Интернирование.

Из одного лагеря в другой

Когда разразилась немецко-советская война, начался новый этап моей жизни. Как только Гитлер напал на Советский Союз, было ясно, это принесет нам большие изменения, поскольку Австрия не существовала, у нас были немецкие паспорта, паспорта враждующего государства. Когда я на следующее утро после начала войны попросила мужа предпринять необходимые приготовления и собрать вещи, он думал, что с нашим арестом подождут несколько дней. Он был так взволнован, что он должен был обсудить это со своими друзьями. Так мы ничего не подготовили, когда на второй день войны вскоре после полуночи к нам пришли люди из НКВД[1] и арестовали нас. Beamten разрешили нам собрать вещи. Мы могли взять столько, сколько сможем унести с собой. Было совершенно ясно, что мы покидаем родной кров надолго. Муж в практических делах повседневной жизни никогда не отличался, а сейчас пришел в такой шок от предстоящего полного изменения жизненных обстоятельств, что при сборах почти не мог оказать помощи. Зато мой сын оказался надежным. Он первым делом запаковал зимние вещи, которые по случаю летнего времени были спрятаны. Таким образом мы были отчасти снаряжены для длительного многолетнего заключения в лагерь.

Всех живших в Эстонии и подлежавших высылке людей доставили в один лагерь. Мы ехали, не помню сейчас, каким образом из Дерпта в маленькое местечко под названием Харку[2] вблизи от Ревеля. Там находился небольшой лагерь. Он состоял из двух не слишком больших бараков, окруженных проволочным забором. Там были не только люди с немецкими паспортами и подданные тех стран, которые находились в войне с Советским Союзом, как-то венгры, румыны, финны, но и тех стран, которые были захвачены немецкой армией, т.е. Дании, Чехословакии и Норвегии. Численно преобладали еврейские эмигранты из Германии и Австрии.

Как долго мы оставались в лагере Харку, сейчас припомнить не могу. Во всяком случае было еще очень жарко, когда грузовиком нас доставили на вокзал и погрузили в вагоны для скота. Одно это уже вызывало страх, так как из лагеря мы наблюдали, как обстреливались вражеские самолеты. Эстония таким образом находилась в сфере действия вражеской авиации. В лагере было собрано так много народа, что при вывозе грузовик много раз ездил к вокзалу. Когда уже большую часть вывезли, закричала женщина, которая носила другую фамилию, чем все остальные члены семьи. Она просила, чтобы ее не разлучали с семьей. Поскольку в грузовике уже не было больше места для всех, то взяли людей, которые стояли следующими по списку. Это были мы. Когда мы прибыли на вокзал, оказалось достаточно людей, чтобы заполнить один вагон. Остальные люди, которые еще оставались в лагере, попали в самый последний вагон. Перед тем, как мы выехали из Ревеля, по неизвестным нам причинам этот последний вагон отцепили и прицепили перед первым вагоном, где находилась команда охраны и продовольствие. Эти вагоны прицепили к длинному поезду, состоявшему в основном из цистерн. Я рассказываю так подробно потому, что после короткой поездки в Нарву поезд остановился в поселке Ору[3]. Через некоторое время охрана заперла все вагоны и сбежала в лес[4]. Вскоре самолет атаковал этот маленький вокзал. Нападавшему показались особенно привлекательными бесчисленные цистерны. Очевидно, он хотел поразить один из этих вагонов, чтобы взлетел на воздух весь поезд и разрушил дорогу. Для этого он кинул бомбу, которая взорвалась непосредственно у бывшего самого последнего, а теперь самого первого вагона нашего транспорта. Вагон был основательно разрушен, 9 человек были убиты, почти все ранены, многие так тяжело, что не смогли двигаться с нами дальше, а должны были быть отправлены в больницу. От удара бомбы была вырвана дверь следующего вагона. Пассажиры этого вагона выскочили, и один из них открыл остальные вагоны. Теперь наши люди могли скрыться в лесу в безопасности. Летчик зашел вниз еще раз и обстрелял из пулемета убегавших в лес людей. Еще несколько человек погибли. Только одна старая дама сумела использовать возможность бежать. Выстрелы попали и в цистерны. Из них потекла вода. Собственно я могу теперь сказать «Да здравствует коррупция!»[5]

У охранников естественно была нечистая совесть, что они оставили нас на произвол судьбы беспомощными в запертых вагонах во время бомбардировки, и теперь согласились продолжить переезд с открытыми дверями. В качестве представителя интернированных выступил мужчина по имени Блюменталь, который во время бомбардировки и самолетного обстрела разумно оценил обстановку и открыл двери вагонов. Он помогал старым людям выпрыгнуть из вагона, был примером любви к ближнему. Он был однако тяжело больной сердечник. Ему оказалось было слишком много волнений, и на следующий день его поразил инфаркт. Он оставил дочь и вторую жену.

