Кадом

Венеция в снегах России

Три столетия назад в Кадоме дало корни удивительное искусство, "импортированное" из славного итальянского города Венеции. Знатоки утверждают: венецианское кружево в самой Венеции давно уже существует только в музейных залах. Здесь, в глубине рязанско-мордовских лесов "кадомское чудо" процветает!

В словосочетаниях "русский Париж", "российский Рим", "восточноевропейский Дрезден" я усматриваю наличие комплекса неполноценности. В конце концов, наши Суздаль, Вехотурье, Печеры ни с чем не сравнимы и за пояс заткнут самые "раскрученные" достопримечательности планеты Земля. Если я и сравнил городок Кадом с Венецией, сделал это исключительно из-за одного факта: здесь существует промысел под названием "вениз", который был придуман именно в Венеции. И все-таки Кадом - уникальное культурное явление, не имеющее в мире аналогов. И таких "жемчужин" на теле России сотни! Хотя… признайтесь: вы слышали хотя бы когда-то про Кадом? То-то! А вот "Венеция" - это круто, звучно, "вкусно"…

В центре Кадома находится женский Милостиво-Богородицкий монастырь. Монахини монастыря когда-то были самыми искусными мастерицами вениза. При советской власти он закрывался, в нем разместили склады техникума и училища; а в 1997 году обитель вновь была торжественно открыта. Насельниц сейчас в монастыре не так и много, да не культивируется в его стенах вениз. А что была в старые времена! Обитель до революции была не то, чтобы богатая, а, скажем так, многонаселенная. Земли под Кадомом скудны, а крестьяне на радость (и одновременно на горе) государству плодились изрядно… куда девать лишние рты? Простейший выход - в монастырь, в послушницы. В святом месте девицам бездельничать не позволяли, а приучали ко всяческим рукоделиям: одни из них пряли и ткали, другие красили пряжу и одежду, некоторые отделывали фольгою образа, шили золотом, занимались шитьем простых одежд и белья. Ну, и занимались веницианской вышивкой, венизом.

Вениз "захватил" Кадом задолго до основания монастыря. Легенда о возникновении кадомского вениза, тончайшей игольчатой вышивки белым по белому, по сути - вовсе и не легенда, а достоверная страница русской истории. При царе Петре Алексеевиче Кадом уже отметил 500-летие своего существования; он был довольно крепким городом, и здесь традиционно было много мастериц. Открыв "окно в Европу", Петр повелел всем знатным людям и боярам носить европейскую одежду, богато отделанную венецианским и брюссельским кружевом. Приобретался этот наряд за немалые деньги, что сильно опустошало царскую казну. Чтобы сберечь золотой запас, царь повелел обучить искусству заграничного кружевоплетения русских мастериц, пригласив в Россию венецианских монахинь, которых направили не куда-либо, а именно в Кадом.

Кадомчанки, издавна славившиеся рукоделием, охотно освоили ювелирную технику шитья, из их рук стало выходить венецианское кружево, сплетенные иглой сказочные узоры. Искусство, привезенное с берегов Адриатики, назвали по-своему: "кадомский вениз", оставив "для плизиру" в названии что-то венецианское. К сожалению после смерти Петра Великого работы кадомчанок остались невостребованными, ибо вельможи предпочитали за взятки и "откаты" заключать договора с зарубежными производителями кружев, нежели помещать заказы в российской глубинке. Как похожа тогдашняя история на нынешние наши экономические реалии… По счастью, промысел не умер, ибо Кадом основательно "подсел" на кружевное дело. Не было в городе женщины - будь то мещанка, крестьянка, дворянка или монахиня - кто не умел бы творить иголкой подлинные чудеса!

Особый расцвет кружевной промысел в Кадоме получил в конце XIX века по инициативе местной помещицы М.А. Новосильцевой. В своем имении Муханово, расположенном недалеко от Кадома, она организовала пункт по приему кружевных изделий от крестьянок соседних селений. Кадомский вениз после столетия пребывания в тени имел успех как в высших кругах петербургского общества, к которому принадлежали Новосильцевы, так и у московских и петербургских владельцев магазинов. Кадомский вениз поставлялся в Петербург, Москву, Киев и даже в Париж и Лондон.

В 1913 году в Кадоме открылась кружевная школа, сооруженная на средства дочери княгини Новосильцевой, М.А. Авиновой - с бесплатным обучением, с общежитием, с выдачей пособий при заболевании, с введением наград за лучшие работы. Обучались в ней девочки горожан и окрестных крестьян плетению и вышивке, а также грамоте в пределах двухлетнего курса сельской школы. Кружевная школа имела богатую библиотеку с русскими и заграничными художественными изданиями и пособиями рисунков для филе и гипюра. В качестве инструктора была приглашена воспитанница Мариинской кружевной школы Петербурга Пелагея Угрюмова.

По счастью после революции кружевное дело брошено не было: школа стала швейно-вышивальным техникумом, на базе мастерской организована промыслово-кооперативная артель «Пробуждение». Нашли работу и для отставных монахинь и послушниц Милостивого-Богородицкого монастыря: их, наравне с мещанками и крестьянками, пригласили в артель вышивальщиц.

…Предприятие "Кадомский вениз" и теперь в полном смысле - Храм Вышивки. Часть производства действительно занимает бывший храм, разделенный перегородками на три этажа. Ну, а, когда заходишь в цех вышивки, такое ощущение охватывает, будто ты в монастырскую келью попал: тихо, только слышно шуршание женских рук, касающихся ткани. Все сосредоточены, склонены над пяльцами… В "Венизе" с недавнего времени, по благословению архимандрита Милостиво-Богородицкого монастыря отца Афанасия, вышивают немало икон. Такое и до революции не делали! Ну, а если говорить о качестве кружевных работ… Поверьте: с каждым годом оно только улучшается. И даже более того: директор фабрики бывал в Венеции и во многих других европейских городах, в которых некогда кружевной промысел процветал. Так вот: в Европе искусство ручной вышивки давно уже умерло, еще в позапрошлом веке. Если таи и есть кружевные изделия, то вышивают их машинным способом. И не люди вовсе - роботы!

Сами же коренные венецианцы искренне были удивлены, узнав, что где-то "в снегах России" существует целая фабрика, на которой кружевницы вручную корпеют над своими белоснежными творениями. Об этом мне рассказала Галина Алексеевна Ренина, жена директора и один из художников. Сам директор в момент моего посещения Кадома пребывал в Москве, занимался "продвижением" продукции фабрики. Сейчас, в эпоху депрессии, очень нужно стараться, чтобы хотя бы остаться на плаву. Из скромности Галина Алексеевна посоветовала мне пообщаться с другим художником, не имеющем "родственных связей наверху", Валентиной Николаевной Кузнецовой.

Предварительно я кое-что узнал. Ручные изделия - чрезвычайно трудоемкие вещи. Вышивальщица тратит на изготовление "дорожки" от 300 до 600 часов.; "салфетка" вышивается от 600 до 1000 часов; время вышивки "столешника - от 1000 до 2000 часов. "Столешник" под названием "Мираж" вышавался… 2688 (!!!) часов. Но и стоит этот самый "Мираж" 180 000 рублей. Или взять икону ручной вышивки: она вышивается от 200 до 1000 часов. Ну, и стоимость икон соответствующая: до 80 000…

Есть варианты и подешевле; иконы в "Кадомском венизе" вышивают и на машинках (правда, без использования роботов…). Они стоят около 4000 рублей за штуку и вполне неплохо распродаются. А кто покупатель эксклюзивных вещей, стоящих чуть не годовую зарплату среднего россиянина? Оказывается, главные потребители - нефтяники, газовики и чиновники. Однажды в Кадом поступал заказ из самой Администрации Президента! Самое удачное время для кадомского вениза - выборы. Как только у нас кто-то избирается в какие-то властные структуры - сразу кадомским мастерицам перепадают выгодные заказы! Никто не спрашивает, кого будут одаривать полотенцами, дорожками, салфетками, панно или иконами. Главное - удивительное и светлое искусство славит древний Кадом! Ну, и Рязанскую землю, да и Русь вообще…

Валентина Николаевна Кузнецова, урожденная Богомазова, - сибирячка. В Кадом она попала в молодости совершенно случайно: ее брат Алексей притянул. О брате я чуть позже расскажу, его судьба еще интереснее, пока же - о Валентине Николаевне. Она по образованию обыкновенная швея-мотористка. Приехав в Кадом, Валентина тут же узнала про вениз. Не узнать не возможно, ибо фабрика в самом центре города. Она и тогда была самым крупным в Кадоме предприятием, таковым остается и по сей день. Валентина с детства рисовала, до страсти любила художество… в общем, через два года из обычных швей она выросла до художника.

Вениз сильно отличается от вышивки "ришелье" и от плетения на коклюшках. В венизе "бризы" - основа рисунка, как фундамент в строительстве. Вся материя, не занятая ажуром, заполняется вышивкой разнообразными швами. "Паутинки" делают с "пико" и без них, попутно с обшивкой контура. "Пико" - это обметанная воздушная петелька; имеет вид зубчика. Настилку между двумя линиями контура под петельным швом надо делать как можно плотнее. Для настилки нужны мягкие штопальные нитки или мулине. Подкладывают от 6 до 8 ниток сразу и прикрепляют их к материи не слишком частыми стежками. Если контуры расширяются и число ниток не заполняет в должной степени пространство для вышивки, то прибавляют еще несколько ниток; если же узор суживается, то, наоборот, лишние нитки обрезают. Материю из-под паутинок можно вырезать только тогда, когда вся работа закончена.

