Никольская  церковь

Объекты культурного наследия регионального значения Реш-е № 301 от 18.11.92 г.

Филевский П.П. История Таганрога:

Церковь св. Николая.

Главнокомандующий азовской флотилией и Таганрогским портом Контр-Адмирал Феодор Алексеевич Клокачев в 1777 году возбудил ходатайство у архиепископа Славенскаго Евгения о разрешении постройки храма во имя св. Николая в так называемых морских кварталах г. Таганрога. По получении разрешения началась постройка, которая подвигалась быстро, так как материал и рабочие были казенные.

В 1778 году церковь была уже освящена; храм оказался по тому времени величествен и благообразен; фундамент его был каменный, а стены деревянныя. Вскоре после своего окончания, он был сделан на время соборным, вследствие тесноты и ветхости Архангело-Михайловской церкви и до построения Успенской соборной. Первым священником был назначен из Воронежской епархии Исидор Ляхницкий. Выбор места для этой церкви, именовавшейся сначала церковью Николы Морскаго, был сделан крепостным св. Дмитрия священником Иоанном Андреевым и, как говорили, было выбрано то самое место, где стояла палатка Петра Великого, когда он в первый раз прибыл на Таганий Рог и делал в море промеры.

В 1844 году на средства церкви была построена новая деревянная колокольня, так как прежняя пришла в ветхость, которая обошлась 2000 руб. ассигнациями. В 1865 году староста церкви Смирнов ходатайствовал пред городским управлением об уступке безвозмездно земли для постройки дома, в котором помещалась бы школа и квартира причта, таковое место было уступлено в 113-м квартале под № 6 в, количестве 173 квад. сажен. Церковный дом был построен старостою церкви Смирновым. Другой деревянный дом был пожертвован церкви гораздо ранее еще в 1822 году матросом ластовой команды Дмитрием Ивановым в Петровской части 24 квартала № 240 с дворовым местом в 61/2 саж. длины и 8 саж. и 3 арш. ширины. Как была выстроена эта церковь моряками, так и теперь она является храмом преимущественно рыбаков, которые здесь, обыкновенно, молятся пред началом своего труднаго, смелаго и опаснаго дела; здесь же они благодарят Господа за благополучный исход, оплакивая очень часто погибших своих сотоварищей в борьбе с грозной и непреклонной стихией. Жизнь полная тревог и опасностей создает людей смелых, предприимчивых и в то же время религиозных, каковыми всегда бывают моряки.

В 1885 году 7 января приход св. Николая праздновал юбилей своего маститаго пастыря о. Даниила Ручкина, который состоял священником этой церкви с 1835 года. Городской голова А. Н. Алфераки с городскими представителями прибыл в этот день в храм для поднесения юбиляру иконы и когда последний был привезен посланными за ними ассистентами, то был торжественно встречен, и ему был поднесен крест и прочитан адрес. Тронутый этими почестями юбиляр, облаченный в поднесенный крест, прочувствованно благодарил за почести и приступил в совершению литургии в сослужении шести священников. По окончании обедни, совершен был торжественно молебен с многолетием юбиляру.

Так как религиозная жизнь церкви не ограничивается пределами церковной ограды, то, говоря о церкви св. Николая, нельзя не упомянуть о прихожанине ея Павле Павловиче Стажкове, дворянине Черниговской губернии, который, будучи человеком глубоко религиозным, посвятил свою жизнь всецело служению Богу. Он сгруппировал около себя и других религиозных энтузиастов обоего пола, которые составили под его авторитетом братство неоффициальное, негласное, но искреннее и полное живаго участия друг к другу, где бы и в чем бы это ни случилось. Более всего братья и сестры служили благолепию храмов. Павел Павлович постоянно заказывал службы, в особенности в бедных церквах, осылпал просфоры, масло для лампад и пр. Он умер в 1882 г. и могила его стала святыней для его преданных почитателей. Люди невежественные, как это всегда бывает, не могли не извратить доброе имя этого почтеннаго человека и добраго христианина и стали брать землю с его могилы от лихорадки и разсказывать разныя небылицы.

Гаврюшкин "Обелиски Золотых куполов":

НИКОЛАЕВСКАЯ церковь

1. НИКОЛАЙ ЧУДОТВОРЕЦ

В отличие от Троицкой церкви, история которой уходит в далекий восемнадцатый век, строительство Николаевской относится к более позднему 

периоду — началу третьего периода возрождения Таганрога. Святой Николай, во имя которого построили храм, родился в 257 году в Анатолии. Родители его, богатые и добродетельные люди, наставили его на путь благочестия и он с детства предался изучению Священного писания. Вначале он был чтецом, потом дьяконом, затем священником и, наконец, епископом в небольшом малоазиатском городке Мирах-Ликийском. Имеются многочисленные и неопровержимые свидетельства о помощи, которые он оказал людям, когда в трудные для них периоды жизни они обращались к нему за помощью. Наряду с памятью святых апостолов, церковь празднует его память каждый четверг и особенно торжественно 19 декабря, в день его преставления, и 9 мая (по старому летоисчислению), день перенесения его мощей в южно-итальянский город Бари, где они покоятся и ныне. 

Как-то, для поклонения святым местам, Николай Чудотворец морем отправился в далекое и трудное путешествие, во время которого корабль не раз попадал в полосу сильных ветров и ураганов. Однажды разъяренная стихия достигла такой небывалой силы, что грозила гибели несчастным путешественникам. Как всегда святой Николай не потерял присутствия духа и советовал своим спутникам возложить надежды на Бога и от него ожидать избавления от смерти, а сам, пав на колени, начал прилежно молиться.

О, чудо, порывы ветра постепенно начали терять свою силу и принимали для попавших в отчаяние путешественников нужное направление. Не потому-ли стены Николаевской церкви в городе Таганроге, которая была заложена в 1777 году по предложению контр-адмирала,  командующего флотилией на Азовском море Федора Клокачева, были сделаны из днищ отслуживших свой век морских судов. Слава о святителе Николае и его чудесах, которых он совершил немало, распространилась среди многих народов. Застигнутые в море бурей, они вспоминали о чудотворце Николае и в молитвах усердно звали его на помощь.

Выбор места под строительство храма сделал священник крепости Святого Дмитрия (впоследствии город Ростов-на Дону) Иоанн Андреев и, как уверяют, хотелось бы в это верить, на том месте, где была установлена палатка Петра Первого, когда он в 1698 году впервые прибыл на Таганий рог и делал промеры глубин в Азовском море... Нельзя не признать, что по этой причине участок земли, на котором стоит Никольская церковь, является для города исторически важным. Строительство осуществлялось морским ведомством и за его счет. Моряки, возводившие церковь, окончили ее в очень короткие сроки и 8 мая 1779 года она была освящена. Временно, до построения Успенской церкви, ее объявили Соборной и присланного из Воронежской епархии Исидора Ляхницкого назначили первым ее священником.

После того, как военную крепость указом императрицы упразднили, церковь утратила свое первоначальное значение и превратилась в обычную приходскую, и в дальнейшем нависла даже угроза ее дальнейшего существования. В 1803 году из нее в город Севастополь вывезли церковную утварь, включая иконостас, и в таком виде она оставалась долгое время. В довершение всего было получено предписание продать ее с торгов, однако стараниями многих прихожан, и особенно усилиями протоиерея Василия Друзякина, она была оставлена.

В 1844 году на средства церкви построили новую деревянную колокольню, а в дальнейшем пристроили трехъярусную кирпичную с приделом «во имя святой мученицы Параскевы». На собственные средства староста церкви Смирнов построил дом для школы и квартиры для причта. В 1866 году архитектор Трусов составил проект нового декоративного фасада и расширения придела. Проект утвердили, но из-за отсутствия средств он так и не был осуществлен. Во время войны с англо-французами в 1855 году хорошо просматриваемую с моря церковь обстреляла 

вражеская эскадра, которая при этом получила семь больших пробоин.

2. ПРИХОЖАНЕ И СЛУЖИТЕЛИ

Николаевская церковь. 1906 год

Среди населения храм Николая Чудотворца пользовался большой популярностью. Располагался он в районе, где в основном проживали труженики моря, торговцы и мелкие чиновники.  Историк П.П. Филевский отмечал, что «церковь является храмом преимущественно рыбаков, которые здесь, обыкновенно, молятся перед началом своего трудного, смелого и опасного дела; здесь же они благодарят Господа за благополучный исход, оплакивая своих очень часто погибавших сотоварищей в борьбе с грозной и непреклонной стихией. Жизнь, полная тревог и опасностей, создает людей смелых, предприимчивых и в то же время религиозных, каковыми бывают моряки». Наибольшее количество Николаевская церковь. 1906 год церковных актов совершил причт в 1879 году, когда зарегистрировано было 376 рождений, 91 бракосочетание и 237 смертей. Частота совершения обрядов в среднем составила 2,2 раза в день.

В числе многочисленных прихожан церкви были члены семьи богатого купца Лободы, имевшего родственные связи с семьей А . П . Чехова, и потомки известного благотворителя И.А. Варваци, построившего на свои средства Греческий Иерусалимский монастырь в Таганроге.

В.П. Джурич, купивший за 50 тысяч рублей титул князя Оттоманского порта, в 1860 году крестил здесь своего сына Леонида. Брат его Николай Трифонович одно время был городским головой, а их отец, вставший в 1855 году в ряды защитников города от нашестзия англо-французов, умер через десять лет после этих событий. Отпевание совершалось в Николаевской церкви.

9 марта 1879 года в возрасте 86 лет умер старец Павел Павлович Стожков, почитавшийся в городе за благочестие и пророчества, и негласно причисленный народом к лику святых. Исповедовал и причащал его иеромонах Греческого монастыря Дамиан. После отпевания, которое совершалось в Николаевской церкви священником Шапошниковым, гроб с телом покойного рыбаки на руках препроводили на кладбище, где над могилой в дальнейшем была сооружена капличка. Заборы и крыши домов, около которых следовала процессия, были усеяны народом, чтобы  в последний раз посмотреть на святое лицо старца. 7 января 1855 года приход церкви чествовал и праздновал юбилей старейшего  священнослужителя церкви Даниила Стефановича Ручкина, который состоял священником и протоиереем с 1835 года. Городской голова А . Н . Алфераки в присутствии городских представителей преподнес юбиляру икону и прочитал приветствие. Отец Даниил умер в 1891 году в возрасте 80 лет, прослужив в Николаевской церкви 55 лет. Николай Георгиевич Харахаш, рождения 1895 года, окончил Таврическую духовную семинарию. Прослужив после этого священником в деревне, затем в городах Бердянске, Ейске, уже при Советской власти был переведен настоятелем Успенского собора в Таганрог. Отец Николай любил службы, пение любительского церковного хора, в котором пела и его жена Клавдия Григорьевна, также окончившая Таврическое епархиальное женское училище. После перевода в Никольскую церковь служил совместно с отцом Петром. Помогали ему в службах дьяконы Захарий и Оранский, прислуживал подросток Павел Матоликов, впоследствии певший в Одесском оперном театре. На Пасху, в престольный праздник, отец Харахаш читал Евангелие на трех языках: славянском, русском, греческом. В эти же праздничные дни всем причтом выезжали в церковь Марии Магдалины, находившуюся в селе Поляковка. Николая Георгиевича почитали и уважали взрослые и дети, им он отвечал тем же. После неожиданного ареста отца Чепиженко для семьи Харахаш настали тревожные и беспокойные дни, а ночи бессонными — аресту всегда предшествовал шум подъезжавшей машины. В роковую для семьи и его самого ночь, 11 сентября 1937 года отца Николая арестовали, предъявив обвинение в организации контрреволюционной группы и контрреволюционной пропаганде. 2 ноября 1937 года Николая Георгиевича по приговору тройки УНКВД Азово-Черноморского края, расстреляли.

Совсем недавно журнал «Огонек» (№51 за 1990 год) опубликовал письмо В.И. Ленина, в котором он писал: «чем большее число представителей реакционного духовенства удастся нам расстрелять, тем лучше». А кого тогда называли реакционерами? Всех тех, кто имел свое мнение. Харахаш Николай Георгиевич 18 мая 1957 года президиумом ростовского областного суда был реабилитирован, сведений о месте захоронения нет. Дочь Ирина (по мужу Кирповская) совершенно точно выразилась: «Мой отец мало прожил, но слишком много пережил». К сожалению, совсем недавно, она скончалась.

В Никольской церкви в разное время службу служили протоиереи Даниил Ручкин, Симон Иванов; священники Исидор Ляхницкий, Николай Шапошников, Аркадий Пузанов, Петр Соболев, Никандр Чудновский; дьяконы Петр Стеблиенко, Георгий Данников, Виктор Кохановский. Последним проповеди читал отец Василий. За 55-летний период с 1864 по 1917 год священниками Никольской церкви было совершено 24118 треб; из них: 15159 крещений, 8293 бракосочетания и 10666 панихид. В среднем это составило 1,2 раза в день.

Отец Василий

Священник И.Г. Харахаш

3. ПОСЛЕ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

По директиве Ленина, направленной им в Политбюро, по всей стране началось изъятие серебряных и золотых ценностей. Из Никольской церкви в 1922 году забрали риз с иконами 25 штук, венчиков 6 штук, лампадок 36 штук, два креста, две чаши, восемь тарелок, три звездницы, один кувшин, а также бриллианты и золото в количестве 6 золотников. В декабре 1929 года «вдруг выяснилось», что здание церкви Николы Морского, как ее называли жители, «значительно разрушено, договор на аренду необходимо расторгнуть и здание передать для использования под культурно-просветительские нужды». Массовые протесты верующих, обращения в центральные правительственные организации, иногда приводили к положительным результатам и город отменял свои ранее изданные, с нарушением действующих законов, постановления. В уничтожении культовых сооружений города во многом были повинны местные власти. По мере разрушения в городе церковных храмов нагрузка на оставшиеся резко возрастала. Особенно это ощущалось, начиная с 1936 года, когда действовали лишь Никольская и Греческая церкви.

13 апреля 1936 года в свой дневник П.П. Филевский записал «В течении всей Страстной недели наблюдалось посещение церквей. Говельщиков так много, что в Никольской церкви три священника не в состоянии поисповедовать всех за один день, а когда же служить обедню? Наблюдалось сверх обыкновенного много мужчин старых и много молодых. На утренню, под Пасху, прихожане не только не могли войти в церковь, но сколе нее вся площадь была зачятз молящимися, которые могли только мысленно присутствовать при богослужении да гулко отвечать «Воистину воскресе», когда этот глас раздавался в храме». Николаевская церковь располагалась в благоприятном для верующих месте, в том смысле, что она зыпадала из поля зрения городских властей, что и позволило ей продержаться значительно дольше других. И все же, к великому огорчению прихожан, в 1960 году при горисполкоме была создана очередная комиссия, которая решила судьбу храма. Перед этим, в 1957 году, верхние ярусы колокольни были взорваны, а над нижним устроено перекрытие.

Никольская церковь. 1989 год. Фото Н. Сапожникова.

Согласно решения горисполкома в начале 1961 года здание церкви передали в распоряжение городского образования для спортивного зала добровольного общества «Буревестник». В дальнейшем территория вокруг церкви использовалась для размещения автоколонны, в центральной части находился склад рыбкоопа.

При оккупации Таганрога немецкие власти расчистили территорию внутри ограды церкви от разрушенных ранее могил и памятников, где были похоронены священнослужители и члены их семейств, привели ее в порядок и стали хоронить своих солдат, ставя над могилами белые кресты. Деоевянная часть церкви по оазрешению немцев была отремонтирована, покрашена и подготовлена к богослужению, однако, на следующий день от сброшенных нашими самолетами бомб, церковь сгорела и в дальнейшем службы велись в каменной ее части. Случайно ли, с умыслом ли сгорела церковь, жители и по сей день гадают и строят догадки.

Никольская церковь. Начало богослужения. Фото Л. Ревенко. 1989 год.

23 февраля 1989 года ключи от дверей, ведущих в притвор храма, горисполком  передал первому старосте вновь возрождающейся церкви Шепитиной Елизавете Кирилловне. Можно понять ее волнение, когда перед ней распахнулись двери, так долго закрытые для верующих. Этим же вечером ее парализовало и через две недели она скончалась.

Никольская церковь. Восстановительный период

Ее брат Коньков Федор Кириллович, наш земляк, обладая знаниями трех иностранных языков работает переводчиком у патриарха всей Руси Алексия Второго. В 1989 году, в присутствии митрополита Ростовского и Новочеркасского Владимира, церковь освятили и в храме начались богослужения. Священником церкви был утвержден Александр Федорович Клюнков, стараниями которого идут успешные работы по восстановлению храма. С отстроенной колокольни раздаются разные голоса колоколов: и малых, и больших, и совсем маленьких.

Добровольное участие в делах возрождения Николаевской церкви возложили на себя многие верующие из числа бывших прихожан, среди них: Елена Сердюкова, Василий Спиряк, Лидия Григорьевна. Они не уклонялись ни от одной работы, будь то простенькое поручение или утомительная  и грязная работа по уборке помещений и территории внутри ограды церкви. В молитвах и поклонах от тягот сегодняшнего дня, находят свое утешение многие прихожане, и мало кто знает, что на месте, где расположена Никольская церковь, почти 300 лет назад была раскинута палатка Петра Первого.

Григорян М.Е., Решетников В.К.- История архитектуры и градостроительства

Илл. 222 Фасад церкви св. Николая. 1865 г. РГИА. 

Илл. 223 План церкви св. Николая. 1865 г. РГИА. 

Важнейшие из таганрогских храмов, построенных в первой половине XIX века, были выполнены в формах классицизма. В 1860-х годах, в период распространения эклектики, некоторые из них были перестроены в соответствии с изменившимися архитектурными вкусами. 

Расположенная в восточной части города одна из самых старых церквей Таганрога - Николаевская, построенная в 1778 году по ходатайству морского ведомства «на казенные средства и из казенных материалов», на протяжении долгого времени оставалась деревянной (см. илл. 19). Лишь в 1845 году к ее основному объему была пристроена кирпичная колокольня с декоративными кокошниками у основания третьего яруса (илл. 222, 223). 

Илл. 224 Проект реконструкции (расширения) церкви св. Николая (не утвержденный). 1864 г. Арх. Трусов. РГИА. 

В начале 60-х годов XIX столетия храм потребовал значительного ремонта. Проектная документация тех лет позволяет судить о внешнем виде церкви св. Николая и ее планировке. 