Дальнейшее продвижение было очень затруднено, так как мост через р. Нарову был поврежден вражескими налетами, но несмотря на это мы все-таки ехали ночью, преодолевая путь небольшими отрезками. Когда мы наконец пересекли Нарову, то прибыли рано утром в город Гатчину, важный и крупный пересадочный железнодорожный узел с большим вокзалом. Тут мы установили, что этот вокзал забит поездами, которые вообще не продвигались. Очевидно, путь был либо поврежден, либо настолько переполнен транспортом по направлению к востоку[6], что движение полностью застопорилось. Во всяком случае мы целый день простояли в этом пересадочном вокзале рядом с с поездом, вагоны которого были набиты бомбами. Охранники этого поезда в течение дня неоднократно поднимали тревогу, бросались к пулеметам и озабоченно смотрели на небо. Но вражеские самолеты не появлялись[7]. Но если бы упала хоть одна маленькая бомба, весь этот огромный вокзал был бы ею уничтожен. От нас вообще бы ничего не осталось, потому что мы стояли непосредственно рядом с этим поездом. После того, как мы пережили этот ужасный день, ночью поехали дальше на восток. Дальнейший отрезок пути очевидно не был так перегружен, и мы теперь быстрее двигались на восток. Наконец мы прибыли на маленький вокзал и были выпущены из вагонов. Багаж погрузили на грузовики, мы должны были идти в лагерь пешком. По пути меня неожиданно покинули силы, кровь бросилась в голову, я не могла дальше идти. Человек, который нас охранял, заметил, что я не могу идти дальше и разрешил мне, мужу и сыну остановиться. Я легла в лесу на обочине дороги и ждала, когда придет машина нас забрать. Приступ слабости произошел не только из-за жары, но из-за общего напряжения.

Лагерь Оранки был в старом монастыре[8] с еще сохранившейся стеной, почему и был превращен в исправительный лагерь. Уголовники видимо были удалены из этого дагеря незадолго до нашего прибытия, потому что один человек, у которого уже кончался срок заключения, все еще находился в этом лагере. Он рассказал, что у него дома больная жена и несколько детей. Поэтому он несколько раз опоздывал на уличные работы на улице при трамвайной линии. После третьего опоздания его за это присудили к заключению на 5 лет.

Здесь я должен рассказать о дополнительной трудности, которая вызвала много забот-волнений. В первые месяцы интернирования мать почти ничего не могла есть. Это было следствием психического напряжения, даже на пути из Сибири в Петроград она тоже не могла есть, хотя прекрасно осознавала, как это плохо для ее маленького сына. Уже в лагере она худела и худела, но у нее было хорошее настроение, и она была очень активна. Мы никак не могли понять, откуда она черпала силы для такой активности. Кое-как она начала все-таки есть, и у нас исчезло опасение, что она умрет с голода.

