Посад Парфентьев

Изначально он назывался Парфентьевым, по имени монаха, основавшего здесь полтысячи лет назад монастырь. К сожалению, кроме имени от Парфентия ничего не осталось. Назывался монастырь “Рождественским, что на ямах у Черного бору на реке Нее”, а напоминают о нем ныне только могучие, причудливо изогнутые сосны на берегу Неи. Высокий обрыв, заросший соснами, получил название “Бугры”. В одном месте я даже нашел прибитый к исполинской сосне полустертый плакат, робко предупреждающий о том, что “Бугры” де охраняются законом. По всем приметам видно, что “Бугры” ни черта не охраняются, разве только не вырубаются. Забавно, что за “Буграми” есть еще и поселочек, который можно назвать “Забугорьем”. Там, “за бугром” жизнь такая же безрадостная, как и здесь: развалины животноводческого комплекса и убогие домишки тому свидетели.

Летописец

Есть один писатель, который по-настоящему привил мне любовь и уважение к русской глубинке. Зовут его (точнее, звали, потому как творил он в далеком XIX веке) Сергей Максимов. Возможно, знает его не всякий. Но поверьте: больше него жизнь России, пожалуй, никто не знал. Притом писателем он был настоящим, ведь в позапрошлом веке проводили четкую границу между писателями, описывающими реально виденное, и сочинителями, сочинявшими беллетристику. На книгах Максимова “Лесная глушь”, “Крылатые слова”, “Бродячая Русь”, “Сибирь и каторга”, “Куль хлеба” - я буквально взрастал.

И для меня было полным откровением, когда, уже будучи в Парфеньеве, я узнал, что мой любимый писатель родился именно здесь, “в посаде Парфентьеве, в семье почтмейстера”. Здесь его помнят, хранят родовой дом Максимовых, а в местном музее писателю посвящен целый зал. Жаль только (на это мне посетовала заведующая музеем Наталья Захарова) туристы в Парфеньево почти не приезжают. Разве только, зайдут ознакомится с богатой историей посада путешествующие по Нее байдарочники. Да и то (по понятным причинам) летом. А для местных три рубля за посещение - достаточно серьезная сумма. И зимой в музейных залах царит тишина.

В связи с тем, что недавно в Парфеньеве ликвидировали картинную галерею, теперь половина музейного здания определена под фонды. Из-за этого невозможно выставить экспонаты, рассказывающие об истории посада. Но мне рассказали, что в Парфеньеве есть человек, который на протяжении многих десятков лет ведет фотолетопись поселка и района, и его архив вполне можно назвать “альтернативным музеем”.

Конечно же я попытался тотчас попасть к нему. И, надо сказать, Владимир Александрович Варновский принял меня с радостью, только дал понять, что с “официальным” музеем он не слишком-то дружит. Не верит, что его архив смогут достойным образом сохранить. А архив у 80-летнего “летописца” (на вид вы ему больше 60 никак не дашь!), скажем так, несколько необычен. Во-первых, это множество альбомов с фотографиями. Причем, как сделанными самим Владимиром Александровичем, так и старинными, сделанными его предшественниками еще во времена писателя Максимова. Если судить по количеству старых фото, весь старый Парфентьев сплошь состоял из фотографов.

Впервые снимать он начал, когда работал участковым инспектором. В милицию он попал сразу после того как пришел с фронта, и вначале фотокамеру заставила взять в руки служба: надо было фиксировать места происшествий. Одно из первых дел было связано с селом Ильинским: там произошло убийство на бытовой почве. Дело давно забыли, а карточки, которые сделал участковый, стали достоянием совсем иной, не криминальной истории. На них - люди, которых летописец помнит всех до единого.

Полвека жизни Парфеньева и района... Для Владимира Александровича это одна, непрерывная история. Которая, надеюсь, будет продолжаться еще долго. Кроме съемок он еще к тому же ведет дневник, старательно записывая “мгновения” жизни Парфеньева, включая даже погоду. Нужно ли это людям? Я провел у Вановского два вечера, и почти все это время мы просматривали его удивительные фильмы. Чтобы увидеть все их, нужно потратить 15 суток. Без перерыва. Варновский уверен, что этот труд будет востребован - если не этим поколением, так следующим. А иначе для чего все это?

Среди карточек, увиденных в этом домашнем музее, мне особенно запомнилась одна. Она была одной из последних, сделанных летописцем. Представьте: развалины церкви в селе Ефремье (тоже мертвом), остатки двери, и на косяке, с “ятями”, наверное, во времена, когда церковь только начинали разорять, отчетливо выведено:

“Мы в сей глуши уединенья, дыша свободою своей, в смиренной хижине своей вкушаем мирны наслажденья...”

Они приютили царя

Посад Парфентьев расположен был на старинном тракте, ведущим из Москвы в Вятку. Богатым селение никогда не было, но купечество здесь было довольно сильным. Правда, купцы однажды и погубили свой городок: они заплатили взятку - страшные деньги - чтобы железная дорога прошла мимо. Нет, они были не ретроградами и не глупцами. Они просто боялись разбоя и прочих злодейств. Имел место экономический просчет, хотя - надо отдать должное - чистота нравов была сохранена.

На базар в Парфентьев по пятницам съезжались до 7 тысяч человек, причем, самым многолюдным считался осенний базар, называемый “грибным”. Один раз в Парфентьеве останавливался государь Александр Павлович. Шуму это событие наделало много, и, когда посадские власти решали, в каких апартаментах царя поселить (для глухого городка прибытие такой персоны приравнивалось чуть ли ко второму пришествию Спасителя), остановились конечно на самом приличном доме, коим оказался дом купцов Дубровиных.

До нас не дошли сведения о том, понравилось ли царю в Парфентьеве (известно только, что в знак благодарности он подарил Дубровиным золотую монету), но зато автору так же посчастливилось посетить родовой дом Дубровиных и пообщаться с самими Дубровиными. Не удивляйтесь, речь идет, конечно не о тех купцах, а об их потомках, хотя род занятий семьи в сущности не изменился. Старейшина рода сейчас - Наталья Павловна Дубровина. Родилась она давно, в 1906 году, и, несмотря на свой весьма почтенный возраст, она бодра духом и помнит почти все.

Род Дубровиных очень древний, писцовые книги сообщают, что среди первых парфентьевских воевод (в 1521 году здесь была построена крепость для защиты от набегов татар) были дубровинские предки. Позже Дубровины торговали скобяными товарами и держали трактир. Сама же Наталья Павловна из другой, не менее славной и древней семьи священников Островских К роду Дубровиных относился ее ныне покойный супруг Николай Александрович. Всего перед революцией Дубровиным принадлежали пять домов, ну, а после известных событий им оставили самый плохонький, деревянный, в котором они и проживают по сию пору.

В сущности были все предпосылки, чтобы при советской власти истребить весь этот род. Часть Дубровиных действительно была репрессирована, но многие “разбежались” по стране и до времени затаились. С Николаем Александровичем и Натальей Павловной случилось так: они были учителями, а стране нужны были хорошие, образованные педагоги, вот их и не трогали. Правда, Николая Александровича частенько таскали в НКВД и принуждали оговорить своих коллег. Он предателем не стал, хотя и сулили ему страшные испытания. Скажем так, пронесло...

Родила Наталья Павловна двух сыновей. Первого, Георгия - еще в 30-м (он, к сожалению, уже оставил сей мир), а второго, Евгения - уже после войны, когда муж возвратился с фронта. Евгений Дубровин с семьей живет здесь же, в родовом доме. Мы разговорились и выяснилось, что судьба Евгения Николаевича поистине уникальна. Вначале он уехал из Парфеньева и девять лет работал инженером в Саратове. Но очень тянуло на родину и в конце концов он вернулся. Здесь он попробовал разные ипостаси: был он и механиком, и предпринимателем, и районным чиновником, и финансистом. Сейчас его бизнес - это лес. По сути это тоже купеческое занятие, так что от рода занятий своих предков он далеко не отошел.

