало смыслов. Фактически сейчас нужно обсудить подходы к устройству самой конфликтологии. Кто начнёт?

—Попробую подступиться, – сказал С. – О конфликтах говорят и с ними пытаются работать в психологии, менеджменте, социологии, политологии. В разных дисциплинах есть разделы, посвящённые конфликту. Поэтому одним из вариантов могло бы стать развитие конфликтологии в рамках частных дисциплин, если бы, как уже хорошо известно, управление реальными конфликтами не требовало комплексирования не только различных предметных знаний, но и знаний разных типов. Значит, конфликтологию надо выделять в самостоятельную единицу и придумывать средства и способы комплексирования. По этому пути идут в России, например, группа Р.Шайхутдинова в Санкт-Петербургском университете.

Другой поворот, проектный: что должна представлять собою конфликтология: научный предмет, учебный предмет, форму общественного самоопределения, программу, единицу мыследеятельности, средства исследования для других дисциплин (психологии, политологии и др.), развивающую надстройку над объектом, конфликтотехнику, что-то ещё или всё вместе? Такой вопрос возникает, когда мы берём её в разных рамках, в каждой из которых её назначение имеет смысл. Тогда рамки нужно соорганизовывать и придётся заниматься построением конфигуратора.

Есть вариант комплексирования непосредственно в деятельности, при управлении конкретными конфликтами путём создания и методологизации сборных команд из разных специалистов; здесь – выход на конфликтологию как программу разработки ситуативных средств комплексирования.

Третий пункт: беря конфликтологию в рамке общества, а иначе никак нельзя, мы придаём ей статус общественной единицы. Тогда всплывает задача разработки понятия “общественная единица”.

—Может быть, конфигуратор конфликтологии и нужно строить в форме общественной единицы, – заметил Н. – Но я хотел бы уточнить, что значит “всё вместе”?

—Комплексная практика.

—Ладно, что такое “практика”, мы более или менее себе представляем, но – “комплексная”? Мы часто произносим это слово, и каждый раз у меня возникает ощущение слипшегося кома. Фактически нет у нас этого понятия, но оно требуется, и надо им заняться. Пока “комплекс” можно было бы понять как соорганизованность многих рамок. Надо это проработать и посмотреть, что получается.

—Интересно получается, – сказала Г. – Конфликтология – особая общественная единица, которая создаёт и применяет технологию выращивания и поддержки других общественных единиц, формирует интеллектуальную инфраструктуру развития и сама в неё включается. Не кажется ли тебе, что она берёт на себя функции истории?

—На историю есть и другие претенденты. Ничего страшного не произойдёт, если она сделает это корректно.

Если мы немного приземлим наш глобальный подход, то нужно параллельно продумывать и организацию работ. Например, в Объединении учёных-репатриантов из СНГ. Я подчёркиваю, не при, а в Объединении, имею в виду превращение этого учреждения в общественную единицу за счёт конфликтологических работ.

—Хорошо бы ещё понимать, что это такое, – ввернула Г.

—Да, хорошо, – продолжал Н. – Конечно, использовать административные формы опасно: могут затянуть в свои рамки и навеки успокоить, но на пустом месте начинать сложнее. Как влиться и не раствориться? Только за счёт приращения содержания. Можно найти место и на конфликтологическом факультете, преобразуя его в общественную единицу. Между прочим, к разработке учебного предмета и организации факультета можно приступать, не дожидаясь, пока дозреет научный предмет. Так произошло с менеджментом и, видимо, это имела в виду Т,когда говорила о достаточности Концепции для подготовки учебных программ и планов. Американский Национальный Ассоциативный Центр проводит в семи университетах США, в Париже и в Институте ООН в Пуэрто-Рико курсы переговорщиков, посредников и специалистов по общественному участию, и всё это без всякого научного предмета.

—Нет, если мы толкуем об “общественной единице”, то какой-то минимальный уровень понимания всё равно должен быть, – настаивала Г. – Был такой случай. Мой знакомый защищал диссертацию в антисемитском Совете. Никто не сомневался, что он получит сто процентов голосов: пятая графа чиста, работа бесспорна, отзывы блестящие и все члены Совета смазаны. Однако он долго и путано докладывал, пока один из членов Совета, желая его выручить, не спросил: “А что это у вас на таблице номер три?”. Знакомый воодушевился и воскликнул: “Так это же самый цимес моей работы!” и быстренько всё толком объяснил. Но “цимес” стоил ему трёх чёрных шаров. Через пару лет он был приглашён в еврейскую семью, и ему подали цимес. С большим удовольствием он съел его, а потом спрашивает: “Что это было?”. Ему отвечают: “Цимес”. Тут он начал ужасно смеяться. Вот я и думаю, как бы нам не пришлось горько плакать.

—Давайте в следующий раз обсудим этот цимес, а за неделю подготовимся с учётом того, что поняли сегодня. У меня такое ощущение, что мы очень приблизились к нему, готовы его съесть, и потому нас ожидают затруднения.

Недавно высокие израильские руководители обсуждали пути развития науки. Как всякие “естественники” и натуралисты, они видят её в рамке промышленности, но поскольку израильская промышленность тесновата для самой большой в мире концентрации учёных и инженеров, какая у нас сложилась, предлагается работать на экспорт интеллектуальной продукции (в основном в области электроники и компьютеров) в иностранную же промышленность. Это провинциальная стратегия, ставящая нас в разряд догоняющих стран. Из промышленной идеологии выпадают гуманитарные и методологические разработки и исследования, а между тем, именно они определят и уже определяют лицо пост-постиндустриального ХХ1 века – это способы общественного развития, снимающие в себе производство со всей его обслугой, в том числе, интеллектуальной (производство предметных знаний). Одна из важных линий мирового общественного развития как раз и состоит в увеличении разнообразия типов общественных единиц. До сих пор её эксплуатировали американцы, сейчас в неё входит Россия. Если нам удастся включиться в неё со своими уникальными конфликтологическими методами и опытом создания новых общественных единиц, мы обеспечим нашей стране ресурс развития на длительное время. Речь уже будет идти не о продаже отдельных научных результатов, а о совершенно другом – об экспорте и имплантации целых общественных единиц. Уникальность – одна из ценностей современного мира.

И вообще следовало бы покрепче подумать о месте Израиля в человечестве ХХ1 века. То, как его видят датиим, – частное представление, одна из возможностей. Совсем немногие с ними согласны, и нет никаких врачебных показаний к распространению их взглядов на весь мир. Кроме, правда, одного: превращение Израиля в мировой заповедник-музей, что-то вроде индейской этнической деревни в Штатах, где мы будем жить за счёт туристов. Может, такая уникальность устроит человечество. А нас?

Израиль, наверно, единственное место в мире, где противоречия и проблемы современности волею Истории сошлись в концентрированном виде. Конечно, можно и нужно пытаться их разрешать, взирая на их специфические формы и проявления с высоты Иудейских гор, однако, таким способом существенного успеха не достичь. Главная же проблема в том, что мы не умеем обеспечить сосуществования, что проявляется в усилении и умножении разнообразных конфликтов – от семейных до мировых. Процесс выделения и обособления суверенных, особых общностей на большой скорости пошёл вглубь, захватил и личность. Человечество – не без помощи научного типа мышления – становится всё более раздробленным, вплоть до отдельного человека. Теперь каждый сам себе режиссёр. У нас это острее и карикатурнее, чем в других странах. С точки зрения известных идей и лозунгов о “свободе” так и должно быть. Но с другой стороны, этот процесс разрушает и уже сильно разрушил формы социальной организации и кооперации и общественного бытия. Все мы вроде бы что-то делаем, чего-то добиваемся, а смысл содеянного улетучивается и жить становится всё скучнее, неудобнее и опаснее. В общем, неперспективнее. Процесс этот идёт полным ходом, а вот средства создания новых форм, способных остановить общественный распад, отсутствуют, поскольку они могут быть созданы и употреблены лишь в коллективной, кооперативной работе. Но она-то и распадается. Такая у попа была собака, и не только в Израиле.

Идея свободы штука хорошая, но ещё лучше – реализация подлинной свободы. И тут выясняется на первый взгляд парадоксальная вещь: свобода не может быть достигнута вне единого человечества. Такова современная идея, хотя и не оригинальная.

—Понятно, – сказала Г. – Дальше ты нас удивишь свеженьким израильским вариантом коммунизма, а кончим мы призывом к пролетариям всех стран объединяться вокруг Торы и возлюбим ближнего.

—Ну и ну! Можно, разумеется, трактовать единство и натуралистически: все смотрят одни и те же фильмы и признают одни и те же ценности, например, успех, тоталитарность или единого Б-га. То есть как унификацию, благо она у нас перед глазами. Очень давно на харьковском базаре я наблюдал такую сценку. За прилавком стоит высоченный худой грузин, справа от него гора мандарин и слева. Он смотрит куда-то поверх голов, взгляд рассеян, мысли блуждают не здесь. Не глядя, берёт мандарин справа, медленно вытирает его тряпочкой и откладывает влево. Народу мало и никто ему не мешает отсутствовать. Подбегает маленькая быстрая дамочка: “Почём мандарины?” – “Тры рубла”, – меланхолично, не меняя темпа и продолжая созерцать даль. “А можно по два?” – “Можна, но зачэм?”.

Вопрос простейший: зачэм?

Того, о чём ты говоришь, все уже нахлебались досыта.

Единство человечества, если оно бывало,

всегда достигалось на основе единой целостной картины мира.

И это не академические измышления, не теория.

Именно картина мира давала возможность осуществлять то или иное общественное устройство, организовывать социальную кооперацию как внутри сообществ, так и между ними, и сосуществовать. На такую функцию в своё время претендовали древнегреческаямифологическая картина, философская (начиная с Платона), иудаистская (каббала),христианско-теологическая (бл. Августин и его последователи), инженерная (Позднее Возрождение), научная картина в “природном” (Галилей, Декарт) или социально-экономическом (К.Маркс) вариантах. Их появление знаменовало переходы к разным историческим эпохам и онтологически оформляло ведущие идеи эпох об основаниях бытия: у греков – идея подобия мира богов миру людей, идеи героев и судьбы; в философской картине – идея связи мира идеальных сущностей с идеальными общественными структурами, идея логики как основы бытия; в каббале – тоже иерархированные идеальные сущности и их предвечная связь со структурами жизни, идея мира как целесообразного механизма и его субстанции – желания наслаждаться; в христианской – соответствие мира горнего миру дольнему, идеи равенства в мире горнем и свободы на отношении между мирами; в инженерной – идея человеческого творения мира, идея мира как организованной деятельности; в научной – идея мира как природы и мира как общества. Хотя картины возникали в разное время, все они сохранились до наших дней с той или иной степенью актуализации и масштаба, влияют на нашу жизнь. Ситуация же в последние сто лет существенно изменилась и осложнилась из-за глобализации и дифференциации процессов, с одной стороны, а с другой, – попыток закрыть глаза, игнорировать то обстоятельство, что сегодня, если ты чихнёшь в Австралии, в десятках других стран тебе скажут “будь здоров”, а то и “пошёл ко всем чертям”. В своё время иронизировали по поводу диссертационной темы ”влияние луны на рост телеграфных столбов”, но нам не до смеха, когда шухер на гонконгской бирже или падение производства в России бьют по израильтянам, живущим на съёмных квартирах. Мощным процессам унификации жизни противостоят уникализация и повсеместное возникновение новых областей деятельности и мышления. Множественность типов общественного устройства, типов мышления, организованностей деятельности выражается во множественности разнонаправленных процессов. Провинциальная замкнутость, автономность, кичащаяся своей вековой особостью, не ухватывает реального положения дел и просто означает, что тебя кто-нибудь обязательно использует в своих интересах, и будешь ты лепить кирпичи для фараона. Чтобы выживать и “не затеряться” (Хайдеггер) в таком многокартинном, сильно связанном и разнообразном мире, требуется представлять себе всю эту сложность, а для этого выходить за рамки общины, сообщества и даже общества, понимать себя и других в предельной рамке – мировой истории. Но сегодня ни одна из известных картин мира не в состоянии обеспечить такой выход и выполнять социально-интегративную функцию: в основании первой заложен миф, в иудаистской и христианской – откровение, не приемлемые сколько-нибудь рационалистичному человеку; философская не даёт понятий, а значит, выхода в организацию и действие; инженерная сосредоточена на искусственно-деятельностных аспектах мира; а наука породила такую пестроту и фрагментарность знаний, что её приверженцы вообще перестают понимать друг друга. Старания учёных как-то сшить, связать её за счёт пограничных стыковых исследований на границах научных предметов напоминают сизифовы попытки исчислить континуальное множество. Также было немало претензий на некую универсальную супернауку, но из этого тоже ничего не вышло, и нет оснований надеяться на что-то подобное в будущем. Все эти картины уже себя исчерпали, поскольку онтологизировали частное и частичное. А где, в каких пространствах искать или строить новую, общую? В чём может заключаться общность?

Прежде всего, очевидно, ничего “готового” нет, так что искать нечего, надо строить. Картину мира нужно создавать, то есть проектировать. Это первое.

Второе. Общность новой картины будет заключаться в том, что она снимет в себе предыдущие картины, поскольку они актуально существуют. Новая картина задаст предыдущим единую рамку, тем самым – новые смыслы и функциональные места в этой рамке.

Третье. Пространство существования картин – история. Поэтому в новой картине разнородные предыдущие представления об истории, выраженные в доминирующих идеях, должны быть соотнесены и связаны друг с другом. Это означает выход в онтологическое конструирование.

Четвёртое. Пространство, где могут проводиться все эти работы, – мыследеятельностное. Проектность работ означает, что в это пространство мышление кладёт само себя. Для этого оно должно быть организовано методологически; необходимо отстроиться от всех ограничений, налагаемых культурой, и обеспечить условия свободного многоплоскостного движения мысли.

Пятое. Всё сказанное означает, что для разработчиков история существует как программа, то есть как особый тип мышления и деятельности, и сами они, разумеется, находятся в истории. Стало быть, история – самопрограммирующееся мышление.

—Ну и что? – сказала Г. – С самого начала СМД-подхода мир полагается как мир мышления идеятельности. Что тут нового?

—Да. Но теперь мы получили рабочую идею истории,

функции картины и хоть какую-то топику пространства работ,

а это немало.

Вообще-то идеи программирования истории давно блуждают по свету, а со второй половины ХХ века начинается их массовая реализация. Они даже проникли в большую литературу, свежий пример - “Маятник Фуко” Умберто Эко. В методологии они начали активно обсуждаться лет десять-двенадцать назад (ГП, В.Никитин, А.Зинченко, Н.Алексеев и другие), когда стало ясно, что бездумное их применение общественно опасно. Нам тоже следует двигаться в этом направлении. Вот смотри, “арабская проблема”. Радикальным решением был бы, конечно, трансфер. Но теперь, после Норвежских соглашений, эта идея с каждым годом становится всё менее реалистичной, а её сторонники всё больше предаются идеологическим оргиям – ничего другого придумать не могут и совсем отпадают от реальности. Дело даже не в территориях: момент упущен, и теперь мы сами мостим дорогу ещё одному феодальному государству у себя под носом. Зачем? Есть много людей, пытающихся остановить этот экспресс, повернуть руль к трансферу, но - опять же с помощью идеологических заклинаний. Вот представь себе такую фантастическую картину: завтра Ганди становится премьером, а Кнессет единодушно голосует за трансфер. Что будет происходить? Это зависит от того, заготовлены ли сегодня необходимые управленческие программы, проработаны ли сценарии вероятного развития событий и наших ответов на них, составлены ли планы действий, есть ли ресурсное обеспечение (или хотя бы понятие о том, как его сделать): политическое, социальное, аналитическое, экспертное, теоретическое, исследовательское и всякое другое (вплоть до необходимого количества грузовиков). Если всё это уже есть, наши шансы велики. Если нет, станем действовать “по вдохновению”, то есть на авось и вполне можем провалить дело, восстановить против себя весь мир и вызвать новую войну.

—Странно, - сказала Л, - ведь до Осло, кроме трансфера, была ещё идея двунационального государства. Почему ни та, ни другая не сработали?

—Ну, двунациональноcть отпала, видимо, по демографическим соображениям, а трансфер, я убеждён, не состоялся только из-за того, что никто не побеспокоился его запрограммировать, приятнее и привычнее было предаваться идеологическому кайфу и кивать на обстоятельства. Ведь это так убедительно! Хотя основатели сионизма программировали историю, их продолжатели не осознали этого момента, не отрефлектировали его, не извлекли опыта. Им, видимо, показалось, что можно выехать на идеологии, а может, подлинного интереса к трансферу не было.

