Центральная Азия

Интернирование – 4 года в Центральной Азии

О том, что в этом лагере постоянно говорили, когда нас переведут в другой, я уже упомянула. Как и о том, каково было мнение троцкистского начальника химической лаборатории. Он был прав, и в конце лета нас снова привезли в старый лагерь, все мы были погружены в вагон для скота и отправлены на восток. Мы уже в третий раз ехали в вагоне для скота из одного лагеря в другой. Расстояния были весьма различными, поездки же длились около двух недель. На этот раз поездка снова пришлась на время жары. Поезд довез нас до города Караганды. Этот город имел значение, прежде всего, благодаря богатым угольным рудникам. Однако нас отправили не на рудники, так как, кажется, советское начальство соблюдало международное соглашение, предусматривавшее запрет использования гражданских интернированных на тяжелых работах.

Нас доставили в лагерь Спасский завод, расположенный в 40 км далее Караганды[1]. Когда мы туда прибыли, за пределами лагеря находилась деревня Кок-Узек. Позднее мы переселились туда. Первое впечатление было очень своеобразным. По пути, который шел по холмистым степям, на скалах сидела масса коршунов. Да и в дальнейшем sonst животный мир приводил в изумление. В степи водилось много сусликов. Так как эти грызуны питались исключительно растительной пищей, насельники лагеря также охотились на них и поедали их. Кроме того, был зверек, который в сидячем положении достигал 30 см. Внешне он был похож на кенгуру и прыгал как кенгуру. Если его неожиданно заставали в степи, даже если окружали его со всех сторон, зверек оставался сидеть спокойно в середине. Пожалуй, н не из-за действительного спокойствия, но от страха. Были также и большие пауки, которые носили своих детенышей, до 50 малышей, на спине. Если убивали такого паука, то малыши разлетались во все стороны в виде звезды. Степь кишела различными змеями. Зимой доносилось завывание волков, но видели мы немногих. Водились в степи и лисы. Насколько своеобразным и богатым – по нашим понятиям – было животное царство, настолько же бедным - растительное. Совсем рядом с лагерем на реке, лишь изредка спорадически несшей воду, росло около десятка деревьев, которые были там посажены. Кроме травы в этой степи рос особый род кустарника, который местные люди называли карагандик. Это был такой стойкий кустарник, что даже самая страшная саранча была не в силах его сглодать. Еще росла собачья роза[2], которая, подобно венкам, обрамляла многие холмы. Вероятно, залегали какие-то геологические породы, которые благоприятствовали росту шиповника. Были как такие, что цвели розовым с голубыми плодами, так и с белыми цветами и красными плодами. Наверху холмов рос только мох и немного травы, зато там был и дикий лук, очень вкусный, пока он был молодой .

С первого взгляда лагерь нам понравился. Он занимал большое пространство со многими крепко построенными домами и крышами красного железа. Да и внутри было удобно. В домах, куда нас поместили теперь, были нары, знакомые нам уже раньше по прежним лагерям, но между ними были большие расстояния. При первом ознакомлении с нашим новым жилищем возник восторг в связи с лучшим качеством жилья. Но потом кто-то всмотрелся пристальнее на нары и испустил вопль. Крик “Клопы!” погасил нашу радость от нового жилища. Поверхность нар была живой. Позднее мы узнали, что в этом здании никто не проживал уже 4 года, и сотни тысяч клопов, которые медленно ползли по доскам, были хорошо видны. Итак, они продержались 4 года без корма. Легко представить, как они были довольны нашим прибытием. Они хотели сосать нашу кровь. Впрочем, они не были опасны, так как не могли переносить никаких смертельных болезней, подобно вшам. Мы просили начальство лагеря разрешить нам спать на воздухе. В разгарлета ночи там очень теплые, но, как сказало начальство лагеря, спать на улице запрещено. В конце концов мы вынуждены были опорожнять мешки из-под соломы, вечером заползать в них и изнутри завязывать их. В первые десять минут, казалось, задохнешься, но потом все-таки засыпаешь, но перед этим слышишь, как с потолка падают клопы, создавая шорох, подобный легкому дождю. В большем бараке пожалуй находилось до трехсот тысяч клопов. Потом помещение окуривали серой. При этом двести тысяч оказались мертвы. Во время окуривания мы в порядке исключения могли спать на воздухе. Разумеется именно тогда и проходили дожди, хотя в летние месяцы это большая редкость.

