Заипутье, печальный привет от Чернобыля

Стрела, пронзающая Вечность...

...Всего семь километров к Юго-западу от села Верещаки - и вы попадаете в ад. Или, если посмотреть глазами научного фантаста, в “сталкерскую зону”. Было там когда-то знаменитое и богатое село Святск. “Было” - потому что за три десятилетия шумное селение превратилось в жалкие развалины. Святск настиг Чернобыль, “одарив” его радиоактивным дождем.

Народ не растерялся. Великолепный Дворец культуры, построенный некогда по протекции святского уроженца генерала Драгунского (выходца из местечковых евреев), разобрали по кирпичикам и бетонным блокам. Не пожалели и другие дома, не побоявшись радиации; весь материал ушел на постройки в других, более “чистых” селах. А церковь святскую пожгли - кто-то решил развлечься. Святск - “зона отчуждения”, здесь жить нельзя. Верещаки - “зона отселения”, здесь жить... скажем так, любезно дозволяется. Хотя не рекомендуется. Верещаки и сейчас - большое, многолюдное село, здесь много детей, есть магазины, не менее великолепный, чем святский Дворец культуры. Колхоз действует, в нем местный люд трудится.

Только церкви в Верещаках нет. Чернобыль здесь не при чем - ее разрушили еще до войны богоборцы. Осталось от нее лишь несколько фотографий, по которым можно судить о том, какой она была жемчужиной. Впрочем отношения Верещак с религиозной обрядностью - история особая. Вера в жителях Верещак без сомнения есть, а вот с воцерковленностью не все так просто.

История Верещак вся как на ладони. Ей посвящены три комнаты Дворца культуры, в которых разместился музей истории села и колхоза. Собрал музей, а так же написал 16-томную историческую хронику Верещак местный уроженец Михаил Филиппович Ковалев. Жаль, в прошлом году его похоронили - удивительной души был человек! Его и теперь природа оплакивает: поливает музей дождями с потолка. Заодно и весь замечательный Дворец культуры поливает - крыша прохудилась, а денег, чтобы починить, нету. Горько...

Верещаки известны с 1669 года, когда на здешней речке Выхолке поселились трое: Пугач, Горбач да Голыго. Именно потому здесь много Пугачевых, Горбачевых и Голыго. Один местный уроженец по фамилии Пугачев прославился как герой Афганской войны и России. Сейчас он работает в окружении знаменитого генерала Громова, тоже “афганца”, и как говорят, живет неплохо. Я к чему это: местные работники культуры вкрадчиво порадели, не найду ли я для них спонсора, который бы взялся за крышу. Я, откровенно говоря, со “спонсорами” не вожусь,тем более, с теми, кто крышует, но после, когда уже покинул Верещаки подумал: а не попросить ли помощи у героя Афганской войны? Только кто ж меня к нему пустит? Весь небось теперь в телохранителях, ведь какие деньги-то в правительстве Подмосковья крутятся! Не-е-ет… пусть уж верещакцы сами к своему землячку пробиваются... Они пробивливые.

Название села пошло от вереска, которого здесь росло вдоволь. Жили верещакцы вольно, отвоевывали у леса земли, расширяя пашни. Но однажды, во времена Петра Великого, Верещаки силой были переданы во владение Киево-Печерской лавры. Монахи, кроме того что построили замечательную церковь, показали себя злостными эксплуататорами. Кроме магистратных сборов “лаврские крепостные крестьяне” обязаны были вносить натуральный и денежный оброк, а так же отрабатывать два-три дня барщины в неделю. Иногда чернцы заставляли работать на лавру и по шесть дней в неделю, что не раз вызывало волнения. Впрочем за время монашеского управления население Верещак выросло со 167 до 809 душ, а число дворов с 20 до 67. Видно рабство сильно влияет на плодовитость.

Волю Верещакам подарила императрица Екатерина Великая; она издала указ, согласно которому церковные земли в Малороссии (а Верещаки тогда приписаны были к Черниговской губернии Украины) отбирались в пользу государства. Село Верещаки стало казенным, но полегчало не сильно: крестьян обложили подушной податью. Сохранилось имя самого отъявленного эксплуататора XIX века, держателя шинка и ростовщика Моисея Каплуна (я не антисемит, но подчеркну: явно не москаля и не хохла по исторической родине и сути). Национальность здесь не при чем, возможно и личность Моисея тоже; просто в шинке прожигалось слишком много крестьянских состояний.

Обряд “Стрелы” по сути своей вместил в себя долгую историю села. Вот идет по селу процессия - а впереди ее “старцы” бегают, народ веселят. Они к народу пристают, детишек гоняют палками, собирают “дань” в корзины. По сути “старцы” - ряженые, они каждый год разные “образы” представляют. Но суть не меняется: в народной образности сохранилось местное понимание попов. Не сей раз это “цыганка” и “нескромная девица”, в которую вырядился парень. А вот вдова верещакского историка Нина Николаевна Ковалева много лет Бабой Ягой наряжалась. Всяк рядится в меру своей фантазии. Так вот, о преемственности: на поверхности лежит, что “старцы” представляют монахов, которые подати пришли собирать. А ведь больше двух веков прошло с тех пор как чернцов от села отвадили!..

