АКАДЕМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ОТЕЧЕСТВА

Пятница, 13 января 2012 г.

А.Л. Хорошкевич

ИЛИ 75 ЛЕТ В ГУЛАГ''е

(Субъективные заметки)

Историография отечественной истории сосредоточивается в основном на личностях – при этом выдающихся с точки зрения официальной – действительных членах Академии наук, как бы та ни называлась, ее членах-корреспондентах, в значительной мере задававших тон в изучении прошлого России и ее составных частей.

Однако историческая наука, и историография в том числе, в тоталитарных и даже авторитарных государствах – продажная девка, которую власть употребляет по собственному разумению и потребностям. К 2011 г. мы имеем огромный багаж историографических сборников, монографий и отдельных статей, выдержанных в нейтрально-панегирических тонах. История же того учреждения, которое при создании предназначалась якобы для изучения прошлого народов СССР, - требует большего разнообразия тонов и цветов, среди которых, на наш взгляд, преобладает –увы - черно-серая гамма различных оттенков.

Объяснение этому лежит уже в основании этого учреждения.

1936–му году, году создания Великой Сталинской конституции, предшествовал серьезный опыт перековки, ломки и практически физического уничтожения историков еще прежней царской закалки и новой рабоче-крестьянской поросли, возникшей после революции. Дело Платонова, дело славяноведов, разгром краеведческих организаций должны были ясно показать даже медленно думавшим историкам, кто в доме хозяин и что ему требуется от этой категории гуманитариев. Выход в свет великого творения «Вопросы ленинизма» и не менее великой «Истории ВКП(б)» обозначили те вехи, от которых отходить не следовало. Шаг в сторону и расстрел – этот принцип действовал и по отношению к гуманитарным наукам.

Однако ситуация, сложившаяся в стране после успешно проведенного колхозного эксперимента требовала более гибкой политики.

Временно прекратилось гонение на церковь, была восстановлена в правах история, а соответственно и исторические факультеты в вузах. Дошла очередь и для науки.

В 1936 г.[1] был подписан указ о создании Института истории в составе Академии наук СССР. Но музыка играла недолго. Вся верхушка вновь созданного учреждения уже на следующий год, в 1937 г., в период Большого террора была обвинена в троцкизме и репрессирована. Таким образом, был заложен прочный и незыблемый фундамент сервилизма отечественной исторической науки.

Я сама с этим основополагающим принципом отечественной историографии познакомилась 13-ю годами позднее. В 1949 г. меня волею судеб и помощью М.Т. Белявского, замолвившего слово за дочку заслуженного врача РСФСР с полупроходным баллом на вступительных экзаменах, занесло на истфак МГУ в один из наиболее черных периодов его истории – борьбы с космополитизмом. Жертвой этой борьбы пал наш первый лектор по русскому средневековью К.В. Базилевич, обвиненный в «низкопоклонстве перед западом» за цитирование нелестного для России Ивана Грозного фрагмента записок Генриха Штадена, авантюриста, процветавшего при дворе первого царя. Иезуитизм обвинения явно бросался в глаза. В период культа личности, когда Сталин открыто ориентировался на своего великого предшественника бесчеловечного тирана с изломанной психикой – Ивана Грозного, не допускались никакие критические замечания по адресу деятельности царя, даже если они исходили от современника. Ситуация с цитированием Штадена была вывернута наизнанку, а сам Базилевич превратился в обвиняемого. На похоронах Константина Васильевича простудился его учитель С.В. Бахрушин, который должен был продолжить курс отечественной истории. Нас, первокурсников, отправили на Волхонку в Институт истории и поставили в почетный караул у гроба человека с необыкновенно красивым и благородным лицом в Большом зале этого академического здания[2].

Таким образом, первое соприкосновение с этим учреждением оказалось окрашенным в трагический черный цвет. Второе оказалось не столь трагическим, но не менее волнующим. В 1951 г. в издательстве Академии наук СССР вышла книжка «Сталин и вопросы языкознания». Я увидела ее в общем читальном зале старой Горьковской библиотеки МГУ в ясный день, когда солнечные лучи, проникавшие через огромные окна ротонды, заливали всю ее ярким светом. Открыла книжку, и – о, ужас – обнаружила статью Л.В. Черепнина, посвященную роли мудрых языковедческих изысканий вождя и учителя всех народов мира для исторической науки[3]. Черепнин был не только лектором, заместившим Бахрушина, лектором блестящим, без красот Базилевича, но с железной логикой, но и «Левушкой»[4] моей сводной тетки Надежды Николаевны Хорошкевич, ее любимым учеником в московской гимназии богачей Репман (Арманд)[5], где она вплоть до 1917 г. вела историю. Когда Л.В. Черепнин вернулся из административной ссылки, куда угодил по делу Платонова, она, работавшая тогда в ГИМ'е, устроила и его[6]. «Левушка» был благородной легендой дома, освящавшей всю советскую часть жизни тетки. И вдруг эта легенда лопнула как мыльный пузырь. И даже солнечный свет показался совершенно неуместным.

