Имя и судьба искусствоведа. Л.И. Лифшиц

А.Л. Хорошкевич

ИМЯ И СУДЬБА ИСКУССТВОВЕДА

Среди многочисленных кодов эпохи средневековья и отчасти Нового времени был и такой, как имя. Наречением того или иного имени родители пытались как бы заранее запрограммировать будущую судьбу ребенка. А поскольку наша страна стремительно влетела в эпоху, остроумно и точно названную «Ренессансом средневековья»[1], то автор этой заметки (несмотря на возраст) не может отстать от интернет-поколения и пытается, как и оно, увидеть, как имя воздействовало на судьбу Льва Исаковича или соответствовало ей.

Но сначала об имени «Лев»[2]. Оно берет начало от какого-то египетского слова, древнееврейского, обозначавшего якобы сердце, греческого Λέων» и латинского «Leo» — лев, царь зверей. Живого прообраза этого имени, обретавшегося в Московском зоопарке в 1950 г., может быть, видел, будучи мальчиком, и юбиляр.

Лев на прилагаемом рисунке Л.Н. Хорошкевича поражает умным и твердым взглядом, подлинно царским величием, от которого, честно говоря, зрителю не по себе. Носители же этого имени по сведениям Википедии отличаются высокой интуицией, необыкновенным даром проницательности, благородством, любовью к детям, верностью в любви и многими другими положительными качествами. Не лишен подобных качеств и юбиляр, что наглядно показывает сравнение фотографий Льва Исааковича, снятых Н. Четвериковой, с рисунками настоящего живого льва.

Теперь немножко о призвании и судьбе. Выбор профессии (древнерусское искусство), казалось бы, далекой от житейских треволнений, в советской и неокапиталистической России оказался сопряженным с риском, далеко не всегда совместимым с жизнью. В нашей стране на последнем этапе существования Российской империи интерес к этой сфере искусства проявили представители буржуазии, прежде всего, текстильщики. Легкая промышленность – изготовление и крашение тканей давала быстрый доход, а навыки домашнего ткачества делали эту область промышленности доступной для освоения ее крестьянами[3].

Поэтому все текстильные «олигархи» (говоря современным языком) или большинство их были потомками второго или третьего поколения выходцев из крестьян, и унаследовали от своих предков неистовость в работе, честность в торговле и глубокую искреннюю, а не показную религиозность, а заодно и такой пустяк, как любовь к родине. Попытки модернизации своей отрасли привели многих из них в Европу, прежде всего в Германию и Италию, откуда они наряду с техническим опытом вывезли и интерес к культуре, в том числе к изобразительному искусству. А в соответствии с давней традицией особенно высок был интерес к древней иконе. Он совпал с формированием так называемого «русского стиля», оказавшего влияние и на архитектуру, и на живопись и на все виды прикладного искусства. Иконы стали собирать, заодно начав и их изучение[4]. Второй сферой искусства, на этот раз прикладного, привлекшей внимание отпрысков тогдашних отечественных буржуа, была естественно нумизматика. Самые «продвинутые» бросали дела отцов (что естественно ухудшало их материальное положение), и полностью посвящали себя науке, причем при недостаточной дифференциации некоторых ее направлений выступали в качестве и искусствоведов, и нумизматов, и историков повседневного быта.

Революция 1917 г. и самое главное - последовавший за ней большевистский переворот ноября 1917 г. оставил большинство отечественных буржуа без средств существования, и в поисках заработка те из них, кто что-то понимал в искусстве и нумизматике, ринулись в музеи, как в последнее прибежище.

Об этом сейчас известно довольно много (прежде всего благодаря исследованиям И.Л. Кызласовой и Е.М. Юхименко). Но издание дневника классика отечественной нумизматики[5], сотрудника «Российского Императорского исторического музея имени Александра III» (РИМ’а) с 1887 г. – Алексея Васильевича Орешникова, «летописца» этого учреждения за 1915-начало 1933 г.[6], заставляет снова обратиться к этой теме. Как бы ни был сдержан и осторожен автор, его дневник передает атмосферу конца 10-х - начала 30-х годов ХХ в., рассказывает о судьбах коллег и их душевном состоянии.

