Климово

Падшая звезда Полынь

26 апреля 1986 года была суббота, стояла чудная и благодатная погода, и многие семьи отдыхали на природе. Над районным центром Климово около пяти вечера всплыла черная туча. Гром, молнии, ураганный ветер, ливень... в общем “уик-энд” сорвался. К вечеру многие жаловались на головную боль, неприятный и незнакомый привкус во рту. Дождь лил до ночи. В понедельник вышли на работу. А крестьяне и в воскресенье трудились, в разгаре была посевная... Прошло с той поры больше двадцати лет.

Чудо Божеское

Три года назад в пространстве под колокольней древнего Свято-Успенского монастыря (теперь это местечко Забрама) сама собой осыпалась побелка и под ней проявился лик Богоматери. Казалось бы, чего особенного: под всякими штукатурками, красками и побелками и не то сокрыть можно. Но дело в том, что в результате войн, богоборений и мародерств от монастыря только жалкие развалины остались - стены - и те пулями пообтесали. А здесь - целое живописное произведение, полноценная фреска!

Только кто-то в свое время имел глупость повыколоть глаза ангелам, окружающим Богородицу. А вот очи Матери и Младенцу ее трогать не решились. Или выкололи - а Они чудом прозрели. Знатоки сказали, что Богородицу зовут “Матерь Божия всех скорбящих радость”. Она - знак надежды и обретения.

И еще народ связывает чудо со старцем Максимом. Говорят, монашки не славились чистотой нравов и по легенде река Снов, которая течет у стен монастыря названа так потому, что “невесты Христовы” тайно рожали и бросали младенцев в реку, в которой они как бы засыпали вечным сном. Вот и поплатились... туча Чернобыльская всех накрыла. А Максим бы праведником и молитвенником. Его помнили старики, ведь Максим умер где-то в середине 20-х годов прошлого века. Он за рекой жил, на холме над криницей, которая так и называется - криницей Максима. Старец предрекал, что людей ждет суровое испытание, они будут страдать, но те, кто достойно перенесет, получат спасение.

Похоронен старец в монастыре, у его могилы люди исцеляются. И вода из криницы Максима почитается целебной. И вот, что замечательно: кругом радиация, а в монастыре и у криницы она в два раза ниже нормы. Самолично замерил.

А вообще беду накликать легко. Ну, кто умудрился так назвать селения: Могилевцы, Черная Криница, Чадица, Дохновы... А ведь придумали эти имена лет за 300 до катастрофы...

Чудо людское

В одночасье, 18 декабря 1997 года постановление правительства РФ сразу 40 населенным пунктам Климовского района понизило статус. Из “зоны с правом на отселение” они были преображены в “территорию со льготным статусом”. Что терялось: “гробовые” выплаты сокращались в два раза (для “зоны с правом на отселение” это около 200 рублей). И еще “за проживание” вместо 48 рублей платить стали 20. Отбирались льготы, одна из которых - право уйти на пенсию на 5 лет раньше. Ну, и соответственно жители лишались права уехать на незараженные территории. Сдаешь свой дом, получаешь справку - и переезжаешь туда, где нужны рабочие руки.

Климовскому району относительно повезло. Здесь есть даже села со статусом “чистых” (от радиации). Правда их всего два. “Зон отчуждения”, то есть откуда насильно выселяют, здесь нет. Впрочем согласно официальным данным из 9642 гектар лесов района 5047 загрязнены плотностью от 15 до 40 кюри на квадратный километр. Для сбора “нормативно-чистых” лесных даров пригодно около 10% леса. По сельхозпродуктам не так все страшно: в прошлом году только 7,6% проб, которые берет радиологическая лаборатория, содержали цезия-137 больше нормы. Впрочем в нескольких селениях этот процент превысил 50, а в одной деревне достиг 95. Чаще всего “грязными” оказываются молоко и телятина. Впрочем среди народа живо убеждения, что истинную правду засекретили дабы не сеять панику. Лично я во многих местах производил свои замеры; в отдельных местах дозиметр показывал радиоактивный фон 0,30 миллирентген в час. В два раза больше нормы.

Итак правительство вычеркнуло - народ по идее должен повиноваться. Ведь сколь денег-то бюджетных сэкономит страна! Однако нашлись несколько граждан, которые посчитали себя именно гражданами, а не быдлом. И совершили чудо. Особенно мне рекомендовали познакомиться с жительницей села Чуровичи Валентиной Александровной Буцукиной.

Дело вот, в чем. Может эти 40 сел на “зону” и не тянут, однако редко в них можно найти здорового ребенка. А среди взрослых слишком уж распространены заболевания щитовидной железы. Отсюда ослабление иммунитета, и букеты заболеваний - от язв до туберкулеза. Еще распространены заболевания опорно-двигательного аппарата (цезий в костях накапливается) и белокровие.

“Группа граждан” смогла дойти аж до Верховного суда, и “отбила” 4 поселения из 40: Чуровичи, Бугровку, Вишневый и Вознесенск. Плотность загрязнения там больше “нормативных” 5 кюри/км, но почему это надо доказывать в высших инстанциях - русская загадка.

...Проехали чуровическую достопримечательность, недостроенный культурно-спортивный центр. Начали его возводить не “чернобыльские” деньги и бросили. Сказали, кончились. Валентины Александровны дома не оказалось; она срочно повезла двухмесячного правнука Сашу в Брянск. Малыша лечили не от того и долечили до того, что не знали, довезут ли живым до областной больницы. Мы уже говорили, что здоровых детей здесь нет.