Нужно иметь побольше альтернативных идей и программ и публично их обсуждать, не зацикливаясь ни на одной, то есть готовить и запасать ресурсы развития; какие из них будут фактически использованы, решать нашим детям. И Б-же упаси, что-либо хоронить в угоду сегодняшней политической конъюнктуре, даже если на первый взгляд это кажется абсурдом, как идея “Нового Ближнего Востока” или трансфера, – но вовсе не в угоду абстрактным принципам демократического плюрализма, а потому что хороним управленческую мысль и управленческую позицию. А это чревато!

Уже после выборов на одной из встреч Зеева Гейзеля с народом пожилой гражданин в орденах строго спросил: “Кто в партии следит за выполнением предвыборных обещаний?”. Наивный человек! Зеев, конечно, ответил с пафосом, как израильский политик: в нашей стране нет органа, подобного Госконтролю СССР! (хотя это неточно: есть Госконтролёр и полиция). Возможен другой ответ: контроль был бы нужен, если б обещания базировались на управленческой программе, но таковой, видимо, нет, вместо неё – идеология. А как проконтролируешь идеологию? Вот газеты пыжатся, что-то изобретают… Смешно.

Опять я упираюсь в различение “управления”, “политики” и “власти”, но теперь появляется важный практический нюанс. Сейчас управленческая позиция неустойчива из-за того, что она существует в партийных рамках, а время каденции ограничено, потому её и захлёстывает политический рэга. Никакие разумные программы развития хозяйства, образования, здравостроительства и так далее невозможны в таких условиях. Когда я обсуждал этот вопрос с израильтянами, они не видели в этом ничего плохого, наоборот, считали, что “такова демократия”, правителей избирает народ, “бачили очи, що купували…” и всё такое. На мой взгляд, если демократия, то есть “власть большинства” не обеспечена мыслительно, мы незаметно переходим тонкую границу, отделяющую её от охлократии, либо отказываемся от развития.

Каковы альтернативы? Вопрос не академический. Отказ от ответа ввергает в безвременье, лишает воли и порождает неуверенность.

Неопределенность ситуации вызывает недоверие к нам других стран, снижает международную поддержку, позволяет плодиться мифам об экономической, военной, экологической и демографической безопасности; решительные действия в этих сферах парализованы из-за отсутствия реальных долговременных перспектив, увязанных между собой и с другими планами жизни. В экономике продолжается сужение временных горизонтов: падает доля суммарных долгосрочных инвестиций, последствия решений, выходящие за рамки каденции, зачастую просто игнорируются. В то же время, в общественном мнении утверждается, что наше хозяйство на подъёме. Одни группы населения в упор не видят других.

Любое решение принудительно и закрывает какие-то перспективы, с этим ничего не поделаешь. Важно только знать, что именно ты закрываешь, что можешь потерять в будущем, на что идёшь. Каждый, кто принимал решения, знает, что часто приходится взвешивать близлежащую выгоду с потерей более отдалённых, но выигрышных возможностей. Если в основание решения кладётся представление о будущем в рамке той или иной идеологии, взвешивание будет заранее некорректным. Именно это и происходит в вопросах мира с арабами. Но указывать на это считается дурным тоном, надо ”делать вид”.

С алиёй случился конфуз. Люди ехали в Израиль, как в будущее, а попали в безвременье. Абсорбция, интеграция, или как там ещё её называют, не обеспечена соответствующими механизмами. Алию брали лишь в одном аспекте – как демографическую массу. Никто не побеспокоился понять, что это на самом деле, нет понятий; абсорбция и выродилась в пасхальную благотворительность. Но многие израильтяне лукаво считают, что мы хорошо устроены и всем довольны. Не понимая, в какое будущее включаться, человеческий потенциал растекается в щели повседневности и засыпает – не каждому ведь дано полагать будущее страны. Будь моя воля, я бы объявил “абсорбцию” матерным словом и запретил произносить при женщинах и детях – пока за ним нет никакого понятия. “Исраэль ба алия”? Нет, они же не имеют и не создают себе интеллектуальную инфраструктуру, а без неё они кем были, теми и останутся – скандалистами и ходатаями по социальным случаям, и сделать вряд ли что смогут.

—Ты считаешь, что это плохо? – сказала Г.

—Да нет, это хорошо, может и нам от дележа что-нибудь перепадёт. Но – бесперспективно, потому что неисторично.

—По-твоему выходит, будто существовала цель абсорбции, а средства оказались неадекватными, – сказала Г. – Но цели-то не было. Процесс алии происходил естественно. А пресловутые “300 семей” спаразитировали на нём и обогатились: надо же было кому-то продолжать “лепить кирпичи”. Заодно укрепились у власти, дав возможность пировать более мелким сошкам. Я бы различала сионистскую идею, нашу героическую историю и декларации о традиционном образе жизни, с одной стороны, и рядовую, самую обычную социальную организованность, которая успешно их использует в своих нуждах, – с другой. Точно так же, как ты различаешь филиппики по поводу абсорбции и ожидание куска пирога. А ты вослед официальной пропаганде всё смешал, и мне непонятно, куда направлен твой пафос и чего ты вообще хочешь.

—В последнее время мы уподобились собаке академика Павлова, – неудержимо несло Н, как когда-то Великого Комбинатора: – арабы нас укусят, мы дёрнемся, американцы топнут ножкой, опять дрожь по телу. Примитивные сиюминутные реакции на очередные скандалы, страна как бы лишилась головного мозга, существует на уровне спинных рефлексов. Не мы управляем событиями, а они нами. И в этой ситуации в центре внимания – делёж! Пир во время чумы. Мы вот судили о вялости бизнеса. Это бы ещё полбеды. Похоже, азиатский хамсин окутал мутной пеленой и размягчил все мозги. Я уж не говорю о том, что вакуум перспективы благоприятствует политиканским спекуляциям, ещё более отвлекающим от реальности. Да что тут размазывать манную кашу по столу, уже сто раз переговорено. Важно понять, что источник всего этого – натурализм.

—Насчёт американцев ты не прав, – нежно сказал С. – У них свои интересы на Ближнем Востоке в рамке их представлений о новом миропорядке, и эту реальность нам нужно учитывать.

—Если ты серьёзно, то о какой реальности речь? Об управленческой? Хорошо, другая нас не волнует. Тогда, что нам даёт знание их интересов? Ведь не имея собственных программ, мы их не можем учесть. Что мне до этой “реальности”, если я вынужден лишь пассивно наблюдать с головной болью, как они проводят свой “мирный процесс”? Это их реальность. Пока нет программ развития, никакие интересы не могут стать для нас управленческой реальностью, ибо только в рамке программы, на её основе к ним можно как-то отнестись, осмысленно говорить об их учёте или не учёте и, главное, осмысленно действовать. Всё остальное – эмоции и идеология. “Неделимый Иерусалим!”, “Новое поколение требует мира!”, “Интеллектуальный потенциал – приоритетная ценность!” – и за этими звонкими словами нет реальности – по той же причине. Только на идеях и на избытке эмоций управления не построишь и в будущее не прорвёшься, зато получишь шанс отработать то, что тебе навяжут, и все эти ценности пустить по ветру. Что собственно и происходит. Нет заботы о будущем.

—Всё правильно, но именно потому, что нет собственных программ, внешние давления выполняют очень важную функцию: ограничивают действия наших административных машин, не дают им пойти вразнос. Внутренних ограничителей не хватает.

—Да. Хотя Израиль ещё молод, время, когда что ни сделаешь – всё к лучшему, прошло, но миф о еврейском гении живуч. Тот, кто сегодня полагается лишь на спонтанные импровизации “по вдохновению” и замыкает горизонты мыслимости пределами текущих обстоятельств, остаётся рабом обстоятельств…

—…истинно говорю я вам, – закончил С. – Один еврей тоже с пафосом изрекал банальности. За что был публично осмеян и распят.

—И я его понимаю: эта библейская страна располагает к обличениям и проповедям. Израиль ведь неспроста “перенасыщен мифами”, как заметил Ури Мильштейн. Они заменяют нам реальность, мы спасаемся в них от реальности, поскольку заглянуть в её звериные глаза пороху, может, и хватит, но что делать потом, за счёт каких мыслительных средств выбираться из сортира, в который сами себя посадили, неизвестно. Вот в этом – главная проблема. Фактически, все наши разговоры также и об этом, мы зачерпнули лишь малую часть мифов.

Но ты прав, я увлёкся. Так и быть, открывать новую религию я не стану, а скажу лишь два слова о том, как не следовало бы обсуждать и представлять будущее. Есть две опасности.

Первая: натурализация будущего в виде “конкретных” проектов, не прошедших онтологической, или шире – конфликтологической экспертизы, всяких красивых картин будущего государственного и общественного устройства, всеобщего благоденствия, цветущего Нэгэва, безграничного доверия к соседям, интеллектуального и духовного центра мира и так далее, в общем, в духе “Города Солнца”. Такие проекты появляются время от времени.

Ишь как переменился, а ведь в прошлый раз сам пытался выдать похожий проект!

Вторая: подмена обсуждения будущего внедрением идеологических доктрин – религиозных (надежда на чудо), научных (надежда на предметные знания), административных (надежда на правительство). В этой ситуации и нужна интеллектуальная структура развития, головной мозг страны. Она должна держать картину мира, не выдумывать будущее, но открывать в него двери: возможно такое и такое, и от каждого из нас зависит, куда пойти. Она будет помогать людям самоопределяться и обеспечивать способами строительства будущего.

—Уж, не собираешься ли ты делать умных людей? – перебила Л.

—Люди сделают себя сами, если захотят, – с помощью интеллектуальной инфраструктуры и вней – они её субъект, материал и один из продуктов. Если желаешь полетать, изволь прежде построить авиазавод.

Я говорю, что ситуация сложна – неструктурированна, неопределённа, значит, нужно идти программным путём. Похожие случаи в истории бывали, например, реформа образования в России (1802-1804гг), по сути, вводилась ради создания необходимой в то время интеллектуальной инфраструктуры, обеспечившей затем проведение важных социальных реформ.

Каким станет будущее, мы всё равно не угадаем. Ведь наши предположения получаются экстраполяцией сегодняшней ситуации. Так можно было прогнозировать лет 150-200 назад, когда ситуация в течение жизни одного поколения мало изменялась.

Сегодня главное – обеспечить многовариантность будущего, или, как говорил ГП, веер возможностей – за счёт непрерывного поиска и мыслительной проработки разных направлений развития.

Значит, нужно определять, какие из протекающих процессов считаем необходимым поддержать, какие изменить и какие новые процессы запустить. Для каждого из этих случаев нужны свои программы, вместе они составят “меню” для Истории. Выбор сделает она сама. Получается, что развитие как проблема выхода в будущее заключается в составлении “меню”. Это ответ тебе, Г, о претензиях конфликтологии на историю.

Вывод управления на его законное место означает, в частности, постоянство, длительность и преемственность. Концепции и программы должны разрабатываться на 20-30 и более лет, и именно в этой конструктивной работе, а не в политико-идеологических выкрутасах нужно восстанавливать норму коллективности, о которой ты говорил, и нащупывать точки общественного согласия. Раньше такими делами занимались монархия и аристократия. Теперь функцию программирования развития может взять на себя общественность; в составе интеллектуальной инфраструктуры, помимо нового образования и исследований, следовало бы иметь внепартийный общественный институт управления, или ресурсов развития, он стал бы потребителем конфликтологических экспертиз. Есть люди, в частности, в университетах, которые пытаются выполнять функции такого института, но пока всё это делается слишком эзотерично и по-снобистски.

Н разволновался. Пусть успокоится, а мы поговорим о другом.

Сегодня наблюдается любопытное явление: расхождение действий политических партий с их идеологиями. В рамке политики его уже обозвали “кризисом идеологий”. При всех своих приятных качествах идеология, как я уже намекал, повышает (по крайней мере, должна) устойчивость социальных процессов также и за счёт предсказуемости партийных действий. А тут она перестаёт выполнять свою всем понятную и приятную функцию. Как не всполошиться, надо срочно модернизировать идеологии!

Конечно, ситуация необычна, и её понимание в партийных рамках устроит разве что партийного функционера. Но может быть, в рамке общественной системы следует говорить о “кризисе политики”, о её неспособности справляться с современными конфликтами, о необходимости пересмотра сферы её действия и о том, что пересмотр начался в вырвавшихся из её рамок управленческих позициях? За счёт чего они вырвались? Кем и как это понимается? Насколько сегодня они способны выполнять своё назначение? Что нужно сделать, чтобы их укрепить? Как рационально сформировать конфликты между ними и всё еще сильными политическими позициями? Не говорит ли так фиксируемая ситуация об укреплении тенденции рационализации общественной системы? Что делать в этом случае с общественным мнением, развращённым и прирученным политикой? И так далее, и тому подобное…

Все эти и другие свеженькие вопросы оставляю тебе, аналитический читатель. Ответы сообщи своим знакомым – конфликтологов пока нет.

—Наверно, я поспешила, составляя такой длинный список учебных предметов, – сказала Луспокаивающим тоном. – Работа проделана зря, ведь теперь надо учесть всё, что мы обсудили.

—Твоё замечание возвращает меня к обсуждению интеллектуальной ситуации, от которого я отвлёкся, спасибо. Нет, список составлен не зря. Конечно, пока рано судить об окончательном составе дисциплин, хотя наверняка большая часть твоего списка пригодится. Может, придётся кое-что добавить или убавить. К примеру, в списке стоит “методология”. Вряд ли она нужна как отдельная дисциплина, всё-таки будем готовить не методологов-теоретиков. Но в чём я убеждён, так в том, что содержанием образования должна стать методологическая организация мышления ученика, а для этого сами учебные предметы должны быть методологически организованы, иначе не будет обеспечена прикладность, или практичность образования, как ты сказала.

Вот как я вижу связь прикладности с методологическим мышлением. Нет двух одинаковых людей, нет и двух одинаковых конфликтов, каждый уникален, и к нему нужен адекватный подход. Можно, конечно, типологизировать конфликты, и каждому типу сопоставить свои стратегии. Получается сборник рецептов, так действуют американцы. Типология – это операция получения эмпирических знаний теоретическим путём. Теория может ухватить общее в группе сходных конфликтов, выделенных в отдельный тип, это уже немало Но практически в каждом конфликте есть свои нюансы, они существенны и зачастую решающи. Получается, что для каждого конфликта нужно строить свою особую, “частную” теорию, из которой уже выводить стратегии и пути управления данным конфликтом. Это бы ещё полбеды, но когда ты начинаешь конфликтом управлять, он изменяется, и его снова надо улавливать в теоретические сети. Такой вот странный “объект”.

Практически справиться с задачей может методологическое мышление, некоторые принципы его организации я напомню:

• максимально возможный уровень понятийных различений; необходим для понимания содержания (структуры) конфликта и управления им,

• индивидуальная техника самоопределения в контексте своей управленческой деятельности; необходима для понимания ситуации управления и её проблемности для конфликтолога;

• соединение знаний об объекте (конфликте) со знаниями о способах, средствах, подходах и прочем инструментарии собственного мышления, и со знаниями об организации своей деятельности по управлению конфликтом; необходимо в ситуациях неопределённости объекта.

Интеллектуальная ситуация задаётся, в частности, этими принципами, вернее, фактом их существования. Используя их, мышление может постигать и изменять себя, а через себя – свой объект, и значит, организовывать его и управлять им. Или иначе: эти принципы позволяют реализовать всю полноту отношений конфликтолога к действительности конфликта: исследовательское (естественнонаучное), управленческое (инженерно-конструктивное), инструментальное и практическое (практико-методическое), а значит, понять эту действительность и целесообразно в ней действовать, какова бы она ни была. Подробности есть в оригинальных работах ГП и других методологов.

Отсюда вытекает, что мы должны разрабатывать конфликтологию трижды: как объект, как нашу деятельность по его созданию, формированию и оперированию им и как способы и средства создания и оперирования – и всё это параллельно, в отношениях и связях, то есть по схеме методологического мышления.

Придётся обсуждать “исследования”, “теорию”, “управление”, “инженерию”, “практику” и другие понятия, расчленять обсуждение на более мелкие темы и соотносить друг с другом. И, конечно, учесть все те рамки и темы, которые наметили Т и С. Тогда и построим эту самую действительность конфликтологии.

Я добавил бы сюда ещё “национализм на Ближнем Востоке”, хоть мы и говорили о нём, но понятия пока нет, а оно необходимо.

—А параллельно будем разрабатывать конфликтологическое образование, исходя из его задачи. Пока она видится мне как Введение ученика в действительность конфликтологии и её освоение. Это значит, что образование должно воспроизводить метод конфликтологии,сопровождать ученика в его движениях по проекциям действительности конфликтологии и помогать ему ставить и преодолевать разные рамки на этом пути.

