Нацистское время. Эмиграция.

Однако хорошие времена неожиданно закончились. То, что приближается нечто опасное, не заметить было нельзя[1]. Возможно, и не хотели видеть приближающееся несчастье, потому что не знали, как его встретить. Это страна, которая стала моей второй родиной, в марте 1938 г. вдруг перестала быть моей родиной[2]. Мой муж, телом и духом венский житель, вдруг не мог быть больше таковым. Точные даты я теперь не помню, но спустя несколько недель он потерял свое место в фирме, в которой проработал 16 лет. Семья осталась без источников существования.

Мы жили в доме Settlement’a. У нас не было обычной квартиры, мы жили в служебной квартире, в которой могли остаться и по окончании моей работы. Теперь в Settlement’e был назначен руководителем комиссар, который отобрал у нас квартиру. На мое возражение, что есть надежда, что мы скоро эмигрируем, комиссарский руководитель ответил, что и без этого Settlement будет полностью реорганизован и другие жильцы тоже вынуждены будут покинуть дом. Я просила его разрешить остаться нам до выселения всех жильцов, возможно за это время мы эмигририруем и это избавит нас от переселения в другую квартиру в Вене. На это он ответил, что невозможно обращаться одинаково с евреями и неевреями. Итак, мы остались без доходов и без жилья. Как и большинство еврейских семей в это время, мы должны были искать новую родину. Ничего не было проще, чем эмигрировать на мою старую родину. Родители хлопотали о разрешении на въезд, мы должны были лишь дожидаться получения этого разрешения и надеяться, что станет возможным переселиться в Эстонию.

Тем временем мы должны были где-то жить. Так случилось, что сначала мы расстались Муж жил у еврейских друзей, а я пыталась снять комнату в чужой квартире. Едва хозяева узнали, что мой муж еврей, они сейчас же потребовали моего выезда. В конце концов мы нашли такую комнату у семьи Хаас, которые, хотя и были евреями, но как польские граждане еще находились на особом положении. Там нам было хорошо, и мы смогли остаться там до выезда. Почему муж не переехад к нам и остался у своих друзей, я сейчас не помню.

Я отчетливо помню, что мне казалось само собой разумеющимся, что отец не живет с нами и часто должен менять местожительства. Для этого были веские основания. Он многократно рассказывал, что тот или иной из его друзей был арестован. Однажды рассказали это об одном из друзей, у которого мой отец gelegentlich ночевал. Комментарий гласил, счастье отца в том, что не бывал там днем, а только ночевал. Был ли он в особой опасности? В то время было нормально, что еврей мог быть арестован в любую секунду. Думал ли он, что его членство в Социал-демократической партии может быть вменено ему как отягчающее обстоятельство? Позиции моего отца я не могу дать удовлоетворительного stichhaltige объяснения.

Существовала еще одна проблема, которая в конце концов была нерешаема. В какую школу должен ходить мой сын? В марте 1938 г. он учился во втором классе гимназии. Хотя там и спрашивли учеников, почему они не состоят в Гитлерюгенд, но сначала не было никаких трудностей. Он смог закончить учебный год.die Klasse. Однако мне сообщили, что в дальнейшем он не сможет посещать эту школу. Имелись специальные школы, в которые принимали «полуеврейских детей». Осенью в начале учебного года я разыскала такую школу и поговорила с директором, очень приветливым и доступным человеком. В конце концов мы решили вообще не отправлять его в школу, потому что время отъезда уже приближалось и мало смысла было посещать школу, соответствующей которой в Эстонии не было.

Естественно мы раздумывали о том, на какие средства мы будем жить в Эстонии. Дела у родителей шли неплохо, но доходы все-таки были не столь велики, чтобы они могли нас содержать, не попав в зактруднительное положение. Мы осознавали, что мой муж не смог бы работать, так как для каждой работы, опыт которой у него был, требовалось знание языка. Но эстонского он не знал. Кроме того, существовала еще барьер - разрешение на работу. По нашим представлениям иностранцу было очень трудно получить такое разрешение. Итак, чем же мы должны жить? Нужно было в любой форме использовать мои способности к ремеслу. Хоть я и шила всю жизнь дома, но никогда шитью не училась. Итак, я отправилась к портнихе и несколько недель училась кройке. Это краткий курс кройки оказался чрезвычайно полезной инвестицией.

Поздней осенью мы получили письмо от моей матери с сокрушительным для нас известием, что эстонские власти не разрешают въезд всем троим. Только я и сын можем въехать в Эстонию, поскольку я родилась в Дерпте. Тогда муж попробовал выехать в Палестину, а я с ребенком должна была ехать в Эстонию, эмиграция в Палестину требовала трудных и долгих приготовлений, поэтому мы решили выехать в Эстонию, а муж остаться в Вене и ждать новых возможностей для выезда. Когда уже были завершены все приготовления к выезду и куплены билеты, все неожиданно изменилось к лучшему.