Дома был супруг, Буцукин Григорий Иванович. Он рассказал, как все было. Оба Буцукины - преподаватели здешнего СПТУ. Валентина Александровна в 2002-м, когда Верховный суд отменил правительственный вердикт, была депутатом райсовета. Ездила в Москву она трижды. В первый раз была у депутата Горячевой, второй раз пробилась к министру МЧС Шойгу, ну, а в третий раз - в Верховный суд. Туда ездила вот, почему. Чиновники правительства опротестовали решение областного суда (положительное для Буцукиной с соратниками). 23 октября 2002-го состоялось историческое для жителей Чурович решение. Они победили госаппарат.

Всякий раз она ездила за свой счет. В первый раз с местным доктором Снесаревым, остальные разы - одна. Деньги на борьбу помогали собирать коллеги по училищу. А ведь нужно было еще исследования по замерам организовать! Специалистов приглашали, принимали их...

На прощание Григорий Иванович подарил банку маринованных огурцов (ими славятся Чуровичи), и рассказал, что большая часть из тех, кто по праву переселения уехал в “чистые” края, уже вернулся назад. Там есть жилье, но нет работы. В Чуровичах тоже с работой не очень, но своя земля, пусть несущая в себе цезий да стронций, милее. К тому же Родина тянет, здесь все мило сердцу. Впрочем две трети чуровической молодежи работают в Москве - на стройках или в охране. И сын их тоже в Москве. Раньше был лесником, но ушел по здоровью. Лесники здесь долго не живут.

Огурцы не фонили. Но есть я их все же не стал.

...И еще поговаривают, что другая группа граждан, из других обиженных деревень, добралась до Европейского суда по правам человека, что во граде Страсбурге. И есть положительное решение о возврате статуса “зоны”. Только чиновники наши решение европейцев якобы засекретили, наплевали на него и растерли.

Никаких чудес

Абдулвагиб Шайхалиев по национальности лакец, но в душе русский крестьянин. Тем более что он в России с 7-летнего возраста, это когда в горах случилось землятресение и его перевезли в Ульяновскую область, в детдом. А то что к нему напряженно относятся некоторые - так это обычная наша (к сожалению) ксенофобия: “Вот, понаехали с Кавказа... еще неизвестно, зачем он в самом зараженном селе живет!”

Абдулвагиб с 87-го года в селе Воробьевка, он - фермер. Занимается коровами, овцами, зерновыми. И ведь вроде бы вправду предпосылок к крестьянству у него и не было: после детдома учился в торговом институте в украинском Донецке, работал директором хлебопекарни, зав. мясным отделом в магазине. Учился в школе вертолетчиков, служил в Чернигове, потом перевели его в Климов, где он был старшиной батальона. Потом был директором ресторана... и тут раз - и в крестьяне. Никаких чудес Абдулвагиб здесь не видит:

- С возрастом понимаешь, к чему тебя тянет. Меня тянет к земле. Я в сарай захожу - и разговариваю со своим скотом. Знаю, от чего скотина болеет, как ей помочь. И мне не нужен ветврач, потому как я на зоотехническом факультете учился. Здесь, в Воробьевке, ни зоотехника, ни ветеринара не найти, отделение совхоза “Климовский” развалилось, люди разъехались. Да и сам-то я попал сюда потому что землю здесь дали и сарай под скотину...

Жена у Абдулвагиба, Елена, - русская, местная. И дети здесь родились, их у Шайхалиевых трое. И что интересно: жили они в другом месте и детей у них не было; врачи говорили, семя у Абдулвагиба плохое. А здесь, в “зоне” - будто прорвало. И прекрасные дети, умные, здоровые. Кстати насчет радиации. Абдулвагиб никогда ее не замерял, продукция вроде в норме, ведь он скотину пасет подальше о мест с дурной репутацией (есть под Воробьевкой деревни Новосергиевка и Важица, где по слухам все приборы зашкаливает). Вообще по убеждению Абдулвагиба страшна не радиация, а психоз от ее боязни. Это как с болезнью: ты заражен настолько, насколько готов принять радиацию. Согласиться с этим трудно, но надо уважать мнение человека, который уже большую часть сознательной жизни хозяйствует на многострадальных землях.

Жить!!!

Шесть лет назад Григорий Савельевич Воскобойников похоронил жену. Для поминок сколотил стол, скамейки. Все в светлице и оставил, посчитав, что для него-то никто ничего не сколотит. Так и стоят самоделки, приготовленные к прощальной трапезе, в светлице. А дядя Гриша живет в кухне. Потому что пока не умирается.

Работает, много работает. Раньше бондарничал, то есть бочки делал, сейчас корзинки плетет, потому как для 81-летнего инвалида войны бочки ворочать тяжеловато. Так получилось, в своей деревеньке Уборки он пережил оккупацию, а после был призван в армию. Форсировал Днепр, освобождал Житомир. А под Витебском юного пулеметчика ранило. Перебили ему берцовую кость. Домой пришел без ноги, и устроился шить сапоги. После бондарничал в колхозе, шкуры выделывал. В общем всю жизнь трудился. И сейчас наверное живет только потому что трудится.