Поэзия лесов

Нынче поэт в России - это... думаете, больше, чем поэт? Ни черта подобного. Поэты сейчас - это никто. Точнее, гениями признаются Земфиры и Шнуры, ну, еще Пушкина рядом с ними можно поставить. Только чуть пониже. А настоящие поэты сейчас - это маргиналы.

Поэт Ольга Колова живет в селе Матвееве, в 22 километрах от Парфеньева. Когда мы еще только ехали туда, я представлял глухой лес, избушку среди елей и прочую романтику, но встретили нас пустынное поле, двухэтажные панельные дома и убийственные просторы, простирающиеся вокруг. Ольга живет и творит в стандартной квартирке. Она инвалид первой группы, у нее детский церебральный паралич и ей очень трудно не только передвигаться, но и говорить.

Мы попали к Ольге в счастливый для нее день: из столицы приехал погостить ее литературный учитель, поэт Владимир Леонович. Во всем Ольгином поведении чувствовалось, что она буквально летает от счастья, ведь такие встречи случаются не чаще чем раз в год. Тем не менее, Ольга нашла для меня время и мы побывали в сельской библиотеке, в которой она трудится, по мере сил помогая штатному библиотекарю. С библиотекой ее связывает все: ее мама Лидия Михайловна 30 лет проработала библиотекарем, а после ее смерти Ольга сама, несмотря на физические трудности, выполняла эту работу в течение 8 лет.

Совсем рядом с библиотекой - совхозные мастерские, в которых работал Ольгин отец. Теперь только внимательный наблюдатель узнает в двух каменных постройках бывшие храмы Рождества Богородицы и апостола Матфея. В храмах этих, между прочим, служили священниками предки русского философа Василия Розанова. Кстати, в Матвееве родился другой религиозный философ, Евгений Голубинский. Какая-то “кузница” духовных кадров получается!

А библиотекарем сейчас работает Наталья Алексеевна Марова. Было удивительно узнать, что эта относительно молодая женщина учила Ольгу русскому языку и литературе. Из преподавателей пришлось уйти по банальной причине: последние годы Наталья Алексеевна работала в другой сельской школе, в 14 километрах от Матвеева, но рейсовые автобусы сократили и теперь транспорт ходит всего два раза в неделю. Вот такая маленькая деталька современной жизни...

- ...Оля была у меня в классе “жемчужинкой”! - Видно, что бывшая учительница благоговеет перед своей ученицей. - У нее была удивительно чистая речь, и она была такой эмоционально восприимчивой! И дети ее любили: ходила она трудно и ей мальчики помогали портфель носить...

Ходить Ольге легче не стало. Даже при условии, что портфель теперь не надо таскать. Чуть позже она мне призналась: ей не хочется жить в родном селе. Тяжело физически, особенно зимой через сугробы, осенью и весной через лужи, а летом... В общем, ей хотелось бы уехать в какой-нибудь маленький город типа Галича. Но это невозможно. Ей дали квартиру в Парфеньеве (все ж поближе к цивилизации!) но квартира в очень древнем доме и для того чтобы привести ее в божеский вид, нужен капитальный ремонт, на который денег отродясь не было. В общем, тупик.

Тем не менее, Ольгина поэзия очень светлая. “Я вообще стремлюсь осветить все, даже негатив...” - так сказала она. Она подарила мне свой первый сборник, который называется “Надежда”. Готовится к выходу вторая книга, на издание которой ищут деньги костромские друзья. Она будет называться “Здесь, в России...” Содержание второй книги - пока тайна, но первую я, уже дома, прочитал. Там действительно много светлого, но мне почему-то больше всего мне запомнилось это:

“Что же так больно?.. \\ Что же так грустно?.. \\ В милом приволье \\ Так бесприютно!.. \\ С ивою плачу, \\ Грусть не развею. \\ Любят иначе? \\ Я - не умею”.

Долгое путешествие из Худынино в Павлово

Худыкино

Деревенька эта была так названа потому что стояла она в “худом” месте. Читатель может спросить, для чего вообще нужно селиться в месте, не обещающем доброго, но в те времена, когда родился Николай Иванович Балухин, местность эта, хотя она и располагается среди глухих костромских лесов, была плотно заселена и тем, кто хотел жить привольно, трудно было отыскать “полную” землю. Оставалась только “худая”.

Именно здесь, в деревне Худынино стартовал жизненный путь моего героя. Крестьянскому парню, да еще с умом и характером, в то время поступить на учебу в ВУЗ было вполне возможно. Как минимум, для этого не надо было денег. Когда Коля Балухин обучался на третьем курсе Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта, грянула война. Его, как сложившегося специалиста (учился он на отлично), бросили на строительство оборонительных сооружений под Ленинградом. Были голод, бомбежки, обстрелы (потому как работать приходилось на передовой), но все он прошел с честью и в июле 42-го их, недоучившихся студентов, переправили на “большую землю”. Там им сказали: “В начала войны страна потеряла много железнодорожных специалистов...” и их повезли в Москву, доучиваться в столичном Железнодорожном институте.

Обучение было ускоренным и через год Коля уже заканчивал пятый курс и готов был отправиться трудиться на Победу. Но вышло иначе. В 43-м, 17 сентября (он хорошо запомнил эту дату, потому как она определила его дальнейшую нелегкую судьбу) его арестовали, прямо на трамвайной остановке.

Времена были непростые, разговоров в студенческой среде о врагах народа и шпионах ходило много, а потому Николай легко догадался, что именно случилось. Только он считал себя совершенно чистым, ничем незапятнанным человеком и естественно на первом же допросе на Лубянке уверенно заявил: “Это ошибка”. Он еще не знал, в колеса какого механизма он попал...

К тому времени Николая уже распределили на Донбасс и следователь вменил ему, что он хотел сбежать. Но главная статья, которая была на него “повешена” - 58-я, часть 10-я, что означало: “антисоветская агитация”. Он никак не мог понять, за что, но усиленно боролся за свою репутацию, а, возможно и жизнь. В 23 года сил для этого было достаточно. Постепенно на допросах рисовалась картина произошедшего. Его соседями по комнате в общежитии были первокурсники Эйхен, Рязанов и Болотников. Они были по отношению к Николаю совсем юны и сердца их были исполнены романтики. Втроем они решили перевестись в Техникум морского флота дальнего плавания и даже подали туда заявления. Это было их роковой ошибкой, потому что заявления были восприняты органами как прямая улика попытки... предательства.

В итоге оформилось дело, в котором вся четверка якобы состояла в “Союзе Михаила Архангела”, смысл которого не до конца был ясен Николаю, зато деревенский паренек свято верил в непогрешимость советских органов, и не было минуты, когда он засомневался бы в том, что “вот, сейчас” откроется дверь, войдет человек в белой форме и заявит: “Простите, произошла ошибка”. “Михайло-Архангельцы” по версии следствия готовили вооруженный захват Кремля и убийство тов. Сталина. Потом, в лагерях, Николай узнал, что примерно такое же планировали половина советских ЗК, но в момент следствия он все отрицал и верил в торжество правды. За застенками Лубянки последовали Лефортово, Бутырка, опять Лефортово и закончилось все подписанием всех бумаг, которые ему подсунули. “Методы там были такие, что все подпишешь...” - так комментирует Николай Иванович свой “первый круг”. Его “подельники” вели себя по разному: один стал “колоться” сразу, другие упорствовали, как и он, но в итоге той троице “вкатили полную катушку” - 10 лет без права переписки, ему же присудили 8 лет.

Николая ждали лагеря на Северном Урале, где с 44-го по 50-й он валил лес. Было трудно, голодно, один раз он даже стал “доходягой” - болезнь так источила тело, что весил он, бывший спортсмен и богатырь, не больше 50 килограмм, но ждало его еще одно испытание. В 50-м его перевели в Казахстан, в особый лагерь, в котором сидели только “политические особоопасные”:

- Там все человеческое с людей было снято. Даже имен нам не полагалось, только номера на груди, на спине, на шапке и на штанине. Мой был “517-й”. Но самое страшное, что было там - это бывшие бендеровцы, которые там “правили бал”. Вся власть была в руках этих людей и русским они совершенно не давали “расправить крылья”. Если что не так - просто резали прямо на нарах. На Урале - там законные воры “правили бал”, а здесь - бендера. Лагерь большой, на пять тысяч душ, и каждое утро, когда мы просыпались, выносили по несколько зарезанных. И что самое страшное: подсядет к тебе “гаврик”, и не знаешь, то ли хвалить советскую власть, то ли наоборот. Если это “сексот” (засланный от властей) то - если ругать - добавят десять лет за антисоветчину. А если бендеровец - и ты хвалишь - зарежут...

