С. К. Хворостин.

Реакция крестьян на канкриновскую реформу казенной деревни

(Волнение в Троице-Хлавицкой волости Псковской губ. 1826—1827 гг.)

Исторические записки, вып. 62. 1957 г.

[253] — конец страницы.

OCR Lili Osipova.

Волнение троице-хлавицких крестьян заслуживает внимания, так как оно возникло вскоре после восстания декабристов, в губернии, где именно тогда начиналась реформа положения государственных крестьян, предпринятая министром финансов Канкриным. Сохранившийся архивный материал, еще не вошедший в научный обиход, позволяя воссоздать подробную картину волнения, расширяет наше представление о крестьянском движении того времени.

Как известно, начало царствования Николая I проходило под знаком первого революционного выступления против самодержавно-крепостнического строя — восстания декабристов. Победившее в этом столкновении реакционное правительство чувствовало неустойчивость общественного порядка, который оно защищало. Еще шли репрессии по делу декабристов, но уже с весны 1826 г. начали поступать многочисленные донесения о крестьянских волнениях. Перемена царствования оживляла наивные надежды крестьян на нового царя. Междуцарствие и особенно восстание декабристов усилили возбуждение народа. И. И. Игнатович в своей статье «Крестьянские волнения 1826 г. в связи со слухами о воле и с 14 декабря 1825 г.» приводит прямые и косвенные отклики на восстание декабристов и на их аресты. Восстание декабристов породило слухи среди помещичьих крестьян об освобождении, а среди казенных крестьян — о сложении недоимок и даже освобождении от податей. Крестьяне-отходники, приезжая из столиц в деревни, распространяли эти толки.

Мы еще не имеем полной картины крестьянских волнений в 1826 г. И. И. Игнатович приводит обоснованные сведения об имевших место в 1826 г. 48 волнениях помещичьих крестьян в 19 губерниях. Около половины их было связано со слухами о воле. В 1821—1830 гг., по данным И. И. Игнатович, происходило в среднем по 16 волнений помещичьих крестьян в год. Таким образом, в 1826 г. наблюдается несомненный подъем крестьянского движения.

Особое влияние рассказы о воле и т. д. оказали на государственных крестьян Псковской, Тверской, Ярославской и Вологодской губерний. В ряде мест государственные крестьяне перестали выполнять повинности. В Псковской и Тверской губерниях отказ от платежа податей в отдельных волостях вырос до открытого неповиновения властям и вызвал применение репрессий.¹⁾ [253]

Слухи об освобождении от податей были поводом для проявления накопившегося недовольства. Сказалось и следствие неурожаев 1822—1823 гг., а там, где был урожай, по крестьянам ударило понижение цен на хлеб в 1820-х годах.

Николай I остро реагировал на крестьянские волнения и требовал суровыми мерами прекратить неповиновение крестьян. Известный манифест 12 мая 1826 г., опровергавший слухи об освобождении, грозил строгой карой «ослушникам», а указ Сената 10 августа того же года вводил военные суды для неповинующихся крестьян.

В такой обстановке правительство, наряду с учреждением III отделения, в самый день казни декабристов — 13 июля 1826 г. — манифестом объявило о разрешении «верноподданным» представлять проекты о различных исправлениях в государственных порядках. По приказу царя был составлен свод из показаний декабристов о недостатках существующего строя. Реформаторские потуги правящих кругов вылились в учреждение известного Комитета 6 декабря. Правительство Николая I и не думало всерьез заняться реформами, затрагивавшими крепостной строй. Но после восстания декабристов оно уже не могло не делать попыток какими-либо «неопасными» полумерами стараться укрепить свое положение. Назревший вопрос о государственных крестьянах казался помещичьему правительству сравнительно «безобидным» объектом реформаторских проб.

Начиная с 1818 г. и вплоть до реформы Киселева 1838 г. правительство и верхи дворянства много занимались вопросом о реформе положения государственных крестьян.

Государственные крестьяне составляли до 39% всего населения страны (ко времени 8-й ревизии 1835 г.). Не закрепощенные за определенными лицами, они тем не менее обязаны были отбывать повинности в пользу государства, крепостными которого они считались. Около трети всех своих доходов казна получала с государственных крестьян, подвергавшихся феодальной эксплуатации со стороны всего дворянского государства в целом.²⁾ Господство «государственного феодализма» на казенных землях в условиях происходившего разложения феодально-крепостного строя приводило к воздействию на государственных крестьян «противоборствующих тенденций социально-экономического развития».³⁾ С одной стороны, «государственный феодализм» служил интересам помещичьего класса. С другой стороны, развивавшиеся капиталистические отношения должны были приводить к обособлению государственных крестьян от полностью закрепощенных помещичьих крестьян.

Казенная деревня в 1820-х гг. отличалась крайней пестротой экономических условий. Более трети государственных крестьян было недостаточно обеспечено землей. Преобладало экстенсивное, мало продуктивное сельское хозяйство. Имели значительное распространение неземледельческие промыслы. Неравномерно развивались товарно-денежные отношения в деревнях разных губерний. Шел довольно интенсивный процесс экономического расслоения крестьян. Однако в первые десятилетия XIX в. он еще не проник глубоко в толщу крестьянской массы. Тяжелая эксплуатация казенных крестьян дворянским государством задерживала развитие производительных сил в деревне. На казеннную деревню хищнически наседали чиновники и помещики, стремившиеся поправить свое пошатнувшееся, [254] в связи с начавшимся кризисом крепостнического строя, благополучие за счет государственных крестьян.

В литературе не раз приводились категорические заявления манифеста 2 февраля 1810 г., а также докладов Канкрина Государственному совету в 1825 г. и Сперанского — Комитету 6 декабря 1826 г. о тяжелом положении государственных крестьян. Мнениям правительства вторило множество высказываний частных лиц, от крайних крепостников до декабристов. В 1829 г. Канкрин имел все данные заявить Государственному совету, что «недостатки нынешнего управления казенными крестьянами — истина, не требующая объяснения».

С 1818 по 1824 г. разрабатывался обстоятельный проект реформы положения государственных крестьян министром финансов графом Гурьевым. Рассмотрение проекта было задержано бурными событиями конца 1825 г., а заменивший Гурьева в 1823 г. на посту министра финансов Канкрин, противник проекта своего предшественника, фактически похоронил этот проект, выдвинув с согласия Николая I предложение о немедленном введении в нескольких губерниях «особого управления государственными крестьянами». Боявшийся потрясений от нововведений и учитывавший наличие разногласий в правящих верхах в вопросах этой реформы, Николай I разрешил на первых порах ввести «особое управление» в виде опыта только в Петербургской и Псковской губерниях.⁴⁾

До введения «особого управления» государственные крестьяне находились в двойном подчинении: по финансово-хозяйственным и правовым вопросам они находились в ведении Казенной палаты, подчиненной Министерству финансов; по административно-полицейским — в ведении земской полиции, подчинявшейся губернскому правлению. Казенная палата не имела своих уездных органов, и главной властью в казенной деревне оказывался Нижний земский суд. Среди общей картины произвола и взяточничества дворянского государственного аппарата земская полиция особенно выделялась хищническими действиями в казенных волостях.

