Памяти Андрея Ивановича Плигузова

А.Л. Хорошкевич

ЧЕЛОВЕК СОЗДАН ДЛЯ СЧАСТЬЯ, КАК ПТИЦА ДЛЯ ПОЛЕТА

Памяти Андрея Ивановича Плигузова

22.12.1954 - 25.III. 2011

К сожалению, немногим выпадает на долю счастье последней истинной земной радости – ликования генделевской «Аллилуйи» от предстоящей встречи с Вечным судией нашей жизни. К числу этих немногих Андрей Иванович явно не принадлежал. В чем причина, - в месте, времени, обстоятельствах рождения, воспитания или в чем-либо еще, разобраться трудно, тем более, что далеко не все обстоятельства сибирского и нескольких американских периодов жизни известны.

Мне довелось знать и сотрудничать с ним в первый московский период его жизни, вскоре после окончания им Гуманитарного факультета Новосибирского университета, где он писал дипломную работу под руководством Н.Н. Покровского, личности героической и легендарной, человека, сумевшего выстоять под напором советской идеологии и тоталитарного пресса[1]. Уже этот факт привлекал мое внимание к Андрею.

В свои нечастые приезды в Москву он приходил к Александру Александровичу Зимину, заговаривая его, уже тяжело и безнадежно больного, а заодно и меня, своими рассказами о собственных изысканиях. Честно говоря, человек с хорошо поставленной речью (слова он сыпал, как бисер), несколько странной, как бы извиняющейся улыбкой не производил однозначного впечатления, да и тема его изысканий была далека от моих интересов (я торговала, пыталась разобраться в хитросплетениях дипломатии и войн, а он занимался высокими темами – историей церкви и веры). Потом, когда уже Александра Александровича (Зимина) не стало (25 февраля 1980 г.), он поступил в Институт истории СССР АН СССР, и у нас в этом учреждении оказалась общая знакомая, которую мы с мужем прозвали «феей». Она была преисполнена чувством любви ко всему живому – людям, растениям, животным, и в ее руках все они расцветали. В этом мы смогли убедиться на даче, глядя, как нежно и бережно, умело и быстро она укладывала саженцы. В поле ее московских забот оказался и Андрей Иванович, думаю, что и пристанище он находил в ее уютной квартирке… Но не надолго.

Москва 80-х годов ХХ в. увлекла его в водоворот новых начинаний. Встречи с кинематографистами, деловые игры[2] на пароходах, катавших интеллектуальную элиту по Волге, увлечение творчеством Эдуарда Лимонова, уничтожившего шлюзы для омерзительной языковой безнравственности[3], очень восторгавшие тогда Андрея Ивановича, открыли перед ним новые горизонты. Ситуация в стране, переживавшей период надежд на перемены, была благоприятна для серьезного возрождения изучения церковной истории. Ученик Н.Н. Покровского с темой не антирелигиозно церковной, но серьезной источниковедческой пришелся ко двору. Он был принят в сектор источниковедения, которым руководил еще один ученик М.Н. Тихомирова – В.И. Буганов, тогда заместитель директора института. Совокупность обстоятельств, импульс, полученный молодым исследователем от его московско-новосибирского наставника, позволили ему начать публикацию документов по истории церкви первой трети XVI в.

Виктор Иванович выделил ему в подмогу опытную издательницу разрядных книг Людмилу Филипповну. Кузьмину, а сам он привлек ученика С.М. Каштанова – Георгия Владимировича Семенченко, фигуру еще более трагическую, чем сам основной издатель. И дело закипело. На протяжении 80-х годов было издано 4 выпуска «Русского феодального архива первой трети XVI в.» Еще ранее в издательстве «Молодая гвардия» к юбилею Куликовской битвы был переиздан роман Д. Бородина «Дмитрий Донской» с обширной статьей об исторических источниках о битве и их изучении.

А вскоре вышел сборник иностранных записок о Смутном времени. К исходу 80-х годов А.И. Плигузов уже был известен как исследователь[4] и готовил к печати свою кандидатскую работу[5]. Он же инициировал переиздание исследования В.О. Ключевского «Древнерусские жития святых как исторический источник», сумев привлечь к этому начинанию В.Л. Янина (1988 г.). С увлечением готовил для «Прогресса» перевод монографии Джона Феннелла «Кризис средневековой Руси» и писал к ней приложения (к сожалению, за помещение этих приложений мне потом здорово досталось от Анджея Витольдовича Поппэ, который назвал их «конвоем» с соответствующим подтекстом). В начале 90-х годов он успел поучаствовать в публикации сочинения Ю. Видекинда о русско-шведских отношениях времени «Смуты».