Валентина Николаевна внимательно изучала вениз, вышитый старыми мастерицами, и говорит со смелостью: в старину качество вышивки было пониже, чем у нынешних вышивальщиц. И рисунок был победнее. Почему? Художники стараются, они практически всю жизнь и все свои силы кладут на то, чтобы гордость Кадома стала еще и главным (или по крайней мере, одним из главных) достоинством всей России. Вышивка требует необычайного терпения и предельного старания. Кадомчанки доказывают всем своим трудом, что российская нация этими редкими качествами обладает вполне. Да, одна небольшая "салфетка" вышивается месяц, а то и два. Но придумывается ее рисунок гораздо дольше! Все ведь рассчитывается до миллиметра, каждая ниточка должна в венизе знать свое место. Бывает, один рисунок Валентина Николаевна придумывает полгода. А вот над столешницей "Констанция" она мучилась больше года. Даже дома голова была занята только узорами… А ведь у Валентины трое детей, и она их (так уж получилось в жизни…) поднимала в одиночку. Дети выросли замечательные: дочь Ольга стала модельером-конструктором, сейчас своим искусством большой город Рязань покоряет. А сын Николай, став программистом, создал замечательный интеренет-сайт, посвященный кадомскому венизу.

Со времен веницианских монахинь итальянцы в Кадом не заезжали ни разу. И зря! Директор как-то привозил два подстаканника, якобы сделанные в Венеции. Швеи внимательно их изучили и поняли: натуральная машинная работа! Ни капли ручного труда… А вот венизные изделия кадомчанок, подлинные шедевры ручного труда, хранящие «дыхание русских мастериц» за границей бывали часто. Не сказать, что ни производят подлинный фурор в Европе. Тамошняя прагматичная цивилизация давно уже отошла от понимания ценности ручного стежка. Но вот, факт: попали творения кадомчанок в Лондон, на одну из выставок, посвященных народным промыслам. Финал был печален: изделия «растворились» на просторах туманного Альбиона. Грубо говоря, их кто-то стибрил… Значит, понимают ценность треклятые буржуины?..

…Кадом давно уже не город, его лишили этого статуса, превратив в заурядный поселок. Я специально разговаривал на тему утраты «городского» статуса с одним из местных чиновников. Он меня заверил, что кадомчане ничего скверного в этом факте не усматривают. На самом деле только при Екатерине Кадом имел статус уездного центра, потом его сделали «заштатным» городом, и в эта психология «заштатности» уже заложена в генотипе кадомчан. Зото Кадом, отдаленный от шумных трасс, от крупных предприятий, может похвастаться покоем, умиротворенностью, красотой природы. И чистотой: на протяжении последних лет Кадом занимает призовые места по благоустройству среди районных центров области.

Благоустройством сейчас, конечно, не прославишься… Но ведь факт, что Кадом остается подлинной кружевной столицей России! Я знаете, что заметил: причудливое переплетение кадомских улочек и переулков, вьющихся между холмами да извивами реки Мокши, и само напоминает кружево. Здесь очень легко заблудиться, даже несмотря на то что в Кадоме и населения-то всего 5801 человек. Выручают главы Милостиво-Богородицкого монастыря, которые видны из любого конца города (простите, но "поселком" прекрасный Кадом у меня язык не поворачивается назвать…).

На старинном гербе Кадома, дарованном еще императрицей Екатериной, изображен вовсе не кружевной вениз, а… улей с пчелами и ручные молотила (ими в старину хлеб обмолачивали). Несмотря на то что улей - герб всей Тамбовской губернии (к которой раньше относился Кадом), все кадомчане убеждены в том, что пчелы - их второе достояние. Местные убеждены в том, что императрица вкушала только мед, собранный кадомскими пчеловодами.

Мне удалось познакомиться с главным кадомским пчеловодом. Алексей Богомазов – родной брат художника «Кадомского вениза» Валентины Кузнецовой. У него очень необычная биография. Сам он роился в Сибири, в семье сосланных когда-то белоруса и латгалки (есть такая малая народность в Прибалтике). Жил какое-то время на Юге России, а подлинную благодать обрел именно в Кадоме. Алексей попал сюда после окончания училища пчеловодов. Работал пасечником в колхозе, а, когда в колхозе перестали платить вовсе, устроился в монастырь, тоже пасечником. Сама матушка-настоятельница благословила «божьих пчел» разводить. Ныне, когда кризис и по святому ударил (у монастыря нес средств оплачивать труд пчеловода), устроился Богомазов в Кадомское ПТУ, опять же пчел разводить. На его пасеке полторы сотни пчелосемей разделены на трети: треть пчел – монастырские, треть – пэтэушные, треть – «богомазовские». А по сути это одно хозяйство, ибо Алексей уже и е мыслит своей жизни без пчел. Но мед поставляеься разным заказчикам.

Пчелы – занятие, позволяющее «расслабиться» в зимнюю пору. Долгие зимние вечера Алексей посвящает двум страстям. Первая- изобретательство. Богомазов придумал совершенную систему пчеловодства и улей новой констукции, которую он назвал: «Кадом». Система особенна тем, что к основному улью делается пристройка, «леток», который позволяет во время роения не ждать, когда рой вылетит, а как бы самому дарить рою место для роения. Революционная система помогает к тому же пчелам легче переносить зиму.

Вторая "побочная страсть" Богомазова – поэзия. Его сестра Валентина с детства рисовала (всего их, братьев и сестер Богомазовых, кстати, девять человек, из них Алексей "перетащил" в Кадом пятерых!), Алексей писал стихи. Раньше в "богомазовских" стихах было больше лирики, теперь - все больше философии. Например: "В городах выживают, а в Кадоме, в Кадоме… Здесь в согласии с Богом живут!" Кадом для Богомазова - рай для общения человека с Богом, ибо здесь любому ищущему и страждущему дарованы покой и гармония. Пчеловоды, как утверждает Алексей, испокон веков были "божьими людьми", поскольку ни при каких обстоятельствах они не прибегают к насилию над природой, Пчелы - отдельная цивилизация. За тысячи лет, в течение которых человечество держит пчел, не выведено ни одного нового "пчелиного" вида. Получается, пчелы и люди одинаково "под Богом ходят". И счастлив тот, кто смог найти гармонию между двумя цивилизациями! Об этом - одно из последних стихотворений Алексея Богомазова:

Подъем, молитва, чай… и к пчелам!

Они уже в небесный сот

Ныряют с голосом веселым…

Я не мешаю им ничуть;

Стою, смотрю открывши душу.

И открывается мне суть,

Как Ною, сшедшему на сушу.

Я понимаю: будет день,

И мне пора проверить гнезда,

Пока не рано и не поздно…

В природе как: от сих до сих,

А там осенние заботы,

И не найдет весенний стих,

И Божий дар не ляжет в соты!..

…Я привез с собой из командировки баночку кадомского меда. Добрый пчеловод подарил… Сам я мед не люблю, но родные мои, вкусив, заявили: «Ничего подобного в жизни не пробовали! Не приторный, ароматный, мажется как сливочное масло!» В общем, близкие в восторге. А я думаю: может, и вправду императрица Екатерина вкушала именно этот мед?

Где живет Авсень?

Авсень в Восходе праздновался всегда. И даже в те времена, когда Восход именовался по-другому: Полтевы Пеньки. Такое название село получило в незапамятные времена, а точнее, в 1617 году, когда село Пенки было пожаловано во владение воеводе Василию Полтеву за то, что сей храбрый воин сохранил верность царю Михаилу Федоровичу Романову, когда польский королевич Владислав с немалым войском выступил против Москвы. С той поры село неоднократно меняло владельцев (ими были и князья, и бароны, и прочие аристократы), в результате чего в 1880 году крестьяне, посовещавшись на сходе... выкупили большую часть села в общинное владение.

От названия села жители его имели не слишком благозвучную кличку: “пенькари”. Во времена колхоза, а именно, в 1966 году Полтевы Пеньки порешили переименовать в “Восход”. Звучало новое название, вроде бы, современно, да и надеялись “пенькари” избавится от прилипшего накрепко прозвища. Зря надеялись: от “кармы имени” еще никто не спасался, и жители Восхода, как были “пенькарями”, так ими остаются и поныне.

Нынешнюю экономическую социальную картину села обрисую вкратце. Колхоз “Животновод”, некогда имевший 5-тысячное поголовье, вынужден был сократить его раз эдак в 20. Отсюда главная беда: безработица. Стремительно сокращается число учеников в Восходской средней школе и на сегодняшний день в 11-ти классах учится 61 человек. Не слишком хорошо и на “духовном фронте”. На горе, прямо у дороги, усиленно “мозолят глаза” жутковатого вида развалины деревянной Казанской церкви. Картину дополняют лежащие через дорогу не менее жуткие развалины молокозавода. В селе есть приход, но “изба-молельня” расположилась временно в стареньком бараке, в котором до того жили школьники из дальних деревень (теперь проблема разрешилась таким образом: в дальних деревнях просто не осталось детей школьного возраста).

