Дом 46

Объекты культурного наследия регионального значения Реш-е № 301 от 18.11.92 г.

Игорь Пащенко "Были-небыли Таганрога":

ДОМ ИОРДАНОВА

В городе нашем немало людей, чьи заслуги трудно переоценить. Один из самых достойных – Павел Фёдорович Иорданов (1858 – 1920) поистине добрый ангел Таганрога, незаменимая правая рука Антона Павловича Чехова во всех его начинаниях, связанных с обустройством нашего города. Первая общедоступная аптека, библиотека, городской музей, публичный сад, и, наконец, памятник Пётру Первому – во всем этом самое живое участие принимал Павел Фёдорович.

Дом на пересечении Греческой улицы и Добролюбовского переулка был построен в начале XIX века. Семье Иордановых стал принадлежать только в 1870-е, когда его купил купец 3-й гильдии Федор Пётрович Иорданов, владелец двух макаронных фабрик и бакалейной торговли.

Вторая жена купца, Ольга Павловна, родила ему пятерых детей, но только Павлу суждено было сыграть значительную роль в истории города.

Павел Фёдорович учился в гимназии вместе с Антоном Чеховым, только окончил ее двумя годами раньше и с золотой медалью. Затем учеба в Харьковском медицинском институте и начало службы санитарным врачом в Таганроге. Не осталась в стороне и общественная жизнь – Иорданов избирается гласным городской думы, затем и городским головой. И вот новый этап. В 1912–1917 годах он выборный член Государственного совета от торговли. В Первую мировую – помощник верховного начальника санитарной и эвакуационной части принца Ольденбургского. Февральскую революцию 1917 года Иорданов встречает на посту главного санитарного врача Российской Империи. А после Октябрьского переворота Иорданов вернется в Таганрог и возглавит санитарную службу Добровольческой армии. По злой иронии судьбы он умрет от тифа в лагере беженцев на острове Принкипо (Принцевы острова недалеко от Стамбула), куда он прибудет сопровождая транспорт с раненными и больными военнослужащими из Новороссийска. Прах его перенесут в семейный склеп на кладбище для иностранцев Тестаччо в Рим.

Жена Иорданова, Мария Александровна, дочь Александра Борисовича Лакиера (см. рассказ «Под небом голубым есть город золотой») (1871—1962), похоронена рядом с мужем на кладбище Тестаччо.

Младший сын Николай, выпускник Императорского Александровского лицея, будет расстрелян в 1925 году в Ленинграде по «Делу лицеистов». Старший Александр станет секретарем Императорского Российского Посольства в Риме, мальтийским кавалером.

ПРОГУЛКА

Сырой, сбежавший с залива ветер путался в полах офицерской шинели, бесцеремонно лез в рукава и под шарф, торопливо выуживая остатки тепла. Но только куда ему, сорванцу, – невысокий мужчина с франтоватой бородкой, припорошенной проседью, все стоял и стоял, сжимая в побелевших руках снятую папаху.

– Так выходит, Петр Алексеевич, что видимся мы скорее всего в последний раз, – мужчина близоруко вгляделся в знакомые бронзовые черты императора. – Каково вам будет при новой-то власти, один Бог ведает. Нам же не хватает вас, ох как не хватает. Интересно, что бы вы сказали, глядючи на все это…

Ветер шмыгнул было к навек застывшим полам преображенского кафтана Петра, пошел штопором вокруг императорской фигуры и, дернув для верности треуголку, разом скатился по шпаге елозить снежную труху по плиткам мостовой у гранитного постамента.

Сумерки, что только-только умыкнули в темное небытие заснеженный городской парк, осмелели и потащились вдоль обесфонаревшей Петровской к городской управе, театру, гостинице «Бристоль» и далее, далее – к самому мысу у гавани. Вечерний вымерший Таганрог, тревожно вслушиваясь в далекие тектонические раскаты Гражданской войны, прощался в последние дни декабря с девятнадцатым годом и, пусть эфемерным, своим почти столичным статусом в Белой России…

– Ваше превосходительство! Павел Федорович, так вот вы где! – капитан, один из адъютантов штаба, откинул башлык и, привстав в открытом автомобиле, торопливо похлопал по плечу шофера, приказывая остановиться. – Послан с поручением за вами. Уже везде обыскались…

– Да помню я о вашем совещании, помню, – Павел Федорович досадливо нахлобучил папаху. – Не мог сюда не прийти. Все схлынет, а им гордиться буду до конца дней.