Посредине этого подворья нвходилась большая монастырская церковь, и еще было заметно, что она была очень красивой, внутри сохранились фрески. Внутреннее убранство вынесли, а церковь превратили в товарный склад. До нас здесь очевидно жило гораздо больше народа, потому что в трапезной - trapeza, находились пятиэтажные нары. После этого мы побывали еще в трех лагерях, но нигде больше не видали подобного небоскребного нагромождения нар. В этом старом рефектории никого из нас не разместили, так как нам хватило места в небольших домах, которые конечно было значительно легче обживать; не нужно было совершать регулярные подъемы в гору, чтобы достичь своего спального места. В тех помещениях, где мы жили, были только двухярусные нары. Вероятно, что-то осталось от монастырской братии: мы получили деревянные миски и деревянные ложки, которые по древнерусскому образцу были расписаны красивыми узорами и покрыты лаком. Единственно, что было для нас непривычным, что они испускали своеобразный запах лака. Впрочем, мы смогли взять их с собой в следующий лагерь, так что они нам служили все время интернирования. Еда была значительно лучше, чем в следующих лагерях. Она была разнообразнее, и ее было больше. Иногда нам давали даже мясо, чего в последующих лагерях не бывало. Здесь, в отличие от более поздних лагерей, нас не заставляли работать. Однако все же некоторые бригады выходили в поле, это было время уборки картофеля. В этот лагерь попали также люди из русской части Советского Союза, среди них были французские дамы, приехавшие в Россию еще до революции в качестве гувернанток, оставшиеся там и даже не вышедшие замуж, так что у них не было даже советского гражданства. Они были интернированы как французские гражданки. Некоторое время в этот лагерь привозили чехов, которые именовали себя принадлежащими к чешскому легиону, они собственно не были лагерными заключенными. Позволяли ли им выходить на прогулки за пределы лагеря, сейчас я не помню. Отношения с офицерами, отвечавшими за нашу охрану и снабжение, были хорошими. И их начальник полковник по временам приходил в лагерь и болтал с теми сидельцами, которые знали русский. И таких было совсем немало. И все-таки в этом лагере совершенно неожиданно производили контроль имущества. Они называли это «обыск». Оычно солдаты охраняли только ограду лагеря. Неожиданно со всех сторон в лагере возникли солдаты и одновременно вошли во все жилые бараки. Сначала мы очень испугались, не знали, чего они от нас хотят. Потом выяснилось, что эта неожиданность должна была воспрепятствовать заключенным спрятать вещи, которые лагерное начальство хотело взять на сохранение. Сначала у нас отняли только документы. При переселении в другие лагеря мы их так никогда и не получили. Документы, как сказано было нам, всегда переезжают вместе с командой охранников. Но все-таки когда-то произошла неудача, так как при освобождении нам не дали этих документов. Мы были отпущены на свободу с клочком бумаги, на котором был зафиксирован факт нашего освобождения.

При этих неожиданных проверках речь шла о том, чтобы украшения, которые люди везли с собой, “взять на сохранение”. За деньги, которые и находили у заключенных, выдавали квитанции. Из этих денег выплачивали ежемесячно небольшую сумму.Давали ли з квитанции за украшения, я сейчас не помню. Но и квитанции в конце концов не помогли бы, так как очевидно и драгоценности, при различных проверках “взятые на сохранение”, оказались “ненаходимыми”.

Поздней осенью, когда было уже холодно, нам пришлось паковать вещи. Сначала нам было непонятно, почему мы должны были покинуть этот лагерь. Причина вскоре обнаружилась воочию. Нас привезли снова на маленькую станцию. На этот раз были палатки, в которые нас поместили сначала, чтобы дождаться вагонов, которые нас оттуда вывезут. Эта маленькая станция была недалеко от г. Горький, прежнего и нынешнего Нижнего Новгорода. Ночью можно было видеть, что Горький подвергается бомбардировке. Стало ясно, что нас вывезли из этого лагеря потому, что приближался фронт. Если первый раз мы ехали в страшную жару, то теперь ехали в холоде. Шел снег, и прежде всего не сменялись страшные картины: хлебные поля с неубранным урожаем, при этом колосья едва выглядыаали из-под снега. Что же должны есть люди, если не смогли убрать урожай? На этот раз нас отвезли не очень далеко, к г. Актюбинску[9] к северо-востоку от Каспийского моря. Хотя мы приехали на юг, но при континентальном климате это вовсе не значило, что мы попали в более теплую местность.

Езда в холоде имела свое коварство. Мы не могли покинуть вагон. При первом переезде, который состоялся в жаркую погоду, в вагоне для скота было просто отверстие в полу, через которое мы могли справлять свою нужду. Теперь же мы ехали при ужасном холоде. Отверстия в полу делать было нельзя, иначе бы мы все замерзли, zumal во всем огромном вагоне для скота - а русские товарные вагоны значительно больше, чем в Средней и Западной Европе – была одна маленькая печурка, которая и так нас едва-едва согревала. Металлические части внутри вагона были покрыты льдом. И для справления нужды был только один металлический контейнер, который освобождался только один раз в сутки. А поскольку в вагоне было около 60 человек, контейнер наполнялся очень быстро, так что в случаях, когда поезд шел на большой скорости - а поезд ехал по плохо выложенным отрезкам пути со скоростью 100 км в час – содержимое этого контейнера брызгало до потолка. Кормежка была значительно хуже, чем в обоих лагерях и даже хуже, чем во время первого переезда. Раз в день давали суп и кроме того только хлеб.