В Отделе нумизматики, кроме него (сына торговца юфтью), трудились принадлежавшие к старшему поколению ученых П.В. Зубов (из рода красильщиков в г. Александрове), и С.И. Чижов (из купеческого рода). После 1917 г. в музее (в отделе теоретического музееведения) появился и орешниковский ученик действительный член Московского Нумизматического общества, А.А. Карзинкин (из рода чаеторговцев и текстильщиков, совладельцев Ярославской Большой мануфактуры) личность яркая, талантливая и многосторонняя: староста церкви Трех святителей на Кулишках, щедрый московский благотворитель, блестящий знаток искусства, в особенности современного ему, соиздатель знаменитого журнала «София», член попечительского совета Третьяковской галереи в 1905-1913 гг. и т.д. и т.п.), и С.В. Прохоров (до 1917 г. заведовал оптовой торговлей в Москве Товарищества Прохоровской Трехгорной мануфактуры). Молодежь с 1918 г. была представлена В.П. Зубовым, а в 1925-апреле 1928 г. А.М. Бардыгиным, последним отпрыском знаменитой егорьевской династии мануфактуристов[7].

Наряду с ними важную роль в музейной деятельности играли и другие лица, увлекавшиеся искусством, но ставшие искусствоведами по необходимости – юрист Дмитрий Дмитриевич Иванов, иваново-вознесенский мануфактурист, создатель местного музея Д.Г. Бурылин. Разумеется, искусствознания в нашем понимании этого слова еще не было. Экспертиза конфискованных культурных ценностей в это время была главным занятием всех вышеназванных специалистов[8]. Раньше сложилась профессия реставраторов[9], но их мудрая советская власть не обошла своим вниманием. В 20-х числах марта 1931 г. был арестован выдающийся реставратор Г.О. Чириков (С. 2, 485, 562). В обществе музейных работников – историков и искусствоведов Г.Л. Малицкого, С.П. Григорова и других оказался и реставратор П. И. Юкин, увлекавшийся и собиранием монет (2, 486). Иконы Чирикова и все имущество Юкина переместили в ГИМ (2, 552).

Нельзя сказать, что прибежище оказалось надежным. В «послереволюционной» Российской социалистической федеративной советской республике (с февраля 1918 г.) началась активная борьба со старой христианской религией ради насаждения новой «коммунистической». 20 января 1918 г. Совет народных комиссаров принял декрет об отделении церкви от государства, лишении ее права юридического лица и передаче ее имущества в качестве народного достояния новым местным и центральным властям, то есть большевистским.

30 июля 1920 г. вышло постановление СНК «О ликвидации мощей во Всероссийском масштабе»[10]. А в первый юбилей переворота на месте Иверской иконы появился плакат «Религия - опиум для народа». Вскоре в ночь с 24 на 25 ноября 1918 г. был арестован и патриарх Тихон, а все церковные праздники были отменены (С. 1, 183)[11]. Одновременно происходила «реорганизация» Императорского музея, исчез РИМ, превратившийся в Государственный исторический музей, который лишился некоторых отделов[12]. «Реорганизация» сопровождалась арестами (в августе был арестован А.А. Карзинкин, в 1921 г. в тюрьме умер С.И. Чижов).