Штабной «паккард» развернулся, слегка заехав на площадку у входа в парк, и, вывернув по переулку, покатил по Греческой к штабу Вооруженных сил Юга России. Павел Федорович едва успел обернуться напоследок и отдать честь тающему во мгле императору.

– Прощайте, Петр Алексеевич, не поминайте лихом. А ведь так и не договорили…

Капитан недоуменно покосился на попутчика.

– Вы бы еще, Павел Федорович, сей монумент в гости пригласили поболтать, ей-Богу. Только нынче не до памятников, да и не до самих императоров-самодержцев. Да что мне вам говорить! Крах всему и всем… Тут бы живым ноги унести. Обозами вон все дороги забиты.

– Россию, капитан, не утащить в багаже.

Павел Федорович отрешенно глядел на Греческую – улицу своего детства – с оплывшими в сумерках домами, заснеженными темными громадами акаций и кленов. А ведь нынче, господин хороший, бывший когда-то городским головой славного города Таганрога, бежать из родных пенатов. И не надо строить иллюзий – именно бежать. Завтра Пятигорск, потом что – Новороссийск? И куда, прикажете, далее?

Совещание вышло скомканным, нервным. В торопливых докладах военных читалось одно – Таганрог для них уже отжитое, держаться за него никто не будет. Фронт катится к югу, скоро здесь будут красные. Чего только, спрашивается, его, главного санитарного врача Добровольческой армии Иорданова, выдернули из сануправления в Пятигорске, когда и так все решено? У него и своих дел невпроворот. Теперь утром обратно тащиться на перекладных. Спасибо, правда, родной город немного повидал. Жаль только жене Машеньке не довелось прогуляться с ним по Таганрогу в последний раз. Глянуть на дом батюшки своего, Александра Борисовича Лакиера. На их, Иордановых, родовое гнездо. Но теперь, гляди не гляди, все в прошлом.

П.Ф. Иорданов

Павел Федорович подошел к окну. Лампу решил не жечь – чего зря колотиться? В угловой комнате родительского дома, что балконом выходил на Греческую, было довольно светло. Хорошо было видно бюро Павла Федоровича со множеством ящичков и потайных отделений. Любимое кресло. Книжные полки. Словно и не уезжал много лет назад в Петербург на повышение – как же, самим членом Совета Министерства торговли и промышленности! Потом – Государственный Совет, сенатор, тайный советник. Наконец, главный санитарный врач Российской Империи. Вот бы Антон Павлович посмеялся над столичной карьерой давнего знакомца, птенца таганрогской гимназии… Интересно, с кем бы теперь был он сам, Чехов? Так же бы нынче спешно собирался из родного города? Или – с ними, с новой Россией?

Павел Федорович вспомнил февраль семнадцатого года: бесконечные митинги, нелепые красные банты в петлицах на каждом втором чиновнике и даже, прости Господи, на членах императорской фамилии. Повсеместно царящее воодушевление, напоминающее скорее истерику. Идиоты, какие идиоты! Теперь же закономерный итог.

Он прислонил лоб к холодному оконному стеклу и закрыл глаза. Антон Павлович, Антон Павлович… Почемуто пришла на ум многолетняя суета с установкой памятника Петру Первому, что затеял еще в свою бытность городским головой Алфераки в честь 200-летия основания Таганрога. Потом переписка Павла Федоровича, бывшего тогда членом городской управы, с Чеховым, кропотливый сбор частных пожертвований, визиты уже больного Антона Павловича в Париже к скульптору Антокольскому. А чего стоило долгое путешествие отлитой фигуры из мастерских фирмы «Грюс» в Париже сперва в Марсель по железной дороге, потом на корабле в Феодосию и уже оттуда на пароходе «Мариета» купца Диаманти на Таганрогский рейд. Низкий поклон Антону Павловичу – денег за перевоз не спросили в знак уважения к Чехову. Да и министр финансов Сергей Юльевич Витте удивил – распорядился беспошлинно пропустить нашего бронзового императора. И ведь вышло, еще как замечательно вышло! В мае 1903 года, пусть и с опозданием к юбилею, открыли памятник с крестным ходом и парадом казачьих и артиллерийских подразделений. Так и стоит Петр Алексеевич, стоит, родимый, батюшка-основатель Таганрога.