Новый лагерь в Актюбинске был своего рода двойным лагерем. Он состоял из длинных одноэтажных домов, которые образовывали очень длинный прямоугольник. В середине этого прямоугольника протянулась стена. За стеной вероятно был лагерь таких же размеров, в котором содержались заключенные женщины. За эту стену едва ли можно было заглянуть, об этих соседях мы ничего не знали. При более или менее сносной погоде жизнь проходила в этом большом дворе, который образовывали бараки. Часть этого одноэтажного дома была отведена для кухни, склада продуктов и больницы, остальное занимали жилые помещения. В этом лагере мы вообще не работали. Вокруг были пустые степи, город Актюбинск находился в удалении на несколько километров. В этом лагере мы провели зиму. Если в Оранках было слишком много места для лагерных заключенных, то здесь слишком мало места. В мужском бараке была такая теснота, что мужчины ночью могли повертываться только все вместе, потому что слишком малое место для спанья не позволяло двигаться против общего порядка. Я жила с сыном, которому в это время было уже 16, все еще в детском бараке. Это было большой преимуществом, потому что здесь было больше места, лучше топили, и кроме того дети получали значительно лучшую пищу.

Это был единственный лагерь, в котором жило само лагерное начальство. Это было связано с тем, что лагерь находился в глухом месте. В это хозяйство я несколько раз ходила в качестве домашней портнихи. Неожиданно меня вызвали к руководителю лагеря, который сообщил мне, что в частном порядке работать для лиц, принадлежащих к руководству лагеря, запрещено. Коммендант сожалел об этом распоряжении, и это весьма вероятно, потому что трогательно заботился о нас. Поскольку даже в детском рационе молоко не было предусмотрено, он организовал снабжение молоком, каждый день в лагерь приезжали крестьяне с молоком и яйцами, за которые мы, конечно, должны были платить. Руководитель лагеря не мог ничего поделать относительно этого распоряжения. Женщина, у которой я несколько дней работала портнихой, была совершенно вне себя, когда услышала об этом запрете. Она, очевидно. испугалась, что она и ее семья могут пострадать, если сделали что-то, противоречившее предписаниям.

Когда начал таять снег, мы должны были покинуть бараки, поскольку талая вода стояла очень высоко. Нас перевели в заброшенный аэровокзал, в помещении которого теперь мы были временно переведены. Там нам пришлось спать на полу в огромных залах. Однако тамошнее пребывание было недолгим. Как только сошла вешняя вода, мы вернулись обратно в наш лагерь. Очевидно вода в бараках стояла на уровне 1 метра. Мы вычистили помещения, снова обустроили их, но в начале первой же ночи испытали серьезный страх. Еще кто-то жил в бараке. Кроме керосиновых ламп у нас не было никакого освещения. Лампы мы естественно погасили, отходя ко сну, потому что у нас было очень мало керосина. Как только зажгли лампы, выяснилось, что разделяем барак с бесконечным множеством лягушек. Днем они оставались незамеченными.

Незадолго до обратного переселения в лагерь появилась некая комиссия и сделала нам предложение: добровольно переселиться на кирпичную фабрику[10]. За работу на фабрике мы бы получали лучшую еду. Муж сейчас же записался, следовательно, мы должны были ехать. Коммендант лагеря был ко мне расположен и совершенно с этим решением не согласен. Он сказал мне, что это неправильное решение ехать на фабрику. Там мы должны были работать, в том числе с тяжелыми физическими нагрузками. И хотя еда была немного лучше, по сравнению с большими усилиями улучшение пищи явно недостаточно.

Имел ли этот лагерь собственное наименование или действительно назывался кирпичной фабрикой, я сейчас не помню. Во всяком случае центром этого лагеря была кирпичная фабрика. Эта фабрика со всеми ее мастерскими была окружена проволочным забором, днем охраняемым стражей. По окончании работы заключенные шли в небольшой закуток, который также был окружен проволочным забором. Здесь по ночам, когда мы спали, бдила охрана. По ночам запрещалось проникать в рабочие помещения, но днем доступ к тем зданиям, в которых мы жили, был свободным. Внутри всей этой территории фабрики, которая днем была окружена охранниками по всему периметру проволочного забора, существовал еще один второй маленький лагерь, в котором были помещены уголовники. Эти уголовники в лагере выполняли разные функции. Здесь единственный раз за все время нашего четырехлетнего заключения мы имели право легального общения с уголовниками. Впрочем, в этом исправительном лагере было не очень много сидельцев, это были собственно квалифицированные рабочие, и подсобники, инженеры и важные руководители, все эти уголовники и ночью содержались в этом втором лагере. Было единственное исключеие: начальник кирпичной печи или кольцевой печи был свободным человеком. Но поскольку печь не работала, то и он равным образом еще до нашего отъезда лишился свободы.