В общем, нашему герою повезло; срока ему не добавили и к концу его он был живым (правда, здоровым - вряд ли).

Первомайка

На свободу его выпустили в июле 51-го, потому что работа на Севере давала “зачет” - 2,5 месяца сокращения срока. Вывели Николая за вахту, и... он думал, вот она, воля, но встретили его за воротами зоны охранники с автоматами и собаками, отвели на станцию и там, ничего не объясняя, затолкали в “столыпинский вагон”. Только когда состав прибыл на станцию Акмолинск (нынешняя Акмола), ему зачитали документ, согласно которому он, Николай Балухин, уроженец Костромской губернии, определен на вечное поселение в поселок Первомайка. За оставление населенного пункта хотя бы на пять минут - 10 лет каторги. Сначала он работал на полевом стане, а позже его поставили истопником в больницу.

Но теперь самое время рассказать о Валентине Ивановне. Девичья фамилия ее - Шевченко и родилась она в Украине. Настоящее имя ее - Варвара (так и в паспорте написано), но с малолетства не понравилось оно ей и она придумала себе “Валентину”. Потом, кстати, пожалела, поняла, что имя-то красивое, но к тому времени для всех она была Валей. В Казахстане она оказалась оттого, что их семья была довольно зажиточной, ну, и соответственно попали они под раскулачивание с последующей высылкой на “объекты народного хозяйства”, отец же оправлен был куда-то дальше, “без права переписки”, и сгинул там навсегда.

Начать работать пришлось рано и образование Валино составило всего четыре класса. Она работала прачкой, гладильщицей, официанткой, пока не началась война и не ушла 19-летняя девушка добровольцем на фронт. Ее определили при штабе, но она рвалась “туда, где защищают Родину”, так что с 41-го Валентина стала сначала санинструктором, а потом старшиной санчасти в 335-м стрелковом полку 58-й стрелковой дивизии 50-й армии. Ближе к линии фронта, чем она очутилась, было просто некуда.

У медсестер не принято было считать, скольких они выносят с поля боя. Ясно только, что раненых он перетаскала много, уже хотя бы потому что ей пришлось участвовать во многих боевых операциях. И вспоминать об этом Валентина Ивановна почему-то не любит. Ближе к концу войны ее отпустили в отпуск, так как мама тяжело заболела туберкулезом, и, поскольку наши войска резко двинулись в наступление, там, в Казахстане ее зачислили в запас.

К моменту, когда Николая определили истопником в больницу, Валентина работала там же завхозом. К тому времени она уже побывала замужем, но развелась из-за того, что муж сильно выпивал. Она родила двух дочерей, но одна из них умерла (вторая живет и здравствует, только теперь живет она в далекой Якутии, откуда даже весточки доходят редко). Изначально ей очень не понравилось, что истопником поставили какого-то уголовника, и даже хотела настоять на том, чтобы его убрали. Но потом, пообщавшись с ним, Валентина поняла, что “чорт” не так страшен, что это очень интеллигентный, умный и даже вполне импозантный мужчина. Правда, сильно запущенный и неоткормленный.

Очень скоро они оба поняли, что их тянет друг к другу. О любви пока не было речи, но, тем не менее, оба стали догадываться, что, если они долго не общаются, существование воспринимается каким-то пустым.

Было это осенью 51-го.

Когда они уже не могли скрывать свои отношения от других людей, начались чрезвычайно неприятные вещи. Валентину частенько вызывали в соответствующие кабинеты, и проводили беседы на “моральные” темы. Например: “Вы знаете, что он политический ссыльный?” - “Ну и что...” - “Ведь он - предатель Родины!” - “Но ведь он - честный человек” - “Был бы честный - не сидел бы. И вообще: вы намекаете на необъективность советского правосудия?”

Они продолжались встречаться и “соответствующие органы” сменили тактику. Сначала они грозили сделать Валентину такой же спецпоселенкой. Потом - отправить Николая “куда подальше”. А однажды, в очередной раз вызвав, спросили с пристрастием: “Вы читали “Обрыв” Гончарова?” - “Нет” - “А прочитайте, потом все поймете...” Не стала Валентина читать эту книгу. Некогда было...

В общем, они расписались. С ними ничего не сделали, а, впрочем, вскоре времена поменялись и проводить параллель между женой “политического” и женой декабриста стало как-то незлободневно. Хотя суть явления не поменялась.

В 55-м они переехали в Россию и осели в Ярославле. Он работал в проектном институте, а она стала увлекаться художественным вязанием, учила в доме пионеров этому ремеслу детишек и даже написала про вязание несколько книг. Книги о вязании за авторством В.Балухиной до сих пор являются “библией” для тех, кто увлечен рукоделием. Николай Иванович после перенесенной болезни (последствие лагерей) перешел на другую работу: много лет он был директором Ярославского Дома книги.

Павлово

...И никогда они друг другу не надоедали! Все досуги они старались проводить вместе. Одно время они увлеклись Лениным и все отпуска потратили на то, чтобы побывать во всех ленинских местах СССР. Еще одно страстное увлечение Николая Ивановича - рыбалку - супруга разделяла в полной мере. Не было на Европейской части России ни одной крупной реки, куда они не закидывали свои удочки. Хотя, за поплавками следил муж, а супруга в это время вязала. В общем, жили они активно и старались как можно больше увидеть и прочувствовать.

Но однажды, в очередной поездке, у костра, Николай Иванович задумчиво проговорил: “Да... Теперь только на одной речке осталось побывать...” - “Какой?” - “Ты все равно не знаешь. Нендовка называется” Это он говорил про речку, на которой стояла его родная деревня.

И они недолго думая поехали в его родные края. От станции Николо-Полома ехали автобусом, потом попуткой, потом пешком несколько километров полем и лесом, а там... вместо деревни Худынино они нашли только березки да черные ямы на месте бывших прудов. За 30 лет родины Никлая Ивановича не стало. Переночевали они в соседней деревеньке, в которой были две жилые избы и вернулись в Ярославль.

А в 71-м, в деревне Павлово, что всего в нескольких километрах от умершего Худынино, они купили дом. Несколько лет они приезжали сюда только на лето, но, когда ушли на пенсию, переехали сюда окончательно. Старый домик они привели в порядок, высадили вокруг около ста деревьев и теперь на фоне других убогих павловских избушек их двор и дом выглядят как маленький оазис. А на месте, где стояла родная деревенька Николая Ивановича, они вдвоем установили памятный знак: “Здесь была деревня Худынино. Основана в 1629 году”. Года гибели не указали, ибо надеются, что все еще может возродиться.

За тридцать с лишним лет деревня Павлово, хотя сюда и ведет асфальтированная дорога, неуклонно “сжимается” как шагреневая кожа. Нынешнее население деревни (включая Балухиных) всего шесть человек. Давно закрыты магазин, медпункт, контора. Домов еще много, но абсолютное большинство из них буквально пугают мертвыми глазницами окон. “У нас чередуются телесные и духовные дни” - так описывают свой быт супруги. Дело в том, что по понедельникам, средам и пятницам сюда приезжает автолавка с хлебом, а во по вторникам, четвергам и субботам почтальон из деревни Коробовской приносит газеты. Валентина Ивановна честно признается, что, если бы не Николай Иванович, она бы здесь не жила. Страшно. Ближайшие от них соседи - цыгане. Эта хорошая семья, тоже пожилые люди, которые здесь осели давно, так вот цыгане тоже побаиваются здесь жить.

Случались и нехорошие инциденты. Это, например, когда ночью в избу стучатся люди. Незнакомые. И не знают супруги: с добром или наоборот. Но - пока Господь их хранит...