Зато есть четыре магазина и неплохой Дом культуры. Воспользуюсь случаем, спешу поблагодарить Александру Михейкину, художественного руководителя Дома культуры и одновременно библиотекаря за неоценимую помощь, без которой материал про Авсень никогда не состоялся бы.

Ну, все: пора переходить к самому празднику. Начиная со второй половины дня, и кончая поздней ночью, “авсенькают” все, кому не лень. А не лень о-о-о-чень многим! “Авсеньканье” чем-то напоминает колядки, хотя бы тем, что для этого принято рядиться. Группы “авсенькающих” называют “партиями” или “ватагами”. Восход - село немаленькое (оно даже разделено на “концы”: Малая Барщина, Бородок, Погановка, Козловка, Парменовка), и славящие Авсень то и дело шныряют по далеким и не очень его концам.

В большинстве “партии” небольшие, по три, два и даже одному человеку. Так встретился мне (уже в темноте, едва разглядел!) мальчишка в колпаке из фольги, отражающем холодные зимние звезды. Оказалось... сын священника. Значит, получается, и батюшка не слишком противится, в общем-то, языческому обычаю? Или тайком пацан “авсенькал”, собирал по селу гостинцы?

Для меня, а, соответственно, и для Вас, собралась “ватага” побольше”. Что значит - “авсенькать”? “Ватага” идет по улице с веселыми песнями, прибаутками, и стучится в дома тех людей, которых любят и уважают. Поют хозяевам особенную, обрядовую песню (изложу ее сокращенно, так как в ней много повторений):

- Хозяин велит Авсень кликать!

- Да, той Авсень!

Мы по улице пройдем,

И подушки растрясем,

Да, той Авсень!

Мы подушки растрясем и коровку уведем,

Да с теленочком,

Как у месяца золотые рога,

А у солнышка лучи ясные,

Как у Машеньки

Кудри по плечам лежат,

А у Коленьки завиваются!

У нас Коля господин,

Он по горенке ходил, Свою Машеньку будил:

“Вставай, Маша дорогая,

К тебе гости пришли,

Тебе песню поют,

А мне честь воздают!”

(Никто не знает, откуда этот текст, говорят, слышали от стариков, но, без сомнения, со времен воеводы Василия Полтева песня изменилась мало)

Потом хором кричат:

- Авсень просим: подайте рублей восемь! Или целый кошелек: больше мы не просим!

Хозяева одаривают “авсенькающих”, те в благодарность посыпают хозяев зернами овса, риса и пшена. Следом переходят на экспромт, иногда с плясками, иногда с распитием поднесенного магарыча. Особенно в экспромте сильна местная заводила баба Маня: она может буквально на ходу выдумывать частушки (в основном, матерные), и они прямо-таки сыпятся из нее:

- По деревне шел - авсенькал,

Привязал я молоток,

К одной Машке постучали -

Убежал я без порток!

По деревне мы прошлись

Сиженной-засиженной,

Ты пляши, а я не буду,

Поросенок стриженный!

По деревне шли авсенькать -

На конце поухаем,

Если девки не дадуть -

Старухам “за.......”!

Ну, остальное, как говорится, нецензурно...

У бабы Мани я потом спросил: “Что это за зверь такой - Авсень”? Она, в общем-то, замялась, и видно было, что сама не очень-то понимает, кто таков этот Авсень и зачем его кликают (так же, как и никто другой не смог прояснить загадку). Рассказала только:

- Ну, это как праздник. Вроде, как “Дидик”.

- Какой такой “Дидик”?

- А разве не знаешь? А у нас его хорошо гуляли! Он на заговенье, летом бывает, только его у нас уж перестали праздновать. Каждый шел на луг с узелком, а там пирожок, яйцо и сладость какая-нибудь. Приходили - начинали “махать”: яйца кверху подбрасывать - у кого разобьется. У кого разобьется - заставляли есть Потом хороводы, и в игру такую играли: “заинька”. Одна девица в круге, а ее должен поймать парень. Пели: “Ну-ка заинька, горностаинька, ну-ка, заинька, повернись...” Вот, какой праздник был...

- Та что же такое Авсень?

- Так... праздник же!.. Что еще тебе?

В этом, между прочим, смысл любого народного обряда: он будет существовать до тех пор, пока никто (типа меня, к примеру) не мучает людей, в общем-то дурацким вопросом: “А зачем это все нужно?”

Ближе к вечеру появляется больше “партий” ребячьих. Детское “авсеньканье” отличается от взрослого, даже текстом. Малышни поет:

- Авсень, Авсень, подавай рублей!

Или целый кошелек -

Больше мы не спросим!

Подавай - не кусай,

Будет сын Николай,

Отломим немножко -

Будет дочь Хаврошка.

А не дашь нам пышки -

Мы свинью за лодыжки!

А не дашь пирога -

Мы корову за рога!

А не дашь калачи -

Мы старуху с печи!

Хозяева заранее готовятся к Авсеню: запасают сладостей, пекут пирогов, и заготавливают спиртное, да и денежек немножко. Дело в том, что за вечер в один дом может наведаться десять, а тои больше “партий”; вот такая здесь “многопартийная” система! Самый счастливый для малышни момент - дележка “наавсеньканного” добра. По домам они расходятся со внуши-и-ительными такими сумками...

Ну, а напоследок, по традиции, расскажу что думают про этого таинственного Авсеня серьезные (хоть, порой и занудные) ученые. По их мнению, имя Авсень (в разных местах он назывался Овсенем, Говсенем, Усенем) восходит к древнейшему санскритскому божеству Остара. Авсень - некое мифическое лицо, возжигающее солнечное колесо и дарующее свет миру. Оно приносит с собой “утро года” - весну. Являясь в сей мир, Авсень открывает путь новому лету, несет из заоблачных стран щедрые дары плодородия, и - как определено божественным судом - распределяет их между смертными. В соответствии с заслугами, блага даруется одним с избытком, а иные лишаются самого необходимого.

Проходит Авсень на Старый Новый год, в праздник новорожденного солнца, то есть в день, когда свет начинает заметно побеждать зимнюю тьму (световой день с этого момента заметно прибавляется). Лет эдак 400 назад на Руси Авсень кликали повсеместно.

Но где же живет Авсень? Ответ будет парадоксальным: в простом рязанском селе Восход... Ведь задумайтесь: если бы не способность “пенькарей” сохранять добрую и старинную традицию, Вы и не узнали бы, что на свете есть такой праздник!

Кочемировские оптимисты

В прошлом году в славном селе Кочемирове случилось очередное печальное событие: районные чиновники приняли решение закрыть сельскую школу. И даже в этой новости Александр Журавлев нашел положительный мотив: он вместе с супругой Любовью принял решение начать борьбу за организацию на базе школы полноценного культурно-спортивного центра, в котором местный народ смог бы поправлять здоровье – как телесное, так и душевное…

Школьное здание старое, построено было еще в первые годы советской власти. Кочемировские мужики, веря в будущее всеобщее благоденствие, отобрали для школы лучшую древесину, соорудили красивый мезонин и пристроили почти что «барский» подъезд. Тогда в школе было кому учиться: село Кочемирово насчитывало больше полутора тысяч жителей, и детей пришлось учить в три смены. Теперь, когда учеников насчитывается всего-то шестнадцать, как-то пустынно стало в классах. Да и на улицах тоже что-то детский смех редко слышен…

Все пять учителей школы по возрасту уже пенсионеры, а потому трагедии не случилось. В селе Кущапино наконец-то закончили долгострой, открыли новую школу. Теперь кочемировские детишки получают «путевку в жизнь» на стороне. Жаль, конечно, что не оставили в Кочемирове хотя бы начальную школу. Малышне на чужбине – даже всего-то в десяти километрах от родного дома – туговато. Но кто говорил, что будет легко?

Дети супругов Журавлевых, Ксюша и Галя, по счастью окончили именно родную школу, причем с золотыми медалями. Сейчас они поступили в один из престижнейших питерских вузов. Хотели в Москву, в еще более престижный университет поступить, но там им откровенно сказали: «Вам, деревенщине, таких денег, столько стоит ваше «попадание» на бюджетные места, за всю жизнь не заработать! К нам очередь из способных заплатить, на пять лет вперед выстроилась…»

Но, собственно, я не об этом хочу рассказать. Коррупция победима, если мы выдавим из себя рабов. Кочемировцы никогда рабами не были, здесь не знали крепостного права. А потому и живут в этом селе несколько по иным понятиям, нежели страна в целом… Ну, а что касается справедливости жизни… даже Карл Маркс не обещал, что жизнь рано или поздно станет справедливой. Александр Журавлев в свое время был приверженцем принцип «свободы, равенства и братства». Теперь он не сторонник каких либо абстрактных идей. Он просто старается, чтобы его родное село славилось на всю страну. Хотя, «славиться» поводов все меньше и меньше:

- «Любовь к родному краю меня томит и жжет»… И так больно порой бывает! Школа наша – экологически чистая. Бросим здание – разворуют же... Как уже разворовали колхоз. Он гордо назывался – «Буревестник» - но отреял свое, «улетел»… В селе был молочный завод, десять тонн молока перерабатывал в день, наше масло в Германию на экспорт отправляли! Земельные свои паи почти все уже продали – и, что самое обидное, неизвестно, кому. Земли лесом зарастают, а новые хозяева так и не явили себя… Мы уже упустили здание колхозного правления, теперь ба за школу побороться… Если получится, сделаем в школе молодежный центр, фитнес-клуб, обустроим комнаты для приема туристов. В нашем селе есть что городским посмотреть!