Вводя «особое управление», Канкрин стремился изъять государственных крестьян из рук земской полиции, сосредоточить заведование ими в Министерстве финансов, для чего создавались подчиненные казенным палатам окружные управления во главе с окружными комиссарами. Положение 24 июня 1826 г. давало праве Канкрину самостоятельно разрешать «какие-либо неясности или вопросы» при устройстве нового управления. Пользуясь этим, он разработал в 1826—1828 гг. подробную инструкцию губернским, окружным, волостным и сельским управлениям по административным, полицейским, хозяйственным и судебным вопросам. В 1833 г. к, ней добавилось положение о порядке взимания денежных сборов с казенных крестьян.⁵⁾ «Особое управление» начало осуществляться с 1 января 1827 г.

Новое управление должно было упорядочить хозяйственную жизнь и администрацию в казенных селениях. Для этого оно развивало попечительную регламентацию быта крестьян. «Особое управление» опиралось на крестьянскую общину и опекало ее. Консервативные новые правила старались препятствовать «пагубным обычаям» отдачи в аренду бедняками своих участков зажиточным крестьянам, ограничить «алчность заимодавцев», предоставлять возвратные ссуды разорявшимся крестьянам, [255] чтобы они не впали в кабалу к зажиточным, и т. д.⁶⁾Эти утопические тенденции предотвратить экономическое расслоение крестьян имели целью обеспечить хозяйственную исправность всех крестьян как подушных налогоплательщиков; ими также хотели избежать умножения «бобылей», т. е. бедняков — «опасных подданных», по выражению Канкрина.⁷⁾

«Особое управление» должно было ускорить крайне медленно проводившиеся Министерством финансов межевание земель казенных крестьян, наделение малоземельных крестьян свободной казенной землей или переселение их на удаленные казенные земли. Канкриновское новое управление не расширяло и не умаляло гражданских прав государственных крестьян: инструкции только систематизировали существовавшие законоположения. Все мероприятия, проводившиеся с исключительной постепенностью, носили обычный для дворянско-крепостнической империи бюрократическо-полицейский характер.

По мысли Канкрина, «Особое управление» должно было подготовить более серьезную реформу: путем кадастра (измерения, описания и определения доходности крестьянских хозяйств и неземледельческих промыслов) переложить подати с душ на земли и промыслы. В конечном итоге Канкрин стремился к разрушению поземельной общины и введению постоянных участков для каждого крестьянского хозяйства, что, по его мнению, обеспечивало бы хозяйственный прогресс. Все это, однако, предполагалось в отдаленном будущем, а пока что на практике «Особое управление» очень мало что изменяло в положении государственных крестьян.⁸⁾

Яркий свет на взаимоотношения старых и новых властей с казенными крестьянами в годы введения «Особого управления» проливает волнение крестьян государственной Троице-Хлавицкой волости Псковской губ.

При тогдашней низкой технике сельского хозяйства государственные крестьяне Псковской губ. страдали от малоземелья. По хозяйственным условиям для сведения концов с концами требовалось минимум 5 дес. на ревизскую душу, а, по сведениям Департамента государственных имуществ, в 1828 г. числилось в среднем на душу по 4,9 дес. Эта средняя колебалась от 2,63 дес. в Новоржевском уезде до 19,59 дес. в Холмском уезде. Холмский уезд считался самым многоземельным и более других был богат лугами. Однако цифры 1828 г. крайне неточны. Они исходят из числа душ 7-й ревизии (1816 г.) и включают в крестьянские наделы неудобную землю и зачастую казенный лес. Поэтому их следует сравнивать с данными 8-й ревизии (1835 г.), когда в среднем по губернии на душу приходилось только 2,66 дес. удобной земли. Тогда станет понятным, почему и в 1820-х годах псковская Казенная палата должна была заниматься вопросом о наделении землей малоземельных государственных крестьян и о переселении части их в многоземельные губернии. Псковские крестьяне на попытки отрезать по судебным тяжбам помещикам часть их земель ответили в 1816 г. волнениями, побудившими правительство издать в 1817 г. правила о компенсации крестьян при таких отрезках.⁹⁾ [256]

Земельная скудость, а также близость Петербурга и балтийских портов издавна толкали псковских крестьян на разведение льна и неземледельческие промыслы. Однако систематическое истощение почвы из-за посевов одной и той же культуры и дурное качество обработки льна приводили к падению урожайности и затрудняли сбыт льна-волокна. Недороды и голодовки нередко посещали Псковскую губернию.

Производители льна беспощадно эксплуатировались «булынями» — скупщиками льна из местных крестьян. Даже если крестьяне «кажутся состоятельными», доносили чиновники псковской Казенной палаты, то на самом деле они в долгу у купцов. Тяжелые казенные повинности приводили к систематическим недоимкам. Несмотря на сложение части недоимок в 1820-х годах, они продолжали расти, отражая ухудшавшееся положение крестьян.¹⁰⁾

Все это вызывало крайнее недовольство крестьян. Именно в Псковской губ. произошло наибольшее количество крестьянских волнений за 1826 г. Г. М. Дейч, дополняя сведения И. И. Игнатович данными Псковского областного архива, насчитывает за этот год не менее 20 волнений одних помещичьих крестьян.¹¹⁾

Интересующая нас Троице-Хлавицкая волость состояла из пяти «частей»: Троицкой, Немчиновской, Спасоклинской, Рдейской и Медовской. Это разделение, по-видимому, сохранилось с того времени, когда троице-хлавицкие крестьяне принадлежали церкви. Крестьяне каждой части выбирали сборщика податей («выборного»). Волостное правление находилось в Троицкой части. Отдельные «части», имевшие самостоятельные сходы и своих должностных лиц, очевидно, надо считать сельскими общинами.

Волость пострадала от неурожая 1822—1823 гг. Асессоры псковской Казенной палаты Черепнин и Скворцов весной 1823 г. посылались в Троице-Хлавицкую волость собрать сведения о размерах урожая. Они отметили недостаток продовольствия и семян для посева. В 1824 г. те же чиновники объезжали волость с целью проверить целость казенных владений (которые часто захватывались помещиками) и определить причину недоимок. По мнению Черепнина, после неурожаев, продолжавшихся несколько лет, часть крестьян была настолько бедна, что не могла покрыть недоимки. Земская полиция и волостное правление, отмечал далее Черепнин, сильно нажимают на крестьян осенью, что понижает цены на продукты крестьянского хозяйства и затрудняет добывание денег для податей.

К сожалению, источники не позволяют обрисовать степень экономического расслоения троице-хлавицких крестьян. Трудно судить, вызывались ли действия «умеренных» и «решительных» крестьян степенью различной хозяйственной обеспеченности. В то время расслоение не зашло еще так далеко, чтобы парализовать единые действия крестьянской массы в целом.

