На прежней родине,

но все-таки на чужбине

Когда мы приехали в Дерпт со сравнительно небольшим ручным багажом, на вокзале встречающих нас не было. Мы поехали к моим родителям, у которых сначала и жили. Для родителей это было большим обременением, так как квартира состояла из мастерской, кухни и жилой комнаты, так что мы трое спали в комнате. А родителям пришлось два месяца подряд спать на кухне. Денег у нас практически не было, но зато мы не должны были почти умирать от страха, когда кто-нибудь рано утром постучит в дверь. Хоть мы и пытались собрать деньги для старта в Эстонии, но нам это совершенно не удалось. Перед отъездом из Вены я попросила эстонского посла в Вене, поскольку мне вывоз денег был запрещен, дружеским образом принять определенную сумму и вернуть ее в Эстонии. Посол согласился, но после нашего приезда в Эстонию он единственный раз прореагировал на мою просьбу, пригласив меня на беседу с совершенно незнакомым мне человеком, который рассказал невероятные истории о своей поездке из Вены в Эстонию, но денег мне не дал. Мы не могли установить, кто присвоил деньги – посол или этот незнакомый человек. Деньги, а речь шла о 2000 марок, были для нас потеряны. Поэтому первое время мы целиком и полностью должны были жить на средства родителей, а им в это время было уже за шестьдесят. Это было для них очень тяжело.. Впрочем, такая практика, что детей нужно поддерживать до глубокой старости, была для них не новостью, так как мой брат, перешагнувший за 40 лет, все еще регулярно получал помощь от отца. Виной тому сердечная склонность к нему моей матери, которая боготворила единственного сына.

Мать отнюдь не была в восторге от нашего приезда. Прежде всего, потому, что теперь не могла финансово поддерживать сына. Так как мой отец не зарабатывал столько, чтобы поддерживать несколько семей.

Мой отец, как уже раньше говорилось, первоначально владел большой мебельной мастерской, но после Первой мировой войны он вынужден был от нее отказаться. В двадцатые годы он по временам зарабатывал очень хорошо, потому что был единственным в Эстонии, кто умел вытачивать бильярдные шары. Когда бильярдные шары стали делать из искусственных материалов, спрос на такую работу токарей исчез. С другими токарными работами много заработать было нельзя. Он вставал ни свет, ни заря и работал до позднего вечера, зарабатывал при этом столько, то мы все спокойно могли жить на это, но мы не могли согласиться на такую затруднение надолго.

Предпосылкой для начала новой жизни в Депрте была, конечно, квартира. Одно это было огромной проблемой. Хотя недостатка в квартирах в Дерпте не было, но квартира, годившаяся для троих, стоила столько, сколько зарабатывала продавщица. Арендная плата была очень высока. Невозможно было позволить моему отцу согласиться на такой расход..

Когда нас в Вене выгнали из квартиры, всю мебель мы сдали в транспортное агенство. Перед отъездом из Вены мы оплатили дорогу до Дерпта, и действительно как раз под Рождество прибыла наша мебель и все имущество. В конце концов мы нашли квартиру недалеко от вокзала, но далеко от родителей, если в таком маленьком городе вообще можно говорить о больших расстояниях.

Как мы должны были зарабатывать деньги, чтобы платить наем и свое житье? Муж, которому было уже 47 лет, работать не мог. Так гласил закон.

Законы, впрочем, в Эстонии соблюдались не очень строго, он одновременно мог подрабатывать на случайных работах, что он делал крайне редко. Очень редко потому, что не знал языка страны. Как можно работать, если не понимаешь? Хотя он честно старался изучить эстонский, однако вплоть до конца нашего двухлетнего пребывания продвинулся лишь до того, что мог поддерживать только очень примитивную беседу. В молодости он учил французский, но я не знаю, насколько хорошо он им владел, будучи взрослым. Позднее во время Первой мировой войны он выучил русский и все еще мог бегло на нем говорить. Но эстонский не принадлежит к индоевропейским языкам и с большинством других языков Европы не имеет ничего общего. И поэтому изучение эстонского весьма трудно и для более молодого человека. Сын должен был прервать обучение на год, чтобы выучить эстонский. Ничего иного не оставалось, я должна была сама заботиться о содержании семьи.