По счастью, Журавлевы отстояли здание сельсовета. Администрацию в Кочемирове тоже сократили, сельсовет в другое село перевели. А ведь в Кочемирове издавна было волостное управление, здесь церковь прекрасная, которая никогда не закрывалась. Правда отношения с церковью какие-то у кочемировцев напряженные… не слишком везет со священниками, сюда все присылают таких, кто не ладит с населением, общий язык не находит. И это несмотря на то, что нет на Руси (по моему мнению) более доброжелательного и незлобивого народа! Любовь в церковном хоре поет. И частенько со службы в слезах приходит… Александр все знает, но отговаривать супругу ходить петь не считает нужным. Какое бы трудное дело не было, а все же – святое. Почему в свое время храм спасли: в свое время, когда пытались большевики разорить святыню, кочемировцы ключ от храма спрятали – и никому не отдали. А колокола сбрасывать пригоняли зеков из мрачных мордовских лагерей (они невдалеке, за лесом).

В сельсовете теперь музей, его Журавлевы совместными усилиями создали. Он соседствует с библиотекой, и по сути является главной жемчужиной Кочемирова. Конечно, музеями теперь не удивишь, в стране «музеемания». Однако то, что я увидел в Кочемирове – нечто иное: здешний музей по сути – центр «кочемировской вселенной», ибо вокруг музея строится все самое интересное и лучшее. Например, возрождены здесь народные праздники и обряды. Здесь возрождаются традиционные местные ремесла: плотницкое, бондарное, кузнечное, сапожное, валяльное, шорницкое, плетельное, гончарное… Александра я аккурат застал за плетением лаптей; поступил заказ на новую партию «эксклюзивного» товара – а потому мастер торопился. Это не мешало нам общаться, потому как привычные к делу руки не мешали Александру вести непринужденную беседу. Между делом любовь припомнила частушку:

Эх, раз, еще раз, еще много-много раз!

Что это еще за штука завалялася у нас?

Ею раньше – тык да тык… Да ведь это… кочедык!

«Кочедык» - это такой инструмент, преимущественно мужской. При помощи него лапти аккурат и плетутся… Инструменты всевозможных типов и разных назначений в музее сотнями хранятся! Идея музея, «русской избы», в голове у Александра родилась давненько. Еще дед его, Егор Мартынович (он при царе садоводом работал) собирал исторические предания Кочемирова. Ну, а вещи, экспонаты – это уже собрание Александра. Едва кто помирает в Кочемирове, Александр выжидает, как положено, сорок дней – и идет просить наследников передать вещи покойного на всеобщее обозрение. Характерно, что в основном отдают охотно и задаром. В музей приходят люди, чтобы поделиться радостью или бедой (последних, к сожалению, побольше, однако и добрые события случаются…), обсудить насущные проблемы села. В общем, здесь кипит жизнь!

Ну, а теперь хочу вас познакомить с некоторыми кочемировскими семьями поближе. Не скрою: они из тех, кто умеет призывать добро и отметать зло. А потому их жизнь светла и по большей части радостна. Несмотря ни на что…

Журавлевы

Кочемирово – село непохожее на другие по многим признакам. Взять амбары, которые почему-то строят в одной куче, на отдельно отведенной поляне. Казалось бы: один амбар загорится (все амбары деревянные) – огонь перекинется на соседние и сгорит к черту все добро, накопленное кочемировцами. Александр объяснил: дело именно в тесноте. Чтобы не потерять свои ценности, никто не отважится подпалить амбар соседа, с которым ты поссорился. Такая вот чисто русская логика…

Вот, я все говорю: «Журавлевы, Журавлевы…» А сколько их, в конце концов? Много, это самая коренная кочемировская фамилия. Четверо Журавлевых работают в сфере культуры. Александр Николаевич - научный сотрудник музея; Любовь Петровна, его супруга, - художественный руководитель клуба (клуб хотя и походит внешне на сарай, он все же есть и там проводятся многолюдные мероприятия); Нина Алексеевна - директор клуба; Татьяна Егоровна - библиотекарь. Две последние – не слишком близкие, но и не далекие родственницы Александра, его двоюродные сестры. Вместе к Кочемирове всех четверых называют «Журавлями». Или (не знаю уж, почему…) «кулеработниками».

Журавлевы составляют своеобразный «клан» патриотов и оптимистов. У Александра есть брат Николай. Они рядом живут, через три дома. И, надо сказать, обе «журавлевские» избы отличаются не только крепостью, но и редкими изяществом и красотой. Мастеровитость братья переняли от отца своего, который в сущности обыкновенным колхозником был. Братья по молодости уехали было в Москву, устроились там на неплохих местах, в секретном институте. Но через пару лет потянуло Александра с Николаем на Родину. Как-то не смогли они адаптироваться к столичной суете. Николай «утянул» в село и будущую свою супругу. Любовь в Москве окончила мясомолочный институт, и ее взяли на Микояновский мясокомбинат технологом. О том, что не задержалась в городе, она не жалеет: Любовь в Кочемирове устроилась худруком в клуб, и с той поры работу не меняет. Нравится ей культуру в родном селе поднимать!

Николай в «Буревестнике» трудился до самого развала (он случился в 2006 году) был инженером. Александр сначала водилой работал, а после его поставили парторгом колхоза. А 1988 года до 2005-го, когда сельский совет в Кочмирове был ликвидирован, Александра земляки избирали главой администрации. Это теперь все эти «закрыто», «развалено», «ликвидировано» воспринимается кочемировцами стоически, как природная стихия. Еще несколько лет назад, как утверждает Александр, все было иначе:

- …Колхоз просто-напросто разворовали. Я пытался что-то сделать, спасти хотя бы часть хозяйства. Но меня не поняли в высших эшелонах власти, сам же я нашел приключения на свою… голову. Но ведь крестьянство в нас не вытравили! В селе восемнадцать лошадей, семнадцать тракторов, комбайн даже есть в личной собственности. Мы зерновые для своей скотины сами выращиваем! Но у нас не принимают молоко, не покупают мясо, овощи. Не приезжают почему-то к нам в глубинку… Ах, если бы сбыт был мы бы внесли ой, какой вклад в дело продовольственной безопасности страны! Если бы цена была на нашу продукцию была достойно, молодежь бы с радостью из городов вернулась, тут шумно стало бы!..

Федькины

Александр Журавлев не лукавит, утверждая, что кочемировские крестьяне страну способны прокормить. Земли здесь ужасные - сплошь песок да неугодья. Однако, если взять только семью Журавлевых, у них в хозяйстве корова, бык, телята, свиньи, овцы… Александр с Любовью возделывают гектар земли, еще полгектара арендуют. И так почти все кочемировские семьи – кроме, разве, одиноких стариков…

Взять семью Федькиных. Два года назад ушел из жизни хозяин, однако Анна Ивановна Федькина вместе со старшими детьми ни скотину, ни земледелие не бросили. А ведь у Анны Ивановны семеро детей, трое из которых еще школьники! Если говорить откровенно, хозяин в последние годы был ближе расположен к «зеленому змию» нежели к ведению домашнего хозяйства; и без того все обязанности ложились на хрупкие плечи Анны Ивановны… По счастью, встал на ноги и «оперился» старший сын Алексей. Он никуда не уехал из Кочемирова, отстроил свой дом, обзавелся семьей. Еще и пасеку держит – он по наследству ее перенял от отца.

Анна Ивановна работала в колхозе зоотехником. Детей у нее много по одной банальной и одновременно душевной причине: Анна Ивановна вообще детей любит – всех! Ее бы воля, она и сирот взяла бы на воспитание… Да только беда в том, что Кочемирово слишком далеко от цивилизации, информация сюда доходит с бо-о-ольшим опозданием! Семья Федькиных, как и Журавлевы, сетует на то, что продать продукт своего труда они не в состоянии. Федькины имеют трактор (водят его даже младшие мальчики!), возделывает два с половиной гектара земли. Двор полон скотины, птицы. Но получается, что крестьяне вынуждены выискивать варианты реализации продуктов своего труда самостоятельно. А какая может быть самостоятельность, ежели до Москвы – 500 километров, до Рязани – 300! Не навозишься… Анне Ивановне не за свою семью, не за село родное обидно, а за те процессы, которые в стране протекают:

- Извините за прямые слова, но русский народ как бы…забыли. Любое государство бьется за свою нацию, за другие народы, которые проживают на единой территории. Народ деревенский в благодарность будет стараться прокормить горожан, те в свою очередь обеспечат деревню качественной техникой, другими благами цивилизации. А так получается, что наши продукты не востребованы. И куда ехать-то с нашим мясом, молоком, картошкой, если нас нигде и не ждут?.. Хорошо, у нас свой огород, свой сад, хлеб из русской печки. За себя мне не обидно, ведь так получается, что всю жизнь я только и дела, что о насущном хлебе забочусь. И никуда мы, люди взрослые, не денемся. А вот за детей наших – обидно. Я почему неизвестно кому продала свой земельный пай: не было бы у нас все равно возможности их обработать! Да еще и сказали, что для того, чтобы землю официально оформить, нужно пятьдесят тысяч заплатить. Для нас это – огромные деньги. Вот и весь обман…

Носовы

Самыми зажиточными крестьянами села Кочемирова Светлану и Александра Носовых назовешь вряд ли. Уровень всех кочемировцев, продолжающих «ковыряться в земле», приблизительно одинаков. Однако Носовы без сомнения - самые удачливые. Дело в том, что пару лет назад подворье Носовы было признано лучшим во всей России (!!!), за что супругам подарили мини-трактор «Беларус» с набором подвесок.

