Ее светлость леди Роксана, герцогиня фон Сонненхайм
Обрывки воспоминаний
...но на всякий случай спросила: «Государь, это был Тристан?».
Ничего король не ответил - и не стоило отвечать.
(Kell, из невошедшего в «Поэму о Море»)
Эпиграф, которого нет
Суббота, вторая половина дня
Мне понадобилось много времени, чтобы хоть сколько-нибудь прийти в себя от последнего разговора. Я решительно не ожидала того, как и чем он обернулся, и мне казалось, что из всех чувств, что он оставил в моей душе, яснее всего на лице отражаются растерянность и смятение. Невыносимо было видеть маленький грязный дворик, покосившиеся остатки забора, облезшую краску на оконных рамах и двери, просевшие ступени крыльца. Я закрыла глаза, и перед внутренним взором встали величественные стены замка Сонненхайм, всхолмья, поросшие редкими деревьями, выгоны и пашни, дубравы Рейнвальдского леса, крепости и владения баронов, турниры и собрания, приемы и кортежи, охоты и визиты, и многое другое. Стало еще хуже, ибо ни в одной из этих картин, столь живых в памяти, не находилось места лишь одному - но для меня совершенно...
От грез меня отвлекла низкая неживая трель - кто-то хотел говорить со мной. Не ожидая никаких отрадных вестей, тем не менее я ответила охотно, ибо все, что заставило бы меня сосредоточиться на ином, насущном, несло облегчение. Голос Конунга звучал медленно и тяжело, мысли его путались, слова он подбирал с трудом, но в конце концов сумел все же пересказать то, что произошло с час тому назад. Рассказ его полностью рассеял мои подозрения относительно звонившего утром Алека - и одновременно вселил серьезнейшие опасения за его судьбу. И хотя Конунг сумел вспомнить, где Алек должен был бы быть в эту пору, я не сомневалась в том, что то, что могло случиться с ним, уже случилось. Мы опоздали. И все же нельзя было оставить это так.
* * *
Расспросы местных жителей, хоть и успешные, сегодня дались мне едва ли не труднее, чем в самый первый раз, и хуже всего было то, что я понимала, что со мной происходит, но ничего не могла с этим поделать. Пока - не могла. А времени не было. Я не видела возможности разыскать человека Конунга в этом переполненном людьми городе; выходило, что остается только ждать, пока найдут нас - и в том, что теперь нас найдут, сомневаться не приходилось. С задней скамьи повозки раздался голос магистра Леонардо, и, признаться, сказанное им прозвучало несколько неожиданно для меня:
- Будь у нас что-нибудь из вещей, принадлежавших Алеку, я мог бы попытаться разыскать его.
Здесь? В мире, где нет ни магии, ни богов? Тем не менее, с трудом развернувшись в неудобном кресле, я протянула магистру вязаную рубаху, лежавшую вместе с другими вещами Алека в жилище, где мы недавно побывали, и забранную мною без какой-либо осмысленной цели:
- У нас есть такая вещь.
Магистр кивнул:
- Я попытаюсь отыскать и этого человека, и ваш доспех. Мне понадобится время...
- Время в вашем распоряжении, магистр.
Георгий Николаевич отвел повозку в один из тихих проулков, чтобы нас не потревожили. Положа руку на сердце, я не верила в успех - слишком непредсказуема была магия в этом мире, и слишком тяжело давалась магистру каждая попытка обратиться к богам. Все то время, что потребовалось ему для подготовки к поискам, я потратила на то, чтобы все же понять, чего следует ожидать теперь, когда в руках наших врагов оказался человек Конунга, на что сегодня прежде всего следует направить свои усилия, где и как после вчерашней неудачи на Круге искать главного врага, через которого, по-видимому, лежал наш путь домой. Однако все было тщетно: меня словно теснила кольцом глухая стена, плотная и вязкая, в которой бесследно растворялись все до единой попытки отыскать ответ хоть на какие-то из мучивших меня вопросов, и я не могла припомнить, доводилось ли мне ранее испытывать такую отчаянную беспомощность во всем - словах, делах, решениях.