—Не спеши, – сказал С. – Надо обдумать. Ведь до сих пор мы понимали метод в декартовском смысле как набор правил и регулярных процедур их применения. Но движения в плоскостях ММ и между плоскостями ситуативны, да и конфликты, как ты сам говорил, уникальны. Регулярности нет, как и правил. Можно ли в принципе воспроизводить “не правильное” и не регулярное? Надо пересмотреть понятие “метод”, либо твою интерпретацию Введения. Если уж образование каким-то образом связано с воспроизводством, то объектом последнего может быть мышление конфликтолога – его структурные и процедурные особенности. Это, видимо, и есть искомое устойчивое и регулярное.

—Всё же действительности и содержания образования ты не прояснил, не задал, – сказала Л.

—Над этим должна работать специальная группа. Сейчас я могу лишь в двух словах наметить принцип структуризации действительности образования. Никто не сомневается, что конфликтологическое образование – полипроцесс, хотя номенклатуру процессов надо ещё прорабатывать. Но в качестве основного я выбрал бы процесс осмысления и понимания конфликтологической действительности, а остальные рассматривал бы в составе механизмов основного процесса.

Содержание, как известно, появляется, когда мы входим в некоторую рамку и в ней рассматриваем и анализируем нашу ситуацию. А где искать смысл? В.Франкл считает, что смысл находится вне человека. Я тоже так полагаю, мы можем его находить и присваивать. Значит, надо задать место этому “вне”, а для этого провести границу, отделяющую меня и мою ситуацию от “вне”. Граница задаётся рамкой, а то, что вне её, и есть “вне”. Но чтобы граница стала для меня действительной, я должен в моей рамке определиться и освоить её, то есть создать или интериоризировать и как-то связать единицы своего содержания. Тогда я могувыделить это “вне” как отличное от содержания в рамке.

Тут возникает парадокс. Чтобы схватить “вне” и сделать предметом рассмотрения, я должен находиться вне рамки – над или, по крайней мере, рядом с “вне”. В этой позиции “вне” и “внутри” для меня оказываются рядоположены, и я могу их сравнивать и различать. Что это за позиция? Очевидно та, из которой я ставлю себе рамку. Итак, ища смысл того, что находится в рамке, нужно быть и вне и внутри её, определяясь в ней и осваивая её. Возможно ли такое?

Да, возможно, если я нахожусь и в рефлексии, и в содержании. Процедура поиска, стало быть,включает челночные движения – из рефлексии в содержание и обратно.

Рамок будет немало, например, общественная система, её тенденции, перспективные направления развития конфликтологии и т.д.; среди них можно выделять основные – рамки самоопределения ученика (в истории, в мыследеятельности, в профессии и так далее). Я лишь зафиксировал один шаг, единицу движения ученика в действительности образования. Она здесь нарисована, а глаголы, которые я употреблял, когда всё это рассказывал, называют операции, применяемые учеником при построении очередной единицы. Структура действительности образования будет складываться из подобных и ряда других единиц.

Это одна из схем, которые отвечают не только на вопрос “что такое новое образование”, но и “что и как надо делать, чтобы новое образование состоялось”, и должна интерпретироваться (то есть проецироваться на плоскости ММ) четырежды: онтологически – как принцип структуризации действительности конфликтологического образования; инструментально – как средство схватывания онтологического содержания и метода движения; объектно – как знания об объектах, которыми мы должны оперировать (индивид, группа, команда), и деятельностно – как организация нашей деятельности по созданию и оперированию объектами. Последнее означает, что мы сами должны в эту схему войти, поработать по её правилам, возможностям и ограничениям, чтобы её модифицировать или заменить другой схемой, если решение проблем, с которыми мы столкнёмся, этого потребует. Проработка трёх первых интерпретаций рефлексивно задаст содержание четвёртой – и обратно. Так и будем двигаться способом “тяни-толкай”, или “процесс-механизм”.

В соответствии с содержанием конфликтологической действительности будем смотреть, какие учебные дисциплины нужно вставить в эту мыследеятельностную “машину” и как их для этого реорганизовать. Тут и сыграет твой, Л, список.

Какие именно рамки потребуются, в какой последовательности, как их ставить; какие знания, когда и как транслировать на ученика; когда переходить к коммуникации – определяется конкретной педагогической ситуацией, педагогической техникой и самоопределением педагога. Важно провести ученика по всем плоскостям действительности конфликтологии. Как Вергилий проводил Данте.

Интересно, подумал я, что будет показывать Вергилий, если печи ещё не растоплены. Наверно, надо проводить ученика через девять кругов, но понимать под этой метафорой предысторию и историю развития конфликтологического мышления. И лишь затем, чтобы потом ученик смог их достойно похоронить и на их костях спроектировать и построить свою действительность.

—На этом пути у него и будет постепенно выращиваться и осваиваться действительность конфликтологии. Логично квалифицировать эту работу как социотехническую и попытаться строить действительность образования как особую управленческую действительность. Тут, как вы понимаете, подвязывается ещё одно направление разработок: оснащение педагогов-социотехников представлениями о своих объектах и их характеристиках, об объемлющих системах и их тенденциях, о пространствах самоопределения, о саморазвитии и т.д. и оснащение соответствующими личными средствами и способами организации и работы со всем этим. На схеме это намечено, но пока не развёрнуто.

Вот, примерно, то, что надо сделать.

—Учитель, вступая в коммуникацию с Учеником, сам должен быть в рефлексии относительно деятельности в этой схеме, иначе он не поймёт затруднений Ученика, – сказала Л.

—Да, схему надо дополнять.

—Ты решил создать вечную схему? К тому же, она схема обучения, а не образования – сказалС.

—Нет. Движение по этой схеме должно сформировать у ученика весь комплекс отношений к конфликтологической действительности. А рамки самоопределения позволяют ставить вопрос и о воспитании. Но ты прав, не указаны механизмы самоизменения (развития), например, за счёт исследований или проектирования – вместе с учениками. Не видно, откуда берутся программы, методики и педагогические приёмы. Кроме того, надо чётко выделить и разделить каналы передачи Ученику знаний, понятий и техники конфликтологической работы. Всё это надо развернуть на других схемах. Мне ваша критика говорит о том, что для дальнейшего необходима система, топированная смыслами нового образования. Наша схема и её проекции должны в неё погрузиться. В качестве такой системы я пока и вижу общественную единицу. Вот где мы в неё упёрлись, вот где нужна её схема!

—Ты о многом умолчал. Если добавить то, что было сказано до того, то работа грандиозна как по сложности, так и по масштабам, – сказал С.

—Да, это так, – согласился Н. – Но мы сюда приехали не какие-то там усовершенствования в производства внедрять и не для того, чтобы кнопки на махшэвах нажимать, хотя сегодня это модно и престижно. Всё-таки наступает пост-постиндустриальная эпоха, мы здесь, чтобы пригласить её на до блеска вымытые полы, а то она ведь дама капризная, может и обойти Израиль стороной.

(Я знаком с Н давно. Он из тех, кто не может жить без большой идеи. Такой вот пережиток халуцианства. В нашей стране, однако, это не единичный случай. Знакомая-психолог, большой специалист по разным сублимациям и деградациям, однажды напророчила, что в Израиле единственный светлый путь для таких, как он, – это податься в каббалисты, и что через пару лет он сам до этого дозреет. Тонкая женщина, умеет профессионально пудрить мозги. Пока никакой патологии у Н я не заметил. Но вообще-то Н прагматик, он исходит из того, что чем Дело многосмысленнее, чем общественно значимее, тем реалистичнее).

Дорогой читатель, ты, наверно, порядком устал от всех этих мыслительных сальто, но потерпи немного и выслушай мои – тоже путаные – объяснения.

Ещё Аристотель считал, что действительность – это место, где встречаются сущность и существование (отсюда такая любовь методологов к “местам”). Методология добавила сюда ещё средства и способы организации этого свидания, поскольку они оказались не менее важным компонентом действительности, чем высокие договаривающиеся стороны (проницательный читатель, конечно, понял, что это опять схема ММ). Предмет договора прост: как схватить реальность, чтобы можно было в ней оперировать. Ведь мы так странно устроены, что прорваться к реальности, овладеть ею можем лишь посредством действительности, в которой союз существования и сущности рождает “мыслительную оптику” в виде понятий, категорий, подходов и так далее, через неё мы и контактируем с реальностью. Вот такая примитивная философия. Однако она проливает свет на значение слов “организовать мышление”, которые Нчасто повторяет, как заклинание: это всё равно, что “построить, или задать действительность и сформировать такие отношения к ней, которые позволят осуществить мыслительный процесс”. Какой именно? Какой кому нужен! И чтобы это проделать, надо заготовить, во-первых, “место” для действительности, а во-вторых, формы, которые на материале сознания как бы отпечатывают “следы”, “русла”, по которым “потечёт” процесс; эти формы и принимают вид категорий, подходов, схем организации и др.

—Ну что ж, – сказал С, – уже можно говорить о двух вариантах конфликтологии: в рамке воспроизводства и в рамке развития. В первом случае конфликт определяется как столкновение интересов, нежелательное локальное отклонение от нормы, скажем, культурной. Любая драка или напряжённость считается конфликтом, и он существует объективно, до и помимо конфликтолога. Также нужно считать существующую норму действительной. Тогда конфликтология должна давать конфликтологу средства и способывосстановления нормы для продолжения нормального функционирования сторон конфликта. Структурных изменений, как правило, не требуется, в ход идут торги и компромиссы, и наша задача будет заключаться в усовершенствовании технологий их достижения. В частности, в разработке новых психотехник на основе сценирования и демонстрации возможных последствий противостояний, включения в сопереживание, сострадание, сочувствие и т.д.

Во втором случае мы концентрируем внимание на возможностях использования конфликта какисходной точки общественного развития. Поэтому мы должны сказать, что до и помимо конфликтолога, носителя этой идеи, конфликта нет, поскольку конфликт теперь – рефлексивный взгляд на положение дел, на обстоятельства, благодаря которому обстоятельства преобразуются в ситуацию. Первая задача конфликтолога будет состоять в формировании конфликта и введении в него участников противостояния. Мы должны исходить из того, что норма нарушается, поскольку прежняя ситуация “ушла”, в новой ситуации прежняя норма недействительна и, возможно, придётся её изменять, то есть действовать акультурно. Конфликтолог должен это показать участникам или подвести их к такому пониманию ситуации. Если это удаётся, далее нужно выяснить, в чём состоит дефектность существующих нормативных представлений, способов работы (в том числе мыслительной), деятельностных структур и т.д., и что мешает от этих дефектов избавиться, то есть надо поставить проблему. Затем её решать. Поскольку развитие осуществляется путём разрешения проблем, мы должны понимать конфликт как сигнал о возможных конкретных путях общественного развития, воспринимать его позитивно. Тогда нужно настраиваться не на устранение конфликта, а на управление им и разрабатывать способы и средства управления.

Хотя мы настаиваем на развитии, я не думаю, что надо отвергать первый вариант. Надо оба варианта прорабатывать, чтобы точнее определить границы их применения и взять кое-что полезное для второго варианта из первого. И, кроме того, нужно подумать, чем заменить термин “конфликтология”, фактически мы уже имеем дело не только с “логией”, но и с ”техникой”, ”метрией” т.д..

—Терминология, конечно, важна, но пока мне не хочется ею заниматься, – сказал Н. – Твои варианты мне не нравятся, не могу понять, как они у тебя соотносятся. Что и на каких основаниях я должен брать из одного варианта для другого? Зачем? Формально ты их иерархировал, но они остались независимы. Это какая-то эклектика. Мне кажется, что в онтологии твои варианты – это фокусы смыслов конфликта, на которых должен развёртываться конфликтологический процесс. Он ими и будет определяться, они зададут требования к его характеристикам. В деятельностном плане их можно считать стратегиями: в первом варианте пытаемся удержать ситуацию, не дать ей “уйти”, во втором – подстраиваем норму под новую ситуацию. Структурные изменения могут потребоваться в обоих случаях. Да и в “чистом” виде эти стратегии не встречаются. Ведь заранее мы не знаем, с какого типа ситуацией столкнёмся. Если погрузиться в историю политики, социальных движений, экономики, права, мы найдём и другие смыслы. Это необходимо сделать, поскольку наш дом держится пока на интуиции Л и её друзей. Для онтологического конструирования “конфликта” у нас мало материала. Тогда идею новой конфликтологии мы смогли бы обоснованно представить не как очередной “вариант”, а как снятие предыдущих смыслов, то есть как новую рамку, в которой разрешаются ранее неразрешимые ситуации в их сегодняшних обличиях.

И ещё я хочу зафиксировать три момента. Первый: становление конфликтологии само по себе уже есть шаг общественного развития, поскольку создаётся общественная единица нового типа. Второй: мы хотим строить конфликтологию, прежде всего, как многоплановую МД с фокусом в образовании. Это значит, что начинать надо с факультета и, по мере накопления ресурсов, развёртывать конфликтологию в других планах. Такой стратегический путь пока кажется наиболее реалистическим и основательным, как сказано, “кадры решают всё”. И третий: этот путь самый длинный и трудный. Означает ли то, что других путей мы не обсуждали, наше внутреннее согласие следовать ему, хотя совершенно очевидно, что за оставшееся время мы далеко не всё успеем сделать, а уж пожать плоды – тем более? Конечно, я не ожидаю пионерских ответов “всегда готов!”, решать должен каждый. Если да, то всю работу нужно строить с оглядкой на преемственность, в рабочую группу набирать молодых и фактически работать на них. Придётся разделять и держать два типа рамок – педагогическую и все остальные. Дальше нужно обсуждать конфликтологию как составляющую будущей интеллектуальной инфраструктуры и продумывать состав и взаимосвязи её мыследеятельностных позиций.

—Я всё время мысленно возвращаюсь к твоим, Л, претензиям к нашей бездеятельности, – сказал С. – Вообще-то это не так, обсуждение уже есть действие, необходимое во всякой новой работе. Но сейчас, после того, что сказал Н, я вдруг представил себя участником рабочей группы и увидел два интересных поворота.

Первый касается продукта на выходе группы. Любое реформирование, создание чего-то требует организованных действий. А средством организации новой деятельности является новое понятие. Подчёркиваю, понятие, а не определение. Определение ведь не указывает на операции, которые можно или нужно совершать над объектом; оно просто подводит знания под род или вид, и есть форма упаковки уже полученного знания, которая используется в науке. Со времён Аристотеля ничего другого в этот термин не вкладывается. Итак, нам нужно понятие новое (или современное) образование, чтобы от него прийти к “конфликтологическому образованию, а затем организовать деятельность и получить всё это в натуре. Эти понятия и должна выдать рабочая группа, здесь её цель.

—А что значит “в натуре”?

—Это значит, прежде всего, на себе, – подхватил Н. – Но для этого группе придётся разрабатывать категории “конфликтология”, совре-менное образование и конфликтологическое образование, поскольку понятие есть результат рефлексивного снятия содержания трёх других категориальных фокусов: знаковых форм объекта, его онтологической картины и процедур (операций), применяемых к знаковым формам. И организовать не только собственную разработческую деятельность и мышление, но и свою жизнь таким образом, чтобы самим стать конфликтологами, вырастить на себе их тип мышления и демонстрировать, как образец, желательно, культурный. Ибо, если мы хотим получить устойчивый результат, то с самого начала следует позаботиться об институциализации конфликтологии, как раньше заметила Л. Группа и станет зародышем общественного института. Есть сильное сходство между ним и нашими текущими представлениями об общественной единице – по месту, функциям и смыслам. (Я помню замечание Т об общественной единице). Может, это одно и то же?

— Стало быть, – заключила Л, – если раньше мы предполагали, что группа будет работать над концепцией образования, то теперь ясно: содержанием концепции должны стать упомянутые категории и описание структуры мышления конфликтолога.

—Вот это да! – воскликнула Г. – Уж не метите ли вы в нобелевские лауреаты?

—Слышен голос скромного советского учёного, – глядя вдаль, сказала Т. – Интересно, скромные американские учёные тоже такие?

—Давайте лучше осмыслим сказанное и подумаем, что это для нас значит, – сказала Л. – Перспектива Нобеля меня не пугает. Во-первых, многое уже сделали до нас ГП, Московский Методологический Кружок и сейчас эта тематика прорабатывается участниками методологического движения в СНГ. Уже собрано и обработано много знаний об образовании, в особенности, исторических: какие концепции образования были в прошлом и какие проблемы решали. Так что в фокусе знаковых форм объекта уже есть приличное содержание. Возможно, есть и какие-то онтологии. Работу в группе следует начинать с освоения всех этих разработок, реально наладить кооперацию с методологами из СНГ. Во-вторых, я не вижу принципиальных ограничений для нас, разве что возраст, но о том, что отсюда следует, Н уже сказал.