У Носовых подворье реально большое: только крупного рогатого скота у них двенадцать голов! И, кстати, еще один момент: в отличие от абсолютного большинства кочемировцев Сан Саныч (так в селе зовут Александра Носова) свой земельный пай не продал. Поднатужилась семья – и заработала денег для кадастрового оформления земли. Всего в селе семь семей землю предков не обменяли на жалкие бумажные купюры. Конечно, для этого пришлось побегать по всяким властным коридорам (ох, сколь из за последние годы понастроили!..). Да, не приучены наши люди к тому, что всякую малость надо в российской жизни завоевывать, выбивать или выторговывать. Теперь бы добытое не отняли…

Если один из сыновей Анны Федькиной сознательно остался в селе, сын Носовых вернулся в Кочемирово вынуждено.Он в Москве работал, а фирма его в связи с кризисом свою деятельность свернула. Вот, сын теперь мается дома, не знает, к чему руки приложить. У Носовых как было поставлено: детей выучить – и в город, к лучшей жизни! Сын по образованию экономист. А какая экономика в селении, где и предприятий-то не осталось?

Сан Саныч к колхозе простым водилой работал, как и Александр Журавлев. Светлана строителем была. Когда все в селе вниз, по наклонной покатилось, Носовы сразу скотину расплодили. А какое поголовье без кормов? Комбайн частный, про который Журавлев говорил мне, - носовский. Сан Саныч для себя и для хороших людей выращивает рожь, пшеницу; комбайн он в свое время буквально из металлолома вытащил, собрал по крупицам. С молоком Носовы договорились так: они его в детские садики района сдают. Правда, теперь, в связи с этим треклятым кризисом, даже у бюджетников деньги перевелись, им нечем за молоко платить. Но ведь любая болезнь рано или поздно проходит! Даже в случае летального исхода…

А вообще Носовы удачно стартовали в свое время из-за того, что первые в селе личный трактор заимели (еще до комбайна). Я не о дареной «Беларуси» говорю, а о стареньком тракторишке, который подспорьем был еще в 90-е годы. Он самодельный, так сказать, на «божьем слове» слепленный. Много скотины требуют много кормов. А без техники большие объемы не заготовишь. Двигала Носовыми, как я уже говорил, цель: детям образование дать. Дали… Вот, сын вернулся, а дочь из города Саранска возвращаться не думает. Даже несмотря на то что копейки зарабатывает. Родители и машину новую купили («десятку»), вообще разжились довольно крепко. То есть доказали, что земля не только «горбатым» делает, но и некоторым богатством одаривает. А дети на село родное смотрят как на «второй сорт». Может, еще не созрели до понимания истинного паритета жизни? Вот ведь задачка-то…

Кочемирово – село древнее, первое упоминание об этом русском поселении, затерявшемся в глуши мордовских лесов, относится к 1630 году. Господь дал селу почти четыре столетия жизни. Познакомившись с удивительными кочемировцами, я понял: отмерено русскому селу Кочемировано гораздо больше! А все же мне жаль этих людей. Они из кожи вот лезут, работают как «папы Карло». Не вопят, а мягко намекают: «Дайте нам подобающие условия – мы всю страну продуктами закидаем!» Да, разве их услышат?..

Серафим-кошелочник

Стоит на берегу реки Мокши село Старый Кадом. Исходя из названия, древнее село, ему и правда уже 800 лет исполнилось. Жили в Старом Кадоме люди, род деятельности которых именовался весьма странно: они были "кошелочниками". То есть, корзины плели, "кошелки"….

Есть такое слово научное: "энтропия". Означает оно, что ежели не ремонтировать, к примеру, дом, он рано или поздно развалится. Такое вот несчастье случилось с селом Старый Кадом. Радостно, что село дожило до своего 800-летия, однако ныне Старый Кадом пребывает в состоянии, близком к коме. Поганая "энтропия" село съела. И не осталось здесь уже "кошелочников", вымерли…

Но тут вот, какое дело. Есть другие села и города, которые пока еще не полностью отдались на волю злосчастной «энтропии». Их жители ловят рыбу, косят сено, ходят по грибы, по ягоды… А для праведных этих дел (точнее, для переноски и хранения добытого продукта) ничего человечеством не выдумано лучше обыкновенны, банальнейших корзинок. А их надо где-то взять. Короче, труд «кошелочника» востребован. И мастера-корзинщики все же есть! Взять деревню Никиткино, невдалеке от Старого Кадома. Особо «живой» эту деревню не назовешь, ибо жилых домов здесь не слишком и много. Но здесь обтает трудолюбивый народ. В их числе - Серафим Петрович Гераськин.

Работают Гераськины вдвоем: Серафим Петрович ивняк заготавливает, и плетет; его жена Мария Ильинична прут зачищает и сортирует. Конечно, хотелось бы Гераськиным плести из лозы, но в окрестностях Никиткино она не водится, только ива растет на берегу пруда. Да, ивы в России полно, она встречается ста двадцати видов. Но материал этот грубоват и непрезентабелен. А потому прут надо зачищать, придавать ему «гламурный» вид.

Серафим Петрович стает каждый день в четыре утра – и к пруду, за ивой. Принесет, позавтракает – и к новым трудам. Премилая картина, когда супруги рядышком возле печки садятся - и начинают творить. Эдакая получается «семейная идиллия», почти библейская картинка… На веранде у Гераськиных – склад готовой продукции. Здесь можно найти и лукошки для ягод, и крепкие кошелки для грибов, и объемистые корзины для белья… В общем, на любой вкус способны неплести «кошелочники» из Никиткино! И удивительно узнать, что плетут-то Гераськины - из за нужды… Причем, Серафиму Петровичу пришлось браться за ивовый прут ради прокорма второй раз в жизни…

Вторая страсть Серафима Петровича - пчелы. Он их еще в молодости завел, после того как из армии больным пришел, так до сих пор не меньше пары десятков ульев держит. В основном мед идет на нужды семьи, для лечебных целей. Бывает, сладкий продукт и продается, но корзинки приработок больший приносят. По меду конкуренция повыше, очень многие сейчас пасеками обзавелись. Корзины – не мед, они не для здоровья, а для пополнения семейного бюджета, который в результате не шибко больших пенсий супругов Гераськиных «трещит». Хотя, в каком-то смысле – и для здоровья тоже. Но об этом позже… В первый раз Серафим Гераським начал плести в 1943 году, когда умер отец. Он об этом времени вспоминает с горечью:

- Мне только десять лет стукнуло, нас четверо детишек в семье и я самый старший. Голод страшенный, за каждый колосок с поля даже ребенку не поздоровится, а как выкручиваться – мы не знаем. Я знал, что в Старом Кадоме «кошелочники». Их тогда много было, но они, куркули, никому секретов своего дела не раскрывали. Что же… я самоучкой стал плести. А еще вот, что: обувки нормальной у нас не было, научился и лапти плести. Оплетал всех своих, да еще и оставалось на продажу! Мать носила корзины, лапти и кошелки в районный центр, на базар. А еще я стриг всех в своей деревне, был у меня такой талант. За это люди рассчитывались яйцами да молоком. Тем и жили…

…Когда Серафим Гераськин возмужал, не до корзинок стало. Зажили лучше, веселее, и в тот момент нашего героя призвали в армию. Там ему суждено было стать… «подопытным кроликом». Серафим Петрович и теперь вспоминает пережитое, не упустив ни одного мгновения. Дело в том, что Гераськину довелось оказаться в эпицентре… ядерного взрыва:

- После учебной части, где я получил погоны сержанта, направили нас в Оренбургскую область, на Тоцкий полигон. Отбирали самых здоровых, сильных ребят; как правило, деревенских. Нам не сказали, конечно, что здесь будет испытание ядерного оружия. И вот, 14 сентября 1953 года нам выдали сухой паек, ночью подняли – и в бронетранспортерах отправили в степь, окопы рыть. Уже через много лет я узнал, что в этих широкомасштабных учениях принимали участие сорок пять тысяч человек, а руководили ими маршал Жуков и «отец» ядерной бомбы Курчатов. Мы были в восьми километрах от эпицентра. Хорошо, окопы выкопать успели – это, видимо, нас и спасло от мучительной гибели…

Батальону не выдали костюмы химической защиты, только каски могли хотя бы как-то спасти от облучения. Так, видимо, было определено начальством: подразделение, в котором служил Серафим Гераськин, должно было испытать на себе «средний» удар радиации. Серафим был связистом, он должен был поддерживать связь с командованием. В окопе рация плохо принимала сигнал, и, чтобы связь была надежной, он выставил тяжеленный ящик наружу. Вдруг он видит – разрастается огненный шар. Через несколько мгновений шар светил уже ярче солнца, его глаза инстинктивно закрылись и он упал в окоп…

По земле прошла дрожь, и среди солдат началась паника. Напомню: им не говорили, что за учения им предстоят. Но вскоре поступил приказ: «Смотреть на взрыв!» Огненного шара уже не было. В полумраке из земли вырастал гигантский красноватый «гриб» то ли из дыма, то ли из пыли. В него «влетали» самолеты, в сторону эпицентра ехали танки… Поступила команда их батальону: «В атаку!» Что они видели на пути: разрушенные строения, обуглившиеся и поваленные деревья, живые, убитые и корчащиеся в мучениях коровы, овцы, верблюды… даже обезьяны! И животные, и люди были подопытными существами…

Утром их накормили и тщательно обследовали дозиметрами. Сказали: «Все в норме, мужики, отдыхайте…» К вечеру Серафим начал терять зрение, а через месяц напрочь ослеп. Вскоре зрение начало потихоньку восстанавливаться, но его стали мучить страшные головные боли. Жутко ныло в животе, так что он и есть-то ничего не мог. Только через много лет он узнал, что это вернейшие признаки сильного облучения. Сержант Гераськин обречен был молчать тридцать с лишним лет, ибо со всех участников «великого эксперимента» взяли подписки о неразглашении военной тайны.