И в этом лагере первоначально мы не обязаны были работать. Однако по временам людей привлекали к разным работам, большая же часть оставалась в лагере без дела. Однажды отобрали определенную часть лагерных сидельцев для работы на фабрике, расположенной так далеко, что их туда отвозили на грузовике со всем их имуществом. Моего сына тоже поместили в список, но я спрятала его в сарае вплоть до отъезда откомандированных для работы на фабрике. Когда мой сын снова появился, лагерное начальстао ничуть не удивилось и ничего против нас не предприняло. Мужчины через некоторое время снова вернулись в наш лагерь в совершенно запущенном виде[3]. Какой работой они там занимались, я сейчас не помню.

Но и остававшихся в лагере стали все чаще привлекать к работе. Многие женщины работали в шерстяном цехе, где по большей части изготавливались перчатки и носки. Привозили сырую шерсть. Она была такой жирной, что теми средствами, которыми мы располагали, этот жир невозможно было удалить мытьем, так что работа с этой шерстью была крайне неприятной.

У этого лагеря было еще одно преимущество. Естественно из-за тесного общения и плохого питания было очень много насекомых паразитов. В особенности распространялись вши. Но поскольку вши – переносчики болезней, лагерное начальство было обязано предпринимать против этих вшей драконовские средства. Поэтому нас регулярно водили в баню, где вся одежда подвергалась дезинфекции в специальной печи. Эта печь по временам перегревалась, так что одежда часто возращалась севшей.. Кроме того, ответственным лицам было невозможно приспособить топку этой печи к потребностям мывшихся. Помещения для мытья сами по себе были очень хорошо устроенными, но они были очень холодными. Как только мы входили в предбанник, у нас тотчас отнимали всю одежду и отправляли ее в дезинфекционную печь. После этого гнали в собственно помещение для мытья, где уже была горячая вода. Там можно было очень хорошо вымыться. Как только мы кончали мыться, нас гнали в одевальную. Там не было ничего, кроме холодного воздуха, потому что одежда еще не была полностью продезинфицирована. Порой мы ждали около часа и за время очень замерзали. В первую зиму после каждого купания умирал один человек. Поэтому многие отказывались от мытья, что естественно блпгоприятствовало дальнейшему распространению вшей.

В конце зимы мы переехали из этого Спасского завода в маленькое местечко Кок-Узек непосредственно около лагеря. Разница между этими двумя лагерями была очень велика. В старом лагере, в Спасском заводе, мы жили в домах, построенных английскими основателями предприятия[4]. «Завод» значит фабрика или предприятие. Сначала здесь были медные рудники, которые в двадцатые годы арендовались англичанами. Они же построили и большую часть домов. Поэтому помещения были выше и просторнее. Недостаток заключался в том, что нам был доступен лишь небольшой участок этого большого лагеря. Этот участок был покрыт по преимуществу пыльной почвой, на которой ничего не росло. Большая же часть лагеря была отгорожена забором из колючей проволоки, внутри жили военнопленные. Баня находилась по ту сторону забора. Мы покидали отведенный нам участок только для мытья. На этом же участке находилась и небольшая больница. Из-за плохого питания мы были очень ослаблены. Между прочим это вело к тому, что мы не могли высыпаться. Когда мой муж однажды ночью побежал к отхожему месту, он получил воспаление легких, от которого и скончался 3 февраля 1943 г. в лагерной больнице. Мы не могли быть с ним в последние часы его жизни. Он был похоронен в общей могиле. Мы не могли его сопровождать и на его последнем пути. Перед нашим отъездом нам разрешили сходить на эту общую могилу. Когда умер мой муж, ежедневно умирало 6-7 человек. Поскольку в лагере жило не больше 1000 человек, легко сосчитать, когда и нам совершенно ничего не будет требоваться.

В течение зимы рабочие бригады ходили от нас в Кок-Узек. Они перестраивали поселение в новый лагерь и обносили его таким же забором из колючей проволоки. К концу зимы мы переехали туда. Смысл этого изменения заключался в том, что помещения в Спасском заводе потребовались для военнопленных[5]. В Караганду привозили огромное количество военнопленных, они работали на угольных шахтах, замещая там рабочих, отправленных на фронт. Лагерь Спасский завод был восстановительным. Заболевших на работе в шахтах военнопленных сначала отправляли в лагерный госпиталь в Караганде, а затем дополнительно на некоторое время в Спасский завод для подкармливания. Поэтому нашей главной задачей было выращивать овощи для питания этих военнопленных и естественно для узников нашего собственного лагеря.