Первый из чертежей, включенных в дело о перестройке Николаевского храма, датируется 1864 годом (илл. 224). В нем показаны проектируемые изменения фасада существующей церкви и придела во имя св. Параскевы. Согласно проекту, главный фасад храма приобретал очень сложное декоративное оформление, в котором доминировали мотивы, заимствованные из древнерусской архитектуры XVII столетия. Созданный местным архитектором Трусовым и одобренный Екатеринославской губернской строительной комиссией, проект этот не был утвержден в Министерстве путей сообщения*, поскольку высшая инстанция сочла его «неодобрительным по неблаговидности фасада, несоответственному характеру существующего строения и неудобному расположению боковых пристроек для присутствующих при богослужении». Эти замечания были учтены в проекте 1865 года, составленном в Министерстве путей сообщения. Согласно этому проекту, придел св. Параскевы был лишен боковых пристроек, а облик главного фасада становился гораздо более строгим за счет удаления всех архитектурных «излишеств», предложенных таганрогским архитектором (илл. 225-227). 

Илл. 227 Западный фасад церкви св. Николая. Проект. 1865 г. РГИА. 

Однако столичный вариант встретил противодействие со стороны причта и старосты Никольской церкви как «в недостаточной степени удовлетворяющий потребностям по причине увеличивающегося числа прихожан». Была высказана просьба «распространить трапезу существующего придела боковыми пристройками» и одновременно представлен новый проект, учитывающий замечания Министерства. В пояснении к новому проекту священнослужители и староста просят «не лишить возможности распространить трапезу придела боковыми пристройками». Именно этот проект, составленный, как и первый, местным архитектором Трусовым, был утвержден 17 марта 1866 года (илл. 228, 229). 

Илл. 231 Церковь св. Николая после реконструкции 1980-х гг. Современная фотография. 

В утвержденном варианте проекта были учтены замечания Министерства по поводу упрощения главного фасада (в конечном итоге его декоративное убранство ограничилось лишь угловыми рустами и архивольтом, охватывающим дверной проем), а также была оставлена удлиненная пристройка впереди придела, показанная на проекте, составленном в Министерстве путей сообщения. Таким образом, утвержденный вариант являлся компромиссным. Однако, сравнивая фасад последнего проекта с фотографическими материалами 1890-1900-х годов, нетрудно заметить, что проект был осуществлен лишь частично (боковые пристройки придела св. Параскевы, за строительство которых так ратовал причт церкви св. Николая, так и не были возведены; илл. 230, 231).

Источник: http://www.pravtaganrog.ru

В 1777 году главнокомандующий Азовской флотилией и Таганрогским портом контр-адмирал Федор Алексеевич Клокачев обратился с ходатайством к архиепископу Славенскому Евгению о разрешении постройки храма во имя Святителя Николая в так называемых морских кварталах г. Таганрога. По получении разрешения началась постройка, которая продвигалась быстро, так как материал и рабочие были казенными. В 1778 году церковь была освящена; храм оказался по тем временам величественным и благообразным.

Его фундамент был каменным, а стены – деревянными. Вскоре после окончания строительства храм был определен как соборный до постройки Успенского собора. Первым настоятелем был назначен священник из Воронежской Епархии Исидор Ляхницкий. Выбор места для храма, именовавшегося сначала церковью Николы Морского, был сделан священником Иоанном Андреевым, и как говорили, было выбрано то самое место, где стояла палатка Петра Великого, когда он в первый раз прибыл на Таганий Рог и делал в море промеры.

В 1844 году на средства церкви была построена новая деревянная колокольня, так как прежняя обветшала. Постройка обошлась в 2 тысячи рублей ассигнациями. В 1865 году староста храма Смирнов ходатайствовал перед городским управлением о безвозмездном выделении земли для постройки дома, в котором помещалась бы школа и квартира причта. Место было выделено в 113-м квартале, под номером 6 в количестве 173 квадратных сажен.

Церковный дом был построен старостой Смирновым. Другой деревянный дом был пожертвован храму еще в 1822 году матросом ластовой команды Дмитрием Ивановым в Петровской части 24-го квартала № 240 с дворовым участком в 6,5 сажен длины и 8 сажен 3 аршина ширины. Храм был построен моряками, и прихожанами его были преимущественно рыбаки.

Во время Крымской Войны 1855 – 1856 годов, 20 мая 1855 года в Таганрогский залив вошла вражеская эскадра. 22 мая Таганрог подвергся артиллерийскому обстрелу с кораблей противника. Во время обстрела по городу было выпущено около 10 тысяч разрывных и зажигательных бомб боевых пороховых ракет, гранат и картечи. Свидетельством этой бомбардировки являются застрявшие в северной стене Свято-Никольского храма.

До 1863 года храм был неразрывно связан с историей создававшегося на Юге Росси и военно-морского флота.

В 1845 году к храму была пристроена 3-ярусная кирпичная колокольня во имя святой великомученицы Параскевы, была благоустроена прилегающая территория. Позже была пристроена трапезная. В архитектурно-художественном отношении здание представляет собой типичную приходскую церковь, выстроенную по классическим канонам. Колокольня и трапезная выполнены с деталями в стиле ампир.

Во время Великой Отечественной войны в 1941 году деревянная церковь полностью сгорела. В 1957 году верхние ярусы колокольни были взорваны. В начале 90-х годов по проекту СК ДП «Спецреставрация» была восстановлена колокольня и новое кирпичное здание храма на месте сгоревшего с размещением в нем административных помещений. Внутренняя планировка выполнена таким образом, чтобы в будущем здание было возможно использовать для богослужений. Храм охраняется как памятник истории и культуры 18-го века.

Здание состоит из 3 частей, объединенных в общий ансамбль. Храмовый комплекс воссоздан благодаря усилиям активной деятельности настоятеля Свято-Никольского прихода протоиерея Александра Клюнкова (до сентября 2009 г. – благочинного Таганрогского округа) и городских властей.

Так как религиозная жизнь церкви не ограничивается пределами церковной ограды, то, говоря о храме Святителя Николая, нельзя не упомянуть о его прихожанине святом блаженном Павле Таганрогском (дворянине Черниговской губернии Павле Павловиче Стожкове), который будучи человеком глубоко религиозным всецело посвятил свою жизнь служению Богу. Им было собрано религиозное братство, которое под его авторитетом составили люди благочестивые, искренние и полные живого участия друг к другу. Более всего братья и сестры этой общины трудились для блага украшения храма. Святой Блаженный Павел Таганрогский был причислен к лику местночтимых святых Ростовской епархии 20 июня 1999 года. Его святые мощи ныне почивают в Свято-Никольском храме г. Таганрога.

Энциклопедия Таганрога: Центр семьи и молодежи Таганрогского благочиния, православный духовно-просветительский. Основан в 2002 г. с благословения архиепископа Ростовского и Новочеркасского Пантелеймона по инициативе настоятеля Свято-Никольского храма села Николаевка священника Алексия Лысикова и представителей творческой интеллигенции города. Основными целями и задачами являются: духовно-нравственное просвещение и образование; культурное, художественно-эстетическое развитие молодежи, оказание родителям и учителям консультативной помощи в вопросах воспитания, защита от губительных влияний деструктивных сект. В структуре подразделения Центра: народный православный университет; паломническая служба; сестричество милосердия во имя святой преподобно мученицы Великой Княгини Елисаветы; православные библиотека и видеотека; курсы изучения церковнославянского языка; курсы по изучению церковного устава; школа духовного развития для детей; хоровые студии для детей и взрослых; детская изостудия; детский кукольный театр; воскресный видеозал. Центр семьи и молодежи участвует в организации и проведении общественных мероприятий городского масштаба, действуя в тесном сотрудничестве с администрацией города, городским отделом культуры, управлением образования. Цель этих мероприятий одна- объединение усилий семьи, школы и общественности в деле духовно-нравственного воспитания на основе многовековой отечественной традиции, профессионального и личностного опыта.

Энциклопедия Таганрога: Свято-Никольский храм. Ходатайство о разрешении постройки церкви во имя святого Николая Чудотворца в так называемых «морских кварталах» Таганрога в 1777 возбудил Главнокомандующий Азовской флотилией и Таг. портом контр-адмирал Ф.А. Клокачев. Она была построена на средства судовладельцев на том месте, где, по преданию, стояла палатка Петра I, когда он в 1696 прибыл на мыс Таган-Рог, и освящена в 1779. Никольская церковь поначалу именовалась храмом Николая Морского. Она оказалась по тому времени величественна и благообразна, с каменным фундаментом и деревянными стенами. После окончания строительства храма и до построения Успенского собора он являлся соборным вследствие тесноты и ветхости Архангело-Михайловской (Троицкой) церкви. В 1803 из Никольской церкви в Севастополь были вывезены колокола, иконы, церковная утварь, иконостас и другие предметы церковного культа. В 1844 на средства церкви была построена кирпичная трехъярусная колокольня, так как прежняя совсем обветшала. Затем в 1866 городской архитектор Трусов подготовил проект «на построение кирпичной трапезы для распространения придела во имя св. мученицы Параскевы при церкви Св. Чудотворца Николая» и более сложное декоративное оформление главного фасада. В течение ста лет после освящения церковь постоянно перестраивалась. В дореволюционный период она представляла собой однопрестольный купольный храм восьмерик на четвертине, выполненный в классических традициях русского храмового зодчества конца XVIII в. По проекту 1866 к основному объему храма был пристроен придел святой мученицы Параскевы с колокольней - эклектической постройкой с преобладанием классических черт, украшением которой служили «сухарики» по карнизу, рустовка углов и арочное оформление окон. Во время обстрела Таганрога в период Крымской войны 1855 в церковь попало несколько ядер, одно из которых оставлено в стене колокольни после ее восстановления. В 1865 староста церкви ходатайствовал об уступке безвозмездно земли для постройки дома, в котором помещалась бы школа и квартира притча, и получил участок между пер. Гарибальди и Некрасовским Михайловская, 23). Другой деревянный дом был пожертвован церкви раньше, в 1822, матросом Дмитрием Ивановым. В 1922 из Никольской церкви реквизировали ризы с иконами, часть золоченой церковной утвари, а также бриллианты и золото в количестве шести золотников. Окончательно ее закрыли в конце 1950-х. Были сняты кресты, вывезена утварь, наполовину разобрана колокольня. В церкви открыли клуб игры в настольный теннис, затем она была отдана под автохозяйство, а в центральной части устроен склад рыбкоопа. До 1985 сохранились фундаменты, первый ярус полуразрушенной колокольни и часть кирпичной церковной ограды. Эти остатки находились на учете в качестве памятника истории и культуры, охраняемого государством. В 1989 здесь был открыт приход Русской православной церкви. Храм был восстановлен.

К. Петровский Чудотворная 

...Трагично сложилась судьба Никольской церкви, одного из исторических памятников Таганрога. В 30-е годы она была варварски осквернена, разграблена и разрушена почти до основания. Построенная на добровольные взносы прихожан и средства морского ведомства по ходатайству контр-адмирала Ф.А. Клокачева, она была освящена еще в 1778 году.

А позже выяснилась еще одна деталь. Задолго до строительства церкви в старой кухне, в печной трубе, была найдена икона Николая Чудотворца: "На дубе писанная золотом и краскою, еще за двести лет до рождения Таганрога писанная, в 1498 году. А когда извлекли ее на свет, она, т. е. икона, стала превращаться, осветляться ",

Некоторое время ее выставляли для богомольцев прямо на улице, пока не была построена церковь, по преданию, на месте, где впервые высадился царь Петр со свитой на берег и где стояла его палатка.

В 1803 году церковь была переименована в собор Батальонный, а в 1820 году перешла во владение Екатеринославского епархиального начальства. Все ценное, в том числе чудотворная икона, было вывезено в Киево-Печерскую лавру". [Так гласит запись в Госархиве Ростовской области. Фонд-697, опись 2, дело 76).

Долгие годы это было предано забвению. Но пришли иные времена. Связь старины с духовной верой стала возрождаться благодаря воистину благим намерениям, в том числе и настоятеля Никольской церкви протоиерея А.Ф. Клюнкова, общественных организаций производственных объединений "Таганрогский комбайновый завод", "Красный котельщик", кожевенного и судоремонтного заводов, общественности города. И если бы удалось вернуть эту икону в Таганрог, то это было бы великим счастьем для всех верующих и неверующих наших земляков.

Глава 1 

Мухта-гирей полулежит в сакле на пуховых подушках, расписанных золотым орнаментом. Стены сплошь завешаны индийскими и китайскими коврами с яркими диковинными рисунками: джунгли, птицы, звери почти в натуральную величину. Ковры свисали произвольно, и когда в открытые овальные окна шаловливо запрыгивал ветерок, они шевелились - и звери, и птицы казались живыми: удав извивался - то поднимал, то опускал свою страшную голову.

Мухта-гирей мог часами наблюдать эту игру искусства. Она его успокаивала и наполняла тело силой, а мысли мудростью

Он только что закончил трапезу: съел баранью голову и печенку, отваренную в растопленном курдючном жире с приправой из трав все это запил пиалой бузы и вот теперь по пул ежа, лениво отрывает черные до синевы ягоды винограда, отправляя их в рот, обрамленный свисающими вперемежку с редкой бородой усами. Пухлые нижние и верхние веки, между которыми чуть виднеются щелочки азиатских глаз, которые, казалось, ничего не видели и были ко всему безразличны. Мухта-гирей отдыхал.

Посредине сакли в небольшом углублении в глиняном голу тлело несколько древесных углей. От них поднимался дымок, тянулся к потолку, к отверстию, рассеивался на мелкие струйки, которые, слоено голубые стрелы, вылетали на волю,

По сакле, неслышно ступая босыми, испещренными синими венами ногами, словно тень дрофы, ходил старик. Короткий полосатый бешмет, перехваченный серебряным пояском, не давал фалдам расходиться, и потому из-под бешмета как продолжение его ниспускались книзу бордовые шелковые шаровары, подвязанные у щиколоток серебряными тесемками с пушными шариками на концах из шкурки зайца-русака. Голову старика, обритую наголо, венчала круглая тюбетейка, расшитая красными и синими нитками. Кустистые седые брови скрывали глаза, а усы и борода почти касались пола, когда старик сметал огромным гусиным крылом невидимые соринки.

Работая, старик все время чувствовал и видел хозяина. Он понимал все движения Мухта-гирея без слов и потому всегда находился при нем, даже на тайных заговорах, следил за охраной сакли своего повелителя, Несмотря на медлительность движений, старик был еще довольно сильный и ловкий, особенно при метании ножей. Он носил их всегда при себе в специальных ножнах, притороченных к рукавам бешмета снизу локтевых суставов, и метал их не руками, а толчком локтя как бы резко отгоняя от лица муху.

Мухта-гирей скрестил указательный палец со средним, Это значит: убирай посуду после трапезы.

Старик сложил кости на серебряный поднос, смел невидимые крошки туда же и направился к выходу, Как вдруг за входом послышались голоса: это стража не пускала Карим-бея - предводителя соседнего улуса, стоянка которого располагалась в световом дне пробега скакуна

Старик вернулся в саклю, Мухта-гирей все так же лежал на подушках, не меняя положения. Только меж пальцев правой руки медленно струились ограненные, из черного мореного дуба с золотыми вкраплениями шарики четок. Небрежно приспустив с коленей кисть правой руки, указательным пальцем показал на пол, что означало впустить пришельцев. При этом чуть приподнялись веки, и блеснуло вороненое лезвие взгляда.

– Слава Аллаху, освещающему лучом своим жизнь твою, окруженную гаремом жен-красавиц из четырех частей света, плененных твоим войском, почтеннейший, храбрый из храбрейших Мухта-гирей! – Карим-бей стоял у порога, склонив голову. Безбровое, безволосое лицо его со старческим румянцем на дряблой коже больше напоминало печеное яблоко. Верхняя часть подбородка вместе с губой начисто срезаны ровным полумесяцем. Из почерневшей десны частоколом торчат желтые, словно лошадиные, зубы. И потому Карим-бей ходит всегда с опущенной головой или надевает нагрудник из буйволовой с шерстью кожи со стоячим воротником, закрывающим подбородок по верхнюю губу.

Мухта-гирей молчал. Он знал: провинившийся Карим-бей пришел с повинной. Значит, нужно быть выдержанным, не вступать в переговоры, это более глубже воспримется виновным, и он будет стараться вымолить прощение и тем самым увеличивать дань - размер откупа. А то, что Карим-бей приехал не с пустыми руками, Мухта-гирей понял сразу.

– Достопочтеннейший Мухта-гирей! Я не смог остановить твоих храбрых воинов, Они первыми хотели захватить добычу, Никто из нас не предполагал засаду казаков в плавнях Сармат-реки. Сто двадцать храбрых воинов твоих полегли там во имя Аллаха, - Карим-бей боднул рукой с оттопыренным большим пальцем свое плечо, отчего плетенная из сыромятины нагайка, висевшая на запястье, зацепила шею старика концом с вплетенным в него когтем орла-степняка. Старик слуга даже не вздрогнул, хотя красная нитка крови зазмеилась за воротник бешмета.

Карим-бей, не удостоив старика взглядом, обхватил рукоять своей кривой сабли в золоченых, словно молодой месяц, ножнах, сделал шаг к Мухта-гирею.

Резко встрепенулся старик, блеснуло лезвие ножа, он прожужжал, как оса, и ткнулся к ногам Карим-бея, и вместе с ножом сабля и нагайка Карим-бея оказались на ковре.

– У-у-у... шайтан, урус неверный! - взревел Карим-бей. В его голосе послышались удивление и страх. Старик слуга стоял, все так же скрестив руки по-христиански на груди, словно ничего не произошло.

У Мухта-гирея чуть дрогнули в усмешке губы. Он приподнялся и сел, скрестив ноги по татарскому обычаю. Короткие красные, как морковь, пальцы по-паучьи немного быстрее начали перебирать кругляшки четок. Старик слуга стал у него за спиной, и на Карим-бея уставились пучки бровей, через которые совсем не просматривались глаза старика, и потому никак нельзя было определить Карим-бею настроение слуги Мухта-гирея.

– Что еще хотел сказать, Карим-бей? - лениво спросил Мухта-гирей. - Ты оскорбил моего слугу, значит, и меня.

– Я хочу, чтобы этот...

– Слуга, - поправил Мухта-гирей.

– Слуга твой оставил нас с глазу на глаз.