После свертывания НЭП’а снова усилились гонения на духовенство[13]. За духовенством вскоре последовали и лица, причастные к изучению древнерусского искусства[14]. В ГИМ’е «по распоряжению сверху» в 1927 г спешно была закрыта выставка икон, так называемая «религиозная». 25.02. 1928 г. стало известно о решении снести церковь Параскевы Пятницы в Охотном ряду, за ним в начале апреля последовали аналогичные о храме Трех святителей у Красных ворот и св.Николая XV в. на Мясницкой. (А представьте, какой был бы центр города, сохранись эти церкви…), в этом же месяце начались неприятности и в музее Троице-Сергиевой лавры, о котором начальник Главнауки в октябре заявил: «Пора с ним прикончить» (2. 312). В октябре же 1928 г. прошел слух, что «у правительства сильный поворот влево, в особенности в антирелигиозном направлении», а в ноябре была запрещена публикация научных трудов в эмигрантских изданиях[15]. В 1928 г. А.И.Анисимов, сотрудник общеисторического отдела – «это очень умный человек», по мнению Орешникова[16], был обвинен в отсутствии «социалистического» (пока не «марксистского») подхода (для того времени грех непростительный, да еще и в публикации своей работы в эмигрантском издании. 29 января 1929 г. это не остановило принципиального Александра Ивановича от защиты отдела религиозного быта, несмотря на то, что еще 3 апреля 1928 г. был арестован хорошо зарекомендовавший себя в ГИМ’е, но очень религиозный А.М. Бардыгин, погибший на Соловках, куда он попал в 1930 г.[17]. Самого Анисимова тотчас уволили, 06.10. 1930 г. (С. 2, 321, 458). Прохоров и Карзинкин сначала были лишены избирательных прав, первый из них начал спиваться, под предлогом чего и был уволен в 1929 г. и в 1932 г. скончался. Его опередил А.А Карзинкин, арестованный 1 января 1931 г. и 30 июля 1931 г. скончавшийся в тюрьме.

Пик уничтожения памятников древнерусской культуры и гонений на ее реставраторов и экспертов-«исследователей» пришелся на 1929-1931 гг.[18]. Запись 8 марта 1929 г. гласит: «Рабочие Симоновского района решили сломать Симоновский монастырь, а из камня выстроить себе дома!!». Попытка П.Д. Барановского и других остановить это варварство и устроить в монастыре Военно-исторический музей (С. 2, 338) ни к чему не привела. Нависла опасность и над кремлевскими колоколами, из 70 которых 18 уже сняты, а разрешено оставить только 15 (С. 2, 341). Из 17 колоколов на колокольне Василия Блаженного только 2 были с надписями XVII в. Музейная комиссия Наркомпроса просила оставить хотя бы эти (2, 356). Куда там…!

27 апреля 1929 г. два самых эрудированных специалистов в области культуры - секретарь якобы высшего органа власти между съездами советов – Центрального Исполнительного комитета СССР Енукидзе и нарком по военным и морским делам, председатель Реввоенсовета, управлявшего Красной армией Ворошилов рассматривали вопрос о сломе всего Чудова монастыря и решили не ограничиваться им одним, но снести и Вознесенский заодно, и Николаевский дворец (С. 341,349,367). За один день 30 июля была снесена часовня Иверской Божьей матери (С. 2, 370). 24 августа «начали ломать Вознесенский монастырь! Какое варварство!» - пишет обычно сдержанный и осторожный Алексей Васильевич (С. 2, 375). В это время ему удалось побывать в обреченном на гибель соборе Чудова монастыря 1501 г., где он заметил сходство орнамента на откосах дверей с аналогичным Благовещенского собора и сделал вывод, что видна рука мастера итальянца (С. 2, 429). А в нише, где была могила Алексея митрополита, под осыпающейся масляной краской углядел первоначальную фреску «Погребение св. Алексея митрополита», кажется, оставшуюся несфотографированной[19].

Его спутник архитектор Д.П. Сухов, служивший в Оружейной палате, обратил внимание на остатки стены от Вознесенского монастыря до современной кремлевской стены, по мнению последнего – остатки стены Ивана Калиты. Подробнейшим образом А.В. Орешников описал женские погребения Вознесенского монастыря, перенесенные в подземелье Архангельского собора (С. 2,386). Его внимание привлекли надписи на гробнице Софьи Витовтовны и Евдокии (СOФIА, ЕВДОКIА), одежды (их материал, вышивка Голгофского креста на схиме Марии Нагой), прически (косы), ритуальные сосуды, в том числе знаменитый венецианский бокал Анастасии Романовой и роскошный сосуд в форме вазы, украшенной золотом и орнаментом, на серебряном поддоне в погребении Марфы Собакиной. 1 сентября Вознесенский собор был взорван, несмотря на новые попытки Орешникова и Сухова предотвратить эту катастрофу. Их единомышленником был и нарком просвещения И.С. Бубнов, в то время не пользовавшийся благосклонностью вождя, которого, по словам жены первого О.Н. Бубновой, однажды назвал «грузинской обезьяной» (С. 2, 380).

