Детство и отрочество в годы Великой Отечественной…

А.Л.Хорошкевич

(Институт славяноведения «РАН»)

(заметки историка об автобиографической отечественной литературе)*

Дети войны - и веет холодом,

Дети войны - и пахнет голодом,[….]

Дети войны – и волосы дыбом.

Л.М.Голодяева

Литература о детстве и отрочестве, традиционная для отечественной литературы XIX-начале ХХ веков, в ХХI cтолетии стала практически необозримой, хотя узкая «детско-военная частная» тема (скорее - одна из системообразующих мироощущение и миропонимание общества) не привлекла достаточного внимания ни филологов, ни культурологов, ни историков. В настоящее время она приобрела особую актуальность в связи с тремя обстоятельствами – сложным международным положением (братоубийственным конфликтом двух братских по происхождению восточнославянских народов), катастрофически быстрым сокращением детей и отроков войны 1941-1945 гг., чему немало способствует названный выше конфликт, и, наконец, повышенным с 2008 г. вниманием властей к воспитанию так называемого «патриотизма» (не путать с любовью к родине).

Существует качественное отличие автобиографической литературы на эту тему в нашем XXI и «советском» ХХ веках от такой же предшествующего столетия. В XIX и начале ХХ в «мемуаристика» (в самом широком смысле слова) входила в сферу художественной литературы, была результатом творчества профессиональных писателей, выдающихся деятелей культуры и искусства, даже просвещенного купечества. Ныне соотношение авторов существенно изменилось. К «профессионалам» и лицам, овладевшим культурой своего времени,добавилась многотысячная «армия» рядовых граждан, имеющих некоторые возможности (в интернете или в печати) для обнародования своих воспоминаний о самых тяжелых или радостных событиях в жизни. Изменились и жанры отнюдь не равноценных произведений этих «рядовых» мемуаристов . В книге «На уцелевшем челне» минчанин В. Скобло сочетает отчетливо живое воспроизведение пережитых в детстве и отрочестве страданий с описанием минского гетто, а также с документально точным изложением архивных материалов о действиях белорусского подполья, в котором участвовали и чудом уцелевшие евреи[1]. «Короткая прогулка перед долгим сном» Г.П. Бельской[2] – увлекательнейший рассказ о фантастических поворотах судьбы девочки до, и во время войны, во время которой тяжело больную костным туберкулезом в далеком тылу поставили на ноги и, наконец, после войны на фоне воспоминаний об итальянских памятниках искусства, описанных с таким же артистизмом и любовью, как это столетием раньше сделал П.П. Муратов, открывший русским сокровища духовной и изобразительной культуры Италии.

Этот аспект – авторский состав мемуаристов в предшествующей историографии не учитывался. Два приведенных выше примера мемуаров принадлежат представителям того слоя, который еще недавно именовался интеллигенцией, а ныне в своей основной массе превратился в наемных служащих госаппарата, крупного капитала, органов государственной безопасности и СМИ, что давно уже (в 2005 г.) констатировал филолог Д. М. Буланин («Эпилог к истории русской интеллигенции. Три юбилея»), и о чем в то же время размышлял историк ХХ столетия Г.А. Бордюгов[3].

Основой систематизации автобиографических сочинений с конца XIX в. считалась их форма (дневник. письма, мемуары). Впрочем, в 60-ые годы ХХ в. раздавались голоса и в пользу разделения этих видов источников[4], как правило создававших в различных временных интервалах от описываемого события. Дневник фиксирует недавно или только что произошедшее событие и непосредственную, часто не отрефлексированную реакцию на него. Поэтому в нем содержится или могут содержаться более точные сведения о хронологии событий.

В дневниках, пусть и немногочисленных[5], мы можем слышать собственные голоса детей и отроков времени войны. Чудом сохранился дневник 15-16 летнего ленинградского блокадника Юрия Рябинкина, уже вполне сложившегося как мыслитель и гражданин, ясно и четко оценивавшего ситуацию в стране и в армии, защищавшей город[6], безжалостно и бескомпромиссно честного по отношению к себе. Горько и невыносимо больно читать, как «царь беспощадный» – голод ломает психику талантливого и порядочного человека и на пороге юности сводит его в могилу.