Однако «чистая» наука не удовлетворяла кипучую натуру Андрея Ивановича. Безотцовщина если не нищего, то достаточно скудного детства (мать воспитывала его одна), с одной стороны, привычка находиться в большом коллективе, сложившаяся во время летнего пребывания в пионерском лагере «Гренада», с другой, опыт деловых игр, с третьей, манил в другие страны, где в кисельных берегах якобы текли молочные реки. Помню, с каким восторгом и горящими глазами Андрей Иванович рассказывал о земле - почти обетованной - Гонконге, куда уехала Яна Хаулетт с мужем, где они молниеносно разбогатели. Это не мешало бы и молодому исследователю, не имевшему собственного дома в Москве. Он очень кстати познакомился с Омельяном Прицаком, издателем «Гарвардских украинских записок». Тот опубликовал пару статей Андрея Ивановича, заложив тем самым основу для приобретения московской квартиры, с одной стороны, и способствуя реализации давней мечты – уехать за кордон, с другой. Что касается квартиры, то она нашлась в 1992 г.: из нашей «хрущевки», жилищного кооператива с гордым названием «Творчество», уезжала в эмиграцию семья моих друзей, согласившаяся на отсрочку платежа 3/5 стоимости жилья. Андрей Иванович уехал тоже – и на свое счастье, во время. В США он успел купить медицинский полис, по которому ему сделали очень сложную операцию, удалив из мозга доброкачественную опухоль.

Дальнейшая история его жизни мне мало известна, поскольку он не выполнил одного из условий приобретения этой квартиры, что самым губительным образом сказалось на моей семье. В краткие приезды на родину он продвигал или пытался организовать продвижение своих трудов чужими руками. Но из круга проблем, к которым его приохотил Николай Николаевич Покровский, он практически так и не вышел.

Восстановить главные этапы его американской жизни можно по списку трудов (чувствуется, как он при отсутствии достойной источниковой базы метался в поисках исследовательской темы) и по его собственной автобиографии, вывешенной на его сайте в интернете одним из друзей. То, что его поклонники сейчас выдают за великолепные достижения его духа (стихи и литературные анекдоты), представляется иначе: лихорадочными попытками осуществления творческого потенциала, для чего – увы - предпосылок на новом месте не оказалось. Вероятно, и в Америке его опекали не только его новосибирские «пионеры», но и тамошние женщины. Семьи у него так и не получилось. В итоге если не крах, то нечто похожее на него. Это не только личная трагедия талантливого человека с неправильным целеполаганием, это трагедия того поколения «советских» и «антисоветских» людей, которые в период нашего безвременья не сумели устоять против искушений современной цивилизации с неопределенным или вовсе отсутствующим нравственным идеалом. Увы, бурный взлет завершился гибелью в болотной трясине возрождаемого или уже возрожденного тоталитаризма. И Андрей Иванович – не единственная его жертва…Мир его душе.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Отзыв о работе А.И. Плигузова

«Памятники раннего «нестяжательства»

первой трети XVI в.»

Работа привлекает несколькими качествами:

1. Точным определением понятий – секуляризация, секвестрирование, амортизация и др.

2. Строго научной методикой анализа памятников и реконструкции их. Блистательное доказательство тому – найденная в соответствии с его гипотезой «Тетрадка 1511-1512 гг.»

3. Комплексным привлечением памятников духовной письменности, что позволило автору выяснить источники сочинений Вассиана Патрикеева

4. виртуозным владением методикой текстологии, что привело к весьма убедительной передатировке произведений Вассиана Патрикеева

5. Применением текстологической методики по отношению к историографии или точнее – к конструированию историографических схем. По мнению АИ. Плигузова, в XIX в., когда еще недостаточна была источниковая база и не развито источниковедение, нехватка и первого, и второго восполнялись распространением наблюдений по истории других стран на российское прошлое

Можно приветствовать основные итоги работы- ограничение круга памятников, относящихся к изучаемому времени, приурочение их возникновения к определенным датам, истолкование их смысла.

В свете наблюдений А.И. Плигузова в новом свете предстает ход идеологической борьбы в период становления самодержавия в Княжестве всея Руси – по двум линиям: внутри самой церкви и церкви и государства. По-видимому после работы А.И. Плигузова придется отказаться от привычной схемы о поддержке «нестяжателями» «секуляризационных» настроениях великокняжеской власти. Ситуация оказывается значительно сложнее: идейный и многовековой союзник верховной власти отнюдь не спешил поддержать главу государства материально. Что несомненно осложняло положение этой власти, подталкивая ее на путь расширения самой государственной территории. Таким образом, борьба за «воссоединение» древнерусских земель, а также за ликвидацию государственных образований – потомков и наследников Джучиева улуса в какой-то мере оказывалась связанной с позицией церкви в земельном вопросе.