—Здесь как раз второй поворот, экспериментально-исследовательский, о котором я хотел сказать, – продолжил С. – Если, как предложил Н, мы “войдём в эту схему”, и в группе пойдут педагогические процессы, она в миниатюре представит содержание современного и конфликтологического образования, работа группы фактически его смоделирует. И если это так, то, вводя исследования и постоянный рефлексивный контроль над групповой деятельностью и мышлением участников, мы не только, как всегда, обеспечиваем управляемость, но получаем искомые понятия и в придачу некоторый опыт реализации.

—То есть, разрабатывая категории, группа сама структурируется по их типу. Так что ли? – заинтересовалась Г.

—Похоже, что так, – ответил С. – Значит, в группе должны быть развёрнуты рабочие процессы её собственной онтологизации, исследований её мыследеятельности, анализ истории и разработки её оперативной системы, а также разные обеспечивающие процессы – проблематизация, рефлексивный контроль и прочая. Этот поворот обеспечивает высшую достоверность результатов, поскольку группа организуется сообразно тому продукту, который намерена получить. Она уже несёт результат в типесвоей организации. Были такие философы, которые организацией своей жизни утверждали правильность своих систем.

—Вот мы и получили выход на структуру группы. Теперь надо тематизировать обсуждение, – воодушевилась Т. – Здорово!!

—Рано ликуешь, – охладил её С. – Всё это только намётки, контуры. Кроме того, в наших обсуждениях есть дефект, – добавил он после продолжительной паузы. – Мы говорим о мышлении вообще да ещё в одном – СМД-варианте и в основном – в оппозиции к научному подходу. И ходим вокруг да около главного конструктивного вопроса: как устроено мышление конфликтолога? А ведь это ключ к содержанию и организации его образования. Конечно, спросить мы можем, но то, что мы его обходим, говорит об интуитивном ощущении недостатка подходов и средств решения. Т это уже отметила. Чувствую, нас ожидают здесь большие провалы, если мы не обсудим это на группе. Мы же не можем заменить собой группу, поскольку представляем лишь одну позицию. Дальнейшее обсуждение надо развёртывать в самой группе, когда она начнёт работу и встретиться с проблемами. За счёт их решения она и будет структурироваться и переструктурироваться, и какая структура получится (разумеется, под рефлективным контролем), та и будет нужна. Многое зависит от конкретного состава группы, ведь по большому счёту надо представить в ней все позиции, имеющие, с нашей точки зрения, отношение к образованию. Это сложно технически и к тому же наша точка пока недостаточно определена. Но вопросы, которые мы обсуждаем, не решаются в узком кругу. Образование, каким бы мы себе его ни представляли, всегда будет больше и другим в силу ограниченности каждой индивидуальной позиции. Системы, подобные образованию, многопозиционны (ГП называл эту характеристику гетерогенностью, он выделял также гетерохронность и гетерархичность). И системы их разработки тоже требуют взаимодействия многих мыследеятельностных позиций разных типов. То есть организация группы должна быть полилогичной, как оно и происходит в жизни: в каждой позиции – своя логика. И чтобы что-то получилось, необходимо вовлекать в содержательную работу побольше людей. Я даже полагаю, единственной группы будет недостаточно, нужны варианты и их сопоставления.

—Ничего мы не обходим, – сказала Т. – Нам нужно строить категорию “мышление конфликтолога”, и ты сам говорил о том, что структура рабочей группы адекватна структуре категории. Так что нужно подумать о схеме анализа этого мышления и структурироваться в соответствии с нею.

—Нельзя анализировать то, чего нет, – сказала Л. – Ты видела живого конфликтолога? Многие делают нечто похожее, но работают ли они с конфликтами, можно ли их считать конфликтологами? Боюсь, нам придётся больше проектировать и выращивать, чем анализировать. И потом, ты спутала структуризацию по схеме анализа со структуризацией по схеме мышления.

—А ты спутала анализ с исследованием. Я хотела сказать другое: структуру мышления конфликтолога мы сможем снимать в рефлексивном анализе МД группы, разрабатывающей конфликтологию и управляющей конфликтами – по ходу её работ. Но мне кажется, – продолжала Т, – мы ухватили главное основание, на котором развёртывается мышление конфликтолога: идею рефлексивной надстройки над позициями сторон. В надстройке осознаётся, формируется и разрешается конфликт. Потому она динамична и будет проходить несколько стадий, или фаз развития. В конце концов она может институциализироваться и войти в русло воспроизводства, например, в формах “третьих Миров”, в идеях и структурах которых стороны, не отказываясь от своих Миров, находят разрешение конфликта. И с первого шага конфликтологу придётся прорабатывать формы и содержания на этом пути, а также способы продвижения. Если хотите, это формальные требования к структурам его мышления.

Ты, наверно, забыл о моём существовании, дорогой читатель, но я тут как тут. Рабочая группа – своеобразная мыслительная машина для производства нового образования и функционально является “ресурсом развития” образования. Какие смыслы стоят за этими словами?

“Ресурс” – слово ходовое: “ресурс автомобиля”, “природный ресурс”, “научный ресурс” и так далее. То ли это возможности, то ли вещи. Пока нам это ничего не даёт. Однако постоянно подразумевается вовлечённость чего-то в деятельность или мышление, то, что используется, понятие “ресурс” – функционально. Заметим это.

Далее, у экономистов есть термины “возобновляемый” и “не возобновляемый ресурс”. Но развитие возникает из себя. Тогда “ресурс” нам надо мыслить как самовозобновляемый источник, а не то, что из него вытекает. Это подтвердил также японский случай, когда из особого типа мышления, как из источника, “вытекла” вся промышленность.

Из наших обсуждений видно, что развитие связано с историческими процессами и позволяет нам стать соразмерными Истории. Возможно, то, на что я обращаю твоё внимание, а также другое, о чём никому неведомо, позволило методологу А.Ковриге прийти к схеме “ресурса”. Он представил его как “ловушку” исторических процессов, как некую “вакуумную полость”, которую мы ставим на пути выбранного нами исторического процесса. Процесс, который мы полагаем “естественным” (Е), “засасывается” внутрь, оказывается в нашем распоряжении и мы можем его корректировать. Всё это, конечно, очень приблизительно, метафорично и должно сопровождаться осторожными “как бы” и “вроде”. К тому же, неясно, откуда взялись процессы, правильный ли выбор мы сделали и “захочет” ли выбранный процесс “засосаться”. Но я надеюсь, сама идея тебе понятна. Я изобразил её здесь как онтологическую картину (”малую онтологию”). Вот как бы вроде так (С) бытийствует “ресурс развития”…

Получив онтологию, мы можем перейти к реализующей её позиционной структуре МД и деятельностным структурам. Но сперва оглянемся на то, что сделали.

Вначале полагается (А) однородное историческое пространство (кроме Е-процессов, в нём ничего нет). Путём проспективного анализа выделяются процессы, которые следует активизировать, скорректировать или заново запустить, то есть осмысляется необходимость и подготавливается место для пустой “ловушки” (В). Пространство становится неоднородным – топируется (топ – выделенная ограниченная часть пустого пространства, в которой могут протекать процессы определённого типа, отличимая от других частей). Затем в пустой топ кладётся идея. Она-то и “завлекает” выделенные процессы (С). Идея как бы вскакивает на процессы и погоняет их – изменяет их структуру и характеристики в нужную сторону. Если мы кладём идею нового образования, то, как мы поняли, нужно завлечь процессы общественного развития.

В каких позициях всё это делается (см. большую схему на странице187)?

Историческое пространство топирует (усматривает, различает в нём разное и разделяет) И с т о р и о с о ф. Позицию, которая “опознаёт” пустоту топа как идею, назовём И д е а т о р.

Далее, идея должна воплотиться в структурах нового образования. Перевод идеи в структуры – задача организационного П р о е к т и р о в щ и к а. Функциональное отношение идеи и проекта таково: первая есть смысл второго. К примеру, для Форда автомобилестроительный проект осмыслялся в идее “социализма без революций”, под которым Форд понимал приобщение возможно большего числа людей к современным жизненным благам; система производства дешёвого, доступного автомобиля организовывалась этим смыслом. Образовательные программы Дж.Сороса осмысляются в идее “открытого общества”. За счёт работы Историософа, Идеатора и Проектировщика содержание исторического плана последовательно переводится в мыследеятельностный, а затем – в деятельностный планы.

Проект надо реализовать, то есть перейти дальше, в предметный план. Этим делом займутся У п р а в л е н е ц и П о л и т и к. Задача первого состоит в осуществлении процедур встраивания проекта в социальные структуры. Социальная ситуация при этом изменится, причём, не одинаково для разных социальных и социокультурных групп; возникнет социальная поляризация относительно проекта и противодействие ему. Задача Политика – снять противодействия, обеспечить благоприятные социальные условия деятельности Управленца по реализации проекта. (Тут надо заметить, что жизнь Политика сильно облегчится и шансы на успех Управленца повысятся, если проект будет многосмысленным, что выдвигает “обратные” особые требования к проектировочной деятельности, о которых я скажу дальше). Политик будет работать со многими социальными группами и социальными структурами, соорганизуя их рамки с рамками проекта. Если он сделает это правильно (как – вопрос отдельный), его впоследствии назовут Историческим Деятелем. Разумеется, политикана нельзя близко подпускать, поскольку проект для него станет лишь поводом к удовлетворению интересов узкой социальной группы и своих собственных шкурных, и историческое содержание проекта смоется в унитаз. Действуя в одном политическом пространстве, Политик и политикан, тем не менее, имеют разные действительности.

Если бы у нас было время, мы попытались бы подробнее раскрыть, что и как будут делать Управленец в тандеме с Политиком, и увидели бы, что их деятельность и мышление должны обеспечивать А н а л и т и к, И с с л е д о в а т е л ь, Э к с п е р и м е н т а т о р и Т е о р е т и к.

Оглянемся на сделанное, читатель, и отступим на шаг. Ввод разных мыследеятельностных позиций перемещает нас от одного плана работ к другому. Разумеется, содержание предыдущего плана должно сохраняться в последующем. Для этого необходимы специальные способы и техники переходов. Их разработает прикладной М е т о д о л о г. В ходе работ полной уверенности в корректности применения на переходах тех или иных средств, конечно, быть не может. Потому возникает нужда в особых “стыковых” позициях – Э к с п е р т н ы х, проверяющих соответствие содержаний разных планов, а также контролирующих онтологическую состоятельность, социокультурный смысл и культуросообразность проекта. Причём, Эксперты должны работать как в “прямом” ходе – от исторического плана к предметному, так и в “обратном” направлении, когда возникнут фиксируемые Методологом проблемы в работе группы и потребуется ревизовать и средства переходов, и наработанное содержание. Конечно, речь идёт о разных Экспертах – историческом, онтологическом, организационном, предметном – но давай пока представим их одной сборной позицией, а “деталировку” оставим на будущее.

Ещё один вопрос к схеме “ресурса”: как можно понять границу топа? Назначение границы – отделять содержание нашей “ловушки” от пустоты и содержания других топов (которые могут соседствовать с нашим) за счёт фиксации и удержания содержания в некоторой организационной форме. Поэтому границу можно понять как способ организации группы. Его предлагает Методолог, а осуществляет О р г а н и з а т о р, – это программный способ. С одной стороны, он адекватен ситуации неопределённости и риска, в какой будет действовать группа; с другой – учтёт “естественную” компоненту истории в качестве одного из условий реализуемости и границ осмысленности проекта и тем предохранит от утопий; с третьей – позволит работать нелинейно (переходы по позициям в разные стороны) с несколькими планами мышления и каждый план соотносить с определёнными позициями.

А вот ещё интересный поворот: что даёт возможность задавать вопросы нашей схеме? Я думаю, нормы методологической работы. Они содержатся в культуре. Стало быть, реформатору образования стоит побеспокоиться о её приращении. Тогда в нашу структуру надо ввести ещё одну позицию –

К у л ь т у р о т е х н и к а. Он будет превращать частные, добытые в конкретной группе знания в общезначимые элементы культуры и метода.

Неверно было бы утверждать, что мы исчерпали все позиции даже теоретически. Но уже из того, что есть, видно: поскольку в каждой из них осуществляется свой тип мышления и деятельности, задача Организатора не из лёгких. Ему придётся комплексировать различные типы в коллективной мыследеятельности (МД), создавая для этого общее коммуникативное поле. В работах ММК такая задача корректно поставлена и указаны средства её решения.

Большая схема изображает ту же “ловушку”, но в виде многопозиционной структуры. Над Е-процессами общественного развития развёртываются работы по созданию и реализации образовательных проектов, программ, схем, сценариев, аналитик и других средств выхода в будущее. Потому мы и называем все эти средства, как и саму структуру, ресурсами дляразвития.

Итак, читатель, мы с тобой пунктирно представили, как может выглядеть онтология и организационно-деятельностная плоскость рабочей группы, если её (группу) считать “ресурсом развития” образования. Многое надо ещё додумывать и доделывать: схемы мышления, задачи, способы и средства работы в позициях, отношения и связи позиций, средства их установления и поддержки и так далее. Оставляю любознательному и усидчивому читателю закончить этот идеальный проект мыследеятельностной машины, способной обеспечить разработку и реализацию нового образования. Машины, или авиазавода, по выражению Н, который нужен, чтобы летать. Но завода – без людей, мёртвого.

Теперь, если пригласить кое-каких людей войти в МД-машину и построить самолёт, то бишь, новое образование, вполне вероятно, что от наших конструкций мало что останется. Люди, как говорил С, переделают машину по-своему, когда встретятся с конкретными проблемами. Порядок возникновения позиций, их состав и содержание, взаимоотношения, наполнение материалом – всё это определится тем, какие трудности выявятся в ходе разработки нового образования (в рабочих процессах) и какие ситуативные средства и способы потребуются для преодоления трудностей. Более того, если в СМД-подходе обнаружится принципиальный дефицит средств, ведь панацей не бывает, тогда придётся пересмотреть все наши основания. Чтобы сократить возможные потери и не впасть в разочарование, можно там, где не удаётся продвинуться за счёт только мыслительной проработки, использовать игровые формы и способы,действовать как бы шутя и играючи, – но под рефлексивным контролем, обеспечивающим осмысленность работ и снятие опыта.

Так что, идеальный проект не нужен, и мы зря старались? Проект нужен всем участникам, особенно Организатору, в качестве ориентира, указывающего на тип организации группы, общий ход её развития и теоретически возможные позиции. Идеальный проект не реализуется, но с чего-то надо начинать. Английские архитекторы проектируют общий ландшафт парка, потом дороги протаптывают пешеходы, как им удобнее.

Теперь ты понимаешь, почему проекты реформирования образования, да и многие другие, подготовленные учёными, нереалистичны и нереализуемы?

Реалистичность проекта, как ты знаешь, обеспечивается за счёт промысливания и снятия всевозможных ограничений. Собственно, суть проектирования, в отличие от конструирования, и состоит в снятии ограничений. Но как бы ты ни промысливал и ни обсуждал в учёной среде, – это будет не полилог, а монолог в рамках одной – научной логики, и на многие ограничения и фундаментальные допущения ты просто не обратишь внимания. А потом, обычно в конце работ, они вдруг выскочат и скорчат тебе рожу.

Реализуемость – это подготовленность области реализации – особая её структуризация и рамки. В простейших случаях – достигается всем известным маркетингом, когда уже существует рынок твоего товара или сам факт его появления создаёт ему рынок. Но в случае нового образования рынка нет, никто пока не знает, что оно такое, и никакие рекламы тут не сработают, поскольку рекламы всегда строятся на том, что тебе уже знакомо. Новое образование можно рекламировать, лишь демонстрируя его образец, которого ещё нет. Обеспечить реализуемость можно за счёт включения в работу с первого дня тех, кто будет жить в новых условиях – по принципу: работаем на себя. Кроме теоретиков и исследователей, в системе образования есть много других профессионалов: педагоги, методисты, управленцы (я надеюсь!), чиновники и так далее. Каждый видит образование со своей колокольни, и у каждого своя логика. Сюда я добавил бы учащихся, их точки зрения влияют на содержание реформ. Также на систему образования завязаны городские власти, общественные и политические организации, наконец, родители. Отсюда и видно, что в любом случае с первых шагов в работу надо включать не только тех, кто может реализации содействовать, но и тех, от кого ожидаются всякие пакости. Полилог – жизненная реальность, и организационная задача реформатора состоит не в том, чтобы пустить по кругу готовый продукт – передать на рассмотрение и получить замечания, и не в том, чтобы навязать всем сильнонаучную концепцию, а чтобы соорганизовать живой полилог на выработку концепции. То есть, действовать по-настоящему политически. Вот и думай, как делать то,что нужно, а не то,что можешь.