Осенью дошла очередь и до Чудова монастыря (слухи об этом распространялись уже 12 и 20 ноября 1929 г.). В ночь на 21 января 1930 г. он был взорван. «Накануне еще строили леса внутри для снятия со стен фресок XVI в., так с лесами и взорвали! Как это жестоко!» (С. 2, 380), можем мы повторить вслед за автором дневника. Думаю, что заключившей этот год молитвой А.В. Орешникова: «Господи, помоги нам! Избавь родину нашу от ужасов, которые она переживает от тирании» - новый 1930 год встречали многие (С. 2,405). Но она не помогла Алексею Васильевичу. 9 января 1930 г. он был поражен видом, где стояли Вознесенский монастырь, храм Михаила Чуда и Николаевский дворец, на их местах пустыня» (С. 2, 407). Узнав 28 января, что на месте Симонова монастыря «осталась кучка мусора»[20], он не смог удержаться от резкого вывода: «Какие дикие звери большевики!» (С. 2, 411). Никитский монастырь, закрытый еще в 29-ые годы, в течение 1930-1933 гг. был разобран, чтобы освободить место для сквера и безобразной по внешнему облику электроподстанции. Больше повезло двум другим монастырям: Новодевичий был превращен в музей раскрепощения женщин, в Донском еще с 1929 г. работал Антирелигиозный музей искусств, продержавшийся в этом качестве до 1934 г., когда он остался музеем архитектуры, а его экспонаты были переданы в ГТГ и ГИМ. 28 июня 1930 г. Орешников пишет: «С ужасом и удивлением увидал, что наши варвары разрушают купола храма Ильи Пророка…», к приходу которого принадлежал то ли он один, то ли служащие ГИМ’а (2,441). Мартиролог культуры, в первую очередь Москвы, можно было бы продолжать до бесконечности. Ограничусь самооценкой Алексея Васильевича собственной деятельности: «я переношу молча все невзгоды от большевиков только ради моей родины, ради спасения тех сокровищ, которые мне вверены» (2, 330).

А вот что сказал об этих же самых сокровищах Л.И. Лифшиц в клубе Билингва 26 февраля 2009 г., 50 лет спустя на лекции памяти А.И. Комеча[21]: «Памятники - беспристрастные свидетели истории. Они не могут лгать, в отличие от людей. Поэтому с ними расправлялись, они не позволяли делать нашу историю непредсказуемой».

Именно поэтому и теперь продолжается их уничтожение – но теперь уже под совершенно противоположным лозунгом – поддержания церкви, ибо иной духовной опоры, кроме православия, новый режим не нашел и решил поддерживать псевдоправославную организацию. Ей неокапиталистический режим, не имеющий ни желания, ни средств для поддержания музеев и вообще культуры, отдает все памятники этой культуры.

Закон о реституции (точное название: «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной и муниципальной собственности») от 20 ноября 2010 г. под одну гребенку отбирает храмы, монастырские хозяйственные помещения, трапезные и т.д., которые в течение более полустолетия служили музеями, хранилищами духовной памяти народа (икон, рукописей). Музейщики и искусствоведы собирали зримые обломки и останки уничтоженной культуры и на их основаниях успешно воссоздают историю погибшего в основной своей массе искусства[22].

В отсутствие Алексея Ильича Комеча Льву Исааковичу доводится сражаться на многих фронтах: в качестве члена или председателя Реставрационного совета Московского Кремля (где тщательно хранят и изучают чудом сохранившиеся иконы, местных ученых советов (Александровой слободы, Ростовского и Ярославского музеев), руководителя рабочей группы Федерального научно-методического совета при Министерстве культуры, в ведении которой находится реставрация фресок Дионисия в Рождественском соборе Ферапонтова монастыря.