Самыми интересными уголовниками были, конечно, политические “преступники”. Среди них был директор электростанции кирпичной фабрики, очень любезный и добрый человек лет тридцати. О нем говорили, что он потому попал в лагерь, что его родители до революции были богатыми людьми. Руководитель второго лагеря выглядел так, как представляют русского запутавшегося революционера второй половины предшествующего столетия. Он оказался в лагере по обвинению в каких-то политических статьях (параграфах). Был директор горшечной мастерской, которого я знала лучше всех, его заключили из-за обладания валютой. Начальник глиняного рудника, который также находился на территории лагеря, как говорили другие, был арестован за грабеж с убийством. Он выглядел совершенно так же, как грабитель-убийца в одном английском криминальном фильме, действие которого происходило в 19 столетии. В горшечной мастерской был украинец, который отвечал за топку, когда печь не горела, он сидел без дела. Однажды явился учетчик работ и при нас производил расчеты. При этом он спрашивал устно этого украинца о результатах сложных умножений и делений. Этот человек тотчас ему отвечал. После этого нас, конечно, заинтересовало, откуда у него такая быстрота. Он был профессором математики в Киевском университете, но власти города считали его не вполне политически благонадежным и отправили в лагерь. Он вообще никогда ничего не устраивал, но власти ему не доверяли в связи с его позицией. Он был особенно любезным и дружелюбным человеком. В горшечной работали еще две женщины заключенные, они изготовляли диски (круги) горшков. И занимались видимо этим уже давно, поэтому умели это делать очень хорошо. Одна была темноволосая, немного вульгарная, но чрезвычайно общительная. Она получила три года лагеря за убийство ребенка. Вторая молодая женщина была довольно стройная, высокого роста блондинка, очень тихая и сдержанная (отстраненная), ей присудили пять лет заточения в лагере за то, что она принадлежала к баптистской общине[11].

Мой муж работал не на кирпичном заводе, он ходил на стороительство моста за пределами лагеря. Во время поездки к этой строительной площадке он нечаянно он поранился. Кроме того, у него был ужасный фурункул, который очень его ослаблял. Я работала в горшечной и с помощью пресса изготавливала изоляторы. Сын работал подсобным в химической лаборатории, где первоначально изготавливали глазурь для горшечной. Позднее сотрудники этой лаборатории должны были мерить температуру в кирпичных печах. Глава этой лаборатории тоже был уголовником, он сидел по подозрению в принадлежности к троцкистам. Он был очень остроумным человеком. Лагерники, поскольку тем для разговороа было немного, всегда обсуждали вопрос о возмоожности перевода в другой лагерь. А когда мы спрашивали начальника этой лаборатории о его мнении, скоро ли заключенных интернированных переведут в другой лагерь или нет, он на основе своего четырехлетнего знакомства с советской управленческой практикой отвечал: «Кирпичная фабрика обязательно должна быть пущена, потому что рядом строится стратегически важный объект, для которого требуется этот кирпич. Рабочей силы в окрестности нет никакой. Поэтому вы скоро уедете». Он был прав. В доме, где помещалась эта лаборатория, находилось и нечто вроде бухгалтерии для всего лагеря. Там по временам собирались все начальники. Они все совершенно мирно сидели перед этим домом на корточках, как руководитель лагеря, так и заключенные, и обсуждали все проблемы. Когда я однажды заметила, что старшина заключенных носит ту же форму, что и коммендант лагеря, мне объяснили, что он был высокопоставленным офицером НКВД[12], который теперь оказался в этом лагере, почему и носит ту же самую форму. Очевидно, в НКВД, которому подчинялась и тайная полиция, его прежняя работа в НКВД была квалифицирована как достаточная для поста старшины лагеря.