Хорошая была деревня, на 130 дворов. А сейчас дай Бог в семи живут. Хоть и вычеркнули в 97-м Уборки из списка “зон с правом на отселение”, все одно деревня опустела. И выглядит как канонический образец “чернобыльского запустения”, с развалинами и глухой тоской, будто висящей в воздухе. Пятеро детей дяди Гриши разъехались. Но недалеко, не дальше Климова. Он не в обиде, каждый выбирает свой путь. Свой дом, свое хозяйство он будет оберегать до конца. Но удивляется дядя Гриша вот, чему:

- Десять внуков у меня, взрослые, а чего-то не хотят рожать. Правнуков у меня двое всего. Вот я : калека, а пятерых родил. А им-то чего не хватает?..

Вздыхает фронтовик - и снова берется за работу. Надо подремонтировать старенький свой протез. Скоро весна, огород, после сенокос. Негоже, если культю натирать будет.

Сытый, разумеющий голодного

Сытую Буду по преданию основал казак то ли по кличке, то ли по фамилии Сытый. Ему эти земли царица пожаловала за воинскую доблесть. Поставил он здесь первую хату, лет двести пятьдесят назад это случилось. И, значит, все нынешние Сытые - прямые потомки того казака. Жаль только, никто про те времена ничего не помнит. Три, максимум четыре поколения в пределах достижимости человеческой памяти.

Михаил не знал своего деда, а то бы у него расспросил. Так случилось, что его дед и отец вместе бились в одном сражении, под Гомелем. Это в 44-м году было. Послали отца со связкой гранат, чтобы “погасить” фашистскую огневую точку. Снайпер его и сразил. Под сердце пуля попала. Послали с гранатами деда (отцова отца), и тот за сына полез мстить. Но снайпер попал деду в самую переносицу, на смерть, конечно. Об этом отец рассказывал. Потому что выжил; пуля прошла ниже сердца на два сантиметра. Отец отвоевал, вернулся домой, и работал в местном колхозе.

Колхоз в Сытой Буде назывался “Путь к коммунизму”. В нем трудились и дед (до войны еще), и отец, и Михаил. Свое крестьянско-фермерское хозяйство Михаил прозвал “Новый путь”. Из принципа и в знак противопоставления. А колхоз переименовали в “Прогресс”, но смена имени не привела к перемене имиджа. Настроение у Михаила изначально было боевое и он хотел действительно нащупать свой, ни на что не похожий путь. Доржка вышла извилистая.

Михаила тогда еще живенький колхоз послал своим стипендиатом в сельхозинститут, на агронома учиться. Был колхоз живенький, стал жиденький. (Всего-то одна буква поменялась, а как смысл-то исказился!) Вернулся, поработал агрономом, а вскоре Михаила перевели в район, заведовать станцией защиты растений. У Михаила есть еще брат Петр, старший. Он выучился на ветеринарного врача, тоже на повышение пошел - начальником районной ветстанции. От Бога он ветеринар, и скотину любит, и к нему люди тянутся, просят помочь, если корова или лошадь занемогли... но так получилось, что сейчас брат только на досуге практикует. Ныне Петр в политике, руководит отделением одной из партий. Конфликт у него вышел на работе, когда власть менялась.

В отличие от брата Михаил не в политику играл, а... даже не знаю как сказать. В общем Михаил был активным участником становления капитализма в нашей стране. В криминал втянула жизнь Сытого-младшего.

Как все вышло. Еще в 91-м, когда свободу даровали, Михаил ушел из станции защиты растений, взял самые плохонькие земли (50 гектар) и оформил фермерство. Просил у колхоза заброшенную ферму (не конюшню нынешнюю, а именно ферму). Не отдали, повели себя как собаки на сене. И за полтора десятка лет, что они “на сене” сидели, от фермы ни одного кирпичика не осталось. Все разворовали. Только дорога разбитая сохранилась, да бурьяны на месте коровника. А скотина Михаила вся в домашнем подворье стоит. И коровы у Михаила, и бычки, и свиньи. Немного, но голов тридцать наберется. Можно было бы и разрастись скотиной, но площади не позволяют. А занимаются всем в “Новом пути” - и животноводством, и полеводством - трое всего: кроме Михаила - его супруга Татьяна и брат жены Александр. Других работников нанимают только на сезон, когда надо урожай собрать.

Помогает и сын Виталик. Ему 12 лет, а уже со скотиной возится и трактором управляет. Дочь Ольга тоже участвовала, но в прошлом году в институт поступила. Учится она, причем на отлично, родителей радует. Много дел на жене. Татьяна местная, из Сытой Буды. Она по профессии повар, и потому проблем с приготовлением еды на всю бригаду (в страду) никогда не возникало. У Сытых все сыты.

Занялся с самого первого дня фермерства Сытый зерновыми. Хорошо пошли дела, ведь он агроном, знает толк в растениеводстве. Сначала продавался хлеб, а где-то в середине 90-х рынок встал. Сдашь зерно на хлебоприемный пункт - а потом год, как проклятый, свои деньги ждешь. Нужно было что-то придумывать. И помогла чисто крестьянская смекалка. Рядом граница с Украиной и там, в Украине, спиртозавод. Михаил продавал туда зерно, а расплачивались заводчики спиртом. С тонны зерна 150 литров спирта. Ну, а дальше Сытый реализовывал спирт куда придется. Бартер работал исправно, да и спирт по тогдашним временам считался валютой. А где валюта, прибыль, там и бандиты. Тем более что спирт возить приходилось в цементовозах или молоковозах. Проще говоря, контрабандой. Потому что таможенники на границе тоже беспредельничали. Всяк норовил урвать побольше.