Праздник начинается с утра “карагодами”, или, если чисто по-русски говорить, хороводами. Дело в том, что здесь столкнулись две родственные славянские культуры - русская и белорусская - отчего и в языке, и в обычаях Верещак наблюдается любопытное смешение. Карагодов несколько, в них участвуют как малые дети, так и старики. Поются песни, обрядовые и светские. После, ближе к полудню, начинает образовываться фигура “стрелы”. Впереди, за “старцами”, - пожилые женщины. Следом - народ помоложе. Всего в “стрелу” собирается до полутысячи человек, и это при учете того, что нынешнее население Верещак - 793 человека.

Идут через все село, а это около двух километров. За околицей - озеро и ржаное поле; рожь здесь называют “житом”. У озера устраивается пиршество - с песнями и плясками. После чего женщины отправляются в жито. Рвут колосья, траву и бросают через себя - назад. Каждая женщина собирает пучок из восьми колосков, а девятым колоском его перевязывает. Это оберег, который берется с собой. Он будет защищать от болезней и напастей в течение года. Эта часть обряда носит название: “закапывание стрелы”. Звучит может и сухо, но сакральное значение обряда неоценимо: “стрела” ушла в Землю. Земля все принимает. Отдает только далеко не все... Когда с поля уходишь, нужно правилу следовать: ни в коем случае не оглядываться. Посмотришь назад, на жито - урожай сглазишь.

Сам я не люблю всяких прихоэнергетических или иных оккультных наук. Но здесь, на “Стреле” явственно почувствовал, что такое - энергия людей, собравшихся воедино. Есть такое словечко греческое: “катарсис”, очищение страданием. Да, люди действительно страдают, к тому же сам обряд проходит после окончания весенней страды, в церковный праздник Вознесения, который здесь именуется “Вшестя”. Карагоды как бы вбирают в себя отрицательную энергию, которая потом стремительно выносится за границы села и отдается в Землю. Верещаки очищаются от скверны. Жизнь как бы заново начинается.

Жительница села Анастасия Ивановна Хомякова говорит:

- Это так, бабские “забабоны”. Испредвеку ходили, пели... обычай такий старый. А, как гром первый загремит - надо “качаться” - пасть на землю и перекатнуться три раза. Это чтобы не болело ничего. Спасает “стрела” нас от грому, от стихии, от всех бед. А еще у нас и откапывают “стрелу” - на вторый день Пасхи, в понедельник. Там же, где и закапывали. Тоже потанцуем, попоем...

Когда с тобой Любовь

Сад у Тарановых не слишком большой, 23 сотки. Зато в нем произрастают виноград, три сорта груш, алыча, абрикос, персики, грецкий орех, полдюжины сортов яблонь, голубика, жимолость, десять видов смородины, крыжовник, японская айва, войлочная вишня, лимонник и еще много всего экзотического. Еще растут десятки видов лекарственных растений, ну, и цветы. Последние украшают “альпийскую горку” - удивительное для “зоны отселения” сооружение.

Старым Бобовича досталось так же как и всей “Заипутской зоне” (территории на правом берегу реки Ипуть): из всех зон радиоактивного загрязнения на территории России Заипутская зона - самая тяжелая. Только здесь имеются “зоны отчуждения”, то есть районы, в которых жить нельзя вообще. Одна из таких зон всего в нескольких километрах от Старых Бобович; это село Святск, которого уже нет - людей оттуда эвакуировали. А вот Бобовичи остались, хотя здесь уровень радиации (сам замерял) приблизительно в три раза выше нормы. А по официальным данным загрязненность территории села - 26,6 Кюри/км2 - круче, нежели в самом Чернобыле! Здесь-то Тарановы и поселились аккурат после Чернобыльской катастрофы.

И они не перестают удивлять местных жителей. Не только альпийской горкой: у Тарановых птичник великолепный, в нем несколько пород кур. Скотины много на дворе, а еще они разводят для лучшей плодородности калифорнийских червей. Дом строят; уже десять лет правда, и до окончания строительства далековато, но процесс идет. Внутри дома шикарный камин, творение Сергея Таранова. Он и сам не подозревал, что научится строить камины и печи, теперь же Сергея приглашают класть камины аж в Москву. Это неплохой приработок, ведь у майора полиции, старшего оперуполномоченного уголовного розыска - зарплата не такая и большая. Тем более что Сергей недавно ушел за штат, считай, на общественных началах работает, без зарплаты. И в депутаты сельского совета его выбрали - тоже на общественных началах.

Особая любовь Сергея - малина. Эту страсть он еще в Таджикистане приобрел, где родился. Малины у Тарановых несколько рядов, плантации, считай. Тоже доход в семейный бюджет, ведь плодоносит ягода при добром отношении прекрасно, к тому же малина совершенно чиста в радиоактивном отношении - особенность у этой ягоды такая. Вообще умение жить в радиоактивной местности приходило не сразу. Нужно знать, где собирать грибы, где скотину пасти, чтобы поменьше облучаться. Ведь радиация неравномерно легла.

Любовь, жена Сергея, не работает, у нее инвалидность. Болезнь тяжелая и редкая, но по Любови этого не скажешь, она всегда полна оптимизма и буквально пышет здоровьем. Но мало кто знает, какими усилиями это дается, ведь Любови постоянно приходится бороться с недугом, поразившем ее мышцы. Эта болезнь была порождена горем, которое семью Тарановых настигло, едва они переехали сюда из Средней Азии.