Черепнин меня в свой семинар не взял, видимо, опасаясь оказаться покровителем и быть соответственно обвиненном «в семейственности». Диплом «Ремесло и торговля Пскова XVI в.» я вынуждена была писать у М.Н. Тихомирова, на защите в мае 1954 г. произошел первый инцидент с академиком. Он был страшно возмущен тем, что на первое место среди исследователей, открывших элементы цехового строя на Руси, я поставила Б.А. Рыбакова, а не его. Речь о приоритете в некоторой модернизации или европеизации отечественного средневековья, не вполне соответствовавшей действительности, перешла в небольшую перепалку великих ученых. Слава Богу, Михаил Николаевич оказался незлопамятен и, наведя справки у В.А. Александрова, откуда я такая взялась, направил в аспирантуру Института истории.

Третья встреча – на вступительных экзаменах в аспирантуру. Член приемной комиссии Е.И. Индова долго допрашивала меня, против кого направлено только что вышедшее постановление «О культе личности», в тексте которого никаких имен не значилось. Я исхитрилась увильнуть от ответа, чем Индова была крайне недовольна.

Кандидатская была написана в срок, в 1958 г. рекомендована к печати, но вышла лишь спустя пять лет. История торговли, даже средневековой, еще не вошла в число тем, допустимых для советской науки, она оставалась полем исследования буржуазных ученых. «Перестройка» истории происходила значительно медленнее, чем остальных наук, прежде всего «точных».

Хрущевская оттепель не вызвала к жизни новых идей, не стимулировала создания новых методик, поисками и находками которых в это время была богата европейская историография, прежде всего, благодаря знаменитой «школе «Анналов»[7]. А у нас по-прежнему пережевывали «пятичленку» (марксово учение о пяти социально-экономических формациях), по-прежнему боролись с немецкими реваншистами. В последнем участвовала и я. Как беспартийный член коллектива, я должна была выполнять некие общественные обязанности. В.Т. Пашуто, парторг сектора феодализма, велел мне прочитать несколько немецких книг, что я и сделала. Через некоторое время в 1960 г. он подарил мне брошюру издательства «Знание»: В.Т. Пашуто, В.И. Салов, А.Л. Хорошкевич "Немецкие реваншисты", которая до сих пор вгоняет меня в краску стыда. Впрочем, я и самостоятельно отличилась ничуть не хуже. В статье 1958 г. об изучении внешней торговли средневековой России (тогда еще разница между терминами Русь и Россия не была ясна для меня) я причислила выдающегося историка Ганзы и ганзейско-русских отношений к тем же самым «немецким реваншистам». Пауль Йохансен, сын датского инженера, работавшего в Эстонии, оказался столь же незлопамятен, как Михаил Николаевич Тихомиров – он ответил автобиографической статьей с рассказом о своем отце – датском инженере, работавшем в Эстонии, и тремя рецензиями на книжку о новгородской торговле.

Но вернусь к оттепели и ее влиянию на историческую науку. Пожалуй, самым ярким событием уже даже не оттепели, а ее последствий («кометного хвоста») стала работа А.А. Зимина о «Слове о полку Игореве» 1964 г. В 1962 г. Отдел древнерусской литературы Пушкинского дома издал сборник «Слово о полку Игореве» - памятник XII в.». Он дал толчок размышлениям А.А. Зимина на тему о времени создания этого произведения.

Что произошло в результате этих размышлений – тема отдельная: рассмотрение вопроса Зимина в ЦК КПСС, закрытое обсуждение зиминской брошюры о времени создания «Слова о полку Игореве», изданной тиражом 100 экз., в Институте истории, поношение А.А. Зимина в прессе[8]. И надлом здоровья Александра Александровича, и без того далеко не крепкого, и лихорадочная подготовка более обширного исследования на эту же тему, увидевшего свет в 2007 г. в безобразно искаженном виде. О.В. Творогов (сотрудник Древнерусского отдела Пушкинского дома – Института русской литературы) – решительный противник идеи А.А. Зимина о позднем происхождении гениального произведения, был приглашен вдовой ученого В.Г. Зиминой в качестве главного редактора текста. Тот позволил себе нарушить авторскую волю и действительно «отредактировал» сочинение. В конце своего труда А.А. Зимин приложил реконструкцию памятника, сделанную на основе анализа текста первого издания и списков Задонщины. О.В. Творогов перенес реконструированные варианты в текст исследования, изъяв при этом приведенные там цитаты. Таким образом была полностью искажена логика исследования. В качестве доказательств были приведены варианты реконструкции. К счастью, Александр Александрович не дожил до такого поношения науки в «святых патриотических» целях.