Однажду утром я проснулась, заметила, что еще рано вставать и снова заснула. Мне приснилось, что зазвонил телефон, фрау Хаас подняла трубку, она пошла сейчас же ко мне в комнату и сказала, что управление радиопрограммами[3] хочет со мной говорить. Девушка из этого учреждения спрашивала, могу ли я понять телеграмму из Эстонии, написанную на непонятном ей языке, скорее всего эстонском. Я ответила утвердительно. Она прочитала мне телеграмму следующего содержания: «Въезд всем троим разрешен». Когда я встала и рассказала фрау Хаас свой сон, она была уверена, что мы действительно получим разрешение на въезд всем троим. В полдень зазвонил телефон, и все разыгралось так, как мне приснилось ранним утром

Рассказ моей матери отнюдь не выдумка. Она ни в коей мере не приукрасила это происшествие, потому что я хорошо помню, что события так и развивались. Людям, прибывавшим из Северной Европы, приписывали телепатические способности. Так было, что мать мечтала о том, что бабушка в Дерпте отправляла телеграмму. Но я до сих пор хорошо помню, что в предшествующие годы мать заранее говорила, а потом получала письмо от своей матери. Это совпадало всегда. Все эти истории о способности предугадывать, когда придет письмо, видеть во сне текст телеграммы за несколько часов до ее получения, все эти истории я бы назвал глупыми выдумками, если бы не пережил их сам.

Разумеется, я отложила наш отъезд, потому что теперь мы должны были дожидаться эстонского документа для всех троих. Как произошло это изменение? Подруга моих родителей Валли Тигане написала президенту республики[4] и попросила его лично вмешаться в решение дела в нашу пользу. Письмо оказало желаемое воздействие. Наконец, мы получили бумаги, организовали отправку всего имущества, которое не могли взять с собой и отправились в путешествие через Лейпциг на Штеттин, откуда хотели выехать в Ревель на корабле. Перед самым отъездом чуть все не сорвалось. Таможенник отвел в сторону моего тогда уже десятилетнего сына и хотел что-нибудь от него заполучить. На вопрос, что у него есть с собой, сын ответил, что только доллар. Это была шутка. Но последствия были нешуточные. Нам чуть не запретили выезд из-за издевательства над немецкой властью. В конце концов удалось успокоить основательно разозлившегося таможенника. Теперь мы могли подняться на корабль и плыть в совершенно непредсказуемое будущее, потому что можно было опасаться, что массовые репрессии распространятся и на Балтике. Но все-таки нам повезло прожить спокойно два с половиной года. Как только постепеннно исчез за горизонтом немецкий берег, мы почувствовали облегчение. Но отнюдь не капитан шведского корабля, который не был уверен, что нам действительно разрешен въезд в Эстонию. Очевидно у него уже был опыт с беженцами из Германии, которые не были приняты в местах назначения. В Ревеле он вместе с нами сошел с корабля к эстонским пограничникам, чтобы убедиться в том, что нас действительно впускают. Но Ревель не был конечной станцией нашего путешествия. Мы должны были ехать в Дерпт к моим родителям. Во всяком случае мы должны были задержаться в Ревеле на несколько дней, но сейчас я никак не могу припомнить, у кого мы тогда жили. Хотя мой брат жил в предместье под Ревелем, как вскоре будет рассказано, но отношения с ним были натянутыми. Но возможно эти несколько дней до нашего отъезда в Дерпт мы провели у него.

[1] Впрочем уже в 1934 г. в Австрии пришло к власти фашистское правительство.

[2] см. подробнее примечание № 55 о Зейсс-Инкварте.

[3] Речь идет о телеграфном агентстве

[4] Президент Эстонии с 1938 г.– Константин Пятс (23.02.1874-18.01.1956), судьба которого оказалась тесно связанной с Россией. Сын русской матери, участник революции 1905 г, за что поплатился заточением в российской тюрьме, после Первой мировой войны и получения Эстонией собственной государственности сделал блестящую карьеру. Уже в 1920 г. стал государственным протектором (старейшиной) Эстонии, в 1934 г. в этом качестве и в качестве премьер-министра совершил государственны переворот, превратившись фактически в диктатора, в 1938 г. принял должность президента, что, впрочем, не мешало ему тайно работать на советскую власть, не оценившую впоследствии его усилий.. После «вступления» Эстонии в СССР был арестован, через несколько лет судим. Умер в психбольнице в Калининской (ныне- Тверской) обл. См. подробнее Вступление Эстонии в СССР (http:// www// O России.com| 22.04.11.htm

Умолчание мемуаристки имени президента достаточно выразительно. Несмотря на его поддержку прошения об эмиграции семейства Ляйч в Эстонию ей, бывшему члену Социалистической партии Австрии, вряд ли мог импонировать бывший «протектор» даже в должности президента.