Однако решение земельного вопроса в самой церкви и путь, предлагаемый Вассианом Патрикеевым, представляется несколько иным, чем он изображен автором. Идеи Вассиана Патрикеева А.И. Плигузов характеризует как «программу перемещения крупных имущественных масс внутри церкви – от черного монашества к белому, из рук иноческих корпораций – в руки князей церкви» (АКД. С. 19), однако не определяет конкретно, о чем идет речь, сосредоточивая свое внимание вполне традиционно на вопросе о владении «селами» и делая здесь интересные терминологические наблюдения. Однако у Вассиана Патрикеева вслед за Вальсамоновскими толкованиями, Номоканона речь идет и о других видах земельных владений: «о самоплодных стяжаниях…теми вещьми, аки от себе носящаа плоды, яко же сие соленая места, маслины, винограды, пожни, мелницы, сараи и прочая подобная»[6] Вот эти-то «самоплодные стяжания» Вассиан вовсе не хотел передавать в руки ни князей церкви, ни какого-либо иного владельца. Присмотримся к ним поближе. На первое место - и это вполне закономерно – Патрикеев ставит «соленая места», то есть варницы. К сожалению, в нашей историографии, изобилующей работами о соледобыче (для данного периода важны работы А.Д. Горского, Е.И. Заозерской), не показана ее роль в социальном развитии страны. Подобно тому как на соли, вернее на торговле ею, вырос, Ревель- Таллинн, на ее добыче и продаже росло, как на дрожжах, могущество церковных и монастырских корпораций на Руси. Новгородская церковь Бориса и Глеба, пожалуй, первой ухватилась за этот источник доходов, источник, поистине неиссякаемый. А вслед за нею и другие новгородские церкви принялись за этот промысел: варницы в Старой Руссе по преимуществу принадлежали церковным корпорациям. Та же история на севере, где как раз в это время, в начале XVI в. наблюдается бурное развитие соледобычи (А.Д. Горский, В.В. Цаплин). И от этого промысла и торговли, хорошо организованных монастырскими властями, Патрикеев вовсе не желал отказываться.

Что касается маслин и виноградов, то, думаю, не будет большой натяжкой перевести их на русскую почву в виде садов, орешников, ягодников. А интерес монастырей к садоводству зафиксирован, правда, несколько позднее (Н.А. Горская).

Истолкование "пожен" не вызывает сложностей, можно только отметить, что интерес к ним предполагает наличие скота – вероятно, в первую очередь тяглого, необходимого для эксплуатации первого из самоплодных стяжаний. Для хранения сена и соли были полезны и сараи, которые Вассиан также предлагал сохранить в собственности монастырей.

И последний объект, с которым ему не хотелось расставаться в качестве монастырского «стяжания» - это мельницы. К сожалению, упоминания о владельцах мельниц, тщательно проанализированные А.Д. Горским и Н.А. Горской, за XVI- первую треть XVI вв. крайне скудны. Мельницы – сложное по тем временам инженерное сооружение было по средствам либо крупным или крупнейшим феодалам, либо городским объединениям. Среди первых заметно участие церкви. Владение мельницей давало возможности экономического превосходства над сельской округой производителей зерна и гарантировало, как и солеварение, поступление постоянного дохода.

Итак, программа Вассиана Патрикеева позволяет видеть в нем некоего предтечу Филиппа Колычева, почти гениального инженера и талантливого организатора монастырского производства, в Соловецком монастыре доказавшего пользу своей изобретательской мысли.

Идеал монашеской мысли Вассиана воплощен в трудовике, «промысловике», «питающемся своими руками»[7]. Отвлекаясь от проблем реализации тех самых плодов, которые монахи будут добывать, он рисует идиллическую картину «жития в тишине и в безмолвии», хотя тишина должна была нарушаться шумом падающей воды и вращающихся жерновов, а безмолвие – понуканием лошадей, качающих соленую воду.

Почему в условиях первой трети XVI в. могла возникнуть такая утопия, которую А.И. Плигузов справедливо квалифицирует как «отражение одного из ответвлений средневековых споров о монашестве (АКД. С. 20)? Дело не только в том изменении отношений церкви и государства в экономической сфере, которое произошло после обретения страной желанной независимости (АКД. С. 21). Дело и в борьбе за идейное лидерство, в реакции на идеологическую политику формирующегося самодержавия. Возвращая общество к трансформированным идеалам раннего монашества (пусть и в очень противоречивой программе), Патрикеев объективно боролся или точнее противопоставлял ее идеологической диктатуре самодержавия. Именно в этом русле и находится его полемика с иосифлянами о мерах пресечения еретичества. Он, конечно, против еретиков, но Вассиан предлагал иные меры, столь же утопические и противоречивые, как и экономические…