Спиртом в районе занялись еще несколько человек, в том числе и друг Михаила, тоже фермер. И как-то быстро в районном центре появился “смотрящий”, вор в законе, выходец с солнечного Кавказа. И понеслось! Друга Михаила, фермера, однажды даже ударили топором по голове. Чудом выжил. И стрельба была. И угрозы. Все было. Того вора в законе кстати все-таки убили. А Михаил в 25-летнем возрасте стал седым. Сам он криминальных разборок старался избегать, потому что цель у Михаила была одна: развить свое крестьянское хозяйство.

Был когда-то Михаил Сытый коммунистом (по молодости, как начальника, уговорили вступить), а стал “бандитом”. Вот так... Но без этого было нельзя тогда. “Иначе нас просто разорвали бы...” - так говорит Сытый. Впрочем Михаил счастлив тем, что не получил пулю в лоб. А мог бы, ибо на “спиртовую валюту” слеталась всякая нечисть. И здесь крестьянская смекалка сработала: Михаил в чужие карманы не залезал, да и свой не раскрывал. Был момент, когда Михаилу предлагали перебраться в Москву, бизнес свой развить. Он было засобирался, а после все-таки одумался. Как говорится, с крестьянским рылом в калашный или какой-нибудь спирто-водочный ряд не дело соваться. Как только границы стали надежнее, таможенники - честнее, вся эта криминальная шушера то ли растворилась, то ли перебралась на другие “хлебные” места. Фермеры наконец могли сосредоточиться на своей земле.

Основное, что сейчас приносит Сытому доход, - картошка. Потому что есть стабильные договора; свою продукцию Сытый поставляет в детские сады и школы. И земли чистые от радиоактивности у него, и удобрения Михаил вовремя вносит. И хранить картошку умеет, по-старинному, в гуртах. Во всем районе картошку выращивают на 11 гектарах (уж очень много загрязненных земель), 5 из них - у Сытого. Выращивает Михаил и рожь, но только для того, чтобы скотину свою кормить. И все равно плохо на картошке жить, потому что в любой год может случиться неурожай. Сытый обязательно купит элитную скотину, поставит ее в новое помещение. Другого пути у фермера нет. Жаль, никогда он столько денег не заработает, чтобы построить ферму “с нуля”, нужно помещение... которого не дают.

Народ в Сытой Буде живет в основном Москвой. Вся молодежь в столицу уезжает, трудятся на стройке или в охране. Не видят молодые будущего в родном селе. По идее есть более легкие способы зарабатывать деньги и для Михаила Сытого. Но у него другие мысли на сей счет:

- Город для меня как тюрьма. По натуре я “колхозник”, землепашец. Мне надо все. Воробьи в ангаре (там у меня зерно) - я запрещаю их изживать. Ведь воробьи в зерне уничтожают вредных насекомых, долгоносика. Мне надо, чтобы корова хвостом крутила; а утром, когда в поле приходишь... поле в росе - как в бриллиантах! А земля, она свой запах имеет. Я наслаждаюсь пахотой. Земля, когда ее плугом поднимешь, оживает; а лежит просто так - она мертвая впрочем поймет это только тот, кто пахал. Есть поговорка: “Женщину можно обмануть, чтобы она родила, а землю не обманешь...”

Потому-то у Сытого на скудных землях, выделенных ему когда-то “от щедрот”, и родится рожь по 30 центнеров с гектара. Вот только трудно жить, когда килограмм ржи стоит рубль тридцать, а литр солярки - 18 рублей. И к фермерам почему-то относятся как-то странно:

• • ...На нас в администрации смотрят как на врагов народа. Ужасно, нас даже за людей не считают! Мы работаем на земле, дышим радиацией (ведь с пылью она отовсюду может прилететь), и какие-то... изгои. Да, государство нам дало волю. Всем: и частникам, и колхозам. Только колхозы эту волю завязали себе на шее, а мы, фермеры, худо-бедно, но момент использовали. Ведь у нас не было обременений в штатах больших, в соцкультбыте. Но надо ведь и нам двигаться вперед! Да, мы своими силами научились кормить страну. Неужели власти этой страны так и не научатся заботиться о своих кормильцах? Да, понимание у них есть. Ума почему-то нет. Я пережил все, в разные ситуации, на краю пропасти ходил, и понял одно. У меня есть земля и дети. И я верю только в Бога и в детей своих. А большего мне не надо...

Шаповальские тайны

Пальба, Дявун да Маурыч, последние шаповалы села Новый Ропск. Раньше-то весь Ропск “антюхи максал”. А теперь... “микро катрушников максает енти антюхи; хавби ино еперенят...” “Что за бред?!” - законно спросите вы. А язык такой в Новом Ропске. Секретный. Я высказал что-то типа: “мало кто валенки сейчас валяет, другие нашли способы деньги добывать”. И что интересно в Ропске: промысел умер почти - а язык-то остался!

...Уезжал из Ропска с чувством... даже не описать каким. Матом хотелось крыть, двинуть кого-нибудь в что-то такое живое и лыбящееся. Потому что ощутил себя каким-то эсэсовцем-карателем в деревне, прикормившей партизан. Впрочем водитель меня успокоил. Сказал, что мне еще повезло. Здесь, в Ропске, если уж кто не понравится, - за жабры - и в колодец. Вся округа слухами полна, что ропские колодцы полны всяких неприятностей.