Наглядное представление о советской хозяйственной практике мы получили, наблюдая за попытками запустить в действие кирпичную фабрику. Внутри огороженного пространства было два кирпичных завода. Один, старый, находился над глиняным рудником, и один новый, лежавший на уровне глиняного рудника. Верхний кирпичный завод после постройки нового был очевидно заброшен, так как машины проржавели. Рядом со старым заводом были уже развалившиеся и более неиспользуемые кирпичные печи и многочисленные покрытые крышами конструкции для сушки кирпичей. Поскольку дожди в этой местности были большой редкостью покрытия предназначались для защиты от солнечных лучей, которые впрочем, быстро суша новые кирпичи, тем самым могли бы испортить их. Нижняя фабрика была построена вполне современно, здесь были сложные мешальные и режущие машины, кроме того камеры с горячим воздухом для быстрой сушки кирпичей и, в третьих, - большая современная кирпичная печь, – все последовательно находилось друг под дружкой Мы должны были только привести все это в действие. И в течение многих недель врачевали мешальные и режущие машины, но наладить их не смогли. Мешальная машина с бесконечным винтом, который прессовал глину в режущую машину, был изготовлен на одной фабрике, а режущая машина на другой. Обе машины абсолютно не соответствовали друг другу. Пришлось приводить в порядок старые машины на старом заводе, что полностью и удалось, потому что русские – большие мастера возрождать старые машины, которые, по нашему мнению, не заслуживают никакого доверия. Забавность ситуации заключалпсь в том, что эта сложная конструкция для сушки сырого кирпича не действовала вообще. Инженеры, строившие этот новый завод, очевидно придерживались мнения, что старые инженеры лишились разума, когда построили кирпичный завод на горе, так что глину нужно было из ямы поднимать наверх, что требовало большого расхода энергии. Видимо, им никто не сказал, что глиняная яма и ее ближайшая окрестность лежит в зоне (весеннего) наводнения. И в следующее же половодье вся территория фабрики была затоплена. Турбины, которые должны были подавать горячий воздух в сушильные камеры, еще в июне стояли в воде в шахтах глубиной 3 метра. Они были полностью испорчены, сложная сушильная конструкция была неспособна к работе. Поэтому кирпичи изготавливали наверху и обжигали их внизу. Для этого нужно было высушенные сырые кирпичи перевозить сверху вниз. Рельсы были, но движков-паровозиков, машин, которые могли бы тормозить маленькие вагонетки, не было. Поэтому их просто пускали мчаться вниз. Дорога была покрыта двумя кучами разбитых кирпичей, которые при этом скатывании сваливались с вагонеток. В согревании кирпичной печи тоже имелись сложности, так очень долго было невозможно разжечь долго возгорающий уголь. В конце концов печь заработала. Однако, когда из нее вытащили первую партию кирпичей, выяснилось, что они никуда не годятся. Единственный инженер на этом предприятии, который жил в лагере не как заключенный, был начальник печи. После этого он был осужден к заключению в лагере.

Об условиях жизни у меня сохранились весьма слабые воспоминания. Еда была немного лучше, чем в прежнем лагере в Актюбинске. Однажды нам даже дали верблюжье мясо. Несмотря на то, что и потом мы годами жили в местности, где было много верблюдов, мы больше никогда не получали верблюжатины. Хотя работа временами была тяжелой - у меня было много мучений с прессом для изготовления изоляторов – все же этот лагерь был лучше, чем два предшествующих, потому что безделье в течение длительного времени переносить тяжелее, чем мучения на работе.