Как и в других казенных деревнях, крестьяне Троице-Хлавицкой вол. страдали от податей и повинностей, усилившегося злоупотребления волостного, уездного и губернского начальства. Недовольство крестьян подогревалось еще возникшими в 1826 г. слухами об облегчении повинностей.¹²⁾ [257]

Подозревая голову Максимова и писаря Шукалова в утаивании собранных податей, недовольные крестьяне выбрали ходоков и тайно отрядили в г. Холм. В холмском казначействе за взятку в 2 рубля ходоки получили от бухгалтера выписку о внесенных волостным правлением податях. Выписка на 20 179 руб. не сходилась со сведениями об уплате податей, сообщенными головой. Тогда крестьяне вознамерились «сосчитать» (проверить) голову на ближайшем волостном сходе, назначенном на 14 сентября 1826 г. для сбора показаний об урожае. Учитывая настроение крестьян, голова вызвал на сход заседателя холмского земского суда Зверева.

На сход собралось 578 крестьян, потребовавших отчета от головы. Максимов нагло ответил, что крестьяне «считать его не могут, а будет считать его только высшее начальство». Давно накапливавшееся возмущение прорвалось наружу. «Производя необыкновенный шум», крестьяне, несмотря на противодействие полицейского чиновника, сместили голову с должности и выбрали головой Степана Дорофеева, входившего в число ходоков, ездивших в Холм.

Братья Дорофеевы, Степан и Кузьма, активные вожаки крестьян, по-видимому, были из маломощных крестьян. За Степаном числилось 112 руб., а за Кузьмой — 85 руб. недоимок. В 1824 г. Степан Дорофеев, будучи «выборным» Спасоклинской части, подавал императору просьбы о возвращении отрезанных от его общины земель. Дело кончилось тем, что с крестьян взыскали 631 р. 85 к. на прогоны присланному землемеру, который признал «правильность» отрезки крестьянской земли. Исправник Палибин «сажал» Дорофеева «в колодки» в апреле 1826 г. за недоимку и освободил его из-под ареста только после обещания все заплатить.¹³⁾

Максимов не подчинился решению схода и не отдавал «без разрешения начальства» ключи и печать Дорофееву. Крестьяне вырвали их силой. Бывший среди крестьян отставной унтер-офицер Иван Тимофеев «плевал в глаза» смещенному голове, угрожал сечь его и, обращаясь к крестьянам, «внушал им подозрение на самого губернатора». Крестьяне потребовали от Максимова и писаря Шукалова приходно-расходные книги, но те отговаривались «неимением» книг. Тогда крестьяне схватили голову и писаря, сковали их «поножно» конскими железами и отдали под стражу 10 крестьян. Новый голова Степан Дорофеев и новый писарь Петр Исаев уверяли крестьян, что царским манифестом «прощены все без изъятия недоимки». Заседателя Зверева крестьяне намеревались также «посадить в железа», «что, вероятно бы, и исполнили, если бы он не уехал тайно».¹⁴⁾

16 сентября в волость для расследования дела явился нижний земский суд с командой из прапорщика и 10 солдат. Максимов и Шукалов были немедленно освобождены. Более 500 крестьян, собранных земским судом к волостному правлению, возглавляемые Степаном Дорофеевым, отказались идти к допросу, колоритно мотивируя свой отказ: «Если по одиночке их спросят, то они собьются и через то будут виноваты». Не помогло чтение исправником известного манифеста от 12 мая 1826 г. Крестьяне настойчиво требовали рассмотрения их претензий к прежнему волостному правлению и добились вызова для этого уездного стряпчего Алексеева. Даже самое пристрастное следствие, начатое уездными властями, обнаружило растрату Максимовым и Шукаловым крестьянских денег и такой [258] беспорядок в отчетности, что и «дойтить до истины без Казенной палаты нет никакой возможности». Опасаясь крестьян, земский суд вынужден был фактически признать головой Степана Дорофеева, вернув ему отобранную волостную печать, а Максимов и Шукалов, которые боялись оставаться в волости, были отправлены в Холм.¹⁵⁾

Несмотря на вынужденные уступки, уездные чиновники старались «привести ослушных в должное повиновение» и выявить виновников «бунта». Крестьяне перестали являться на вызовы. Степан Дорофеев обещал льготить крестьянам в повинностях, призывал отказывать в помощи чиновникам питейного сбора при преследовании корчемников. Генерал-губернатор прибалтийских и Псковской губернии маркиз Паулуччи доносил, что за полтора месяца фактического управления волостью Степаном Дорофеевым корчемство усилилось, а крестьяне дошли до «решительности». Не справившийся с крестьянами земский суд потребовал дополнительной военной силы и приезда губернских чиновников.

Тайно от земского суда сход направил в Псков Степана Дорофеева и еще трех крестьян, собрав им на расходы по 50 коп. с души, для подачи в Казенную палату мирского приговора о переизбрании волостного правления и жалоб на прежнего голову и на земский суд. Крестьяне объявили, что подати платить не будут, пока власти не разберутся, почему с них собраны излишние деньги. Для составления жалоб крестьяне нанимали коллежского секретаря, подписывавшегося за неграмотного голову Дорофеева.

Казенная палата не утвердила головой «самовольно» выбранного крестьянами Степана Дорофеева, крестьянских посланцев выслала на место, но в то же время отдала Максимова и Шукалова под суд. Осторожные действия губернских властей объясняются многочисленными крестьянскими волнениями в губернии в 1826 г. и, кроме того, тем, что как раз в это время начиналось введение «Особого управления» казенными крестьянами Псковской губ. Вместо усиленной воинской команды псковский гражданский губернатор фон Адеркас послал в Троице-Хлавицкую волость для расследования асессора Казенной палаты Черепнина и холмского предводителя дворянства Муравьева.¹⁶⁾

В предписании Муравьеву губернатор указывал, что нельзя еще квалифицировать действия крестьян как «бунт». Тем не менее, требуя, «чтоб отнюдь крестьяне не осмеливались продолжать неповиновение», Черепнин, Муравьев и уездный стряпчий Алексеев в начале октября стали на месте расследовать как «ослушание» крестьян, так и их жалобы. В это же время, по «высочайшему повелению», прискакал адъютант начальника Главного штаба Кушелев. Это означало, что волнением крестьян обеспокоились и в центре. Чиновники уговаривали Дорофеева отказаться от звания головы, но крестьян не могли заставить отступиться от своего избранника. Они дружно заявили, что «если Дорофеева пошлют в Сибирь, то и они пойдут за ним». Сам Дорофеев также заявил, что он «от миру не отстанет».