Что касается мемуаров в узком смысле слова, т.е. воспоминаний, написанных спустя много лет после описываемых в записках событий, то они являются результатом долгих размышлений, подвержены идеологической конъюктуре и требуют осторожного текстологического анализа[7]. Казалось бы, наиболее достоверны должны быть воспоминания тех наших сограждан, которым сейчас было бы около 80 и более лет, однако в данном случае следует учитывать возможности аберрации памяти. Шок зимы 1941-1942 гг. и блистательная память И.В. Поздеевой, которую война застала в 7-летнем возрасте, позволила ей описать все мельчайшие трагические подробности пребывания гитлеровского воинства в Детском городке (как тогда именовался Иосифо-Волоколамский монастырь, превращенный в детский дом для детей репрессированных родителей)[8]. Ирина Васильевна могла бы тоже туда попасть (поскольку ее отец врач был выслан, а дед священник расстрелян за то, что внучку окрестили), если бы мать не работала в больничке при этом детдоме. Сами воспоминания были настолько ошеломляющи, что врезались в подкорку девочки намертво. и увиденная спустя через 25 лет после окончания войны коробка от конфет с дивными розами впервые поразившая девочку в 1941 г. («Не трогай –это фашистские объедки» - одернул старший брат), снова повергла ее в состояние шока. Публикация известного археографа – единственная, известная автору тезисов, посвященная Подмосковью, но не единственная о жизни на оккупированных территориях (к уже упомянутой книге В. Скобло стоит добавить «Качели» Р. Борецкого об оккупации Киева).

Географическая или, условно говоря, территориальная градация мемуаров обусловлена местом пребывания авторов в годы войны: как уже упоминалось - на месте довоенного пребывания (оно тоже делится: на осажденные города типа Ленинграда, ныне Санкт-Петербурга, на прифронтовые местности, подвергавшиеся бомбардировкам, сюда относится столица СССР), на оккупированных территориях – в столице Украины (Р. Борецкий), Белоруссия (уже упомянутые мемуары В. Скобло), в западной части современной Российской Федерации (И.В. Поздеева), наконец, на восточные районы, куда были эвакуированы жители из центра страны. К сожалению, автор тезисов не нашла воспоминаний этой категории лиц. Есть лишь упоминания о военном детстве в глубоком тыле в произведениях Маканина, В. Остафьева, В. Аксенова и других классиков позднесоветской литературы. Между тем из устных рассказов возникает мало утешительная картина недоброжелательства местных жителей-сибиряков к неожиданно нагрянувшему к ним «десанту» нищих мам с большим количеством голодных детей. Положение таких семейств доходило до катастрофического, в особенности тогда, когда глава семьи оказывался погибшим или, пуще того, временно попадал в плен, аттестат на получение пособия у вдов отнимался, а семьи чудовищно голодали (устные воспоминания В. П. Тарасовой, урожденной Федориной).

Возможна и дополнительная классификация воспоминаний – по политико-социальному положению (в первую очередь следует назвать авторов, интернированных из «республик Прибалтики» в Среднюю Азию и Казахстан). Здесь следует назвать воспоминания эстонки Антонии Ляйч о судьбе смешанной эстонско-польско-еврейской семьи из Тарту, сумевшей бежать из Австрии после аншлюса 1938 г. Подросток, потерявший отца в советском лагере, стал знаменитым австрийским историком и торжественно заявлял, что своей жизнью был обязан советскому ГУЛАГу[9]. Однако это не авторская рукопись: сын записывал и переводил воспоминания матери, при этом утративших живость изложения и слегка «засушенных». В связи с последней публикацией стоит назвать еще один критерий для классификации мемуаристов – к сожалению, национальный, отчасти совпадающий с одним из территориальных (из оккупированных территорий).

Война, однако, для многих жителей оккупированных районов продолжалась и после 1945 г. Вывезенные из родных мест в Германию и Польшу в 1942-1943 гг. смешанные семьи украинцев (с немецкими отцами) по возвращении на родину были отправлены в ссылку. Те, кто попал в Коми АССР, были, как правило, рядовые граждане СССР, преимущественно колхозники, никогда не «баловавшиеся» сочинительством, их воспоминания воспроизводятся иными людьми, причастными к литературной деятельности[10]. В результате возникают «псевдомемуары», имеющие сходство со стенограммами, которые, впрочем, по мнению Л.И. Деревниной, читались «авторами» по бумажкам, составлявшимися в разного рода официальных учреждениях. Однако и «псевдомемуары» и тем более забюрократизированные «стенограммы» обезличены. Ни те, ни другие, ни третьи (помещенные школьными преподавателями в интернете в сайты «Дети войны» в 2008-2012 гг., когда началась активная государственная (?) компания по воспитанию патриотизма. рассказы со слов бабушек учеников о жизни первых в дни войны[11]) вряд ли могут считаться принадлежащими к типу автобиографических литературных произведений[12].