Они жили в Курган-Тюбинской области, в совхозе имени Кирова. Учились в одной школе и в одном классе. Сергей родился в Таджикистане, туда когда-то выслали из России его раскулаченного деда. Любовь – когда та еще ребенком была - привезла в Среднюю Азию мама, учительница; здесь она искала лучшей доли. Родилась Любовь совсем близко от Старых Бобовичей, в деревни Холевичи. Они могли бы и там поселиться, но деревня эта в отличие от Бобович совсем уж опустилась, там и работать-то негде. Бобовичи по сравнению с соседними селами вообще-то смотрятся как центр цивилизации. Пусть здешний колхоз “Красная Ипуть” на грани банкротства, зато работают предприятия: хлебокомбинат, передвижная механизированная колонна, шесть магазинов. Есть Дом милосердия, больница. Главным врачом последней кстати работает родной брат Любови, Константин Валентинович Ляшков. Это Любовь его сюда перетащила. И население в восторге; он хотя в Таджикистане был хирургом, а здесь переквалифицировался в терапевты, лечит замечательно. Он вообще врач от Бога.

Люба с Сергеем, хотя в школе вместе учились, даже не дружили, их отношения начались в Душанбе, где они в институтах учились. В троллейбусе к Любови один парень пристал (там шибко привязчивый народ) и Любовь вышла возле общежития, где Сергей жил. Пошла к нему чтобы защитил. Сергей Любу проводил до ее общежития - так чувства и родились. Ничего особенного - обыкновенный студенческий роман. Когда им по 20 лет было, они поженились.

В том, что Любина мама однажды по распределению попала из Брянской области в Таджикистан, ничего странного не было. Ближайший к совхозу город Вахш называли “маленьким Берлином”: девять из десяти жителей города были этническими немцами, высланными сюда при Сталине из Поволжья. Там все было в цветах, персики, хурма, виноград на улицах растут; чистота - идеальная, никто и никогда даже матом не ругался. Но в конце советской власти немцам разрешили вернуться на историческую родину. Они уезжали дружно, а Сергею, глядя на них, хотелось просто поглядеть, что такое Россия. Он работал на заводе, Любовь в школе преподавала русский язык и литературу, имели они хорошую трехкомнатную квартиру, дочка у них народилась. Но дядя Сергея, который был чиновником в областной администрации, сказал молодым: “Ребята, у вас здесь не будет будущего. Грядет нечто страшное... уезжайте в Россию!” Сергей уважает дядю и принял его совет более чем серьезно. Сейчас этот дядя, Виктор Прокопьевич, в Краснодарском крае. Он фермер, бычков на откорме держит, хотя возраст у него весьма преклонный. Сильный мужик.

Старые Бобовичи перво-наперво Тарановых (когда они только приехали туда) удивили. Здесь народ странным промыслом занимается: мел в речке добывает. Когда вода весной спадает, снимают ил - и давай мел выкапывать! Нагрузят телегу, домой отвезут и сушат. Потом эти кусочки мела по городам ближайшим возят, продают. Зависли местные в меловом периоде. В общем-то народ здесь работящий и доброжелательный; Тарановым здесь комфортно.

Тарановы, когда переехали в Бобовичи, толком ничего про радиацию не знали. В Таджикистане есть урановые рудники, там люди жили вполне нормально. Ну, и здесь - по крайне мере они так думали - можно жить. Сергей устроился в колхоз главным инженером, Любовь - по специальности, учительницей. И через полгода у них родился сын; назвали его Федором. Едва дожив до годика, он умер. От воспаления легких. Феденька был от рождения болезненным, и за его жизнь медицина боролась непрерывно. Но видно так было предопределено... Зачат он был еще в Таджикистане, видимо Чернобыль здесь ни при чем.

И на Любовь напала болезнь. Местные доктора (брат еще не переехал) никак не могли определить, что с ней случилось. Позже, когда Люба добралась до Москвы и пробилась к знаменитому профессору, тот пояснил: “У вас “болезнь мигранта”, нервы и обстоятельства соединились в недуге... вот и случилась миастения”. В жизни посыпалось все. На Сергея “положила глаз” другая женщина и стала отваживать мужика от больной жены. Он сильно переживал смерть сынишки, ходил в клуб, там к нему женщина и “прилипла”... Из школы Любови пришлось уйти, так как из-за непрерывной усталости мышц - даже на лице - она не могла нормально произносить слова. Даже мел выпадал из рук.

Брат Любы человек сильный. Но он, когда переехал в Бобовичи, впал в депрессию. Его Люба поднимала (когда стала более-менее лучше себя чувствовать), внушала “вкус к жизни”. Надеяться оставалось лишь на саму себя. И Любовь сказала себе: “Что бы то ни было - свою любовь сохраню!” И она отвадила соперницу. После возникла и вторая; Сергей уходил на ночь “капусту караулить”. Каждую ночь. Любовь оказалась сильнее и той женщины. Она просто стала любовницей... своего мужа. “Налево” Сергея уже не тянуло.