В конце октября Кушелев арестовал Степана Дорофеева и еще двух крестьян. Толпа крестьян более 4 верст шла за арестованным Дорофеевым, «как бы желая, — доносили чиновники, — показать готовность свою следовать за ним повсюду». В связи с арестом трех крестьян часть активных участников волнения скрылась, а сход, на который явилось около [259] половины крестьян волости, под давлением чиновников вместо Дорофеева «избрал» головой послушного начальству Трофима Тимофеева. Начальство торжествовало «победу», донося, что «сими только мерами уничтожено возмущение крестьян». Кушелев уехал в Петербург, а Черепнин, Муравьев и Алексеев добились очередной раскладки податей.¹⁷⁾

Но крестьяне подчинились только наружно. На новом тайном сходе они выбрали шесть ходоков (Кузьму Дорофеева, Данилу Евдокимова и др.) для вручения прошений губернатору и царю. Ходокам удалось подать просьбу псковскому гражданскому губернатору Квитке (сменившему на этом посту фон Адеркаса), а в Петербурге они побывали у Бенкендорфа, узнав, что Бенкендорф имеет поручение от Николая I принимать прошения. Бенкендорф отсылал поверенных крестьян к генерал-губернатору Паулуччи, но крестьянские ходоки «выследили» самого царя, и когда он 13 декабря выходил со свитой из манежа, подали ему просьбу. В присутствии Николая I дежурный генерал-адъютант принял просьбу и сказал крестьянам: «Ступайте, мужики, домой. После нового года будет к вам чиновник и разберет вашу просьбу». В своих просьбах крестьяне писали о необходимости прислать от царя чиновника, «пред коим бы мы могли свободно доказать справедливость нашу и открыть сверх того злоупотребления насчет казенного интереса». Они обещали возобновить платеж податей после того, как им зачтут излишне собранные с них деньги.¹⁸⁾

Тем временем следователи, не сумев добиться уплаты податей, продолжали доискиваться «смутьянов». Чиновники объезжали селения, всех допрашивали и каждого, кто начинал возражать, брали под караул. Крестьянина Агафонова Черепнин даже бил «без свидетелей». 16 декабря, узнав, что крестьяне собрались на какое-то совещание, чиновники нагрянули туда, желая уничтожить «таковое скопище». Оказавшиеся в избе крестьянина Карпова около 100 крестьян дружно заявили, что не будут платить податей, пока не вернутся их поверенные из Петербурга. Потом, оттолкнув от дверей сотского и солдата, крестьяне разбежались.¹⁹⁾

29 декабря земский суд, узнав о новой крестьянской сходке, отправил в Троице-Хлавицкую волость заседателя Шиллингера. Последний, узнав, что Данило Евдокимов хочет огласить какую-то бумагу, предупредил священника, чтобы тот не читал этой «ложной бумаги». Бумаги Евдокимов Шиллингеру не показал, заявив, что там сказано об освобождении государственных крестьян от казенных податей. Арестовать Евдокимова не удалось, он скрылся в толпе крестьян. Следователи в конце декабря уехали в Холм, затребовав батальон солдат для расквартирования в «бунтующей» волости.²⁰⁾

Упорство крестьян заставило администрацию лавировать. Этому способствовали и «новые веяния», вызванные канкриновской реформой. Новый губернатор Квитка, в согласии с Паулуччи, признал наличие злоупотреблений местных властей, давшее основание для волнений. Он отдал под суд исправника Палибина и уездного стряпчего Алексеева. Квитка был недоволен пристрастными действиями следователей, которые вместо расследования злоупотреблений взялись за «искоренение возмущения», что вновь вызвало волнение. Еще меньше была довольна следователями [260] реформированная Казенная палата. Тем не менее, явно не связывая концы с концами, палата одобрила «избрание» Трофима Тимофеева головой и отстранение Дорофеева, «чем показана была крестьянам власть начальства и разрушена самовольная их расправа».

Желая подчинить крестьян «кроткими средствами», губернатор и Казенная палата командировали на место нового управляющего хозяйственным отделением Казенной палатыполковника Вохина. Ему было дано наставление использовать средства убеждения, внушить крестьянам, что «никакая посторонняя настойчивость (намек на запугивание крестьян прежними властями.— С. X.) не может затмить их претензии», и добиться повиновения крестьян «без всякого прекословия». Одновременно губернатор дал Вохину на всякий случай заготовленное им отношение к начальнику военных поселений в Старой Руссе о присылке войска для усмирения крестьян.²¹⁾

Посмотрим теперь, как действовали чиновники резюмированного управления, официально ставившего своей задачей защиту казенных крестьян от злоупотреблений местных властей.

Вохин подробно описал свою деятельность.²²⁾ Он поспешно выехал из Пскова в ночь под новый год, обнадеживая по дороге крестьян обещанием полной защиты и расследованием всех злоупотреблений. Вохин не поехал в центр волости — погост Троице-Хлавицы, где располагались прежние следователи, а остановился в 2 верстах от волостного правления в дер. Избоевой, где в его распоряжении были местные чиновники и покорные начальству крестьянские должностные лица во главе с головой Трофимом Тимофеевым. Их он разослал по деревням созывать к нему крестьян. Однако 3 и 4 января никто к Вохину не явился, и только к вечеру 5 января с помощью имевшего влияние на крестьян отставного унтер-офицера Ивана Тимофеева удалось собрать крестьян. Один из крестьянских ходоков к царю, Григорий Иванов, потребовал от Вохина, чтобы он показал им их просьбы царю, «если подлинно он прислан для разобрания оной», «тогда они будут совершенно его, иначе не для чего им и на сход собираться». Тут же Вохин прочитал крестьянам первую часть инструкции управлениям казенных крестьян, составленную Канкриным, и внушал им, что новое управление «означает особенную к ним милость... государя». Вохин приказал крестьянам на следующий день явиться в церковь, а затем на сход с расписками о взносе податей.

6 января дьякон читал крестьянам тот же царский манифест от 12 мая 1826 г. На многолюдном сходе Вохин пытался успокоить крестьян разглагольствованиями о канкриновской реформе и добрых намерениях «пекущегося о благоденствии» крестьян монарха. Однако тут же Вохин заявил, что правительство не допустит со стороны крестьян «своевольства» и накажет непослушных новому голове Трофиму Тимофееву и отказывающихся от платежа податей. Напрасно многие крестьяне просили сменить Трофима Тимофеева и других должностных лиц, навязанных им следователями. Наиболее активные из крестьян заявили, что они подчинятся, если Вохин освободит арестованных, которые «страдают безвинно за одно послушание миру». Вохин «утешал» крестьян ссылкой на справедливость суда, перед которым арестованные могут оправдаться, и возможностью новых выборов головы, которые в скором времени произведет вновь назначенный окружной [261] комиссар. В заключение, применяя обещания и угрозы, Вохин заявил, что только уплатой податей крестьяне докажут свою покорность.

Вохин вызвал в избу представителей крестьян с расписками и занялся проверкой прошлых уплат. При сверке выписки, полученной крестьянскими ходоками из казначейства, с квитанциями о приеме податей оказались непоказанными в выписке 19 746 руб. Обнаружив это, крестьяне воскликнули: «Вот как нас обманывают!»

Крестьяне сочли несправедливым требование уплаты податей раньше разбора их претензии. В течение 7-9 января они собирались без ведома начальства на новые сходки.