Время хрущовской оттепели породило много надежд на возрождение исторической науки и возвращение правды в историю советского общества, которая до тех пор рисовалась в качестве безоблачного рая, где процветали идеалы «социализма». И прежде всего ученые (без кавычек) обратились к истории коллективизации. Мария Лукинична Богденко и Виктор Петрович Данилов подготовили ряд работ по истории коллективизации, в которых показали насильственные методы ее проведения, губительные последствия этого мероприятия. Однако ни одна из них не была опубликована. Более того, «крамола» настолько испугала Идеологический отдел ЦК КПСС, что было принято решение о разделении Института истории АН СССР на два: Институт Всеобщей истории и Институт истории СССР. Этот раздел обрек российскую часть на жалкое прозябание, отрезав историю Россию от мирового развития, он создал благоприятную почву для ультра-патриотических концепций особого пути, самобытности Святой Руси и соответственно России.

Эпоха брежневского застоя не прошла без пагубного воздействия на развитие отечественной исторической науки. Такая, казалось бы, совершенно нейтральная тема, как развитие многоукладной экономики, характерное, как показал К.Н. Тарновский, для царской России конца XIX в., стала ареной жестоких идеологических битв. Еще более жаркие сражения происходили по поводу роли интеллигенции в Октябрьском перевороте или, как тогда говорили, Великой Октябрьской социалистической революции. «Преувеличение» значения интеллигенции в подготовке и проведении переворота считалось формой ревизионизма. На этот раз «под раздачу», говоря нынешним сленгом, попал директор Института истории СССР П.В. Волобуев.

К 1991 г. Институт пришел обессиленным и обезглавленным. Выборы нового директора – им стал ученик академика Льва Владимировича Черепнина Андрей Николаевич Сахаров. Цинично менявший позиции от ярого демократа до железно стойкого консерватора-коммуниста и соответственно легко колебавшийся вместе с линией правящей элиты, он закрепил жалкое состояние Института. Была прекращена библиографическая работа (а это то же самое, что статистика для экономики и политики), резко сократилось число публикаций источников –летописей, актов, делопроизводственных материалов, прекратилось издание серии «Письма и бумаги Петра Великого», начатое еще в XIX в., но в советское время остановившееся лишь на тринадцатом томе. Центр исследовательской и публикаторской деятельности перемещался в архивы, музеи других городов. Рубеж 2000-2001 гг. оказался кризисным для института. Из него на всем протяжении сахаровского директорства постепенно утекали кадры. Но в начале 2001 г. институт покинул целый коллектив историков, владевших массой иностранных языков и занимавшихся исследованием древнейших государств на территории СССР

Институт, в 1992 г. очередной раз переменивший название на Институт российской истории, превратился в оплот консерватизма, поле для подковерных интриг, коррупции администрации, пользовавшейся арендными деньгами для длительных вояжей заграницей, приватизации квартир, выделенных Академией для молодых сотрудников и т.д. Для деятельности сотрудников характерна потеря профессионализма, прихватизация чужих трудов и грантовых поддержек.

Конечно, это не настоящий ГУЛАГ. Здесь нет колючей проволоки, пайку можно заказать не только в Утконосе, но и в любом ресторане.

Но для мысли – исследовательской мысли – это жестокий ГУЛАГ.

В России «…возрождается, с небольшими изменениями, советский державно-патриотический миф – миф об отечественной истории как о череде славных героических свершений… Отказ от памяти, подмены ее картиной лубочной империи… представляет для России не меньшую общественную опасность, чем культивирование национальных обид ее соседей» [9]

Вина историков – во внедрении в сознание сограждан лживых схем и концепций. Историческая наука потеряла доверие, как и содержащая ее власть.

Покаяние историков – единственный путь в будущее.

[1] Дубровский А.М. Власть и……??????

[2] Никак не могу согласиться с оценкой его деятельности, данной А.А. Формозовым. Вряд ли можно говорить о панегириках Бахрушина Грозному, когда он сосредоточился на изучении Избранной рады, политика которой коренным образом отличалась от самостоятельной политике Грозного.

[3] Эту статью напрасно искать в биобиблиографии Л.В. Черепнина, составленной В.Д. Назаровым. Ученик попытался спасти честь учителя изъятием из списка трудов этого компрометирующего сочинения.

[4] Так же его, любимого ученика известного литературоведа и историка С.К. Шамбинаго, звали и в доме Каптеревых-Шамбинаго, куда в начале ХХ в., вплоть до Первой мировой войны, часто был приглашаем его отец (Каптерева-Шамбинаго Т. Дома и за границей. М., Новый хронограф, 2009. С. 123).

[5] Там же. С. 119.

[6] Смеялось время над людьми, упрямо люди храм взводили. Сборник материалов по истории украинско-русского рода / Сост. В.К.Шахбазова. М., 2008. С. 00

[7] Афанасьев. Школа «Анналов»

[8] К сожалению, до сих пор не издан Дневник А.А. Зимина «Слово и дело», который Александр Александрович вел на протяжении 1963-1965 гг. и где собирал все высказывания по своему адресу, не только не лестные, но и просто ругательные – в том стиле подворотни, который утвердился в России после 1999 г.

[9] Международное общество «Мемориал». О национальных образах прошлого. ХХ век и «война памятей» // Новая газета. № 21 (1339) 27.03.-30.03. 2008. С.12