Структура рабочей группы получается многоплановой, многослойной, и это обстоятельство создаёт трудности для Организатора. Психологи считают, что в каждой рабочей группе должны быть представлены так называемые роли: лидер, генератор идей, фильтр, критик, секретарь, ну и так далее. Такие организованности действительно возникают – сами или преднамеренно. Они не специфичны. Кроме того, мы упоминали структуру мыследеятельностных позиций и профессиональную структуру. Если сравнивать с театральной организацией, то профессиональная структура подобна структуре индивидуальных возможностей актёрского коллектива, а мыследеятельностная – результату работы автора пьесы и режиссёра: благодаря ей ролевая структура получает смыслы и реализуются потенциальные возможности артистов. Мыследеятельностная структура как бы накладывается поверх ролевой и профессиональной структур, и каждый слой нуждается в своём особом типе организации.

Самое интересное, что в работах такого – высшего – класса сложности во всех трёх типах структур работают одни и те же люди и, кроме того, часто бывают необходимы переходы человека из одной позиции в другую в той же структуре, поскольку каждый разработчик, кроме своего участка работы, должен видеть и понимать целое. Почему? Потому что в условиях проблемности (ведь образцов нового образования пока нет, и по шаблону тоже нельзя действовать, чтобы не воспроизвести вчерашний день) бессмысленно раздавать задачи исполнителям: до разрешения проблем задач нет. А для постановки и разрешения проблем надо выходить за свои ролевые и профессиональные рамки. И, кроме самих участников, делать это некому. Отсюда и само понятие участок работы весьма условно и относительно, ибо деятельность, к тому же, не членится, у неё нет частей и участков. (Если бы в Кабинете Министров были управленцы, они работали бы по этой схеме).

Да, любезный читатель, создать рабочую группу непросто. В ней должно быть представлено реальными людьми множество позиций разных типов и видов. Одним махом, по научному плану, такой коллектив не составишь, не лапласовская это система. Работа делается программным способом.

Программировать придётся не образование, а мыследеятельность группы по поводу образования:

содержание группы – это структура (или организованность) её мыследеятельности.

У тебя, дорогой, может сложиться впечатление, что всё это нереализуемо, так как разработчики какие-то сверхлюди, слишком большие требования к ним предъявляются. Отнюдь. Люди самые обыкновенные, что многократно подтверждено на практических работах по развитию. Но если быть честным, есть пара необходимых требований: неравнодушие к судьбам образования и установка на самоопределение и самодеятельность. Желательно, конечно, быть и хорошим профессионалом. Больше ничего.

Давай, читатель, вместе удивимся странностям диалога: чтобы продвинуться в понимании образования, пришлось обсуждать устройство инструмента продвижения – рабочей группы. И вдруг оказалось, что содержание инструмента в известном – рефлексивном – смысле представляет содержание образования, это заметил С. Вот что делает с нами рефлексия! Теперь на этом примере кажется понятным то, о чём шла речь ранее: категория устроена таким образом, что каждый фокус представляет её в целом, и фокусы рефлексивно отображаются друг на друге. Это и позволяет пополнять содержание одних фокусов за счёт его прироста в других, и начинать строить категорию можно с любого фокуса, с какого удобнее.

После длительного молчания Л сказала:

—Какие-то смыслы и намётки предстоящей работы мы получили. Надо двигаться дальше.

—Стоп, стоп, – вмешалась Т. – Вы, конечно, уже настроились на работу, как всегда, халявную. А вы подумали, на что будем жить? Ведь такую работу тяп-ляп не сделаешь, придётся расстаться с полами – нашими источниками и составными частями.

—Включим эту проблему в рефлексивную позицию методолога конфликтологии, – опять заумно изрёк Н.

—Давайте устроим презентацию и поищем заказчика, который оплатит работы, – сказала Л. – Того, что здесь наговорено, для презентации достаточно.

—Я утверждаю, – мрачно сказала Г, мастер по уголовным кругам, – заказчиков на эту работу в природе не существует. Ведь заказывает тот, кто понимает, зачем ему это нужно; но понимание может возникнуть лишь в структурах, которые конфликтология ещё не создала. Поэтому первая проблема: как вырастить или воспитать заказчиков? И, как я уже намекала, а вы пропустили мимо ушей, статуса у нас нет, без него можно только полы мыть.

—Твой первый круг мы разорвали, поняв, что общественное самоопределение вытекает из индивидуального. Или не вытекает, но следует за, – не очень понятно, но уверенно сказал Н.– Может, и с этим справимся?

Народ задумался и серьёзно закурил.

Одно место в книге Ури Мильштейна задело меня: “Многие годы мы пребывали в пустыне общественного безразличия”. Эти слова звучат во мне. Тоска человека, поднявшегося до соразмерности обществу и в силу этого обречённого на непонимание.

Пустыня общественного безразличия.

Пустыня безразличия.

Пустыня…

Вспомнилась картинка, которую газета (”Пятница”, 19.03.97) приложила к статье моего друга: призрак мысли парит в пустом, безжизненном пространстве. Художник гениально иронизирует над разрывом смыслов текста и ситуации, в которую текст попадает вместе с автором. Можно ли опереться на пустоту?

—В стране есть несколько организаций учёных-олим, – сказал С. –

Я говорил с членами их руководства по поводу конфликтологии,

и реакция всегда была одна и та же:

через минуту моих объяснений они скучали и спрашивали, кто будет платить,

кто даст рабочие места выпускникам,

кого я представляю и есть ли у меня официальные бумаги.

Я просил устроить встречи со смежными специалистами –

психологами, социологами и др., но и те реагировали так же.

Похоже, в Израиле не с кем обсуждать содержательные вопросы.

—Реакция совершенно правильная, – сказал Н. –

В наших “общественных” организациях дефицит содержания.

Кто эти люди? Советские учёные.

Это особый вид хомо, его сознание – пантеон категории “естественное”,

о нём можно роман писать.

Впрочем, Александр Зиновьев давно так и сделал.

—Я знала одного человека, – сказала Г, – который накануне войны окончил школу, но попал не на фронт, а в лагеря. Когда он освободился лет через восемь, то спустя полгода защитил диссертацию по физике, а ещё через год – по философии. Ему повезло: он оказался в шарашке в компании с тремя академиками, и они от нечего делать читали ему лекции. По его словам, там было ещё несколько молодых людей, и таким способом все получили высшее образование де факто.

Не попробовать ли нам этот путь?

Я слышала, в нескольких городах действуют регулярные семинары.

Что если выступить по нашей тематике, обсудить с ними кое-что?

Даже если там просто читают друг другу лекции,

от них может быть польза: если кто-то заинтересуется,

организуем учебный конфликтологический семинар.

—Боюсь, это не тот случай, хотя ситуации здесь и в лагерях вроде бы сходны, – сказала Л. – Меня давно приглашали на два семинара, о которых ты сказала. Один называется “научный”, другой – “научно-практический”.

На этой неделе удалось найти время и выступить. Пошли мы туда вместе с Т, как вы понимаете, с надеждой найти людей в рабочую группу конфликтологии. Увы. Семинары оказались не рабочие и даже не учебные.

Это новый тип семинара – гедонистический!

Участники настроены “следить какую-нибудь науку”

и комфортно проводить время.

Такие маленькие клубы для выживания,

осколки прежних семинаров советского времени,

имитация научной деятельности,

автономные острова в совершенно новой и инородной израильской ситуации.

Хотят что-то исследовать, писать научные труды, кого-то обеспечивать знаниями,

но только не себя – практических целей и задач я у них не заметила,

на самом деле о себе они не думают.

Всё надеются на дружбу с министрами, начальниками,

фантазируют, что кто-то обратит на них внимание, оценит, вернёт былой социальный статус, кому-то они станут нужны…

В общем, ориентированы на то, чтобы их кто-то употреблял,

о самоупотреблении не помышляют,

не понимают, что это такое и зачем нужно.

И это главное, так что для наших работ там никого нет.

Такими же, между прочим, получатся и выпускники МОФЕТа.

Всё это было бы смешно, когда бы…

Они цепляются за семинары, как за соломинку, виснут друг на друге.

И знаете, они как бы раздваиваются:

с одной стороны, видят, что никому не нужны

и даже по этому поводу иронизируют,

с другой – уже не в силах оторваться от социального наркотика

и продолжают тупо воспроизводить свою ситуацию,

не понимая всего её ужаса – заседают, пишут проекты,

посылают предложения в высокие инстанции…

Мыследеятельность разорвана, и они не пытаются её сшить, может, оттого, что вытекло то, что греки называли “порос”, и осталось одно социально-биологическое тело, начинённое колоссальными знаниями.

Тяжело всё это видеть.

Если так строится “олимовский социум”, я не хотела бы в этом участвовать.

—Если чем-то им можно помочь, – сказал С,

– то самоопределением, причём, не психологическим, а деятельностным.

Оно бы и нам не помешало, а то, слушая тебя, я начинаю скисать.

Беда в том, что все мы ориентированы на административные или партийные структуры, считаем, что там нас поймут, если хорошенько объяснить, и путаем человека (материал организованности) с самими организованностями.

А они по природе своей лишены мышления и приспособлены лишь к воспроизводству и функционированию, впрочем, как и другие социальные институты.

Поддержать новшество, а тем более способствовать развитию им очень сложно, даже если б они захотели.

Поэтому их проще обходить, чем радикально исправлять.

Если мы поймём их реальное место, это может стать переломом в нашей жизни.

—Прежде всего, успокойся, выпей вот водички, – сказал Н. – И перестань накалять чувства, всё равно тебе не переплюнуть журналисток из “Вестей”. Ты огорчаешься потому, что приняла позицию проповедника. Зачем она тебе? Тут своих хватает. Ситуация у них совсем не ужасная, ведь ты говоришь, что они там кайфуют. Наверно, пьют кофе и рассказывают друг другу о быстротечности жизни. Люди, слава Б-гу, нашли себя, самоопределились, как сумели. Обычная социальная ячейка, каких много. Вот уже в Тель-Авиве открыли такое же заведение. Всё это можно понять в рамке социальной экологии: куда-то надо пристраивать людей, чтобы не отравляли среду. Дело благородное, но пусть им занимаются другие. Нам же важно, что поняли, как к ним относиться.

—Мой знакомый В присутствовал при разговоре кибернетиков и механиков о “форме и содержании”, – сказала Т. – Зачем им нужно было обсуждать, в какой связи с их профессиональными или иными интересами, В так и не понял. Каждый втолковывал другим свои представления о сих предметах, пока один из них не заявил: “Форма – это когда автомобили стоят на складе, а если ты садишься за руль и едешь в Беер-Шеву по конкретному делу – это содержание в форме”. Тут они начали рассуждать о том, что так дело обстоит сейчас, а в будущем кибернетические автомобили сами поедут куда и когда захотят. В этот момент В было видение: полицейский в форме на содержании ирии. Больше он в эту компанию не ходил.

—Нужно пригласить В к нам, может, у него начнутся продуктивные галлюцинации, – сказал Н.– Наш учёный-научник – натуралист, он с детства отравлен естественнонаучным взглядом на мир, всюду ищет закономерности и помешан на обобщениях. Он может, например, открывать, исследовать и обобщать “закономерности развития”, совершенно не понимая, что развитие – процесс “искусственно-естественный”, что благодаря И-компоненте у него нет законов, а потому нет и предмета естественнонаучного исследования, зато есть практическая задача научиться управлять этими процессами, поскольку сегодня с ними так или иначе связаны все наши житейские проблемы.

Попробуй, расскажи ему, зачем в Израиле нужно принципиально новое образование, и предложи поучаствовать в оргпроектных работах. Он тут же сунет голову в тупик: “Сначала нужно определить, что такое образование!” – все твои объяснения пролетели мимо.

Доводы: нельзя определять то, чего ещё нет, ведь в определении ты должен указать какие-то характеристики определяемого, для того и надо поработать, чтобы получить ответ, – недействительны, он будет насмерть стоять на своём. Он ведь привык к дедуктивной парадигме “естественного”, когда результаты известны до начала работы и их надо только верифицировать.

—Зато он экономно действует по принципу наивысшей производительности труда: работа уже сделана, но к ней ещё не приступали, – съязвила Г.

—Да. Учёный не различает типов деятельности и полагает, что благородные принципы научной работы – объективность, истинность и воспроизводимость научного знания – применимы всегда и везде. Хотя это далеко не так. Проектирование, например, стоит на иных принципах: созидательность, реализуемость и выживаемость проекта, соответственно, и организация деятельности будет иной. Вообще все типы деятельности, имеющие отношение к “искусственному”, строятся не по научному образцу. Но учёный об этом не подозревает.

У него не только нет понятия “искусственного”, оно ему и не нужно. И если ты сдуру приведёшь слова Аристотеля: “Искусственное – это то, что может быть, а может и не быть, и чьё начало в творце, а не в творимом”, он тут же потребует дать определение “искусственного”!

Ему важны знания об объектах, а не понимание ситуации. Поэтому его понимание спит, замещённое памятью, которая устроена по типу автоматизированного склада со стеллажами и постоянной номенклатурой ячеек. Чтобы положить знание, куда следует, а потом быстро достать, его сперва надо промаркировать: этаж, полка, ячейка. Так получается научное определение вместо понятия, то есть упаковка уже имеющегося знания. Она и помещается в склад памяти. А если встретилось знание нового типа, например, непредметное, оно просто пакуется в “похожую” ячейку за счёт метафор и аналогий. Поэтому он понимает только то, что ему знакомо, что он уже знает. Такое вот странное понимание. Подобное устройство мыследеятельности мы уже видели у датиим. Это приводит к склеиванию разных понятий и, в конце концов – к понятийной катастрофе. В результате – фобии к новому, поскольку оно остаётся непонятым, и неприязнь к коммуникации, которая необходима для понимания, – при большой охоте “поговорить” и “пообщаться”.

—На семинаре, где выступала Л, был такой характерный эпизод, – сказала Т. – Одна учёная дама, любительница всяких оккультных дел, пристала к Л с вопросом, что такое методология. Л сначала отнекивалась, потом долго думала и объяснила так.

Случалось ли Вам чего-то сильно желать и не получать, попадать в безвыходные ситуации, или затевать принципиально новое дело, спросила она даму. Та ответила, что такое случается с ней каждый день. Так вот, сказала Л, для разрешения подобных случаев была разработана каббала, о которой Вы, конечно, слыхали. Дама оживилась и подтвердила, что слыхала, а за ней и другие участники.

Каббала, продолжала Л, предполагает объективное существование Высших Сил, с которыми мы в принципе можем общаться. Общение исправляет каждого из нас и мир в целом при условии, что мы вступаем в него с чистыми помыслами и для добрых дел. Однако обращаться к Высшим Силам непросто. Нужно хорошо знать, где, когда, как и с кем именно вступать в контакт в том или ином случае, что сообщать, о чём просить. То есть нужно владеть методом и понимать особенности конкретной ситуации общения. Каббала и есть сам этот метод и способ его изучения. Это понятно? Присутствующие загудели и закивали.

А теперь замените Высшие Силы своей собственной рефлексией, пониманием и мышлением, и получите методологию, закруглилась Л. И была тут же наказана за эту легкомысленную аналогию. Дама восприняла провокацию всерьёз и сказала, ага, теперь я понимаю, методология – это осовремененная, светская каббала!

Есть и другая сторона медали, дорогой читатель. Один учёный недавно публично жаловался на“круговое замалчивание работ конкурентов” и на то, что в учёной среде преобладают “утилитарно-комплиментарные отношения, исключающие возможность творческих дискуссий и нелицеприятной критики”.

Конечно, он прав, не замечать такое может лишь вахтёр в университете. Мы докатились уже до того, что социальное рыло сегодняшней науки можно показывать разве что в массажном кабинете, да и то впотьмах. Но это, как и отговорки о нехватке времени на ознакомление с работами коллег, скорее, защитная реакция, следствие, причина в другом. Ведь для того, чтобы осмысленно обсуждать нестандартную работу коллеги, её надо понять. А с понималкой проблемы! Поскольку научное мышление породило крайне дифференцированную, раздробленную картину мира. В соответствии с нею и социальная организация получается раздробленной, научная кооперация затруднена. Научная этика, пестовавшаяся последние 250 лет, в такой ситуации уже не спасает, ибо сама является производной от организации деятельности.