Вохин вызвал к себе Данилу Евдокимова, намереваясь его арестовать. Чувствуя, к чему идет дело, тот заявил, что пойдет только с миром, а затем ушел из дому, как и многие другие крестьяне, «неизвестно куда». Вскоре делегация крестьян вручила Вохину «рапорт», в котором крестьяне заявляли, что они не отказываются от платежа податей, но не будут их вносить до разрешения крестьянской просьбы, поданной царю.

Вохину с трудом удалось собрать крестьян на сход 9 января и то «по закате солнечном». На угрозы Вохина крестьяне отвечали царистскими доводами, что они «боятся гнева государя, если покорятся начальнику, посланному не от его величества», поскольку Вохин не показывает им царское решение. Вохин хотел переписать хотя бы часть упорствующих, но как только он «подходил к которому, то он, будто бы уступая ему место, прятался за другого». Когда Вохин спросил, что за причина такого их поведения, один из крестьян, выскочив из толпы, подбежал к Вохину, сунул ему в руки просьбу, с возгласом: «вот тебе причина!» и быстро скрылся в толпе. Вохин прочитал просьбу, повторявшую прежние доводы крестьян. После этого крестьяне быстро разошлись под покровом темноты.

Бессильный приобрести доверие крестьян, Вохин донес Казенной палате и губернатору, что убедился «в безумии крестьян, упорствующих против власти, им благотворящей», сообщил фамилии активных «мятежников» и пустил в ход испытанное средство: затребовал военную команду в количестве 710 солдат для размещения на постой по одному солдату в каждом доме трех непокорных частей волости.²³⁾

Из остальных частей Рдейская также заявляла Вохину о нежелании платить подати ввиду слуха о причислении рдейских крестьян к военному поселению. Опровергая этот слух, Вохин добился уплаты податей в Рдейской и Медовской частях.²⁴⁾

В это же время пятисотский Никонов донес Вохину о новом проявлении неповиновения крестьян. Дьякон указал пятисотскому, что Григорий Иванов укрывается в дер. Селебино в доме крестьянина Севастьянова. Никонов с двумя сотскими 10 января схватили там Григория Иванова, связали и «тащили из избы вон». Тогда к дому Севастьянова сбежались соседние крестьяне, отбили Иванова, избили Никонова и обоих сотских и обратили их в бегство.²⁵⁾

Власти (вплоть до министерства финансов и внутренних дел и царя) одобрили действия Вохина, истощившего «кротчайшие средства» и «правильно» призвавшего военную силу. Канкрин одновременно требовал скорее расследовать злоупотребления Максимова и Палибина и наказать «зачинщиков» возмущения крестьян. [262]

В промежуток времени с 19 января по 1 февраля 1827 г. 583 солдата с 15 офицерами вступили в Троице-Хлавицкую волость.²⁶⁾

Крестьяне дер. Борсуки заперли дома, пытаясь этим избежать постоя. Открывая избы силой, Вохин поместил постой в удвоенном числе. Вместе с прибывшим в волость окружным комиссаром Голенищевым-Кутузовым Вохин 21 января нагрянул в дер. Власково на самовольную сходку крестьян, обсуждавших вопрос, платить или не платить подати, и арестовал троих крестьян, наиболее дерзко отвечавших Вохину и отказавшихся себя назвать. Войска на постое официально кормились за счет военного ведомства, но фактически, конечно, объедали крестьян. По словам Вохина, троице-хлавицкие крестьяне «добровольно» отказывались от компенсации за кормление солдат. С 22 января, подавленные тяжестью постоя и арестами, крестьяне начали платить подати. Выполняя новую инструкцию министра финансов, Вохин «строжайше запретил крестьянам продавать домашний скот и лошадей, необходимых для хлебопашества». Демагогия попечительства над крестьянами выступает тут в своем истинном свете.²⁷⁾

Вохин неуклонно подавлял попытки крестьян возобновить сопротивление. 29 января был арестован находившийся в отпуске рядовой лейб-гвардии саперного батальона Емельянов (из троице-хлавицких крестьян), который призывал крестьян Кирьянова и других не слушаться Вохина, поскольку он «не от государя прислан, а из Казенной палаты». Кирьянов, который заявил, что «возмутительных слов» не слышал, получил 125 розог. Узнав о намерении крестьян Немчиновской части отправить новых ходоков к царю, Вохин распорядился изловить ходоков и сменить ненадежных выборных. К февралю с помощью губернских властей было арестовано еще 7 чел. У Данилы Евдокимова отобрали бумаги, собранные им для хлопот по делу троице-хлавицких крестьян. Арестованные Данило Евдокимов и Григорий Иванов требовали отпустить их на поруки мирского общества, чем еще более усугубили свою вину в глазах начальства.²⁸⁾

29 января Вохин созвал многолюдный сход, на который явилось 1667 чел. Напуганные арестами, крестьяне на коленях просили помилования. Вохин заставил сменить неугодных ему выборных и тут же приказал высечь 16 крестьян: шесть крестьян были выпороты за неявку к начальству, трое — за отбитие у сотских Григория Иванова, а остальные — за мелкие провинности. В заключение Вохин приказал крестьянам «дать согласие на подчиненность не иначе, как встав на колени». Этим закончилась разыгранная Вохиным комедия схода.²⁹⁾

Центральное управление государственными крестьянами в общем одобрило действия Вохина, хотя, правда, Канкрин полагал, что Вохин переборщил, предложив лишить на время троице-хлавицких крестьян права выбора должностных лиц. Департамент государственных имуществ предписал не запрещать крестьянам выборов должностных лиц, поскольку такое запрещение может установить только верховная власть. Кроме того, Канкрин остался недоволен придуманной Вохиным унизительной процедурой выборов на коленях.

Все же упорство, проявленное крестьянами, их неоднократные жалобы и дружные показания, вскрывшие несомненные факты злоупотреблений местных властей, побудили Николая I, в целях предотвращения новых [263] выступлений крестьян, произвести более серьезное расследование причин волнений.

Адъютант Главного штаба граф Ивелич и псковский губернатор Квитка в начале марта 1827 г. вместе с Вохиным на месте произвели «строжайшее подробное исследование», вскрывшее незаконные действия местных властей, непосредственно вызвавшие волнение крестьян.³⁰⁾

Расследование показало, что голова Максимов и писарь Шукалов систематически производили незаконные сборы с крестьян. Максимов собирал в свою пользу хлеб, предназначавшийся для запасного сельского магазина. Львиную долю дополнительных поборов Максимов и Шукалов расходовали на взятки исправнику Палибину, уездному стряпчему Алексееву и бывшему советнику Казенной палаты (по-видимому, смещенному при реорганизации) Скворцову. Максимов признался, что с 1822 по 1826 г. истратил 8950 руб. «для приобретения благосклонности начальников» и «удержания себя в звании головы». Чрезвычайно раздуты были расходы на сдачу рекрут. В среднем сдача каждого рекрута обошлась крестьянам в 216 р. 55 к. Максимов брал также за уменьшение заданий по дорожным работам и т. п. Пользуясь «предоставленной ему законом строгостью», голова сек крестьян, запугивал и притеснял сход. Волостное правление растратило не менее 13 608 руб. и явно уклонялось от отчета крестьянам. Голова и писарь принимали деньги от сборщиков часто без расписок или с расписками «на лоскутках резаной и обрывках писаной бумаги», вносили деньги в казначейство по прошествии больше года после их сбора. Растраченные деньги расписывали на крестьян, за которыми не было недоимок. Книги для записи сборов представлялись в Казенную палату без подписей и проверки, «в каковом виде они находились и через 5 лет после их представления».