Кто жил в деревне, знает, что такое - мучительные зимние вечера. По этому поводу Николай Иванович говорит:

- Если деревенская жизнь не в тягость психологически - то все здесь в удовольствие.

Есть у супругов еще одно увлечение: шахматы. Конечно, шахматами изначально увлекся муж, причем, с самого детства, но потом, еще в поселке Первомайка, он приобщил к этой благородной игре супругу. Она стала его первой ученицей, а учеников потом у него было немало. Кроме жены, у него есть еще один соперник - старенький шахматный компьютер “Мефисто”, но с женой все равно играть интереснее. Ведь человек, все-таки, к тому же компьютер на высшем уровне сложности слишком долго, часами соображает.

Николай Иванович счастлив, что за свою жизнь он встретился и общался с тремя чемпионами мира: с Ботвинником, Талем и Карповым. Но всегда его любимым шахматистом оставался Алехин, как сам он говорит: “человек гениальный и с чисто русским шахматным мышлением, к тому же со сложной судьбой”. Из ныне действующих спортсменов он симпатизирует Юдит Полгар. Потому что она отважилась соревноваться наравне с мужчинами.

Долгие годы Николай Иванович ведет шахматную страничку в районной газете “Парфеньевский вестник”. Кроме того в Павлове, в их старой, давно вросшей в землю но аккуратной избушке проводятся традиционные шахматные турниры на первенство района. Выглядит это как большой деревенский праздник, и кстати среди поклонников древней игры можно встретить и простых работяг, и больших начальников. Шахматы - как баня - всех сближают.

А недавно Николай Иванович подарил супруге книгу. Книг они друг другу, конечно же дарили много (пожалуй, это - единственное материальное богатство, которое они накопили за жизнь). Но эта - особенная: роман Гончарова “Обрыв”. Там есть такая дарственная надпись:

“Дорогой Вале в день рождения.

Прими книгу, которую тебе советовали прочитать в счастливые дни наших первых встреч. Пусть она напомнит о всепобеждающей силе любви”.

Валентина Ивановна все равно ее до сих пор так не прочитала. Узнала лишь из предисловия, что там описывается история несчастной любви, где он сначала ее искренне полюбил а потом подло бросил. Может книга и хорошая, да не про жизнь Балухиных.

Паломничество в Николо-Полому

Галина Аркадьевна Пунгина поведала мне, что рост преступности на станции Николо-Полома коснулся и приюта. Прежде всего, в поселке процветает воровство, и за последнее время приют подвергался нападению воров дважды. В первый раз злодеи забрались в баню и украли, в общем-то, мелочь: тазы да ведра. Во второй раз, всего пару недель назад, украли довольно много продуктов с кухни. Оба дела так и не раскрыты до сих пор.

В приюте сейчас каникулы. То есть, на самом деле каникулы в школе, но все равно дети, кто мог, конечно, разъехались по родственникам и на данный момент в игровой комнате занимались две девочки и два мальчика - те, кому совсем некуда поехать или пойти. Всего приют рассчитан на 20 детей, и, как правило, загрузка полная. Иногда детей берут в свои семьи люди, не имеющие к ним никаких родственных отношений. Так, мне очень приятно было узнать, что одного ребенка взяла на выходные журналистка районной газеты, с которой мы еще позавчера довольно долго общались, причем женщина не обмолвилась об этом ни слова.

В прошлом году случилась страшная беда: почти полностью выгорел поселок Бор. По миру бросили клич, чтобы выручить погорельцев, но в реальности помощи почти не было. Те, кто мог - устроились временно у своих родственников, ну, а тех, кому не на что надеяться, расселили по разным более-менее пригодным углам в Поломе. Сережа Речкин - один из этих погорельцев. В приют он пришел сам, и заявил, что отец (матери нет) не выходит из пьяного состояния и постоянно его избивает. Мальчик заявил: если его не возьмут - он покончит собой. Родственников у Речкиных много, но все живут тесно, и временно Речкины живут в бывшем поселковом медпункте. Кроме Сережи, в их семье есть еще двое детей. Естественно, педагоги приюта в первую очередь отыскали отца и пытались провести работу с ним. Тот отнекивался, утверждал, что ничего подобного не было, но куда денешь следы от побоев? Как это ни странно, увещевания возымели действие. Хотя Сережа до сих пор живет в приюте, на выходные он не отказывается отправляться в свою семью, и, что самое главное, отец обещает взяться за ум и в данный момент не пьет.

А вот Диму Соколова с младшей сестрой воспитывала мама. “Воспитанием” это назвать было трудно, так как мать не выходит из запоя и совершенно не заботится не то что о быте, а даже о пропитании детей. Дима воровал, его не один раз задерживали, а один раз он даже 30 суток просидел в приемнике-распределителе в Костроме; сюда его привезли милиционеры. Сейчас воспитатели уговаривают его маму закодироваться (на это дают деньги) но пока - безуспешно, а потому вопрос о судьбе мальчика остается открытым. Вообще, мотив запоя папы, мамы или обоих - главный. Есть родители, которые своих детей заставляют ходить по деревням и побираться. Если дети приходят без еды или каких-то ценностей, которые можно обменять на спиртное - следуют побои.

Многие из детей, прибывающих в приют, впервые в своей жизни видят железную дорогу. Может быть, для XXI века это выглядит и дико, но в наше время есть дети, никогда не видевшие не только поезда, но и кинотеатра, клуба и даже автобуса. Это порождает проблему: ребенок, естественно, хочет покататься в поезде. Некоторые сами просятся “прокатить их на поезде”, а есть дети, которые разрешения не спрашивают. Детей, конечно, катают, но если бы этим решались все проблемы!

Вот, например брат и сестра: Леша и Наташа Тихонравовы. Они остались сиротами, так как их мать лишили родительских прав (все из-за той же проблемы), а отец бесследно пропал. Их уже было определили в детский дом в Галиче (вообще сейчас с детдомами проблемы: они забиты до отказа и дети могут годами ждать своей очереди...), но они периодически сбегали оттуда. Дети пробирались в родную деревню, по неделе жили на ферме, а сердобольные доярки их подкармливали. Естественно, их существование больше было похоже на условия, в которых жил сказочный Маугли, да и выглядели они соответствующе: глядели волчатами, умываться и вообще ухаживать за собой не любили. С одной стороны, сбегать из детдома скверно, но ведь с другой, если рассудить: возвращались-то они всегда на Родину! И не их вина, что Родина их не ждала... В общем, решили, что в приюте им будет легче жить, потому что поближе к дому. С Лешей было полегче, так как он был помоложе. А Наташа взрослела, ей нужны были танцы, мальчики, в общем, с дискотек (старших детей обычно туда отпускают) она все чаще стала приходить пьяной. Несколько раз отлавливали ее по николо-поломским притонам. До конца с девочкой совладать так и не смогли и после двух лет ее пребывания в приюте одна из дальних родственниц оформила над ней опеку. Теперь она взрослая женщина, мама (родила в 17 лет), имеет небольшую квартирку. А ее брат работает строителем и пока (тьфу-тьфу-тьфу!) складывается у них все хорошо.

Но это я говорю про тех, кто уже прошел все мытарства, а есть ведь дети, у которых проблемы имеются в данный момент. Машу Ципкину мама в деревне воспитывала одна, но вскоре она нашла мужчину и родила второго ребенка. И из Маши сделали... “Золушку”. На девочку буквально “повесили” ее младшего братика и в обязанности ей вменялась вся домашняя работа. В принципе, то, что с ней делал отчим, иначе как зверствами не назовешь. Однажды, в очередной раз неся ребенку молоко, дорогой она отпила немного и отчим за это порвал ей рот! Если девочка (тогда ей еще не исполнилось и десяти лет) она не вставала ночью качать дитя, ее выбрасывали во двор к скотине. Даже зимой. Избивали ее изощренно: проволокой или шнуром от кипятильника. В приют она поступила с ужасающими побоями, к тому же заметно было, что у нее клоками вырваны волосы (простите за натурализм - но я рассказываю о реальных вещах...). Отчима судили, но он отделался условным сроком. Сейчас девочку забрала к себе ее тетка и все вроде бы складывается хорошо. За исключением одного: залечатся ли душевные травмы?