Ссыпав по просьбе магистра в его руки все серебро, что отыскалось у меня в кошеле, я вновь села в кресле прямо и вернулась к своим мыслям, глядя через переднее стекло повозки на стену ближайшего дома, исписанную не вполне понятными мне словами и разрисованную странными символами, глядя - но почти не видя ничего перед собой. Через некоторое не слишком долгое время меня вывело из задумчивости чувство, что на задней скамье повозки происходит что-то неладное, но лишь развернувшись снова в кресле, лишь увидев ладони сэра Тристана и чрезвычайно сконфуженное лицо магистра, неловко принимающего пригоршню мелко струганого серебра, я поняла, что именно произошло - и в глубине души колыхнулся тяжелый гнев: я не имела права быть настолько занятой собой, чтобы не заметить, не обратить внимания на слова, не вмешаться, не... Однако было слишком поздно; теперь мне нечего было сказать. Георгий Николаевич перегнулся назад, протягивая сэру Тристану что-то, напоминающее плоский металлический флакон.
* * *
Откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза, я вслушивалась в звуки, исходящие из «телефона». Довольно ясные и четкие поначалу, они уже некоторое время слышались будто издалека, и мне стоило огромных трудов и невероятного напряжения всех сил, чтобы не сорваться с места и не ринуться туда, где сейчас происходило... что-то. Неизвестность - недолгая, ожидание - краткое; но и их было более, чем достаточно. Магистр, бледный до синевы, полулежал на задней скамье повозки, все еще приходя в себя - после всего. Слава сидел там же, позади, и поначалу я несколько раз ловила в узком зеркале, висевшем у меня над головой, его тревожные взгляды - но и теперь, с закрытыми глазами, я чувствовала их. Время снова не шло, а мучительно тянулось, густое, тягучее, неприятно-липкое. Наконец звуки смолкли. Совсем.
Вскоре они появились, таща с собой двух людей без сознания. Сэр Тристан был одет в чужое, узкое и тесное ему; на руке Георгия Николаевича была кровь, однако от помощи магистра он отказался, сославшись на то, что рана его совсем легкая, магистру же надо поберечь силы. Одного из принесенных людей сэр Тристан осторожно опустил на землю, откинув на спину, и я, как и ожидала, узнала одного из людей Конунга, виденного мною не далее как вчера. Другой же был без всяких церемоний скручен и закинут в «багажник» повозки. Магистр убедился, что жизни Алека ничто не угрожает, и мы немедля покинули это место, остановившись, впрочем, не слишком далеко - у первых же неглубоких оврагов, более, чем наполовину заполненных всякой дрянью.
Георгий Николаевич и сэр Тристан извлекли из «багажника» начавшего приходить в себя пленника и поволокли его в сторону, за кусты. Слава последовал за ними. Приостановившись, Георгий Николаевич что-то спросил у него, Слава упрямо кивнул, и более, насколько я видела, вопросов ему не задавали. Я же, оставив по-прежнему лежащего без сознания Алека в повозке, на попечении медленно оправляющегося магистра Леонардо, отправилась туда же, куда ушли остальные. Гнетущее оцепенение души и разума по-прежнему не оставляло меня.
Мое появление не только никого не обрадовало, но и вызвало заметное замешательство у Георгия Николаевича. Я поспела к самому началу допроса, и несмотря на то, что мне ясно дали понять, что я скорее стесняю свободу их действий, все же я оставалась здесь до тех пор, пока не услышала от пленника все, что хотела знать. Наконец, убедившись, что мне нечего более делать здесь, я предоставила пленника Георгию Николаевичу и сэру Тристану и вернулась к повозке, где Алек только-только начинал проявлять признаки жизни.
Когда Слава наконец вернулся совсем и забрался на свое место на задней скамье, он был бледен не менее магистра, во взгляде его застыли недоумение и, пожалуй, страх.
* * *
Я вскинула руки, останавливая сэра Тристана, мучительно пытавшегося вытолкнуть из себя слова:
- Не нужно. Довольно; я вспомнила. Прошу вас, извините меня. - Стыд нестерпимо жег мне лицо.
Он так и не поднял на меня глаз.
- Вам не за что просить извинения, ваша светлость.
Не дожидаясь и не спрашивая позволения, сэр Тристан повернулся и направился на задний двор. Впервые он шел, слегка ссутулив плечи и опустив голову. И виною тому были как моя настойчивость, так и мое внимание отнюдь не к его словам, но лишь к тому, что я желала от него узнать.
Я получила ответ.
Этот ответ не стоил того, что я сделала с юным рыцарем, позволив себе забыть, кто он и кто я.