Исправник Палибин уличался показаниями на очных ставках головы и 13 выборных сборщиков податей (показания которых подтверждены были рядом свидетелей) в принятии от крестьян 2370 руб. Степан Дорофеев подробно рассказал, как голова и исправник требовали себе по 50-100 руб. от крестьян за отсрочку взыскания податей и по другим поводам. Исправник брал деньгами, продуктами, льном, соломой (сразу по 40 возов) и т. д. Кроме того, Палибин использовал крестьян на своих сельских работах, сплавке и нагрузке барок без оплаты. Палибин брал за отсрочку сборов, за разрешение выдачи ссуды из крестьянского же запасного магазина, за перемену назначаемых крестьянам для работ дорожных участков на ближние, за то, что «не приказывал сламывать изгороди у дороги, где предполагался царский проезд», и т. д. Двое крестьян картинно рассказали, как они, придя к Палибину в дом, положили 100 руб. серебром на стол, прося не наряжать с Немчиновской части лошадей на почтовую станцию. Исправник «сбросил деньги со стола..., приказывая» дать 200 руб. серебром или выставить девять лошадей для почтовой гоньбы.

Уездный блюститель правосудия Алексеев также брал взятки и покрывал исправника. Не отставали и чиновники Казенной палаты, долго скрывавшие за взятки запутанность отчетности. Упомянутый советник Скворцов принял от Максимова крупные «подарки» по 300 и 450 руб. Самому губернатору фон Адеркасу Максимов и Шукалов, по их признанию, отвезли в «подарок» 3 пуда сахара. Бухгалтер уездного казначейства Ущин за составление выписки о внесенных крестьянами податях потребовал взятку в 6 руб.

Максимов, Шукалов, Палибин, Алексеев и Ущин были отданы под суд, [264] причем Алексеева и Ущина оставили в должности. Губернских чиновников к следствию не привлекли. С подсудимых решено было взыскать растраченные крестьянские деньги. Наконец, была официально признана неправильность действий назначенных бывшим губернатором фон Адеркасом следователей, приведшая к усилению волнения.³¹⁾

К весне 1827 г. волнение троице-хлавицких крестьян было прекращено. Арестованные ожидали военного суда в псковской тюрьме. Десять деревень Рдейской части все-таки были переданы военным поселениям, и на этот раз крестьяне, подавленные примером репрессий, повиновались. 16 апреля 1827 г. войска были выведены из волости. Вохин, считая свою задачу выполненной, выехал в Псков.

В мае 1827 г. военно-судная комиссия в составе двух офицеров команды, присланной для усмирения, и двух членов уездного суда приступила к суду над арестованными крестьянами. Это был четвертый случай военного суда над крестьянами Псковской губ. в начале царствования Николая I. С типичным для николаевской администрации формализмом, волокитой, крючкотворством работал военный суд, только через три месяца объявив крестьянам, за что их судят.

Крестьяне пытались облегчить участь своих вожаков. При «повальном обыске» (опросе), произведенном судом в каждой общине, 24 крестьянина «хорошего поведения, не причастные к делу», дали показания в пользу подсудимых. Отец Данилы Евдокимова и Карп Иванов (участвовавший ранее в подаче просьбы царю) вновь «самовольно» отправились с ходатайством в Петербург. Было предписано поймать их и вернуть в Псков. 2 августа 1828 г. родные 13 подсудимых крестьян подали прошение губернатору об освобождении их на поруки волости, так как хозяйства их разоряются.

Наконец, к сентябрю 1828 г. комиссия военного суда всех 13 подсудимых приговорила к повешению.³²⁾ В вину осужденным ставилось «ослушание начальству», «общее согласие на выбор Степана Дорофеева головой», самовольные отлучки и «подачи просьбы начальству». Григорию Иванову и Даниле Евдокимову вменялось в преступление подача просьбы царю, Степану Дорофееву — «сопротивление начальству», «пренебрежение к узаконениям», незаконное вступление в должность головы.

Квитка и Паулуччи, учитывая причины волнения, по которым крестьяне «ослушались не с намерением явно противиться власти», предлагали, исходя из того, что крестьяне отсидели уже два года предварительного заключения, освободить их, объявив им при этом, «чему они подвергались», и милость царя, которую они должны оправдать последующим поведением.

Министр внутренних дел, Комитет министров и царь одобрили это предложение. Предписано было освободить крестьян от заключения с соответствующим внушением. Высшие власти заинтересованы были только в том, чтобы «нагнать страху», а отнюдь не ожесточать крестьян. К сожалению, в делах псковской Уголовной палаты не сохранились сведения об окончании судебного разбирательства над притеснителями крестьян. Известно, однако, что еще в 1830 г. Палибин уклонялся от суда и что в этом году за него ходатайствовал холмский предводитель дворянства.³³⁾ [265]

Подведем итоги.

Волнение Троице-Хлавицкой волости продолжалось более полугода.

Волнением занимались все правительственные инстанции от уездных чиновников до самого царя.

Основой недовольства крестьян казенной деревни была прежде всего тяжелая эксплуатация их дворянским государством. По моим подсчетам, каждый взрослый работник должен был в рассматриваемое время отработать на казну 60-75 руб. асс. в год, не считая косвенных налогов. Можно считать, что около трети всего дохода казенного крестьянина шло государству. Сказалось также ухудшение положения троице-хлавицких крестьян в результате неурожаев 1822—1823 гг., после которых подати все же «неослабно» взыскивались. Ко всему этому прибавились обычные злоупотребления властей и опасения быть переданными военным поселениям.

В рассмотренном волнении характерна еще слабость крестьянского движения. Троице-хлавицкие крестьяне, как и большинство других, ограничились подачей просьб, отказом от повинностей и довольно мирным «ослушанием начальству». Характерны царистские иллюзии крестьян, не доверявших чиновникам и ждавших разрешения их просьб царем.