А после Господь подарил Тарановым ребенка, Анастасию. Старшая, Наталья, уже взрослая, в районном центре живет, замужем. У нее свой ребеночек есть, Ангелина. Хотя Любовь с Сергеем формально - бабушка и дедушка, стариться они не собираются. Все в селе удивляются их молодости и энергии.

Сначала на Тарановых смотрели несколько диковато, ведь они первые в селе стали выращивать помидоры под пленкой, лимоны посадили, прочую экзотику. Вроде все из села стремятся удрать, а “эти” - строятся, сады насаживают... Некоторые Тарановых даже “кулаками” обзывали. Но вот что интересно. В первых годы после катастрофы уехали из Бобович многие. Но вскоре стали возвращаться - потому что никто их нигде не ждет, а если и дают жилье (по праву выходцев из “зоны отселения”), то лишь там, где нет работы. Да еще и относятся к выходцам из “зоны” как к изгоям, “зараженным”. И странная закономерность наметилась: те, кто вернулся, живут. А тех, кто осел на “чистых” землях, все везут в Бобовичи и везут... в гробах - хоронить в родной земле.

Сергею досталось как милиционеру в полной мере. Бандитов ловил, пьяных с ножами да ружьями усмирял. Приходилось ездить в “командировки”, в Чечню. Всякое там случалось - и в окружении был, и под прицелами снайперских винтовок... Но он знал, что дома его ждут Любовь, дети. Гораздо хуже жить, когда тебя никто не ждет...

Боги, обжигающие горшки

На своем лбу Василий Григорьевич Снытко носит “поцелуй смерти”. Он был пехотинцем, командиром отделения. В Польше, в марте 45-го сержант Снытко поднимал свой отряд в атаку - тут то его и нашла пуля фашистского снайпера. Пока падал - еще и очередь автоматная по ногам полоснула. Одежда комсоставовская, мужик еще дышит, хотя у него дыра в голове, но немцы почему то не стали его добивать. Перевязали - и бросили в лагерь для военнопленных. Случилось это на плацдарме и, когда наши наконец взяли левый берег реки Нарев, Снытко спасся.

Вернулся домой, в Синий Колодец солдат через полгода; столько времени наша медицина пыталась поднять его на ноги. Получилось наполовину, ведь к ранения 45-го наложились на тяжелое ранение 43-го, полученное под Жлобиным. На ноги солдат встал, но передвигаться мог только при помощи костылей. К тому же страдал он после ранения в голову “черной болезнью”, эпилепсией. Лишь через много лет он смог избавиться от припадков, и то лишь путем полного отказа от горилки и курева. Всего их, синеколодезских мужиков, с войны вернулось в четверо. А село было немаленькое... Конечно женился - на работящей девчонке Лене, которая в войну трактористкой работала. Вроде Победа, счастье, однако от трактору девчонку никто не отставляли, как и многих других девчат. Так и жила семья Снытко: она в полях, с техникой, он дома, с детьми; ведь они четверых детишек народили - трех сыновей и дочку. Кличку солдат в селе получил “Ходуль” - потому что едва ходил-то, за женой всегда не успевал, обидно было - вот и догонял, сколь сил хватало. Да и к Елене приклеилось прозвище “Ходулиха”; впрочем никто обидного смысла в это не вкладывал.

Чем жить инвалиду в разоренном войной селе? Ведь в колхозе денег не платали, а детишкам нужны были витамины. Как и всем, пришлось лепить да обжигать горшки. Все село тогда - после горячки коллективизации и страха раскулачивания - взялось возрождать свой старинный промысел. Благо сохранились у многих мастерские и “горены”, домашние печи для обжига. Умения было маловато, Снытко учился у старика по кличке “Отрог”. Вместе с Еленой Григорьевной трудились: она глину заготавливала - ведь для этого тяжелая ножная работа нужна - Василий Григорьевич за кругом сидел. Обожгут горен горшков, на подводу нагрузили - и повезли по деревням. Денег тогда ни у кого не было, меняли посуду на жито и бульбу. На сало или горилку даже не рассчитывали.

Что интересно: сейчас в Синем колодце несколько мастеров, и все они по старинному образцу горшки делают - как деды и пращуры. Ничего менять не собираются потому что горшки и сейчас востребованы - как и русские печи. Нет ничего практичнее для приготовления пищи. Василий Григорьевич еще четыре года назад преподавал в здешней школе гончарное дело, теперь уж сил нет совсем, передал бразды пестования юных мастеров мастеру помоложе. Но все равно нет интереснее рассказчиков, нежели Снытко и его супруга. Тем более что и терминология горшечного дела не менее интересна, чес старинный манер синеколодезского гончарства.

Главное богатство Синего колодца - глина. Она хотя и глубоко залегает, в шести метрах, зато разнообразная, что очень важно в гончарном деле. Есть например черная глина, “гадюка”. Из нее кстати слеплена хата “Ходуля” и “Ходулихи”; самое ведь подножное средство, зато стоит хатка больше полувека и ремонта не просит. Имеется глина красная, желтая, голубая, “яркая”. А главная в гончарном деле глина - “мыла”, серая глина, отличающаяся особой липкостью и трудно смываемая с рук или одежды. Хитрость в том, что для горшка одна глина не подходит, нужно смешение, но в любом случае “мыла” - главная составляющая.