В окно требовательно заколотили. Павел Федорович открыл глаза и тут же отпрянул. Через стекло в снежных разводах на него смотрел Петр Первый собственной персоной. Что за наваждение… Бронзовый глаз императора, повращавшись, заговорщицки подмигнул. Павел Федорович осел в кресло.

– Хозяин, так нынче гостей встречают? – донесся гулкий бас с улицы. – Аль сам поговорить не желал? Собирайся, лекарь, косточки разомнем.

Павел Федорович перекрестился и еще раз сторожко глянул в стекло. В нескольких шагах от дома высилась знакомая трехметровая громада императорской фигуры. Петр Алексеевич что-то чертил тростью на снегу, зыркая выпученным глазом в окно второго этажа.

– Да не глазей ты, аки на беса, – Петр Алексеевич сердито хлопнул тростью по решетке балкона. – Не сообразишь, поди, кто тебя кличет?

Павел Федорович торопливо застегнул мундир, зачем-то проверил револьвер и сунул его в карман, кое-как обмотал шею шарфом и, накинув шинель, выбежал во двор, оттуда стремглав в Успенский переулок и – вверх, на Греческую.

– Ваше императорское величество…

– Следуй за мной, лекарь, прогуляемся.

Император развернулся и, отмахивая тростью, двинулся по заснеженной брусчатке в сторону гавани. Павел Федорович, кутаясь в шинель, засеменил следом.

– Вижу, караул у дворца убран, – Петр вдруг остановился и ткнул тростью в сторону углового полутораэтажного дома с покосившейся полосатой будкой у ворот. – А почивший в стенах сиих самодержец Александр благоволил Таганрогу, одаривал милостью царской и заботой. Может, еще и памятник императору у монастыря греческого порушить замыслили? С вас, холопье племя, станется!

– Какой караул, государь, если нынче и город защищать некому. Да и Россия вся, почитай, без пригляду остается…

На лице Петра дернулся ус. Он сердито звякнул бронзовыми шпорами и зашагал прочь. Некоторое время они шли молча.

– Крепость срыли, как и вслед Прутской конфузии, – улица закончилась, и Петр стоял перед оплывшими заснеженными когда-то крутыми земляными валами с чернеющими оспинами нор-землянок и саманными хатенками, что тянулись в сторону моря за Дворцовым переулком. – Вновь сие место пустым полем зияет. Ни бастионов, ни равелинов искусных. Как не своими глазами гляжу.

– Нам бы с опаской в этих местах, – Павел Федорович огляделся по сторонам и нащупал револьвер в кармане. – Не ровен час на подвыпивших фараонов нарвемся. Время-то неспокойное.

– Не того боишься, лекарь! – Петр Алексеевич усмехнулся. – Могу шпагу дать, если удержишь. Только пустое это. Вижу, беда погуще на город заходит. Не отставай, хочу порт глянуть да гавань с кораблями.

На краю мыса, что разом обрывался к портовым молам и пирсам, Петр застыл, опершись на трость.

– Сюда когда-то причалил и на берег сошел – тут мне и стоять навек надобно. Кораблям на рейде радоваться, шуму лебедок да гудкам пароходов, а не на экипажи и праздную публику пялиться у парка бронзовым болваном.

– Так спорили, государь, всей городской думой выясняли, когда место вам под монумент для установки подбирали. Уж очень грунт тут на берегу ненадежный. Побоялись. Да и не ухожено. – Может, другие замысел сей воплотят.

Павел Федорович вдруг явственно ощутил, что другие – не пустые домыслы – страшилки из агиток контрразведки Деникина. Они близко, совсем скоро нагрянут и навсегда подомнут под себя его Таганрог. Что-то тогда будет? Его церкви и соборы, греческий монастырь, памятники императорам Петру и Александру – будет ли им отныне место в родном городе?