– Ты же знаешь, он не говорит, только слышит. Его змеиный язык волею Аллаха и моего покойного отца, мир праху его, еще двадцать лет назад был раздвоен, - Мухта-гирей, не касаясь своего лица, растопыренной ладонью провел от глаз до конца бородки, чуть наклонив голову.

– Тогда позволь мне, достопочтеннейший, приблизиться к тебе для разговора, не то стража услышит, разнесут по саклям и, - Карим-бей снизил голос до шепота, - разграбят для тебя предназначенное. Обоз уже недалеко. По времени два шага тени твоей сакли.

– А разве Карим-бей не знает, что добыча с этого обоза предназначена мне и должна прибыть раньше, чем Карим-бей? - Мухта-гирей разомкнул рыжие ресницы, за которыми в пожелтевшей оболочке показались коричневые, как фасоль, зрачки с черными крапинками,

– Справедливы слова твои, прозорлив ум твой, Мухта-гирей! Но радостные вести, с которыми я спешил к тебе, должны быстрее порадовать слух твой и растопить горечь утраты воинов твоих, погибших во имя Аллаха, - Карим-бей поднял руки и задрал голову к отверстию в потолке, при этом нижняя челюсть с желтыми зубами и черными деснами – от подковы казацкой лошади - неприятно выступила на лице его, что вызвало неприязнь только что отобедавшего Мухта-гирея. Он поспешил прикрыть веки.

Карим-бей хотел возбудить у Мухта-гирея нетерпение к подаркам, тем самым расположить к дружескому разговору, Но поняв, что ничего из этого не получится, решил идти напрямую.

– Почтеннейший из почтенных! Мне кажется, ты сменишь свой гнев на милость, когда увидишь плененную мной золотую овцу с золотым ягненком, с характером степной орлицы, защищающей орленка, - Карим-бей произнес это с пафосом, привстав с ковра и раскинув руки в стороны, имитируя полет гордой птицы. И вновь частокол желтых зубов из черной десны непроизвольно выткнулся из кожаного с шерстью ворота, словно челюсть от обглоданной головы барана:

– Красавица казачка с малолетним сыном украсит гарем твой, как весна украшает землю. Поверь мне!

Видя, что Мухта-гирей уже заинтересованно смотрит на него и даже прекратил перебирать четки, Карим-бей решил: настал момент, когда он совсем завладеет расположением Мухта-гирея пора сообщить самую важную новость.

Поправив фалды ватного расцвеченного желтыми листьями дуба халата (символ долголетия и крепости), он уселся, скрестив ноги, на расстоянии двух вытянутых рук от Мухта-гирея. Угли в приямке погасли, лишь, словно лепестки ромашки, стлался белый пепел и под легким дуновением ветерка рассыпался, превращаясь в порошок.

– На обратном пути, - прошептал он, - нам попался странник, Множеством языков владеет, даже неверных Урусов. Он назвал себя лекарем из далекой страны Тибет. Говорит, что нет такой болезни у человека, от которой его нельзя вылечить. Говорит, что смерть - это тоже лекарство от страданий... Пришлось мне изменить его дорогу, прихватить с собой. Прими и его от меня в знак примирения, уважаемый Мухта-гирей.

Карим-бей попал в точку, Он слышал о многих болезнях Мухта-гирея и знал, с какой надеждой он, Мухта-гирей, приглашая или пленя знахарей, вверял им себя. И если становилось легче, щедро одаривал врачевателей и отпускал с миром. И потому от последних слов Карим-бея Мухта-гирей просветлел лицом и уже хотел было высказать похвалу в знак примирения, но за стенами сакли раздались конское ржание, стук копыт, послышались голоса охраны, ругань и плач женщин. Еле заметный вздох прошелестел меж усов охранника-слуги.

Глава 2 

...Шел второй месяц осени в Приазовье 177...года. Высокорослые травы давно осыпали лепестки, высохшие стебли торчали из земли, ощетинившись густым частоколом. Закончился перелет журавлей на юг. Дикие гуси и утки тоже покинули здешние места, богатые приречными поймами, а сами реки - рыбой. В камышовых плавнях, убегающих с севера на запад, вперемежку с громадными дуплистыми тополями, развесистыми кленами могуче возвышались дубы с кое-где еще висящими желудями. Меж зарослей протоптаны звериные тропы: то прямые, как выпущенные из лука стрелы, то петляющие, как змеи.

От примиусского карьера к заливу, виляя то вправо, то влево, стелется пыльный шлях. Изредка за лениво шагающими круторогими волами катятся повозки, груженные плахами камня-ракушечника для строительства порта на Таганьем мысу. Лихо проскачет казак, из озорства хлестнет плетью по костистым окорокам вола, присвистнет, оскалив в усмешке зубы. Чертыхнется погонщик, погрозит вслед охульнику кнутовищем и опять зашагает рядом с бессловесной скотиной.

На Петровом Кургане, самой высокой точке, стоит казачий дозор. Стреноженные кони с расслабленной седельной подпругой пасутся тут же. Бархатными губами выискивают нечаянно пробившиеся редкие травинки пырея, пофыркивая, сдувают с них пыль, позванивают удилами.

Трое казаков, сидя на охапках степного бурьяна, неторопливо, соблюдая очередность, черпают деревянными ложками кулеш из казанка, пристроенного на треноге. Под казанком дотлевает костерок. Ружья казаков составлены рядом в козлы. На стволах - бараньи папахи хозяев. Едят важно, молча.

Со стороны крепости на дороге показался всадник. Хорошо видно, что конь в руках опытного наездника, бежит шибко, не успеешь ложку кулеша проглотить, а он уже рядом. Так и есть, это их старшина.

– Здорово дневали, казаки! - голос у старшины зычный, командирский, он ловко почти на ходу соскочил с лошади, отстегнув удила, шлепнув по черной холке коня, подошел к казакам.

– Слава Богу, - нестройно ответили сторожевые, отодвигаясь, уступая место у казанка.

– Полудничаем и вечеряем - все в один раз, дюже день короток, - ответил вислоусый казак постарше, протягивая ложку приезжему, предварительно обтерев ее пучком сухой травы. - Повечеряй с нами, Степан Платоныч, не побрезгуй хлебом-солью.

– Благодарствую, - Степан Платоныч, опустившись на одно колено, размашисто осенил себя крестом, копнул ложкой раза два и вернул ее хозяину. - Не хочется что-то, не могу... Ехал сюды, - продолжал он, - за полверсты кулеш учуял, ажно слюна, как у вола, потекла, а вот нейдет еда, как увижу плавни...

Казаки сочувственно молчали, глядя на старшину войскового. А у него от волнения кадык вверх и вниз дергается, глаза черные вмиг из-под ресниц в щелки злые прикрываются: вот-вот выстрелят без пули и без пороха. И глядит он неотрывно в ту сторону за Миус-реку, где в прошлом году об эту пору татары обоз ограбили, от Кальмиуса шедший в крепость Таган-Рог.

...Горько вспоминать тот день, когда меньшой брат Степана, обгорелый весь, на лошади татарской доскакал до поста казачьего, чудом сквозь огонь горевших плавней прорвался. И рассказал тогда он, как побила вражья стая стариков да старух в том обозе, а молодых да жену Степана Дарью с сынком малолетним Николкой полонили, с собой увезли и камыши подожгли, чтоб от погони укрыться за огнем и дымом. Рассказал, да и умер у Степана на бурке. Так на бурке и повезли его меж двух коней в крепость Троицкую...

Стоят казаки на кургане, головы на грудь повесили, все, как было, вспоминают. А вечер темнее становится, и тучи будто ниже к степи прижимаются, словно на отдых собрались.

Проверил Степан Платоныч пост и засобирался в крепость. Вдруг на западе над Миусом и еще шире - над Миус-лиманом вспыхнуло зарево, как тогда, в нескольких местах сразу. Встрепенулись казаки, кинулись было к ружьям да к коням. А тут гром пророкотал гулко и яростно. Перекрестились, а вислоусый успокоено промолвил:

– К теплу, видать...

Глава 3 

Пленные сидели на земле широким полукругом. Остатки одежды чуть прикрывали тела, иссеченные колючим бурьяном и нагайками татар. Молодые женщины, стыдясь, прикрывали грудь остатками изорванной в лохмотья одежды, не отрывали глаз от земли. Осеннее, скупое на тепло солнце слегла скользило по их изможденным, покрытым слоем пыли лицам, спутанным волосам с застрявшими в них сухими травинками далекой уже, но родной степи приазовской.

Мухта-гирей на своих коротких толстых ногах останавливался возле каждой пленницы. Каримбей услужливо рукоятью нагайки поднимал подбородок очередной женщины, чтобы Мухта-гирей мог увидеть, каких красавиц он пленил, Но Мухта-гирей приказал ему, чтобы женщины показывали еще и зубы. И если у какой-нибудь из них были они с изъяном, Мухта-гирей жирной ладонью отмахивал в сторону: женщину уводили. Старик слуга с прижатыми у пояса руками, вытянув по-ястребиному шею, неслышной тенью сопровождал своего повелителя, изредка упираясь пучками бровей в очередную жертву-пленницу. Они от него боязливо отводили глаза.

Мухта-гирей еще до выхода из сакли невольно обратил внимание на молодую красавицу, не прятавшую взгляд. Она держала на своих коленях мальчика лет семи-восьми. Тугая темная коса, вдвое окрученная чуть повыше смугловатого лба - на манер украинских казачек, - подчеркивала стройность шеи. И еще вот чему удивился Мухта-гирей: увидел он в мочках маленьких ушей женщины кровяные капельки рубиновых сережек, так гармонировавших с коричневыми, словно недоспелый чернослив, глазами. И чем ближе к ней продвигалась процессия, тем беспокойнее становилось на душе у Мухта-гирея.

Вот они стали напротив нее, Мухта-гирея взял легкий озноб, хотя он и старался сдерживать себя,

Старик слуга уставил свои пучки бровей на мальчишку. Мелко вздрагивали побитые оспинками полукружья ноздрей, словно у гончей. Невольный гортанный звук, чем-то отдаленно напоминающий воронье карканье, вырвался у старика из самого нутра, Что творилось в голове и душе этого преданного слуги при виде красавицы казачки, никто не мог знать, даже Мухта-гирей.

– Кто такая? - полушепотом произнес Мухта-гирей, вытирая полой халата почему-то сразу вспотевший лоб. Каримбей поспешно перевел слова на русский, дотронувшись концом рукоятки нагайки до плеча женщины,

Вздрогнув, мальчишка еще теснее прижался к груди матери, поджал под себя босые, испещренные цыпками ноги и в испуге зажмурил глаза.

Медленно, ох, как медленно, казалось Мухта-гирею, поднимала свои огромные глаза красавица, как бы снизу вверх ведя взглядом по расцвеченному яркими полосами халату, застывшим в жирных пальцах четкам, груди и, наконец, по оплывшему лицу и векам Мухта-гирея, словно оценивая стоящего напротив. Нет, в ее глазах не было страха. Мухта-гирей заметил в ее взгляде ничего не значащее любопытство, и то на какой-то почти неуловимый миг.

А она все смотрела, не замечая ни его, ни Каримбея, ни слугу-стража, застывшего, как бородатое изваяние полурусского-полутатарина, разделившего своей фигурой надвое заходящий оранжевый шар осеннего солнца,

Мухта-гирей, не получив от пленницы ответа, нервно переступал ногами, обутыми в чувяки, отороченные мелким бледно-розовым бисером жемчуга. Лицо его покрылось яркими пятнами от злости. Но он сдержал себя, подняв над плечом средний и указательный пальцы вилкой. Тотчас с полупоклоном подбежали двое из его слуг.

– В главную саклю, на половину служанок, все, что потребует, исполнить. Одеть, накормить, отдельную спальню ей с баранчуком. Стражу у порога, никого не пропускать и ее не выпускать, - Мухта-гирей отдавал приказы отрывистым полушепотом, глядя на пленницу, чуть скривив в полуусмешке губы. Ее подхватили под руки, всхлипнул мальчонка, размазывая ладонями грязь по щекам. Безмолвно, поворотом головы провожал красавицу пленницу старик. Лишь в горле у него клокотали звуки, словно у орла-степняка, удивленного быстро наступившими сумерками.

Глава 4 

Если смотреть на мыс Таганий Рог с высоты птичьего полета, то кажется он громадной птицей, распластавшейся у моря. Взъерошенными перьями кажутся деревья и кустарники, обильно растущие на глинистых склонах. С левой стороны, полукружьем к северу, берег похож на надломленное крыло, словно притормаживала птица при посадке и случилась с ней беда. Справа песчаная коса, словно правое крыло, но без растительности, и потому больше напоминает парус, брошенный для просушки и забытый мореходами.

На мысу Таганий Рог идет работа по обустройству гавани, причалов, пакгаузов, Несколько барок с ошкуренными дубовыми бревнами приткнулись бортами к песчаному берегу, облепленные мужиками, словно муравьями. Вот они вагами приподнимают очередное бревно и под окрик "Береги-и-ся-я-я!" скатывают его по лагам на берег. Бревно с разбегу накатывается на толстые якорные канаты, дальними концами привязанные к кольям, вбитым у обрыва. Мужики подхватывают ближние концы канатов на спину и перекатывают бревно к откосу, подальше. Дует северо-восточный ветер, частый гость глубокой осени в этих местах. Но каталям жарко. Они спешат - вот-вот ударит мороз. Другая пара мужиков с другой барки вперемежку с солдатами и казаками по сходням сносит на берег камень-ракушняк с Самбек-речки, названной так самим Петром Алексеевичем, убегавшим с флотом своим от турецкой эскадры.

Шумит ветер по берегу. Шипят волны, растекаясь по песку. Выкрикивают катали очередное "Береги-и-ся-я-я!". А с косы на гору мужики носят мешки с землей, тянут волы брички с каменьями туда, где крепостной вал сооружается. Казаки, составив ружья в козлы, не отстают от мужиков, лихо покрикивают, зубоскалят, сыплют прибаутками. Трехаршинный казак Пимоня на спор - за ведро водки - нес на гору четыре пятипудовых мешка. А впереди задом наперед урядник пятится, ведро с водкой перед грудью Пимони поплескивает. И смех, и грех, Господа высоких чинов на бугор повысыпали, силачом любуются, а дьякон войсковой Плещеев ризу приподнял, ногой притопывает, шаги Пимони считает.

Пыхтит Пимоня, отдувается, с пяток саженей до верха осталось, но самые крутые, что ступени на паперти. Качнулся раз, другой - застыла толпа, онемела. Тянут назад мешки с землей тяжеленные, и в глазах круги поплыли, Напрягся Пимоня и ступил на верх мыса. Устоял! Брякнул мешки наземь, и самого словно вверх подкинуло. Поставил урядник к ногам Пимони ведро, снял папаху и под одобрительный гул толпы поклонился силе богатырской казака. Взял ведро Пимоня, подвесил дужкой в расщеп весла-бабайки галерной и воткнул ее в землю другим концом. Стоит весло по стойке смирно, на конце - ведро, водкой полное, словно знамя на редуте,

Забегали мужики еще резвей с землей. Засуетились и на разгрузке бревен и камней, да поглядывают на весло-бабайку с ведром водки: выпить бы...

Обычные забавы и развлечения при постройке новой крепости.

О том, что имя Пимоня - это кличка, не все знали в строящейся крепости, Многие думали, что оно ласкательное и произошло от имени Пимон. А за добродушие и веселость характера товарищи прозвали трехаршинного казака Пимоней. На самом же деле эта кличка пришла за ним из далекого детства.

Когда Пимоня еще только начал учиться говорить, то первые слова у него были не "мама" и "папа", а "пи...и...моня"; он тянул ручонки к кружке с молоком, С тех пор и пошло -вначале от родителей ласковое Пимоня, Пимонечка. А потом и на казачьей службе укрепилась за ним эта ласковая кличка. Хотя правильно, по служебному приказу, он именовался Кондратий Бубнов - Степанов сын. А к молоку он и теперь питает особое пристрастие. И всегда его готов пить - хоть днем, хоть ночью. И немалое количество.

Вот уж и вечер надвинулся, и совсем темно стало, когда старшина Степан Платоныч Верещаков остановил коня. Внизу, под обрывом, то разгораются от налетающего ветра небольшие костерки, и тогда вырисовываются из темноты гривастые волны, то затухают, и тогда только слышатся шумные всплески и шипение воды по песку. Справа, куда сбегает невидимая в темноте песчаная коса, слышатся через равные промежутки времени вскрики часового, протяжные и под конец с затухающим "а...а...":

– Слуша...а...а,..ай!..

И еще на барже, по-видимому, непривязанный язык колокола-рынды стукнет раз-два от налетающего ветра и опять замолчит ненадолго.

В казарму идти не хотелось, хотя и есть у Степана Платоныча там отдельно отгороженный куток как у старшего, все к встрече с семьей готовился, но не судьба, видать. Он видел осветленные окна в казарме, до него доносился шум подгулявшей братии.

"Видно, по чарке заработали, - подумал Степан Платоныч. - Да сколько им, умаянным за день на тяжкой повинне, надобно!...

Повечеряют - и на нары, и так говорят, говорят, наговорятся, навспоминаются, отведут душу...".

Задумался Степан Платоныч, голову на грудь свесив, и конь стоит - не шевельнется, видно, чует настроение хозяина. А у Степана Платоныча стоят перед глазами Дарья с Николкой в последний день расставания. Год прошел с тех пор, а теперь и вовсе не свидеться. Ни с батькой, ни с матерью, ни с женой и сыном любимыми.

Просил у коменданта крепости сотню казаков, но не смог тот дать тогда - дюже мало казаков было на охране крепости, да и указ царский не велит.

– Вот отстроимся малость, - говорит комендант, водя трубой зоркой по морю, - подмога подойдет, за все басурмане ответят.

"А може, их и в живых уж нет?", - промелькнула мысль, и поглядел он на юг, где меж туч ночных выплеснулся месяца тонкий рожок, словно пороховница казачья, инкрустированная по краям серебряными насечками да резным орнаментом боевых дел на рог-кости.

Глава 5 

Пока Мухта-гирей, Карим-бей и охрана занимались отбором пленниц, никто не обращал внимания на отдельно сидящего по-буддийски - босыми ступнями кверху - странника. Его черная чалма с белым кругом вверху с крупным - со сливу - пятном посередине отдаленно напоминала большой совиный глаз - признак ночного видения и мудрости. Из-под чалмы волосы струились серебром по плечам и груди. У ног тибетца стояли и курились легким белесым дымком две пиалы черного цвета в виде земных полушарий с золотыми нитками меридианов, с точками мерцающих созвездий.