Тут на первый план выходят ещё и опасения конкуренции, воровства. Потому вместо понималки имеем лукавую “утилитарность-комплиментарность” (это по-вежливо-учёному), или коммуналку (по-нашему) – свято место пусто не бывает. Социальность задавила содержательность. Так что ситуация в науке, в том числе израильской, сложная, пути и способы её исправления нужно отдельно обсуждать.

—Да, забавно, – сказал Н. – Но такие шутки нельзя шутить. Грех. Ведь реакция учёного заранее известна. Ты ему рассказываешь, что придумал, скажем, автоматическую машину для мойки полов: заливаешь воду и хомэр, нажимаешь кнопку и идёшь обедать, возвращаешься – полы блестят, а машина в углу притаилась. Тут он и спросит, он же очень любознательный: “А где у неё магэв и смартут?”. Ну нет у него полки и ячейки для твоей машины. Нечем ему понять, что пока нет конфликтологов, не может быть и рабочих мест для них, поскольку задача конфликтологов – строить новые общественные единицы и тем создавать рабочие места, в том числе себе. Никто ведь не спрашивает о “местах” для предпринимателей. Учёный привык к “закономерности”, что ещё до его рождения рабочие места упали в социум с неба, стоят, его дожидаются, надо только постараться их занять, ведь законы природы (и социума) вечны и неизменны. Это – от слабости различения социума и общества: одни считают, что это одно и то же, другие, чьи головы отравлены категорией “часть-целое”, полагают социум частью общества. Вот он и ищет, сердобольный, в какую из имеющихся ячеек памяти отнести конфликтологов и в соответствии с этой квалификацией – в какую щель социума задвинуть, как записочку в котэл амаарави.

Он, может, и слышал об опережающей функции образования в развитии общества и о том, что появляются новые профессии, но связать это вместе не может, поскольку вместо вопроса “зачем?” у него выговаривается “почему?”.

А между прочим, две тысячи лет назад евреи уже понимали, что “почему?” обращено к закономерно сбывшемуся прошлому,

а “зачем?” усомневает ещё не наступившее многовариантное будущее.

Если верить евангелистам, Христос, страдая на кресте, спрашивал у Отца не “почему?”, а “зачем ты меня оставил?”, и в этом есть глубокий смысл: он хотел постичь будущее, а не удовлетвориться объяснениями природы и порядка вещей. Нашему же учёному причинно-следственные отношения и понятийная немочь закрывают проблемность социокультурной ситуации. А тут ещё за время абсорбции он намучился бытовыми трудностями, погряз в этом псевдокапиталистическом социуме и вошёл в “официально неперспективный возраст”, поэтому на первом плане вопрос о деньгах. Ну совсем, как если б ты пришёл к нему с проектом получения бензина из воды.

Естественнонаучное ведро на его голове (любимое выражение ГП) не даёт возможности различить идею предмета и идею мыследеятельности, всё для него предмет и со всем он обращается, как с предметом. Потому не всегда адекватен реальности, потому такие вопросы задаёт, потому и бедствует в нашем социуме.

Возьми социологов: нормальные люди, сплошь классные специалисты, но только не для себя. Они тоже пытаются получить заказы от властей и политиков, в ответ отказ или молчание, что на понятном иврите означает “эйнэни мэвин лэха уло роцэ леавин, лэх бэшалом”. Стоило бы задуматься и вместо того, чтобы ругаться и продолжать биться головой об стенку, понять, что социолог-исследователь – позиция, обеспечивающая управленца, реакция же тех, к кому они обращаются, говорит о том, что там их клиентов нет. Поэтому все силы следовало бы направить на создание управленческих позиций, это было бы как в интересах самих социологов, так и польза для страны. Не спорю, работа трудная долгая, социологи никогда ею не занимались. Путём разъяснений и уговоров мыследеятельностные позиции не создаются. Но выхода, как всегда, два: или они это сделают, или закрывают свою социологическую лавочку, их ситуация, на мой взгляд, витальна. Нельзя долго делать вид, что король одет, лучше сшить ему кафтанчик, хотя бы куцый, и на этом заработать, а также создать себе на будущее стабильный рынок.

—Чтобы анализировать и понять ситуацию, им нужно будет распредметиться; также понадобятся опорные теоретические представления, – заметила Г. – Видимо, их социологические теории не годятся, они не рефлексивны и не могут быть обращены на самих социологов. Значит, им нужно разработать свою Теорию Мытья Полов, желательно, в двух вариантах – для обоих выходов.

—Они заморочены “рынком”, – сказала Т. – Впрочем, не только они. Ищут заказчиков вместо того, чтобы их выращивать. Это всё из-за мифов об израильском “капитализме”: раз есть капитализм, значит, есть рынок. Перевернуть это высказывание и спросить себя, где этот рынок, они не в состоянии, ведь для этого надо самоопределяться и заменять “ведро на голове” историческим анализом капитализма и своей ситуации. А у них, несмотря на всю учёность, до сих пор нет онтологических картин объектов, с которыми они работают, а потому и нет пространств самоопределения.

(Тут я не могу не встрять, любезный читатель. Мы знакомы и дружим много лет. Вместе учились, карабкались по кавказским и памирским скалам, погружались в жёлтой подводной лодке, блуждали в североуральской тайге, пели альпинистские песни и пили водку у костров. Никто из нас тогда и помыслить не мог, что когда-нибудь наступит пора старческого брюзжания. И вот она пришла, пришкандыбала. Учёный у нас выглядит дебилом или монстром. Ну что тебе сказать, чем оправдаться? Впрочем, можно попробовать отделить содержание от формы. Речь-то на самом деле идёт не о конкретных людях, а о МД-позициях. Никому, в том числе и тому, кто сделал науку своей профессией, не возбраняется их сменять, переходить в методологическую позицию, если ситуация того требует. Так всегда и происходило с крупными деятелями, принося им научные открытия и лавры. И в наши дни методологическая позиция притягивает тех, кто понимает. Вот одна из многих попыток рефлексивного суждения из этой позиции: “Задаваться вопросом “почему” – это чисто человеческое качество, но не исключено, что самые глубочайшие проблемы существования вообще не имеют ответов, доступных человеческому пониманию. Однако вполне может быть и так, что мы просто подходим к этим проблемам не с той стороны“. Так считает известный австралийский физик Пол Дэвис).

…Не знаю, как ты, а я за этим потоком жёлчи и боли замечаю квинтэссенцию наших разговоров об израильском образе жизни: любой путь общественного развития пролегает через управленческую позицию в разных областях деятельности и в оппозиции к административным и партийным, то есть “оестествившимся”, структурам. Жаль, что эту оппозицию мы пока не развернули и не предъявили, но ничего, ещё успеем. А раз есть оппозиция, стало быть, выходом на управление служит конфликт. Всё сходится: управленческая структура заполняет функциональный разрыв процесса развития и сама нужна, чтобы “сшивать” общество и развитие. Дальше придётся обсуждать, каким образом конфликтологи будут создавать и вводить эту позицию в жизнь. Вот так я себе всё это представляю. Ай да я!

Помнишь, я рассказывал об интеллектуальной инфраструктуре, да и другие говорили. Теперь очевидно её назначение: обеспечивать управленческую позицию – “накачивать” содержанием управленческие экраны. В её состав войдут много позиций, примерно те, о которых я упоминал в связи с образованием, и ряд других. Обрати внимание, речь идёт о мыследеятельностных позициях, должностей с похожими названиями много, да толку от них мало. Все они формируются и включаются в системное обеспечение управленца и являются необходимым условием его существования. Управление становится комплексной позицией. Сделать это смогут подготовленные конфликтологи, больше некому. Таков один из путей разрешения проблемной ситуации, о которой говорил Ури Мильштейн.

Мои хитрые друзья ищут тех, в чьих интересах совершить этот поворот практически. Только мне кажется, не там они копают, социологи, да и другие учёные для такого дела не годятся и скоро вымрут.

—Но натуральный израильский учёный тоже ведь недалеко ушёл от этого анамнеза профессиональной болезни, – сказала Г, – только что лучше укоренён в социуме.

—А среди олимовских руководителей нередки люди поэтического склада, – наябедничала Т. – Если такой что-то тебе обещает, это не значит, что он берёт на себя ответственность, ведь “отвечать” значит “соответствовать тому, за что отвечаешь”, а поэт никакому делу не соответствует – он поэт.

—Получается, что со всеми этими людьми нам, к сожалению, сразу скооперироваться не удастся, – заключила Г.

—Интересно, как бы они реагировали, если б услышали, что мы о них толкуем в “естественном” залоге, как о какой-то вещи? – спросила Л.

—Тебе бы всё опыты ставить на живом, – возмутилась Г.

—Сам залог им родной, против него они бы не возражали, – предположил С, – а остальное посчитали б карикатурой на себя – их рефлексия спит.

—Тут они были бы правы, мы, конечно, карикатуристы и фельетонисты, – сказал Н. – Но они хорошие и умные ребята, и Л могла бы организовать с ними конфликтологический семинар. Только без шуток. И первую тему для обсуждения я предложил бы такую: чего мы хотим и почему у нас не получается? И чтобы всё было искренне и без дураков.

А что касается заказчиков… Уже ясно, что нельзя создать конфликтологическое образование, исходя из существующих представлений об образовании и в его традиционных формах. Но новые представления и новые формы могут развиться и демонстрироваться лишь в самой системе конфликтологического образования, которой нет. Тот самый “круг Г“. Значит, строить придётся где-то “на обочине” – как мыслительной, так и социальной. Отсюда следует много трудностей и сюрпризов, которые нам и необходимо просчитать. К администраторам и политикам лучше не соваться, только время потеряем. Они люди занятые, опытные, всё знают, поэтому понять, в чём суть развития и зачем нужна конфликтология, до начала пенсии или до конца каденции просто не успеют. На малый бизнес, как, впрочем, и на большой, тоже нет надежды, мы ему цену знаем. Наиболее вероятные заказчики – по их деятельностным позициям – серьёзные предприниматели. Только где они? Судя по газетным объявлениям, постоянно требуются “серьёзные”, стало быть, они в дефиците. Значит, как ни крути, заказчиками придётся стать нам, других вариантов нет, Г права. Разделим позиции заказчика и спонсора. Вот и надо подумать, что это для нас означает и в какие двери бежать. Может, пора присоединяться к святым.

Пока народ молча переваривал загадочную последнюю фразу Н, он неожиданно сказал:

— Мы можем построить конфигуратор конфликтологии – как программу и как общественную единицу: нужно устроить организационно-деятельностную игру с соответствующим оргпроектом, а затем с неё рефлексивно снять результирующую оргструктуру и объективировать её. Дело теперь за оргпроектом, но это уже задача методолога и организатора.

—Это идея конфигуратора, – заявил С. – Теперь её надо реализовать.

—А оргпроект игры можно вначале строить под сферные процессы, – добавил Н. – Если нам удастся хорошо отрефлектировать эту работу, мы сразу убьём двух зайцев: поймём, как подготавливать конфликтологов, и получим способы и средства управления конфликтами.

Мы забросили много гаек, рыская в разные стороны. В частности, пытаясь вынуть “общественную единицу” из головы. Не получается. И поделом. Я понял, что из всех вариантов реалистичный и реализуемый – это выращивание, наша группа сама должна стать общественной единицей. Поначалу для этого нужно не много: идея конфликтологического образования и желание жить ради её реализации. То и другое вроде есть. Куда держать Путь – на первых шагах тоже понятно. А когда, дай Б-г, сделаем то, что задумали, оглянемся назад и воскликнем: вот же она, “общественная единица”, давайте её исследовать, определять и пытаться придавать ей общекультурное значение.

Пора, пора создавать рабочую группу, чтобы все пощупанные нами смыслы, все эти предварительные намётки проработать и подготовить концепцию, а затем и программу реформирования образования и создания конфликтологического образования.

День закончился всухую, и озадаченная толпа в молчанье разошлась.

Утомлённый читатель! Я не хотел бы сейчас забивать тебе голову объяснениями значения и смысла того, что произносили Н и С – это потянуло бы ещё страниц на пятьдесят. Вначале я предупреждал, что мытьё полов – занятие непростое, теперь ты сам это видишь. Давай подождём и, наблюдая, как будет разворачиваться этот замысел, постараемся что-нибудь понять.

А может, и поучаствовать?

Была глубокая ночь, когда я закончил переписывать и комментировать разговоры. Мышление живёт в категориях, тексты – в коммуникации, а какой будет судьба этого текста? Если не найду ответа, подумалось, моя работа обесценится.

…Мне снилась огромная трёхслойная швабра. В слоях двигались фигурки, происходили разные события. Из каждого слоя доносились требования немедленно передать содержание очередного события в другие слои. Вскоре, однако, эта работа меня утомила, я стал сбиваться, и тут явилась Она.

…Плавно, бесшумно лечу над страной Галилеей. Луна ещё не взошла, и в звёздном свете холмы едва различимы. Я облетаю вокруг Тавора, разрезаю ночь на восток и опускаюсь на вершину одного из холмов, возле тёмных древних развалин. Вздохнула пальма – снизу потянуло холодом. Всё живое спит. Тишина. Лишь, невидимая, продолжает звучать свирель, да внутри свет теплится. Значит, “Од ло авда тикватейну”…

? ? ?

Ещё один вопрос к схеме “ресурса”: как можно понять границу топа? Назначение границы – отделять содержание нашей “ловушки” от пустоты и содержания других топов (которые могут соседствовать с нашим) за счёт фиксации и удержания содержания в некоторой организационной форме. Поэтому границу можно понять как способ организации группы. Его предлагает Методолог, а осуществляет О р г а н и з а т о р, – это программный способ. С одной стороны, он адекватен ситуации неопределённости и риска, в какой будет действовать группа; с другой – учтёт “естественную” компоненту истории в качестве одного из условий реализуемости и границ осмысленности проекта и тем предохранит от утопий; с третьей – позволит работать нелинейно (переходы по позициям в разные стороны) с несколькими планами мышления и каждый план соотносить с определёнными позициями.

А вот ещё интересный поворот: что даёт возможность задавать вопросы нашей схеме? Я думаю, нормы методологической работы. Они содержатся в культуре. Стало быть, реформатору образования стоит побеспокоиться о её приращении. Тогда в нашу структуру надо ввести ещё одну позицию – К у л ь т у р о т е х н и к а. Он будет превращать частные, добытые в конкретной группе знания в общезначимые элементы культуры и метода.

Неверно было бы утверждать, что мы исчерпали все позиции даже теоретически. Но уже из того, что есть, видно: поскольку в каждой из них осуществляется свой тип мышления и деятельности, задача Организатора не из лёгких. Ему придётся комплексировать различные типы в коллективной мыследеятельности (МД), создавая для этого общее коммуникативное поле. В работах ММК такая задача корректно поставлена и указаны средства её решения.

Большая схема изображает ту же “ловушку”, но в виде многопозиционной структуры. Над Е-процессами общественного развития развёртываются работы по созданию и реализации образовательных проектов, программ, схем, сценариев, аналитик и других средств выхода в будущее. Потому мы и называем все эти средства, как и саму структуру, ресурсами дляразвития.

Итак, читатель, мы с тобой пунктирно представили, как может выглядеть онтология и организационно-деятельностная плоскость рабочей группы, если её (группу) считать “ресурсом развития” образования. Многое надо ещё додумывать и доделывать: схемы мышления, задачи, способы и средства работы в позициях, отношения и связи позиций, средства их установления и поддержки и так далее. Оставляю любознательному и усидчивому читателю закончить этот идеальный проект мыследеятельностной машины, способной обеспечить разработку и реализацию нового образования. Машины, или авиазавода, по выражению Н, который нужен, чтобы летать. Но завода – без людей, мёртвого.

Теперь, если пригласить кое-каких людей войти в МД-машину и построить самолёт, то бишь, новое образование, вполне вероятно, что от наших конструкций мало что останется. Люди, как говорил С, переделают машину по-своему, когда встретятся с конкретными проблемами. Порядок возникновения позиций, их состав и содержание, взаимоотношения, наполнение материалом – всё это определится тем, какие трудности выявятся в ходе разработки нового образования (в рабочих процессах) и какие ситуативные средства и способы потребуются для преодоления трудностей. Более того, если в СМД-подходе обнаружится принципиальный дефицит средств, ведь панацей не бывает, тогда придётся пересмотреть все наши основания. Чтобы сократить возможные потери и не впасть в разочарование, можно там, где не удаётся продвинуться за счёт только мыслительной проработки, использовать игровые формы и способы,действовать как бы шутя и играючи, – но под рефлексивным контролем, обеспечивающим осмысленность работ и снятие опыта.

Так что, идеальный проект не нужен, и мы зря старались? Проект нужен всем участникам, особенно Организатору, в качестве ориентира, указывающего на тип организации группы, общий ход её развития и теоретически возможные позиции. Идеальный проект не реализуется, но с чего-то надо начинать. Английские архитекторы проектируют общий ландшафт парка, потом дороги протаптывают пешеходы, как им удобнее.