Под его бдительным оком находится реставрация Янтарной комнаты и церкви Успения на Волотовом поле, скульптуры Мартоса Минин и Пожарский и многое, многое другое. Благодаря его «львиным» усилиям на моих глазах однажды удалось отстоять музей Александровская слобода, созданный буквально на пустыре уголовной тюрьмы руками и сердцем А.С. Петрухно, музей, ставший образцом научной и просветительской работы с детьми и школьниками разных возрастов и бесчисленными потоками взрослых – соотечественников и иностранцев[23].

Отрадно, что искусствоведение, ставшее настоящей наукой, оказалось в силах отстаивать интересы просвещаемого учеными общества. Исследователи изобразительного искусства, театро- и музыковеды и др. в ноябре 2012 г. показали пример не только бескорыстного служения своему делу, но и храбрость бескомпромиссных борцов с варварством и невежеством постсоветских властей.

В заключение хотелось бы пожелать, чтобы их усилия не пропали даром, чтобы их примеру последовали российские академические ученые других специальностей, а самому юбиляру – никак не расслабляться, подобно спящему льву, а по-прежнему пусть и не грозным, но внимательным оком досматривать поле своего все еще (вопреки усилиям Енукидзе и Ворошилова, Сталина, Лужкова и многих-многих других) безграничного хозяйства истории отечественного искусства[24].

Ему, профессиональному искусствоведу требуется еще и фантастическая выдержка. Ибо и прежний и новый режимы прежде всего пытаются отнять духовную опору своих так называемых сограждан – все виды искусства, классическую литературу. Так было в 20-ые – 30-ые годы ХХ в., о чем подробно можно узнать из дневника выдающегося нумизмата А.В. Орешникова.

А.В. Орешников - Герой не нашего безвременья

=========================

[1] Мельникова Е.А «Ренессанс средневековья»? Размышления о мифотворчестве в современной исторической науке // Родина. - 2009. - № 3 (с. 56-58), №5 (с. 55-57). То же // Фальсификация исторических источников и конструирование этнократических мифов. М., 2011. С. 67-84.

[2] Успенский Л. Ты и твое имя. Л., 1962.

[3] Мешалин И.В. Текстильная промышленность крестьян Московской губернии в XVIII - и первой половине XIX в., М.-Л., 1950.

[4] Кызласова И. Л. История изучения византийского и древнерусского искусства в России (Ф.И. Буслаев, Н.П. Кондаков: методы, идеи, теории). М., 1985.

[5] Его по праву можно причислить к искусствоведам самого широкого профиля, поскольку он почти 50 лет вел инвентарную книгу новых поступлений, а в дневнике давал точную оценку произведений искусства.

[6] Алексей Васильевич Орешников. Дневник. 1915-1933. /Отв. ред. П.Г. Гайдуков. Сост. и авторы комм. П.Г. Гайдуков, Н.Л. Зубова, М.В. Катагощина, Н.Б. Стрижова, А. Г. Юшко. Кн.1-2. М., 2010, 2011.

[7] Он был правнуком крестьянина, сыном и внуком двух городских голов г. Егорьевска, двух текстильных мануфактуристов, превративший родной город в настоящий европейский оазис. Его отец Михаил Никифорович принял советскую власть, поступил на службу ей, но, разочаровавшись, в 1923 г. вместе с сыном Николаем покинул страну.

[8] В 1928-1931 гг. главной была задача невыполнения сентябрьского 1928 г. предписания Сталина и Микояна об отправке за границу лучших икон, под угрозой реквизиции из музеев шедевров древнерусского искусства таких как Богоматерь Владимирская и Донская, Ангел с златыми власами и др. (С. 2, 302)

[9] Реставрационная комиссия Московского Археологического общества, основанного в 1864 г., несмотря на эмиграцию его главы гр. П.С. Уваровой, продолжала действовать в прежнем помещении на Берсеневской набережной. В иконописном отделе трудились и Г. О.Чириков и П.И. Юкин. Здесь расчищались такие шедевры как новгородское Знамение, Дм. Солунский XII в., реставрировалась знаменитая пелена Софьи Палеолог (С. 2, 182-183, 234). Это впрочем не освободило их нужды и необходимости расставаться со своимиколлекциями икон, эмалей, монет (С. 2, 79, 160, 388).