Как я уже рассказывала, последние месяцы пребывания в Вене я училась кройке. С начала мне это мало помогло. В первое время мне пришлось шить мужские рубашки для прачечной. Это было очень кропотливое и отнюдь не прибыльное занятие. Я шила с раннего утра до позднего вечера, но все-таки не могла этим заработать столько, чтобы хватило на содержание семьи. Кроме того, квартира, которую мы нашли, была настолько холодной, что мы не смогли бы ее натопить до соответствующего уровня, даже если бы доход был выше. И в этих холодных помещениях я должна была шить с утра до вечера, что очень плохо повлияло на мои ноги. С тех пор у меня остались отечные ноги. От этой болезни я никогда так и не освободилась. Только летом мы нашли другую квартиру, которую легко было натопить, и оставались там до интернирования летом 1941 г. Вскоре наша жизнь должна была довольно существенно улучшиться. Богатая еврейская дама узнала о наших трудностях и помогла нам: Она полагала, что шитьем белья невозможно достаточно заработать, и я должна заняться шитьем дамского платья по мерке (на заказ). Она прислала мне студентку, которой я сшила костюм. Он настолько удался, что число заказчиков постоянно росло, так что через несколько месяцев я не знала, как справиться с таким количеством работы. Разумеется, это положительно сказалось на нашем уровне жизни, но я почти все время нашего пребывания в Эстонии работала с утра до ночи. Насилу по воскресеньям у меня случался краткий отдых. Странным образом власти не беспокоились по поводу того, что я занимаюсь делом, на которое не имела разрешения. Налоговые чиновники появились только в коммунистическое время и потребовали, чтобы я платила какой-нибудь налог. Но я так никогда его и не платила, потому что наше пребывание в Эстонии закончилось раньше, чем я собралась платить этот налог

Большая часть моих заказчиц были еврейками. Личные отношения с ними были исключительно хорошими. Мне не на что жаловаться в их поведении. Но наше, всех троих, отношение к евреям было слегка своеобразным. Дети в сионистских организациях – а других для еврейских детей в Эстонии вообще не существовало – приняли моего сына, тогда уже 13-летнего, как равного. И у сына не было трудностей в общении со сверстниками. Очевидно, он очень хорошо чувствовал себя со своими новыми друзьями. Летом его пригласило к себе одно состоятельное семейство к себе в летний дом. Мужу также не приходилось жаловаться на отсутствие контактов с обществом. Он очень скоро нашел друзей, с которыми у него было взаимопонимание и с которыми он регулярно проводил часть дня, но по моим воспоминаниям его никогда не приглашали в еврейские дома, в то время, как мой сын довольно часто ходил в гости к еврейским друзьям. Я не могу припомнить, обсуждали ли мы тогда причины этой особенности, но вот что мне кажется объяснением: его одного неудобно было пригласить, а вместе с женой невозможно, так как в Эстонии совершенно не было принято приглашать домой неевреев[1]. Как правило, и эстонцы не приглашали к себе евреев. Конечно, были интеллигенты интеллектуалы, которые не придерживались этих правил, однако с их кругами у мужа не было никаких отношений связей.