В свете наблюдений автора данной работы явственно, как никогда ранее, рисуется личность главного ее героя. Фаворит и сын фаворита, вознесенный самим рождением на высшие ступени власти на Руси в конце XV в, глава ответственейшей дипломатической миссии в Великое княжество Литовское, небрежно «пропивший» имя и честь своего государя и заключивший договор, который свел на нет военные и дипломатические усилия государя и всей страны в течение более десятилетия, опальный монах, снова вознесшийся до положения «великого временного человека>> при Василии III и вообразивший, что может предначертать пути внутренней идеологической политики своего государя, а реформированное им монашество будет и в дальнейшем служить образцом для многочисленной паствы, направляя общество к нравственному самоусовершенствованию, яркий и одаренный писатель, утопист русской разновидности, был одной из наиболее трагических фигур своего времени. Его сравнительно мягкие увещевания в «Тетради 1511-1512 гг.» и «Собрании некоего старца» сменились яростью грозных обличений в «Слове ответне» Последнее сочинение демонстрирует остроту идеологических споров середины 20-х годов XVI в., осложненных и разногласиями и по поводу и внешней политики, и пресловутого второго брака великого князя.

В работе А.И. Плигузова нашлось место и для другой – менее яркой и броской, но не менее значимой фигуры – Максима Грека. Многочисленные дополнения относительно переводов последнего, сделанные автором настоящей работы, существенно расширяют наши представления о размахе деятельности афонца на Руси и его воздействия на формирование русской общественной мысли.

В свете данных, собранных и проанализированных А.И. Плигузовым, так и просится еще один вывод – о высочайшем культурном уровне духовной элиты страны. Даже вне зависимости от переводов Максима Грека начитанность Вассиана Патрикеева в богословской литературе поразительна. Большая заслуга автора в том, что он так пластично и ненавязчиво продемонстрировал это своим читателям.

В конце своего панегирика в честь А.И. Плигузова, несомненно достойного присуждения ему искомой степени кандидата исторических наук, я хотела бы отвлечься от темы в связи с сенсационной находкой Ю. В. Анхимюка. Сотрудники нашего института не раз ставили вопрос о работе Рукописного отдела Библиотеки имени Ленина, Пожалуй, стоит делать это снова и снова. Руководство Отдела, подобно скупому рыцарю, в течение 12 лет не снимает замков со своего нового сундука - собрания А.П. Гранкова. Ни Н.А. Казаковой, ни А.А. Зимину не довелось познакомиться с с его содержимым. Конечно, Андрею Ивановичу приятно получить подарок к высокоторжественному дню защиты диссертации – памятник, подкрепляющий - неопровержимо – точность его концепции относительно эволюции «нестяжательских» произведений, но и не менее приятно было бы обнаружить этот уникальный памятник самому. Думается, Ученый совет Института должен обратить внимание руководства ГБЛ на недопустимость таких темпов обработки вновь поступающих материалов.

После несвоевременного отклонения от основной темы хотелось бы поздравить А.И. Плигузова с завершением интересной работы и пожелать ему и в дальнейшем столь же плодотворной деятельности.

В.н.с. Института истории СССР

д.и.н.

А.Л. Хорошкевич

9. III. 1987[8]

[1]. Я хорошо помню, как Коля Покровский, тогда аспирант первого или второго года у М.Н. Тихомирова, дважды пытался привлечь меня в кружок, где занимались «очищением марксизма» от ленинизма-сталинизма – и оба раза на лестницах - истфака и Румянцевского корпуса. Я отказалась – во-первых, из-за трусости, во-вторых, из-за полной неспособности к любой теории и, в-третьих, из-за ясного понимания бесперспективности подобных штудий. Однако когда всех очищателей посадили, сформировалось чувство вины (а я-то где была?). С тем и живу.

[2] Он хоть и просвещал меня по «деловой части», но я так и не поняла, что это такое, кроме веселого и беззаботного проведения времени в приятной компании.

[3] Теперешняя гражданская позиция Э.Лимонова не может ликвидировать последствий его поэтического творчества, немало способствовавшего нравственному разложению общества.

[4] 5 августа 1988 г. проф. Франк Кемпфер писал из Мюнстера: «сердечная благодарность за присылку первого тома «Русского феодального архива». Я сейчас же ознакомился в ним понял важность этого издания. Буду стараться отрецензировать его в «Jahrbücher für Geschichte Osteuropas» .Остальные 19 получателей того же выпуска промолчали, но имени Андрея Ивановича не забыли.

[6] Собрание некоего стара // Казакова Н.А. Вассиан Патрикеев и его сочинения. М.,Л.1960. С. 236)

[7] Там же . С. 232.

[8] Странная дата в публикуемой заметке. Всюду значится иной год защиты – 1986 г. Либо это ошибка автора- машинистки, либо – отзыв, предназначенный для рекомендации рукописи к печати.