Глина привозится в дом и кладется в специальное обложенное кирпичом помещение под полом, такое имеется в каждом сенеколодезском доме - “ямка”. Здесь глину заливают водой и начинают “качать”. “Качание” - приготовление глины, доведение ее до пластичного состояния. Ее и бьют громадными деревянными “толкушками” или “куками” (это называется “платцевать”), и “сныткуют” (переминают), топчут ногами. После, когда чувствуют, что глина стала достаточно пластичной, “кочевило” достают яз ямки и начинают доводить до ума на скамейке. Кусок глины сотни раз пропускают через руки, чтобы очистить ее от малейших камешков, древесных стружек или другого мусора; иначе горшок при обжиге треснет. После уже глина попадает на гончарный круг, где она приобретает знакомые нам формы.

Здесь, в Синем колодце традиционны два глиняных предмета быта: “махотки” и “кувшинчики”. Первые для супа, вторые - для молока. Меньшим числом делают гончары “макатры” (горшки), крынки, миски, цветники, пасочники (паски печь), копилки и кубышки (что-то типа термоса). Готовые изделия сначала высыхают на “пятрях”, деревянных сооружениях, а после их обрабатывают свинцом. Про последнее вещество говорить непросто, ведь вредная штука; однако используют свинец далеко не первый век, он дарит горшкам великолепную эмаль, делая их вечными (при условии аккуратного использования) и водонепроницаемыми. Но об этом на поведал другой, не менее интересный мастер, который несмотря на свой преклонный возраст, можно сказать, в своей классической поре. Николай Васильевич Алиферов (деревенская кличка - “Марыночкин”), тот самый который сейчас ведет занятия с детьми. Он как раз в день нашего приезда в Синий колодец готовился к обжигу, закладывал в “горен” горшки.

Но стоит еще рассказать про историю Синего колодца. Неизвестно доподлинно, когда здесь возник промысел, но точно еще до царя Петра Великого. Глиняными ямами испещрены все окрестности села, причем по многим из них видно, что копали их в глубокой древности (насколько они засыпаны и в каких густых зарослях). Сохранилось предание: пришел в деревню нищий старичок, которого звали Борисов. Его приютили, откормили, и дед приметил, что вокруг деревни много всякого рода глины. Борисов вспомнил, что по молодости горшечному делу его учили и стал он детишек учить глину “качать” да горшки обжигать.

Конечно два удара судьбы Синий колодец сильно подкосили. Первый - война. Второй - чернобыльская катастрофа. Радиоактивная туча в апреле 86-го накрыла село, “подарив” ему статус “зоны отселения”. Многие - особенно молодые - в конце прошлого века естественно отселились. И теперь в здешней школе всего-то 39 учеников, а в детском садике - 4 ребенка.

Николай Васильевич Елиферов из послевоенного поколения, моложе Снытко аккурат на десятилетие. Но ремесло они осваивали в одно время и по все той же “обездоленной” причине. Отец с фронта не пришел мать только игрушки умела лепить. И пошел Колька Елиферов к соседям - смотреть. Сосед по кличке “Бабех”, знатный гончар, говорил: “Будешь смотреть и запоминать - ничего у тебя не выйдет. Руками надо ремесло осваивать... Давай-ка нам глинку качай!” Стал Колька глину мять да топтать. А пойдут соседи обедать - он за круг.

“Бабех” пояснял: “Умей чувствовать стенку горшка. В руках у тебя должна быть система, как у скульптора...” Это значит, нужно уметь стенку выдерживать толщину в 2-3 миллиметра и не продырявить изделие. И дальше мастер учил: “Садишься за круг: руки работают, ноги работают, а туловище - монолит. Когда кувшин делаешь - даже дыхание затяни...” Примерно так же Елиферов учит нынешних детей. Жаль слабенькие они, ручки тонкие, спинки сутулые. Куда уж им глину “качать”, суметь бы только горшок на круге вытянуть! Впрочем мастера всегда ворчат на учеников...

Николай Васильевич вообще-то всю жизнь работал в колхозе трактористом. После войны кустарей за тунеядцев считали, преследовали. “Горены” сельсовет ломал, запрещал использовать свинец. Может он и вправду вредный, но, к примеру, бабушка Елиферова прожила 102 года, хотя тоже свинец жгла да мазала им горшки. Свинец-то во время обжига в химическое соединение переходит, в чистом виде его не остается. Большое умение нужно, чтобы приготовить свинцовый порошок. Металл пережигать надо, через сито просеивать, с солидолом мешать. А еще медь пережигать можно, или чугун: они особый оттенок горшкам придают. В общем непростое это дело, но в итоге красиво получается, товарно.

Пока Елиферов на своем тракторе на работе, в поле, глину готовила жена, Анна Даниловна. Получалось, вся черновая работа на ней. А обжигали в выходной, коих у колхозников всегда мало. Возили горшки продавать в Новозыбков, Климово, Святск, Клинцы. И так делали многие, несмотря на “партейную” борьбу с горшечниками. Сейчас география продаж снизилась: “подсобил” Чернобыль. Некоторые населенные пункты остались лишь на карте, однако люди в здешнем регионе еще есть, помирать они не собираются, а значит на горшки еще найдется свой потребитель.