Вернувшись домой, в районном центре Серафим встретил земляка, который так же стал свидетелем и жертвой ядерного взрыва. Земляк испытывал такие же проблемы со своим здоровьем, однако они обязаны были молчать. И что делать в таком непростом положении? Одна бабка, местная ворожейка, посоветовала: «Ты, сынок, медом, медом лечись…» Да еще в одном журнале было написано, что радионуклиды лучше всего выводятся продуктами пчеловодства. В первый год съел Серафим два ведра меда. Действительно, дело пошло на поправку! Но дорогое это удовольствие – мед покупать! Что же, надо заводить пчел…

Своей «корочкой» ветерана подразделений особого назначения Гераськин никогда не козырял. И карьера его строилась исключительно на личных качествах Серафима Петровича. Двенадцать лет он заведовал в деревне Никиткино клубом. За эти годы построил новое культурное учреждение, освоил профессию киномеханика, да еще в придачу Гераськин заведовал библиотекой. В деревне молодежь хулиганистая была; в первый же день нарисовал кто-то на двери клуба слово из трех «веселых букв – первая х». Нашел баловника солдат (Серафим тогда еще в военной гимнастерке ходил), пару раз по шее вмазал, заставил вытереть похабщину… С то поры Гераськин величайшим авторитетом в деревне стал!

В клубе же Серафим познакомился со своей будущей супругой. Причем, «взял» ее штурмом, отбив у вероятного противника. Впервые Серафим увидел Машу сразу, едва из армии вернулся. Ехали она в грузовике с открытым кузовом с другим солдатиком. Женщины в поле капусту убирали; увидели машину – к дороге бегут посмотреть, кого Господь принес. Видит Серафим: девушка статная такая бежит, грудь пышная, волосы кудрявые… «Ну, - подумал солдат, - пропал я…» А у Маши друг был, она с ним гуляла. Соперник уже свататься приходил, но отец Маши, мужик простой и резкий – грубо отшил того с матерными ругательствами. Однко тотпареньне отставал, продолжал добиваться расположения Машиных родителей. Ну, поговорил Серафим с соперником по-мужски, тот и «отчалил». А Маша… она тогда и за того парня согласилась бы выскочить. Глупая была, горячая, всего17 лет было девчонке! Но отец сказал: «Ты что, дура, он тебя до Сасово довезет – и выбросит!» Серафим Гераськин все же солиднее смотрелся, к тому же он парень свой, хорошо знакомый. Ну, а то, что семья бедная… После войны разве ж богатые – были? Когда перед свадьбой приехали родственники невесты в дом жениха окна обмерять (такая традиция была: невеста для дома, в тона должна была переехать, пошивала шторы), обомлели: дом настолько беден, что и занавесок-то на окнах нет… С той поры Серафим себе слово дал: все силы отдам – а будем мы с Машей достойно жить!

И вот уже шестой десяток лет Серафим Петрович и Мария Ильинична живут, как говорится, душа в душу. Двух дочерей родили, Наташу и Галину. Было три выкидыша… видимо, сказалось то, что Серафим Петрович по молодости от ядерного взрыва пострадал… После 12 лет работы в клубе Серафиму Петровичу предложили стать председателем сельского совета. Гераськин, когда узнал об этом, ночь не спал. Маша плачет: у мужа образование - семь классов (война не позволила учиться, ибо вместо школы он кошелки да лапти плел…), боязно на такую-то высоту! Но в итоге Гераськин проработал в сельсовете 12 лет. А после все ту же «магическую» дюжину лет трудился в здешнем колхозе «Ленинский путь», председателем парткома. На своих постах Гераськин всегда много строил: новый сельский совет, школа местная – го заслуга. Ну, а теперь на то, что творится в родной деревне, Серафим Петрович со слезами смотрит. Колхоз развален, поля сорняками зарастают, от фермы балки одни остались…

В 1994-м, когда вышел Серафим Петрович на пенсию, он без дела не остался. Гераськин всегда активный был, привык работать. Аккурат жизнь плохая настала – в особенности – для стариков. Пенсия, как я уже говорил, маленькая - даже у него, ветерана подразделений особого риска. Вот тут и пришлось вспомнить рукомесло, которым еще в детстве овладел. С нужды начал – и нуждой старость встретил… Не думал Серафим Петрович, что на старости лет в «кошелочники» перепрофилируется.

Корзиночный промысел в семье Гераськиных еще и по причине общего экономического падения в стране зародился. Предприятия закрылись – народ стал землей спасаться. Сначала у Серафима Петровича просили корзины для сбора картошки и овощей. Потом – для грибов. Отбоя от заказов не было, потому что в округе «кошелочников» не осталось. После, когда жизнь в начале 2000-х налаживаться стала, появились экзотические заказы: люди просили корзины «для собачки», «для кошки», для цветочков». Особый спрос появился на корзины для грязного белья.

Первое время Серафим Петрович в одиночку работал, на Марии Ильиничне лежало домашнее хозяйство: Гераськины до последнего времени корову держали, телят, свиней. Но два года назад на хозяйку разом все «болячки» навалились: случился с ней инсульт, на желудке нашли большой «полип», в крови обнаружили повышенный сахар… Пока Мария Ильинична в больнице мыкалась, от скотины пришлось избавиться. Выписали ее – вроде и заняться нечем…

Приобщил тогда Серафим Петрович супругу к корзинному делу. Жена не только прут обрабатывает, но теперь является и семейным «модельером»: советует, какой «фасон» для той или иной корзины выбрать. За работой Мария Ильинична теперь все болячки забыла! Именно она придумала особую конструкцию корзин для подсадных уток. Никто больше таких корзин не делает, а потому Гераськиных знают все охотники Рязанщины. Рынок корзин сейчас расширяется, появилась конкуренция, а потому приходится все время что-то новое придумывать, чтобы покупали продукцию из деревни Никиткино. Пока что на базаре в Сасове корзины «от серафима и Марии» расходятся «на ура». Что будет завтра, не знает, видимо, даже Господь.

Радиация сказалась на потомстве Серафима Петровича. Говорят, три поколения после этой напасти расплачиваются здоровьем… Сильно болеют дочери. Старики помогают им деньгами - на лекарства. В этом как раз корзины и помогают.

Теперь вновь времена непростые. Многие, кто в города уехали, без работы остались. Вернулись на родину, в деревню – и маются. Кто-то запил уже, некоторые пытаются заросшую бурьяном землю распахать. Серафим Петрович удивлен: никто еще не пришел в его дом и не попросил: «Дед, научи кошелочному мастерству!» Гераськин и поделился бы своими навыками и секретами. Во времена его детства «кошелочники» не брали учеников, боялись конкурентов. И «добоялись» до того, что промысел почти что умер. Серафим Петрович не жадный: приходи, перенимай! Однако, не с кем делиться-то… Или совсем наш народ избаловался?..

Деревня "колдунов"

(Сумеречная зона)

Сразу оговорюсь: "колдун" для жителя деревни Сумерки - оскорбление. За эдакое слово, произнесенное в присутствии уроженца Сумерек, можно и пострадать. Правда, более-менее воспитанный сумеричанин вас может поправить: "Ну, какие там колдуны… так, ворожеи…" Нет дыма без огня! Что-то такое в этих сумерках есть. Взять хотя бы название…

Начать хочу с картины, по моему, ярко иллюстрирующей нынешнюю нашу капиталистически-феодальную систему. В соседней с Сумерками деревне родился, вырос и возмужал некий славный муж. Он "раскрутился" на стороне и создал довольно крепкую транспортную фирму, обеспечивающую пасажироперевозки на "Газелях". Поскольку в районном автотранспортном предприятии остался только один автобус, который еще проходит техосмотр без проблем, у фирмача с его частным извозом проблем нет.

Так вот: хозяин транспортной фирмы баллотировался в депутаты (не знаю уж, какого уровня). И сумеричане за него не проголосовали. Чем-то земляк им не глянулся. Ну, ладно… хозяин приехал разок в Сумерки, поговорил с людьми, обещал, что Сумерки, ежели он пройдет, будут как сыр в масле кататься. И тут на тебе: сумеричане в следующие выборы вновь не голосуют на земляка! И что тот делает: он вообще отменяет маршрут до Сумерек! Общественный транспорт в деревню не ходит по причине хронической нищеты самого отдаленного района области. Частный не ходит по причине личной обиды капиталиста-феодала. И кому какое дело, что 60 сумеричан теперь оторваны от Большой земли?.. Как принято говорить в русском народе, кошка бросила котят, пусть… ну, сами понимаете.