Снова история из Богом забытой деревни. Маленькую Римму Лискину привезли в 5-летнем возрасте. У нее были сильно деформированы суставы и вообще она весила как 2-летний ребенок и имела проблемы с психическим развитием. Медики к тому же установили, что долгое время ее кормили комбикормом. Дело заключалось вот, в чем: почти всю свою жизнь на провела... в клетке. Точнее, в маленьком загончике в углу комнаты. Ее мать была лишена родительских прав, воспитывал ее отец, вот он и придумал такую систему: посадит ее в загончик -и на работу. Сейчас девочка живет в специнтернате, а, когда она была в приюте, Галина Аркадьевна встречалась с ее отцом. Он человек непьющий, вполне внешне порядочный (он и теперь каждые выходные навещает дочь), но он был убежден, что... та “система”, которую он придумал - это нормально. Он настоящий хозяин, крестьянин, но темный и безграмотный мужик, которого никто в свое время не обучил элементарным правилам обхождения с детьми.

Здесь ведь проблема в чем. Жили они с дочкой в одной из самых дальних деревень. Я не случайно сказал, что она “Богом забыта”. Здесь нет детского садика, нет медпункта, почты, магазина. Суда не ходит автобус... Ох, сколько таких деревень! Самое страшное в этой истории другое: мужик годами уродовал дочь (пусть и искренне верил, что “все в норме”) а соседям на это было совершенно наплевать!

Но хватит ужасов, а то подумаете, автор решил написать “страшилку”. Все-таки тот факт, что приют существует - это уже хорошо. По прогнозам директора поток брошенных детишек в ближайшее время не иссякнет, так как экономика района не собирается налаживаться. Более-менее везет тем, кто занимается лесозаготовками, но ведь не всем же жить лесом...

У Галины Аркадьевны два взрослых сына, один из которых - уже офицер. И несколько лет назад они с мужем решили взять к себе хотя бы одну сиротку. Были они с мужем на похоронах в одной деревне и там приметили двух детишек, которых воспитывала их бабушка - мама спилась, а отец погиб. Бабушка бились за благополучие детей как могла, но годы брали свое, вот Пунгины и решили оформить над Таней Ермаковой опекунство. Сначала девочка не хотела оставлять нищую, но родную деревню, братика (который до сих пор живет с бабушкой), приглашали ее не недельку, на две... а теперь девочка живет у них и называет супругов Пунгиных “мамой” и “папой”.

Кулак

Начиналась эта история с каких-то не слишком убедительных сплетен, согласно которым в глухой-глухой деревне живет старик, который всю свою жизнь плевал на власти (даже на советскую!), жил отдельным хутором, натуральным хозяйством, продавал какой-то особенно целебный мед, держал неимоверное количество скотины и даже давал председателям колхозов деньги в кредит, чтобы те смогли выплатить зарплату людям. Когда в одном селе пришла в ветхость школа, этот «куркуль» предложил выстроить новую на свои деньги, только при условии, что школу назовут его именем. Власти отказались, о чем потом горько жалели. И более того: этот человек был единственным на всю область официальным миллионером. И это при коммунистах!

Скажу сразу: почти все эти сплетни оказались преувеличенными. Но по сути... все нашептанное злыми языками оказалось голой правдой!

Чудецкого как-то сторонятся до сих пор. Думаю, в нас просто еще сильна «совковая» закваска. Связи с деревенькой Марьино, в которой этот легендарный человек живет со своей супругой, нет, дорог - тоже нет, поэтому точно даже не было известно, живы ли старики вообще. А попасть к этому человеку, уже не знаю, почему, очень хотелось. Нет, я немножко лгу - я знаю, почему хотелось. Человеческое мое любопытство было пробуждено одной фразой, оброненной каким-то мужичком в райцентре: «Мы его ругали, ан, в итоге вышло, что он был прав...»

Я стал искать «подходы» и вскоре узнал, что сын Чудецкого работает участковым милиционером в поселке Аносово, к которому деревня Марьино приписана. Немного помогло везение: Алексей (так зовут сына) дежурил по районному УВД, я его разыскал и мы договорились, что завтра с утра я приду в Аносово, а там он что-нибудь придумает. В смысле, поможет добраться до стариков.

На следующее утро десять километров от райцентра до Аносова я отмахал пешком меньше чем за пару часов, и в доме у Алексея мы пили чай, готовясь к дальнейшему пути. Ходила, кстати, еще одна сплетня (Чудецкий вообще, как былинный богатырь буквально «оброс» легендами!), согласно которой старик своим детям не дал ни копейки, считая, что на свою жизнь они должны заработать сами. И она оказалась лживой, но в общем-то в моей неуемной голове сложился какой-то библейский образ «Моисея», а может быть даже колдуна, который, пожалуй, мог меня и не принять а то и приворожить... Но Алексей меня понемногу «ставил на место». То есть, за чаем рассказал то, что есть на самом деле.

Их, детей, всего шестеро. Он и еще пять старших сестер. Три сестры сейчас живут в Эстонии, две - в Вологодской области, а вот на родине остался он один. Все они родились и выросли в той самой деревеньке, в которую нам предстояло сейчас направиться, в вообще стариков Алексей навещает приблизительно раз в неделю. В Марьине они, отец Павел Павлович и мама Александра Николаевна, живут сейчас вдвоем и выезжать никуда не собираются. Вообще, как я заметил, про супругу старика говорилось редко и складывалось впечатление, что ее как будто вовсе и нет. Позже я убедился в обратном: практически все хозяйство сейчас лежит на плечах этой удивительной женщины. Но это позже, позже, а пока...

Во дворе уже был «запряжен» Алексеев трактор «Беларусь». Запряжен в том смысле, что к нему была прицеплена телега, в которой нам и предстояло ехать: я говорю «нам», потому что у нас нашлись попутчики.

Перед отправкой мы немного поговорили с супругой Алексея Ларисой. Она - учительница младших классов в здешней школе и всего в трех классах у нее 10 детишек. Строили новую школу больше 15 лет и сдали только в прошлом году, но количество учащихся за время долгостроя сократилось чуть ли не в три раза и теперь, получается, школа загружена только на треть. Родом Лариса из прекрасного города Сочи, и сюда, в лесную Костромскую глушь ее привела... романтика. Насмотрелась у себя на Черноморском побережье советских фильмов про деревню и колхозы - и решила махнуть в глубинку. Романтический настрой испарился на второй же день по прибытии в Аносово, потому как кругом была беспросветная грязь, пьянка, но, что особенно досаждало - так это по-особенному облюбовавшие открытые части ее тела комары. Их даже местные ругали за уникальную кровожадность. Но педагогический коллектив встретил ее тепло, а вскоре она сошлась с местным парнем, Лешей Чудецким и их свадьба не заставила себя ждать. Теперь у них два замечательных сына, Женька и Пашка, и вообще Лариса теперь попривыкла, тем более что каждый год они ездят на ее родину отдыхать всей семьей. Жаль только, дорога на Юг неуклонно дорожает и все труднее накопить на нее деньги.

Итак, вскоре наш «экипаж» выехал за пределы поселка и весело затарахтел навстречу метели. В кабине сидели Алексей с напросившимся сыном Пашкой, в телеге - средних лет мужчина, и старушка. Мужчину звали Николаем Михайловичем и он был колхозным ветеринаром, бабушку - Зоя Степановна. Для чего они едут туда - я не спрашивал, потому как посчитал, что негоже проявлять излишнее любопытство. Дорога сначала была хорошая, потом - похуже, а скоро - совсем никакая.

По пути мы заехали в деревеньку, в которой по всем приметам жили люди. Там у одного из домов мужики сгрузили мешки. Николай Михайлович пояснил, что это он с оказией привез своей матери дробленый овес для корму скотине. Алексей же показал мне на развалины церкви, виднеющейся на краю деревни, причем, если церковь почти сровнялась с землей, то непомерно высокая колокольня выглядела как новенькая:

- Гляди... Ты еще вспомнишь эту церковь и эту деревню...