Также пожалуй одной из сложнейших а также очень ответственной работой в этом лагере была топка большой горшечной печи. За нее отвечал уже упомянутый профессор математики, который, как рассказывали, после назначения в этот лагерь обдумал, чем он там сможет заниматься, потому прочитал всю подходящую литературу и после этого стал специалистом по обжигу керамики. Но топил он не сам. У него был истопник, который должен был обслуживать печь по его указаниям. Этот истопник также был заключенным, он попался на воровстве. Поскольку, по мнению советских властей, вор был менее опасен, чем политический ссыльный, он мог через день уходить на ночь в город. Поговаривали, что у него там была знакомая, заинтересованная в том, чтобы его хорошо кормить. Главный талант этого мужчины заключался в умении в случае нужды раздобывать дров. Случалось, что обжиг длился дольше обычного и запасы дров подходили к концу. В этой местности такое было трагедией. Актюбинск лежит посредине сухой степи, там ничего не растет. Тогда этому человеку, который, вероятно, был профессиональным вором, давали грузовик и посылали «организовать» дрова. Однажды он вернулся с телефонной мачтой. Он просто-напросто прервал телефонную связь. И привез эти дрова в лагерь НКВД. Там не преследовали никого. Он должен был только быть осмотрительным, чтобы ускользнуть по дороге, чтобы его не поймали по пути. Вторая история, которую про него рассказывали, была еще интереснее. Недалеко от нашего лагеря находился самый большой никелевый комбинат Советского Союза[13]. При отъезде мы проезжали мимо этого комбината. Мы ехали вдоль него несколько километров. И это предприятие было ограждено проволочным забором, то есть и его работники были несвободными людьми[14]. Наш подсобный истопник, когда он очередной раз должен был раздобыть дрова, приблизился к воротам этого никелевого комбината, дождался, пока кто-то проехал, нагло въехал в лагерь, где-то нагрузил полную машину дров и также нагло выехал. Он утверждал, что нужно только сделать вид, что действуешь по важнейшему поручению, тогда люди совершенно не замечают, что их обкрадывают. Он лично, впрочем, был очень приятным человеком. Позднее в лагере для интернированных гражданских лиц было еще больше профессиональных преступников. И эти, собственно говоря, были такие же милые люди. Прежде всего, в таких условиях они уже провели многие годы своей жизни. Они не столько были удручены потерей свободы, они значительно лучше знали, как в этих гадких обстоятельствах можно создать все-таки более или менее сносные условия жизни.

[1] Народный комиссариат внутренних дел

[2] Харку

[3] Пос. Ору на побережье Финского залива. В настоящее время в пределах г. Кохтла-Ярве находится район Ору.

[4] Вплоть до настоящего врмени эта местность остается очень лесистой.

[5] При такой коррупции ничего удивительного в том, что прказ о создании Нарвского укрепленного района от 4 июля 1941 г. не был выполнен.

[6] Вероятно не только к востоку, но и непосредственно в Красногвардейский район (Гатчина с 1929 по 1944 г. именовалась Красногардейском), последний укрепленный район на пути к Ленинграду..

[7] Первая бомбардировка Гатчины состоялась 15 августа 1945 гю См. подробнее Цитадель под Ленинградом. Гатчина в годы Великой Отечественной войны. Составитель И.Г. Любецкий. СПб., 1992..

[8] Это Оранский Богородский монастырь в Нижегородской обл.По преданию он был основан П.А. Гладковым на урочище Ораново поле на Славянской горе. В монастыре находится икона Владимирской Божьей матери, копия иконы Успенского Московского собора, заказанная тем же Гладковыс. Ныне очень почитаеый монастырь.

[9] Актюбинск (совр. казахск –Актобе) – город, основанный в 1859 г для защиты Оренбургского края от киргизских набегов. Ныне на северо-западе Казахстана.

[10] Вопрос о производстве кирпичей был актуальным еще до 1917 г. (Так, высокачественные огнеупорные кирпичи для коксовых печей ввозились в Россию из Бельгии Баев, В. Указ. соч.) и при ориентации Советской власти на принудительный труд не был решен даже «великим менеджером», по определению В.В. Путина, в довоенном СССР..

[11] Баптисты – одна из разновидностей протестантизма, возникшая в Англии в начале XVII в. и более или менее оформившаяся на протяжении 1609-1689 г. (от вероучения Джона Сита до Лондонского). Название происходит от греческого слова крестить. Баптисты признают лишь крещение взрослого человека, а не детей, Библию считают единымнепогрешимым авторитетом, но признают Троицу, непорочное зачатие, верят во второе пришествие Христа, отрицают государственную религию, настаивая на идее всеобщего священства и единой вселенской невидимой церкви. Преследование баптистов в СССР началось после принятия Советом народных комиссаров и Всесоюзным центральным исполнительным комитетом ВКП(б) постановления «О религиозных объединениях» 8 апреля 1929 г., во исполнение которого верующие, в том числе 22 тысячи баптистов, подверглись жесточайшим репрессиям

[12] НКВД – Народный комиссариат внутренних дел.

[13] Никелевый комбинат – Видимо, это Южноуральский, основанный в 1935 г. и работавший на рудах ближайших к нему месторождений, в том числеКемпирсайского недалеко от Актюбинска.

В настоящее время он поставляет 1% мирового производства никеля, широко применяющегося в военной промышленности. А в конце 1941 г. весь никель СССР происходил с этого комбаната

[14] За 1941-1944 лагеря НКВД произвели 6,5 тонн никеля