Согласитесь: название "Сумерки" несколько, так сказать, мрачновато. Словосочетание "колдун из Сумерек" довольно красноречивое. Или взять название реки, которая протекает невдалеке от деревни: "Вад". Звучит почти что как "в ад"! Все, с кем я в районе заговаривал о деревне Сумерки, неизменно приговаривали (привычно!): "А-а-а… колдуны…" Действительно, такое отношение аборигена непременно будет раздражать. Меня предупредили, что в самой деревне Сумерки на тему "колдунов" лучше вообще не говорить. Во-первых я рискую нарваться на грубость, ну, а во-вторых… с темными силами заигрывать в любом виде чревато. На деле, когда я непосредственно приступил к опросу сумеричан, открылось удивительное: при некотором соблюдении такта люди охотно говорят на "колдунскую" тему. Правда, если свести рассказы воедино, просматриваются противоречия и получается путаница. Впрочем, на то и журналист, чтобы, как говаривал поэт Брюсов, "из жизни бледной и случайной создать трепет без конца".

Некоторые сведения о "сумеских колдунах" есть в работе исследователей из районного центра Кадом В.В. Максутовой и Е.Ф.Михайлиной. Их работа "На самом краешке Рязанщины" уже тем ценна, что других исследований удивительного и не совсем понятного "сумеркского феномена" в мире нет. Итак, вот, что я почерпнул из вышеназванного труда. История деревни прослеживается по документам с XVII века. В выписке из платёжных книг Кадомского уезда упоминается, сколько всяких доходов взято с мещерских бортников деревни Сумерек (так она тогда называлась). В 1761-1767 гг. в Сумерках было 29 дворов, в них 210 крестьян, принадлежавших 4 помещикам, в том числе Илье Ипатьевичу Муханову, деду будущего декабриста Петра Муханова. В 1857-1859 гг. окрестные земли всё ещё принадлежали одному из Мухановых, затем перешли в казну. К этому времени Сумерки значились сельцом с 96 дворами и населением уже 556 человек, приписанными к церковному приходу села Игнатьево. Ныне, как я уже говорил, население Сумерек "ужалось" до 60 человек.

География Сумерек необычна. Центр Сумерек - красивое озерцо, за озером - Михев конец, на отшибе возле леса – Кутырки, на восточном краю села – Зинин конец. Есть еще два порядка домов, которые называют «за речкой», хотя сейчас речки нет, только ручей; точно жители не помнят его название, некоторые говорили «Фролкин ручей». Именно этот ручей впадает в Вад.

Последней открыто "практиковавшей" местной колдуньей была баба Соня. Её дом у озера сохранился. Она умерла пятнадцать назад. К ней ездили лечиться и ворожить с дальних деревень. Односельчане побаивались её; она скотину "портила" тем, кто недобро на нее смотрел. Соседка обычно звала бабу Соню к себе в баню, но сама с ней не мылась. Однажды колдунья попросила вымыть её, и вскоре хозяйку бани… парализовало. Несколько раз в селе видели, как ночью над какой-нибудь избой "летел огненный змей и рассыпался". В этих домах кто-то начинал тяжело болеть. Когда баба Соня умерла, в день похорон, вечером, двое мужчин из тех, кто копал могилу, захотели зайти в её дом ещё раз выпить после поминок, но, подходя, увидели вылетевшего из трубы "огненного змея"… Недалеко от бабы Сони, но только раньше, жила Прасковья. Поговаривали, что она умеет оборачиваться… кошкой или чёрной собакой. В общем, если говорить просто и по-русски - черт-те-что. Какие-то "вечера на хуторе близ Диканьки". Тем не менее работа кадомских краеведов интриговала и очень хотелось ознакомиться с "сумеркским феноменом" на месте.

…Моим проводником в "сумеречной зоне" (кажется, так назывался мистический триллер про всякую нечисть) стала Наталья Елисеева, директор местного клуба. Несмотря на заброшенность, в Сумерках все же имеются учреждение культуры и даже медпункт. Перед началом экскурсии подробнее узнал о местных реалиях. Супруг Натальи Виктор Иванович был последним председателем местного колхоза с красивым именем "Буревестник". Виктор более готов говорить про всяческую чертовщину, нежели о гибели колхоза. Сейчас он, так сказать, "смотритель личного подворья", за домашней скотиной ухаживает. Ну, а по совместительству под началом супруги работает истопником клуба и уборщицей. С председателей - в истопники… незавидная карьера. Ну, да много ли завидного сейчас в Сумерках? Вон, раньше в деревне частных коров два стада было. А сейчас всего-то восемь голов. А ведь в деревне молодые семьи имеются, целых пять! Тринадцать детей. По счастью их не бросили - и в школу, в село Кущапино, отвозят на школьном автобусе.

Ну, а что касается "колдунских" дел… Виктор Иванович отметил между прочим (как опытный охотник и тонкий знаток природы): "Есть тут у нас, понимаешь, странная аномалия. Летом днем температура может быть плюс 25, ночью - минус 5. Такой вод перепад. Ну, и чудес у нас много всяких…" Какие именно чудеса в Сумерках водятся, хозяин уточнять не стал. Он вообще человек неразговорчивый. Или обиженный судьбой. Впрочем, раскрыл Виктор Иванович тайну происхождения названия деревни. Дело в банальнейшей легенде: якобы один барин, ехавший из Кадома в Темников, застигнут был в пути внезапной тьмой. Ну, и вынужден был заночевать в деревеньке, постоянно причитая: "Сумерки, ну и сумерки тут у вас…" Крестьяне деревню свою и переименовали. Может, барин не только тьму физическую имел в виду?..

Наталья Ивановна сказала, что мне повезло: сейчас в деревню приедет "рынок", и на него придет почти все сумеречное население. Будет, с кем пообщаться. Такое бывает только раз в неделю, по средам. "Рынок" выглядел просто: частная автолавка, возле нее пара складных столиков, на которых вперемешку разложены колбаса, консервы, рыба, стиральные порошки, сигареты и прочий "колониальный товар". Так сказать, коробейник XXI века заехал. Когда я попытался сфотографировать всю эту красоту издалека, одна старушка меня приметила, сказала несколько простых русских слов (непечатных) и сделала ногой выпад, напоминающий прием каратиста. Чуть позже оказалось, агрессию проявила весьма премилая женщина, старожил Сумерек.

Женщину зовут Анна Николаевна Жданцева. Ну, начали мы разговор, конечно, издалека. Я попросил рассказать Анну Николаевну о том, как здешние женщины умеют… вопить. Дело, конечно, не в упырях каких-то или иной нечисти. "Воплями" в старину называли обрядовые песни. Они двух типов бывают. Первый - свадебные вопли. Их вопят в общем-то с некоторой тоской (по традиции девицу, которую в чужой дом замуж отдавали, жалели). Но в свадебных воплях, кроме сетований на сермяжную судьбу русской женщины, и красивые места попадаются, например: "Благослови ты меня, родимая матушка своим да великим благословением! Как в чужих людюшках прижиться, как чужим людюшкам услужить. Тихо пройдешь - скажут: ленивая. А шибко пройдешь - скажут: сердитая…" Второй тип воплей - похоронные. Их вопят уже не по передающимся из поколение в поколение текстам, а по наитию, вспоминая заслуги покойника. Вопят от души, от сердца, вспоминая про то, каким человек был незаменимым. Да-а-а… еще, помнится, Пушкин говаривал, что русские песни - сплошь плачи да причитания.

Рассказывая обо всем этом, Анна Николаевна между прочим заметила, по своему мужику она вовсе не вопила. Потому что муж при жизни ее ругал, бил: "Я его "друг любимый" назвать не могу, и не вопила: "на што ты меня, грешную, оставил"… Нет уж - иди, отправляйся себе с Богом…" Так постепенно, как говорится, "изподвыверта" пришли к "колдунам". Что характерно, перескочив на эту деликатную тему, 84-летняя бабушка как-то светло оживилась, в глазах ее загорелся живой молодецкий огонек:

- Колдуны не колдуны они, а все же - ворожеи. Они, значит, ворожили: кто травкой, кто молитвой, кто заговором. Их конечно различить трудно, не поймешь сперва, хто он. Но я тебя, сынок, научу. Приходишь в церкву, стой поближе к амвону. Как "Херувим" запоют - все колдуны идут к иконам прикладываются. Верная примета! Был на нашем конце дядя Миша Чирков по кличке "Дык". Вот он, говорят, колдун был, потому что ворожил "по-черному". А рядом баба Соня жила, она точно - ворожея. К ней много людей с болезнями приезжали, и она исцеляла. Только мы не знаем, чем, поскольку наших она не принимала. А ты, сынок, сходи к Кольке Столярову, он еще интереснее расскажет!