На всех этапах волнения мы ясно видим еще значительную жизнеспособность крестьянской общины. Неоднократно собираются сходы, крестьяне проверяют волостное правление, смещают неоправдавших доверие, выбирают в должности своих вожаков, посылают ходоков в губернский город и столицу, собирают для них деньги, коллективно дают им доверенности и составляют просьбы, отказываются подчиняться голове, навязанному начальством, заявляя, что «не давали ему своих рук» (т. е. не участвовали в его выборе). «Мир» письменно опротестовывает неправильные действия присланных к ним следователей. На увещевания и угрозы Вохина крестьяне отвечали: «Весь мир пропадет, если тебя послушаем». Крестьяне стараются защитить своих арестованных вожаков и объясняют свои действия тем, что «так мир присудил». Мятежная волость вела целое делопроизводство в защиту своих интересов. У Данилы Евдокимова отобрали бумаги на 93 листах, среди них мирские приговоры, просьбы, документы о злопотреблениях властей, квитанции о взносе податей, расписки почтовой конторы о посланных почтой жалобах и т. п. Забитая, невежественная масса проявляла активное творчество и элементы организованности. Можно привести много фактов аналогичной деятельности мира не только у троице-хлавицких крестьян.³⁴⁾

В рассматриваемый момент община находилась в переходном состоянии, когда объединение крестьянской массы общими интересами еще сохраняло известную жизненность, но уже ослаблялось начавшейся экономической дифференциацией общины. Надо иметь в виду, что на землях большинства (оброчных) государственных крестьян общинная организация сохранилась сильнее, чем в помещичьих имениях.

В действиях властей в отношении троице-хлавицких крестьян можно проследить своеобразное маневрирование между «палаческим способом» и способом «обмана..., грошовых подачек, уступок» для «удержания народа в угнетении».³⁵⁾ Если в ряде других случаев правительство Николая I совершенно не церемонилось с крестьянами, грубо подавляя малейшее проявление протеста, то непосредственно после восстания декабристов, в [266] год оживления крестьянского движения, оно проявляло известную осторожность. В отношении своих местных органов высшие правительственные инстанции часто колебались между борьбой с отдельными злоупотреблениями и покровительством классово-родственным им низшим агентам власти, поддержкой их авторитета перед народом. Поведение властей обусловливалось еще тем, что Псковская губерния была избрана «подопытной» при проведении канкриновской реформы казенной деревни. В этой связи характерно предписание Канкрина быстрее ликвидировать выступление крестьян Троице-Хлавицкой волости для предупреждения волнений во всей Псковской губ.

Как ни маневрировали власти во время волнения троице-хлавицких крестьян, они оказались бессильны мирным путем разрешить возникающие конфликты. «Новое» управление государственными крестьянами очень скоро сворачивает на дорожку старого. Вохин, признавшись в банкротстве «кротких мер», вызывает военную силу и комиссию военного суда, а Канкрин сейчас же соглашается с этими мерами. Классовая природа реакционного николаевского правительства не позволяла достаточно гибко проводить маневр. Уже само упорство волнения, а затем и подавление движения силой выражали собой непримиримость классовых противоречий между крестьянами и дворянским государством.

Волнение троице-хлавицких крестьян проливает свет на характер канкриновской попытки реформы управления государственными крестьянами. «Особое управление» крестьянами Петербургской и Псковской губерний существовало с 1827 по 1838 г. Оно немного упорядочило сбор податей, уменьшило недоимки, оградило государственных крестьян от ряда злоупотреблений земской полиции и частично подготовило дальнейшие реформы в отношении казенной деревни. Правда, сам Канкрин признавал наличие злоупотреблений новой администрации и жалоб крестьян. По отчетам Канкрина, эти недостатки были меньшими по сравнению с предыдущим управлением казенными волостями. Поэтому в 1834 г. Канкрин внес в Государственный совет проект о распространении «Особого управления» еще на 10 губерний.³⁶⁾ Однако против «Особого управления» последовали возражения с двух сторон. Его подвергали резкой критике петербургский губернатор Безобразов и псковский — Квитка; эту критику разделяла часть членов Государственного совета. «Особое управление» обвиняли в дороговизне, стеснительности для крестьян, считали его нарушающим деятельность местной дворянской администрации.³⁷⁾

Противоположный лагерь, нападавший на Канкрина, состоял из сторонников более быстрых и решительных реформ хозяйственного положения государственных крестьян. Князь Друцкой-Любецкой в Особом комитете финансов в 1834 г., Мордвинов, Кочубей, Сперанский в Государственном совете подчеркнули, что «Особое управление» не выполнило своих задач: не осуществило за семь лет межевание и описание земель, не подготовило переложения податей с душ на землю и промыслы и не осуществило замены общинного землевладения подворным. Критики намечали создание независимого от казенных палат управления государственными крестьянами.³⁸⁾ При всей справедливости ряда критических замечаний губернаторов их критика «Особого управления» носила демагогический [267] и противоречивый характер, велась с реакционных позиций помещика, ущемленного в своем всевластии на местах казенным бюрократическим аппаратом. Критика сторонников относительно более скорых широких реформ в общем не противоречила конечным задачам «Особого управления», но она справедливо нападала на ведомственную узость, формализм и крайнюю медлительность мероприятий министра финансов.

Крестьянские жалобы и волнения существенно исправляли критику правящих кругов «критикой снизу», с иных классовых позиций.

Рассмотренное движение троице-хлавицких крестьян освещает жизнь казенной деревни в годы, непосредственно следующие за восстанием декабристов, в губернии, где начинался мало удачный опыт канкриновского «особого управления». Волнение показало острую необходимость изменения существовавшей податной практики и борьбы с поборами и произволом местных властей. В то же время история волнения доказывает классовое родство канкриновских мероприятий с существовавшей системой, ничтожность проводимых бюрократических полумер и неспособность их разрешить противоречия, развивавшиеся в жизни казенной деревни.

¹⁾ И. И. Игнатович. Борьба крестьян за освобождение, Л., 1924, стр. 58-59, 79; ее же. Крестьянские волнения первой четверти XIX в. — «Вопросы истории», 1950, № 9, стр. 49. Я. И. Линков («Очерки истории крестьянского движения в России в 1825—1861 гг.», М., 1952, стр. 25) упоминает о крестьянских волнениях 1826 г. в 26 губерниях, но ничем не обосновывает этого утверждения.

²⁾ Эти цифровые показатели, как и ряд других данных, взяты из рукописи моей защищенной в 1947 г. диссертации «Очерки положения государственных крестьян перед реформой Киселева».

³⁾ Н. М. Дружинин. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева, т. I, М.-Л., 1946, стр. 38.

⁴⁾ Положение 24 июня 1826 г. — II ПСЗ, т. I, № 423.

⁵⁾ ЦГИАЛ, ф. Комитета о казенных крестьянах 20 апреля 1828 г., д. 32; II ПСЗ, т. VIII, № 6592.

⁶⁾ ЦГИАЛ, ф. К-та 20 апреля 1828 г., д, 32. Инструкция..., §§ 373, 393-395, 421-422, 464; II ПСЗ, т. II, № 1616.

⁷⁾ ЦГИАЛ, ф. V отдел, собств. е. в. канц., д. 26407, лл. 5 об. - 6 об.