Все началось с того, что глава местной администрации Попок послал нас куда подальше. Вообще этого Попка по настоящему зовут Николаем Васильевичем Толмачевым, но здесь, в Новом Ропске, у всех прозвища. Даже село - и то имеет прозвище: “Куробск”. Конечно не грубо он послал, сказал только, что шаповалы такие люди, к которым лучше не идти. Занятые и все такое. И вообще он не знает, кто где живет.

Мы были подготовлены. Один человек загодя поделился со мной, что очень уважает ропчан за то что они своих никогда не сдадут. Приедет туда милиция кого-то искать. Пошлют куда угодно, но не по адресу. Потому мы были готовы ко всему. И уже обладали некоторыми агентурными сведениями, именами, паролями и явками.

Нам был не только язык шаповальский нужен, но и практикующие шаповалы. То есть люди, которые делают валенки и сейчас. По первому адресу должен был находиться Маурыч, мастер Шипков. Как ни странно мы нашли этого деда. В дом не пустил, вышел, внимательно нас рассмотрел. Подумал. И сказал, что не знает ни валенком, ни языка. Не понравились, значит, мы Маурычу. Заподозрил наверное, что корреспонденты - понапишут, а потом расхлебывай.

Немножечко об истории. Еще в 1890 году исследователь Ф. Николайчик писал о ропских шаповалах следующее: “...Ходят они для единственного занятия: “бить вовну”. Берут с собой единственный инструмент, “лук”; инструмент этот похож на огромный смычок, аршина два с половиной, в котором вместо волоса натянута толстая струна. Лук привешивают к стене в горизонтальном положении, подстилают под него решетку из лучины, которая по миновении надобности свертывается в трубку вокруг лука. На решетку накладывается “вовна”, лук поддерживается одной рукой так, чтобы струна касалась “вовны” (шерсти), другой рукой струну при помощи деревянной зацепки оттягивают. От сотрясения спущенной струны шерсть разбивается, а струна издает при сотрясении бревенчатый звук”.

С этим нехитрым приспособлением ропские картушники (шаповалы) отправлялись в отхожие промыслы. Уходили далеко, в соседние губернии, а то и до стран чужих доходили. Они слыли великими хитрецами, но клиент ценил качество валенок, а потому необычное поведение и непонятный язык терпели. Качество шаповалы выдавали неплохое, по пять лет валенки носились. Язык им нужен был лишь для одного: обмишурить. Но и шутки были не чужды шаповалам. Тот же Ф. Николайчик рассказывает: “...баба сидит над душой все время. Чтобы отделаться от нее, прибегают к разным уловкам. В этих случаях изобретательность шаповала неистощима: иногда вдруг живот у него заболит так, что решительно сидеть невозможно, даже молчать невмоготу; шаповал катается по полу, кричит, всполошит весь дом! Хозяйка бежит к соседям за помощью, а шаповал тем временем моментально свернет “манек” (ком) фунтов в пять “вовны” и спрячет так, что все поиски будут напрасны... Иногда, чтобы отделаться от назойливой хозяйки, шаповал прибегает к варварскому средству: он незаметно надрезывает струну у “лука”, которая обыкновенно очень туго натянута; приняв затем безопасное для себя и опасное для сидящей тут же бабы положение, он дергает струну сильнее обыкновенного и струна лопается так что струна рассекает бабе лицо до крови. Разумеется, были случаи, когда шаповалов во время мелких краж на ярмарках ловили мужики и били нещадно. Недолгий был век у шаповалов, так как к спертому воздуху в хате, в которой они работают, присоединяется едкая шерстяная пыль, действующая весьма разрушительно на легкие...”

...Бальбу искали долго. Не нашли. Зато обнаружили его хату, в которой пребывала его жена. Нам повезло. Супруга оказалась хохлушкой, а значит в карман за словом не полезет. Она сказала, что Бальба ( в миру Сергей Семенович Цвиров) “у майдане, у магазину”.

Вот тут-то мы его тепленьким и взяли! Даже несмотря на то, что встречные мужики вовсю старались увести в сторону от магазина. Сидел себе мирно, попивал в уголке пиво. Мы от него ждали какого-то фортеля, но почему-то он с легкостью вошел в контакт и согласился, чтобы мы его подвезли до хаты. Наверное возраст не тот и ропскую гордыню старик променял на возможность быстро добраться домой. Авоську с пивом он припрятал в сенях, как видно, не желая продолжать веселое времяпровождение при жене-хохлушке.

Аккурат в работе у Бальбы была пара валенок. Точнее Сергей Семенович показал нам полуфабрикаты. Два вытянутых комка шерсти, нечто вялое, бесформенное и мало напоминающее обувь. Старый картушник заверил, что замечательные антюхи смакстяет он, ведь для родственника. Помещение мастерской шаповала - часть летней кухни. Значительно большая часть, нежели кухня. И по величине печи (непременного кстати инструмента в приготовлении валенка, ибо он на печи сохнет и обретает крепость) можно судить, что объемы производства некогда были несравненно больше.

Проблема в том, что валенки выходят из моды. Или, если угодно, из круга бытия. Нет, в деревнях от дешевой шерстяной обуви не отказываются. Штука в том, что антюхи (валенки) вытесняют т.н. “бурки”. Это те же валенки, только они не валяются, а сшиваются из старой шинели или еще каких-нибудь кусков сваленой шерсти. И еще “бурки” прокладывают ватином. Получается прочнее и практичнее. Только в Ропске новую продукцию не освоили. А еще в одном селе, Коржовке-Голубовке, наладились эти “бурки” кусками старых автомобильных покрышек обделывать. Эдакая обрезиненная обувь носит название “бахиллы” и ей не страшны русские оттепели. В общем современная технология, основанная на научных разработках и народной сметке, движется вперед и заставляет придумывать всякие “ноу-хау”.

