Ее светлость леди Роксана, герцогиня фон Сонненхайм
Обрывки воспоминаний
Пятница, около половины одиннадцатого утра
Георгий Николаевич подхватил походный мешок Славы, в который я сложила свой доспех, и понес его к своей повозке. Магистру, смотревшему на это с недоумением, в ответ на вопрос я объяснила, что мне нужна сделка с Конунгом, ибо я хочу, чтобы он не просто согласился вывести своих людей на Круг, но и по собственной воле повиновался моим приказам. На лице магистра читалось явственное "Отцовский доспех! Да он и за один ваш кинжал согласился бы на что угодно", взгляд сэра Тристана был каменно-тяжел, однако я предпочла не вдаваться в объяснения, и мы отправились в мастерскую, описанную нам Конунгом.
Окольные пути, предпочтенные Георгием Николаевичем, были серы, грязны, но не слишком ухабисты, и до отвратительного места, наполненного лязгом, грохотом и резкими запахами, мы добрались довольно быстро. Надписи на вывесках этой мастерской меня озадачили, поскольку даже понимая каждое из слов, проникнуть в их общий смысл я не сумела, впрочем, не могу сказать, чтобы я уделила этому много времени. В помещении стояло несколько здешних повозок, переда у многих были задраны, и внутри что-то делали люди; некоторые же повозки были установлены над проемами в полу. Оказалось, что в этом месте Конунга надлежит звать Григорием, а вскоре он и сам вышел к нам в грязной одежде, на ходу обтирая руки о штаны.
Выйдя наружу, чтобы избавиться от необходимости повышать голос, я повторила Конунгу, что мне нужна от него услуга, однако прежде чем говорить о ней, предложила ему взглянуть, чем я готова отплатить за нее, и, подведя его к повозке Георгия Николаевича, извлекла из мешка нагрудник с гербом. Мои ожидания оправдались полностью и даже более того - Конунг, забыв обо всем на свете, тут же потянулся к доспеху, и мне пришлось напомнить ему, что руки его все еще грязны. Георгий Николаевич, криво усмехаясь, подал ему какую-то тряпку, и он, оттерев дочиста грязь, взялся наконец за нагрудник едва ли не благоговейно, и далеко не сразу оказался способен внять тому, что я ему предлагаю и чего хочу от него взамен. Наконец он вновь обрел способность слушать и с чрезвычайной легкостью согласился и на то, чтобы вывести на Круг своих людей, и на то, чтобы на этот вечер всецело подчинить себя и их моим приказам - в обмен на разрешение сделать с моего доспеха рисунки и снять мерки, на что я дала ему время до вечера. Он стал было выспрашивать, что за мастер делал доспех, услышав же, что мастер этот давно скончался, неподдельно огорчился. Перед самым расставанием, несколько помявшись, Конунг спросил позволения явиться сегодня на Круг в этом доспехе. Мне была крайне неприятна сама мысль о том, чтобы позволять кому-то надеть отцовский доспех даже на ристалище, однако, не желая разочаровывать Конунга немедля, я обещала ему дать ответ вечером. Оставив ему мешок с доспехом, мы покинули двор этой мастерской; Конунг же, когда мы проезжали мимо него, уже воодушевленно призывал "по телефону" кого-то из своих людей "бросать все и гнать сюда". Я ничуть не сомневалась, что сегодня он не задержится подле своего мастера, а покинет его как можно скорей под каким-нибудь благовидным предлогом и отправится в собственную мастерскую.
Вспомнив о намерении купить для Татьяны Васильевны какое-нибудь рукоделие, чтобы ей было чем занять время ожидания, я обернулась было к Георгию Николаевичу, однако выражение его лица встревожило меня, вмиг заставив позабыть о том, что я хотела спросить и задать совсем иной вопрос, в ответ на который он сказал, что нас, похоже, преследуют, но даже следуя его объяснениям, я не сразу сумела разглядеть среди других повозок ту, на которую он указывал. Кратко посоветовав мне держаться, Георгий Николаевич процедил что-то сквозь зубы и резко свернул на боковую проселочную дорогу меж пустырей, оказавшуюся не в пример хуже прежней. Меня швырнуло вбок, и не успела я вновь сесть прямо, как повозка резко подпрыгнула на ухабе, и я едва не разбила голову о стекло передо мною. "Пристегнитесь," - последовал второй совет, сопровождавшийся кивком на широкую перевязь, пропущенную у двери повозки возле моей головы через что-то, похожее на скобу для путлища. Однако, хоть мне и удалось вытянуть перевязь, сделать что-либо с болтающейся по ней железной пластиной я не смогла; впрочем, сомневаюсь, что я справилась бы с этим, даже если б повозку не трясло так немилосердно. Георгий Николаевич перехватил мою руку и быстрым движением вдвинул с громким щелчком пластину во что-то возле моего кресла, притянув меня перевязью к спинке - и тут же завертел колесо, сворачивая с дороги на пустырь, к перелеску.
То, что последовало за этим, я помню плохо. И сколько это длилось - тоже. Перед глазами мелькали поля, перелески, взгорки, спуски, деревья, и опять перелесок, и опять поле, пологий овраг, рощица, снова поле, а в узком зеркале над головой, порой попадавшемся мне на глаза, все была видна серая низкая повозка, неотступно преследующая нас - однако ей долго не удавалось приблизиться. Когда же мы оказались на каком-то заброшенном лугу, довольно ровном, расстояние между нами и нашими преследователями стало уменьшаться, и мне оставалось лишь сожалеть, что, поддавшись уговорам Георгия Николаевича, я оставила меч в хибаре. Однако сожаления мои были прерваны неожиданно взбрызнувшей грязью, покрывшей повозку сверху донизу, вокруг булькнуло, отчаянно взревели души коней, вывозя нас на очередной пригорок, и я обернулась. Через залитое грязью стекло в задней стене повозки мне с трудом удалось разглядеть серую повозку, дергающуюся, словно в судорогах, посреди заросшей и заболоченной речушки, которая, как оказалось, протекала по краю луга, совершенно скрытая сорной травой.
Мы вернулись к хибаре окольными путями, но отнюдь не теми, которыми уезжали отсюда. Полагаю, неопрятный вид повозки при нашем возвращении не только удивил, но и встревожил дожидавшихся нас, ибо они немедля собрались вокруг. Нашарив то место возле кресла, куда крепилась перевязь, я ощупала его, раздался громкий щелчок, и перевязь освободила меня. Однако лишь открыв дверь и попытавшись покинуть повозку, я поняла, что ноги меня не слушаются, и мне пришлось опереться на руку Славы, чрезвычайно кстати предложенную им. Не сразу овладев непослушным телом, в котором чувствовалась болезненная неловкость, я наконец поблагодарила Георгия Николаевича за искусство возницы, спасшее нас обоих, заверила его, что мне не забыть этой поездки, и, желая прийти в себя, направилась в хибару, предоставив ему объяснять, что произошло.