Тибетец сидел, сложив руки у груди, палец к пальцу, по-мусульмански... Глаза его были закрыты, а губы сжаты. Казалось, мысли его далеки от действительности, хотя тонкие, словно паутина, морщины на лбу еле заметно подрагивали.

– Встать! - прорычал Карим-бей, и нагайка с когтем орла на конце, описав дугу, со свистом впилась в плечо тибетца, выхватив при этом клок волос около виска. Тибетец даже не вздрогнул. Карим-бей замахнулся вновь. Но старик, слуга Мухта-гирея, по знаку хозяина перехватил плеть.

– Доброта твоя, достопочтеннейший Мухта-гирей. Будет замечена Аллахом. Я пошлю ему ее со своими молитвами, - тибетец медленно поднял взгляд на Мухта-гирея. - Аллаху будет известно и о милости Каримбея к невинным, - странник воздел руки кверху. - Я хочу поведать тебе, почтенный Мухта, о недугах, которых вселили в тебя злые пороки. Но прежде отстрани от печали твоей слуг, в которых сомневаешься. - И странник погрузился во внутреннее созерцание своих мыслей.

– Проведите тибетца в мою саклю, - произнес Мухта-гирей и, поддерживаемый стариком слугой, с трудом повернулся на своих толстых ногах.

Тогда странник возразил:

– Я поддерживаю связь с Аллахом только под открытым небом. Только тогда он может дать истинный совет и беспрепятственно проникнуть в сознание любого смертного. Ибо всякие стены, покрытия, богатства, украшающие жилище, отвлекают от проникновения истины Аллаха к страждущему. Прошу тебя, останься. Твой верный слуга пусть будет при тебе. Его звезда еще путешествует, она далеко, но скоро может прилететь. Большое радостное потрясение ждет его.

– Ты о чем это, странник? - Мухта-гирей пристально посмотрел на тибетца.

– Это не я, это Аллах предупреждает.

У старика слуги заметно побелели крылья тонкого носа, но он стоял, как будто изваяние, скрестив по-христиански на груди руки, как бы поддерживая бороду. 

Глава 6 

Дарья полулежала на плоских больших подушках, отороченных по бокам искусно вышитыми яркими перьями павлина. Укрытая по грудь голубым, словно весеннее небо, покрывалом, она безмятежно спала. Распущенные темные волосы струились по полуобнаженным плечам, ниспадая на пол, устланный сплошным ковром с вытканными на нем листьями серебристого тополя - символа чистоты и спокойствия. Смугловатое лицо с чуть раскосыми глазами оттенялось на бледно-розовой подушке. Розовые губы ее чуть приоткрыты, обнажен верхний ряд передних белых как мрамор зубов, меж которыми посередине проглядывалась маленькая симпатичная щербинка-признак особой женской страсти. Правая рука - на Николке, прижавшемся к материнскому боку.

Почти два дня и вечер они спят, умаявшись от перехода, от положения пленных, шагавших под ударами нагаек почти раздетыми и разутыми. На медном черненом подносе давно остыли плов, золотисто-коричневые чебуреки, к кувшину, наполненному виноградным соком, тоже никто из них не притрагивался.

Все это увидел Карим-бей, подъехав к сакле. И, став на круп коня, не удержался - заглянул в оконце: как там пленница?

Карим-бей не смог сдержать возглас удивления, созерцая красоту казачки Дарьи, спящей в постели. Но, услыхав шаги приближающихся стражников, со злостью хлестнул коня плетью и скрылся в вечерних сумерках, подгоняемый в спину полной луной, почему-то чувствуя затылком презрительный взгляд Мухта-гирея.

Спустившись на скаку в буерак, где почти два дня его ожидала охрана, Карим-бей без остановки наметом выскочил на его противоположный склон, яростно нахлестывая нагайкой полузагнанного коня. Два десятка всадников молча еле поспевали за ним, лишь мягкий перестук копыт по степи глухо растекался меж изредка разбросанными курганами-могильниками воинов-кочевников разных племен и поколений, охраняемых совами по ночам, а днем - орлами-степняками,

Обида, нанесенная тибетцем и поддержанная Мухта-гиреем, вороньим клювом впилась в сердце Карим-бея, а красавица казачка, пленившая его на старческом закате, четко определила весь итог жизни. Он понял, что она для него -все...

Если б можно было вернуть юность, хотя бы до того удара копытом казацкого коня...

Карим-бей четко вдруг представил свое обезображенное лицо и резко контрастное - казачки Дарьи, по-звериному завыл и на полном скаку свалился с коня. Он катался по бурьянам, раздирая на себе одежды, рычал и выл диким обезумевшим зверем. Охрана, обступив кольцом своего предводителя, молча наблюдала за ним 

Глава 7 

Мухта-гирей устало смежил веки - он отдыхал после прошедших в хлопотах двух дней, всецело занятых Карим-беем и его отрядом, бунтовавшим, не отдававшим положенную дань семьям погибших воинов Мухта-гирея. Но теперь все позади, Карим-бей увел своих людей, озлобленных неудачей дележа. Хотя сам он, зная неприятность воздействия на окружающих своих лица и челюсти, нарочно ходил по стойбищу с поднятой вверх головой.

В приямке сакли весело горел костерок, совсем не выделяя дыма и копоти. Блики пламени освещали лица Мухта-гирея и странника, сидевшего у очага напротив. Бесшумно скользил по сакле старик слуга, отпечатываясь на коврах тенью. Поднос с блюдом бастурмы и жареными чебуреками испускал аромат приправ. Чуть в стороне на серебряной вазе, похожей на цветок распустившейся лилии, ожидали своей очереди гроздья винограда, груши и яблоки, мерцающие от отблесков огня то розовым, то ярко-красным цветом.

– Болезни твои, почтенный Мухта-гирей, меня беспокоят. Я искренне хочу помочь тебе на радость жен твоих и окружающих тебя, охраняющих род твой, кровно связанный с ханством Шагин-гирея, тяготеющего к России, Хотя и далек он отсюда, в самом Инкермане, у Ахтиарской бухты, - странник склонил в почтении голову на грудь.

Мухта-гирей слушал тибетца, не перебивая, медленно перебирая четки. Золотые вкрапления в них вспыхивали мелкими искрами от бликов костерка. Лицо Мухта-гирея было невозмутимо, как маска, и если бы рука не перекатывала четки, можно было бы принять его за мумию.

– По воле Аллаха здесь поселился народ твой, и земля эта родит лекарственные травы от многих недугов. Пока прошу два дня и две ночи, чтобы приготовить снадобье от главной твоей болезни - тучности, Пока луна еще не пошла на спад, в это время в кореньях накапливается наибольшая целительная сила.

Старик слуга затряс головой, отказываясь. Но Мухта-гирей поднял полусогнутые два пальца вверх, указывая на двери (что означало: идите вдвоем).

– И еще, - тибетец посмотрел на ковер, где, как показалось ему, голова удава будто прислушивалась к словам. - Еду и воду на это время с собой не брать. Иначе пища будет отвлекать сердце и разум. Завтра, когда холодная звезда заглянет в это окно, мы уйдем. Но хочу предупредить тебя, почтеннейший Мухта-гирей: во время лечения не прикасаться и не смотреть на женщин! Таков закон небесных светил.

С этими словами, отвесив поклон, тибетец удалился в боковую дверь предназначенной ему спальни. Старик слуга сел на ковер, скрестив ноги, и застыл, как изваяние, между Мухта-гиреем и спальней.

Глава 8 

Степан Платоныч вышел из казармы, когда полная луна бронзовым диском переместилась к югу. Низко повиснув над морем, она бледным светом освещала акваторию будущих причалов со штабелями бревен, приткнувшиеся к берегу барки с черными провалами трюмов, Море было спокойным. Лишь серебрились мелкие барашки волн да слышно было, как шипели они, распластываясь тонкой пленкой остывающей воды по песку.

"Убился ветер", - подумал Степан Платоныч, разглядев на горизонте белесую нитку рассвета. А вслух произнес:

– В дорогу день погож будя...

Уже поздним вечером, когда почти утих гомон братии, опьяневшей от водки, выспоренной Пимоней, призвал к себе в дом для тайной беседы Степана Платоныча комендант крепости Игнатий Самойлов и дал наказ: Старшине войсковому Степану Верещаков сыну Платона с пятью казаками идти на верхний Дон, набирать переселенцев, да особо молодых баб уговорить поболе, места эти обживать согласно еще цареву приказу...

"Добро, чтут Петра Алексеевича", - подумал про себя тогда казак. Раскинули они тогда с комендантом карту новую, царскую, мест приазовских. А сегодня уж и в путь-дорогу, мешкать некогда: снега пойдут, пробиваться будет трудно. "Конечно, можно было морозов подождать, чтобы по Дону двигаться на санях, да кто знает, когда на море да на Дону крепкий лед появится", - рассуждал Степан Платоныч, направляясь в казарму, где в окнах каганцы светились заплаканно-отпотевшими слюдяными вставками. А там, за хозяйственными постройками, который уж раз петухи день начали.

Едва в белесом тумане из-за кромки моря солнце выткнулось желтой спиной белуги, Степан Платоныч с пятью казаками верхом выехал со двора. На одном коне Пимоня, серьезно сдвинуты к переносице вороньи крылья широких бровей - вот-вот не сдержит икоту после вечерней попойки. Его огромная с белыми крапинками бурка свисала со всего туловища коня по самые нижние концы стремени. Казалось, будто конь с обоих боков покрыт боевыми щитами, а Пимоня на нем - словно скала черного мрамора - плывет над высокорослым бурьяном. Седьмой конь - с притороченными кожаными мешками по бокам шерстью наружу, наполненными провиантом.

Перекрестились на половину выглядывающего солнца и стали спускаться по отлогому берегу, держа путь на северо-восток, вдоль крыла залива, заросшего боярышником с еще висящими бордовыми в эту пору ягодами да колючим терном, с кое-где росшими вдоль берега громадными тополями и ивами.

Чавкают копыта коней по влагой пропитанному берегу, пахнет прелыми водорослями, с песком перемешанными, после штормов наваленными по всему берегу.

Низко пролетают чайки над головами казаков, стремительно падают в море, скрываясь за деревьями, только слышатся всплески: значит, добыча есть в клюве.

Впереди на коне Степан Платоныч. Взглянет на миг вперед - и опять свесит голову на грудь. Никак не примирится с потерей дорогих сердцу своему родителей и жены Дарьи с Николкой. А теперь и вовсе от них еще дальше приходится идти по воле Божьей.

Глава 9 

Тибетец и слуга Мухта-гирея шли навстречу солнцу, которое уже начало всходить над голубой дымкой горизонта и потому казалось белесым, словно только что отлитое из олова. Старательно обходя колючие кустарники, странник внимательно приглядывался к темно-красным ягодам шиповника, обильно мерцающим полированными кожицами в свете дня. Тибетец осторожно протягивал в чащу с колючками руку и брал лишь ягоду, которая выспела отдельно от прочих гроздей, поясняя старику слуге:

– Самый мудрейший из мудрейших Аллах, у вас, у руссов, - Бог, создал природу, и природа питается его мудростью, заимствуя силу для выживания. Видишь, сколько тут ягод, грозди - хоть горстью бери. Но в них нет той силы, которая отдельно от них имеется. Она, эта ягода, все видит, как те друг с другом борются, каждая себе отбирает лучшее. А эта, в стороне, сама себе, сколько надо - столько и возьмет, вот и будет здоровей и сильней. От нее и потомство мощное, и силы целебной больше, А эти, они для приманки, чтобы ту не трогали, потому их и много,

Так, разговаривая и собирая ягоды, они далеко ушли от поселения Мухта-гирея. Издали казалось, что это две птицы в розовом оперении вольно гуляют по степи: так отсвечивали в лучах уже взошедшего над степью солнца их одежды. Только один из них был поменьше ростом. Он, неожиданно обведя взглядом пустынную степь и не заметив ничего подозрительного, вдруг переменил тему.

– Во имя Аллаха!.. Да буду прощен тобой за помощь не нашему верой. Но лежит у меня душа к нему за его страдания... Я знаю имя твое, почтенный урус... И, если позволишь, произнесу вслух.

Старик слуга впервые удивленно большим и безымянным пальцами, как бы изнутри глаз, приподнял свои брови и вперился в тибетца взглядом голубых, совсем еще молодых и чистых глаз. Тибетец, не обращая внимания на удивление старика слуги, произнес:

– Тимофеем был наречен ты и крещен в Троицкой крепости, что на Таган-Роге, откуда море Азовское берет начало, у казацкой вольницы донской. Оттуда украден был отцом Мухта-гирея пяти лет от роду, - тибетец огляделся вокруг и, достав из кожаного мешочка кизиловую лопаточку с выемкой, похожую на удлиненную ложку, стал выкапывать из земли корешки, не стряхивая с них землю, с нежностью закутывал во влажную тряпицу, припасенную им, продолжая:

– Дни Мухта-гирея сочтены, Каримбей завладеет его богатствами и гаремом. Тебе, почтенный, если не захочешь помочь себе, грозит смерть. Но есть для тебя один выход и, может быть, для твоих соплеменниц, - тибетец выдержал паузу, поднял глаза и руки вверх, разговаривая с Аллахом, потом умолк, обдумывая что-то, а может, прислушиваясь к своим мыслям.

Тимофей опустился на колени перед тибетцем, в горле у него клокотало, глаза с твердой ясностью и надеждой смотрели тибетцу зрачок в зрачок. А тот положил левую ладонь на его обритую голову и продолжал:

– Я понял, что ты внял словам моим, У нас еще есть время: чуть больше полутора дней. Наберись мужества, и ты обретешь речь, как в отроческие годы. Будет очень больно. Твой язык будет сильно гореть несколько дней, будто обложенный раскаленными углями. Ты будешь кататься по земле, рвать на себе одежды, но ни в коем случае не издавай звуков ни горлом, ни губами. Согласен?..

Тимофей кивал головой, хватая за руки тибетца, намереваясь их целовать. Слезы ручьем текли из его глаз, не выплаканные в неволе за столько оскорбительных, униженных при Мухта-гирее лет.

Между тем тибетец извлекал из кожаного мешочка только ему известные инструменты и приспособления для всевозможных исцелений. Он заставил старика слугу развести огонь, да так, чтобы не было дыма. А когда костерок разгорелся, тибетец положил в него в несколько слоев сложенную материю. Тимофей удивленное уставился на огонь и, видя, что материя не горит, окончательно поверил в чудодействие. Затем тибетец разложил на коленях материю, на ней появилось несколько маленьких беломраморных пиал с порошком, рядом - нож, искривленный, словно клюв попугая, с насечками на конце. Он слепил глаза своей полированной поверхностью, иглы с тонкими жилками продеты почему-то в острия. Еще раз сотворив молитву, странник заставил старика лечь животом вниз на землю, а голову положить ему на колени, на материю.

Тимофей раскрыл рот, тибетец вставил меж верхних и нижних челюстей корневища аира, предварительно срезав с них кожицу, и, взяв в руки нож, сверкнувший солнечными бликами, приступил к операции.

В течение мучительно долгого времени Тимофея бил озноб. Но ни одного стона не вырвалось из его груди, только обильные слезы текли из-под лохматых бровей крупными горошинами и тут же высыхали на щеках, добегая лишь до бороды, оставляя белые солевые дорожки. Кровь стекала изо рта, с уголков губ на материю и уже спекшаяся, дрожала в такт ознобу на коленях странника, словно бордовый студень. Но странник, не обращая на нее внимания, продолжал свое дело. Вот он отложил ножи взял иглу. Пальцы его были тонкие и заостренные к ногтям. Ими он, словно паук паутину, ловко перебирал во рту старика, сшивая изодранные ножом внутренние боковины языка.

Надев на язык старика пахнущий лекарственными снадобьями мешочек, сплетенный из трав, странник привязал его шерстяной ниткой к задним нижним зубам, помог старику приподняться и, прислонив его к кусту боярышника, приказал сидеть и не двигаться, предварительно обложив для удобства бурьяном и покрыв своим длиннополым бешметом. А сам, собрав свой лечебный инструмент, спустился к ручью сотворить омовение.

Глава 10 

Каримбей не смог смириться с тем, что больше половины награбленного добра и пленных досталось Мухта-гирею. Особенно злило то, что красавица казачка будет теперь жить не в его гареме. А тут еще донесли, что тибетец и старик слуга Мухта-гирея куда-то исчезли. Карим-бей изводил себя догадками и предположениями. Он думал, что Мухта-гирей послал их к Шагин-гирею в Инкерман за подмогой. Вдвоем с Шагин-гиреем они легко могут справиться с Карим-беем и разграбить его улус. "Нет, - подогревал себя злобой Карим-бей, - пока у Мухта-гирея воинов мало, я нападу на него сам и наконец-то избавлюсь от опеки выжившего из ума, но всесильного еще старика".

...Ночь была на исходе, но было еще темно от набежавших туч, закрывших наглухо луну и звезды. Это было на руку Карим-бею, притаившемуся со своими воинами в кустарнике. Татарские кони были совсем незаметны в темноте. Но их морды всадники натянули папахи с прорезанным верхом. Лошади не могли ни ржать, ни шумно вздыхать. Все ждали команды...

Еще до наступления темноты Карим-бей переодел одного из своих слуг в одежды дервиша. Дервиш ходил по владениям Мухта-гирея и незаметно подбрасывал отравленное мясо собакам. Собаки все передохли. Дело осталось за охраной. Перебить ее Карим-бей поручил своим самым ловким и хитрым воинам.

Словно внезапный порыв холодного ветра ворвался в глинобитные узкие улочки и рассыпался от сакли до сакли. Примитивные их двери срубывались саблями, в жилища врывались по нескольку каримбеевцев сразу. Стариков и старух убивали на месте, остальных заставляли забирать драгоценности, ковры, одежду и выталкивали на улицу. Кругом слышались плач и крики.

Карим-бей с Мухта-гиреем встречаться не захотел. Он все же его боялся и потому послал туда своих телохранителей, а сам стал ждать, когда ему, наконец, приведут казачку Дарью, Он уже видел ее в своей самой главной сакле в прозрачных кисейных одеяниях, почему-то светло-голубого тона. Ему казалось, что смугловатое тело ее в них будет еще притягательнее. Красивый цветок появится скоро у Карим-бея в гареме!