Потом ехали через поля и леса, казалось бы, напропалую. Потому что дороги не было. Кое-где трактор буксовал в грязи (земля под снегом еще не успела промерзнуть), несколько раз телега кренилась настолько, что мы едва не вывалились, а один раз пришлось сделать длительную остановку для того чтобы срубить и оттащить подломившееся дерево, перекрывшее наш путь. Когда мы переправлялись через речку по прогнившему деревянному мосту, бабушка яростно перекрестилась. Где-то через час пути впереди показались черные избы.

Это и было Марьино. Выглядела деревенька о трех избах не шибко гламурно, но дома, стоящие на угоре, обтекаемом речками Коза и Идол, по мере приближения казались все более могучими, вблизи же они представились прямо-таки крепостями. Жилым из них оказался лишь один, остальные же использовались под хозяйственные нужды. По сути эта была не деревня, а крепкий хутор, а ощущение заброшенности наверняка было порождено пасмурной и ветреной погодой. В дороге нас изрядно обдуло и скорее тянуло в теплый дом. Когда мы направлялись к нему, я обратил внимание на большое количество утепленных на зиму ульев и допотопный грузовик, кажется «полуторку», которые я видел разве только в кино про войну и первые колхозы.

На удивление внутри жилого дома было людно. Кроме хозяев, в светлице сидели женщина, девушка и мужчина. Немногим позже я разобрался: женщина была хозяйской дочерью (и соответственно сестрой Алексея), девушка - внучкой, а мужчина, имеющий вид человека, чей организм изрядно подпорчен частым употреблением низкокачественного спиртного, пришел из той самой деревни, в которую мы недавно заезжали. Дочка и внучка приехали погостить и заодно взять мясо. Сегодня предстояло значительное событие: должны были заколоть восемь овец. Собственно, для подмоги в этом деле приехали и наши попутчики. Это чисто деревенское правило: помогать друг другу в тяжелых делах.

Как-то быстро все разошлись по двору и приступили каждый к своим делам, причем, было заметно, что все это давно «обкатано» (разве только я себя чувствовал несколько неуютно, так как был не при деле), и мы остались один на один с хозяином.

В первую очередь я обратил внимание на его огромные ручищи. Несмотря на то, что Пал Палычу (почти все, даже сын, уважительно обращались к нему: «дед», причем звучало это очень уважительно) исполнилось 87 лет, вид его был примерно такой, как на картине Сурикова «Меньшиков в Березове». То есть встанет сейчас дед, расправит плечи - и головой проломит потолок! Ну, проломить - конечно не проломит, тем не менее рост у Пал Палыча был довольно большой. А вот бабушка, Александра Николаевна, вся согнутая, как будто крестьянский труд приучил ее никогда не разгибаться. Тем не менее она что-то постоянно делала на кухне; все шныряла мимо нас, то выходя из избы, то возвращаясь. А дед не делал ничего. Он болел. Конкретно чем, он сказать не мог, просто говорил: «Все болит...» Большую часть времени, как мне сказала бабушка, он проводит на печи, и сейчас слез только чтобы встретить гостей, то есть нас.

Мне он почему-то обрадовался. Не как человеку, конечно, а как журналисту, и такую реакцию он объяснил так:

- Помру скоро. Пятнадцатого декабря наверно.

- Неужто вам дано знать?

- Места у нас такие, что, может, дано мне знать... Знаки были.

Ну, как продолжать разговор на эту тему? Как-то, вы знаете, я верю людям, которые общаются с природой, с Землей-матушкой. Мне кажется, им и впрямь доступны знания, до которых лично мне далеко. В общем я промолчал, в то время как дед продолжил:

- Это хорошо, что вы приехали. Есть, кому рассказать...

- Только давайте с самого начала... - я знал, что времени у нас много, до вечера, и потому решил Пал Палыча не торопить, тем более еще полчаса назад вообще стоял вопрос о том, примет меня дед или нет. Ведь не выгнал, не послал! Я чувствовал, что человек испытывает потребность выговориться, а такое в нашей практике бывает до обидного редко.

Многое из рассказа Пал Палыча я упустил, много не запомнил, но основную канву его жизни все-таки воспроизведу. Родился он в той самой деревне, которую мы проезжали. Называется она Мальгино и отец Пал Палыча служил в той самой церкви, которую мне показал Алексей, псаломщиком. В такой же должности пребывал и его дед. Фамилия «Чудецкий» - относительно недавняя и дали ее одному из предков деда, когда тот учился в духовной семинарии. Мода в старину была такая: придумывать для попов фамилии типа Боголюбовых, Великославиных или тех же Чудецких. Отец, Павел Иванович, тоже учился в семинарии, но его выгнали (за сущую глупость - курение), зато два его брата (дяди нашего героя) получили духовное образование и стали священниками. Церковь в Мальгине называлась «Троица-Чтоуголов», и это означало, что пребывающие в ней верующие получают исцеление от головных болей.

Как и многие дети священников, маленький Паша церкви не любил. Точнее, не церкви, а долгих служб:

- Стоим мы в церкви, я спрашиваю маму: «Скоро кончится служба-то!» Если говорит: «Скоро...», я был шибко недоволен, если: «Сейчас!», я был счастлив и бежал во двор. Я глупый, конечно был, и помню, спрашивал у одного из своих дядьев, он священником был: «Дядя Алексей, вы всю жизнь прослужили Богу. Но его ведь нету!» А он в ответ: «Без веры ведь жить нельзя. Надо во что-то верить...» Меня-то в школе воспитывали в духе безверия. Но потом я только в том убеждался, что в жизнь всех, кто неладно что делает, постигает какая-то кара. Разве не Бог наказывает?

Отец его родился в один год с Лениным. Было у него три дочери и один сын, но так случилось, что первая его жена погибла. Случилась трагедия: она свалилась в колодец и там ее нашли уже мертвой. Сын настолько сильно переживал горе, с что лишился ума и жизнь свою он так и закончил в психиатрической больнице. Недалеко в то время жил богатый лесопромышленник, купец первой гильдии со звучной фамилией Херов (простите, но из песни слова не выкинешь...). Перед самой революцией Херову «ударил бес в ребро», он бросил семью и переехал жить в другую деревню к своей любовнице, для которой загодя построил большой дом. Но «рая» не получилось: очень скоро старика разбил паралич. Мама Пал Палыча приходилась этому богатею дальней родственницей, точнее, замужем за его единственным сыном была ее сестра. Может это и совпадение, но у дедушки Чудецкого по материнской линии было ровно столько же детей, как и у него самого: пять дочерей и один сын.

Сына Херова (и дядю нашего героя) зверски убили. Убийцу нашли, судили, но после революции его выпустили с каторги как «борца с несправедливым строем». Через несколько лет так случилось, что ровно на том же месте, где погиб Херов-младший, кто-то всадил нож в сердце сыну убийцы. Второе злодейство так и не было раскрыто, но в народе шли разговоры, что якобы к мести была причастна вдова (тетка Пал Палыча):

- Ну, как тут о каре не вспомнить? Я много думал об этом, и вот, что понял: я, может, и сам так сделал бы...

Мама Пал Палыча, Надежда Евгеньевна, сильно засиделась в девках и за вдовца, 54-летнего Чудецкого она вышла в 38 лет. Сам же он появился на свет, когда маме стукнуло 40.

Когда еще наш герой пребывал в утробе матери, жизнь его подверглась страшной опасности. У его отца была привычка: после бани он выпивал большой бокал чаю. Однажды приехала в деревню со своим сожителем его старшая дочь Клавдия. Они задумали злодейство, о котором, конечно, пока никто не знал. А именно: насыпали они в бокал смертельную дозу мышьяка. Но так получилось, что первой вышла из бани его жена и отпила немного чаю. Хорошо, что немного! Ее успели отвезти в Чухлому, в больницу, там выходили, но ребенок, то есть, наш герой родился болезненным, да еще у него определили «шумы в сердце». Старшая сестра-злодейка, как ни в чем ни бывало, уехала куда-то. Там, по слухам, она вела распутную жизнь и часто меняла сожителей, но в деревне о ней вспоминали редко, так как все сельское существование было наполнено трудом.