Вообще, по убеждению Николая Васильевича, гончарное дело - семейная работа. Один “качает”, другой “притирает”, третий “сныткует”, четвертый за кругом сидит. Нанимать приходится посторонних людей только для копания ямы: чтобы до глины сорта “мыла” докопаться - а это яма 3 на 3 метра и глубиной в 6 метров - сколько же надо грунта выбросить! И ведь это в воде по колено, в грязи... Самое ответственное - заложить правильно горшки в печь - чтобы они не потрескались и не покоробились. Эту работу выполняет самый опытный. Здесь же не фабрика с муфельными печами, “горен” топится дровами. И не дай Бог, если на горшок капнет хоть одна капля дождя! Треснет изделие - наверняка. “Горен” топится медленно, температура поднимается постепенно. Всего процесс обжига длится не меньше 14 часов, зато при удачном обжиге какой праздник - вынимание на свет Божий трехсот горшков (именно столько вмещает печь)! Кирпич в “горене” после четырех обжигов оплавляется, ее надо перекладывать.

В общем у гончара в работе не только гончарный круг (а то мы привыкли его только за кругом видеть), но и десятки других не менее важных приспособлений. Впрочем Николай Васильевич счастлив тем, что пока здоровье позволяет ему заниматься глиной. Пока он горшки делает - живет. Застал я в доме Алиферовых маленькую девочку Настеньку. Оказалось, она правнучка “Марыночкина”. Наверное великое счастье - дожить до правнуков и даже покачать их на руках. Но Николай Васильевич немного другого мнения: счастье для него - когда правнучка увидит прадеда за гончарным кругом или в “горене” при закладке. Вот уж победа - та победа над злой игрой рока!

У “Ходуля” четыре сына, но никто из них искусства деланья горшков не перенял. У “Марыночкина” сыновей нет. Зато есть четыре дочери, три из которых делают глиняную игрушку. Одна из них, Ольга, хотя и работает простым продавцом в магазине, учит искусству игрушки местных детишек. Название у кружка даже есть: “Центр живой глины”; глина-то в умелых руках и впрямь в живое превращается!

Другим звоном крещеные

К Евдокии Петровне Сергеевой шел я под впечатлением только что увиденных фото. Непонятно, как они дожили до наших дней. На них изображены люди. Мертвые люди в солдатских шинелях. Фотокарточки датированы: “1919 годъ. Позиции под Шеломами”. Люди на фото, как мне пояснили, умерли от тифа, в Гражданскую. Но возможно они были расстреляны. И не понять, красные они или белые. Впрочем перед Богом, кажется, все равны. Еще одно фото из той же пачки: люди в форме белых офицеров на позициях пьют из горла вино. Вид у них весьма счастливый. Вот такое оно, раскольничье село. Странное. Зачем карточки хранили? При Сталине за них можно было и на каторгу попасть...

Перед тем как попасть к Евдокии Петровне, попытался наладить контакт с “уставщицей”, своеобразным духовным лидером старообрядческой общины. Не получилось - притворилась, что ничего не знает и хата ее с краю. Раскольники - они такие: сотни лет прячут свою веру, не доверяют порой даже себе самим. А поговорить было бы интересно. С тех пор как молельный дом старообрядцев в 30-х сломали, а на его месте построили клуб, члены общины прятали по домам святые иконы и среди них самую почитаемую и чудотворную: Казанскую Богородицу.

Старообрядцы - народ аккуратный и культурный. У них все вехи записаны. История раскола в Шеломах началась в 1695 году, когда сюда, на земли казака Силы Зинченко, пришел раскольник из деревни Храпкино Козельского уезда Василий Сычев. С него-то все и началось, ибо народ потянулся к духовному вожаку, ища успокоения в самоотверженной вере. Шеломы стали значимым центром старообрядчества.

Прославились в частности, здесь иконописцы. Одного из них, Максима Григорьевича Павликова, даже забрали в Москву иконы писать. Хотелось мне пообщаться с его потомками, но и с ними вышла незадача: спились, бедняги. Эдакая напасть и на потомков раскольников наваливаться не боится.

Евдокия Петровна, старая прихожанка и активистка беспоповской веры, оказалась разговорчивее. Даже кое-что рассказала. Правда так и не раскрыла, где теперь старообрядцы собираются для молитв; грубо говоря, молельный дом теперь засекречен. Есть резон:

- ..Как у нас молельню закрыли - ту саму, на месте которой теперь клуб - колокола посымали, да и образа многие тоже забрали. Хотели уставщика нашего арестовать. Не получилось: народ заступился и не решились его брать. Хорошо, главные образа спасли.

- Много вас молится собирается?

- Сейчас нема никого. Только мы, бабы, собираемся. Мне же и приходится “панахиды” служить. Ну, и когда покойник помрет, “третины”, “девятины”, “сорокодневы” читаем. Последним уставщиком мужского Максим Григорьевич был. Как он уехал - только мы, бабы... А детки его по стопам тяти не пошли. Выпивают...

- Чем ваша вера от православной отличается?

- Только строем службы. Ну и другим звоном мы крещены. Мы так считаем: в какой вере родился - в такой и умереть должен. Только мы, несколько женщин, перешли тут к отцу Серафиму.

- ?!