Теперь ты понимаешь, почему проекты реформирования образования, да и многие другие, подготовленные учёными, нереалистичны и нереализуемы?

Реалистичность проекта, как ты знаешь, обеспечивается за счёт промысливания и снятия всевозможных ограничений. Собственно, суть проектирования, в отличие от конструирования, и состоит в снятии ограничений. Но как бы ты ни промысливал и ни обсуждал в учёной среде, – это будет не полилог, а монолог в рамках одной – научной логики, и на многие ограничения и фундаментальные допущения ты просто не обратишь внимания. А потом, обычно в конце работ, они вдруг выскочат и скорчат тебе рожу.

Реализуемость – это подготовленность области реализации – особая её структуризация и рамки. В простейших случаях – достигается всем известным маркетингом, когда уже существует рынок твоего товара или сам факт его появления создаёт ему рынок. Но в случае нового образования рынка нет, никто пока не знает, что оно такое, и никакие рекламы тут не сработают, поскольку рекламы всегда строятся на том, что тебе уже знакомо. Новое образование можно рекламировать, лишь демонстрируя его образец, которого ещё нет. Обеспечить реализуемость можно за счёт включения в работу с первого дня тех, кто будет жить в новых условиях – по принципу: работаем на себя. Кроме теоретиков и исследователей, в системе образования есть много других профессионалов: педагоги, методисты, управленцы (я надеюсь!), чиновники и так далее. Каждый видит образование со своей колокольни, и у каждого своя логика. Сюда я добавил бы учащихся, их точки зрения влияют на содержание реформ. Также на систему образования завязаны городские власти, общественные и политические организации, наконец, родители. Отсюда и видно, что в любом случае с первых шагов в работу надо включать не только тех, кто может реализации содействовать, но и тех, от кого ожидаются всякие пакости. Полилог – жизненная реальность, и организационная задача реформатора состоит не в том, чтобы пустить по кругу готовый продукт – передать на рассмотрение и получить замечания, и не в том, чтобы навязать всем сильнонаучную концепцию, а чтобы соорганизовать живой полилог на выработку концепции. То есть, действовать по-настоящему политически. Вот и думай, как делать то,что нужно, а не то,что можешь.

Структура рабочей группы получается многоплановой, многослойной, и это обстоятельство создаёт трудности для Организатора. Психологи считают, что в каждой рабочей группе должны быть представлены так называемые роли: лидер, генератор идей, фильтр, критик, секретарь, ну и так далее. Такие организованности действительно возникают – сами или преднамеренно. Они не специфичны. Кроме того, мы упоминали структуру мыследеятельностных позиций и профессиональную структуру. Если сравнивать с театральной организацией, то профессиональная структура подобна структуре индивидуальных возможностей актёрского коллектива, а мыследеятельностная – результату работы автора пьесы и режиссёра: благодаря ей ролевая структура получает смыслы и реализуются потенциальные возможности артистов. Мыследеятельностная структура как бы накладывается поверх ролевой и профессиональной структур, и каждый слой нуждается в своём особом типе организации.

Самое интересное, что в работах такого – высшего – класса сложности во всех трёх типах структур работают одни и те же люди и, кроме того, часто бывают необходимы переходы человека из одной позиции в другую в той же структуре, поскольку каждый разработчик, кроме своего участка работы, должен видеть и понимать целое. Почему? Потому что в условиях проблемности (ведь образцов нового образования пока нет, и по шаблону тоже нельзя действовать, чтобы не воспроизвести вчерашний день) бессмысленно раздавать задачи исполнителям: до разрешения проблем задач нет. А для постановки и разрешения проблем надо выходить за свои ролевые и профессиональные рамки. И, кроме самих участников, делать это некому. Отсюда и само понятие участок работы весьма условно и относительно, ибо деятельность, к тому же, не членится, у неё нет частей и участков. (Если бы в Кабинете Министров были управленцы, они работали бы по этой схеме).

Да, любезный читатель, создать рабочую группу непросто. В ней должно быть представлено реальными людьми множество позиций разных типов и видов. Одним махом, по научному плану, такой коллектив не составишь, не лапласовская это система. Работа делается программным способом. Программировать придётся не образование, а мыследеятельность группы по поводу образования: содержание группы – это структура (или организованность) её мыследеятельности.

У тебя, дорогой, может сложиться впечатление, что всё это нереализуемо, так как разработчики какие-то сверхлюди, слишком большие требования к ним предъявляются. Отнюдь. Люди самые обыкновенные, что многократно подтверждено на практических работах по развитию. Но если быть честным, есть пара необходимых требований: неравнодушие к судьбам образования и установка на самоопределение и самодеятельность. Желательно, конечно, быть и хорошим профессионалом. Больше ничего.

Давай, читатель, вместе удивимся странностям диалога: чтобы продвинуться в понимании образования, пришлось обсуждать устройство инструмента продвижения – рабочей группы. И вдруг оказалось, что содержание инструмента в известном – рефлексивном – смысле представляет содержание образования, это заметил С. Вот что делает с нами рефлексия! Теперь на этом примере кажется понятным то, о чём шла речь ранее: категория устроена таким образом, что каждый фокус представляет её в целом, и фокусы рефлексивно отображаются друг на друге. Это и позволяет пополнять содержание одних фокусов за счёт его прироста в других, и начинать строить категорию можно с любого фокуса, с какого удобнее.

После длительного молчания Л сказала:

—Какие-то смыслы и намётки предстоящей работы мы получили. Надо двигаться дальше.

—Стоп, стоп, – вмешалась Т. – Вы, конечно, уже настроились на работу, как всегда, халявную. А вы подумали, на что будем жить? Ведь такую работу тяп-ляп не сделаешь, придётся расстаться с полами – нашими источниками и составными частями.

—Включим эту проблему в рефлексивную позицию методолога конфликтологии, – опять заумно изрёк Н.

—Давайте устроим презентацию и поищем заказчика, который оплатит работы, – сказала Л. – Того, что здесь наговорено, для презентации достаточно.

—Я утверждаю, – мрачно сказала Г, мастер по уголовным кругам, – заказчиков на эту работу в природе не существует. Ведь заказывает тот, кто понимает, зачем ему это нужно; но понимание может возникнуть лишь в структурах, которые конфликтология ещё не создала. Поэтому первая проблема: как вырастить или воспитать заказчиков? И, как я уже намекала, а вы пропустили мимо ушей, статуса у нас нет, без него можно только полы мыть.

—Твой первый круг мы разорвали, поняв, что общественное самоопределение вытекает из индивидуального. Или не вытекает, но следует за, – не очень понятно, но уверенно сказал Н.– Может, и с этим справимся?

Народ задумался и серьёзно закурил.

Одно место в книге Ури Мильштейна задело меня: “Многие годы мы пребывали в пустыне общественного безразличия”. Эти слова звучат во мне. Тоска человека, поднявшегося до соразмерности обществу и в силу этого обречённого на непонимание.

Пустыня общественного безразличия.

Пустыня безразличия.

Пустыня…

Вспомнилась картинка, которую газета (”Пятница”, 19.03.97) приложила к статье моего друга: призрак мысли парит в пустом, безжизненном пространстве. Художник гениально иронизирует над разрывом смыслов текста и ситуации, в которую текст попадает вместе с автором. Можно ли опереться на пустоту?

—В стране есть несколько организаций учёных-олим, – сказал С. – Я говорил с членами их руководства по поводу конфликтологии, и реакция всегда была одна и та же: через минуту моих объяснений они скучали и спрашивали, кто будет платить, кто даст рабочие места выпускникам, кого я представляю и есть ли у меня официальные бумаги. Я просил устроить встречи со смежными специалистами – психологами, социологами и др., но и те реагировали так же. Похоже, в Израиле не с кем обсуждать содержательные вопросы.

—Реакция совершенно правильная, – сказал Н. – В наших “общественных” организациях дефицит содержания. Кто эти люди? Советские учёные. Это особый вид хомо, его сознание – пантеон категории “естественное”, о нём можно роман писать. Впрочем, Александр Зиновьев давно так и сделал.

—Я знала одного человека, – сказала Г, – который накануне войны окончил школу, но попал не на фронт, а в лагеря. Когда он освободился лет через восемь, то спустя полгода защитил диссертацию по физике, а ещё через год – по философии. Ему повезло: он оказался в шарашке в компании с тремя академиками, и они от нечего делать читали ему лекции. По его словам, там было ещё несколько молодых людей, и таким способом все получили высшее образование де факто. Не попробовать ли нам этот путь? Я слышала, в нескольких городах действуют регулярные семинары. Что если выступить по нашей тематике, обсудить с ними кое-что? Даже если там просто читают друг другу лекции, от них может быть польза: если кто-то заинтересуется, организуем учебный конфликтологический семинар.

—Боюсь, это не тот случай, хотя ситуации здесь и в лагерях вроде бы сходны, – сказала Л. – Меня давно приглашали на два семинара, о которых ты сказала. Один называется “научный”, другой – “научно-практический”. На этой неделе удалось найти время и выступить. Пошли мы туда вместе с Т, как вы понимаете, с надеждой найти людей в рабочую группу конфликтологии. Увы. Семинары оказались не рабочие и даже не учебные. Это новый тип семинара – гедонистический! Участники настроены “следить какую-нибудь науку” и комфортно проводить время. Такие маленькие клубы для выживания, осколки прежних семинаров советского времени, имитация научной деятельности, автономные острова в совершенно новой и инородной израильской ситуации. Хотят что-то исследовать, писать научные труды, кого-то обеспечивать знаниями, но только не себя – практических целей и задач я у них не заметила, на самом деле о себе они не думают. Всё надеются на дружбу с министрами, начальниками, фантазируют, что кто-то обратит на них внимание, оценит, вернёт былой социальный статус, кому-то они станут нужны… В общем, ориентированы на то, чтобы их кто-то употреблял, о самоупотреблении не помышляют, не понимают, что это такое и зачем нужно. И это главное, так что для наших работ там никого нет. Такими же, между прочим, получатся и выпускники МОФЕТа. Всё это было бы смешно, когда бы… Они цепляются за семинары, как за соломинку, виснут друг на друге. И знаете, они как бы раздваиваются: с одной стороны, видят, что никому не нужны и даже по этому поводу иронизируют, с другой – уже не в силах оторваться от социального наркотика и продолжают тупо воспроизводить свою ситуацию, не понимая всего её ужаса – заседают, пишут проекты, посылают предложения в высокие инстанции… Мыследеятельность разорвана, и они не пытаются её сшить, может, оттого, что вытекло то, что греки называли “порос”, и осталось одно социально-биологическое тело, начинённое колоссальными знаниями. Тяжело всё это видеть. Если так строится “олимовский социум”, я не хотела бы в этом участвовать.

—Если чем-то им можно помочь, – сказал С, – то самоопределением, причём, не психологическим, а деятельностным. Оно бы и нам не помешало, а то, слушая тебя, я начинаю скисать. Беда в том, что все мы ориентированы на административные или партийные структуры, считаем, что там нас поймут, если хорошенько объяснить, и путаем человека (материал организованности) с самими организованностями. А они по природе своей лишены мышления и приспособлены лишь к воспроизводству и функционированию, впрочем, как и другие социальные институты. Поддержать новшество, а тем более способствовать развитию им очень сложно, даже если б они захотели. Поэтому их проще обходить, чем радикально исправлять. Если мы поймём их реальное место, это может стать переломом в нашей жизни.

—Прежде всего, успокойся, выпей вот водички, – сказал Н. – И перестань накалять чувства, всё равно тебе не переплюнуть журналисток из “Вестей”. Ты огорчаешься потому, что приняла позицию проповедника. Зачем она тебе? Тут своих хватает. Ситуация у них совсем не ужасная, ведь ты говоришь, что они там кайфуют. Наверно, пьют кофе и рассказывают друг другу о быстротечности жизни. Люди, слава Б-гу, нашли себя, самоопределились, как сумели. Обычная социальная ячейка, каких много. Вот уже в Тель-Авиве открыли такое же заведение. Всё это можно понять в рамке социальной экологии: куда-то надо пристраивать людей, чтобы не отравляли среду. Дело благородное, но пусть им занимаются другие. Нам же важно, что поняли, как к ним относиться.

—Мой знакомый В присутствовал при разговоре кибернетиков и механиков о “форме и содержании”, – сказала Т. – Зачем им нужно было обсуждать, в какой связи с их профессиональными или иными интересами, В так и не понял. Каждый втолковывал другим свои представления о сих предметах, пока один из них не заявил: “Форма – это когда автомобили стоят на складе, а если ты садишься за руль и едешь в Беер-Шеву по конкретному делу – это содержание в форме”. Тут они начали рассуждать о том, что так дело обстоит сейчас, а в будущем кибернетические автомобили сами поедут куда и когда захотят. В этот момент В было видение: полицейский в форме на содержании ирии. Больше он в эту компанию не ходил.

—Нужно пригласить В к нам, может, у него начнутся продуктивные галлюцинации, – сказал Н.– Наш учёный-научник – натуралист, он с детства отравлен естественнонаучным взглядом на мир, всюду ищет закономерности и помешан на обобщениях. Он может, например, открывать, исследовать и обобщать “закономерности развития”, совершенно не понимая, что развитие – процесс “искусственно-естественный”, что благодаря И-компоненте у него нет законов, а потому нет и предмета естественнонаучного исследования, зато есть практическая задача научиться управлять этими процессами, поскольку сегодня с ними так или иначе связаны все наши житейские проблемы.

Попробуй, расскажи ему, зачем в Израиле нужно принципиально новое образование, и предложи поучаствовать в оргпроектных работах. Он тут же сунет голову в тупик: “Сначала нужно определить, что такое образование!” – все твои объяснения пролетели мимо. Доводы: нельзя определять то, чего ещё нет, ведь в определении ты должен указать какие-то характеристики определяемого, для того и надо поработать, чтобы получить ответ, – недействительны, он будет насмерть стоять на своём. Он ведь привык к дедуктивной парадигме “естественного”, когда результаты известны до начала работы и их надо только верифицировать.

—Зато он экономно действует по принципу наивысшей производительности труда: работа уже сделана, но к ней ещё не приступали, – съязвила Г.

—Да. Учёный не различает типов деятельности и полагает, что благородные принципы научной работы – объективность, истинность и воспроизводимость научного знания – применимы всегда и везде. Хотя это далеко не так. Проектирование, например, стоит на иных принципах: созидательность, реализуемость и выживаемость проекта, соответственно, и организация деятельности будет иной. Вообще все типы деятельности, имеющие отношение к “искусственному”, строятся не по научному образцу. Но учёный об этом не подозревает.

У него не только нет понятия “искусственного”, оно ему и не нужно. И если ты сдуру приведёшь слова Аристотеля: “Искусственное – это то, что может быть, а может и не быть, и чьё начало в творце, а не в творимом”, он тут же потребует дать определение “искусственного”!

Ему важны знания об объектах, а не понимание ситуации. Поэтому его понимание спит, замещённое памятью, которая устроена по типу автоматизированного склада со стеллажами и постоянной номенклатурой ячеек. Чтобы положить знание, куда следует, а потом быстро достать, его сперва надо промаркировать: этаж, полка, ячейка. Так получается научное определение вместо понятия, то есть упаковка уже имеющегося знания. Она и помещается в склад памяти. А если встретилось знание нового типа, например, непредметное, оно просто пакуется в “похожую” ячейку за счёт метафор и аналогий. Поэтому он понимает только то, что ему знакомо, что он уже знает. Такое вот странное понимание. Подобное устройство мыследеятельности мы уже видели у датиим. Это приводит к склеиванию разных понятий и, в конце концов – к понятийной катастрофе. В результате – фобии к новому, поскольку оно остаётся непонятым, и неприязнь к коммуникации, которая необходима для понимания, – при большой охоте “поговорить” и “пообщаться”.