Уже зимой 1942/43 годов принуждение к работе проводилось более строго. Большая часть мужчин уже зимой ходила сооружать запруду. Вблизи лагеря была маленькая старая запруда, в которой собиралась талая вода, этой водой поливали огородные поля. Но поскольку теперь нужно было кормить значительно большее число военнопланных, требовалось больше овощей, нужно было расширять площадь огородов. Поэтому несколько выше на той же самой речушке, протекавшей между двумя лагерями, построили вторую значительно большую запруду. Там, где должен был образоваться пруд, выбирали землю и употребляли ее для возведения запруды. А поскольку все было замерзшим, нужно было орудовать ломами, что было очень тяжело. Почва там была чистая глина. Когда там летом по степи ходили после редких ливней, на обувь сейчас же налипали огромные комья тяжелой глины. Позднее ниже лагеря, если ориентироваться по течению ручья, была построена еща одна запруда. Во время таяния воды было очень много, можно было бы вероятно построить и новые запруды, однако со строительством этих трех запруд была использована вся более или менее ровная поверхность, которая в этой пологой долине была бы пригодна для сельского хозяйства, вовлеченного в эту систему. Наши люди работали по преимуществу в этих больших садах с искусственным обводнением. Были и парники, в которых выращивали саженцы: помидоры, огурцы, дыни, сладкие дыньки[6], табак и травы. Картофель высаживали и на орошаемых участках, устраивали картофельные поля и без орошения. Все, что было связано с сельским и садовым хозяйством, все виды относящихся к этому работ, все вменялось в обязанности интернированных. Только по временам в случае неотложных и тяжелых работ к ним – и на огороде, и в садах привлекались и поправлявшиеся военнопленные.

В это хозяйство входил и огромный сарай хлев, в котором содержались рабочие лошади, а также большое число крупного рогатого скота. Разводили и свиней. И все эти работы выполняли интернированные. Лагерю принадлежало и стадо коз, которые однако содержались однако не внутри лагеря, а снаружи в особом помещении, это была единственная часть лагерного хозяйства, не находившаяся в непосредственной близости от лагеря. Для скота летом заготавливались очень много сена. В нижних частях холмистой степи было достаточно травы. Требовалось очень много лошадей, чтобы на повозках привозить из города, отстоявшего на 40 км, продукты питания и другие необходимые для лагеря вещи. Хотя англичане проложили железную дорогу, связавшую Спасский завод с Карагандой, но по истечению концессии и прекращению добычи меди эта линия была снова снесена. Ее трасса была еще видна. От времен медных рудников осталось и еще одно наследство, имевшее для нас особое значение. Медь на Спасском заводе выплавляли из руды. От этих медеплавильных печей осталось огромное количество шлака, которые большие бригады выковыривали выбирали в течение всей зимы. Самые большие куски шлака практически представляли из себя кокс, которым топились печи в бараках. Этот шлак особенно много тепла и не давал, да и чрезвычайно трудно было топить печи этим нелегко разгоравшимся шлаком. Разжигание печей было мучением. Поскольку в ближайших окрестностях не было никакого леса, у нас не было дров для разжежки. Если где-то уже прогрели, оттуда бежали с лопатами пылающего кокса в другие дома и пытались и там привести печь в действие.