Самоуверенное в предчувствии скорых перемен лицо его пылало нетерпеливым жаром. Не дождавшись, он зло сплюнул похотливую слюну и сам решил взять казачку. Схватив аркан у пробегавшего мимо воина, ворвался в саклю. Пламя от факела бегало уродливыми тенями по стенам. С факела капала на подушки горящая смола. Словно слезы дьявола, она прожигала постель; перья, оплавляясь, скручивались. Каким-то дьявольским светом разгорелись и его глаза, казалось, что это от самого Карим-бея исходит удушливый, зловонный дым.

Дарья с распущенными волосами, широко раскрыв глаза, притихла в углу сакли. Одной рукой она прижимала к себе перепуганного Николку. Другой занесла над головой отлитый из бронзы тяжелый подсвечник. Волосяной аркан со змеиным шипением взвился над потолком, разом захлестнув петлей шею Дарьи и ее руку с подсвечником, Дико вскрикнул и как-то сразу осекся Николка. Дарья, не помня себя, упала на ковер, который вмиг скатали несколько услужливых рук и тут же поволокли на двор. Кто-то из каримбеевских слуг хлестнул нагайкой мальчишку, лежащего безмолвно в глубоком обмороке...

Несмотря на пасмурное небо, стало совсем светать. Вдали двигалось облако пыли, поднятое убегавшими с добычей всадниками Карим-бея. Над поселением Мухта-гирея, учуяв запах крови, кружилась воронья стая. Некоторые вороны уже то приближались к порогу жилищ, то отскакивали, косясь блестящим глазом в темноту дверного проема. На ступенях сакли, где всего два дня прожили Дарья с Николкой, догорал брошенный Карим-беем факел. Черно-рыжий дым от него вползал внутрь сакли, словно в широко раскрытую пасть какого-то чудовища...

Глава 11 

Вторая ночь для тибетца и Тимофея была на исходе. В эту пору глубокой осени в степи не услышишь крика диких животных, направляющихся к водопою. Кабаньи семейства полеживают где-нибудь на дне буераков, чтобы на рассвете там же, в сырых местах, выискивать коренья, вкусные и соч­ные. Дикие козы и косули притаились на облюбованных местах под кустами, готовые при первых признаках тревоги вскочить на резвые ноги. Лишь громадные степные филины да по-детски плачущие совы, пролетая низко над бурьяном, шумом крыльев будоражат степь, пугая мышей и не успевших залечь в зимнюю спячку жуков и сноровистых насекомых.

Только под конец второй ночи Тимофей успокоился. Дыхание у него стало ровным, и он уснул. Тибетец все это время не отходил от него. Тимофей, как и предполагал тибетец, рвал на себе одежды, изломал о землю ногти на руках, даже пытался бежать, но не смог: предвидя это, тибетец оплел ему ноги ивовой лозой, срезанной у ручья в овраге. Все это время тибетцу не пришлось сомкнуть глаз, но он не казался усталым, движения его были, как всегда, медленно расчетливые. Он сламывал стебли бурьяна, сухие ветки с куста, под которым лежал Тимофей, все это подготавливал для костерка. Одновременно раскладывал на материю мешочки с порошками и кореньями. Когда костерок запылал, тибетец извлек сложенную в несколько полосок шкурку змеи-медянки, натолок ягод шиповника, всыпал в пиалу. В другую пиалу из нескольких мешочков положил по щепотке порошков. Все это залил водой, принесенной из ручья в овраге, и поставил на огонь,

Чуткие пальцы его еле заметными, но быстрыми движениями стали перебирать шкурку змеи. Они словно пересчитывали каждую чешуйку на ней, При этом глаза тибетца были закрыты, а губы нашептывали только ему одному известные заклинания. Вот он разложил шкурку на коленях: хвостом на запад, головой на восток. Вот пришли в движение его руки. По кругу, от головы до хвоста, он производит движения над кожицей с востока на запад. Наконец тибетец взял шкурку двумя пальцами за хвост, поставил ее вертикально. Шкурка стояла, словно разрисованная чешуйками камышинка. Затем, изогнув ее в полумесяц, он подогнул хвост, придав шкурке стойку ядовитой и страшной кобры.

Низко над хмурой степью летела стая ворон, оглашая криком окрестность. Как будто предчувствуя что-то неладное, тибетец оторвался от работы, следя за полетом птиц. Тимофей тоже пришел в себя от их крика.

Он лежал на спине, и его изумленно открытые глаза, голубые и чистые, казались глазами новорожденного: столько в них было удивления и восторга.

Тибетец подсел к изголовью, положил ладонь на лоб. Тимофей сразу же почувствовал легкое головокружение, но длилось это какое-то мгновение. Потом тепло стало наполнять голову. Через несколько мгновений волнами стало распространяться по всему телу до самых конечностей,

– Мне кажется, - сказал тибетец, - что наступило время твоего окончательного выздоровления, почтеннейший Тимофей... Пройдет немного времени, и ты будешь говорить.

При этих словах Тимофей почувствовал, как неведомой силой наполняется все его тело. И - о чудо - ему тоже в неволе за долгие годы захотелось говорить.

Заметив беспокойство, тибетец заговорил вновь:

– Не волнуйся. Еще не настало время тебе говорить, Видит Аллах, что в твое исцеление поверил разум твой и дал жизненную силу, заимствованную у Вселенной. Еще одной процедурой попользую тебя.

Тимофей вздрогнул. Заметив это, тибетец сказал:

– Нет, это уже не будет так болезненно, скорее всего испытаешь приятное ощущение, а потом, через некоторое время, - тибетец многозначительно поднял указательный палец кверху, другой рукой разгладив бороду, посмотрел в глаза Тимофею, - будем учиться говорить.

Словно тень испуга мелькнула во взгляде Тимофея, как показалось тибетцу, и он заговорил вновь:

Не беспокой себя преждевременно. Еще одна процедура с именем Аллаха, и язык твой будет тебя слушаться, - тибетец улыбнулся, и в глазах его мелькнули мудрые искорки.

Вот снадобья поспели и отстоялись, - он опустил конец хвостика змейки в одну из пиал, другой приложил к губам и начал как в трубочку втягивать жидкость в нее. Затем все так же не спеша стал из этой своеобразной трубочки орошать гортань больного. Из другой пиалы таким же методом несколько раз оросил сросшиеся половинки языка, сопровождая все это тихим нашептыванием заклинаний. Затем вынул корневища аира изо рта, взял Тимофея за подбородок и начал сводить его челюсти.

– Последняя ночь для нас с тобой. Утром, когда проснется земля, с первыми лучами солнца, с напутственными молитвами во имя Аллаха и твоего Бога тронемся в обратный путь.

Говоря это, тибетец пошел собирать кожаные мешочки, тщательно перевязывать их тонкими сыромятными полосками и укладывать все в один походный мешок. Потом он со всех сторон обложил Тимофея охапками бурьяна, чтобы ему было тепло, и, приказав до самого утра не открывать рта, удалился.

Тимофей лежал с открытыми глазами. Несмотря на прожитые мучения, заснуть не мог. Безжизненное небо было безнадежно черным. Но вот промелькнула на нем голубая искра и сразу пропала. Потом снова повторилось то же самое, продержалось немного дольше. И вдруг на темном небе сразу замелькали звезды. А в той стороне его, где должен быть восток, зажелтели края тучки и показался серп луны. И вспомнилась Тимофею эта картина с серпом луны и звездами словно из ушедшего детского сна.

...Было такое же небо, звезды на нем и серп луны. Но чего-то еще сокровенного не хватает. Тимофей напряг память, насколько мог, и вдруг вспомнил: моря, ночного моря, именно его не хватает сейчас. А тогда, в детстве, под этой луной внизу серебрились барашки небольших волн. Вот они набегали на песчаную косу, подбирались к его ногам. Он вскрикивал, смеялся, ждал маму. В сознании замелькали дорогие сердцу картины. Вот мама, подоткнув подол, выходит из воды, держит за жабры две небольшие рыбины для ухи. На костре, на треноге, висит казан, вода в нем бурлит и выплескивается на дрова. Веселые искры, шипя, закручиваются паром вверх, и там, в темноте, разлетаются во все стороны белыми мотыльками пепла. Мама бросает рыбу большими кусками в казан. Скоро должен прийти отец. Он там, на мысу Таганьем, строит крепость.

И вдруг яркой вспышкой взметнулся в стороны огонь костра, вверх взлетел, кувыркаясь, казан с кусками рыбы, упал на горящие угли. Что-то черное, как громадные крылья птицы, внезапно накрыло его, обдав конским потом.

– Ма-ма-а-а-а! - истошно закричал Тимофей и провалился в бездну...

Ночная степь бледно освещается луной и звездами. Чуть желтеют макушки кустарников да верхушки высокорослых бурьянов. Тимофей, судорожно дыша, сидит, вытянув шею, пристально вглядываясь в луну, словно выискивая в ней продолжение сна или яви своего крика. Вскочил встревоженно и тибетец, спавший рядом. Положил руку на плечо Тимофею.

– Ты помнишь слово, вырвавшееся из твоей груди? Если помнишь, скажи "да"...

– Да-а-а, - как-то протяжно, с горловой хрипотцой произнес Тимофей. И, неожиданно для себя услышав свой голос, взволнованно и бессвязно заговорил:

– Помню! Помню! Мама! Месяц! Зызды! Моге!

Он не мог выговаривать "звезды", "луна", "море", язык его еще просто не слушался. Однако радость его была бескрайней, как ночная степь. А она, услышав человеческий голос, закачалась кустарниками и бурьяном, зашелестела сухими травами.

Чтобы скрыть от самого себя волнение, Тимофей засобирался: отряхнул бешмет, вынул из кожаных ножен из-за локтей кинжалы, медленно, лезвие о лезвие навел обоюдоострые жала. Резко, с подсечкой, как бы внизу вверх, прошелся рукой с кинжалом по толстому стеблю бурьяна. Бурьян даже не вздрогнул. Тибетец, наблюдавший за Тимофеем, улыбнулся в бороду дружелюбно. Тимофей двумя пальцами приподнял макушку стебля. Макушка свободно отделилась на срезе. Тибетец удивленно зацокал языком, выражая восхищение. Потом усадил Тимофея рядом с собой:

– Двадцать лет ты служил Мухта-гирею. Он сделал из тебя достойного слугу для себя. Но теперь, когда ты возразишь ему словом, он обо всем догадается и умертвит нас обоих. Мой совет тебе, почтенный Тимофей, иди на восток к своим соплеменникам.

Медленно ворочая языком, спросил он тибетца:

– А как же пленницы и Дарья с Никол кой? Кто их охранит от злобы жен Мухта-гирея? Нет, я так не могу...

Перед рассветом звезды мерцают особенно ярко. Тибетец творит молитвы шепотом. У остро выступающих коленей дымятся пиалы. Еще некоторое время он не шевелится, голова опущена на грудь. Вот он свернул материю, завернул в нее пиалы и еще что-то свое, потаенно, как-то тихо вздохнул и, видимо, решившись, ответил:

– В стане Мухта-гирея беда... Я слышал голос Аллаха, а холодная звезда Марс дважды покрывалась красным цветом. Помнишь, воронье летело над нами с криком? Они сзывали на пир. Нам надо поспешать.

На востоке уже алела заря.

Глава 12 

Если смотреть с Таганьего мыса направо, полого спускается суглинистая осыпь. Смешиваясь с прибрежной песчаной косой, она далеко уходит в море, когда дуют сгонные ветра. Но вновь покрывается бирюзовой водой, когда на залив "набрасывается" низовка. На верху осыпи, окруженная кустами дикого колючего шиповника и таким же колючим терновником, осела на землю мазанка. Каркас из жердей с переплетенными ивовой лозой пучками камыша кое-как поддерживает позеленевшую от мха крышу. Единственное подобие окошка, сотворенное из рыбьих пузырей, глядит бельмам в сторону моря. Низкие двери, сработанные, как и стены, из камыша и жердей, видимо, давно уже не открывались ни хозяином, ни любопытными, так как над ними из-под стрехи, словно сырые тыквы-пустышки, нависают осиные гнезда.

Никто не помнит хозяина этого жилища. Ходят легенды, что это якобы последнее пристанище старого разбойника, перед смертью замаливавшего грехи от содеянного, за погубленные жизни. Другие поговаривали, что жил здесь древний монах, отрешившись от всего мирского, и что его, мол, не трогали иноязычники-мусульмане, посещавшие этот берег, богатый рыбой, икрой и дичью, гусями, утками и даже зверьем, прибегающим по ночам на водопой, тропами, проторенными из степей приазовских. Никто не трогал поселенца, считали его добрым привидением мыса Таганий Рог.

Недалеко от жилища в чаще кустарников валялись кости крупных рыбин: шипы белуг, осетров, челюсти судаков.

Старые казаки, ходившие на стругах вниз по морю к татарам за ясаком, рассказывали:

– Если приходилось идти ночью, то видели при полной темноте одинокий огонек на берегу, на том приблизительно месте, где стоит курень. Забирали в сторону, вглубь. Иначе знали, можно напороться на косу, что вырисовывается далеко в море, особенно когда ветер сгонный. Да и теперь при грозе, когда небо полыхнет молнией, с берега, где курень стоит, огонек мерцает, словно звездочка, предупреждает, стало быть.

...Однажды, изрядно подвыпивши, Пимоня под шум толпы, подбадривавшей его, приоткрыв дверь хаты, заглянул внутрь. Несколько мгновений длилось это, и вдруг!... Как ужаленный отскочил, побелев, словно стеариновая свеча. Губы его дрожали, часто выговаривая: "Свят... свят... свят...." Рука как заведенная моталась ото лба на грудь в крещении,

Только через несколько дней после того случая Пимоня рассказал о том, что увидел там, за дверью:

– Супротив окна на жердях, на дерюжках, мощи старца покоятся, Борода и волосы снега белее, а кожа его, словно воск пчелиный, желтая. И ишо там печь глиняная, трубою в стену упирается. Как я вошел, гудеть стала, словно ветер в ней запрятан,

Слушали Пимоню молча, знали, не обманывает - не таковский он казак.

С тех пор спускаются ли мужики к морю, поднимаются или по осыпи вверх с поклажей, обязательно приостановятся на миг, на хату с поклоном перекрестятся. Святое место!

Святые мощи старца неизвестного! Ведь это чтить надобна, ибо помощь оказывает в ненастье и во время шторма, а на море может оказаться каждый.

Глава 13 

Короткий осенний день догорал. Тонкие разноцветные облака переливались всеми цветами, как хвост петуха. Тимофей и тибетец издали увидели молчаливые сакли поселка Мухта-гирея. Тревожное предчувствие сбылось. В поселке несчастье. Воронье безнаказанно, не боясь, бродило по пустым дворам, расхаживало по плоским крышам саклей, чистя клювы о выступающие из глины жерди. Тимофей почти бежал, не обращая внимания на своего спутника-исцелителя, еле поспевающего за ним, хотя мешок с лекарствами и инструментами нес он,

Вначале, когда они еще тронулись в путь, Тимофей разговаривал на ходу. Ему было трудно выговаривать и подбирать слова, но душа радовалась всему, что попадалось на глаза, и тут же, при подсказке тибетца, он повторял их, Теперь, при виде поселения, он замолчал, пристально вглядываясь в жилище, где находились Дарья с Николкой.

Одним прыжком, через ступени Тимофей очутился у проема двери сакли. На пороге лежал погасший факел Карим-бея. Он метнулся внутрь (горло издавало орлиный клекот), по привычке готовый драться за освобождение пленниц, за веру, к которой теперь принадлежал и он. Но в сакле было пусто, все разграблено, лишь на глиняном полу валялся бронзовый трезубец подсвечника. От него тянулась по полу к выходу извилистая глубокая царапина, видно, рука, державшая этот предмет, не хотела с ним расстаться.

Приблизился тибетец. Он обошел разграбленные сакли, увидел трупы, уже застывшие, тронутые воронами-могильщиками, и вздрогнул...

Всю ночь они сносили погибших к близлежащему оврагу, укладывали под его крутой суглинистый обрыв и засыпали землей. Скорбно светила луна, обливая воском тишину окрестности, лишь изредка по-детски всплакивали совы, ночные стражи степей. Тимофей уже заканчивал это скорбное дело,

как вдруг услышал взволнованный голос тибетца. Тот звал на помощь, борясь с кем-то у сакли Мухта-гирея. Тимофей кинулся на крик, подбежав, увидел, как взъерошенное существо небольшого роста, безмолвно ощерив рот, вырывалось из рук тибетца, разрывая на нем одежду, кусаясь и взбрыкивая ногами. Тимофей схватил существо в охапку, сразу поняв, что это ребенок, он был тощий, словно бездомная собачонка, но продолжал еще некоторое время сопротивляться. Однако силы его покидали, и он вдруг затих, а на Тимофея глянули расширенные от страха глаза Дарьи.

– Николка! - с трудом выговорил Тимофей, и ноздри его тонкого носа задрожали, а на глаза навернулись слезы. Он прижал мальчишку к себе, но еще не мог открыто выразить те чувства, которые с приобретением голоса накапливались в душе.

Николка, по-видимому, поняв, что ему ничего плохого не грозит, залился беззвучным плачем. Его хрупкое тельце дрожало, говорить он не мог, речь напрочь отобрало в то раннее утро, когда Карим-бей и его прислуга схватили мать.

Занавесив окна в сакле Мухта-гирея, чтобы не привлечь внимания, они развели огонь в приямке. Заварили чай, накормили и напоили мальчишку, уложили его, накрыв халатом Мухта-гирея, в спешке забытом каримбеевцами.

Пламя от костерка отсвечивалось на лицах тибетца и Тимофея розовыми бликами. Седая борода странника искрилась от огня, словно покрытая инеем. У Тимофея, наоборот, будто по ней разом проводят то рыжей широкой кистью, то темно-бурой - так играло пламя костерка, вдобавок отпечатывая их тени на голых стенах сакли, некогда увешанных дорогими коврами. Молчание нарушил тибетец:

– Отсюда надо уходить, - он посмотрел в лицо Тимофею, в его прикрытые от усталости и переживаний глаза, - Грабители должны обязательно вернуться, чтобы посмотреть на дело рук своих. Только одни, увидев содеянное ими, будут потом остаток жизни раскаиваться и замаливать грехи. Другие, наоборот, распалятся для новых злодеяний. Только Аллах и ваш Бог знают каждого из них, кто есть кто, еще в зачатии. Потому что люди не знают, под каким созвездием сотворяют грех - зачатие. Животные - те имеют свое время, их разум согласовывается со Вселенной. Да будет благословенна мудрость Аллаха, - с этими словами он воздел ладони к небу и, проведя ими по щекам и бороде, продолжал:

– День будет ветреным с востока. Солнца не будет, и потому идите навстречу ветру, чтобы засветло уйти подальше от этих мест, хотя бы на четверть расстояния бегущего за день коня.