Здесь, в Ропске, все по-старинке. А значит застой и стагнация, как и положено теории экономического развития. К тому же не стало станка, который называется волноческа. Все ропксие картушники себе на волноческе паруху (шерсть) набивали. “Луками” лениво трясти. Стоял он в сельском комбинате бытового обслуживания. Теперь ни комбината, ни станка, ни “парухи”. А здание КБО передали церкви, там молятся. На русском языке, а не на шаповальском.

Обучался Сергей Семенович у своего отца, Семена Антоновича. Отец - у своего отца Антона Ивановича. Сколько поколений прошло через шаповальскую школу, Бальба и не помнит. Только, пока жена-хохлушка не появилась в доме, он даже в быту по-шаповальски со своими общался. Шаповальское умение - не только антюхи. Шаповал должен уметь и печку сложить, и шерсть настричь, и колодки из дерева выточить. Ходили с отцом далеко, в соседние области и все больше пешком. И не только “лук” с собой таскали, а и набор колодок, в пуд весом. Причем в зимнее время; летом, как и положено, трудились в колхозе, “талмуте” по-шаповальски.

По утверждению Сергея Семеновича язык свой нужен был картушникам не только для обмана. Но и для утайки шаповальских секретов. А то всякий овладеет искусством валяния - так без работы останешься! Впрочем и с утайкой шаповалы остались почти без работы. Еще и климат поменялся. Раньше, как помнит Бальба, хаты под крыши снегом заваливало. Теперь даже в конце зимы пройдешь по полю - снегу по щиколотки.

Со своей хохлушкой Полиной Васильевной Бальба познакомился на глубине 1200 метров. Когда-то пошел в Донбасс, на шахте деньги зарабатывать. На валенках-то еще никто не разбогател в Ропске. Полина Васильевна долго не могла понять, куда попала, когда молодой муж ее сюда привез. Чего-то “гутарют, гутарют по-своему, чи матом, чи по-немецки”. А после поняла: игра у них такая. Как дети малые тешатся. Уж никто и не максает эти антюхи, а все берегут свой язык.

Язык шаповальский вполне красив и даже интуитивно понятен. Например “хусая паруха” означает “плохая шерсть”. “Измаксать пошпинчее” - “сделать получше”. “Кемать в пихталках” - “спать в подушках”. А вот как пример народного художественного творчества местная частушка: “Ботос голота поил, а шита сугу брала // Ботос шихте тербовал, шихта не вгуряла”. Это значит: “Парень коня поил, а девка воду брала, он ей сделал нескромное предложение, она его послала куда подальше”.

Сапоги по-шаповальски уничижительно зовутся “лопухами”. Овцы, источники материала и благополучия шаповалов - “мерхли”. Земля - “атира”. Стол - “трапез”. Хозяин - “похазник”. Жена - “чудова ряха”.

По утверждению Бальбы из относительно молодых шаповалов в Ропске есть только Толик по кличке Дявун. Кличка такая потому что кто-то из его предков до девок был охоч. Клички передаются по наследству как хаты или колодки (валеночные модели). Только не сказал дед, где нам этого Дявуна найти. Сказал, забыл. На прощание посетовал: “Это я сейчас стал хусый, да и Полина моя ёрая. Раньше-то такой шпинский был!” Это значит, стал совсем плохой, жена постарела, а раньше-то - молодец-красавец! Три сына у Бальбы, а валенки делать он не умеют. От этого втройне обидно старику.

Хотел он предложить “гарду покерить” (горилочки выпить) но, встретив суровый взгляд своей “чудовой ряхи”, осунулся и притих. За спинами мы услышали тяжелый вздох. Мы тоже вздохнули. Только с облегченно. Когда оставили Ропск. Ну, о-о-о-очень тяжелый народ.

В этом году Новому Ропску исполняется 400 лет. Говорят, промысел, а значит и язык живет столько же. Глава, который “Попок” намекал нам еще, что ропчанам не на что будет юбилей отмечать. Мол, мы, корреспонденты, проиезжаем, воду мутим, а богача ропчане от этого не богатеют. Молодежь не поможет встретить юбилей, да она вся разъехалась на заработки. Не хочет молодежь антюхи макслить. Тем более что здесь, в Ропске, “чернобыльская зона”, дополнительный повод бежать.

Теперь знайте: если Вы услышите где-нибудь в Москве, Киеве или Питере странную речь - вроде бы русскую, а непонятную, чудную, - знайте: то “говордят” (говорят) потомки ропских картушников. Для них язык - часть своей маленькой Родины.

Домашний Лувр

Как и всякий патриарх, свою осень Акулов скрашивает животными. От людей устаешь, точнее человеческое предательство болезненные раны превращает в незаживающие язвы, а верность и бескорыстие животных притягивает все теснее и теснее. Вот взять даже церковь: и тут предательство. Сработал Акулов для одной церкви царские врата, подарил. А священник взял - и куда-то продал.

Животных у Владимира Филипповича тринадцать голов. Одиннадцать собак и две кошки. Соседи, мягко говоря, недовольны. Только подойди к этому прекрасному, но такому непонятному дому... такой гвалт раздается, целый собачий хор! Хотя в сущности все собачки - мелочевка, жалкие шавки, подобранные Акуловым на помойках. Они преданно глядят своими бесконечно благодарными пуговками в глаза хозяина и кажется готовы на все ради него. Только не на предательство.