⁸⁾ О введении «Особого управления» в Петербургской и Псковской губ. см. ЦГИАЛ. ф. Деп-та гос. имуществ Мин-ва финансов, 1826—1830 гг., дд. 1934, 1940. О реформаторских попытках Канкрина — ф. Особ. канц. министра финансов по секр. части, 1829 г., д. 7/93. Ср. Н. М. Дружинин. Указ. соч., стр. 154-170.

⁹⁾ ЦГИАЛ, ф. Деп-та гос. имуществ, д. 841, л. 3; д. 1974, лл. 2-3; д. 1114, л д. 5- 8; д. 1751, лл. 9-15; ф. К-та 20 апреля 1828 г., д. 1, лл. 131-156; К. И. Арсеньев.Статистические очерки России, СПб., 1848, стр. 174-175, 261-262, 492-493.

¹⁰⁾ Гос. архив Псковской обл. (ГАПО), ф. 20, 1827 г., д. 71, л. 108. См. также Н. М. Дружинин, Указ. соч., стр. 384-393.

¹¹⁾ И. И. Игнатович. Борьба крестьян за освобождение, стр. 68; Г. М. Дейч и Г. Фридлендер. Пушкин и крестьянские волнения 1826 г. — «Литературное наследство», т. 58, стр. 198.

¹²⁾ ГАПО, ф. 20, 1827 г., д. 70, лл. 52-60, 278 об. - 279; д. 71, лл. 104-107.

¹³⁾ ГАПО, ф. 20, 1826 г., д. 71, лл. 32 об.-34, 40, 246 об.; 1827 г., д. 70, л. 50 об.; д. 71, л. 22.

¹⁴⁾ ЦГИАЛ, ф. Деп-та гос. имуществ, 1826 г., д. 1942, лл. 1-5, 27 об., 84 об.; ф. Деп-та полиции исполнительной, 1826 г., д. 365, лл. 3 об.-4; ГАПО, ф. 20, 1826 г., д. 71, лл. 21 об., 23 об., 24 об.-26, 27 об., 30 об.

¹⁵⁾ ЦГИАЛ, ф. Деп-та гос. имуществ, 1826 г., д. 1942, лл. 2 об., 5-6 об., 9-11; д. 365, л. 21 об., ГАПО, ф. 20, 1826 г., д. 71, лл. 25, 28 об., 30, 31; 1827 г., д. 71, лл. 22-25.

¹⁶⁾ Там же, 1826 г., д. 365, лл. 4-5, 21 об.; д. 1942, лл. 7, 11 об., 17-18 об.; д. 71, лл. 3-9, 27, 36, 37, 41.

¹⁷⁾ ЦГИАЛ, ф. Деп-та гос. имуществ, 1826 г., д. 1942, лл. 13 об. - 14, 15-15 об, 17-17 об.; 22-23, 32 об.; д, 365, лл. 1, 5-5 об.; д. 71, лл. 15, 18, 23, 56, 132 об.

¹⁸⁾ Там же, д. 365, л. 22; д. 1942, лл. 26 об. - 27, 45 об. - 46; д. 71, лл. 64 об.; 182-183.

¹⁹⁾ Там же, д. 365, лл. 14 об. - 15, 22; д. 1942, лл. 23-24, 33-33 об., 46 об., 91; д. 71, лл. 79 об., 133.

²⁰⁾ Там же, д. 365, л. 3 об.; д. 1942, лл. 24-26, 34; д. 71, лл. 77 об, 133; 1827 г., д. 70, лл. 48 об, 75.

²¹⁾ ЦГИАЛ, ф. Деп-та гос. имуществ, 1826 г., д. 365, лл. 19, 22 об - 23, 27-27 об., 57-57 об.; д. 1942, лл. 26 об. - 27, 34 об. - 36, 82-84, 85 об. - 86, 91; д. 71, лл. 83 об., 86 об., 96, 136 об., 157.

²²⁾ Там же, д. 365, лл. 7-20; д. 1942, лл. 37-52; д. 71, лл. 89 об., 103 об. - 105 об., 117 (донесения Вохина).

²³⁾ В Троицкой, Немчиновской и Спасоклинской частях было, очевидно, 712 дворов, так как только два дома Вохин считал покорными.

²⁴⁾ В Рдейской и Медовской частях насчитывалось 460 душ, избавлявшихся от постоя (там же, 1827 г., д. 70, л. 12 об.).

²⁵⁾ Там же, 1826 г., д. 71, л. 118-118 об.

²⁶⁾ Там же, лл. 143 об., 160 об.

²⁷⁾ Там же, д. 1942, лл. 20-21, 60-61, 62 об. - 64, 70 об.; д. 365, лл. 22 об. - 23, 30 об.; д. 71, л. 153; 1827 г., д. 70, лл. 43-44.

²⁸⁾ Там же, 1826 г., д. 365, лл. 40-40 об,, 64 об.; д. 1942, лл. 66-66 об., 70, 88, д. 71, лл. 142, 177; 1827 г., д. 70, лл. 84 об., 140, 179 об., 180 об., 186-189; д. 71, л. 5 об.

²⁹⁾ Там же, 1826 г., д. 1942, лл. 66-69 об.; д. 71, лл. 196 об., 198 об.

³⁰⁾ ЦГИАЛ, ф. Деп-та гос. имуществ; 1826 г., д. 1942, лл. 72 об., 74-76 об.; д 365, лл. 41, 52; д. 71, л. 214.

³¹⁾ Там же, д. 1942, лл. 7 об. - 8, 13, 15-16, 83-84, 85 об. - 86, 90-90 об., 99: д. 70, лл. 1 об., 14, 27, 35 об., 70, 72, 80-81.

³²⁾ Там же, 1826 г., д. 1942, л. 107; д. 365, лл. 62-63; д. 71, л. 133; 1827 г., д. 70, лл. 101, 112, 116, 129, 147, 210, 216; д. 71, лл. 80-—80 об., 83, 103.

³³⁾ Там же, 1827 г., д. 70, лл. 35, 48-49, 221, 225, 235, 258-269, 273-274, 289-305, 327-338.

³⁴⁾ ЦГИАЛ, ф. Деп-та гос. имуществ, 1836 г., д. 1942, л. 42 об.; д. 365, лл. 15, 16 об, 62—62 об.; 1827 г., д. 91, лл. 21-26. См. также 1836 г., д. 1753 и др.

³⁵⁾ В. И. Ленин. Соч., т. 24, стр. 43.

³⁶⁾ ЦГИАЛ, ф. Особ. канц. министра финансов по секр. части, 1829 г., д. 7/93, лл. 381-388 об.; ср. Н. М. Дружинин. Указ. соч., стр. 190-193.

³⁷⁾ ЦГИАЛ, ф. V отдел. собств. е. в. канц., д. 25143.

³⁸⁾ ЦГИАЛ, ф. Особ. канц. министра финансов по секр. части, 1829 г., д. 7/93, лл. 370 об. - 372 об., 376 об. - 378 об., 389-404; Н. М. Дружинин. Указ. соч., стр. 189 и сл.

http://annals.xlegio.ru/rus/small/iz62_hvor.htm