"Колька" - пожилой дядя, живущий "за речкой". Его полностью зовут Николай Иванович Столяров. Он в лесничестве работал, можно сказать всю жизнь с лесом, с природой был связан, и у него немало своих наблюдений, касающейся некоторой "необычности" Сумерек. Любимые рассказы Николая Ивановича - про "огненного змея". Он это странное чудо-юдо частенько видал. Выглядит оно (если верить Столярову) банально: шар горящий, а сзади у него хвост. Обычно идет Николай Иванович с кордона лесного, вдруг шелест в воздухе. Он знает уже: "змей" летит. Столяров привык уже: обычно присядет, степенно закурит - и наблюдает. Обычное направление змея - со стороны реки Вад на деревню. И "змей" долетев до какого-нибудь дома, рассыпается на мелкие огоньки, а через несколько мгновений пропадает. Да, в народе говорят, что не над всеми дворами "змей" рассыпается, а именно над теми, где что-то случиться должно. А случается всякое: и мор, и болезни, и даже сметь. Ну, правда, Николай Иванович больше в коммунизм верил, нежели в чертовщину, а потому особо не примечал, куда это очередной "змей" летит.

Особо Столяров отмечает такой случай. Идет он с собакой из соседней деревни Марьевки. Замешкался, дело к полуночи. Собака сильно занервничала, жалобно заскулила. Слышит Николай Иванович: ржание лошадей и железный звон подков… «А летом у лошадей разве бывают подковы?» - рассудил Николай Иванович. И вдруг - будто какая-то гигантская масса пренеслась мимо него! Грохот визги, звон - все смешалось в единое адское гудение! А через три минуты все совершенно стихло. Знающий старик, дядя Миша Гонин, после разъяснил: "Место это на Умаре – чёртово место, там черти своих лошадей куют. У них там кузница…"

Ну, что касается сумерских "колдунов"… Столяров уверен, что в Москве, да и в любом другом городе они сильнее. На колдуне клейма нет; он и приголубит, и подлечит, а потом ведь до земли наклонит! Была на их конце ворожея Матрена Столярова, родная тетка Николая Ивановича. Она лечила молитвой. Или неизвестно чем, ибо никто толком и не слышал, что именно Матрена нашептывает. Факт, что детей она не лечила - только взрослых. Детишек вообще в другие селения возили. У Николая Ивановича внучек Сашка до пятилетнего возраста не разговаривал. Его повезли не в деревню предков, а в Мордовию, в деревушку, которая еще глуше Сумерек (кстати: Сумерки стоят практически на границе с Мордовией). Тамошняя ворожея, едва увидев малыша сказала: "Ой, он у вас петуха напугался!" Она повела мальчика в свой курятник - петуха показать. И через несколько дней мальчик лепетал не хуже всех своих ровесников! А бабушка та, кстати, не взяла ничего - ни копейки! Силой совали - отнекалась. Сумеркские "колдуны" - еще как брали. Если не деньгами, то салом, самогоном или медом.

Николай Иванович (если не соврал) поведал историю появления "колдунского дела" в Сумерках. Раньше Сумерки были деревней обычной, невзрачной и незнаменитой. В каком это веке было, уже и забылось. В деревне Игнатьево жил столяр Федор Федорович. Он был очень сильный ворожей. То ли его изгнали из Игнатьева, то ли он сам решил сменить место проживания, но однажды он поселился в Сумерках. Крестьяне, конечно, настороженно отнеслись к новому человеку, но не противились, ибо знали, что их соседом стал человек с, мягко говоря, непростой репутацией. Однако один мужик все же начал возбухать, требовать, чтобы "нечистую силу" выдворили из деревни. Кончилось для мужика все печально: он сошел с ума. Все поняли: "Приворожил, зараза…" И род ворожей (Николай Иванович не уточнил, пошла ли его фамилия от того столяра Федора Федоровича) с той поры стал только приумножаться.

…Новой пищи для размышлений подкинули Мария Васильевна и Павел Васильевич Щурковы, пожилая супружеская пара, соседи Елисеевых (директора клуба и отставного председателя). Начали тоже, конечно, издалека. Павел Васильевич, фронтовик, инвалид войны посетовал, что "дико стало жить в деревне". Ему, 85-летнему старику, трудно дойти до медпункта, а "скорая" к их дому не подъедет, потому как улица почти всегда в раскисшем от влаги состоянии. Хорошо, Наталья с Виктором Ивановичем помогают, а без них-то вообще беда… Павел Васильевич на фронте был тяжело ранен, а после еще в лесу трудился: деревья валил, плотничал. Всю жизнь почти с топором! И вот, заслужил в итоге такую вот старость, когда только соседи и помогают… Ну, да что говорить о бедах, они у всех почти русских стариков типичны! Но вот что рассказал Павел Васильевич по сути нашего вопроса:

- Как-то приехал в нашу деревню свадебный поезд - за невестой. Снаряжен добро, а лошади-то как хороши! Выкупили невесту, отправились в свое село, а выехать-то из Сумерек не могут! У нас улиц-то всего пять, а они все по ним плутают, плутают… До темна дороги так и не нашли… Так колдуны наши пошутили. Здесь, на Чирковом конце, жил мой прадедушка Димитрий. Его фамилия - Чирков. Про них и говорили: "Чирковы - все колдуны!" Мой отец брал жену, маму мою, с деревни Николаевки. Не пришлась она какому-то нашему колдуну - он ее и приворожил: ноги у мамы отнялись. Из ворожей только одна взялась ей помочь; сказала маме: "Ехать будешь через реку Вад - бери кошель под мышку, а через воду не переезжай - тебя саму перенесет!" Так и вышло: снялась порча с мамы! До старости дожила - и бегала как молодая… А у отца моего Семена Лукьяновича брат был, Андрей. Он тоже "колдун" был, а прозвище его было "Рубашонка". Ой, злой был! Как-то с хомутом на плечах он пролез в подворотню нашего двора (случайно сосед увидел). И у отца с мамой вся скотина сдохла: и лошадь, и корова. Это ж "Рубашонка" брата родного сглазил! Ну, отцу посоветовали: "Привези попа из села Кочемирово, пусть молебен отслужит. А после на дворе забей еловый кол". И правда: с той поры скотина у нас снова повелась! А самая "черная колдунья" на нашем конце была Прасковья Мотина, по уличному Абросимова, наша родственница. Она, поговаривают, обращаться в зверя умела. Правда, сам я этого не видел, а потому врать не буду. Ой, ее боялись! Я сам с таким делом столкнулся. Эта Прасковья положила бабушке моей в сахар "мочки", паклю льняную. Никто не знал, зачем. Бабушка испугалась - в печь "мочки" бросила. С сахаром, а он в те времена ой, какой дорогущий был! Бабушка с той поры стала сильно болеть. Знающие люди говорят: "Свой человек сделал, приворожил. Ты вот, что: утром стадо поведут, ты иди впереди него, траву рви - и бросай через левое плечо на дорогу…" Помогло, порча у нее снялась. Ну, а теперь "колдовские" наши дела поутихли. Вымерли те, кто ворожить умел. Да и деревня наша скоро вовсе вымрет…

…Вымерли ворожеи… Так ли? Да, меня заверили, что "колдуны" в Сумерках перевелись напрочь. Верится, но как-то с натяжкой. Вся мировая литература настаивает, что сей "темный дар" передается. Кому? Я вот, что подозреваю. Колдунов, ворожей и чародеев сейчас много в городах. Уж не пошло ли это поветрие из глухой рязанской деревни Сумерки?

Геннадий Михеев.

Фото автора.

Рязанская область.

P.S. позволю себе маленькое отступление. Есть такое произведение древнерусской литературы: "Повесть о Петре и Февронии". В частности в житии рассказывается вот, о чем. В городе Муроме правил князь Павел. К его жене дьявол прислал "летающего змия на блуд" (вспомните сумеркского "огненного змея"!). Ей он являлся в своем виде, а другим людям казался князем Павлом. Княгиня во всем призналась своему мужу и он велел жене выспросить у змия, может прийти его смерть. Змий поведал, что смерть будет “от Петрова плеча, от Агрикова меча”.

У князя был младший брат по имени Петр. Он начал думать, как убить змия, но не знал, где взять этот самый "Агриков меч". Один раз в церкви ребенок вдруг указал на щель между камней алтарной стены. Там лежал меч. Петр понял, что он и есть тот самый - "Агриков". Однажды Петр пришел к брату. Тот был дома, в своей комнате. Потом Петр пошел к снохе и увидел, что брат уже сидит у нее. Павел объяснил, что змий умеет принимать его облик. Тогда Петр велел брату никуда не уходить, взял Агриков меч, пришел к снохе и убил змия в образе брата. Змий явился в своем естестве и, умирая, обрызгал Петра кровью.

Кровь, попавшая на кожу князя, подействовала губительно. Тело Петра покрылось струпьями (язвами) и никто не мог его вылечить. Больного привезли в Рязанскую землю и стали там искать врачей. Его юный слуга пришел в деревеньку Ласково. Зайдя в один дом, он увидел девицу, ткущую полотно. Это была Феврония, дочь древолаза, добывающего мед. Видя мудрость девицы, юноша поведал ей о беде, постигшей его господина.

Странно ведь: к чему обращаться безродной девице, живущей в глухой деревне? Есть версия, что Феврония была… колдуньей. Или ворожеей. Феврония согласна уврачевать язвы Петра при одном условии: если он возьмет ее в жены. Когда князь исцелился, он и думать забыл о своем обещании. Феврония, понимая, что она не ровня князю, предвидела подобный ответ Петра и поэтому помазала ему не все струпья. А когда тело князя вновь покрылось язвами, он вынужден был со стыдом вернуться к ней, прося врачевания. Итог - женитьба… Да, не так проста, однако, Рязанская земля… И сколько еще таких как Сумерки и Ласково деревень тихо хранят свои тайны?