Тимофей молча смотрел на тибетца, на его неподвижно застывшую фигуру, на еле шевелящиеся из-под усов и бороды губы. Николка неожиданно сбросил с себя халат, вскочил на ноги. Он размахивал руками, мычал, его расширенные глаза в страхе метались из стороны в сторону. Тимофей прижал мальчишку к себе, усадил рядом, прикрыл полой своего бешмета, напоил из пиалы чаем. Тибетец поводил руками с растопыренными пальцами у лба мальчика до самого затылка, и тот успокоился.

– Большой испуг наложил своей печатью злобный Карим-бей, - тибетец сложил руки ладонями палец к пальцу у губ своих. - Со временем испуг пройдет при мудрой помощи и воле вашего Бога. Я его тоже сразу не вылечу, на это нужно несколько дней. Речь же, отнятую вершиной возбуждения, можно возвратить тем же. К сожалею, почтеннейший Тимофей, - тибетец привстал, приоткрыл занавешенное окно: там оловянной краской серел рассвет, - я пойду в стан Карим-бея. По пути в кусты буду закладывать пучки бурьяна, по ним, если сохранят вас Аллах и Бог, вы найдете дорогу к стоянке Карим-бея. Лучше всего, чтобы это случилось по снегу. В это время татары не делают набегов, а отъедаются награбленным.

Тимофей поднял было руку, чтобы возразить, но тибетец, умевший всегда внимательно слушать собеседника, на этот раз перебил его:

– Я постараюсь с помощью Аллаха и своих целительных знаний не быть умерщвленным Карим-беем. Он сейчас всецело занят своей красотой, - странник тихо засмеялся, - Дарье же принесу весточку, что сын ее в надежных руках. Идите с Николкой все время на восток, до самого начала моря. Там твои соплеменники возводят крепость, - с этими словами странник погрузился в молитвенный разговор с Аллахом на непонятном Тимофею языке.

Глава 14 

Каримбей с отрядом и добычей уходил на северо-запад. Впереди обоз, а чтоб невидны были следы колес, он приказал верховым следовать сзади, затаптывать колею копытами коней, чтобы в случае погони направить преследователей по ложному пути.

День был солнечный и тихий, если не считать горестных причитаний, возникавших то на одной, то на другой повозке среди пленниц. Тогда надсмотрщик, приставленный Карим-беем к обозу, подскакивал на коне, и нагайка, посвистывая в воздухе, хлестко опускалась на ослушниц.

На средней повозке, обернутая ковром, на розовых подушках из сакли Мухта-гирея, застывшая, словно мумия, лежала Дарья. Черные длинные волосы ее рассыпались по повозке, свисали с боков, то и дело прикасались к ним высокорослые травы. Казалось, что это крылья веером распустила неведомая птица с красивой женской головой.

Когда осеннее низкое солнце начало отбрасывать тень от всадника вправо, они подъехали к руслу мелкой неширокой речушки, дно которой было устлано мелкой галькой-окатышем. Некованые татарские кони, привыкшие к травянистой степи, вначале упирались, не хотели ступать на гальку в воде. Но после плетей седоков, оставлявших на крупах вздутые пыльные полосы, всхрапывая и косясь испуганно на хозяина, зашлепали копытами по воде.

Карим-бей не спускал глаз с повозки, на которой везли Дарью. Он подъезжал то справа, то слева, вполоборота головы, кося взглядом, всматривался в ее смугловатое лицо, надеясь, что она хоть как-то обратит на него внимание.

Пусть даже с гневом, а он понимал, что гнев неминуем из-за сына, Карим-бей в спешке тогда, при погроме, совсем не подумал о последствиях. Потом, когда ушли из поселка Мухта-гирея, Каримбей послал за мальчишкой. Но его найти не удалось. А может быть, его и не искали вовсе. Хотя он только сейчас понял: "Был бы сын Дарьи при ней, может быть, намного было бы иначе с недоступной Дарьей".

Как ни странно, но Каримбей стал не таким злым и бессердечным, каким знали его всегда. Он поменял коня и теперь гарцевал на черном в белое яблочко жеребце-трехлетке из табуна Мухта-гирея. Раньше Каримбей сидел в седле, наклонившись грудью к гриве, теперь - распрямив плечи, приоткинув горделиво назад свою маленькую головку. А чтоб не были так заметные его старческие морщины, припудрился растертым в порошок мелом с благовониями.

Не успело солнце скрыться за горизонтом, как сразу наступила темнота. Так бывает часто на юге, в предгорьях. Карим-бей приказал не останавливаться на ночлег и вперед послал двух всадников с зажженными факелами, чтобы показывать дорогу обозу, хотя по еле заметным признакам каримбеевцы узнавали местность. Перед самым рассветом с севера их стал настигать туман. Он шел пластом, незаметно. Вначале под брюхом коней, через некоторое время только головы всадников без туловищ кое-как просматривались вблизи в отблесках факелов. Вдали послышался лай собак из поселения Карим-бея.

Глава 15 

Едва солнце спряталось за высокорослыми травами на западе, как стали затухать распластанные, словно крылья орла-степняка, золотистые облака на горизонте. На востоке гусенком-желтяком вылупилась луна. Она удивленно смотрела на тишину приазовской степи, застывающей в вечерних сумерках. Ни ветерка, ни шороха.

Но вот послышалось легкое потрескивание, шуршание трав от чьих-то осторожно приближающихся шагов. Их было двое. Впереди, раздвигая крючковатой палкой-посохом ветки боярышника и колючего шиповника, в обилии росших тут по балкам и буеракам, хищно вглядываясь в темноту, шел старик. Он был длинный и худой, словно высушенная чехонь.

Усы, спутавшись с бородой, спускались до самого пояса, сработанного из шкуры змеи, подпоясывающего ватный татарский халат, драный от цепляющихся колючек. Войлочная тюбетейка торчала на макушке, словно монашеский клобук, но без покрывала. От изорванных чувяк остались только ремешки, опоясывающие икры ног в почти истлевших бордовых шароварах. Левой рукой он поддерживал на плече торбу из бараньего бурдюка.

За стариком, держась за тонкую волосяную веревку, в трех шагах почти волочился подросток на вид лет десяти-двенадцати. Худой, может быть, оттого и выделялись на его лице огромные, как чернослив, удивленные немигающие глаза: будто он увидел что-то страшное, ужасное, да так и застыли глаза его, распахнутые настежь,

Вот уже несколько недель пробираются они на восток только по ночам. Днем отлеживаются в кустарнике на охапках бурьяна где-нибудь в овраге у незамерзающего родника, благо в степи Приазовья родников, чистота которых сродни голубоватым алмазам, предостаточно. Старик, а это был Тимофей, с Николкой хотя и спешили, но все же заморозки застали их. Днем еще отпускало под лучами не греющего уже солнца. Но к вечеру мороз вплотную прижимался к земле, заставляя съеживаться все живое, забираясь в продырявленную одежду, обжигая тело.

Николка говорить не мог, но он все понимал, что требовалось от него, и потому не роптал на свою долю. Тимофей же почти все время разговаривал с самим собой. Разговаривая, прислушивался к своему голосу.

Ночь была на исходе. Луна передвинулась вправо, к югу, приспустившись к земле, подернувшись туманной морозной дымкой. "К снегу, видать", - вслух подумал Тимофей, отводя рукой ветки кустарника, чтобы они не хлестнули Николку по лицу.

Звезды, крупные, яркие, мерцающие голубым холодным светом, будто тоже стали ближе к земле, и Тимофей увидел впереди огромное блестящее пустынное поле с серой полоской намечающегося рассвета, Слева тянулась застывшая пойма реки, заросшая стройными высокими камышами с пушистыми метелками на концах.

О том, что они вышли наконец-то к морю, Тимофей догадался и обрадовался, но подойти к берегу из-за камышей не было возможности, так как в них вода была покрыта тонким ледком и при касании палка Тимофея сразу же тонула в глубоком иле.

Между речкой и противоположным обрывистым берегом Тимофей рассмотрел белый песчаный остров. Он заставил Николку резать ивовые прутья, а сам камыши связывал в пучки, устилая звериную тропу, проторенную к водопою.

Полдня у них ушло на переправу. За камышом, где лед был достаточно прочным, Тимофей обвязал Николку арканом и заставил ползти на остров. Другим концом связал несколько снопов камыша, лег на них и, подтягиваясь за аркан, привязанный Николкой за иву на острове, переправился и сам. Лед на середине протоки от течения был тоньше и прогибался под тяжестью Тимофея. Но все обошлось благополучно.

Таким же образом они переправились и с острова на берег моря. И, уже не боясь погони, развели костер, заварили ягоды шиповника и боярышника, доели остатки лепешки с сухими крошками брынзы, запили горячим напитком. Тимофей не захотел идти ночью. Бояться теперь было некого.

Глава 16 

Как ни поспешал Степан Платоныч в обратный путь с верховьев Дона, все же мороз и снег застали в дороге их обоз с молодыми казаками, вновь набранными для службы в крепости Таган-Рог. В Черкасске, поменяв у местных казаков подводы на сани, он, вопреки указу коменданта крепости, отправил обоз под командой Пимони и десятка казаков вниз по Дону, а сам с сотней решил податься к северу и пройти дорогой, по которой в прошлом году ехала к нему Дарья. Пимоне приказал вести обоз верхом, так как лед на Дону был еще слаб и груженых саней не выдержал бы.

Кони шли мелкой рысью по пустынной припорошенной снегом степи. Сотня всадников в черных, по самые стремена бурках издали казалась клином огромных дроф, запоздало убегающих на юг по первопутку. Заканчивался короткий декабрьский день с сыплющимся сверху редким снежком. Безмолвная степь с застывшими кое-где гигантами тополями просматривалась далеко. Ни вороны, ни сороки в это время не попадались на глаза всадникам. Словно все живое вымерло и спряталось до самой весны.

Миус тек медленно. Его черная вода маслянистой рябью то скручивалась в мелкие воронки, то разглаживалась, словно серая ладонь неба распрямляла морщинки, чтобы где-то, в другом месте, снова закрутить запоздало опавший лист ивушки или нечаянно упавшую с берега ветку бурьяна.

Срубив несколько тополей, в обилии росших вдоль побережья, казаки связали из них плот, переправились на правый берег. Плот, наполовину вытащив из воды, привязали к пню некогда сгоревшего от молнии широченного дуба.

К речке Сарматке подъехали, когда совсем стемнело. Степан Платоныч снял папаху у того моста, где были убиты родители и откуда увезли Дарью с Николкой и казачек всадники Карим-бея. Останки воинов Мухта-гирея еще валялись в округе костьми, которые уже обточило воронье, присыпал снег.

Стоит Степан Платоныч в невеселую думу погружен, и казаки тоже чубы свесили, желваки на скулах перекатывают. Хотел уж было командир подать команду на отдых, кулеши варить, коней кормить, ан смотрит, ведут к нему под руки существо человекоподобное, в чалме, с бородой сивой, глаза чуть раскосые, ногами почти не двигает. Хотят поставить его, а он все на колени падает.

– Кто таков? - грозно спросил Степан Платоныч, надев папаху, сжав плетку, да так, что пальцы побелели.

Чуть слышно прошептали губы странника:

– Во имя Аллаха! Горячего бы мне, согреться чуть, не рассчитал силы, не смог дойти в крепость. Может, вы передадите Степану Платонычу - старшине казачьему...

При этих словах странник упал навзничь.

Глава 17 

Высокий обрывистый берег нависал над путниками. Некогда высокорослые деревья, опрокинутые оползнями, торчат полусгнившими стволами, зацепившись корневищами за верхнюю кромку полумертвого чернозема. Справа - застывшее в ледяном спокойствии, припорошенное снегом насколько хватало глаз простиралось Азовское море. Изредка, медленно взмахивая крыльями, крутя по сторонам головкой с продолговатым серо-синим клювом, пролетала чайка. Начавшийся было редкий снежок неожиданно перешел в настоящую пургу. Снег слепил глаза, мокрой тяжестью оседал на плечи путникам, наворачивался на ноги. Сделалось почти темно. Только по узкой полоске впереди да по обрывистому берегу рядом Тимофей определял направление. Николку от снега он загораживал спиной, все так же ведя его на веревке.

Берег, по которому они шли, то изгибался полукружьем внутрь, к степи, то выступал мысом на полверсты в море, и тогда Тимофей, срезая путь, шел по льду, тыча клюкою впереди себя, чтобы не провалиться в промоину или не угодить в воздушный пузырь.

Разбив один из таких пузырей, чтобы набрать воды, Тимофей вдруг заметил в неглубокой прозрачности, у дна, несколько небольших головастых рыбин, Они то поднимались торчком к отверстию, шевеля ртом и плавниками, то опускались вниз, потом исчезали совсем. Тимофей из аркана выдернул несколько конских волосин, Сделав из них петлю, привязал к камышинке и опустил в прорубь. Несколько раз пытался подвести петлю за жабры рыбы - и наконец удача. Резко подсек, и вот уже несколько бычков трепыхалось на снегу. Николка, безучастный ко всему, сидел на охапке камыша, стуча зубами от холода.

Долго не зажигалась сырая вата, надерганная из бешмета. Тимофей резкими движениями катал ее тонкий кокон меж двух дощечек. И вот уже запахло паленым, а через несколько мгновений запылал костер. Прокопченный казан издавал дразнящие запахи вареной рыбы.

Разморенный от горячей пищи и костра Николка засыпал. Тимофей, оттаяв от ледышек бороду и усы, засобирался в путь. Ему жаль было будить мальчишку, и он, подняв его худенькое тельце, побрел вдоль берега, оставляя на снегу широкие разлапистые следы. Снег уже совсем прекратился. На небе засеребрились звезды, на востоке рожками вниз свесился молодой месяц.

– Еще быть снегу, - проговорил вслух Тимофей, перебираясь через ствол дерева, ветки которого вмерзли в прибрежный лед, а корневище лежало в кусте ивняка.

Каким-то особым чувством из-за лишенного в течение двадцати лет разговорного общения обостренное зрение, обоняние и слух Тимофея стали улавливать изменения в той стороне, в какую он шел. Он все чаще останавливался, прислушивался, Вот он увидел какие-то сооружения на берегу, наполовину вмерзшие в прибрежный лед. Откуда-то сверху стало слышно, как побрехивают собаки. Дойдя до спуска, прислушался еще раз и начал медленно подниматься на горку. В конце ее, слева, заметил занесенную снегом избушку. Серым пятном на фоне белого снега выделялся квадрат окошка. Никаких следов ни возле камышовой двери, ни вокруг избушки не было.

Прислонившись ухом к окошку и не услышав ничего, Тимофей отворил дверь и с Николкой на руках протиснулся внутрь. Машинально пройдя к окну, Тимофей положил мальчишку на лавку, сотворенную из суховатых жердей, и лишь теперь разглядел мертвеца, вернее, давно высохшее тело. Чувствительное обоняние Тимофея не учуяло запаха, обычно сопутствующего разложившемуся трупу, наоборот, внутри избы распространился воздух, какой бывает после большой грозы.

Когда Тимофей случайно коснулся серебряной бороды старика, голубоватые искорки с легким треском зазмеились от желтой кожи у щек до самого конца бороды.

И еще: что-то постанывало или всхлипывало с стороне, вверху, там, где от примитивной потрескавшейся глиняной печки отходила труба.

Обойдя внутри жилище, Тимофей заметил висящую на задней стене полсть, плетенную из расщепленного камыша, а за ней он разглядел удлиненное сводчатое углубление. Пригнувшись, шагнул в темноту, цепляясь за пучки трав, во множестве разложенных по земляному твердому полу. Здесь, видимо, хозяин держал их, чтобы травы не потеряли лечебных свойств. Да и сам, догадывался Тимофей, в жаркую погоду хоронился от зноя. Тимофей внес мощи вместе с ложем, закрыл вход полстью и, вспоминая молитвенные христианские поучения странника, склонив голову на грудь, перекрестился три раза, прошептав:

– Прости нас, святой отец, за вторжение без приглашения в твое жилище... Аминь!..

– А то, что это был святой, Тимофей понял по голубоватым искоркам, пробегавшим по бороде и волосам покойного, особенно когда он заносил его в углубление, нечаянно касаясь бороды и волос на голове.

Николка зашевелился на лавке, Тимофей стал растирать мальчишке руки, лицо. Наконец Николка пришел в себя. Он удивленно расширенными глазами обводил стены, полупровалившийся потолок, силился что-то спросить. Тимофей видел в отсвете окна потуги мальчика, понимая его состояние, успокаивающе говорил:

– Растопим печь, будет тепло, утром все узнают, где мы. Я слышал лай собак, где-то вблизи есть люди, скорее всего православные, там, внизу, - Тимофей махнул на окошко рукой. - Я видел, высокие палки торчат с больших лодок. - Тимофей за свои годы никогда не видел кораблей с мачтой.

За стенами жилища послышалось завывание ветра, снова повалил снег.

– Это хорошо, наши следы заметет, - рассуждал Тимофей, отщипывая ножом с жердей стружку, потом наломал камыша, благо, из стен торчало его множество, даже с мохнатыми пуховыми кисточками, Надергав из бешмета ваты, скатав в кокончики, вложив меж дощечек, быстро-быстро раскатывал их, пока не запахло паленым,

Несмотря на широкий раструб в начале трубы, дым никак не хотел в нее заползать, а поднимался кверху, заполняя жилище. И тогда Тимофей попросил Николку сунуть руку в печную трубу. В ней продолжало подвывать и по-детски всхлипывать в промежутках между воем ветра. Николка боязливо запустил руку в трубу и извлек из нее обмотанный дерюжкой сверток. Дым сразу же ринулся в освободившееся отверстие, в топке загудело, потянуло теплом. И, совсем позабыв о свертке, оставленном на лавке у окна, Тимофей с Николкой, прильнув к печке и обняв ее руками, застыли в блаженстве.