[10] Лобанов В.В. Патриарх Тихон и Советская власть (1917-1925). М., 2008. С. 52-53, 54, 60.

[11] 20 января 1918 г. Совет народных комиссаров принял декрет об отделении церкви от государства, лишении ее права юридического лица и передаче ее имущества в качестве народного достояния новым местным и центральным властям. 30 июля 1920 г. вышло новое постановление СНК «О ликвидации мощей во Всероссийском масштабе» (Лобанов В.В. Патриарх Тихон и Советская власть (1917-1925). М., 2008. С. 52-53, 54, 60). Политика по отношению к церкви была крайне неустойчива, хотя общая линия на уничтожение православия прослеживается четко и достигает пика в период коллективизации

[12] Там же. С.594.

[13] А. В. Орешников ведет мартиролог новых жертв. Его коллега преосвященный Платон (Н.Н.Руднев), сидел и в Соловках, и в Сольвычегодске. Участились случаи смерти духовенства, высылаемого из столицы: в Сибири у проруби замерз бывший проф. Николай Добронравов, лишенный теплой одежды и помощи, на Урале – епископ Корнилий. «С каждым днем прибавляется список мучеников», горестно записывает Алексей Васильевич (С. 2, 164).

[14] Неясно, за что в 1926 г. был арестован сотрудник отдела государственного быта С.В. Прохоров, он ,не смирившийся несмотря на заключение, собирался подать кассацию. «Стоит ли? Какая у нас правда? Какой суд? Несомненно, к нему применили классовый, как к купцу, приговор», - размышлял Алексей Васильевич (С. 2, 151).

[15] Там же. С. 2, 311, 318 (Последнее решение поддержала и АН СССР).

[16] Там же. 2, 264.См. подробнее: Кызласова И.Л. Александр Иванович Анисимов (1877-1937). М., 2000.

[17] Причиной ареста А.В.Орешников считал посылку с шоколадом и какао из-за границы Орешников А.В. С. 2, 263, 268, 310.

[18] Очевидная связь уничтожения памятников русской культуры и ее исследователей, радетелей о ней и ее защитников, с процессом коллективизации и первым этапом ликвидации крестьянства, духовной опорой которого было христианство, в данной заметке не рассматривается.

[19] Со своим собственным цейсовским аппаратом Орешников давно уже вынужден был расстаться.

[20] В ночь на 21 января 1930 г. были взорваны Успенский собор, колокольня, надвратные церкви Сторожевая и Тайницкая башни (С. 641).

[21] Лекция «Что и зачем мы охраняем? Ценностная структура объекта культурного наследия» была организована к двухлетию гибели Алексея Ильича Комеча, павшего смертью храбрых на защите Московского манежа, и выходу посвященного ему сборника «Хранитель А.И. Комеч и судьба культурного наследия России». (М., 2009). См. подробнее сайт polit.ru

[22] И неслучайно на ноябрьской 2012 г. встрече Института искусствознания с теперешним министром культуры ему в первую очередь были предъявлены именно сборники «Древнерусское искусство».

[23] Конечно, были и неудачи (Мирожский монастырь в любимом Л.И. Лифшицем Пскове, искусство которого было им воспето и в цикле работ о Снетогорских фресках, и в обобщающей монографии).

[24] Радостным событием для всех любителей средневекового искусства явился выход в свет первого и первой части второго томов «Истории русского искусства» с увлекательными новаторскими текстами об истории памятников и роскошными иллюстрациями, дающими яркое представление об архитектуре, резьбе, фресках и мозаиках Х-XII вв.