А потом наступило злосчастное раскулачивание. Его отца с трудом можно было причислить к кулакам, но тут сыграли свою роль духовная профессия отца, родственные связи матери и то, что в их хозяйстве всегда было много ульев. К тому же отец был отличным часовым мастером и все стены их мальгинского дома были увешаны часами.

- Эх... русские люди... ёлки зеленые. Ну, почему мы такие завистливые? Особо у нас ничего не было: лошадь, корова и три овцы. Один год быка держали. А тут как: приедут из города и говорят: «С вас налог, десять пудов зерна» Отец отвезет. А через какое-то время опять приезжают: «С вас еще двадцать пудов зерна». Он опять отвезет. Они снова едут через две недели: «С вас еще тридцать пудов» Но у него больше нет. «Ах, ты не хочешь, отродье кулацкое!» И давай наше имущество описывать. А что у нас было? Полное собрание сочинений, Пушкина, перины, подушки - это все мамино приданое. Ружье-берданку и граммофон забрали. Но больше всего мне жалко было одно: у отца был железный ящик, а в нем инструмент. Ой, ладный какой инструмент был! Он его успел отдать родственникам на хранение, но... так я его больше и не увидел...

Отца сослали в Сибирь. Это было в 32-м. Высадили его на какой-то станции в Кемеровской области и сказали: «Давай-ка, старик, иди куда хочешь...» Павел Иванович знал, что в городе Белово живет его старшая дочь, та самая, которая его хотела отравить. Он ее простил, потому что другого выхода у него не было: власти под страхом смерти запретили возвращаться домой. И он отправился туда. Пешком, за 300 километров (для Сибири, как он считал, это расстояние небольшое). В дороге, переправляясь через какую-то реку, он промок, простудился, но до Белово все-таки дошел. И почти сразу же там скончался.

После того, как их дом разорили власти, Павел с матерью уехали в Ленинград, где осела другая его старшая сестра Анастасия. Она была доброй и согласилась приютить их двоих. В городе на Неве Павел проучился до 8 класса, в то время как мама работала подсобницей на стройке, но случилось новое несчастье.

Несчастьем это, правда, трудно назвать, скорее это подлость человеческая. Случайно на улице они встретили своего земляка из Мальгино, поговорили, вспомнили старое, но через малое время маму вызвали в НКВД. Оказалось, «землячок» нацарапал донос в органы: «кулацко-поповская семья недобитков проживает в городе Ленина...» мать продержали в НКВД двое суток, но все-таки выпустили - без паспорта, но с предписанием: «в 24 часа к черту из города...» По тогдашнему положению вещей их еще пожалели...

А куда ехать? С горем пополам вернулись они в Мальгино, но нравы там сильно поменялись, вплоть до того, что никто не хотел их впускать к себе. Кругом чувствовался затаившийся страх. Приютила их, что замечательно, самая-самая бедная мальгинская семья, а именно старенькая бабушка Мелетина. Помогла оказия: в те времена по деревням ходили шерстобиты, катали по заказу валенки, и Пашу взял к себе в ученики «за пропитание и обучение» дед Алексей Мухин.

- Я до сих пор хорошо помню, кто и как нас с дедушкой Лешей принимал, кто хорошо кормил, а кто не слишком, кто меня любил, а кто смотрел волком...

Деду был 71 год, парню - 15, но жили они дружно, и прошли вместе много деревень и сел, пока не случился один инцидент. А именно произошло следующее. Дед любил поддать, работали он помногу, с 7 утра и до ночи, и однажды Пашка забыл долить воду в чан, где «вывариваются» валенки. А дед не проверил и сожгли они выгодный заказ. Естественно, признано было, что во всем виноват молодой и пришлось Алешке «отрабатывать» сожженные валенки, а после их отношения с дедом уже не сложились.

Но прослышал наш герой, что в городе Галиче открылись какие-то мастерские, а парень страсть как хотел с техникой заниматься. Пришел он в этот Галич, и целый день искал мастерские. И не нашел. Забрался на самую высокую гору - и давай рыдать. Ведь и паспорта нету, и домой возвращаться бессмысленно... Но тут, как в волшебной сказке, появился добрый человек, который и утешительные слова сказал, и показал, где эти мастерские, в общем, с этого эпизода, произошедшего на горе под названием Балчуг, началась светлая полоса жизни Пал Палыча...

...Я почувствовал, что дед сильно подустал рассказывать, решил дать возможность ему отдохнуть, а сам пошел во двор, понаблюдать за работой. Мужики уже закололи восьмого баранчика и разделывали тушу, Николай Михайлович с ловкостью хирурга (ветеринарный врач, все ж!) орудовал охотничьим ножом. В другом конце двора из сарая на телегу грузили сено Зоя Степановна и Пашка. Когда телега наполнилась, Пашка лихо впрыгнул в кабину «Беларуси» и включил зажигание. Смотри-ка: десять лет, а трактор-то для него как родной! Когда мальчишка перевез сено и выпрыгнул из кабины, я спросил:

-Паш, а трудно трактору научиться?

- Мальчик немного смущенно, чуточку надменно и малость презрительно наклонил голову вниз и ничего не ответил. Только ухмыльнулся. Заметно было, что ему лестно такое слышать от меня. Проходящий мимо отец обронил:

- Он со второго класса водит. Я тоже в его возрасте умел...

Александра Николаевна тоже работала: согнувшись в три погибели, вымывала бочки, в которых будут засаливать мясо. Я побродил по хозяйству и обнаружил, что оно действительно довольно крепкое. Есть здесь мастерская, сенокосилка, грузовик. Нет только собак, что для меня показалось странным, но как мне объяснили, хозяева этих животных не любят. Кроме зарезанных, остается еще дюжина овец, есть две коровы, телушка, теленок, куры, кролики ( дед позже сказал - это для внуков, чтоб заботиться о скотине приучались, «только ленятся они ныне...»). Летом вести хозяйство проще, так как в Марьине собираются по 12, а то и 15 детей, внуков и правнуков Чудецких. Зимой, конечно, труднее и выручает только сын. Приезд дочери из Эстонии – событие редчайшее.

...Когда я вернулся в избу, деда я сначала не нашел, но погодя услышал его клокотливое дыхание (ужи не воспалиние ли легких?..). Он лежал на печи; не спал, но думал. Пала Палыч вопросил:

- Ну что, скоро они там?

- Да, вроде последнего закололи. Скоро, наверное.

- Да уж пора бы. А то не емши. Вы уж меня извините, что на печи... Болею, чего-то.

Извиняться, ей-богу, было не за что и мы продолжили. За окном межу тем уже стало смеркаться. Ноябрь, на Севере уже в два часа хмарь начинается…

В 17 лет Павел Чудецкий стал бригадиром шатунно-поршневой группы в этих самых Галичских мастерских. Дед прежде всего сейчас вспоминает вот, что: из 50 человек в его бригаде только один был пьяницей. А теперь... ныне наверное в колхозах сохраняется такое же соотношение. Только в обратную сторону.

В 40-м его призвали в армию. Павел мечтал стать шофером, просто бредил этим, но не проходил он по медицинским показателям: у него был врожденный порок сердца, даже на службу его взяли по его настойчивой просьбе и то в нестроевые войска. Сначала в армии из него хотели сделать писаря, потому как он имел хороший почерк, но вскоре перевели в артиллерийские мастерские; там Павел подговорил своего товарища, тот прошел за него врача-сердечника, и в результате этой простой хитрости нашего героя послали-таки учиться на шофера.

На войне ему везло. Участвовал он во многих боевых операциях, освободил несчетное число русских и прочих городов, и ранения у него были только легкие (разве только, одна контузия положила его госпитальную койку) ну, а в конце войны даже он расписался на стене Рейхстага. Так и написал: «Чудецкий из Галича». И все эти четыре года он крутил баранку, а закончил свою войну он на Эльбе, в городе Виттенберге. Отпустили домой его пораньше из-за того, что мама была уже при смерти.