Глава 18

Третий день скачет Степан Платоныч с казаками на северо-запад. От приметы к примете, заложенной пучками бурьяна тибетцем в кусты. Он тут же, на одном из коней, замотанный в бурку и прикрытый толстой войлочной попоной от встречного ветра, Ее приторочили с одного бока коня, позванивают отпущенные удила, подремывает в тепле странник. Изредка отвернет край бурки, сверится с приметами и снова заснет под мягкий перестук лошадиных копыт.

На последней ночевке, в овраге, где сравнительное затишье, хотя и глубже снег, казаки костров не разводили. Поели мороженого сала с лепешками и луком. Пошутили над странником за то, что тот отказался от сала.

– Так бы ел, да вера не велит, - сказал он, топча снег вокруг себя, разминая затекшие ноги. Мороз крепчал, казаки на морды лошадей надели торбы с овсом, обтирали их крупы пучками бурьяна, покрывали попонами.

Степь безмолвствовала. Изредка по краю оврага шустра проскачет заяц-русак: то ли удирает от совы или лисицы, то ли просто греется, носясь по снежной тропе.

Степан Платоныч, надвинув на самые глаза папаху, на каждом привале все расспрашивал странника о Николке; Дарье, Надеясь на обратный путь, он решил, что пойдет в том направлении, по которому ушли Николка с Тимофеем. Странник не сказал Семену Платонычу, что от испуга у мальчишки отнялась речь. "Если они погибли, - рассуждал он про себя, -то незачем преждевременно наносить боль, а если живы, что предсказывали созвездия, то воля Бога (он поймал себя на слове иноверцев), поможет им встретиться и изгнать недуг".

Казаки, завернувшись в бурки, тут же, прямо на снегу, словно на белоснежной перине, отдыхали от утомительного перехода в обнимку с ружьями.

– По этому оврагу, если идти все время низом, пять верст до каримбеевского сарая, - странник чертил на снегу носком чувяка. - Собаки не должны учуять, ветер будет дуть от улуса. Морды коней, чтоб не издавали звуков, придется обмотать башлыками.

Степан Платоныч, слушая странника, скрестил руки на груди, казачья плеть покачивается на запястье, а тонкий волосяной конец, словно змейка, выписывает на снегу зигзаги.

– Во имя Аллаха, пошли удачу, покарай рукой праведной казачьей каримбеевский род, много безвинных погибло от его набегов. Да воздастся ему за все справедливостью иноверцев...

И странник, завернувшись в бурку, сел на снег черным остроконечным сугробом.

Степан Платоныч понимал, что это последняя их ночь перед налетом на каримбеевское гнездо, где томятся Дарья и пленницы-казачки. В последние дни глаза Дарьи постоянно стали преследовать его. Даже тут, в овраге, стоит чуть посмотреть на темное небо в проблесках редких звезд, так и кажется, что это ее глаза с укоризной смотрят сверху. Будто из-под распущенных темных волос, которые она, перед тем как ложиться в постель, расчесывает. Вот они шаловливо щекочут ему лоб, щеки. Вот и сейчас он прижимает их своими огрубевшими ладонями к губам. Потом как бы снимает их шелковистые паутинки, спутанные со щетиной и с усами давно небритой бороды... 

Глава 19 

С тех пор как увидел Каримбей Дарью в спальне Мухта-гирея. он перестал понимать, что с ним происходит. После того неудачного набега, когда казачий кованый конь начисто срезал ему нижнюю губу с частью подбородка, он стал беспощаден к казакам, к их детям, старикам, женщинам. Его всегда приводило в ярость нечаянно оброненное слово, даже кем-нибудь из приближенных его соотечественников, он обязательно наказывал за это плетью, бросал в подземелье без воды и пищи. Ему казалось, что слово это произносили ему в насмешку, чтобы подчеркнуть его уродство. Но теперь ему было все безразлично. Он подолгу неподвижно, скрестив по татарскому обычаю ноги, обложенный по бокам голубыми шелковыми подушками, сидел в комнате Дарьи, пожирая казачку глазами. Нет, насильно глумиться над ней он не хотел, хотя слуги могли по мановению его пальца сделать с ней что угодно.

У Карим-бея однажды взыграло желание взять Дарью силой. Он шел к ней, расставив руки с растопыренными пальцами, словно ловил птицу. И вдруг к его груди был приставлен блестящий, откуда-то появившийся в руке, похожий на клюв Большого попугая нож с зазубринами в виде пилки на самом его конце.

В другой раз, через несколько дней, при повторной попытке Дарья приставила этот же нож к своей груди, и Карим-бей вдруг увидел, как несколько рубиновых бусинок загорелось на ее чуть смугловатой полуоткрытой левой груди. И Карим-бей прекратил бесполезные силовые приемы, а стал добиваться своего пристальным взглядом, измором, докучая Дарье своим присутствием в любое время, когда ему вздумается.

В ту ночь, когда Дарью посетил тибетец, Карим-бей со своим отрядом разыскивал Тимофея и тибетца по степи, предоставив женщинам из своего гарема охранять Дарью, зная, что они ее не выпустят, а, наоборот, захотят поиздеваться над ней, что было бы на руку Карим-бею. Он спасет ее от них, тем самым заслужит хоть малую благосклонность Дарьи.

И тибетец представился той ночью в гареме Карим-бея дервишем-предсказателем судеб, угадывателем снов, на что и клюнули охранявшие Дарью жены Карим-бея. Сами же и привели к Дарье, чтобы он при них предсказал ее судьбу. А так как жены Карим-бея язык урусов не понимали, тибетец намеками все Дарье рассказал.

– Баранчук со слугой ушли в крепость, они в безопасности, - и кинул ей тот нож, завернутый в тряпицу, которым производил операцию Тимофею. - Пусть этот талисман сохранит тебе жизнь, - сказал странник и словами "Аминь... Аминь" выскочил за дверь и растворился в темноте, не потревожив ни одну из собак.

Теперь Дарья даже стала разговаривать с Карим-беем, чему он удивился и несказанно обрадовался.

Ночь была на исходе. Вдруг чуткое ухо Карим-бея услышало еле заметный шум в поселке, и сразу дружно залаяли собаки. Сорвавшись с места, Карим-бей рванулся к двери и тут же попал в объятия двух рослых казаков, вмиг надевших на него кожаный мешок. Окрутив арканом, они поволокли его на заснеженный двор. Из других саклей выскакивали полураздетые каримбеевцы, отмахивающиеся саблями от всадников-казаков, падали на снег, обагряя его кровью.

Только и успела крикнуть Дарья: "Степа-а-а-н!!" и, обессилевшая, повисла у него на руках.

Глава 20 

В начале декабря еще не особенно крепок лед в заливе, чтобы можно было ставить в проруби дубовые сваи. И потому мужики и казаки подтягивают их к самому берегу, укладывая рядами. Отточенные, сверкающие остриями топоры вызванивают сталью на все лады. Желтая, как кость, щепа устилает припорошенную снегом кромку берега. Кое-где концы стволов уже заострены, это для того, чтобы легче было забивать их в донный песок. Обратные концы стволов опиливают ровно, чтобы, не дай Бог, пятипудовой "бабе" не соскользнуть с самого верха: искалечит или убьет любого, оказавшегося под ней.

Строители крепости уже смирилась с появившимися в избе стариком святым, бородатым мужчиной и немым мальчишкой. Делились с ними едой, а дьякон Плещеев из казенных вещей выпросил у коменданта кое-какую одежду.

В предпоследнюю субботу перед праздником святого Николая было назначено захоронение мощей неизвестного старца. В дубовом гробу, обтянутом желтым плюшем, лежали мощи, прикрытые черным крепом. Поверху крепа до половины гроба выложена борода. Белоснежная, она, словно пух, слегка шевелилась от налетавшего ветерка, Тонкую, как пергамент, кожу на лице обрамляли длинные седые волосы; рассыпанные по подушке, они соединялись с бородой.

Широким полукругом стояли знать крепости, духовенство Троицкой церкви. Редкие снежинки неслышно опускались им на головы, плечи. Голос дьякона Плещеева выводил канву молитвенного песнопения. Через равные промежутки времени доносились удары колокола. Под возглас "Аминь!" закрыли крышкой гроб. Четверо дюжих казаков подняли его на плечи, занесли в избу и вставили в нишу-келью, которую хозяин сам себе и вырыл, Двое каменщиков заложили вход камнем-ракушечником на веки вечные.

Не успел еще народ разойтись, как часто и радостно зазвонили колокола на церкви. Встрепенулись все, словно тяжесть с плеч скинули, а сверху казаки во главе с Пимоней и с обозом да с казачками-молодухами едут. Цветастые шали с плеч, словно крылья павлиньи, развеваются. Смех вокруг, гомон. Мужики и казаки кинулись к саням, девкам выйти подсобляют, за руки берут. Хоть сразу свадьбу играй. Откуда-то свирель появилась, рожок пастуший, кто-то уже в бубен трезвонит. Обступили Пимоню, слезть с коня не дадут.

Стоит Николка, с Пимони глаз не сводит, рядом Тимофей ладонь коричневую ему на вихры положил, тоже на казака глядит, спросить о чем-то хочет, да не решается. Заметил Пимоня взгляд мальчишки:

– Кто такие?

– Не тронь их. -дьякон Плещев ризу спереди приподнял, чтобы не притоптать, наклонившись, погладил по плечу мальчишку. - Сироты они, от татар пришлые, батьку ищет малый, в избе старца проживают пока, схоронили мощи его сегодня, там же, в пещере, и замуровали.

Теперь и Пимоня взглянул на избу, как над ней дым из трубы вверх закручивается. Ткнул рукой Тимофей в сторону избы...

– Слухай, Плещев, - и, поглядев на Пимоню и Николку, спросил: - Чтой-то там, в трубе, гудело и пищало тогда, словно дите малое?...

Тимофей хотел еще что-то сказать, а Николка со всех ног кинулся в избу. Они совсем забыли о свертке, он все так же лежал на лавке из жердей в углу,

– Тащи, Николка, его сюда.

Тимофей, дьяк и Пимоня, ведя за недоуздок коня, пошли к избе. Вдруг из избы раздался протяжный крик мальчишки:

– Де-е-ед!

Тимофей не успел еще подбежать к двери, как она распахнулась, и на пороге, весь дрожа, появился Николка. Губы его шевелились, повторяя полушепотом:

– Дед, Тимофей, смотри!

Но Тимофей смотрел на Николку, на губы, выговаривающие слова, слезы текли у Тимофея по щекам, скатываясь с кончиков усов на снег, прожигая в нем лунки, словно весенняя капель. Дьякон и Пимоня застыли от удивления, глядя на икону, как засветился на ней образ Николая Чудотворца. Словно невидимый луч солнца пробился сквозь зимние тучи и обрамил сиянием лик святого.

– Од-на ты-ща че-ты-рес-та де-вя-но-сто во-семь, - по складам прочитал Пимоня надпись на верху иконы, - Ажио за двести лет до начала крепости писана.

Дьякон Плещеев приложился губами к лику. И, воздев руки вверх, провозгласил своим громким голосом:

– Святителей удобрение, и отцев славу, источника чудес, и верных заступника великого сошедшееся, о празднолюбцы: песенными похвалами воспоим глаголюще...

Все выше и выше набирал силу голос дьякона. ...Впереди Николка, осторожно ступая, несет, прижав к груди, икону, за ним - дьякон, по бокам - Пимоня и Тимофей.

– Радуйся, скорбящих Божественная радосте, и обидимых теплый предстателю, - продолжал дьякон Плещеев, лицо его благоговейно приподнято вверх, полусогнуты руки ладонями над плечами, глаза сияют голубоватым блеском, словно алмазами отполированы.

Пимоня на голову выше Тимофея и дьякона, кладет крестные знамения размашисто, во всю ширину груди и еще шире - по бурке. Тимофей ступает мягко, словно парит над снегом, тоже крестится, не отрывая взгляда радостного от Николки.

–... И ныне, всеблажение Николае, престай моляся Христу Богу, с верой и любовию чтущих приснорадостную, всепразднественную память твою...

С лицами одухотворенными, с открытыми глазами шли они наверх, словно заговоренные...

Глава 21 

И пошла молва - и в крепость Азов, и на донские станицы вольные, - что в крепости на Таган-Роге в печной трубе была найдена икона Николая чудотворца, на дубе писанная золотом и краскою, а когда извлекли ее на свет, стала икона превращаться, осветляться на глазах, и что заговорил немой мальчик, до того испуганный татарским ханом Карим-беем. Исцелила икона малолетнего страдальца.

И повалил народ - богомольцы и страждущие - на святое чудо подивиться, поклониться иконе, прикоснуться устами к лику исцелителя. А чтоб всем доступно было, поставили ее на постамент из камня-ракушечника, по бокам от ветра с снега плахами дубовыми отгородили, козырек пристроили. А у самой иконы дьяк Плещеев лампаду распорядился подвесить и кружку медную на цепке пристроить - для пожертвований на строительстве храма Николая Чудотворца.

По бокам два казака в карауле стоят по всей форме, с саблями.

С рассвета и до самых сумерек стоит икона, подсвечиваемая лампадкой. Николка на ночь убирает ее в избу, чтобы с утренней зарей опять выставить. И так - каждый день. Сам упросил дьякона, чтобы ему это разрешили. А тут вскорости и праздник подошел Святого Николая Чудотворца.

Стоит Николка у аналоя в Троицкой церкви, бережно держит у груди икону своего исцелителя, волосы у мальчишки посередине на пробор расчесаны, лампадным маслом смазаны, стоит, не моргнет глазами голубыми. По правую руку богатырь Пимоня, по левую - Тимофей с подрезанной на казачий лад бородкой, с подстриженными усами, брови густые, дугой, словно крылья стрижа. Помолодел лет на двадцать.

Вокруг свечи горят, пламя - словно бабочки-мотыльки порхают. Народу полна церковь. Дьяк Плещеев службу ведет, молитвы воспевает. Хор певчих торжественность молитвам создает, Через равные промежутки времени, повествуя о службе, звонит колокол: бам!... бам!... Пахнет ладаном, оплавленным воском, смешанным с запахом чебреца, обычно насыпаемого в сундуки для сохранения одежды праздничной. И вот уже вся служба направляется к выходу из церкви для торжественного хода по строящейся гавани, морским причалам - освящать иконой Николая Чудотворца места, царем Петром Алексеевичем для крепости и порта предназначенные, его указом закрепленные,

Не успели последние прихожане сойти с паперти на землю, как вдруг часто, радостно затрезвонил звонарь в колокола, чуть ли не вприсядку бросайся.

Остановился крестный ход. К нему строем, по четыре в ряд, приближалась казачья сотня. Вот она расположилась полумесяцем вокруг, остановилась. Подъехал обоз с казачками на санях, освобожденными у Карим-бея, с пленными татарами. Вдруг из вторых саней на ходу выпрыгнула красавица молодица, тулуп упал с ее плеч на снег, пуховый платок сбился на затылок, волосы черные рассыпались, льются по спине. Она, как слепая, протянула руки вперед, слезы по щекам живым хрусталем катятся, И раздался крик ее, перекрывший звон колокольный:

– Николушка...а...а! Родименьки,..и...и...й наш!

И скатился вдруг с близстоящего коня статный казак. И упал вместе с Дарьей к ногам Николки, целуя одежду, руки его, которыми он крепко держал икону. И подняли они его на четыре руки, да так и пошли впереди крестного хода. С одной стороны Пимоня, с другой - Тимофей, а за ними двинулась вся процессия: хоругви, певчие, миряне, сотня казаков, ведущих на поводу своих коней. Торжество продолжается...

В одних санях сидит поверх тулупа, по-буддийски скрестив ноги ступнями вверх, в чувяках с загнутыми носами благообразный старичок тибетец. Лицо его с бородкой, с закрытыми глазами приподнято кверху. Руки, полусогнутые в локтях, ладонями внутрь на уровне головы. Сидит, улыбается, ну прямо как восточный жрец. Он молится, молится на своем языке, но заканчивает по-русски;

– Когда великий Аллах и всемогущий Бог находят общий язык, справедливость всегда восторжествует... Аминь!..

Конец

Из письма Юрия: День добрый, Валерий.

Есть предположения что у Никольской церкви был ещё один купол.

На старых фото и картинах его было не видно, так как ракурс был другой.

Картина с предполагаемым изображением Никольской церкви 1953 года во вложении.

Предположения основаны на том, что автор-художник находился в г. Таганроге и имеется другая именная картина 1954 г.

К сожалению художник умер и узнать точно место церкви не получится...

Фото картины во вложении.

С уважением, Юрий.

Киричек, М. С. Святые купола Таганрога: история храмов, утраченных и существующих 

Церковь во имя Святого Николая Чудотворца (Никольская)

Храм Морского ведомства

Жизнь Таганрога неразрывно связана с морем. До появления черноморских портов он был главным портом на Юге России. С 70-х годов XVIII века здесь находилось Адмиралтейство и другие службы Морского ведомства. В городе проживало немало моряков, судостроителей, да и среди гостей Таганрога было много мореплавателей

В 1777 году главнокомандующий Азовской флотилией и таганрогским портом адмирал Ф. А. Клокачев возбудил ходатайство перед архиепископом Славенским Евгением о разрешении постройки в Таганроге церкви в «морских кварталах» крепостной территории, посвятив ее Святому Николаю Чудотворцу, считавшемуся небесным покровителем моряков Расходы на строительство и содержание храма брало на себя Морское ведомство.

В ходатайстве указывалось, что этот храм будет сооружен в память победы русского флота над турецким в войне 1769-1774 юдов.

Как только разрешение было получено, приступили к постройке. Закладка состоялась 8 мая 1778 года. Участок, на котором ставили церковь, по преданию находился на месте, «где при первом посещении мыса Таган-Рог Петром (1696г.) располагалась его походная палатка».

Строительство продвигалось быстро, и к концу этого же года уже была сооружена деревянная церковь на каменном фундаменте. Существует версия, что стены ее были сделаны из днищ отслуживших свой век боевых судов.

Освящение церкви состоялось 8 мая 1779 года. Она имела только один престол во имя Св. Николая Угодника и Чудотворца. Краткая информация об этом Святом дана в тексте о Николаевской приютской домовой церкви. В дополнение можно сказать, что наряду с тем, что Святитель Николай любим и почитаем всеми православными, все же особое место среди них занимают российские мореплаватели. В давние времена его так и именовали «Никола Морской». И привычное нам сегодня название церкви - Никольская пошло от этого имени.