- В поповскую веру перешли. В Новозыбкове, на набережной церковь старообрядческая. Отец Серафим там настоятель, раньше он в типографии работал. Мы так решили: ежели помрем, никто по уставу нас не похоронит. Мы приехали в город, посмотрели: такие же самые иконы, молитвы те же самые. Может и во грех вошли...

Паспорта здесь, в Шеломах даже матерые староверы стали уважать. Раньше ни принимали, считали их “метками сатаны”. Говорят, самые отъявленные в свое время пенсии отказывались получать. Ныне вряд ли кто-то способен от денег отказаться. А вот посуду чужакам типа меня и сейчас не дают. Если бы я воды попил - выбросила бы бабушка чашку. Впрочем дети у Евдокии Петровны уже другие: они и попить дадут, и поесть из своей посуды. Про своих детей бабушка говорит так:

- Они иконы держат, а Богу не молятся. Но Его чувствуют. И хозяин мой вроде матюкается, а Бога тоже чувствует...

...Не знаю я, что такое “чувствовать Бога”. Но кажется в Шеломах раскольничья вера дала крен. А может она ушла в еще более глубокое подполье, предчувствуя грядущую беду? Как бы то ни было, чудотворная Казанская Богородица все еще где-то прячется...

Грозный, да не тот

...За околицей дозиметр показал 0,97 миллирентген в час. Это где-то восемь норм. Паники нет, просто странно: почему ничего не ощущаю? Мне говорили, должна сухость во рту появиться, головокружение и все такое. А тут - птички поют, травы шелестят, легкость какая-то в душе...

Грозняне, жители деревни Грозный, ни дозиметров, ни каких либо иных умных приборов не держат. Меньше знаешь - дольше живешь. Правило жизни противоречивое, но в большинстве случаев верное. Россия вообще - страна противоречий. Вот деревня Грозный - “зона отселения”. То есть по закону здесь жить вроде бы нельзя; но никто не приезжает сюда и не говорит: “Грозняне дорогие наши и любимые... государство о вас позаботилось. Переезжайте-ка на новые земли, мы для вас замечательное жилье построили!” Или хотя бы какой-нибудь завалящий чиновник заявился: “Ну, чем вам тут помочь?..” Нет, не едет барин...

Ну, что такое средняя плотность загрязнения почв 18,44 Ки/км2? Так - что-то типа уранового рудника. Вот рядом село Святск было - так его вообще ликвидировали - заставили жителей переселиться. А грознян не попросили, у них на несколько единиц загрязнение меньше. Ну, ничего, они смирились.

Конечно население Грозного - а всего здесь проживает 21 человеческая душа - сплошь пенсионеры. Если учесть, что на пенсию здесь из-за Чернобыля уходят на 10 лет раньше, есть и относительно молодые пенсионеры. Я даже встретил в Грозном одного ребенка, маленькую девочку, Анечку. Оказалось, не местная, привезли ее к предкам погостить. Еже два года назад здесь были свои дети, двое. Но, после того как их мама внезапно умерла, их перевезли в город, поместили в детдом. Молодым здесь хуже вот, почему: организм растет, обмен веществ бурный - вот радионуклиды и накапливаются в щитовидке, да и в прочих органах. У стариков обмен веществ замедлен, а потому они радиацию переносят легко. К тому же никто не доказал очевидную вредность малых доз (каковыми считаются грозненские) облучения. Здесь всего однажды лишь прошел “чернобыльский” дождик - ну а боле ничего. А сколько бучи после этого! Вспоминают правда, что было жутковато: сначала бурей песок пронесло, после ливень прошел, правда недолгий. Ну, а о том, что катастрофа случилась на атомной станции (до Чернобыля от Грозного 170 километров по прямой), узнали лишь через неделю по телевизору. Ну, а после, когда солдатики приехали крыши отмывать да верхний слой земли снимать с огородов, уже окончательно поняли, что нечто бедовое случилось. Впрочем довольно скоро пообвыклись - и стали воспринимать свое существование как данность.

Тяжелее скотине. В Грозном имеется отделение колхоза, здесь поля и телятник на 150 голов. Наращивается “покрывное стадо”, будущая замена молочному стаду. Бригадир отделения Екатерина Ивановна Иванишко рассказала, что в прошлом году тридцать телят пришлось забраковать - у них нашли белокровие. Екатерина Ивановна уже давно пенсионерка, но председатель ее уговорил поработать пока. Молодых нет, специалисты в зараженную зону что-то не торопятся ехать. А за чистоту молока в колхозе борются: добавляют в корм специальные препараты, которые выводят радионуклиды. Несмотря на это здешнее молоко переработчики не любят и покупают его по минимальной цене.

В первые годы после катастрофы несколько семей уехали. Но все вернулись, потому что там, где их приютили, колхозы развалились и работы беженцы не нашли. Здесь же худо-бедно, но колхоз держится. К тому же странная закономерность наблюдается: тот, кто уезжает, быстро помирает. Некоторые связывают это с резкой переменой среды обитания. Не раз доказано, что человек - существо приспосабливаемое. И к радиации организм тоже умеет адаптироваться. Факт есть факт: раковых заболеваний в Грозном нисколько не больше, чем в целом по стране. Да, щитовидка страдает, суставы болят. Но боле ничего особенного. Не случайно ведь рак у нас лечат радиацией!