Акулов конечно “патриарх” условный. Как минимум он - патриарх казачества поселка Климово. А уж трон, скипетр и держава у него в доме - это скорее для юмора, чем для удовлетворения скрытой мании величия. Впрочем и гордится Акулову есть чем. Всеж-таки нет в России второго такого... домашнего “Лувра”. Где все в золоте, классические картины на стенах и даже на потолках, инкрустированная ценными породами дерева мебель, паркет из десятка пород ценной древесины.

Насчет казачества. Климово основано было казаком Климовым, потому-то здесь и казачий юрт. Акулов - самый старый среди казаков, а потому имеет эксклюзивные права, в том числе даже право пороть атамана. Что он один раз и свершил. Правда не признается, за какой грешок. Типа “на престол когда восходил - немножко провинился”. Сам Акулов грешил редко. Но метко. Напился в жизни единожды, в молодости. И сразу понял, что в угаре он дурной, деручий, а потому дал слово ни-ко-гда. Один из “ампирных” шкафов доверху набит непочатым спиртным. Справа - водки, слева - вина. В назидание потомкам и на радость здравому смыслу.

Сложно было с семейной жизнью. Женат Акулов был четыре раза. С первой супругой, Анной, он прожил 4 года. Она ему родила дочь. Разошлись они по причине ее легкого поведения. Вторая жена, Полина, родила ему сына и прожили они почти 20 лет душа в душу. Но она умерла. Третья супруга, тоже Полина как и первая не отличалась высокой нравственностью и они разошлись. С четвертой, Валентиной, Акулов жил хорошо, но она ушла. Не говорит Владимир Филиппович, почему, но утверждает, что она для него самая любимая и он ее ждет. Всегда. Только не знает, что с собаками своими делать.

Часть картин в “Лувре”, причем самых хороших, работы отца, Филиппа Артемовича Акулова. Он был простой маляр, но на досуге делать любил копии с шедевров великих. Гениальные копии - с Боттичелли, Караваджо, Рубенса, Левитана... Но вторая жена отца почти все уничтожила. Осталось только то, что Владимир Филиппович чудом спас.

Мама Акулова - чистокровная украинка Анна Борисовна Коцюба. Она ни одного дня в школе не училась, но сама дома строила, штукатурила, печи клала. Смекалка в ней была от рождения. Может благодаря ей Акулов освоил с такой легкостью профессии бондаря, плотника, столяра, каменщика, стекольщика, кровельщика, шофера, инкрустатора, резчика по дереву. Он ведь кроме своего “Лувра” два иконостаса сработал на Украине, в селе Горск и в городе Городня. В одиночку работал, как Микеланджело. По два года трудился над своими шедеврами. Мог бы и для Климова сделать, но здешний священник - сын человека, который Акулова посадил. Не прощает Акулов несправедливости.

Отец Владимира Филипповича ушел из семьи, едва пришел с фронта. Акулов с матерью остался, и подались они в Украину, в колхоз. Чтобы прокормиться. Там-то они и стал творить. Самолеты, танки из дерева вырезал. Такие самолет создавал: покрутишь его на веревочке - он и летит. Рамочку, которую в детстве для мамки сделал, до сих пор хранит. Но был Акулов еще и философски настроен. Когда кто-то помирал, он частенько в траурной процессии иконку нес. Идет - и думает: “Неужто все так и уйдем, не оставив после себя ничего кроме креста на погосте. А крест сгниет - и только пыль...”

А настоящее откровение пришло в армии. Служил Акулов на Дальнем Востоке, на острову Шумшу, в танковом полку. Для чего танкисты на маленьком острове Курильской гряды, не совсем ясно было, однако теперь это уже неважно. Дело в том, что танковый полк уничтожил цунами. Случилось это 5 ноября 1952 года в 4 часа 10 минут утра. Спали себе солдатики в казармах мирным сном - и тут волны накатили. Две так себе, а третья такая, что не то что казармы - многотонные танки в океанскую бездну утянуло.

Очнулся Володя Акулов на крыше. Длинная такая крыша, метров сто. Он один, а кругом - океан... И болело все (после на нем восемнадцать ранений насчитали), и замерзал, но жить-то хотелось! И подумал солдатик о мамке, о Климове своем. Уже мысленно попрощался со все сущим. Но разглядел он полосочку земли. А еще точку у горизонта. Он понадеялся, что судно - стал кричать что есть мочи, руками размахивать.

Позже выяснилось, что полосочка - остов Парамушир, видно солдат хоть и не помнил себя, а боролся за жизнь свою, сопротивлялся стихии. Отнесло его от расположения миль на тридцать, тем не менее ему повезло: точкой и впрямь оказался рыболовецкий сейнер, который вместе с другими десятками судов искал оставшихся в живых. Из 333 солдат, которых накрыло волной, остался в живых он один. И получается, что ежели Акулова не затянуло в бездну, значит для чего-то. Миссия на него возложена. Жаль только, из армии он седым и задумчивым вернулся. А так - ничего, бойкий да жадный на работу.

Как все начиналось с “Лувром”. Попал как-то Акулов на Киевский вокзал, что во граде Москве. Все на чемоданы свои смотрят да на карманы, чтобы не обокрали, а он наверх глянул. И был потрясен. Там такая лепнина, такие росписи! Ну ей-богу: шедевр. Акулов человек общительный, порасспаршивал он и узнал, что творили эту красоту пленные немцы. После попал в Шереметьевский дворец. И там поближе рассмотрел деревянную резьбу в стиле “ампир”. Шикарно. Изящно. Захотелось попробовать так же.