– Государь, дозволь спросить? Что случилось с нами? Отчего мы так опаскудились? Который год давим друг дружку как вшей – без жалости и продыху. Мне уже много лет, смерти я не боюсь, но… – Павел Федорович закашлялся и запахнул шинель поплотнее. – Мне страшно терять мою Россию. Страшно за мир Божий, что рушится. Что видится тебе, император, с гранитной высоты? Куда деваться нам?

Петр снял треуголку и запрокинул лицо, шумно вдыхая морской разухабистый ветер.

– Я лишь истукан из бронзы, лекарь, не более, и не пристало мне решать за вас, людей, – наконец ответил он. – Мне отроду нет и двадцати лет, ты же знаешь. Все мы отлиты с одной гипсовой фигурки батюшки нашего Антокольского. Один мой старший брат стоит в Петергофе на пересечении Марлинской и Монплезирской аллей, другой – в Санкт-Петербурге у стен Сампсониевского собора. Младший уже лет пять, как в Архангельске. Подозреваю, что есть где-то еще. Но не уверен, что и они ответят на твои вопросы, лекарь.

– Истукан? Но, государь… Как же…– Павел Федорович шагнул к самому обрыву и, сунув руку в карман, нащупал холодную рукоять револьвера. – Где же взять силы искать ответы, если только вопросы и вопросы…

Павел Федорович поежился от холода и очнулся. Он сидел одетым в кресле у себя в комнате. За приоткрытой балконной дверью серело небо. Что это… сон? Павел Федорович встал и, кутаясь в шинель, выглянул на балкон. «Надо же, Петр Первый привиделся. Видимо, перегулял вчера у памятника. Ничего, скоро буду в Пятигорске, там Машенька, все образуется».

Он огляделся. Ветер утих, всюду высились наметенные за ночь сугробы. На одном из них, прямо под его балконом, чернели какие-то крупные буквы. Павел Федорович вгляделся.

«Делай что должно, лекарь. Все едино, будешь прав наполовину».

Рядом в сугробе зияла внушительная вмятина от исполинского сапога.

Гаврюшкин О.П. "По старой Греческой"

УЛИЦА ГРЕЧЕСКАЯ, 34 (НЫНЕ 46). КВАРТАЛ, 162

Угловое двухэтажное здание на пересечении Греческой улицы и Успенского (Добролюбовского) переулка постройки первого или второго десятилетия 19 века, на закругленном углу балкон. Для кого дом был выстроен и кто был его первым хозяином, выяснить не удалось. В 1870-х годах хозяином дома стал ейский купец 3-й гильдии Федор Петрович Йорданов. В Таганроге появился в 1820-х годах, имел две макаронные фабрики и торговал бакалейным товаром.

В возрасте 36 лет 23 мая 1843 года в Греческой церкви обвенчался с 17-летней девицей Софией, дочерью богатого купца Анастасия Лицина. В 1850 году молодая жена неожиданно умерла и через год на месте ее захоронения на православном кладбище появился надгробный памятник из черного полированного постамента и розового гранитного блока с многословной на нем эпитафией. Памятник сохранился. Вторая супруга Ольга Павловна родила пятерых детей: Софию (1853), Петра (1855), Марию (1856), Павла (1858) и Пантелеймона (1862).

Под председательством одиннадцатого градоначальника Таганрога П.А. Перелешина и с участием инженер-полковника Л.А. Ласкина, купца П.Ф. Перушкина, потомственного гражданина С.Е. Попова и Д.Л. Ласкараки, Федор Петрович входил в состав комиссии по устройству таганрогского порта. Много лет спустя его сын Павел, тайный советник, министр, решал этот вопрос уже в Государственной Думе. Федор Петрович скончался от долговременной болезни 10 января 1872 года в возрасте 64-х лет. Наследником дома стала его вторая жена Ольга Павловна. Она, а затем ее дети, владели домом до 1925 года. В 1890-1891 годах (вход со стороны Успенского переулка) находилась макаронная фабрика Н.К. Чубенко, в 1918 году клуб моряков.