Екатерина Ивановна вот еще для чего трудится в колхозе: кроме денег ей дают жито (ржаное зерно) и солому. После катастрофы всех коров и прочую живность в деревне забрали и увезли. И запретили заводить новых. Лишь через десятилетие потихоньку в Грозном снова стали обзаводиться скотиной. Только корова к сожалению на деревню завелась только одна; ее держит семья пастухов. Увлеклись свиноводством, ведь свиньи по зараженным полям не шастают и радиацию не собирают. У Екатерины Ивановны (как впрочем и у большинства грознян) много свиней и нужен корм. Колхоз в этом помогает. Да еще и сами грозняне выращивают на своих личных подворьях жито и овес. Вон, у одной бригадирши почти гектар земли! Его надо вспахать, проборонить, засеять... Без техники трудно это свершить, вот отсюда и любовь такая к колхозу.

Екатерина Ивановна в Грозном и за мэра, и за старосту - и это несмотря на то, что она всего лишь бригадирша, никаких старост здесь отродясь не было. Со всеми чаяниями, со всеми проблемами грозняне все идут к ней - потому что она представитель какой-никакой, а власти. Седлает в случае надобности Екатерина Ивановна свой велосипед - и в село Верещаки. Там и сельсовет, и правление колхоза. Отстаивает она права своих грознян вполне убедительно и копетентно. Оттого-то ее и кличкой деревенской не наградили, что бесконечно в Грозном эту женщину уважают, почитают за спасительницу. А все другие клички имеют, среди прозвищ такие бытуют: “Чугунка”, “Мотя”, “Прищеп”, “Тимоха” и т.д. Кличка важнее имени, так как даже деревенские по именам друг друга не знают.

Только неместная она, не знает, откуда такое название у деревни появилось. В этом вопросе мог бы помочь муж Михаил Антонович по кличке “Антонов”, он местный уроженец. Но он наоборот внес сумятицу. Дело в том, что разговаривали мы в хате грозненского долгожителя Анны Степановны Шавкун по кличке “Гана Степашкина”. Так вот Антонов начал рассказывать о том, что якобы дядя ему говорил, что здесь когда-то пустыня была, ветра гуляли. И еще разбойники на большаке промышляли - грабили добрых путников. Грозная в общем местность была. Гана Степашкина воспротивилась высказанной гипотезе:

- ...А было это в 27-м годе. Я родилась-то в Верещаках в том годе - и меня принесли в энту хату. Ее отец сробил. И колхоз наш назывался “Грозный”. Значит, деревня наша с 27-го года...

Подтверждение позже я нашел в музее истории села Верещаки. Действительно первые колхозы, которые были созданы в здешних краях, именовались: “Третий решающий”, “Волна”, “Новый свет”, “Грозный”. Первый председатель “Грозного” - Хомяков Михаил Ефимович. Еще поведала Гана Степашкина, что первоначально деревня звалась Ровской - потому что на ровном месте стояла. А после ее переиначили; вот почему это случилось - она и сама не знает. Помог Антонов:

- А у нас хлопцев в Грозном было много. Дрались мы с Верещаками за девок. Хорошенькие у нас хлопцы, а в Верещаках девок много. А взрослые мужики суровые были. Соберутся, выпьют... еще выпьют. И за кулаки. А теперь нас что-то больше “Чачней” зовут. Ну, какие мы чаченцы?..

Из культурных достижений в Грозном был только магазин. Теперь его не существует - лишь кирпичное здание от него осталось - потому что после того как его в третий раз ограбили, или как здесь принято говорить “очистили”, РАЙПО решило магазин больше не открывать. Отовариваться приходится в автолавке, которая сюда заезжает дважды в неделю. А еще сюда колхоз через день молоко привозит. Старики, которые не в силах держать коров, с удовольствием его покупают. Тем более что цена символическая.

Ныне деревня живет слухом, что радиацию собираются отменить. Якобы в правительстве подсчитали, что платить “гробовые” накладно для государства. Когда правители обещают доброе, значит выборы на носу. Когда сулят какую-нибудь гадость, она сбудется обязательно. Но жить-то надо! Поэтому Грозный внутренне приготовился к тяжелой године и затаился в ожидании. Любой поворот судьбы здесь примут покорно. Куда там до Москвы-то достучаться?!

...Глава Верещакского поселения Иван Иванович Клименок - бывший участковый милиционер. Он слишком даже хорошо знает местность и про Грозный у него свое мнение. Иван Иванович с неудовольствием наблюдал, как там в Грозном народ грызся. Брат на брата шел, сосед на соседа. Ежели что не так - сразу кляузу участковому. И за межу нарушенную, и за помои, на дорогу вылитые. Ведь почему (по версии главы) Грозным поселок назвали: отселялись туда те, кто не мог ужиться в селе, кого не уважали и даже презирали. Отребье, в общем.

А рядом была деревня Рассадники, бывший центр колхоза “Новый свет”. Там чудесные люди жили; если поросенка кто зарежет - пир на всю деревню. И хлебосольные были, и дружные.

Только вот какая беда: после Чернобыля Рассадники как-то быстро распались. Теперь пустырь на месте деревни. А Грозный живет. Пусть не процветает, но вполне нормально дышит. Радиация и там, и там одинаковая. Да... Россия - страна непонятная...

Геннадий Михеев.

Фото автора.

Брянская область.