Но начал с инкрустированной мебели, шпоном разных сортов отделанной. Но задумку создать “домашний Лувр” уже не оставлял. До Парижа далеко, но реально можно было посмотреть разве что ленинградский “Эрмитаж”. Туда Владимир Филиппович и подался - с целью изучать опыт его предшественников. Неделю ходил, присматривался, запоминал. Встретился с Борисом Борисовичем Пиотровским (отцом нынешнего директора бывших царских апартаментов):

- Изложил я ему свои думки. А хотел я создать на своей дальней периферии свой “Эрмитаж”. Ну, и “Лувр” тоже. Борис Борисович выслушал, и сказал: “Молодой человек, это нереально. Вам просто жизни не хватит...” Но фотографиями моей мебели, и в особенности шифоньера (я заблаговременно сделал) заинтересовался. Просил продать. Но я не согласился, шифоньер мне самому нравится...

Вернулся домой Акулов окрыленный. И немного обиженный. Он был уверен, что его жизни должно хватить. Иначе для чего бездна его вытолкала? И начался труд. Всему учился сам. Картины только отцовские пристроил. И еще картины своего друга, колхозника из деревни Аптени Виктора Куруся. Он их к потолку, “плафонами” приделал. Отцовых картин-то оказалось маловато. Рисовать пробовал и сам. Получалось, но не так гениально, как у отца и Каруся. Жаль, последний умер от горилки, а то бы больше старинной живописи в доме у Акулова было.

В общей сложности работы продолжались 35 лет. Продолжаются они и ныне, только пространство дома на позволяет развернуться шире. Пришлось в процессе творчества освоить паркетные работы (полы в доме - это “ковры” из разных пород: дуба, березы, яблони, красного дерева, клена), и разные техники резьбы. Вся мебель и вся “лепнина” сделана из одной породы: липа. И вот, почему. Акулов слышал, что где-то нашли пещерный храм, в который нога человека нет попадала две тысячи лет. И там разные деревянные предметы. Так вот дубовые вещи превратились в труху, и липовые как бы закаменели. Мед, который содержится в липе, хранит древесину. Акулов работает на вечность. Трон, который стоит в доме, скопирован с трона Екатерины Великой. Только позолоту он использует на настоящую, а “японскую”. “Поталь” называется.

А работал Акулов бондарем на Климовском консервном заводе. Бочки делал для солений. Тяжелый труд, но времени на свой “Лувр” доставало. Только реализации творческих дум мешал его непреклонный характер. Загребли как-то за характер Акулову в тюрягу.

Все началось с того, что у себя на консервном заводе он организовал экономическую стачку. Дело в том, что там платили копейки, рабочих ни во что не считали, и Акулов поднял восстание. Поскольку была советская власть, его сначала хотели подвести под расстрел. Вышло иначе: дошли известия о стачке до Москвы, приехал с проверкой сотрудник центрального аппарата, руководство завода сняли, а районным властям “выписали по первое число”. Но власть обиду придержала и придумала иную кару.

На Акулова повесили криминал. Однажды к нему приехали домой, сказали, что он на мотоцикле сбил человека и увезли его в тюрьму. Следователь еще не знал, что он отец будущего священника и выполнил заказ качественно: Акулову дали 4 года. Правда заключалась в том, что человека-то на самом деле сбил один из милицейских чинов. Через несколько лет чин, кстати, повесился.

Можно жить и в тюрьме. Но Акулов продолжал проявлять самостийность характера. Его хотели послать строить дачи для тюремного начальства, он категорично отказался и тюремщики обещали его сгноить.

- ...Послали меня на “черную” зону, где власть держали воры. Но я никого не боялся. В любой драке, борьбе - выходил победителем. И до сих пор я непобежденный. В тюрьме одному парню шесть ребер сломал. Он спортсмен, сидел за изнасилование; и все подначивал меня, подстрекал: “Дед, давай подеремся...” Меня на зоне “Дедом” звали. А меня корейцы учили драться, это когда после цунами я на Сахалин попал. Они сидят, отбивают палец один, бьют, бьют... и палец у них как молоток становится. И меня этому научили, и еще научили одним пальцем человека класть. Ну, зажал меня как-то этот спортсмен - я и дал ему... Еще и сдавил так, что кости у него затрещали. А один раз, в бане, меня трое изнасиловать пытались. “Опустить”. Отбился. Правда лопатку они мне сломали. Ну ничего, я посля по одиночке с ними рассчитался. И мой престиж поднялся...

Из тюрьмы Акулов пришел с раком горла. Ничего, вылечился сам, при помощи снадобий, которым мамка учила. И еще ведь он очень боялся, что дело своего “Лувра” довершить не успеет.

Если Владимир Филиппович не врет, были у него всякие иностранцы, в том числе и французы. Утверждали, что такого чуда в своем парижском “Лувре” не видывали. Предлагали продать. Все, скопом, за миллион евро. Он рассердился. Потом что - и он в этом убежден - культурное достояние Российской федерации не продается.

...Сын Акулова, Константин, тоже делает мебель. Только попроще: табуретки, столики. И лишь по заказу, для денег. По мнению Владимира Филипповича, в сыне не хватает стремления постичь и достичь. Имеется лишь желание денег огрести.

Геннадий Михеев.

Фото автора.

Брянская область.