Наряду со старыми домами, образовавшими этот поселок, были и новые, которые строили мы сами. Мы построили больницу, кухню и бараки, в первую очередь детские, разделенные на двух или трех семей. До этого дети с матерями размещались в бараках по пятьдесят или сто человек. Эти дома строили по образцу казахов. Стены сооружались из необожженных глиняных кирпичей. Мы сами изготавливали большие крайне тяжелые кирпичи. Мешали глину с навозом и соломой, прессовали в деревянной форме, которую затем снимали, а кирпичи оставались на земле. Затем летом, когда почти не было дождей, оставляли их сохнуть на солнце. Эти кирпичи называются саман. Толстые эти саманные стены сами по себе хорошо приспособлены выдерживать жару и холод. Местные жители понимали, как строить в соответствии с климатом. Слабым местом этих домов были крыши. На обычную стропильную опору набивались доски. На эти доски укладывали плетенку карагандика, о котором я уже упоминала. На этот настил накладывали довольно большой слой глины и присыпали шлаковой пылью. Изнутри крыша была просто обмазана глиной. Эта крыша тоже в некоторой степени была приспособлена выдерживать холод и жару. Но абсолютно не была способна удерживать влагу. Обычно летом идет очень мало дождей. Если случайно приходит гроза, вода после краткого дождя просто стекает или поглощается толстым слоем глины на крыше. Но однажды летом 1946 г. дождь зарядил надолго, он шел 14 дней подряд. В результате урожай был необыкновенно хорош, но крыши дождя не выдержали. Вода не только проникла в дома, но обвалилась и глиняная обмазка с внутренней стороны крыши, то есть с потолка комнат. Грязища была неописуемая. Полы превратились в слой утрамбованной глины. Впрочем, это не особенно мешало, но когда начала протекать вода, глиняный пол размок. Нормальное передвижение в бараках по скользкому полу стало невозможным.

Этот пол имел и другой отягчающий недостаток. Он был удивительным инкубатором для блох. Перед сном мы вытирали ноги и запрыгивали в постель. При этом надеялись таким образом сбросить блох, потому что у них не было сил, чтобы вспрыгнуть на нары. Но если стоишь в бараке, сидишь там или ходишь, то постоянно облеплен блохами. Сколько их там было, можно было увидеть, когда солнце светило на пол. Там шел настоящий блошиный балет. Против них никаких средств не было. В противоположность этому в этом лагере нам удалось избавиться вшей. Но что еще оставалось, кроме блох – это клопы. Клопы заползали во все щели нашего багажа, мы были не в силах освободиться от них. Окна в этих домах были относительно велики, бараки соответственно были светлыми, нары двухярусными, так что на верхних нарах почти можно было стоять. Соответственно воздух в бараках был довольно хорошим. Но зимой все же было очень холодно. Отопление было недостаточным, окна были простыми, а температура часто падала до 40 градусов, однажды было даже 50 градусов минус. Самым тяжелым были снежные бури. Они длились от трех до девяти дней и превращали передвижение из одного барака в другой в опасное приключение. В эти страшнейшие бури мы должны были носить на спине корзины со шлаком, чтобы топить печи. Бури были особенно красивы при солнце или полной луне. Вдруг луна исчезала за снежными облаками, а потом появлялась снова. То же происходило и с солнцем днем. Снежные бури бывали часто, особенно суровые в конце зимы в последние дни марта. По временам случались и песчаные бури летом, когда в течение нескольких часов тончайший песок носился над землей. При жаре летом появлялись смерчи высотой до 30 метров, передвигавшиеся по степи. Они были совершенно не опасны и представляли восхитительное зрелище.

[1] Спасский лагерь ОГПУ-НКВД-МГБ («исправительно-трудовой») в 45 км от Караганды был организован в марте 1931 г. на территории Спасского медеплавильного завода, построенного в 1857 г. купцом Рязановым и к 1861 г. выплавлявшего по 30000 пудов ежегодно. В 1904 г. завод был сдан в аренду иностранному «Акционерномуобществу Спасских медных руд», объединенному с со Спасско-Воскресенскими и Успенскими медными рудниками и Саранскими и Карагандинскими угольными копями. В 1918 г. АО было закрыто.

[2] Rosa canina или собачья, дикая роза –шиповник.

[3] Скорее всего – это была не фабрика, а Карагандинский лагерь «Песчаный», откуда редко кто выходил живым. Чем занимались там заключенные составительнице, как и мемуаристке, выяснить не удалось

[4] См. прим. Это были арендаторы-модернизаторы завода, которые провели узкоколейку до Караганды

[5] В современной литературе бытует представление, будто Спасский завод уже с 24 июня 1941 г. был лагерем военнопленных (http://catholic-kazakhstan/org//credo/2002/8_2002/doc). Судя по воспоминаниям Антонии Ляйч, это произошло на ранее июля 1942 г, а до того этот был лагерь интернированных.

[6] Cucumis melone, в России называются в просторечии «колхозница»