—На семинаре, где выступала Л, был такой характерный эпизод, – сказала Т. – Одна учёная дама, любительница всяких оккультных дел, пристала к Л с вопросом, что такое методология.Л сначала отнекивалась, потом долго думала и объяснила так. Случалось ли Вам чего-то сильно желать и не получать, попадать в безвыходные ситуации, или затевать принципиально новое дело, спросила она даму. Та ответила, что такое случается с ней каждый день. Так вот, сказала Л, для разрешения подобных случаев была разработана каббала, о которой Вы, конечно, слыхали. Дама оживилась и подтвердила, что слыхала, а за ней и другие участники. Каббала, продолжала Л, предполагает объективное существование Высших Сил, с которыми мы в принципе можем общаться. Общение исправляет каждого из нас и мир в целом при условии, что мы вступаем в него с чистыми помыслами и для добрых дел. Однако обращаться к Высшим Силам непросто. Нужно хорошо знать, где, когда, как и с кем именно вступать в контакт в том или ином случае, что сообщать, о чём просить. То есть нужно владеть методом и понимать особенности конкретной ситуации общения. Каббала и есть сам этот метод и способ его изучения. Это понятно? Присутствующие загудели и закивали. А теперь замените Высшие Силы своей собственной рефлексией, пониманием и мышлением, и получите методологию, закруглилась Л. И была тут же наказана за эту легкомысленную аналогию. Дама восприняла провокацию всерьёз и сказала, ага, теперь я понимаю, методология – это осовремененная, светская каббала!

Есть и другая сторона медали, дорогой читатель. Один учёный недавно публично жаловался на “круговое замалчивание работ конкурентов” и на то, что в учёной среде преобладают “утилитарно-комплиментарные отношения, исключающие возможность творческих дискуссий и нелицеприятной критики”. Конечно, он прав, не замечать такое может лишь вахтёр в университете. Мы докатились уже до того, что социальное рыло сегодняшней науки можно показывать разве что в массажном кабинете, да и то впотьмах. Но это, как и отговорки о нехватке времени на ознакомление с работами коллег, скорее, защитная реакция, следствие, причина в другом. Ведь для того, чтобы осмысленно обсуждать нестандартную работу коллеги, её надо понять. А с понималкой проблемы! Поскольку научное мышление породило крайне дифференцированную, раздробленную картину мира. В соответствии с нею и социальная организация получается раздробленной, научная кооперация затруднена. Научная этика, пестовавшаяся последние 250 лет, в такой ситуации уже не спасает, ибо сама является производной от организации деятельности. Тут на первый план выходят ещё и опасения конкуренции, воровства. Потому вместо понималки имеем лукавую “утилитарность-комплиментарность” (это по-вежливо-учёному), или коммуналку (по-нашему) – свято место пусто не бывает. Социальность задавила содержательность. Так что ситуация в науке, в том числе израильской, сложная, пути и способы её исправления нужно отдельно обсуждать.

—Да, забавно, – сказал Н. – Но такие шутки нельзя шутить. Грех. Ведь реакция учёного заранее известна. Ты ему рассказываешь, что придумал, скажем, автоматическую машину для мойки полов: заливаешь воду и хомэр, нажимаешь кнопку и идёшь обедать, возвращаешься – полы блестят, а машина в углу притаилась. Тут он и спросит, он же очень любознательный: “А где у неё магэв и смартут?”. Ну нет у него полки и ячейки для твоей машины. Нечем ему понять, что пока нет конфликтологов, не может быть и рабочих мест для них, поскольку задача конфликтологов – строить новые общественные единицы и тем создавать рабочие места, в том числе себе. Никто ведь не спрашивает о “местах” для предпринимателей. Учёный привык к “закономерности”, что ещё до его рождения рабочие места упали в социум с неба, стоят, его дожидаются, надо только постараться их занять, ведь законы природы (и социума) вечны и неизменны. Это – от слабости различения социума и общества: одни считают, что это одно и то же, другие, чьи головы отравлены категорией “часть-целое”, полагают социум частью общества. Вот он и ищет, сердобольный, в какую из имеющихся ячеек памяти отнести конфликтологов и в соответствии с этой квалификацией – в какую щель социума задвинуть, как записочку в котэл амаарави. Он, может, и слышал об опережающей функции образования в развитии общества и о том, что появляются новые профессии, но связать это вместе не может, поскольку вместо вопроса “зачем?” у него выговаривается “почему?”. А между прочим, две тысячи лет назад евреи уже понимали, что “почему?” обращено к закономерно сбывшемуся прошлому, а “зачем?” усомневает ещё не наступившее многовариантное будущее. Если верить евангелистам, Христос, страдая на кресте, спрашивал у Отца не “почему?”, а “зачем ты меня оставил?”, и в этом есть глубокий смысл: он хотел постичь будущее, а не удовлетвориться объяснениями природы и порядка вещей. Нашему же учёному причинно-следственные отношения и понятийная немочь закрывают проблемность социокультурной ситуации. А тут ещё за время абсорбции он намучился бытовыми трудностями, погряз в этом псевдокапиталистическом социуме и вошёл в “официально неперспективный возраст”, поэтому на первом плане вопрос о деньгах. Ну совсем, как если б ты пришёл к нему с проектом получения бензина из воды.

Естественнонаучное ведро на его голове (любимое выражение ГП) не даёт возможности различить идею предмета и идею мыследеятельности, всё для него предмет и со всем он обращается, как с предметом. Потому не всегда адекватен реальности, потому такие вопросы задаёт, потому и бедствует в нашем социуме.

Возьми социологов: нормальные люди, сплошь классные специалисты, но только не для себя. Они тоже пытаются получить заказы от властей и политиков, в ответ отказ или молчание, что на понятном иврите означает “эйнэни мэвин лэха уло роцэ леавин, лэх бэшалом”. Стоило бы задуматься и вместо того, чтобы ругаться и продолжать биться головой об стенку, понять, что социолог-исследователь – позиция, обеспечивающая управленца, реакция же тех, к кому они обращаются, говорит о том, что там их клиентов нет. Поэтому все силы следовало бы направить на создание управленческих позиций, это было бы как в интересах самих социологов, так и польза для страны. Не спорю, работа трудная долгая, социологи никогда ею не занимались. Путём разъяснений и уговоров мыследеятельностные позиции не создаются. Но выхода, как всегда, два: или они это сделают, или закрывают свою социологическую лавочку, их ситуация, на мой взгляд, витальна. Нельзя долго делать вид, что король одет, лучше сшить ему кафтанчик, хотя бы куцый, и на этом заработать, а также создать себе на будущее стабильный рынок.

—Чтобы анализировать и понять ситуацию, им нужно будет распредметиться; также понадобятся опорные теоретические представления, – заметила Г. – Видимо, их социологические теории не годятся, они не рефлексивны и не могут быть обращены на самих социологов. Значит, им нужно разработать свою Теорию Мытья Полов, желательно, в двух вариантах – для обоих выходов.

—Они заморочены “рынком”, – сказала Т. – Впрочем, не только они. Ищут заказчиков вместо того, чтобы их выращивать. Это всё из-за мифов об израильском “капитализме”: раз есть капитализм, значит, есть рынок. Перевернуть это высказывание и спросить себя, где этот рынок, они не в состоянии, ведь для этого надо самоопределяться и заменять “ведро на голове” историческим анализом капитализма и своей ситуации. А у них, несмотря на всю учёность, до сих пор нет онтологических картин объектов, с которыми они работают, а потому и нет пространств самоопределения.

(Тут я не могу не встрять, любезный читатель. Мы знакомы и дружим много лет. Вместе учились, карабкались по кавказским и памирским скалам, погружались в жёлтой подводной лодке, блуждали в североуральской тайге, пели альпинистские песни и пили водку у костров. Никто из нас тогда и помыслить не мог, что когда-нибудь наступит пора старческого брюзжания. И вот она пришла, пришкандыбала. Учёный у нас выглядит дебилом или монстром. Ну что тебе сказать, чем оправдаться? Впрочем, можно попробовать отделить содержание от формы. Речь-то на самом деле идёт не о конкретных людях, а о МД-позициях. Никому, в том числе и тому, кто сделал науку своей профессией, не возбраняется их сменять, переходить в методологическую позицию, если ситуация того требует. Так всегда и происходило с крупными деятелями, принося им научные открытия и лавры. И в наши дни методологическая позиция притягивает тех, кто понимает. Вот одна из многих попыток рефлексивного суждения из этой позиции: “Задаваться вопросом “почему” – это чисто человеческое качество, но не исключено, что самые глубочайшие проблемы существования вообще не имеют ответов, доступных человеческому пониманию. Однако вполне может быть и так, что мы просто подходим к этим проблемам не с той стороны“. Так считает известный австралийский физик Пол Дэвис).

…Не знаю, как ты, а я за этим потоком жёлчи и боли замечаю квинтэссенцию наших разговоров об израильском образе жизни: любой путь общественного развития пролегает через управленческую позицию в разных областях деятельности и в оппозиции к административным и партийным, то есть “оестествившимся”, структурам. Жаль, что эту оппозицию мы пока не развернули и не предъявили, но ничего, ещё успеем. А раз есть оппозиция, стало быть, выходом на управление служит конфликт. Всё сходится: управленческая структура заполняет функциональный разрыв процесса развития и сама нужна, чтобы “сшивать” общество и развитие. Дальше придётся обсуждать, каким образом конфликтологи будут создавать и вводить эту позицию в жизнь. Вот так я себе всё это представляю. Ай да я!

Помнишь, я рассказывал об интеллектуальной инфраструктуре, да и другие говорили. Теперь очевидно её назначение: обеспечивать управленческую позицию – “накачивать” содержанием управленческие экраны. В её состав войдут много позиций, примерно те, о которых я упоминал в связи с образованием, и ряд других. Обрати внимание, речь идёт о мыследеятельностных позициях, должностей с похожими названиями много, да толку от них мало. Все они формируются и включаются в системное обеспечение управленца и являются необходимым условием его существования. Управление становится комплексной позицией. Сделать это смогут подготовленные конфликтологи, больше некому. Таков один из путей разрешения проблемной ситуации, о которой говорил Ури Мильштейн.

Мои хитрые друзья ищут тех, в чьих интересах совершить этот поворот практически. Только мне кажется, не там они копают, социологи, да и другие учёные для такого дела не годятся и скоро вымрут.

—Но натуральный израильский учёный тоже ведь недалеко ушёл от этого анамнеза профессиональной болезни, – сказала Г, – только что лучше укоренён в социуме.

—А среди олимовских руководителей нередки люди поэтического склада, – наябедничала Т. – Если такой что-то тебе обещает, это не значит, что он берёт на себя ответственность, ведь “отвечать” значит “соответствовать тому, за что отвечаешь”, а поэт никакому делу не соответствует – он поэт.

—Получается, что со всеми этими людьми нам, к сожалению, сразу скооперироваться не удастся, – заключила Г.

—Интересно, как бы они реагировали, если б услышали, что мы о них толкуем в “естественном” залоге, как о какой-то вещи? – спросила Л.

—Тебе бы всё опыты ставить на живом, – возмутилась Г.

—Сам залог им родной, против него они бы не возражали, – предположил С, – а остальное посчитали б карикатурой на себя – их рефлексия спит.

—Тут они были бы правы, мы, конечно, карикатуристы и фельетонисты, – сказал Н. – Но они хорошие и умные ребята, и Л могла бы организовать с ними конфликтологический семинар. Только без шуток. И первую тему для обсуждения я предложил бы такую: чего мы хотим и почему у нас не получается? И чтобы всё было искренне и без дураков.

А что касается заказчиков… Уже ясно, что нельзя создать конфликтологическое образование, исходя из существующих представлений об образовании и в его традиционных формах. Но новые представления и новые формы могут развиться и демонстрироваться лишь в самой системе конфликтологического образования, которой нет. Тот самый “круг Г“. Значит, строить придётся где-то “на обочине” – как мыслительной, так и социальной. Отсюда следует много трудностей и сюрпризов, которые нам и необходимо просчитать. К администраторам и политикам лучше не соваться, только время потеряем. Они люди занятые, опытные, всё знают, поэтому понять, в чём суть развития и зачем нужна конфликтология, до начала пенсии или до конца каденции просто не успеют. На малый бизнес, как, впрочем, и на большой, тоже нет надежды, мы ему цену знаем. Наиболее вероятные заказчики – по их деятельностным позициям – серьёзные предприниматели. Только где они? Судя по газетным объявлениям, постоянно требуются “серьёзные”, стало быть, они в дефиците. Значит, как ни крути, заказчиками придётся стать нам, других вариантов нет, Г права. Разделим позиции заказчика и спонсора. Вот и надо подумать, что это для нас означает и в какие двери бежать. Может, пора присоединяться к святым.

Пока народ молча переваривал загадочную последнюю фразу Н, он неожиданно сказал:

— Мы можем построить конфигуратор конфликтологии – как программу и как общественную единицу: нужно устроить организационно-деятельностную игру с соответствующим оргпроектом, а затем с неё рефлексивно снять результирующую оргструктуру и объективировать её. Дело теперь за оргпроектом, но это уже задача методолога и организатора.

—Это идея конфигуратора, – заявил С. – Теперь её надо реализовать.

—А оргпроект игры можно вначале строить под сферные процессы, – добавил Н. – Если нам удастся хорошо отрефлектировать эту работу, мы сразу убьём двух зайцев: поймём, как подготавливать конфликтологов, и получим способы и средства управления конфликтами.

Мы забросили много гаек, рыская в разные стороны. В частности, пытаясь вынуть “общественную единицу” из головы. Не получается. И поделом. Я понял, что из всех вариантов реалистичный и реализуемый – это выращивание, наша группа сама должна стать общественной единицей. Поначалу для этого нужно не много: идея конфликтологического образования и желание жить ради её реализации. То и другое вроде есть. Куда держать Путь – на первых шагах тоже понятно. А когда, дай Б-г, сделаем то, что задумали, оглянемся назад и воскликнем: вот же она, “общественная единица”, давайте её исследовать, определять и пытаться придавать ей общекультурное значение.

Пора, пора создавать рабочую группу, чтобы все пощупанные нами смыслы, все эти предварительные намётки проработать и подготовить концепцию, а затем и программу реформирования образования и создания конфликтологического образования.

День закончился всухую, и озадаченная толпа в молчанье разошлась.

Утомлённый читатель! Я не хотел бы сейчас забивать тебе голову объяснениями значения и смысла того, что произносили Н и С – это потянуло бы ещё страниц на пятьдесят. Вначале я предупреждал, что мытьё полов – занятие непростое, теперь ты сам это видишь. Давай подождём и, наблюдая, как будет разворачиваться этот замысел, постараемся что-нибудь понять.

А может, и поучаствовать?

Была глубокая ночь, когда я закончил переписывать и комментировать разговоры. Мышление живёт в категориях, тексты – в коммуникации, а какой будет судьба этого текста? Если не найду ответа, подумалось, моя работа обесценится.

…Мне снилась огромная трёхслойная швабра. В слоях двигались фигурки, происходили разные события. Из каждого слоя доносились требования немедленно передать содержание очередного события в другие слои. Вскоре, однако, эта работа меня утомила, я стал сбиваться, и тут явилась Она.

…Плавно, бесшумно лечу над страной Галилеей. Луна ещё не взошла, и в звёздном свете холмы едва различимы. Я облетаю вокруг Тавора, разрезаю ночь на восток и опускаюсь на вершину одного из холмов, возле тёмных древних развалин. Вздохнула пальма – снизу потянуло холодом. Всё живое спит. Тишина. Лишь, невидимая, продолжает звучать свирель, да внутри свет теплится. Значит, “Од ло авда тикватейну”…

? ? ?

ТЕОРИЯ МЫТЬЯ ПОЛОВ

В книге 5 глав (по дням встреч персонажей).

Ниже читайте Предисловие ("От Издателя"),

фрагменты первой и последней глав.

Полный электронный вариант книги (216 с.)

можно скачать здесь

Рецензии:

Евгений Сошкин. Бог без машины

Марк Рац. Нашим кандидатам наук мытья полов мало: им нужны ещё и теории

Полный электронный вариант книги (216 с.) можно скачать здесь

http://www.futurisrael.org/Biblio/Kazar/TMM1.htm

Метки: АНАЛИТИКА, Будущее Израиля, Вестник Дома Учёных Хайфы, ВИРТУАЛЬНЫЕ КОМАНДЫ, Выставки и Конференции (венчур, инновации, изобретения,, ГРАНТЫ, ЗНАНИЯ, Израиль, информация, Казарновский Анатолий, Казарновский Анатолий, КОНСАЛТИНГ, консультирование, методология, методология, МИКРОФИНАНСИРОВАНИЕ, НАУКА, Новости, ОБРАЗОВАНИЕ, Общественное движение "За достойное будущее", Преобразование Общества и Власти, проекты, РЕФЛЕКСИЯ, СОЦИАЛЬНЫЕ ПРОЕКТЫ, статьи, ТЕНДЕНЦИИ, убеждения, УПРАВЛЕНИЕ (МЕНЕДЖМЕНТ), Услуги дистанционно, Ученики и Подмастерья, Учёные и инженеры -репатрианты в Израиле, ФАНДРАЙЗИНГ (наука и искусство сбора денег на социальны, ФОНДЫ, Хайфа, ценности, ЭКСПЕРТЫ, Электронный Научный Семинар