Родина встретила холодно. Война многое списала, например в 42-м, на фронте его приняли в комсомол (до того происхождение не позволяло это сделать), да и за годы лихолетья многие его «доброжелатели» либо сгинули, либо потеряли способность творить гадости. На весь Парфеньевский район было всего две машины, в военкомате и в МТС (ибо и дорог-то прличных не было), и о работе шофером даже не мечталось. Пал Палыча взяли в районное МТС и 12 лет он там работал бригадиром тракторной бригады. В 56-м его даже выдвинули в члены партии, и он не отказался, - в те времена не принято было отвертываться.

Почти сразу после того, как он вернулся с войны, Павел в конторе встретил симпатичную смешливую девчушку-счетовода, которую звали Шурой. Гуляли недолго и расписались они в 46-м. Поселились на родине жены, в Марьине, построили свой дом, а всего в Марьине с их новостройкой насчитывалось тогда 17 домов. Собственно, в построенном тогда Чудецкими доме мы теперь и разговаривали. После МТС его выбрали председателем марьинского колхоза и в этой должности он проработал до того момента, пока маленькие колхозы не объединили в один совхоз, контора которого теперь находится в Аносове. Результат объединения Пала Палыч оценивает так: «Если раньше мы одним маленьким колхозом 360 гектар засевали, то теперь во всем громадном совхозе - не больше 200 гектар пахоты...»

После ликвидации их колхоза и до самой пенсии, до 1985-го года Пал Палыч работал в совхозе шофером. Дороги в Марьино так и не проложили, но Пал Палыч был шофером «от Бога» и в народе говорилось так: «Там, где лось пройдет - там и Чудецкий проедет».

Вот, собственно и вся его «биография» вкратце. Хотя, если рассудить, последние десятилетия, не окрашенные драматическими событиями, были для Чудецких самыми плодотворными. Во всех смыслах. У Александры Николаевны было девять беременностей, и семь родов принимал у нее муж. Сам, без помощи кого-либо, и только два раза он возил жену рожать в больницу. Не сразу Чудецкие узнали, что у них так называемый «конфликт крови», несоответствие резус-факторов, отчего трое детишек умерли, а некоторые рождались «желтенькими», но, слава Богу, их смогли выходить. Долго они не могли родить мальчика, наследника, и вышло, что Алексей стал их «поскребышем», Александра Николаевна родила его в 43 года. И, надо сказать, сын стариков не подвел: теперь он - капитан милиции, уважаемый в народе человек и, что самое главное, старики уверены в том, что в случае чего хозяйства он не бросит.

...Наконец работы закончились и все собрались в избе. Хозяйка принесла щей, картошки, только что приготовленную баранью печень, медовуху - и мы расселись. Перед началом трапезы я сфотографировал двух Павлов - деда и внука. Разница в возрасте между ними 72 года! Медовуха - гордость деда. Готовит он ее только сам и никому не раскрывает секретов. Хозяин за столом рассказал, что у него есть старая книга, в которой рассказывается, что один священник всю жизнь пил вместо водки медовуху и прожил до 118 лет. Мы пили два сорта - черноплодно-рябиновую и яблочную медовухи. Вино это легкое, не больше 18 градусов, и в голову не ударяет, и после третьей дед заговорил о пчелах.

Именно из-за них, пчел, он приобрел репутацию «миллионера и кулака». Опытному пасечнику мед действительно приносит хороший доход, но вот, что сказал дед по этому поводу:

- Есть у меня одна старинная книга. Там так написано: «Если человек решает заняться торговлей, то пусть знает, что 90 человек из 100 приходят к растрате. Если человек решает стать пчеловодом, пусть знает, что 96 человек из 100 приходит к краху». Говорят, у меня много ульев. Да, много, я даже, когда не могу заснуть, начинаю все их считать, припоминать, в каком состоянии каждая семья пчелиная. Последний мой улей имеет номер «99», но это не значит, что все жилые. Были, конечно, времена, когда я по две с половиной тонны меда сдавал, но теперь я за массой не гонюсь. Да и годы не те. Перед самой этой перестройкой бабушка деньги, которые у нас лежали, взяла - и отнесла в райцентр, в сберкассу. Сто тысяч рублей, еле в сумку затолкали...

Всего же перед «павловской» реформой на счету Чудецких лежало 260 тысяч рублей. То есть, миллионерами они не были, а так, «стотысячниками»... Для тех, кто забыл, поясню: при советской власти рубль приблизительно был как доллар, машина «Жигули» стоила около 4 тысяч. «Волга» - подороже, и на «чудецкие» деньги вполне можно было купить 30 «Волг». Это были честные, законные деньги, так как Пал Палыч всегда платил все налоги.

Теперь со своего вклада они могут получить тысячу рублей. Может хватить на плохонький велосипед, но они этих денег не собираются брать. По поводу потерянных денег дед говорит просто:

- А ну их к черту... Деньги - зло.

Дед считает так абсолютно искренне. Верьте, или не верьте - ваше дело - но Чудецкие нисколько не жалеют о потерянном. Насчет школы своего имени дед тогда шутил (сцена с предложением денег действительно была!), но... ведь если бы они пошли, например на школу, в которой сейчас учатся его внуки, а не «перестроечному коту под хвост», может, те миллионы, которые «съели» 15 лет долгостроя, можно было бы как-то поумнее использовать...

За столом дед высказал мысль, которая среди гостей вызвала не что недовольство а легкий шок:

- А знаете... Я бы на месте власти сейчас все пенсии отменил бы. Почему? А потому что работать никто не хочет. Изленились все люди и алкоголизм развели. - (Дед никогда не пил, да и сейчас с нами не выпивал... а медовуху варит!) - Люди на пенсии надеются, а то, что надо своим потом хлеб зарабатывать, забыли...

Через минуту, после очередной рюмки, все забыли о сказанном. А дед... он ушел в себя. Задумался. Чувствовалась, что старик выговорился, душу излил и больше не собирается откровенничать. Рассказал только, как их со старухой не так давно обворовали:

- Ходил тут ко мне один, дружили с ним. А он с подельником к нам в дом забрался. Образ украли, медовухи бутыль и меду бидон. Их нашли, судили, я просил, чтобы их пощадили, и дали им по четыре года условно. Мед они вернули, а образ - нет. А после они магазин обворовали, так их все-таки посадили. На семь лет. И там парень этот умер. Разума не было...

Прощались мы торопливо. Возвращались поздно, в полной темноте, в той же компании. Дорогой обсуждали недавнее уголовное дело, в котором потерпевшей оказалась наша попутчица. Ей 68 лет, она бывшая доярка, больная женщина. А дело было (как выразился ветеринар)... «сексуальным». Парень, недавно пришедший из армии, завалился к бабушке домой, избивал ее, требовал чего-то, а ведь во внуки ей годиться! В общем, грубое насилие на почве пьянки, на днях состоялся суд и дали ему 4 года. Николай Михайлович высказал искреннюю надежду, что на зоне ему с такой статьей сильно непоздоровится. А я удивлялся Зое Степановне. Она по сути несчастная, забитая женщина, без мужа, сын у нее - алкоголик, а тут еще такое... Но как она решилась написать заявление! Ведь, если тот придет с отсидки...

Да для того, чтобы написать заявление, надо недюжинным мужеством обладать! Вот, сидит с нами рядом в телеге щуплая, ссохшаяся старуха, изредка вступает в наш разговор - «А чего он, зачем надо было вламываться...» - кругом тьма, только где-то далеко за лесом видны огни железнодорожной стации. А ведь какую же драму эта женщина пережила! Скольких ночей не спала, чтобы решиться выступить на суде... Нет, Россия все-таки страна удивительная.

Дома у философа Василия Розанова я нашел такое высказывание: «В России вся собственность выросла из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается». Написано сто лет назад. Значит, и при царе-батюшке Павел Павлович Чудецкий тоже считался бы «изгоем»...

Геннадий Михеев

Фото автора

Костромская область