Это означало, что мы, как семья, которую тогда называли – смешанная, формально были исключены из обоих сообществ. Единственное исключение, можно сказать, похвальное исключение, составляла семья Тигане. Старый господин Тигане и мой отец дружили с детства, позднее обе семьи жили в одном и том же доме. Три дочери оказались очень трудолюбивыми и успешными девушками. Старшую я уже ранее упоминала: это она написала президенту республики и добилась разрешения на въезд моего мужа. Валли вела в центре города на ратушной площади частную школу для секретарш и наряду с этим помогала неопытным людям разрешать их отношения с представителями власти, вела их корреспонденцию. Вторая сестра Лейда писала небольшие романы и книжки для детей. Самая младшая Айно работала редактором в одном большом издательстве. Всех три испытывали симпатию к духовному наследию (кругу) социалистических идей, но, если распределить ее по возрасту, то у старшей она была самая сильная, у младшей самая слабая. Тетка трех сестер вышла замуж за моего единственного дядю, мы таким образом находились и в родстве. Это конечно не играло такой роли, как социальная сознательность этой, пожалуй, социалистической семьи. Мы поддерживали с ними регулярные контакты, а младшая добросовестно приложила усилия по обучению моего мужа эстонскому. О незначительном успехе я уже рассказывала.

Для моих родителей мы, конечно, были тяжелым бременем. Они были уже довольно старыми, прожили тяжелую жизнь, трех детей вырастили и теперь в старости должны были заботиться еще об одной семье. Отец был добрым и терпеливым человеком, мать скорее жесткой. Это развилось на почве того, что кто-то должен был поддерживать порядок в доме. Брат был единственным человеком на свете, к которому она действительно относилась с теплотой. Теперь силы обоих стариков постепенно исчерпывались, и именно теперь возникло новое отягощение. Многое пошло бы лучше, если бы муж мог разговаривать с отцом. Но у них не было никакого общего языка. Хотя моя мать могла разговаривать с моим мужем, но они происходили из разных миров и совершенно не подходили друг другу. Не то, чтобы она вменяла ему в вину, чего ему стоила родина. Но она происходила из среды мелкой буржуазии маленького города, и изначально испытывала враждебность по отношению к людям иного рода. В связи с этим я вспоминаю случай из моей юности. В моем детстве рядом с нами жили евреи, с которыми я всегда находила понимание. Я часто ходила играть с их детьми. По случаю еврейского праздника, когда евреям запрещены определенные работы, я им помогала. Когда мать об этом узнала, она пришла в ярость. При этом она говорила вещи, из коих явствовало, что она не рассматривает евреев как часть ее собственного человеческого общества. Это, конечно, играло определенную роль в том, что она не нашла общего языка с моим мужем. Я потеряла мою новую родину, но обрела старую. Я вела очень утомительную и богатую трудом жизнь, но получала удовлетворение от того, что могла сделать что-то для семьи. Но для моего мужа эмиграция в Эстонию означала конец нормальной привычной жизни. Он должен был жить в стране, языком которой не владел. Естественно ему везло, что многие эстонцы говорили по-немецки. Прежде всего, это были купцы, которые должны были наряду с эстонским владеть и немецким и русским, чтобы обслуживать всех жителей города. Итак, мой муж подружился с еврейскими купцами, которых он регулярно посещал в их лавках. Это давало ему возможность болтать с единомышленниками. Дома ему такой возможности не предоставлялось, потому что я должна была работать с утра до ночи, и времени на болтовню у меня не было. С детьми, в том числе и с собственным сыном, он обращаться не умел. Таким образом, его собственный сын не был для него обществом, а общение было жизненным его эликсиром.