За пределы мемуаристики выходят и литературные художественные произведения разных жанров, даже основанные на личном опыте писателей и обобщении трагического опыта большой массы соотечественников, к которым они и обращены. И, наконец, на последний вопрос: как воздействовали ужасы Великой Отечественной войны на судьбы, психику и идеологию людей из поколений начала 30-х-начала 40-х годов ХХ в. и их детей и внуков, наиболее отчетливо хотя и не специально отвечали классики советской и российской литературы. Историку же представляется, что испытания войны и последних голодных «сталинских» лет (наряду с борьбой против так называемого «космополитизма») надорвали психику россиян, способствовуя перерождению интеллигенции, ее пассивности и оторванности от народа[13], легко дававшему обмануть себя мифом о собственной уникальности и избранности и верой в «доброго вождя» (моя свекровь - замечательная женщина высокой духовной культуры, говаривала, что «разве они, там на верху, глупее нас…», прекращая тем самым попытки самостоятельного осмысления жизни). Впрочем, этот вопрос требует специального изучения, как и вопрос о возрождении формального христианства, а также язычества и бесконечных суеверий.

30 июля 2015 г.

*Настоящие тезисы были предназначены для конференции на филфаке МГУ 5-7 ноября с.г., но, видимо, не приняты, так как ответа на посланный (без сноски 13) текст автор не получила, почему и считает себя вправе вывесить его в интернете.

[1] Cкобло В. На уцелевшем челне. М., Новый хронограф, 2006.

[2] Бельская Г.П. Короткая прогулка перед долгим сном. М., Новый хронограф, 2015

[3] Проблеме трактовки войны был посвящен его доклад в Лондоне 14 сентября 2001 г. «Пространство памяти о войне: подчинение при Сталине, локализация при Хрущеве».

[4] Ананьева Т.Б. Мемуары: «непроявленный жанр» в процессе истории// Иконников В.С. Опыт русской историографии. Том второй. Книга третья. СПб., Наука, 2013. С. 676.-677.

[5] Большинство дневников подростков пропало, их содержание, вернее, просто воспоминания пересказывают старушки, которым много за 80 лет. Габриэлова А. «Папа стоял перед ней на коленях и просил хлеба» // Новая газета 2015. № 59. 08.06. 2015. С. 20-21.

[6] «В каждом батальоне десять винтовок. в каждой винтовке – последний патрон», - писал он. Ситуация с вооружением и руководством военными действиями оставалась безобразной и позднее («беспросветная неразбериха» царила и в 1942-1943 годах (См. подробнее: «…Слышался лязг и треск сшибающихся винтовок, стоны раненых, визг и храп озверевших людей». Фронтовые записки А.Ф.жданова. 7 августа 1942-март 1943 гг.//Отечественные архивы. 2015. № 3. С. 75-108. Цитированная характеристика – на с..100).

[7]

[8] Поздеева И.В. «Война не заканчивается, пока еще живы люди, ее пережившие // Преподобный Иосиф Волоцкий и его обитель. Материалы научно-практической конференции, посвященной 530-летию Иосифо –Волоколамского монастыря и 20-летию возрождения в нем монашеской жизни. Вып. II . М.. 2013. С 464-475.

[9].(Ляйч А.Моя странническая жизнь. Из Эстонии через Сибирь в Вену и снова из Эстонии через Центральную Азию в Вену. М., Новый хронограф, 2013.С.7)

[10] Москвина Т. Осуждены властью безвинно. (Сборник очерков). Воспоминания репрессированных. Сыктывкар, 2010.Знакомством с этим сборником автор обязана Эмме Андреевне ур. Красман, отец которой - колхозник был арестован в самом начале войны, но ее мать Ирина Родионовна ждала мужа много лет спустя ее окончания и не отваживалась на самостоятельное решение о судьбе сына: «А что же скажет Андрюша?!»

[11] Однако, поскольку в этих записях стандартный набор примет времени: голод, холод, отсутствие одежды, барачные помещения с дырявыми крышами, воровство детьми угля и дров для минимального отопления, круглосуточное пребывание в кровати вповалку, чтобы не замерзнуть и т.д и т.д…

[12] До сих пор не проделан анализ подобных «псевдомемуаров», хотя можно предполагать, что престарелые и запуганные информаторы либо сами умалчивали о причинах их бедствий, или не задумывались о причинвх своих страданий, либо сами интервьюеры и публикаторы подчищали рассказы до полагавшейся властью нормы Эту проблему уже в начале нашего века ставил Г.А. Бордюгов (Бордюгов Г.А, От испытания войной к испытанию правдой. Волгоград, 5 апреля 2003 г.)

[13] Этим, на наш взгляд, определяется ничтожный круг поколения не только так называемых шестидесятников – «романтиков и мечтателей», по определению талантливого политолога В. Пастухова, и такие же итоги их деятельности: они «остались в исторической памяти поколением, пропевшим гимн свободе и вслед за этим сошедшим со сцены» (Пастухов В. Поколенческий шаг россиян. Новая газета. № 77. 22.07. 2015. С.6-7). Эхо Большого и Послевоенного сталинского террора 1945-1853 гг. донеслось до «потерянного поколения мегапотребителей» и консьюмеритов 1985-2000 гг., думается, слишком слабо. «Поколение исторического тупика» лишает страну надежды на будущее.