Первым священником этого храма стал Исидор Ляхницкий. После него о. Роман Травинский.

Так как церковь Св. Николая по своему помещению и убранству превосходила Архангело-Михайловскую, выполнявшую до сих пор роль соборной церкви, этот статус был присвоен Никольской до построения Успенского собора (1790).

Но к началу XIX века судьба храма круто изменилась. В связи с тем, что флот был перебазирован с Азовского на Черное море, Таганрог покинули учреждения Морского ведомства. И оно не считало возможным содержать больше в нашем городе церковь. В 1803 году из нее в Севастополь были вывезены колокола и вся церковная утварь. Поступило предписание продать здание с торгов.

И только благодаря хлопотам таганрожцев и энергичным ходатайствам настоятеля храма протоиерея о. Василия Друзякина постройки Никольской церкви были безвозмездно переданы приходу.

Приходская церковь

Обустройство храма, представлявшего собой пустое здание с голыми стенами, велось на средства прихожан, многие даже приносили свои иконы из лома.

Интересная информация была обнаружена в Ростовском областном архиве таганрожцем К. П. Петровским. В «Дневнике богослужений церкви Св. Николая в Taганроге за 1814 год» была сделана запись о том, что в одном из домов бывшей крепости из печной трубы была извлечена древняя икона Св Николая Угодника, почерневшая от времени (примерно XV век). Нашедший принес ее в храм, где она стала сама по себе обновляться и можно было увидеть, что она писана на дубовом дереве золотом и краской.

Икону посчитали чудотворной. И впоследствии она была передана в Киево-Печерскую Лавру. (Таганрогская правда, 1989, 10 июня).

Постепенно церковь оправилась от своего разорения. Ее прихожанами были в основном населявшие район отставные матросы, рыбаки, мелкие ремесленники и служащие. Люди небогатые, но религиозные и помогавшие своему храму по мере возможности.

Внутреннее убранство храма было скромным: престол деревянный лакированный, горнее место имело икону Спасителя, сидящего на троне.

В 1835 году в церковь Св. Николая пришел 24-хлетний священник о. Даниил Ручкин. В ней он прослужил 55 лет.

В последующие годы в разное время священнослужителями являлись: протоиереи: Николай Шапошников, Симон Иванов, иереи Григорий Моисеев, Николай (Федосьев), Петр Соболев, Иван Сорокин, Митрофан Прокопьев, Владимир Сусленко и др.

Вот; что известно о Николае (Федосьеве). Его годы жизни: 1883-1972. Он окончил Екатиринославскую Духовную семинарию (1913) и несколько лет служил в Таганроге в Свято-Никольском храме. В 1921 году был рукоположен в пресвитеры. Позже принял монашество. Дважды был репрессирован - в 1929 и после ВОВ, реабилитирован в 1956 году

В последние годы жизни имел сан архиепископа. В завещании указал о своем желании быть похороненым в Таганроге, что и было исполнено. Его останки покоятся на Новом кладбище.

При описании утраченных церквей уже говорилось о Павле Павловиче Стожкове («старце Павле»). Несмотря на то, что он посещал все храмы Таганрога, но приписан был к приходу Никольской церкви. И после его кончины здесь состоялось отпевание, после чего почитатели старца на руках несли гроб с телом через весь город до кладбища (1879).

Кто бы мог тогда подумать, что через 120 лет он «возвратится» в свою церковь, как Святой Павел Таганрогский, мощи которого будут помещены в храме.

Придел Св. Параскевы Никольского храма

В процессе работы над книгой я долго искала изображение первоначальной церкви Св Николая до пристройки к ней колокольни с приделом Св. Параскевы. Найти его помог мне Владлен Петрович Груден руководитель Северокавказского филиала института «Спсцпроектреставрация».

В его архиве сохранился старинный чертеж, выкопировка из которого приведена ниже.

Еще П. П. Филевский в своей книге совершенно четко указал, что «церковь была деревянной на каменном фундаменте».

Мне удалось найти ее «Описание», согласно которому она представляла собой «крестово-купольный храм, увенчанный восьмигранным световым барабанчиком с луковичной главкой. В нем был одноапсидный алтарь, с трех сторон которого на высоте первого яруса находились трапезные. Высота деревянной части здания до верха главки составляла 21,5 м». Слово «деревянной» в обеих случаях выделено мной специально, чтобы обратить внимание читателя на то. что сгоревшая в 1943 году часть храма (об этом речь впереди) и была той подлинной первоначальной Никольской церковью.

В 1845 году к западному ее торцу по продолжению оси была пристроена кирпичная трехъярусная колокольня с приделом во имя Св. Параскевы, престол которой находился в нижнем ярусе колокольни

Второй ярус был восьмигранным и опирался на четыре пилона, образуя четыре арочных проёма Третий - представлял собой тоже восьмигранный барабан со световыми проемами. Общая высота колокольни до верха главки равнялась 27,96 м. Объемно-пространственное и стилистическое решение соответствовало классицизму, с элементами ’’ампира".

Под приделом имелся большой подвал из двух помещений с отдельными входами. Фундамент из ракушечника, стены толщиной полметра. Вход в придел был с улицы и со двора, в церковь только со двора (соединяющей их двери, по видимому не было). Деревянный тамбур к входу в предел появился в начале XX века.

Сооружение красивой колокольни и придела значительно улучшило вид церкви и завершило ее архитектурный ансамбль. П. Филевский писал, что «храм оказался по тому времени величествен и благообразен».

Во время Крымской войны Никольская церковь была обстреляна вражеской эскадрой и получила семь пробоин, а стены снаружи были иссечены штуцерными пулями (1855 г.). Впоследствии храм был отремонтирован, причем застрявшие в стенах ядра оставили как историческую память.

А теперь настало время рассказать о той Святой, которой был посвящен придел этого храма.

Святая Великомученица Параскева Пятница

Так назвали молодую христианку, погибшую во время жестоких гонений на последователей Христа при римском императоре Диоклетиане (конец 111 - начало IV веков).

Она была дочерью богатых римлян-христиан. Поскольку родилась девочка в пятницу, а этот день недели особо почитался как день страданий и крестной смерти Спасителя, то родители назвали ее Пятница - по-гречески Параскевия. Это имя на Руси трансформировалось в Параскеву и Прасковью.

В юности Параскева решила посвятить свою жизнь Богу Дала обет безбрачия, занималась благочестивыми делами. Она старалась просветить язычников светом веры Христовой. За это ее схватили и привели к правителю области.

Плененный красотой девушки, он предложил ей отречься от христианства и стать его женой. Параскева отказалась. Ее привязали к дереву и терзали тело железными крючьями, а затем полуживую бросили в темницу. Через несколько дней палачи увидели, что она силой веры и молитвы чудесно исцелилась Тогда Параскеве отрубили голову.

Святая великомученица Параскева-Пятница очень популярна у русского народа. Она считается покровительницей всех сторон жизни женщины. К ней обращаются с молитвами при бесплодии и во время родов, в случаях болезни детей, просят благословения и помощи в трудах и заботах.

В 1866 году был разработан и даже утвержден императором проект на расширение Парасксвснского придела и улучшения декоративного оформления главного фасада, но осуществлен он был только частично из-за недостаточности средств.

Церковный участок имел отраду, и во дворе у восточной стены по традиции хоронили некоторых священнослужителей, удостоенных такой чести.

Храму принадлежали два дома, пожертвованные прихожанами, в которых находилась церковно-приходская школа и квартиры причта. Оба дома находились в некотором отдалении от церкви. Сама же церковь Св. Николая, благодаря своему исключительно удачному расположению, хорошо была видна со всех сторон и являлась важным элементом архитектурного облика города того времени.

Судьба таганрогского колокола

Прежде чем перейти к описанию событий, связанных с советским периодом, хотелось бы рассказать читателям историю одного из колоколов, отлитых в Таганроге в 1778 году для церкви св Николая. Многие таганрожцы уже слышали об этом, но, возможно, другие не знают, а история удивительная.

В бухте Карантинной города Севастополя в Херсонесе на площади перед полуразрушенным древним монастырем у бывшего Владимирского собора на перекладине между каменных пилонов висит церковный колокол.

полуразрушенным древним монастырем у бывшего Владимирского собора на перекладине между каменных пилонов висит церковный колокол.

На нем едва различима надпись чугунной вязью, текст сохранился не полностью: «Сей колокол ... вылит... Святого Николая Чудотворца в Таганрог.. из турецкой артиллерии весом ... пудов 1778 года месяца августа...числа».( В некоторых публикациях приведен «1776 год», т. к. восьмерку от шестерки уже трудно отличить, но в любом случае это годы строительства церкви). У колокола нет языка, и поэтому он давно уже нс звонит, а является просто памятником прошлого. В Севастополе его называют именем ’’Николай”.

Многих краеведов-исследователей интересовала судьба этого колокола, но выяснить удалось не все. Основное «белое пятно» в этой истории - находился ли данный колокол на колокольне нашей церкви? Или же в связи с тем, что деревянная тогда колокольня

не выдержала бы его веса, он так и не был установлен, а лежал на месте отливки на берегу и был перевезен в Севастополь после 1803 года?. То есть ему не довелось послужить нашему городу.

Во время Крымской войны (1853-1855 гг.) Севастополь был захвачен англофранцузскими войсками. Они хозяйничали в нем около года, за это время англичане и французы, вывезли все трофеи, даже тринадцать колоколов с севастопольских церквей конфисковали, (вспомнив закон, принятый еще Нaполеоном). Колокола отдали артиллерийскому ведомству для переплавки на орудия. Но в это время бронзовых пушек уже нс выплавляли, и артиллеристы, нс зная, что с ними делать, передали их военному министерству.

Какая участь постигла большинство из севастопольских колоколов, неизвестно, но в 1913 году один из них случайно был найден в знаменитом соборе Парижской Богоматери (Иотр Дам де Пари). Об этом стало известно французскому консулу в Севастополе, и он обратился к своему правительству с предложением вернуть этот колокол России «в знак союза и дружбы» (что было важно для Франции в преддверии первой мировой войны).

Этим колоколом оказался таганрогский, что засвидетельствовано в акте передачи. По прибытии в Севастополь он был поднят на звонницу Херсонесского монастыря.

В 1925 году монастырь был закрыт, колокола сняты. По просьбе Управления по обеспечению безопасности кораблевождения один из колоколов был оставлен в Херсоне для того, чтобы звонить во время тумана, указывая путь мореплавателям. И тогда решено было поставить для этой цели именно тот, возвращенный из Франции.

Во время Великой Отечественной войны город-герой Севастополь перенес страшные разрушения, но колокол чудом выжил, правда, лишился языка, да получил «ранения» от осколков и пуль. И продолжает стоять на своем месте, уже просто, как исторический памятник.

Наша поэтесса Нина Радькова посвятила ему свое стихотворение «Таганрогскому колоколу в Херсонесе», которое приводится в сокращении:

Что здесь хранишь, стеная?

Как потерял язык?

Силы своей не зная. Ты к немоте привык.

Помнишь другое море, 

Степь, золоте жнивье? 

В странствиях и дозоре 

Помнишь имя свое?!

Вспомни: земля похожа 

На Херсонесский мыс, 

Рядом, в развалинах тоже 

Древний лежит Танаис...

Люди не видят Неба, 

Терпят, враждуют, лгут... 

Век на родине не был 

Может, тебя там ждут?

Здешних ветров свободу 

Людям в сердца вернешь, 

Снова служа народу. 

Голос свой обретешь.

1098 г.

С начала 1990-х годов администрация и общественность Таганрога длительное время предпринимали меры к возвращению этою колокола нашему юроду. Однако он уже так долго находится в Крыму, и вписался в облик Херсонеса, что отдать его России Украина не согласилась.

Горькая летопись 20-30-х годов

Пережить «изъятие церковных ценностей» Никольской церкви довелось одной из первых. Забрали два креста и разные мелкие золотые украшения. Ножами выковыривали драгоценные камни из богослужебных облачений священнослужителей, оставляя дырки.

Согласно распоряжению властей приходская община заключила договор на аренду здания под богослужения и стала приспосабливаться для жизни в новых условиях. С 1927 по 1932 годы здесь служил о.Иосиф Чернов, который впоследствии стал епископом Таганрогским (см. описание Архиерейской церкви).

Продержаться дольше других храмов церкви Св. Николая помогало ее отдаленное от центра города положение.

Однако периодически делались попытки ее все же закрыть. Так, например, в декабре 1929 года началась акция по расторжению договора на аренду, потому что здание якобы «срочно понадобилось» для использования под культурно - просветительские нужды. Этому помешали массовые протесты верующих. А поскольку в этот период из-за проведения коллективизации и раскулачивания в стране создалась напряженная обстановка, было дано указание повременить с закрытием храмов, еще уцелевших.

В 1930 годы посещаемость Никольской церкви, особенно в дни больших праздников, была огромной. Никакая атеистическая пропаганда, ни преследования верующих на заводах, ни хулиганские выходки безбожников не могли так быстро искоренить тягу людей к религии. И тогда власти вновь обрушили репрессии на священнослужителей, которые выжили в 20-е годы. В 1935-1936 были арестованы: П. Чепиженко, И. Харахаш, И. Сорокин, М. Прокопьев, И. Строганов. Кто-то из них был расстрелян, другие попали в заключение или ссылку (все реабилитированы посмертно).

Мне не удалось установить, в каком точно году состоялось закрытие этого храма. Но перед самым началом Великой Отечественной войны он не действовал.

Во время и после оккупации

Известно, что на захваченных германскими войсками территориях Советского Союза с разрешения оккупационных властей открывались церкви и молитвенные дома. Так было и в Таганроге. Одной из открывшихся в этот период церквей стала Никольская.

Сразу же, как только немцы вошли в город и искали места для захоронения своих погибших в боях солдат, они произвели расчистку церковного двора от остатков разрушенных в 20-е годы большевиками могил священнослужителей и похоронили там несколько человек, поставив белые кресты.

В связи с обращениями жителей германские власти разрешили отремонтировать основную деревянную часть церкви.

27 августа 1942 года в присутствии многочисленных жителей епископ Таганрогский Иосиф (Чернов) освятил открывшийся храм, который был объявлен Никольским кафедральным собором.

По свидетельству некоторых старожилов юрода, на следующий же день был совершен налет советской авиации, и от сброшенной бомбы деревянная церковь полностью сгорела По другим свидетельствам это произошло в начале 1943 года.

В скором времени был приведен в порядок каменный придел Св. Параскевы, в нем был установлен престол во имя Свт. Николая, и здесь начались богослужения.

Следует упомянуть, что когда в 20-е годы разрушали храмы, то оставшуюся малоценную утварь свозили в подвалы под Параскевским приделом Никольской церкви, и она еще в основном сохранилась. Вот ее то использовали при оборудовании церквей и молитвенных домов, открывшихся во время оккупации.

После освобождения города их не закрывали, так как Сталин дал указание больше церкви не трогать. Проницательный политик, он понимал, что теперь не время бороться с религией: пусть народ верит, если ему это помогает выжить в страшной войне, да и в тяжелейшие послевоенные годы.

В апреле 1945 года все чудом уцелевшие и открывшиеся вновь храмы страны были официально зарегистрированы. В Таганроге оказалось действующих пять православных церквей.

В эти годы наблюдался особый рост количества совершаемых крещений не только детей, но и уже взрослых людей, которые ранее были лишены возможности принять это таинство.

Никольская церковь считалась главной, соборной, хотя и размещалась она в тесном помещении бывшего придела, а основная сгоревшая часть храма лежала в развалинах. Но и в таком виде она продержалась недолго.

«Хрущевский поход» на религию

В 1950-е годы возглавлявший ЦК КПСС Н. С. Хрущев объявил, что в ближайшие 20 лет в Советском Союзе будет построен коммунизм. А так как, согласно учению К. Маркса «коммунизм начинается с атеизма», вспыхнула новая волна борьбы с религией, и вновь были закрыты тысячи храмов. В том числе и наша церковь Св. Николая.

Об истории ее закрытия рассказала в цикле статей «Война без победителя» Л. А. Бодик (Таганрогская правда, 1994, №№ 242-246). Ниже приводится отрывок из этой работы: «Архивы горисполкома (решения, акты, рапорты, переписка, жалобы верующих и т. д.) свидетельствуют о том, что борьба была долгой и изнурительной.

Первое решение о ее закрытии принято 14 января I960 г. Ссылаясь на требования родительского комитета и руководства школы №8, исполком постановил передать церковь школе для размещения спортивного зала, кабинетов машиноведения, комнат для кружковой работы. Кто сопротивлялся этому? Прежде всего, ее настоятель Ящук Василий Михайлович. Он взамен «разложенной» (изнутри) двадцатки создал из числа прихожан новую, обращался с письменными прошениями к уполномоченному по делам Церкви и т. д. А в день закрытия храма не пожелал выдать комиссии ключи от церкви. И тогда срезали запор автогеном».

Разрушение Никольской церкви началось 2 декабря 1960 года. Из письма прихожан: «В 11 часов храм окружили кольцом автомашин, до 40 штук грузовых и легковых, были представители прокуратуры, милиции, райисполкома и горисполкома, агитаторы.. .подведены раскладные лестницы... крест был спилен с огромной высоты, колокола автогеном были сняты...».

К этому можно добавить, что несколько позже верхние ярусы колокольни были подорваны и разломаны, а над нижним сделали перекрытие.

Мне доводилось слышать от старожилов близлежащего района Богудонии о том, что людей, принимавших активное участие в кощунственном разрушении храма, постигла кара небесная: кто-то был парализован, у другого произошло тяжелое несчастье в семье и т. п. Возможно, это просто совпадение, а может воля Господа.

мастерских. Пединститут, которому 21 марта 1961 г. было решено отдать церковь под спортзал, не сумел ее переоборудовать из-за отсутствия средств. Юношеская спортивная школа, открытая в храме позже, просуществовала недолго. И многие годы Никольская церковь являла собой «памятник» бессмысленной борьбы, бездумной граты времени, сил, людской энергии и тех, кто ее закрывал, и тех, кто боролся против».

Около 30 лет храм и его территория были чем угодно: конюшней, гаражом, складом. И каждый «хозяин» оставил свой кощунственный след.

То, что осталось от церковных зданий никогда не ремонтировалось, разрушалось и представляло собой жалкое зрелище.