В межвоенное время, когда мы с ним неожиданно соединились в браке, ни в коей мере не было принято, чтобы супруг помогал по хозяйству. Домашняя работа была исключительной обязанностью жены. Когда в двадцатые годы я еще работала, у меня помощи было достаточно, и то, что из домашней работы оставалось на мою долю, не было катастрофически тяжелым. Потом я сидела дома и делала там для семьи все. Теперь же я сидела дома, и должна была работать, чтобы кормить семью. Сначала муж полагал, что я таким образом могу попутно выполнять и домашнюю работу. Однако вскоре он обнаружил, что это невозможно. Он стал убирать квартиру, что для него определенно было наказанием за эмиграцию. Он занимался этим с непреодолимым отвращением, но занимался. Готовкой он не должен был заниматься, потому что моя мать готовила еду и для нас, муж ежедневно приносил обед. Дорога занимала около 20 минут, при хорошей погоде это было приятной прогулкой, зимой однако не всегда столь приятной. То, что он не мог работать, его изнурило. Конечно, это было одной из причин, почему он постоянно страдал от ангины pectoris. Часто он стонал во сне и скрежетал зубами, тогда мне приходилось его будить, потому что едва он просыпался, боли исчезали. Его здоровье серьезно пострадало от тяжелых переживаний в Первую мировую войну, у него был больные почки и очень больной желудок. Эти старые болезни в Эстонии не обострились, зато теперь у него появились сердечные недуги. Я уверена, что это было связано с неудовлетворительным для него образом жизни. Мой сын, теперь уже 14-15-летний, постепенно становился трудным и мало понимал страдания отца. Он учился значительно усерднее, чем раньше, смена языка окрылила его рвение. Теперь у него появилось чувство, что он занят серьезным делом. Когда муж однажды хотел послать его за покупками, он ответил: “Иди сам, тебе же делать нечего”. Это был сильный удар, дети жестоки.

Во время нашего пребывания в Эстонии началась война. Это сначала нас не затронуло. Однако летом 1939 г. Советский Союз принудил балтийские республики предпринять некоторые внутренние изменения и заключить с ним «дружественные договоры». Советский Союз присвоил себе право организовать военные опорные пункты в балтийских государствах. Летом 1940 г. Эстония стала советской республикой[2]. Мы выехали в Эстонию, но в одно прекрасное утро проснулись в Советском Союзе. Первоначально это почти не повлияло на нашу жизнь. Мужу даже стало легче находить временную работу. Сын ходил в советскую школу. Но в остальном все осталось по старому. Наискось vis-à-vis с домом, где мы жили, находилось роскошнейшее здание, которое по моим воспоминаниям занимал немецкий театр[3]. Позднее, как рассказывали, там был немецкий ремесленный союз. Теперь в этом огромном здании были помещены русские солдаты, которые однако не принадлежали к боевым войскам, но занимались строительством под Дерптом военных предприятий. Каждый день по утрам они маршировали из города и вечерами возвращались. Они никому не докучали. Они очень хорошо пели и свистели, как я еще помнила о царской армии. А также распространяли своеобразный запах, который остался неизменным. Немцы по большей части переехали в Германию, потому что в немецко-советских договорах, навязанных Эстонии советскими властями, предусматривалось право выезда немцев, живших в Эстонии, в Германское государство. Большая часть немцев выехала, теперь появилась масса русских. Некоторое время у нас квартировал русский офицер. В конце мы сдали третью комнату человеку, представлявшемуся немецким купцом, настоящая деятельность которого оставалась совершенно неясной. Чем он на самом деле занимался, нам осталось неизвестным.

После реформ, предпринятых вскоре после основания Эстонской республики, страна стала довольно процветающей. Крестьяне получили землю и с большим старанием прилагали к ней силы, так что жизненный уровень был достаточно высок. В краткое время коммунистического господства – до войны Эстония только год была советской республикой – социальный порядок существенно не изменился, но из магазинов исчезли многие товары. С запада теперь нельзя было импортировать, русская промышленность не могла заполнить эту нишу. Однако продуктов было достаточно, никто не испытывал голода. Как я уже упоминала, моя деятельность, как портнихи, была тотчас легализирована, было также предусмотрено обложить меня соответствующими пошлинами, но до этого дело не дошло.

[1] Этот обычай в несколько смягченной форме сохранялся и России и в Украине того же времени (Добровольская В.2010. С. 241-242).

[2] Зубкова Е. Кремль и Балтика. М,, 2004

[3] Немецкий театр в Дерпте был построен в 1910 г. петербургскими архитекторами А.Ф. Бубырем и Н.В. Васильевым в стиле модерн. Ныне Эстонский драматический театр.